В хронике Осиновки за 1941 год был бы досадный пробел, если бы я обошёл молчанием появление в деревне группы гитлеровцев, захваченных в плен ополченцами. Разоруженных, но не переставших быть опасными, их под усиленным пешим конвоем вели на сгонный пункт военнопленных.
Не только детвора, но и взрослый народ, не имея о фашистах близкого представления, рвался видеть своих врагов собственными глазами.
Пленных из надменных немецких войск вели через всю деревню, чтобы дать лишний раз её жителям насладиться редким для той поры зрелищем из серии происшедших в ней событий.
Это произошло примерно за час до полудня.
- Вот они и попались! - ободрившись, сказал между тем Лёнька. - Охота хоть вполглаза взглянуть на них: что за фашисты подконвойные? Похожи ли они на нормальных людей?
Перед самой деревней, на западной околице, стояли въездные ворота с аркой, загаженные во время осенних перелётов птиц. Под этим дубовым сооружением давно минувших времён Лёнька и собрал свою босоногую компанию вездесущих мальчишек.
- Эге-е, вот, смотрите!.. - бодро возвестил вдруг другой Лёнька, прозвищем Дрык, направляя указательный палец на показавшихся немцев. - Ишь, как идут под штыками и враспояску!..
- Мне страшно... Они похожи на убивателей, - плаксиво захныкал один малышок в пёстром мамкином платке, который он носил взамен панамки.
- Наших с ними много - бояться нечего, карапуз, - сказал один из мальчишек. - Поубивать нас не дадут.
Действительно, конвоиров было в изрядном числе. Конвой, в который был наряжен целый взвод ополченцев, был достаточен для того, чтобы предотвратить всякую попытку пленников к побегу.
- По ремням они богоносцы, - произнёс Дрык. - Поэтому с них ремни и сняли.
- Не потому, - уверенно сказал мой родич. - Изображения своего бога на ремнях у них нет. Просто на солдатских прягах есть кружочки с орлами и прописью "Gott mit uns" (С нами бог). Это их девиз. А без ремней они потому, что ремни, как и отточенные ножи, считаются холодным оружием. Не слыхали никогда, что ли?
- Я слышал, - родственно поддержал я Лёньку.
Лёнька недружелюбно взглянул издали на приближающихся немцев с конвоем, сопровождавшим их скорее для безопасности, чем ради этикета, и продолжал:
- Что творят! - возмутился Лёнька. - И как это сходится одно с другим: на прягах ремней слова о боге, а на деле убийства себе подобных без числа.
Чувствовалось, что Лёнька явно говорил с чьих-то чужих взрослых слов, которые запали и отложились в его памяти. Видимо, он недавно слушал политбеседу политрука роты с ополченцами и подхватил от него этот набор книжных фраз.
Жители, негаданно прослышав о подходе бывших гитлеровских вояк, высыпали на улицу, так как прогон их для деревни был ещё неведомым явлением. В деревне сразу полюднело. Ради нескольких минут редкого созерцательного времяпрепровождения наши умаявшиеся у домашних очагов крестьянки отложили все дела и, не сняв даже кухонных фартуков, сбегались, чтобы впервые узреть фашистов. В избах осталось одно неподвижного увечья и хилости глуховатое старичьё да умирающие, которые не могли вылезти за порог.
Конвой и подконвойные уже входили в деревню. Вот они, гитлеровцы, живые, из плоти и крови! Надо было непременно разглядеть их, чтобы мысленно сопоставить лица пленённых с лицами наших парней, ушедших по призыву на фронт. Люди больше слышали о них чёрт знает что, чем видели их своими глазами. В восприятии некоторых с растревоженной войной набожностью понятия "фашист", пробивающий себе путь огнём и мечём, и "антихрист" были слиты воедино и истолковывались, соответственно нашему о них представлению, как нечто крайне недоброе, чему трудно подыскать из лингвистики и название. Некоторые из них, если верить молве, почему-то считали, что фашисты непременно должны иметь внешние атрибуты нечистой силы: раздвоенные копыта, рожки, хвостишки.
- Господь милосерд, спаси и сохрани! - закрестились наши перепуганные "божьи одуванчики", пребывающие до этого в полной отрешённости от мира, который они ругали за безрелигиозный уклад жизни, а теперь рвущиеся поскорей увидеть "козлоногих супостатов".
Всем было в охотку увидеть во что бы то ни стало настоящих немцев, личной участью которых стало негаданное пленение. Их пленили ополченцы в числе 16 человек. Дал Бог и нашему теляти волков поймати!
Впервые увиденные нами лицом к лицу, походники вермахта из какой-то номерной пехотной дивизии представляли собой, если судить беспристрастно, безупречно светлокожих, с блондинистыми головами, парней самого обыкновенного пошиба. В одном из них было что-то, в сущности, ублюдочное и чахлое, словно у саженца, пересаженного в неподходящую почву. Остальные тоже не были воплощением породы чистокровных арийцев: второй из них был жертвой акромегалии: до того утрированно длинным и узким, на манер лошадиной морды, было его лицо. И ничего в них такого, что присуще злым духам: ни копытной козлоногости, как у сатиров, ни обособленных в виде хвостов частей тела и даже в их рыжеватой шевелюре ничего пугающего, за что бы их можно было обозвать рогатиками. Но уже само то, что это клятые всеми фашисты, было необычно и тревожило всех, кроме одной нашей девицы бойкой развратности.
- Один лучше другого, - не преминула отметить она. - И в обладании бабёшками, видно, хороши.
- И под кого из них ты подстелиться готова? - жёстко спросили у неплодной гулёны.
- Мне что... своих не хватает? - без тени неловкости ответила уличная девка.
Все удручённо замолчали, так как знали: эта обладающая привлекательной внешностью шлюшка из вечера в вечер предавалась плотским утехам с бойцами аэродромного обслуживания.
Итак, оказалось, что пленённых нашельцев мы увидели раньше, чем настал тяжкий час оккупации. Они шли цепочкой, синхронно цокая подбоечным железом толстокожих сапог по уличной дороге с булыжным, как пирс, покрытием. Все они были, разумеется, обезоружены и лишены неотъемлемой основы солдатской оснастки - поясных ремней.
Ничто не может лучше обрисовать любую армию, чем состояние регламентированной обмундировки её солдат и унтер-офицеров. Полевая форма, выдаваемая для службы, которую пленники имели на себе, была безупречной: мундиры и брюки, хотя и не первой новизны, сочетались по цвету и были из добротной шерсти. К тому же фасонно шитая форма имела внешний эффект: пуговичный блеск, нашивные крылатые эмблемки и карманы; форменные, по родам войск, знаки различия и неизвестные ещё нам знаки отличия.
Вид у пехотных пленников с белым войсковым цветом петлиц был бодрый, никакой угнетённости и понура. Они, казалось, совсем не тяготились своим пленением, относились нему без огорчительных эмоций, поскольку были уверены в скором своём освобождении. Как бы не так, проклятые гитлеровские вояки!
Кучки людей, собравшихся при их появлении, стояли по всей деревни. Зная, что это бывшие враги, однако, никто не старался возбуждать их вражду. Но обмен репликами о них, несмотря на сдержанность наших людей, оживлённо пошёл вдоль улицы:
- Вид и рост у них обыкновенный.
- Мы не меньше их похожи на людей.
- Им нечем возносится перед нами.
Среди наших людей были две молодые женщины, имевшие дипломы учительниц начальной школы.
- Разницы в самом деле нет: что они- что мы,- сказала сдержанная и чопорная, как англичанка, наша школьная учительница Елизавета Леонидовна Крылова. - Такие же биологические особи. Мы различаемся только по церковности: они - католики, мы - православные. Они молятся слева направо, мы - наоборот: справа налево.
- Подобие у них, точно, человеческое, и только, зато побуждения у фашистов звериные, - ответила старшей сестре не менее чопорная Зинаида Леонидовна. - Зачем они поднялись на нас войной?
Сёстры Крыловы, сельские работницы народного просвещения, были дочерьми оставшегося без прихода священнослужителя из "святошного" дворянства.
Я и поныне числю одну из них своей первой учительницей.
- Зина, а ты допускаешь, что пленные и конвоиры, которых мы сейчас видим, всамделишные?
- Думаю, что так: всё происходит в самом деле, - ответила сестре Зинаида.- Никто тут не играет ложной комедии.
Теперь шеренга пленников проходила между двумя рядами наших людей, мрачно следивших за их передвижением. Можно было подумать, что они идут не в Спас-Деменск, удостоившийся чести быть местопребыванием штаба одной из ополченческих дивизий, а просто-напросто прогуливаются. Один из пленников даже услаждал себя и других игрой на губной гармонике. Играя губами, он перемещал её из одного угла рта в другой и извлекал при этом какую-то визгливо незамысловатую мелодию.
- Лёнь, а это бременский музыкант? - заинтересованно спросил я у своего родича.
- Чёрта с два! Это какой-то фиглей-миглей, а не музыкант, - насмешливо ответил мне Лёнька. - Тоже нам Орфей в солдатских сапожищах нашёлся! А вообще-то, уровень музыкальной культуры у них выше, чем у нас.
Вослед выходцам из певчей и музыкальной страны предосудительно поворачивались головы, кто-то во всеуслышание произнёс:
- Никакого в них разуверения!..
И в самом деле, они, действительно, ещё ни в чём не разуверились и разуверяться не собирались: они считали, что через неделю-другую их освободят свои же наступающие войска. Разубедиться в том, что никакого освобождения от сетей русского плена не состоится, было для них выше сил. Сразу бросалось в глаза, что чем ближе они продвигались к центру деревни, тем больше в них чувствовалось отчуждение и гордое презрение ко всему, что их окружало.
Им не импонировало материально-бытовое состояние нашей деревни, возможно, и бывшей когда-то благоустроенной и богатой, но представить это сейчас было нелегко. Традиционно беспорядочное смешение угловатых бревенчатых изб с нависающим соломенным верхом, хлевов, зерновых амбаров, полуразвалившихся риг, сараев, открытых срубных колодцев с водопойными "комягами", раздёрганных плетней из жердняка и ивняка - таков был словно стрясённый мир русской деревни на Смоленщине, скудной и малоплодной полосе России, где, по выражению поэта Грибоедова, "обильно произрастают одни лишь только веники".
Видеть такое после возведенных в камне и кирпиче красивых домов рационально смоделированных европейских деревень было им невмоготу. Нужно ли добавлять, что устои, в которых мы тогда жили миром и ладом, никто из них не чтил, так как всё в деревне практически отзывалось прошлым веком?
Но, находясь в состоянии пленения, немцы некоторое время покорно и размеренно шли вперёд.
Несмотря на наши опасения, пока ничего не случалось.
Внешне сдержанными и вполне безмятежными гитлеровцы держались до той поры, пока не задурачилась наша птичья пастушка. Страдающая помутнением рассудка, она опустилась до уровня несуразного шутовства и неразумия: вздурившись, она взяла и трижды показала немцам свой язык.
- Не играй с ними!.. Что ты высовываешься со своим языком, дурья голова! - строго прикрикнули на неё из толпы.
То, что сделала по дурости одна грубиянка, побудило поступить также другую. До нелепости вздорные выходки двух шутниц, кинувших в немцев кость раздора, окрылили третью. Эта девица, бывшая посетительница курсов немецкого языка, даже прибегла к русско-немецким выкрикам в сердцах:
- Разэтакая вы немчура фашистская! Verflucht die Eindringlinge! (Проклятые захватчики!).
Из любви к подражению взрослым, в этих обстоятельствах явно неуместному, это сделали и некоторые дети.
Казалось, что немцы проявят на эти слабоумно халдейские выходки лишь признаки смущения или неудовольствия. Должны же они были понять, что нечего считаться с поступками невменяемых?.. Ан нет: от наших людей не укрылось, что их лица стали отталкивающими, черты зримо выдавали необузданное разъярение, словно они вдруг наглотались звериных слюноотделений.
Во всяком случае так мне показалось. Невозможно было поверить, что люди могут так перемениться за одну только пару минут. Они, как и подумалось, готовы были дать урок вежливости русским простушкам. Как?! Эта вассальная "нелюдь" вместо кроткого подобострастия к своим будущим сюзеренам неприязненно показывают им ту мобильную часть рта, которая на их языке именуется "Die Zunge". Только увидев их в эту минуту, можно было распознать в них полномерных носителей гитлеровской русофобии.
Германия являлась тогда страной завоёвывающих Европу агрессоров, и эти молодые немцы были из их общего числа. Им, здоровым и нахрапистым завоевателям, стойко уверенным в том, что "Дранг нах Остен" (Поход на Восток) преобразил и приблизил их к задуманной фюрером категории "белобрысых бестий", было невозможно вынести это оскорбление от русского простонародья из неимущих низов, которое всегда было у них в пренебрежении.
- Verfluchten russischen kisten! - вскричали в один голос разъярённые немцы.
Так продолжаться не могло. Видя, что они зашли слишком далеко и уже могут ни перед чем не остановиться, наши бойцы конвоя предприняли против них меру штыковой строгости. Наши конвоиры рассердились на их выходку - привычка к вседозволенности не так просто проходит. Можно лишь удивляться, что, взглянув на явно отточенные штыки конвоя, бывшие воители не за совесть, а за страх поубавили гонора и воинственности. Вооружённый конвой послужил нам порукой безопасности.
Способность немцев испытывать к нам ненависть по самому мелочному поводу взбудоражила не только наших женщин и детей, оставшихся на втором плане, но и наших немногочисленных стариков.
Пленные оставили после себя смрад в воздухе.
Евлан подтолкнул своего приятеля локтём
- Андрон, принюхайся... - суеверно сказал всё это видевший бывший комбедовец. - Нечистый дух снизошёл на чужаков и от них стал исходить адский серный дух, словно от ноздрей Люцифера.
- Серный дух? Ты сказал: серный дух?- переспросил Андрон, смекнув, к чему тут этот сатанинский атрибут ада-жупан.
- Вот именно. Ты его унюхал?
- Да, Евлан, тут же, - подтвердительно сказал Андрон.- От гостей, явившихся незвано-непрошено, иного запаха и быть не может. Давно ведь слух ведётся, что многократные душегубы в плоть и кровь пропитываются самородной серой.
- Тут и толковать нечего: без серного духа губителей людей не бывает, как и почтового дела без сургуча, - прибег к не столь уж красноречивому сравнению Евлан. - Все старались узнать, кто такие в людских глазах фашисты. Вот и узнали наконец...
Подытожив случившееся и приняв всё к сведению, старики со всем тем подавленно замолчали. В ту тяжёлую пору общей беды неспокойно было в деревне. Люди стали задумываться о своём будущем, провожая мрачными взглядами удалявшихся пленённых вояк. Теперь их повели уже с руками под затылок. Это была месть за предпринятый наскок на жителей деревни. В сердцах конвоиры-смирители тут же расправились бы со своими подконвойными, если бы не строгое штабное предписание: "Пленных живьём отконвоировать в Спас-Деменск".
После ухода немцев взбудораженные, переполненные впечатлениями люди долго стояли толпой и осмысливали увиденное. Нехорошее предчувствие овладело ими.
- Теперь вот того и гляди - к нам нагрянут.
- Если немцы нас оккупируют, они принесут нам много горя и бесчинств, -сказала моя мама. - Господи, только бы не докатилась до нас война!..
- У них в войсках мощные покатуны, - хрипловато сказанул высокий, нездоровой худобы, старик Марфут. - Скоро припожалуют и в нашу палестину. Оккупация станет для нас хорошим уделом.
Все, кто слышал последнюю фразу Марфута, не могли удержаться от ворчливости: хрипун обнаружил свою сущность антисоветчика этой якобы оговоркой, которая, как показалось многим, имела отнюдь не характер случайности. И прежде чем кто-то из ошеломлённых людей смог ему ответить, старик ушёл от толпы. У взрослых людей часто складывалось впечатление, что он мечтал о воскрешении своего поместья и кабака. Он и впрямь был из тех, кто хранил приверженность свергнутому царизму и из-за недопонимания глупо ожидал от гитлеровской армии осуществления своих надежд на возврат правящего дома Романовых.
- Ермолаич, пора уразуметь, что немцы не дурачьё, чтобы восстанавливать вам и вам подобным бывшую царьщину! - крикнул ему вдогонку Витька, знавший обо всём, из чего Марфут, впрочем, и не делал тайны.
- Что вы тычете мне в глаза тем, что я монархист, - невольно обернувшись, сердитым криком ответил Марфут.
Среди присутствующих появился бывший "кормчий колхозного корабля": так называл его старший сын. Как я уже знал, Дмитрий Иванович Костин, отец двух командиров Красной Армии, был, как никто до него, самым способным председателем колхоза, которого мы имели за весь период коллективного хозяйствования. Главарь советской коммуны отличался общительностью характера и, уверенный на людях, быстро находил с ними общий язык. Сейчас он лишь номинально считался нашим вожаком.
- Ну что, люди добрые, - с заботливой тревогой обратился к толпе крестьян искушённый в мирских делах Дмитрий Иванович. - Фашистский дьявол в своей злобной чужеродности явился к нам в обликах шестнадцати вражьих солдат. Я не могу не посчитать это недобрым предзнаменованием для грядущих дней. От многих стариков, кто там бывал пленниками промеж них, я знаю о давнишней неблагосклонности немцев к русским людям. Поэтому добра от них я не жду и вам ждать не советую, в том числе и прогермански настроенному Марфуту.
- Да уж какого добра ждать от гитлеровцев, - резко отозвался кто-то из толпы.
- Я не скрываю своих опасений от народа, - продолжал бывший колхозный вожак. - Зная их психологию, вполне убеждён сказать: немцы всегда вероломней и разнузданней в чужой стране, чем в своей. У себя на родине они в большинстве невинные парни. Там, куда приходят завоевательным походом, творят произвол и убийства. Так было в Европе. Тоже самое, только в более широком масштабе, теперь повторяется и у нас. Таков у них исконный свычай-обычай. Типично германский дух олицетворяют нордические, с нахрапом, молодчики с уязвимой ахиллесовой пятой: их способность к садизму и вседозволенности, ставшая притчей во языцех, приводила их в конце концов к поражению.
Мы поверили в искренность слов своего самобытного вожака, человека трезвой рассудительности, - на нас, действительно, шёл бесчеловечный враг.
Потом Дмитрий Иванович, много порадевший для деревни, обратился к своим людям, как Дон-Кихот к пастухам, с доходчивой обиходной речью:
- Теперь поговорим об общинных делах и нуждах. Это не только полезно, но и необходимо. Принимая во внимание тот факт, что в военные годины страну затрагивает такое массовое бедствие как голод, мы обязаны обеспечить себя впрок пропитанием. Жить без пищи никому из землян ещё не удавалось. Бог ведь на нас не извергает горы манны небесной. Все мы живём от рук своих. Я призываю осваивать осенний лес. Тащите из него, приумножая припасы, всё, что в нём есть: грибы, орехи, жёлуди, рябину, калину, даже всё мало-мальски съедобное. Лишь бы не знать зимой голода! Пока в природе наличествует ботаническая пища, надо запасаться ею впрок. Никто нас не избавит от забот о пропитании. Иначе, приев всё из огородных припасов, будем вымирать с голоду.
- За зиму всё слопается, - одновременно сказали погодки из дошколят. Старший братишка к сказанному вместе потом добавил:
- Мы знаем, как плохо бывает от голода. Теперь мы хлебными шариками не кидаемся.
Эти два младших братца носили общее прозвище, этимология которого мне неизвестна до сих пор - Хулдотики. Непонятность и чуждость этого слова причиняют мне досаду, словно оно объявилось из какого-то несуществующего языка или прямо из ономастики чертей какой-то средневековой дьяблерии.
Если у нас в деревне не было во время оккупации случаев голодной смерти, то в этом заслуга Дмитрия Ивановича.
- Что будет с нами с нами в грядущие дни? - в виде общего пророчества продолжал он из любви к ближнему. - Мы окажемся в расположении вражьих сил. То, что достанется нам в удел, станет тягостной действительностью - оккупацией с новым порядком. Деревня перейдёт в собственность какого-нибудь гауптмана, который уготовит нам судьбу изгоев. Беду, которая затронет нас, будем одолевать вместе. Вот и всё моё слово.