Мы с Настей открыли настоящую охоту на бабочек. На нескошенных луговинках между кустами почти безлистого, шипастого терновника их порхало великое множество.
Чаще всего попадались капустницы или белянки с чёрными брюшками, загнутыми усиками и точками на крыльях. Верхнее крылышко у них было белое, а нижнее светло-жёлтое. Они водились в таком количестве, что вскоре мы их ловить перестали. Следующими из круга интересов выпали лимонницы, оранжево-пёстрые крапивницы, синие мотыльки, красные ленточницы. С трудом удалось добыть потрясающего парусника, жёлтого махаона, сверкающую репейницу. Но ещё не хватало траурницы.
Эта удивительная бархатная красавица никак не давалась в руки. Сядет на ствол берёзы или цветок, сложит крылья и сольется с пейзажем в умиротворении. Только лови! Ан нет! Хрустнет сухая травка. Упадёт тень. Вспорхнула, затрепетала крылышками... Прямо перед лицом - издевается.
Потом на несколько дней пропала. Мы уже и караулить её отчаялись - гля - сидит себе посиживает на фиолетовом васильке. Нас, словно, не замечает.
Решили мы её обхитрить. Настя с одной стороны двинулась. Я с другой, затаив дыхание, поползла. Уже совсем ладонь настроила. Резко - вниз. Что-то хрустнуло. Рука, словно в пенёк трухляный провалилась. Да и застряла в нём.
- Оёёёй! - вытягиваю. Рука обо что-то царапается. И что-то там, в траве, рушится.
Настя подскочила:
- Ты чего?
Скоренько растительность раздвинула.
- Вот это да!
Крест показался. Старый-престарый. Местами расщепленный ветрами да дождями. Весь в крошечных круглых дырочках. Это уже насекомые постарались.
Что за чудеса? Откуда здесь кресту взяться? Растения примяли. Холмик угадывается. Крошечный. Могила?
- Смотри-ка, - часто задышала в ухо Настя. - Табличка. Только буквы повыцвели. Прочитать сложно.
Стукаясь лбами, начали разбирать едва видные буквы.
- Васятка и Марьяна Лэбидь. 1905-1906 роки.
Детки! Здесь похоронены малыши. Близняшки. Не дожившие до года.
И сразу образовался клубок вопросов. Что за детки? Почему похоронены не на кладбище? Кто закопал их и забыл?
Хотя времени много прошло. Больше ста лет.
Мы понимали, что столкнулись с чужой страшной тайной. И сердце моё наполнилось решимостью эту тайну раскрыть.
Но сначала требовалось привести заброшенную могилку в порядок. Настя сбегала домой. Притащила ножницы, грабли, лопату, банку с водой. И работа закипела. Мы подстригли траву. Лопатой выровняли края холмика. Досыпали его землёй. Потом нарвали самых ярких цветов и поставили в банку. Получилось очень даже неплохо. Только вот крестик был совсем трухлявым и рассыпался прямо на глазах.
- Придётся к дидусю обращаться, - сказала Настя. - Да и огородить было бы неплохо. Всё же могила. А тут козы да индюки с курами шастают. Не по-людски как-то.
Но это были организационные работы. А меня больше волновал вопрос, кто в селе сможет пролить свет на тайну этого захоронения.
- В бывшем сельпе книга имеется. В ней всё про всех записано. - Сообщила, словно прочитав мои мысли, Настя. - Кто когда родился, женился, помер... Ещё в железном шкафу архив есть. Там совсем древние рукописи хранятся. Их, чтобы не испортить, редко достают.
- Так пошли! - тут же загорелась я.
Но подружка только головой с сомнением покачала.
- Там баба Бодныха заведует. Она, знаешь, какая вредная! Мало того, что делать ничего не станет. Так ещё по шее накостыляет и родителям нажалуется.
- Почему?
- Да потому, что мы с тобой несовершеннолетние. Паспортов не имеем.
- А тем, у кого паспорт есть, в архив можно заглянуть?
- Тем, наверно, можно. Но только, если это их напрямки касается. Родственников, например.
- А может эти детки тебе или мне родственники?
- У тебя есть доказательства, что они нам родственники? Нету? А на нет и архива нет.
Мы сперва пригорюнились. Перспектива пообщаться с бабой Бодныхой выглядела совсем уж малопривлекательной. Знала я её плохо. Но пару раз наблюдала, как она, прихрамывая, в надвинутом почти на самые глаза чёрном платке, ковыляет по улице.
- Придётся родителей просить, - решила я. - Самим нам с Бодныхой не справиться.
И мы пошли к моей маме. Мы застали их с бабой Ирой в огороде. Где они копали молодую картошку на ужин.
Я присела на корточки и захватила пригоршню земли с овальными розоватыми плодами. Кожица на картофелинках была ещё совсем тоненькая, прозрачная. БОльшая часть картошин висела на кустике. Баба Ира, ловко их обирала и кидала в ведро. Ведро купалось в солнечных лучах и казалось серебряным и волшебным. Я пошарила в ямке. Выудила на свет ещё парочку-другую розовых красоток. Чем-то они напоминали молочных поросят. Если, конечно, приделать пятачки и хвостики...
Но тут меня пребольно пнула локтем Настя.
- Мама и бабушка Ира! - начала я. - У нас к вам важное дело.
- Ещё кого-нибудь поженить надумала? - Подняла улыбающееся загорелое лицо баба Ира.
- Нет, не поженить. То есть, можно и поженить. Но тут совсем наоборот. - Окончательно запуталась я.
- Наоборот, то есть развести?
- Что ты! - Испугалась я. - Никого разводить не нужно. Нужно привести в порядок могилу. Вот.
- Этого ещё не хватало! Какую могилу?
- Вы, наверно, какого-нибудь жука дохлого нашли или птичку мёртвую? - Предположила мама.
- Никакую не птичку, и не жука. Мы нашли могилку, в которой дети похоронены. А она совсем-совсем заброшена.
- И там ещё козы ходют. Пасутся! - встряла Настя.
- Ты чего-нибудь поняла? - Спросила баба Ира маму.
Но мама смотрела на нас. Строго так смотрела.
- Объясните, пожалуйста, по-человечески, что за могила. И почему вы решили, что в ней детки похоронены?
- Так там на дощечке написано. Которая к кресту прибита. Крестик такой старенький. Весь рассыпается!
- Так вы, мабудь, за то захоронение, что в терновнике? - Догадалась баба Ира. - Это давняя история. Там родственники Саньки Лебедихи
похованы. Их покрестить не успели. Батюшка строгим оказался. Отпевать не стал и запретил ребятишков на кладбище хоронить. Санька, пока поздоровей была, то ходила, ухаживала. Сейчас сама сильно хворает. Сыны за долей давно в город подались...
- И что теперь? - С замирающим сердцем спрашиваю я.
- А что?
- Кто будет за могилой ухаживать? - Мне трудно сдерживать эмоции. Меня прямо распирает от возмущения. Как это можно запретить хоронить на кладбище? Они же не собаки приблудные.
- Горькая ты моя. - Целует меня в нос баба Ира. - Вот наплачешься с таким характером. Оставь дурную затею. Не лезь не в своё дело! Что вам заняться больше нечем, как только в чужие могилы носы совать?
- Ты злая, - вдруг неожиданно для себя, кричу я. Рыдаю. Топаю ногами - Не бывает чужих могил! Над каждой своя звезда сияет. А могилу мы приведём в порядок. Всё равно.
Мама с бабой Ирой переглядываются и почему-то густо краснеют.
- От же бисова дэтына! - ворчит баба Ира. - Ну никак за тобой не углядишь. Интересно, что в следующий раз удумаешь.
- Дело правильное, - размышляет мама. - Но сперва необходимо спросить разрешения у Александры Денисовны. Заодно и навестите её.
- И то дело, - говорит баба Ира, - гостинцев пожилому человеку отнесёте. Сейчас соберём.
Уже через полчаса мы с Настей важно шагаем по горячей пыли улицы. Она с пакетом, в котором половина варёной курцы, помидоры, бульон и жареные пирожки. Я - с бидоном парного молока.
- Ну ты даёшь! - смеётся подружка. - Я думала - тебя мать ремнём настегает. А она ничего. Добрая. Моя бы непременно настегала...
Улица, словно вымерла. Свернулись от жары в трубочку листья акаций. Попрятались в тень куры и козы. И только возле дома Могылок, важно выпятив грудь, расхаживает здоровенный индюк.
Надо сказать, что индюков я с младенчества недолюбливаю. После "Бибигона". Хотя понимаю, что Брундуляк он один и, притом из сказки. Но про Могылковского всем известно, что свиреп. Нападает не только на детей. Вполне способен со взрослыми позадираться. Вот и сейчас разгуливает по зною. Спрашивается, чего ему дома не сидится?
Настораживаюсь не только я. Настя всё замедляет, замедляет шаги. Потом и совсем останавливается.
- Ты знаешь, этот гад дерётся. Алёна Бабенковская рассказывала, что ехала она недавно на подводе. Деду помогала сено перевозить. А тут индюк Могылок, откуда ни возьмись! Да как подпрыгнет! Прямо, грит, в глаз целился. Она руками прикрылась. По руке долбанул. Вот тааааакой синячище был!
Я невесело с ней смеюсь. Но что делать? Мы стоим. И он стоит. Косит лиловым глазом. Шишкой красной трясёт.
Я вокруг огляделась. Как назло: ни одной самой завалящейся палки не предвидится. А у нас, вдобавок, ещё и руки заняты.
- Хозяева! Есть кто живой? Дядя Панас!
Видимо, индюк решил, что зов относится к нему. Потому что развернулся. Крылья вниз опустил. И пританцовывающей походкой направился прямёхонько к нам!
Не помню, какая сила вознесла меня на трёхметровый могылковский забор да вдобавок с бидоном, полным молока! Помню только, как я на этом заборе сижу. На вершине столба. А внизу стоит индюк. Молоко прямо на него льётся. Ему это вроде, как и приятно. Стоит, перья отряхивает. Башкой трясёт:
- Куррррллллыыыыы-мууррррллллыыыы.
С другой стороны забора Могылковская собака скачет. Цепью гремит:
- Гав-гав-гав-гав-гаууууууууув!!!!!
А, напротив, прямо из-за соседского плетня на меня Настя смотрит. Глаза у неё почти из орбит выкатились от ужаса. Кричит:
- Да брось ты этот бидон! Брось его на фиг!
Я бидон из рук выпустила. Он свалился прямёхонько индюку на жирную спину. Так что у того даже ойкнуло что-то внутри. Он крылья совсем растопырил. Присел да и замер.
- Ой мамычки! Вбывся! Вбывся! - заголосила подружка противным голосом.
Но зычный бас перекрыл даже её вой:
- Шо ото тут робыться?
Это дядько Панас из хаты вышел. Спал, наверно, после обеда. А мы его разбудили.
- Цыть, проклятый! - рявкнул на псину. - Чого розгавкався?
Потянулся. Расправил плечи. Только тут меня заметил. У него сразу челюсть отпала. И на минуту дар речи пропал. Он даже вспотел.
- Алла?! Що зтрапылось?
- Там вваашш индюк... - запинаясь на каждом звуке, промямлила я.
- Так це ты вид нёго на забор задралась?
- Агггаааа...
- Це дило. - Сообщил дядько Панас и вышел из калитки.
Я, пока с дядькой Панасом разговаривала, совсем про Брундуляка забыла. А сейчас представила, как выйдет дядько Панас и увидит индюка, погибшего под бидоном...
Но было тихо. Я повернула голову и увидела только пустой бидон в пыли.
Легко сказать - слезать! Забор высоченный. Досочки все гладкие, ровные. Одна к другой намертво подогнаны. Ни выступа. Ни вмятины. Ни единой зацепочки. И не сиганёшь ведь с такой высоты!
- Не могу...
- А залезала как?
- Вы не поверите! Она просто взлетела наверх, - заверещала Настя. -Честное-пречестное слово! Одним махом.
И тут я вдруг испугалась. Так испугалась, что у меня руки и ноги затряслись. И что-то внутри похолодело и тоненько где-то в районе живота затряслось.
- Снимите меня!
- А ты слетай!
- Я боюсь, - заплакала я. - Снимите меня, пожалуйста!
Ну что за день такой выдался!
Дядько Панас покряхтел-покряхтел и пошёл за лестницей. Настя ему помогла, и операция по спасению меня с забора прошла вполне успешно.
Но спуститься на землю - одно дело. Другое - подсчитать убытки после схватки с Брундуляком. Гостинцы, которые мы несли бабе Саньке, имели несколько потрёпанный вид. Это мягко говоря. Судите сами: молоко вылилось до последней капельки, бульон - до половины. Бумага, в которую была завёрнута курица, порвалась и запачкалась. Только пирожков боевые действия, казалось, и вовсе не коснулись. Они выглядели такими же пышными и румяными.
И уже в третий раз(!) за этот злосчастный день я залилась слезами, уткнувшись в живот дядьке Панасу. Тут и его жена тётка Олена подоспела. Посмотрела на нас и давай хохотать. Потом повела умываться. А сама интересуется:
- Далеко ль путь держите?
Пришлось им всё выложить. И про могилу, которую мы в траве нашли. И про бабу Саньку, которая одна только всю правду про это знает.
Тут тётка Олена и говорит:
- Почему же только она одна? Я тоже эту историю знаю. Мне её бабушка сказывала. Вот только, честное слово, никак не думала, что она кого-то заинтересовать сегодня сможет. Ну уж ладно, слушайте.
Случилось это в те времена, когда моя бабушка ещё девочкой была. А ведь я и сама уже бабушка. В армии тогда не все мужчины служили. Разве только война случалась. Брали рекрутов - несколько молодых людей на село выпадало. Чтоб без обиды выходило, у нас жребий бросали.Всё чин-чинарём было. По-честному. Старики за этим следили. Ведь по правде сказать - мало кто назад возвращался. Уходили, как в чёрную дыру проваливались. Кто ж бы своему сыну или мужу такую судьбину пожелать хотел? В год роковой мундир армейский на сына мужика зажиточного пришёлся. Тот и давай на людях убиваться. Мол, сын хвор. Ему лечиться, а не служить надо. И давай парня по докторам таскать. Известно дело - деньги. Кого продуктами подмаслил, кого - деньгами. А только справку ему выдали, что негоден парубок к службе армейской.
Пришлось жребий перебрасывать. И надо же случиться, что вытянул его Тихон Лебедь. Парень - всего села любимец. А главное, что только накануне свадьбу сыграли. Женился Тихон на красавице Аграфене Чутко. Девке ладной да доброй, за которой полсела, несмотря на её бедность, ухаживало.
И месяца они вдвоём не прожили. Сказывают, на проводах Аграфена сильно убивалась. Цеплялась за мужа. Да так, что старая Лебедиха заругалась на неё крепко. Даже ударила. Чтоб не притягивала беду к дому. Ан и так ясно, что како без мужика житьё в деревне? Как забрили Тихона, осталась Грушенька вдвоём со старухой-матерью Тихона горе мыкать.
Чуть погодя примечать стали, что молодка ещё и на сносях. "Добрые люди" тут же к бабке Солодчихе путь показали. Да она отказалась. Гордая была. Смелая.
- Рожу, говорит мужу любимому парнишку. Он вернётся, а тут помощник вырос. Можно и передохнуть. После службы то.
Так то вот. А родила двойню. Мальчика и девочку. Сказывали, что вылитый Тихон обое.
Случилось это в ноябре. Дороги тогда дожди осенние размыли - не пройдёшь. В селе церкви-то не было. В Диканьку требовалось ребятишек везти на крестины. У нас из-за этого дела у половины деревни даты рождения перепутаны. Поп он ведь тоже сродни чиновнику работал. Когда дитё привезли, тогда и дату рождения в книгу ставил. И бумагу выдавал. У некоторых до полгода такая погрешность имелась. Вот и Аграфена решила ждать до весны. До погожих приветных денёчков.
А в феврале бумагу похоронную доставили. Убили, значит, Тихона. С тех пор Груша, словно помешалась. Каждый вечер выходила за околицу мужа встречать. Прохожим сказывала, что ждёт его со дня на день в отпуск. Однажды так ушла: и окна, и двери в доме распахнутыми оставила. Свекровь её куда-то отъехала. Детишки-то и простыли. В считанные деньки один за другим померли.
Хоронить бы надо. А поп приехал - и ни в какую.
- Не положено, говорит, нехристям с православными людьми покоится.
Конечно, если б деньжонок дали, то может и помягчел бы. Да откуда? Порешили поховать младенчиков за лугами, почти на вершине горы.
Недолго после этого Аграфена на свете задержалась. Всем миром её хоронили. Хотели к деткам положить. Так снова батюшка не дал.
- Жена, - молвил, - на то и поставлена, чтобы детей блюсти. Забрал Бог мужа - сама бы растила. Не мы ей Судьи - Бог. А только по её вине ушли. Не нам их и соединять.
Где могила Аграфены никто теперь не скажет. Столько всего наслучалось. Первая мировая, Революция, Вторая мировая. Всё кладбище не раз поререрыли. А младенчиков вы нашли. Видно - души ангельские. Негоже с ними обошлись.
- Девки, хватит вам тут рёву давать!
Мы с Настей дружно хлюпаем носами. А тётка Олена, тем временем, хлопочет. Новый пакет с едой насобирала. Злополучный бидон отмыла. Молока туда налила.
- Идите! Навестите старуху. Да привет ей от меня сердечный передайте. Скажите - пусть в гости ждёт.
...С бабой Санькой мы сразу подружились. Она сильно сначала гостинцам удивилась. Потом ещё больше тому, что мы хотим за могилой ухаживать. Потом растрогалась. Чай нам вишнёвый заварила. Большую коробку с фотографиями достала. Очень нам на Тихона и Аграфену посмотреть хотелось. Долго сидели у неё в комнате и фотки рассматривали. Старинные, пожелтевшие. Выцветшие. Незнакомая одежда. Каменные позы. Рука жены непременно на плече у мужа. Не сохранилось Тихона с Грушей. Зато о других родственниках нам баба Саша много интересного рассказала. Кое-что я даже записала. Вдруг пригодится?
Полная светила луна. Мы не спешили по домам - собирали груши. Без них - самых сладких и сочных в селе - хозяйка ни за что не хотела отпускать нас домой.
А утром взялись за дело. Все нам помогали - и мама с папой, и баба Ира, и тётя Олена с дядей Панасом. К вечеру полсела собралось - не меньше. Сколотили новый крест. Оградку поставили. Могилу дёрном обложили. Красиво стало. Хотя о могилах так, наверно, говорить не положено.
Когда мы уезжали, Настя клятвенно обещала за могилой ухаживать. Потом написала, что к ней и другие сельчане присоединились. Вот и вся история про "чужую могилу". Крест на ней теперь высокий стоит. Издалека видно.