Город сиял. Давно зажглись ночные огни, сверкала, сменяя друг друга, пёстрая реклама на огромных экранах, горели афиши, небоскрёбы светились, словно ёлки в новогоднюю ночь. Тысячи людей ходили по улицам неспящего города, а рядом, навстречу или вслед им, ездили машины; и каждый человек, и его машина выглядели броско, ярко, так, чтобы их заметили, либо более строго, но показывая тем самым, что он уверен в себе, что ему действительно есть, что показать.
Но тот город был далеко. В трущобах Старого района о нём почти не вспоминают -- лишь взглянут иногда на блеск огней, да примутся дальше за работу -- нужно ведь жить на что-то. Местные опустошённые земли по программе правительства должны перестраиваться: людям давать новое жильё, работу, развлечения. На деле - как они жили там, в своих домишках, так и живут, не ожидая от моря погоды, работают в поте лица.
- Я не знаю!..
Яркий холодный свет от софитов слепил глаза человеку, что сидел на коленях на узкой платформе, слепил до слёз из узких глаз, но он боялся закрыть глаза рукой. Его голова была брита почти налысо - те волосы, что остались, были едва заметны. Из носа до подбородка шла дорожка застывшей тёмной крови; несколько её капель, будучи ещё живыми, упали на кремового цвета футболку и на выцветшие потёртые голубые джинсы.
- Лучше бы тебе знать, - ответил ему другой мужчина, стоявший над ним в полный рост, и повторил, достав пистолет из-под плаща: - Лучше бы тебе знать...
С ломаного английского они перешли на родной язык, в какой-то степени даже привычный уху американца. Сначала они говорили, затем тот, что сидел на коленях, начал сквозь слёзы кричать, практически постоянно повторяя одну и ту же фразу. Когда начал кричать второй, ствол пистолета взглянул прямо в глаза сидящего, от чего тот без раздумий поднял закованные руки к лицу; сталь зазвенела по железному полу, едва перекрыв жалобный крик.
- Чо так долго? - крикнул кто-то на английском.
Стоявший повернулся и тут же, сощурившись, прикрыл глаза рукой - свет софитов ударил без предупреждения.
- Он говорит - не знает, - ответил он на ломаном английском.
Один из двоих мужчин в костюмах недовольно качнул головой, развернулся и прикрыл глаза, достав руку из кармана клетчатого пиджака и буркнув что-то под нос.
- Так разберись с этим! - крикнул второй.
На лице мужчины в плаще появилась гримаса, как на страшных местных масках.
- Ты решил, что можешь указывать мне?!
Но второй, всё так же держа руки в карманах, медленно подошёл к нему и спокойно и холодно ответил:
- Да. Потому что вы нам задолжали, китаец, - и, развернувшись, пошёл туда, где стоял.
Китаец в плаще сверлил взглядом американца, затем перевёл взгляд на своего родича на земле. Подняв ствол к его лицу, он произнёс что-то на родном и, когда американец поравнялся с ним, нажал на спусковой крючок.
Он упал, сверкая дыркой во лбу правее центра на пару сантиметров. Американец с сосредоточенным видом присёл на корточки рядом с ногами убитого, запустил руку в его правый носок, затем - в левый; на секунду остановился, затем встал, шевеля пальцами, и в ладони его едва заметно сверкнул чёрный пластик.
- Что там? - спросил китаец.
Американец помотал головой:
- Ничего. Думал, там он носитель прячет, но... - он взглянул на убитого. - Похоже, он был умнее. Или глупее, - и, пожав плечами, крикнул второму американцу: - Микки! Пойдём.
Они ушли. Софиты погасли, а китаец ещё стоял рядом со своим родичем, и глядел ему прямо в глаза.
- 原谅我, 兄弟, - сказал он на прощание и, развернувшись, быстрым шагом ушёл.