Аннотация: Зарисовки из студенческой жизни,без особого умничанья.
Г Л А В А 1
Живот устал от собственного тоскливого бурчания и вроде бы притих. Мозг, в свою очередь, пресытился потоком звенящих от голодухи мыслей и впал в ступор. Мысли проваливались в пустоту без намека на какие-либо ответные эмоциональных круги .
Я уже довольно давно проснулся, однако предпринимать никаких прозаических движений не хотелось. Справа, от кровати Валька, донесся хруст . "Он че там, сухари точит?" Я лениво повернул голову и узрел, что Валек запускает руку в пакет с макаронами и, стало быть, жрет их, минуя стадию варки. "Охренеть". Валек был лентяй известный, к этому все привыкли, но тут он меня просто взбесил. Мозг переключился на составление особо язвительной фразы в его адрес , однако процесс был прерван голосом Серого:
- Эй, Гум, отбери у него пакет и дуй на кухню, я пока у девчонок масла стрельну для обжарки.
Фраза Серого переключило мое голодное раздражение на него.
- Не хочу.
- Че не хочешь? Жрать не хочешь?
- Тебе бы только жрать...
Серый явно тоже был не в духе и спускать прямые выпады в свой адрес просто так не собирался.
- Че? Это кто это говорит-т о? Да проглотов на вроде тебя в книгу рекордов надо заносить. Каждого. У тебя вообще мозг пикинесса, только о еде и можешь думать.
Настала моя очередь обидеться. Я обратился к фактам.
- А щас-то кто о ней первым заговорил? Это тебя в день надо десять раз кормить, да и ночью раз пять, как хряка племенного. А я вообще без жратвы могу хоть неделю.
Серый угрожающе засопел. Парень он был плотный, но спортивный, и на хряка не походил.
- Ты? Да ты через два часа по общаге гнусить начнешь.
На время перепалки я забыл о и голоде, и об осторожности.
- Спорим? Ну неделю с непривычки трудно, тут постепенно надо втягиваться, но три дня в легкую.
- Че? Три дня ни есть, ни пить не будешь?
- Пить буду. Воду с сахаром.
-Ни хрена. Обойдешься без сахара, тогда забьем. А то в оконцовке варенье без воды глотать начнешь.
- На что забиваем?
- А кто пролетает - три дня другого кормит. За свой счет. С учетом личных пожеланий.
- А ты знаешь, во сколько тебе это влетит?
- Да ты же через сутки сдуешься, так что обратно мне тебя откармливать не придется.
-Забиваем. Но учти, я уже с утра не хомячил.
-Эй, умник, это твои проблемы, мог бы и подготовиться. Щас без пяти семь, с семи и начнем.
-А контролировать-то как будешь?
-А че тебя контролировать? Не чмо же ты, чтобы втихаря от меня точить. Только по-серьезному - хоть ложку бульона проглотишь - и все, проиграл без всяких отмазок.
Я сглотнул слюну при упоминании о бульоне.
-Заметано.
Ровно в 19 нуль-нуль по часам Серого Валек разбил наши руки. И тут же началась движуха. Давно известно, что когда у человека есть цель , то он горы легко сворачивает. У Серого такая цель появилась - сломить мою волю. Меньше чем через час на уже столе дымилась сковородка с заправленными тушенкой и овощами макаронами ( нашел же где-то и то, и другое, сволочь) Серый и Валек начали клацать ложками, я же тихо медитировал, лежа на кровати, представляя огромные куски мяса, которые Серый будет нанизывать для меня на шампур через какие-то три дня. "Ничего- о-о, время относительно, если все время думать о еде - час годом покажется; значит - надо переключить мозг на что-нибудь другое". Воспаленный мозг быстро переключился и стал обзываться. Не, в натуре, надо же было так встрять, вот характер-то шибзданутый - с чего завелся-то, холерик некормленый? Теперь впереди три дня холостой выработки желудочного сока с сомнительным выигрышем в конце - дождешься от Серого шашлыка, как же. Три дня будет надо мной прикалываться, а потом купит пакет пряников. Хотя там посмотрим, сначала до победы надо дожить.
С символическим стуком (одновременно с открытием двери) вошел Костян, взял мою гитару, сел на свободную кровать и что-то замурлыкал.
-Костян, питаться будешь? Тут Гумова доля осталась.
- А он че? На диете?
-На понтах. Поголодать решил.
Костян задумался. Ситуация располагала к хохме, однако что-то у него сразу не сложилось, и произнеся заезженное - "одно слово, умник" - быстренько подсел к столу, перейдя при этом в разряд людей, отравляющих мое существование одним своим видом. Я решительно поднялся, не дожидаясь фонтана остроумия со стороны плотоядной троицы, накинул куртку и вышел из комнаты.
-Эй, Гум, ты куда? - успел я услышать напоследок от Серого.
- Не боись, болезный, не жрать, - огрызнулся я на отходе и начал спускаться по лестнице.
Я решил прогуляться в парке отдыха, он находился совсем рядом с общагой. Звереть все-таки лучше на природе.
Г Л А В А 2
ГУМом я стал на сельхозработах еще на первом курсе, то есть "гуманоидом" или "главным умником". Этому способствовало два обстоятельства: во-первых, со мной в группе оказалось изрядное количество людей, которым я помогал решать контрольные по физике и математике на экзаменах, а во-вторых, лицо у меня умное. Сейчас я понимаю, что прозвище действительно оказалось пророческим в силу еще одного своего растянутого значения - "гуманитарий", но тогда мне мнилось, что я очень люблю точные науки. На самом деле стремление решать каверзные математические задачки были просто неким вывихом в моем эстетическом восприятии действительности в 17 лет - все сходится, значит, все хорошо. Но тут уже начинаются довольно тонкие материи на грани личных ощущений и самопереживаний, а я не собираюсь сублимировать на страницах этой книги (хотя куда уж без этого - извечные издержки любой литературы). Я просто хочу вспомнить себя и своих друзей, когда наш возраст вращался на орбите цифры 20. Так что словесного беспредела о моей тонкой душевной организации здесь не будет, и вообще я буду стараться смотреть на себя со стороны. Для этого, конечно, проще было бы писать от третьего лица, но мне удобнее от первого - очевидно, это тщеславие.
Да, были веселые времена, когда первокурсники участвовали в битве за урожай. Нам еще повезло - мы собирали яблоки, а не картошку, и обжирались ими до полного несварения желудка. В помещении, где для нас расставили койки, яблоки были везде, всех сортов - розовые и красные, желтые и зеленые, сладкие и кислые, надкушенные и выброшенные, загнанные пинком в угол...
Большинство из нас были еще детьми. Кто-то сознательно не торопился взрослеть, как я, кто-то стремился поскорее проскочить эту фазу - но все мы были достаточно уловимо похожи. Обиходные школьные словечки, бравада по любому поводу и без, нарочито грубовато циничное обращение с противоположным полом - за всем этим скрывалась, естественно, крайняя уязвимость. И еще постоянно ворочавшаяся внутри тоска по родному углу. Некоторые переносили ее очень тяжело, я крепился, Паша Солнышков в отличии от маявшегося большинства просто наслаждался жизнью и открывавшимися перспективами: выпивкой по вечерам, морем закуси и обилием женского пола. Через период взросления он перешагнул в армии и лично для меня с его веселым и уверенным отношением к реальности поначалу был далек и враждебен. Он мог легко сгрести в охапку любую понравившуюся девушку, договориться о свидании и на ночь глядя полезть к ней на второй этаж общаги на свидание, с банкой браги в зубах. Для девственника такое поведение было ударом ниже пояса, и Пашку я поначалу бессознательно сторонился.
А вообще было весело. Мы были очень-очень молоды, мы поступили в институт, впереди воспетые везде и всюду студенческие годы - хандрить подолгу было бы однозначно глупо. После работы в саду собирались в какой-нибудь комнате, где был магнитофон (в основном это была комната, где жили Сэм, Паша, Костян, Серый) и слушали... Что слушала в меру прогрессивная молодежь Советского Союза в 1988 году? Конечно, "Наутилус", "Настю", "Кино", "Аквариум". Я считал себя крутым специалистом по западной рок-музыке слушал отечественных рокеров с некоторой гримаской на физиономии (хотя многое и нравилось). Частенько появлялась банка с брагой, которую приносили те, кто попал работать на предприятие неподалеку, где из яблок делали сок, - ну, а у нас где сок, даже березовый, - там и брага. С собой из города я прихватил гитару (в то время я думал, что умею здорово петь и играть , хотя мог только орать до полной потери голоса), но слушали меня с уважением и даже говорили "круто". Я попал в культурную прослойку и принял участие в студенческом спектакле по книге Л.Филатова "Про Федота стрельца", где играл царя. Мне приклеили усы, перед выходом на сцену сельского клуба дали выпить кружку браги - и битый час я веселил публику тем, что усы постоянно отклеивались, а сам я периодически нес какую-то отсебятину и вообще чуть не упал, поднявшись со стула (трона). Но, в общем, все прошло неплохо, нас оценили по достоинству и долго хлопали, хотя и ржали при этом.
Если говорить о каком-либо роде студенческого братства, то оно сформировалось именно в этот месяц, там я познакомился с людьми, с которыми общаюсь и хочу видеться до сих пор. О них в основном я буду писать в этом сборнике рассказов, связанных между собой одним: нашей юностью.
Г Л А В А 3
На природе было не намного лучше: вечер казался серым и потерянным. Тем не менее, я заставил себя думать о том, что все, что не делается - к лучшему, и начал фантазировать, что это судьба распорядилась так, чтобы я оказался в этот вечер в парке, где прохаживалось довольно много симпатичных девушек. На почве этих мыслей я даже отважился подойти к одной из них и промямлить дежурное : "Девушка, познакомиться не хотите?", однако неизвестная мне русская красавица шарахнулась от моего голодного взгляда куда-то в кусты. Поняв, что неправильно расшифровал происходящее, повторных попыток я больше не предпринимал. Погуляв так в гордом одиночестве около часа и почувствовав некоторую усталость, я вернулся в общагу, где, естественно, опять жрали. Стиснув зубы и не обращая внимания на зубоскальство, я завалился в кровать, нахлобучил на голову подушку и, поворочавшись с полчаса и уже почти не надеясь на избавительный сон, вдруг как-то легко в него провалился и спал довольно крепко, чуть было не проспав на первую пару. Вставать было лень, но пара была чуть ли не зачетная, и пришлось вылезать из кровати.
Нет смысла подробно рассказывать об этих трех днях. Почему я вообще об этом рассказываю? Да просто так - почему бы и нет. К тому же, я довольно часто вспоминаю этот эпизод. В первый день после честно отсиженной трети занятий, придя в общагу, я напился кипяченой воды, которая сразу зловеще забурчала в желудке. Позже я выловил в коридоре одного известного сторонника здорового образа жизни, который немного успокоил меня тем, что голодает регулярно, и вообще это здорово и он рад моему решению. Затем, однако, он добавил, что начинать нужно постепенно, от одного дня, при этом пить чистые соки и поглощать глюкозу. Напоследок обещал очищение и просветление, но не сразу, а когда дойду до недельного голодания. Поняв, что мне ничего не светит, я в очередной раз уже привычно ругнулся в адрес Серого и вернулся в комнату, где опять припал к постылому чайнику. Живот уже не бурчал, видимо, смирившись; от этого стало еще тоскливее. Впрочем, я увлекся. Скажу напоследок, что кое-как я все-таки выдержал до назначенного срока, окончательно отупев от постоянного чувства голода и мерзкого вкуса кипяченой воды во рту. Никакой гордости или прилива самоуважения я не ощущал. Просветления тем более. Давясь слюной, я заправил в кастрюлю заранее любовно купленные на второй день пытки пакетики с гороховым супом и приплясывал у кастрюли все время, пока этот суррогат варился. Слава богу, что в комнате никого не было, когда я, урча и обжигаясь, засовывал в себя горячую смесь. Естественно, желудок окончательно взбесился, и, без обозначения каких-либо пищеварительных процессов, дал мне минимум времени, чтобы рысцой добежать до туалета. Так продолжалось еще часов 12. Очистился я здорово. Просветление тоже нашло, ходке на пятой, во время ставшей самой насущной для меня процедуры. С тех пор я больше ни разу не голодал.
P.S. Серега купил пакет пряников, который все вместе и слопали.
Г Л А В А 4
В общаге я оказался не сразу, хотя ее дух сразу воспринял как родной. Я вырос и окончил школу в военном городке - этом аппендиксе ВПК, и , видимо, именно поэтому у меня по жизни такое обостренное чувство ностальгии. Лучше посещения общаги для утоления этого чувства ничего нет. Как только заходишь - сразу понимаешь, несмотря на свежевыкрашенные стены, что сермяжный дух временности и шаляй-валяйства неистребим.
Около года до этого я проживал у родственников, вторгаясь в их жизненное пространство. Впрочем, процесс был взаимный и надоели мы друг другу до чертиков. Заночевать в общаге было куда как приятней, чем тащиться на ночлег через весь город, зная к тому же, что утром придется тащиться обратно. Правда, кормили меня родственники хорошо - было бы черной неблагодарностью утверждать с моей стороны обратное. Но минусов было гораздо больше, и в один прекрасный момент я просто объявил им, что переезжаю жить в общежитие и доходчиво объяснил причины - мол, не успеваю с учебой, далеко добираться, - они все поняли правильно и втайне перекрестились. В общагу с присущим мне от природы авантюризмом я въехал без всякой там прописки или регистрации - просто занял койку в комнате, где проживал Серый - и все, вот он я. Номер комнаты был 87-ой, этаж третий, в ней я и прожил почти четыре года до самого окончания института. Естественно, в скором времени я обзавелся поддельным пропуском, но так как в списках не значился, то к нам частенько подселяли легального пятого, и тогда мне приходилось сооружать второй ярус из ловко стыренной ,уж не помню откуда, кровати. Впрочем, как правило, пятый вскоре куда-то исчезал, иногда даже вместе со вторым и третьим, и были времена, когда мы обитали с Серым вдвоем. Мы никуда не исчезали. Лишняя кровать до поры до времени служила Серому на правах реального хозяина как диванная спинка между стеной и его койкой.
Вообще, пропускная система в те времена позволяла проживать в общежитии куче сомнительных личностей, не имеющих, в отличии от меня, к институту никакого отношения. Помню, курсе на третьем около месяца в нашей комнате обитал некий Цыпа - от кого-то гасился с гранатой под подушкой. Без шуток, однажды днем , забыв ключ, я стал ломиться в комнату, отчетливо осознавая, что там кто- то есть, причем этот кто-то подошел к двери , стараясь двигаться бесшумно ( с нашими -то полами - абсолютно беспонтовая конспирация), и некоторое время напряженно сопел. Я догадался обозначить себя голосом, и замок наконец провернулся. За дверью я узрел бледного и потного Цыпу с лимонкой в руке. "Ты че так ломишься?" - просипел он напряженным от пережитого стресса голосом, на что я ответил, мол, прости, живу я здесь, а ключ вот забыл. "Не надо так ломиться..." - просипел он в ответ, потихоньку приходя в себя. Сначала я не придал этому происшествию особого значения, вообще подумал, что граната - муляж, но потом из разговора с Костяном узнал, что Цыпа - реально отмороженный, граната - настоящая и вообще с ним надо поосторожнее. Когда Цыпа наконец-то перебрался от нас в другое место, еще от кого-то я узнал, что он все-таки открыл дверь не тем, кому надо, и подорвал себя гранатой. Остался ли он жив или нет - не помню, кажется, выжил (может, и зря. Я ничего не имею против него лично, но человек, готовый в любой момент подорваться на боевой гранатой, по-моему, заслуживает иной реальности для существования).
Костян, Сэм и Паша Солнышков проживали в 61-ой комнате, на втором этаже . Сэм забрался в наши края издалека , вместе с Саней Вязовкиным и Славой Ворониным. Сманил их Саня, у которого родители получили квартиру в нашем городе, а переезжать одному ему было скучно, вот так они втроем и поступили в институт, двое из них точно не понимая, зачем. Сэм и Слава забили на учебу довольно быстро и окунулись в нарождающийся российский бизнес, впрочем, об этом несколько позже.
На том же втором этаже обитали в своей клетушке Серега Насеко и Миша Усанов. Серегу занесло к нам какими-то окольными путями из братской тогда Белоруссии, и благодаря знакомству с ним пару раз я там и побывал. Миша был из местных , добрейший обаятельный парень, на свадьбе которого я был свидетелем, о чем непременно поведаю.
Вот, вкратце, и вся интересующаяся нас диспозиция с главными действующими лицами. Можно еще добавить, что само общежитие представляло из себя пятиэтажную "хрущевку" с подвалом, в котором находилась душевая. На первом этаже был буфет. Люди жили на всех этажах: мальчики и девочки, по разным маленьким комнатам с умывальниками, рассчитанными на 4-х человек. Общага сама по себе была старого образца, практически без удобств, кухня и санузлы общие. Полагалось, что для формирования совковой технической интеллигенции этих бытовых условий было вполне достаточно.
Г Л А В А 5
Сидели и играли в преферанс. Без ложной скромности скажу, что, до моего появления в общаге, народ в основном резался в полууголовные "секу", "свару", "петуха" ну еще, конечно, в "козла" - в последнего исключительно ради дискредитации ближнего. Я потихоньку привил вкус на "кинга" и преферанс; играли, естественно, на деньги. Первоначально преферанс в моей интерпретации представлял собой довольно дикую смесь "ленинградки" и "классики", с жесткими карами за недобор, прогрессирующими "распасами" и другими, просто уже на ходу из головы выдуманными правилами, цель которых была одна - максимально поднять "гору". Ну, она и поднималась - к концу трех часовой игры гора у всех были за сотню. Влетевши так сам пару раз, я одумался, и игра стала похоже сама на себя.
На этот раз зажигал Миша Усанов. Удачно отыграв "распасы", он легко не добирал на "семерной" и "восьмерной", потом объявил "железный мизер", и в прикупе ему к тому же выпала "семерка". Мы приуныли, но когда я стал записывать карты, то заметил, что вместо положенных двенадцати Мишка объявил одиннадцать, о чем ему немедленно и было сказано. Он порылся в картах и вдруг заорал дурным голосом: "Откуда здесь взялась эта сволочь?!" Мизер закончился "паровозиком" из шести карт, чему все были несказанно рады ( кто не знает правила и смутно понимает, о чем вообще разговор - я не виноват).
Вообще, азартным играм в нашем кругу уделялось особое внимание. Проиграть ночь в карты или "монополию" было обычным делом даже на старших курсах. Помню, когда вошла мода на "монополию", стало не только не до сна, но и не до еды. Двадцатилетние дяденьки, забыв про все, кидали кубики и отчаянно переживали, если не хватало денег на какую-нибудь гостиницу или завод. Все хотели разбогатеть, хотя бы на время игры. Страсти кипели не шуточные, подколок никто не понимал и ответы летели в основном матерные. Подобный ажиотаж мне пришлось пережить в своей жизни еще один раз - года через три-четыре, когда появилась игровая приставка "денди" и всю ночь гоняли уже в "танчики". Лично я наигрался после этого на всю жизнь и компьютерные игры меня уже не зацепили.
Учеба занимала столько времени, сколько и положено. Учить нас тогда пытались серьезно, предметов было полно, и ходить на все лекции было, конечно же, глупо. Все пытались наверстать перед экзаменами, когда лекционные набивались "под завязку" и завзятые прогульщики лихорадочно строчили в тетрадях, умильно поглядывая на преподавателя и стараясь встретиться с ним взглядом. Мне учеба на протяжении всего времени давалась сравнительно легко, проблемы возникли только на первом курсе с начертательной геометрией - преподаватель люто невзлюбил мой стиль свободного художника и засаленные листы ватмана, и мне приходилось чертить и чертить все заново, пока наконец он не нацарапал мне в зачетке "уд" и не велел навеки исчезнуть.
Серый и Костян воевали с физикой и высшей математикой, я частенько им помогал. Потом, когда с теорией было покончено и начались практические дисциплины, Серого стал доставать уже я, все пытаясь умозреть, как же работает транзистор. Меня привлекала в первую очередь отвлеченность вопроса, Серый же усваивал главное. На четвертом, по-моему, курсе, он успешно спаял игровую приставку, практически компьютер, в то время как я в одиночку не мог грамотно заменить резистор в блоке питания. Костян, как и я, тоже не очень представлял себя по жизни с паяльником в руках, но в магию высшего образования верил, тем более что оно волшебным образом стояло между нами и армией. И если кто после окончания института и попадал туда, то хотя бы уже офицером.
Главное же, к чему мы стремились на этом отрезке нашей жизни - как можно полнее выразить себя, энергии на это было в избытке. У каждого было свое мнение практически по-любому вопросу, и споры вспыхивали постоянно. Стоило мне заявить, например, что наш рок - за небольшим исключением - это сопли во все стороны, опять поиски смысла жизни, вместо того, чтобы вылезти из подвалов ( куда наших рокеров постоянно тянет) и делать качественную музыку - как Серый и Костян с пеной у рта доказывали обратное. Я объявлял, что рок-н-ролл - это драйв, желание если не изменить, то хотя бы уж наверняка взорвать мир одним гитарным аккордом; Серый же в ответ притаскивал какую-нибудь Сандру и объявлял, что вот это - драйв, причем делал это исключительно, чтобы насолить мне (рок он уважал). Меня заносило вообще до пространных монологов на тему, что в тягучем звуке гитарной струны слышится вся трагедия человечества; цивилизация? - миф, - и если дерьмо само уносится от нас по трубам, то это еще не значит, что жизнь удалась. Я заявлял, начитавшись уж не помню кого, что первобытный дикарь был гораздо более посвящен в Тайну, чем все мы; он принимал все как есть, подбрасывая дровишки в костер и молясь Богу Огня, а не медленно угасал в отсвете дневных ламп в своих чувствах. Костян в ответ поджимал губы и говорил Серому, что я его серьезно беспокою и если в один прекрасный момент в общаге выйдут из строя канализация, свет и газ - однозначно, это будет моих рук дело; все будут в дерьме, а я в шоколаде, прикасаясь к Тайне вонючих экскрементов. Серый ржал, я злился - спор превращался во взаимную ругань.
Да и время для споров было самое что ни на есть подходящее. Союз рушился на глазах, вместе с нашими детскими и уже отчасти юношескими ценностями. Были ли мы потерянным поколением? Да нет, сама по себе постановка такого вопроса некорректна - мы не знали войны, после которой все становится бессмысленным барахтаньем, и жизнь открывала сотни новых возможностей - тут уж все зависело от того, кто как сможет приспособиться к переменам. Я до поры до времени вообще не обращал внимания на перемены, запрограмированно катился по жизни, готовый служить любой системе - и это несмотря на рано созревшую любовь к рок-н-роллу и постоянную тягу к ерничеству. Что ж, человек - клубок противоречий, но если в один прекрасный момент все же точно не поймешь, в какую сторону тебе катиться - рано или поздно упрешься в отвесную стену, по которой потом придется медленно и мучительно взбираться.
Г Л А В А 6.
Сэм и Слава плюнули на учебу и занялись бизнесом, при этом у Сэма обнаружилась одна малоприятная черта - он постоянно занимал деньги и даже не думал их отдавать в положенный срок. Таким образом, в его делах принимали участие почти все, но прибыль, если таковая имелась, между пайщиками не распределялась. В остальном же Сэм был милейшим компанейским парнем с хорошим чувством юмора и, если не иметь с ним никаких дел, с ним было просто приятно общаться.
Бизнес у них буксовал, где-то что-то постоянно не срасталась. Помню историю с фруктами, которую они купили у лиц кавказской национальности. Фрукты стали гнить быстрее, чем они успели их разгрузить, и их жизнь превратилась в кошмар. Лица вышеупомянутой национальности требовали денег и угрожали, фрукты гнили, Сэм и Слава метались в панике по общаге, занимая деньги.
Бизнес - особенно в начальной его фазе - это в первую очередь понимание того, что надо вкалывать, вкалывать и вкалывать, отказывая себе практически во всем (об этом во всех книгах по бизнесу написано, которые я читал ради интереса). Сэм таких жертв позволить себе не мог и не хотел - слишком сильно любил маленькие радости жизни. Широта души перевешивала все меркантильные соображения. Когда у него появилось несколько ящиков якобы французского коньяка на продажу и он приволок их в общагу, и через час началась грандиозная попойка. Пили все - и язвенники, и трезвенники. Наутро опомнившийся Сэм пытался выставить счета участникам попойки, но расходов это никоим образом не компенсировало.
Костян тоже принимал участие в этих делах, но особо Сэму не доверял и умудрялся оставаться при своем. Апофеозом его деятельности была поездка в Болгарию, в году так эдак в 92-ом. Бизнес заключался в следующем: скупали где только можно какую-то железную утварь и перли все это на себе за тридевять земель, обратно возвращались со шмотками и дешевой электроникой типа часов "Монтана". По возвращению Костя рассказывал, что болгары русских не любят за неумеренное поглощение крепких спиртных напитков и тягу к мордобою. Что касается шмоток, то вся общага ходила в дешевых майках с символикой Олимпийских игр в Барселоне. Что же касается самого Костяна, то он всегда умел стильно одеваться, понавез для себя добротный гардероб хоть и турецких, но явно не бросовых вещей, чем вызывал у меня острую зависть; я постоянно клянчил у него на выкуп то штаны, то рубашку - иногда он соглашался.
Вообще, мои запросы в одежде разнились от запросов Костяна и Серого, которые подходили к этой теме серьезно. Когда кожаные куртки только начинали входить в моду, они приволокли откуда-то мешок с кожаными отрезами, пару дней только тем и занимались, что пытались сложить, как пазлы, из лоскутов каждый себе по куртке, спорили о преимуществах свиной или козьей кожи - в общем, нашли себе занятие. Кончилось все это тем, что недели через три оба ходили в кожанке и косили глаза друг на друга, дабы убедиться в собственной крутизне. В принципе, я бы тоже не отказался от такой обновы, но в то время все деньги я тратил на пополнение своей коллекции рок-музыки, а также на многочисленные романтические поездки, что в целом было накладно, и в списке приоритетов кожаная куртка на первом месте не стояла. Я скромно ходил в линялых джинсах и пуховике и особо на эту тему не заморачивался.
Доходы среднестатистического студента в те славные времена складывались из стипендии (сорок-пятьдесят рублей - это были деньги) и отчислений из семейного бюджета. На изломе восьмидесятых мало кому удавалось совмещать учебы и подработку, не говоря уже о работе на себя. Для подавляющего большинства получение диплома было главной жизненной целью на данном этапе, и хуже стресса, чем после проваленного экзамена, быть не могло. Кто мог что-то выгодно купить - покупал, выгодно перепродать - перепродавал; но все это так, между делом. В начале 90-х до России дошел-таки сетевой маркетинг (разумеется, в самом извращенном из всех его вариантов), это когда надо было перевести деньги тому, кто подключился к этой халяве еще раньше; затем, в свою очередь, используя вышеупомянутое волшебное слово, завербовать как минимум трех человек, чтобы деньги начали поступать уже тебе. Никакого товара - время "герболайфа" и "орифлэйма" наступит позже. Костян подписался на все это дело и усиленно рыскал по общаге, ища последователей, нас с Серым он просто задолбал, общаться с ним стало невозможно. Кого-то он все же нашел и даже что-то на этом заработал - но без нас: Серый все Костины убеждения парировал одним словом - "лохотрон", я же в то время был далек от жажды наживы подобными способами. Деньги я добывал по старинке: клянча у родителей и у родителей родителей. Я был романтиком до мозга костей и других способов заработка представить себе просто не мог. Карты же, естественно, были средством времяпрепровождения, а не заработка. Только один раз я сорвал большой куш, и то по недоразумению. Как-то во время моего очередного перемещения по железной дороге в купе со мной оказались два попа. Один из них тут же обратился ко мне с вопросом:
- В карты играешь, сын мой?
-Играю, батюшка, - с достоинством ответствовал я.
- А в преферанс, часом, не пробовал?
- Ну а как же - пробовал, и не раз.
-Поддержишь компанию?
- Поддержу, батюшка.
Попы разом оживились, один вытащил карты, другой - бутылку коньяка. Играть решили по времени, им через пару часов надо было выходить.
- Ну, а почем вист сделаем, сын мой? Три, пять?
"Три" и "пять" могли ассоциироваться у меня в то время только с копейками. Напомню: это был конец 80-х, и я свободно разъезжал по студенческому билету куда душе угодно за совсем небольшое количество рублей, причем преимущественно в купейном вагоне. Поэтому, быстро подсчитав возможный проигрыш и не особенно расстроившись, я предложил:
- А почему не по десять?
-По десять? А сдюжишь, сын мой?
Я произвел повторные расчеты, приняв во внимание самые катастрофические варианты, после чего ответствовал:
- Сдюжу, батюшка, сдюжу.
Мы хлопнули коньячку, и игра началась. Алкоголь и необычность ситуации окончательно меня раскрепостили, я разухарился, плюнул на возможный проигрыш трех-пяти рублей и стал играть такие мизера, какие в жизни не стал бы заказывать даже в игре на щелбаны. И все проходило. Попики кряхтели, чертыхались, потом крестились, подливали мне спиртного, но ничего со мной сделать не могли: с раскладами мне везло, как блаженному. Время пролетело незаметно, поезд стал тормозить перед станцией, попы вздохнули, залезли в свои рясы, достали оттуда каждый по плотной пачке советских дензнаков и отчитали мне круглую по тем временам сумму. Затем попрощались и вышли, оставив меня одного с кучей ассигнаций и медленным осознанием того, что на самом деле означали "три", "пять" и "десять".
Остается добавить, что шальные деньги на пользу мне не пошли - импортное пиво тогда уже появилось, но стоило дорого, а желающих попробовать его на халяву нашлось не мало. Я охотно угощал всех - счастливое время, когда деньги были всего лишь посредниками между мной и моими желаниями, а не постоянной головной болью.
Г Л А В А 7.
- Слушай, Гум, а ты есть любишь?
Я и Костян поглощали свои порции в студенческой столовой. Вопрос меня озадачил, я прервался от стремительного поглощения макарон с котлетой и уставился на него.
- Ну... Да.
- Нет, ты не понял. Есть - это значит жевать, глотать. Сам процесс, а не вкусовые ощущения. Судя по тому, как ты мечешь - не очень-то ты любишь это занятие.
Я задумался. Постановка вопроса была довольно необычной. Я вообще легко поддаюсь чужому влиянию, и если читаю, что зубы надо чистить тщательно в течении пяти минут три раза в день, то утром чищу один раз по пятнадцать, потому как знаю, что в обед и вечером обязательно забуду это сделать. Потом читаю, что зубы вообще не надо чистить, а есть больше грубой пищи; если беспокоит запах - лечи желудок и жуй мятные конфеты. Тогда под впечатлением новых познаний я начинаю чистить зубы через день, борясь с механической памятью и вбитыми с детства установками. В конце концов все становится на свои места: как я чистил их по утрам в течении минуты, так и чищу.
После Костиного вопроса я решил, что действительно - есть не люблю, и что это плохо - с эстетической и пищеварительной точек зрения. Поэтому остаток обеда я доедал усиленно работая челюстями и заодно убрав локти со стола. Хватило меня, впрочем, ненадолго, и компот я выпил опять-таки залпом. Поиски золотой середины были еще впереди.
Еде мы старались уделять достаточно внимания, так как регулярно захаживали в спортзал и вообще - сытый живет веселее. Пределом мечтаний всех было попасть студенческий профилакторий, где кормили практически на убой. Пару раз за пять лет я как-то добывал заветную путевку и решал все вопросы с питанием на ближайший месяц. Единственной проблемой, с которой приходилось там сталкиваться, были индийцы. Эти малорослые, но пузатые остатки интернациональной дружбы паслись там постоянно, причем вели себя просто по-хамски: могли запросто поковыряться пальцами в тарелке и на ломанном русском сказать пожилой поварихе: "Ти те ням дяля?". Я не против дружбы, я против хамства. После таких сцен очень хотелось схватить двойника Митхуна Чакраборти за шиворот и пинками гнать куда подальше, но за это сразу грозило исключение из института - случаи были. Дружба требовала жертв: индийцы жертвовали деньгами, мы - самоуважением. Пришло время демократических перемен.
О политике все той же присущей юности энергией спорили много и часто: желание изменить мир разговорами в крови у русского человека. Я лично был убежден, что через пять, максимум десять лет, у нас все нормализуется (чего еще можно было ожидать от человека, выросшего в отгороженном от жизни периметре воинской части). Августовские события 1991 года все восприняли с интересом, но толком никто ничего не понял: танки в Москве против безоружной толпы, как в Праге и Будапеште (как же - знали, начитанные мы к тому времени по этой части были - ого-го!), но если там все под гусеницы подмяли, то в Москве-то почему не получилось? Вопрос возникал резонный: а был ли мальчик? В 17-м - сказка про взятие Зимнего дворца, теперь по сценарию - оборона Белого дома. Не скажу, что мы формулировали в то время все происходящее именно так, но довольно похоже. Война в Ираке разочаровала, решили, что эти придурки не умеют воевать нашим оружием. Про то, что американцы, как на полигоне, испытывали в Ираке на наших "Скатах" свое новейшее высокоточное оружие, мы еще не знали... Но хватит о политике. Поговорим лучше о любви.
Все мы так или иначе находились в постоянном состоянии влюбленности, что опять-таки проистекало из простого закона отдачи лишней энергии. Проявлялось это у всех, естественно, по-разному. Костян периодически дефилировал мимо нас по общаге с новой подругой и охотно поддерживал в разговоре тему взаимоотношения полов, делясь опытом. Серый солидно отмалчивался, всем видом показывая, что с опытом по этой части у него порядок. Я тоже пытался выглядеть солидно, но особо хвастать было нечем. Как-то так получалось, что я постоянно пытался наладить отношения с девушкой, которая находилась от меня на расстоянии не менее 500 км. Видимо, так мне было легче. Я копил деньги, сваливался как снег на голову в гости, внося сумятицу в ее жизнь, после чего также быстро сваливал - естественно, страдая. А совсем рядом были девушки, обращавшие на мою загадочную бестолковую натуру довольно пристальное внимание. Помню милую девушку Олю, охотно делившую со мной компанию, в то время как я раскручивал очередной заведомо гиблый роман. Она была подругой Светы, девушки Миши Усанова, и когда они решили пожениться, я и Оля оказались свидетелями на их свадьбе - Оля на реальных правах самой близкой подруги, я же как непонятливый друг Оли. Предполагалось, что все это должно способствовать нашему решительному сближению. Сближения не произошло. Свадьба была организована у Миши дома, в райценетре; хорошо помню, как перед торжеством мы с ним мылись в бане и он все боялся порезаться, когда брился. Он относился к событию очень серьезно, как и положено; я - легкомысленно. Выкупив невесту и зарегистрировав это дело в ЗАГСе , все сели за богатый стол, где я исполнял роль Мишкиного виночерпия - подливал ему водку в шампанское, а также пил с теми, кто подходил чокаться с Мишкой - сначала со всеми, потом через раз, потом не помню. Очнулся я под утро в той же самой бане, самое время было принимать ее еще раз. А так как в те благословенные времена с похмелья я спиртное на дух не переносил, то жестоко мучился на сухую, не желая ни с кем общаться иначе, как с помощью междометий. Олю я все-таки проводил до дома, и даже обещал зайти в гости, но не зашел. В том моем состоянии я был до того себе противен, что просто не представлял, как я могу вызывать в другом человеке какие-либо эмоции, кроме сугубо отрицательных. На этом, собственно, все и закончилось.
На момент написание книги Костян женат, брак у него, что называется, счастливый; у него двое детей. Серый тоже женат, ребенок у него приемный. Я развелся - видно, мне так легче.
Г Л А В А 8
После окончания второго курса я, Серый, Серега Насеко месяц отработали в стройотряде, постигая профессии каменщиков, штукатуров и бетонщиков. В первый день к нам тут же подбежал шустрый мужичок, собрал в кучу и заявил:
-Ребята! Вы нам тут на фиг не нужны - от вас только одни несчастные случаи. Я прошу вас, будьте внимательны и осторожны! Помните про возможность несчастного случая...
и т.д.
З а свою короткую речь он употребил слова "несчастный случай" раз пять; после этого его иначе как этим сочетанием и не называли. Впрочем, через пару дней он куда-то исчез; возможно, принял удар на себя.
Первый день стал и показательным: он задал весь ритм дальнейшей работы. Часов до 4-х дня мы резались в "козла", а когда уж подумывали делать ноги, то приперся самосвал с раствором, который мы заливали часа три, проклиная все на свете. Так оно дальше и шло: полное безделье чередовалось с авралом. Исключение составляли дни, когда нам в порядке эксперимента давали соорудить кирпичные перегородки в самых темных и изначально не предназначенных для посещения людей местах, но даже их нам приходилось порой ломать и переделывать. Шнурки и отвесы мы принципиально отвергали начисто, за исключением самых продвинутых. Кроме того, выяснилось, что "Несчастный случай" знал, о чем говорил: только один я чудом не упал навзничь спиной с подмостков раза три-четыре, остальные также не понятно каким образом не проломили себе башку. Но дуракам везет. Особенно молодым.
Однако после месяца с небольшим работы деньги нам заплатили довольно не плохие, что дало мне возможность отправиться в Белоруссию, в гости к Сергею Насеко. Телеграмму о своем прибытии я дал ему из Москвы перед посадкой в поезд до Минска, и когда спустя сутки добрался до его родной деревни и путем перекрестных расспросов аборигенов узнал, где он проживает, то выяснилось, что меня никто не ждал (телеграмму принесли аккурат через три дня ),Серега работал в поле с отцом, когда же довольно поздно вернулся, то долго задумчиво разглядывал меня, соображая, что же ему теперь со мной делать. Думал он не долго и тут же начал меня спаивать. За неделю пребывания у него в гостях в качестве экзотики я испробовал и ночлег на сеновале, и танцы в сельском клубе, даже трактор поводил. Пытался я выбраться на нем и в поле, однако от моих услуг предусмотрительно отказались. Так что программа моего пребывания была следующая: днем я отлеживался в ожидании Сереги, а вечером мы с ним пытались дать жару. Запомнилось, как мы шли из клуба с бутылкой самогона и у каждого столба принимали внутрь по пробке ядреной жидкости; добрели мы как раз до сеновала. Через неделю я стал замечать на себе укоризненные взгляды его матушки (ему вообще к тому времени уже перестали наливать), так что я понял - пора сваливать. Серега на радостях напился вместе со мной, посадил меня в автобус и - прощай, экзотика.
Еще раз я оказался в тех же краях у него на свадьбе, на этот раз нас высадился десант из пяти человек - пытающихся казаться суровыми молодых людей, а в сущности тех еще раздолбаев. Помня мой одиночный заезд, матушка Сереги сделала правильные выводы и нам был выделен, что говорится, отдельный столик, подальше от приличных гостей. Там мы и бражничали три дня. Рассказывать об этих трех днях особо нечего, понятно все и так. Уезжали мы сильно помятые; я, кажется, был с фингалом. Нет, свадьбы мы не испортили, но источник напряженности создали. Что поделать: в молодости мы платим за глупости синяками и тут же забываем о них, чтобы вспомнить, когда наступает пора платить за те же глупости уже по реальным счетам.
Г Л А В А 9
...Пашка Солнышков ворвался в 61-ую комнату сияющий и с банкой самогона в руках:
- Пацаны, Пал Палыч родился!
Он реально оправдывал свою фамилию, такие от него исходили флюиды света. Все, кто ни заходил в комнату, немедленно причащались из банки и тихо завидовали чужому счастью. Когда я слинял на пару часов по делам и затем вернулся, на столе стояла новая выпивка, и все были пьяные, кроме Пашки. Алкоголь его не брал, хмельные пары тут же улетучивались под напором бешеной жажды жизни. Он рассказывал и рассказывал одно и то же, и каждый раз все внимательно слушали и чокались в конце. Потом он сорвался в роддом и прихватил с собой всех, кто еще мог держаться на ногах. Я в это число не попал.
Пашке трудно было в чем-либо отказать и также трудно было на него сердиться, если оказанные услуги выходили тебе боком. Как-то он попросил у меня студенческий для своего дружка, мол, мы с ним были похожи. Через неделю меня вызвали в деканат и осведомились, зачем я устроил дебош в поезде. Мой студенческий находился там же. Я попытался оправдываться, что это был не я, но меня не слушали. Вопрос об отчислении был практически решен, тогда на звонки из милиции реагировали быстро и однозначно; спас меня случай, вернее довольно удивительное совпадение. При беседе с деканом я произнес название военного городка, откуда и приехал поступать в институт, и тут же выяснилось, что как раз там он и проходил срочную службу в далекие для меня 60-е. Отношение ко мне тут же резко переменилось. Минут 15 он вспоминал молодость, попутно задавая мне наводящие вопросы, после чего, полностью удостоверившись в моей искренности, велел подождать в приемной. К нему зашел зам, и через дверь я мог слышать его густой бас:
- Нет, отчислять не будем, парень-то хороший...
Меня даже стипендии не лишили, до того я оказался хорошим. Так что счастливые совпадения бывают и в реальной жизни. Видимо, мне на роду было написано получить высшее образование.
Пашка, проставляясь, объяснил произошедшее так:
- Лебеда, понимаешь, сволочь - напился и стал буянить, ну, нас двоих и повязали... Из документов у нас на двоих был только твой студенческий. Ты уж извини.
Я извинил.
...Лет через пять после окончания института я, находясь проездом в городе, случайно встретил Пашу. Флюиды радости от него уже не исходили. Мы засели в ближайшей забегаловке, и он тихо рассказывал мне, как сын, без него гостя в деревне у стариков, упал с телеги головой прямо под колесо.
- Понимаешь, я теперь ни отца ни мать после этого видеть не могу... Я их не виню ни в чем, они сами себя казнят, но видеть не могу...
Он развелся с женой, женился второй раз, у них родился ребенок. Но говорил он об этом совсем буднично, просто констатируя факт. Алкоголь его опять почти не брал, бессильный перед толщей окаменелых мыслей. Паше было плохо. Очень плохо.
Его уже нет с нами.
... Дикая и страшная история случилась и с Саней Вязовкиным. Его тело нашли расчлененным на несколько частей. Саня, как и я, был романтик - мы не так часто с ним общались, но при встречах находили общий язык с полуслова. Он легко и заразительно смеялся, не вызывая ответного чувства неловкости, как это иногда бывает, когда человек смеется над своими же шутками. Рассказчик от Бога, с врожденным тактом и остроумием - с ним было очень легко. Я узнал через несколько лет после его смерти от Кости, что Саню уголовники подписали на квартиру, как-то к этой истории был причастен и Сэм. Бог ему судья. Саню уже не вернешь.
Г Л А В А 10
Общага встречала Новый год. Я лежал в чужой комнате и тихо рефлексировал. Все разъехались по домам, и в нашей безраздельно хозяйничал Вася Муравлев с подъехавшей к нему по такому случаю женой. Я был не в счет - то, что я никуда не смог свалить, были сугубо мои личные проблемы. Вообще, Вася итак немало попил нашей крови за прошедшую неделю, заставляя шарахаться родного угла, откуда постоянно доносились сладострастные звуки.
Бой курантов я встретил вместе с Серегой Насеко, который накануне праздника отметился в институтской газете в статье под названием "Варвары". Его вина состояла в том, что он вместе с другим гопником рубил елку прямо на территории студенческого городка, был пойман бдительными дружинниками и заклеймен вышеназванным эпитетом. Серега по этому поводу особо не переживал и с удовольствием рассказывал о своих мелкоуголовных наклонностях.
Пить не хотелось, и вскоре компания стала меня тяготить. Я забрался в свободную комнату (благо, их было в избытке), лежал и думал о своей далекой любви. Жалость к себе накрывала волнами, начиная приносить странное чувство удовлетворения и покоя. Понаблюдав некоторое время за развитием в себе мазохистского комплекса, я решительно поднялся и вышел из комнаты, твердо решив напиться. В коридоре, однако, я наткнулся на Степу, здорового амбала, которому, для того, чтобы напиться, не надо было полтора часа казнить себя. Вообще-то умеренно трезвый Степа был молодец; однажды по какому-то поводу он гулял по общаге в тельняшке и наткнулся на залетных джигитов, после чего начал бороться с одним из них, отстаивая честь русского воинства. Я сам был свидетелем того, как Степа парился минут десять, пытаясь завалить ловкого коренастого противника, а потом все-таки с грохотом уронил его на пол и припечатал намертво. Уважуху и респект Степа гарантировал себе на веки вечные, но пьяного его лучше было в коридоре не встречать. Не одна дверь в общаге была вынесена с петель после таких встреч, чему я также был очевидцем. Вот и на этот раз Степе показалось, что его задели, хотя я старательно обходил его метра за полтора.
-Ты че, бля, быкуешь?
- Я че, разве на быка похож? - довольно ловко парировал я его наезд. - С чего мне понтоваться-то?
Степа посмотрел на меня, прищурив глаз, что-то прикидывая.
- Не, ты не похож на быка... И рожа у тебя умная. Пошли выпьем что-ли, а то у нас компания разбежалась.
Мне было в общем-то все равно, с кем пить, к тому же я был немного польщен таким приглашением. В комнате, куда Степа меня привел, находилась только миловидная девушка лет 25-ти, с волнующими пышными формами. На наш приход она не обратила никакого внимания, сидела и курила, стряхивая на скатерть.
Та пожала плечами, приняла щедро налитый стакан, равнодушно чокнулась и выпила, затянувшись сигаретой на закуску.
- Так.. Слышь, давай-ка выйдем.
- Я тут... погорячился немного, - начал обрисовывать ситуацию Степа, - ну и... все ушли. Она на меня, естественно, злится - праздник, видите ли, я ей испортил. Поговори с ней, пожалуйста, ну, объясни - бывает, мол, и все такое; ну, не прав я, извиняюсь...
- А сам-то че не можешь?
- Да пробовал, терпения не хватает... Выручай, короче; Новый год все-таки, а она мне морду расцарапать готова...
Я вернулся в комнату один.
- Вас... тебя Таня зовут? - неуклюже начал я миротворческую миссию.
- А ты не слышал что-ли?
- Что не в настроении? Праздник ведь... Предлагаю тост. Чтобы в Новом Году ты никогда больше не оставалась одна за накрытым столом.
- В тему. Ну, давай, мальчик.
-Давай, девочка.
Мы выпили. Отношения вроде бы начинали налаживаться.
-Че поругались-то? Наверняка из-за ерунды.
- Да достал уже... Как замахнет лишнего, так начинает права качать, ревнует ко всем. Потом ищет кого-нибудь, на вроде тебя, прощения вроде как просит. Сам только и может, что глаза вылупить да зрачками вращать. Дебил. Ты тут не засиживайся, щас его догонит - придет разбираться, че мы тут вдвоем делаем.
-Думаешь, я его боюсь?
-Да все вы мужики трусы, - неожиданно зло бросила она.
-Да ну?
- Что "да ну"? Вот я тебе нравлюсь, как женщина?
- Ну да, ты в моем вкусе.
- В моем вкусе... Ну так бери меня и пошли.
-Куда?
-Да куда хочешь, где мы можем любовью заняться. Здесь-то точно не получиться.
Я захлопал глазами.
- Че таращишься?
- Да не могу я так...
- Как так? Как так?! Тут баба сама себя предлагает, а этот пузыри пускает... Трус! Только когда вам надо, тогда и можете!
Я завелся.
- Хватит истерить! Пошли.
-Куда?
-Тут в общаге комнат полно свободных, не проблема!
Я схватил ее за руку и поволок на выход. Она завизжала, и тут же, сшибая дверь, ввалился почти забытый Степа:
-Вы че тут, бля, че творите?!
Ситуация была критическая.
- Да все нормально... Любит она тебя, хоть и дура. Вы пока поговорите тут... - хамовато протараторил я и, не дав им опомниться, прошмыгнул в коридор. До выхода на лестничную площадку было метров двадцать, я заставил себя пройти их спокойно, хотя по спине сквозил холодок в ожидании топота и рева. Но никто за мной не погнался, и вскоре я был на безопасном расстоянии от Степы и его неуравновешенной подруги. Проходя как раз мимо 87-ой, я услышал за дверью явственные женские стоны.
"Тут тоже любят. Это вариант нравится мне больше. Хотя... Танюха, скорее всего, уже щедро предложила себя Степе, чтобы не портить праздник", - подумал я и решительно отправился спать с ощущением, что много теряю из-за пренебрежительного отношения к чувственной составляющей любви.
Г Л А В А 11
Я зубрил английский. Я вообще неравнодушен к Англии и англичанам. Маленький остров на задворках материковой Европы, подмявший одно время под себя пол-мира. Худощавые чопорные люди с заметно развитыми челюстно-лицевыми мышцами и превалирующим чувством долга в характере. Растеряв после войны всю свою огромную империю, они наплодили на своем острове такое количество гениальных рок-музыкантов на один квадратный метр, что остальным после них уже и делать то было нечего. Даже негры с их джаз-бандами в те времена куда-то попрятались и носа старались не высовывать под этим могучим натиском, а уж если и высовывали, то лишь затем, чтобы подретушировать где-то на заднем плане свербящие в каждой заднице тяжелые рифы новой белой гармонии. Великая нация, остро переживающая чувство утраты хозяев мира; когда пришло время бросить оружие, они начали исповедоваться. И ведь снова им удалось покорить своей пронизанной английской сыростью музыкой весь мир. Весь, без малейшего остатка. По-другому этот феномен я объяснить не могу.
Вошел Костян в тельняшке и с фингалом под глазом. Они там бродили по каким-то злачным местам - ну, и сцепились со скучающей молодежью. Костян в своей компании держался лучше всех, за что, естественно, и был отмечен характерным знаком отличия. Теперь он ходил злой и иначе как уродами всех, кто с ним тогда был и не пожелал подписаться по-мужски, не называл.
На Серого в этот день напал приступ тяги к знаниям, и он лихорадочно передирал чужие конспекты, успокаивая нездоровую совесть. Дело это его достало до невозможности, и приходу Костяна он обрадовался чрезвычайно. Отбросив опостылевшую тетрадь с корявыми завитушками, он подсел к Костяну, приобнял его за плечи и, стараясь заглянуть в глаза, участливо спросил:
- Сильно болит?
Костян молча косил на него своим зеленовато-лиловым глазом. Серый не унимался:
- Вы, наверное, очень смелый? И сильный, да? Я так люблю сильных и смелых мужчин!
Костян сделал попытку освободиться от его липких ручонок, но Серый не дал ему сразу этого сделать, выдав под конец:
- Укачивает, да? Помочь чем-нибудь?
Костян наконец вырвался от лиходимца и, выходя из комнаты, бросил через плечо:
- Жениться тебе надо, барин. Хотя кто ж такого Азазелло возьмет-то..
В словах Костяна содержался глубокий сакральный смысл, и игривое настроение Серого улетучилось. "Мастера и Маргариту" к тому времени прочитали все, но гениальный роман был понят, естественно, каждым по-разному. Серый, например, понял, что ему крайне не нравится, когда его называют Азазелло. Костян же понял, что именно это ему и нравится больше всего.
На военных сборах после четвертого курса Костяна с нами не было. Его отчислили уже после успешного завершения сессии, естественно, не без вмешательства карательных органов. Особо на эту тему сам Костян не распространялся, но факт остался фактом: ему пришлось потерять год, после чего он успешно закончил институт. Правда, без нас. Это было в самом деле обидно.
Сами же сборы по своей тупости в особом литературном описании не нуждаются. Если честно, они вообще ни в каком описании не нуждаются. Впрочем, для порядка пару слов сказать все же надо.
Весь табор жил, как водится в палатках, в чистом поле - но не так уж далеко до ближайшего расселенного пункта. Команда с нашего факультета была разбита на взводы, к примеру, прибыло нас 30 человек - и каждый десятый автоматически становился комвзвода. Так вот, одним из трех этих, с позволения сказать, командиров, по чистой случайности оказался и я; сначала я даже суетно возгордился, уловив в этом некий высший смысл (как же, дитя военного городка, об армии не понаслышке знаю), но быстро понял, что стал самым натуральным козлом отпущения. Гордиться было абсолютно нечем. Моей главной задачей был постоянный пересчет десяти раздолбаев при переводе их с места на место и немедленный доклад ротному, если один баран отбился от стада. Стучать мне по жизни всегда было противно, но когда меня периодически в наглую стали прокидывать (мол, твои проблемы, парень, а нам здесь все по барабану), то я собрал их всех в кучу и объявил, что если еще хоть одна сука исчезнет без моего ведома, то я эту суку сдам, пусть и останусь навеки усом моржовым. Тут как раз двое из смежной команды до того нажрались, что на вопрос начальника сборов: "Вы почему пьяны, молодые люди?", дружно ответили, что он долдон. Их тут же выгнали и со сборов, и из института, и народ вроде бы начал что-то понимать.
Разгильдяйство было полное. Ходили мы с бог знает каких еще времен списанной форме, небритые и нестриженные, а строевой песней нашей роты был небезызвестный хит Юры Хоя "Ой ты моя, ядрена вошь". Офицеры отрывались по полной, иногда с перепоя порываясь обучать нас премудростям очищения походного котелка при помощи песка или, к примеру, как узнать путем обследования муравейника, где все-таки находится, мать его, север. Кормили нас однообразно, но довольно сносно. Народ развлекался кто как мог, практиковались все виды азартных игр плюс тотализатор на организованный мордобой и армрестлинг; я уверен, не один человек после этих сборов открыл в себе талант букмекера или спортивного менеджера. Толковых ребят там было полно.
Длилось в се это безобразие чуть более месяца. Серый все это время находился под моим чутким руководство и даже не похудел. Заставить его что-либо делать было бесполезно, как, впрочем и остальных. Достало меня все за этот месяц чрезвычайно, и когда настало время разъезжаться, ничего, кроме неподдельной радости, что не увижу эти рожи по крайней мере месяц, я не испытывал.
Г Л А В А 12
А потом наступил последний наш семестр перед преддипломной практикой. Лично я уже был уже переполнен знаниями и не хотел впитывать в себя ничего нового: сил хватало лишь на то, чтобы появляться на самых важных занятиях, после чего ловко подпихивать зачетку на подпись. Преподаватели давно знали всех нас как облупленных, и оценки в зачетках принимали все более и более среднестатистический характер. Практически никаких проблем не возникало. Я, правда, однажды на зачете, который рассчитывал сдать исключительно на халяву, сморозил такую глупость, что если бы это были средние века и вопрос был бы богословским, меня непременно сожгли бы на костре. Преподаватель смотрел на меня, будто видя в первый раз, я же хлопал глазами и мало что понимал. Потом уже до меня дошло, что от полной расслабухи ляпнул полную чушь - вроде того, что ток измеряется в лошадиных силах. После этого перед экзаменами я в буквари все-таки заглядывал.
Без блеска, прямо сказать, сдав последнюю сессию, я был практически полностью предоставлен самому себе. Мне выдали тему будущей дипломной работы и руководителя проекта, с которым мы тут же подружились. Он быстренько объяснил мне, что возиться ему со мной некогда, выдал штук пять старых дипломов, велел их изучить, красиво переписать и всунуть в новый вариант несколько диаграмм с расчетами, которые могли понадобиться ему же для его собственной диссертации. Так что примерно до середины мая я жил в свое полное удовольствие. Я прекратил наконец-то гоняться за романтической составляющей любви и променял моих далеких возлюбленных на реальных плотоядных личностей, в следствии чего приобрел привычку откладывать заначку на визит к венерологу. Я начал зарабатывать самостоятельно кое-какие деньги и активно спускал их в барах и ресторанах, при этом совершенно не задумываясь о самом ближайшем будущем. Впрочем, эта повесть совсем не об этом.
Сама дипломная лихорадка продолжалась дней десять и заключалась в основном в передирании через стекло (был такой дедовский способ) чужих чертежей. Я был взъерошен до предела, но в то же время абсолютно убежден в благополучном исходе. Наконец, настал заветный день середины июня. Развесив свои десять или двенадцать чертежей в аудитории, я с умным видом минут двадцать ходил мимо них с указкой, мило хамя членам комиссии. Так, когда меня спросили, почему я использовал в схеме именно этот элемент, у меня хватило наглости ответить в том духе, что, мол, хозяин барин, а не нравиться - сам ставь, какой хочешь. Легкость и наглость буквально опьяняли меня, и все прошло без сучка и задоринки. А потом был зал кафе, кастрюля, полная водки, в которой болтались только что врученные нам побрякушки, море сопливых эмоций и клятв на всю жизнь. И была еще взбудораженная общага, и все переползали из комнаты в комнату, пока не умирали по одному каждый в своей, даже не пьяные, а одуревшие до самого уровня подсознания...
А утром настало жесточайшее похмелье. Цель была достигнута, никаких встречных предложений не поступило. Через стенку доносились звуки "Полета шмеля" Римского -Корсакова в рок обработке. И я, мучаясь от тошноты и головной боли, стал думать о том, что наша жизнь - это и есть полет шмеля с ее виртуозно-стремительным беззащитным трепыханием крылышек любителей нектара и случайных опылителей. Нектар же у каждого свой - жажда денег и жажда бескорыстия, власти и самоотречения, познания и одиночества.