Говорят, наша Вселенная будто бы обладает сложной структурой, и больше всего в разрезе напоминает перегонный аппарат. То бишь, ответвления там всякие вроде Дорог-между-Мирами — это змеевик, а Тысячи Сфер составляют куб... И вот на дно этого куба, по назначению уже многие, несчётные эоны не использовавшегося, кто-то подсыпал землицы, посадил росток...
Над стеной последнего из оставшихся Свободных Городов ревел дракон. Громадный, кроваво-красный, он склонил голову к земле; его тошнило -- магма лилась из горла...
Лукас стоял посреди Зеркального зала и без особого любопытства глядел на миллиарды своих отражений в блестящих черепках, коими были вымощены стены и пол. Плащ — алый с синим — вился по широким плечам; рука в перчатке тех же оттенков была поднята ввысь и касалась рукояти Меча. Губы юноши кривились...
За краткий миг до наступления темноты он увидел маленький каменный домик. Дверь открылась, и выглянула женщина. Взглянув на неё, Катар позабыл Сифиллу Прекрасноликую, позабыл, что Квлввимвн Почкодёр всё ещё спешит, прихрамывая, по следу его. Он забыл даже, что на его совести смерть брата и племянницы, и что он предал своего кузена, Враго Неуравновешенного...
Кулинар предложил им полезный совет: закупить на «толчке» для Ежа либо старый доспех, либо бронежилет для защиты от пуль и ножа. А Делец преподнёс ему, с гордым лицом, то, что надо (а может, не надо?): договор о страховке Белья под Дождём и на случай Пожара от Града. Но — увы! — всё равно, с того самого дня,если Ёж замечал Мясника, он, надувши губу, отворачивал взгляд...
И было так: взрывались ночью жёлтые шары, а дальше - тени рвались в клочья по правилам игры, а дальше - снова нефть горела, озером лиясь. И дрожало чьё-то тело, вдавленное в грязь. В бою, среди песков горящих, в овраге и в пыли, где копоть от озёр горящих скрыла лик земли, где кость от кости, плоть от плоти - солдат и пулемёт, какой таинственной заботе он мысли доверяет гнёт?! Он не ответит, не ответит, но, идущий в бой, он знает, что спокойно встретит приступ свой очередной...
«Что на сказку кивать?» — пел когда-то добрый волшебник Олег Ефремов. — «Сказки есть и сказки будут... В жизни вряд ли придет к вам на помощь чародей. Люди сами должны друг для друга делать чудо, только люди должны быть похожи на людей». А обитатели Той Стороны — они куда больше похожи на людей, чем мы сами. Что такое подлость и предательство, Русалочка просто не знает: она на такое неспособна. Хотя каждый шаг по мерзкой и грязной земле отдается в теле жуткой болью... хотя излить душу кому-то не получится — Русалочка нема. (Да, конечно, аллегория более чем очевидна — Андерсен имел в виду себя...)
Идеал, ради которого живет Вязинцев, «вымышленное детство, настолько сердечное и радостное, что в него сразу верилось из-за ощущения полного проживания видений, по сравнению с которым реальные воспоминания были бескровным силуэтом», как вы уже поняли, откровенно высосан из пальца — и сам Библиотекарь это знает. Но полагает, что он не хуже любых других выдуманных идеалов, за которые жили и умирали многие поколения людей… Каждый из нас должен рано или поздно выбирать, каким богам молиться. Елизаров предлагает такое решение; можно с ним не соглашаться — однако выбор автора (и героя) стоит уважать.
Отечественная публика приняла фильм более чем благосклонно. Что, в принципе говоря, немного странновато: у нас его с самого начала позиционировали неправильно — как «ностальгию по детству», «возвращение олдфажных героев 90-х», и т.п. Даже само его название перевели не совсем так, как оно звучит в оригинале...
Ее звали Молли. Первый раз мы с ней повстречались, когда я еще был наивным юнцом 18-ти лет от роду, не нюхавшим жизни и не знавшим, что своей романтичности — по правилам хорошего тона, принятым в обществе — надо стыдиться. Молли, видимо, заинтересовалась мною, и лукаво взглянула со страниц «Последнего единорога», поманив за собой.
Причудливы узоры, которые морской бес пишет невидимым пером на глади воды. Иногда он гонит волны в бешеной пляске, но иногда они остаются спокойными. «И вновь обычным станет море», когда корабль Фейры покинет город...
Мир, где вещи (как в «Синей птице» у Метерлинка) имеют свою душу — даже бабочку на оконном стекле просто так не начертишь пальцем, того и гляди, взлетит… Деревья с голубой ледяной кровью», сами мгновенно вырастающие среди улиц; танцующие между них «снежные фаэ»; мысль (м.б., и не новая, но хорошая), что книги — это живые существа; могущество дьюсов и сдерживающих их печатей. Наталье Осояну удалось то, что не получается (пока) у доброй половины, если не больше, отечественных фэнтезистов: совместить под одной обложкой «классическую» фэнтези (в духе канонов 50-х — 80-х) — и фэнтези «нестандартную» (из нашей, отечественной традиции выросшую).
Книга, сравнимая разве что с чрезмерно утонченными (на грани изврата) фантазиями Вэнса. С экзотичными, насыщенными живописной образностью новеллами Кларка Эштона Смита и — вероятно — с "Горменгастом" Мервина Пика (но вот насчет последнего не уверен, ибо не читал. Однако знаю, что Муркок им вдохновлялся). Очень трудная, неординарная вещь, вся построенная на тонких материях, неуловимых подтекстах и "флюидах". Либо вы чувствуете так же, как автор (т.е., еще до прочтения "настроены" на одну "волну" вместе с ним) — либо эта книга будет для вас, так сказать, мимо кассы: с ходу и не врубишься, кто они такие — описываемые в ней люди? Что за мир, в котором они живут?
Если бы Вечный герой Элрик попытался искать себе места в 20 веке — нет гарантии, что он не выбрал бы крохотный халифат на краю пустыни, вдали от благ цивилизации. В дикой стране, где живут простые люди, не испорченные благами общества потребления и частной собственностью, взгляды на жизнь отличаются большей осмысленностью.
В начале 70-х даровитому британскому фантасту Муркоку пришла в голову идея: создать МЕГА-кроссовер из всех когда-то написанных им произведений. Сделал он это очень просто: придумал ггероя, который одновременно является воплощением… любого персонажа (причем не обязательно даже муркоковского — король Артур, Одиссей и Неистовый Роланд также были инкарнациями Вечного воителя...)
Этот сложный и тонкий роман каждый должен открыть для себя сам. Эдакое молчаливое Со-Беседование, когда самые важные вещи остаются не сказаны. Кое-что понятно и без слов, не правда ли? Не могу сказать, что этот роман — самый мой любимый во всем цикле. Но почему-то — с тех пор, как открыл его для себя в далеком 95-м — не люблю книги, про которые говорят: «легко читается». Кто неравнодушен к творчеству Олди, тот — я надеюсь — поймет.
Книга, переведенная с английского, но написанная русским по происхождению автором. Книга, не уступающая знаменитой артуриане Мэри Стюарт. Книга, которую физически трудно читать — без определенного усилия не поймешь, о чем вообще речь; но это окупается стократ...
Автор разбирает такие сложные и серьезные вопросы, как: история переводов Бернса в России; возможное знакомство Пушкина и Жуковского с творчеством шотландского барда; причины, по которым у нас в стране были так популярны одно время переводы Маршака. Немало слов сказано и о судьбе самого Бернса: кто он — поэт-пахарь или скорее «поэт-мытарь»? Означает ли работа «налоговика» непременную страсть к алкоголю, и означает ли (вероятное) пьянство Бернса, что он не случайно умер в том самом роковом возрасте 37-ми лет?
Блестящее подтверждение старой истины, что для хорошего писателя не так важен сюжет, как отточенный слог, мастерство, владение поэтическими приемами… Жаль, что пьеса не сохранилась вся. Но и те отрывки, которые есть в «синопсисе» самого Гоцци, показывают буйство его фантазии, пышность красок, то, как упоенно он творил. Насмешки над культом античности, характерным для классицистской лит-ры конца 17 в., сейчас тоже сохраняют свою актуальность — в нашей интеллигентской среде, увы, хватает «ученых колпаков», не в меру идеализирующих древнюю эпоху.
