Случилось так, что этот злополучный день позднеосеннего предзимья, как то бывало не раз, был омрачён очередным убийством.
Когда я прибежал домой рассказать о случившемся, обладавшая ещё возможностью прядения бабушка крутила ногой старинную прялку под окном, не отводя глаз от веретена. Едва я переступил родной порог, как она тут же отложилась от работы: ей явно захотелось поговорить со мной.
- Теперь, не в пример прошлому, всё не то, - уронив тяжёлый вздох, произнесла прядильщица, когда я по праву очевидца поведал ей вкратце об убийстве нашего окруженца, оставшегося лежать в крови. - Да, внучек, война - это война, будь она неладна, но зачем же совершать убийства пленных по своему произволу, когда можно обойтись и без этого.
Я держался одного мнения с бабушкой.
- И по мне так, - как можно убедительнее сказал я. - Враги быстрые на расправу.
- Да и то сказать, - оживившись, продолжала бабушка. - Как я слышала от ополченцев, у них свои резоны покушаться на нас: в наших смертоубийствах - их жизнь.
Фронтовые части противника двинулись на захват Москвы, а постойных тыловиков, столь ненавистных местному народу, в тот день в деревне не оказалось. Наша шаловливо непоседливая ребятня, непривычная к домоседству, к тому же не знавшая временно школьных дней из-за оккупации, невинно развлекалась на ледяном покрове только что замёрзшего "мочила", небольшого пруда, в котором деревенские бабы замачивали осенью коноплю и волокнистый лён для прядева крестьянской поскони. Мы были так дружно заняты совместной игрой на пруду подо льдом, что не сразу заметили появление на просёлке, на котором часами никто не показывался, каких-то пешеходов. Увидев их вдруг, мы тотчас выжидательно утихомирились и, стоя в кучке, стали внимательно разглядывать путников. На первых порах мы не могли распознать, кто были эти люди, размеренно шедшие поначалу вдвоём. Было в них что-то чужое. Они неспокойно созерцали внешний мир. На загибе промёрзлого просёлка они повернули и пропали из поля зрения.
Лишь спустя какое-то время путники появились вновь, и на открытом месте стало сразу видно, что их теперь уже, никак, трое. Кто им навязался в попутчики? Может быть, кто-то вызвался показать им дорогу... В двух из них по одним и тем же мешковатым, по-дорожному непрепоясанным шинелям обозников из армии вторжения, мы вскоре распознали в них пожилых немцев, видимо, из подразделения какой-то службы тыла. При них было привычно необходимое для себя германское оружие: весьма неуклюжие и увесистые карабины маузеровского типа "98К", перевешенные через плечо.
В долговязом человеке, который, как оказалось потом, помимовольно прибавился к немцам, мы увидели молодого конника из наших войск, в чём и не ошиблись. На нём было ношеное, почти без ворса одеяние, отдающее русским фольклорным стилем - кавалерийская шинель, ниспадающая почти до пят, с "мостиками", с крючками, петлями и будёновский суконный шлем, богатырка с надлобным пятилучием синей звезды - традиционное советское соответствие одёжине и шишаку витязя святой Руси, необходимое, по мнению военных модельеров, для поддержания престижа и духа русской нации. Предмет, который нёс подмышкой пленённый конник, оказался ничем иным, как верховым седлом с одним стременем. С тех пор как ему, видимо, пришлось расстаться с подстреленным конём, он проводил больше времени на ногах, чем в седле. Бывший эскадронец шёл перед двумя немцами, расталкивая исподнизу коленками исхлёстанные полы шинели.
Не было времени озадачиться вопросом: где и как на отбившегося от своих конника насунулись, пленив, немцы? Где его схватили: на внедорожном маршруте, по которому он продвигался всю ночную часть суток, или где-то в укромном месте? О том, как это произошло, нам только оставалось строить догадки. Вполне возможно допустить, что боец от кавалерии, подложив седло под голову, отсыпался где-нибудь под кустом или стожком болотного сена, когда на него наткнулись гитлеровцы, сделавшие облаву своим обычным приёмом пленения окруженцев.
И вот, примериваясь наизготовку к нему карабинами, фрицы вели его прямо к нашей деревне.
Самым огорчительным в этой истории было то, что пленённый юноша оказался, к несчастью для собственной судьбы, решительным и отважным до героичности. Тяжелее всего, думается, было сознавать ему, что он допустил какую-то ошибку, попав в плен, и его терзала мысль, что он упускает возможность спастись бегством от... роковых последствий своей опрометчивости. Теперь самое трудное для него было впереди. Перед лицом врагов он осмелился быть настоящим мужчиной. В бывшем коннике уже пробудилась жажда борьбы и почувствовалось стойкое устремление бежать из-под конвоя.
Увидев, что от русского исходит угроза, гитлеровцы, получившие права на особую вседозволенность и безнаказанность, стали выталкивать его за обочину просёлка, чтобы пристрелить в ямистом свинорои, который у нас назывался "выгулом для чертей". Нашему коннику, понявшему их намерение, ничего иного не оставалось, как прибегнуть к не очень надёжному способу самоосвобождения: бросив наскучившее седло, он резким выбросом ноги нанёс удар одному и срыву накинулся на другого, пытаясь вырвать у него из рук карабин.
Мы, видя эти отчаянные движения конника, прониклись к нему участием и в один голос закричали, испугавшись за его жизнь:
- Бе-е-ги, боец, уноси ноги!.. Давай вихляем в кусты, иначе погибнешь!
Но из этого ничего не вышло. Неожиданно возникший очаг борьбы, решавший вопрос жизни и смерти, тут же и погас: дело вскорости кончилось тем, что первый немец, его собрат по войсковому обозу, хотя и получил сильный паховый пинок ногой, всё же в падении успел метко разрядить в пленника, прямо в грудь, свой маузер. После грянувшего выстрела этот немец пролопотал что-то по-своему. Возможно, он сказал, что нападать на солдат Гитлера и защищаться от них не принято.
На редкость сильным и стойким оказался наш лошадник. К тому времени, как убиваемый умер, он долго держался, шатаясь на ногах, словно кто-то невидимый подпирал его то со спины, то со стороны груди. Третий выстрел в него оказался умерщвляющим. Подломившись в коленных сгибах, он рухнул наземь безгласным трупом не прежде, чем его с силой пнули прикладом в лопатку.
В связи с известной славянской стойкостью и живучестью русских солдат подобный шаг был необходим: это было ещё убеждением кумира Гитлера - известного прусского короля-философа Фридриха 11. Это общеизвестный факт: великий пруссак - старый Фриц в полной мере оценил русских рядовых воителей. По его образному выражению, "их мало убить, а надо было ещё после того и повалить на землю". История сохранила эту фразу, произнести которую короля побудила отнюдь не любовь к России. Раз усвоив определённый взгляд на русских солдат, его величество король поправок в свои слова, насколько известно, самолично не вносил. Я потревожил тень великого человека для того, чтобы убедить натовских вояк его логикой.
Содеянное зло не подействовало на обозников противника угнетающе. Наоборот, расстреляв строптивого пленника, они остервенели и стали предельно агрессивными. Прежде чем покинуть тело, мародёры обшарили убитого и, со злорадным смехом осквернив его, двинулись в направлении нашей деревни. Нетрудно было догадаться, что явившиеся к нам немцы собирались обеспечить себя пернатым мясом. Цокая железными вковками сапог по булыжной дороге, осквернители трупа, как ни в чём не бывало, шли уже по самой деревне, исполненные убеждения в своём всесилии. Уже этого было достаточно, чтобы серьёзно встревожиться.
Все наши поселяне единодушно сочли за лучшее попрятаться в свои избы и в страхе отсиживаться в их стенах.
Чтобы раздобыться, по своему обыкновению, нежным куриным мясцом, падкие на курятину и утятину фрицы устроили, нарушая права собственности, охоту на обитательниц крестьянских подворий, персонажей художественных сказок Андерсена. Один стрелял, прицеливаясь по домашней птице, другой пожиратель мясного лакомства подскакивал к подстреленной курке, хватал её за крыло и ловко сворачивал ей головёнку. Таким манером вражьи обозники сумели добыть, к своему грабительскому удовольствию, не меньше чёртовой дюжины хохлаток.
Исходя из этого, каких только ругательств и проклятий заглазно не сыпалось на их головы!.. В большинстве их фигурировало словосочетание "немчура вы презренная... куроцапая".
А в это время в несуразной, выстроенной с топорной безликостью, с тёмными углами избе Ивана-сапожника, бывшей перевозной квасоварне, которую впору было сдать на слом, позорно прятались в запечке, от некуда деваться, около десятка стриженых окруженцев. Никто из не имел никакого воинского звания. Обычные бойцы по первому призыву, совсем ещё не искушённые в военной жизни. Среди них оказался подпекшийся танкист, потерявший в огне свою боевую машину и экипаж.
Часа за два до этого мы видели этих бедолаг на золистой погорельщине. Движимые голодом, они орудовали ножами, вырезая из туши погибшей при пожаре коровы куски дурно пахнувшего мяса. Вырвав из двух касок амортизаторы, они превратили их в котелки и, узнав от нас, что в деревне нет сейчас постоя оккупантов, стали варить в них на костре испорченную говядину. При виде этого зрелища нас всех огулом покоробило. Стоило лишь двум немцам появиться в деревне, как они потеряли присутствие духа и, серьёзно встревоженные, полезли в подполье: в запечье среди пола был потайной люк. Некоторые из частых в ту пору "зашельцев" в деревню в минуты опасности, видимо, теряли уверенность в себя, как и эти, из-за отсутствия среди них волевого, безоглядно смелого командира, который обязан был беречь жизнь каждого бойца. С человеком командирского звания они не рискнули бы так спасовать перед ненавистным противником. Сменить страх на отвагу они без него не могли. Словом, их испуг перед двумя оккупантами был так велик, что они забыли обо всём, даже о своём личном оружии, из которого, казалось, ещё ни разу своеручно не стреляли ни во что живое... Ох, и натряслись же они со страху!.. И впрямь: поведение их было расценено как беспримерная трусость, проявленная перед противником.
- Ребятушки, по войскам какой дивизии вы числитесь? - спросил их хозяин избы, но добиться от них ничего не смог.
По прошествии часа, когда немцы с настрелянной живностью без страха возмездия за убитого конника и крестьянских кур, убрались из деревни, сзывать людей не не потребовалось: на месте трагедии сама собой собралась толпа, большую часть которой составляло наше обычное бабьё и увечное старичьё обоего пола.
С уходом преступной двоицы наши люди почувствовали приметное облегчение.
Конника с долговязым телосложением, как и ожидалось, нашли лежавшим в мёртвом состоянии. Над ним, как явление парных образов, уже мрачно закладывали вираж два алчных клювоголовых трупных ворона. Кровь из грудных прострелов, вместе с кровью изо рта стекала ему в подшеек и растекалась по мёрзлой земле.
Девчатам и девчушкам, плохо выносившим вид натечной людской крови, было не по себе вблизи убитого. Они не отважились подойти близко к омертвелому коннику, пока в толпе не появился наш бывший колхозный вожак Дмитрий Иванович Костин. Это был человек зрелого возраста, в котором было много здравомыслия и старческой мудрости.
- Взгляните, если угодно, ради опознания,- обратился он к своим людям. - Не видел ли кто его раньше? От людских злодеев чего другого, кроме этого, и ждать было нельзя.
Подойдя поближе, собравшийся люд робко посмотрел на лицо убитого с самым живым интересом и любопытством. Потом все в знак отрицания покачали головой. Нет, по согласному уверению всех, увиденный был не из числа местных призывников.
- У него положен быть медальон с фамилией, как у всех других, - в предположении, что об этом в толпе никто не знает, охотно сообщил Лёнька.
- Медальона смертника при нём не оказалось, - ответил бывший председатель. - Видать, он был изъят у него убийцами.
Труп, пахнувший конём, не был опознан до тех пор, пока к нему в спешке не подбежала несколько запоздавшая Марфа Рыжикова. Её только здесь, оказалось, и не хватало для опознания убитого от нашей кавалерии. Девушка сразу, по прибытию сюда, распознала в нём своего суженого: попав в окружение, он шёл к ней по бездорожьям на краткую побывку.
- Ма-а-тушки!- с болью вырвалось у ней из груди.- Ваня, сизокрылый голубок... Да это мой жених из Милятина.
С этими словами она шмыгнула отсыревшим вдруг носом и, испустив вопль отчаяния, плюхнулась ему на простреленную грудь, застыла и лишилась подвижности. Зная, что Марфа нуждается в облегчающем утешении, не чуждые сострадания женщины, как могли, начали утешать её, дружно уговаривали подняться с мертвеца. Но она не делала того, о чём её умоляюще просили. Глядя со стороны, можно было подумать, что она прочно приросла к убитому жениху.
- Марфа, ты что?- произнесла, лицедействуя под старицу, полногрудая баба. - Полно вытворяться! Поднимись с убиенного!
Однако все ждали этого понапрасну: Марфа так и не поднялась с трупа. Тогда старые женщины, почуяв неладное в её несменяемой позе, потрясли её, однако ж, уверившись, что она не подаёт признаков жизни, пришли к заключению: стало быть, бедная девушка только что скончалась от случившегося с ней инфаркта, поубавив собою жителей деревни. Другие, решив, что она прикидывается мнимоумершей, попытались её приподнять за вздрагивающие, как им показалось руки- и тоже почти поверили в страшную суть происшедшего. Когда же им наконец удалось приподнять её и заглянуть ей в лицо, тут только и они увидели, что бедная Марфа и впрямь мертва. Такого жизнеисхода от неё никто не ожидал.
Нашим людям стало до крайности грустно и тревожно. Никто не произносил ни единого словца. Все чувствовали, что предмет для общего разговора был бы слишком тягостным и, пожалуй, неуместным. События, имевшие место в деревне, обошлись бы и впрямь молчанием, если бы девчушкой из моей родни Машей Мироненковой не овладел благонамеренный дух декламации, склонностью к которой она отличалась с детства. Поборов овладевшее ею смущение, вся зардевшись, она неожиданно обратилась ко всем, кто мог её слышать, с просьбой:
- Можно мне из уважения к погибшему сказать припомнившееся стихотворение. Тут особенно напрашивается поэт Некрасов.
Ничего предосудительного в этой просьбе не было, и все тотчас согласились с девчушкой, имеющей чувствительное сердце. Как раз был и подходящий момент для этого.
- Придумано неплохо. Давай, Машенька!- тактично одобрил просьбу девчушки седоголовый Дмитрий Иванович, сам выросший на стихах Некрасова. - Почтить погибшего стихами - самое милое дело. Поскольку дело касается стихов, которые многим дарят утешение, послушать мы куда как не прочь и, право, нам не лень. Да и Некрасов - хороший социальный стихотворец, любивший народные темы.
Подростки гадали, на какое стихотворение классика падёт Машин выбор, и никто, как оказалось, не угадал. И вот тщедушная Машенька, хоть и без большой надежды на успех, с неподдельным чувством воодушевления, которое сразу взволновало всех, принялась среди мрачного безмолвия за стихи почтенного поэта:
Внимая ужасам войны,
При каждой новой жертве боя
Мне жаль не друга, не жены,
Мне жаль не самого героя.
Увы! Утешится жена,
И друга лучший друг забудет,
Но где-то есть душа одна:
Та - век, до смерти помнит будет.
Девчушка прервала декламацию, сронив слёзку и чувствуя, что произвела на чувствительные души поселян впечатление, на которое не рассчитывала. После недолгой паузы она с выразительностью нежного голоса продолжала выдолбленный текст слово в слово с того места, на котором остановилась:
То - слёзы бедных матерей,
Им не забыть своих детей,
Погибших на кровавой ниве,
Как не поднять плакучей иве
Своих покинувших ветвей...
Таков был первый удачливый дебют моей кузинки на погребальном сборе. Это возвысило её в общественном мнении. Никто в прослушанном стихотворении не раскаялся. И она поняла, что выступать перед публикой с поэтической декламацией, пронизанной христианскими чувствами по поводу скорбных утрат - это так необходимо и романтично.
- Вот они, стихи-то... Слова живой ладной речи, - оживлённо сказал рассудительный Дмитрий Иванович. - Каждая строка в них - сама ходячая бытовая истина.
- Они того и стоят, чтобы их чтиво проходило прилюдно, - поддержал его Андрон.
Некоторые из собравшихся были согласны с тем, что сейчас, в этот момент времени, важнее всего не сострадательная лирика в честь убитого и умершей, а их ускоренное, без проволочки, погребение.
- Так-с, - произнёс бывший колхозный вожак. - Я предлагаю смерть конного бойца и его невесты, умершей против всякого ожидания, нашей общей утратой. Окажем им последнюю услугу. Плохо, что деревня не обзавелась своим кладбищем.
По желанию всех роль распорядителя похорон он и взял на себя. Прибрать тела, как положено, предать их упорядоченному захоронению по-христиански, не было тогда возможности: каждую минуту в деревню могли нагрянуть немцы. Трупы решено было временно захоронить вместе. Так как открытие могил ввиду промёрзшей земли было нелёгким делом, их вынужденно решили уложить на вечный покой в одной могиле. Старик вместе с подростками расширили и углубили стрелковую ячейку в яму, чтобы уложить в неё безгробных мертвецов. Их тут, на приметной и сухой высотке, захоронили без погребальной службы церкви: пленённого окруженца и нашу Марфу, жизнь которой к этому времени проходила в печальном одиночестве. Кстати, на этой окопной земле остались едва приметные захоронения давно истлевших солдат Наполеона, захороненных, как и в окрестных деревнях, во времена наших прадедов.
Смерть их переживали со сдержанной скорбью: усопшим благословение - живущим многие лета и мир. Когда убрали лопаты и заступы, жители деревни справили по погребённым в землю нищенскую тризну. Старушки в тёмных платках расстелили вокруг двойного ложа смерти покрывало, достали узелки с домашней снедью, несколько бутылок мутного самогона...
- Нам остаётся только молиться о вечном упокоении душ усопших, - поблагодарив подростков за усердие, сказала одна из наших старушонок.
В тощем засаленном вещмешке убитого красноармейца нашли пару запасных портянок, ложку, солдатский сухарь, какую-то знамённую кисть и букварь армейского ликбеза, выпущенный народным комиссариатом просвещения. Убитый немецкими обозниками конник, чей и конь уже не бил копытом, был оказывается пользователем ликбезного букваря.
Случай с его злодейским убийством стал враждебно воспринятым в деревне фактом и захватил некоторых наших подростков стремлением немедленного утоления мести. Представилась возможность пустить в ход войсковое оружие, не совсем выведенное немцами из строя.
В это самое время, то есть в час погребения, два наших юнца, два совместника, быстро оглядываясь, в пригибку прошмыгнули в перелесок. Один из них был Витька Мироненков, брат Машеньки, другой - его приятель и близкий сосед Павлик Катушкин. В руках одного из них было нечто укороченное, напоминающее собой какую-то баррикадную единицу стрелкового оружия, которым, как считали они, можно пока что временно удовлетвориться. Это была казённая часть пережившей себя обычной винтовки Мосина, лишённая не только приклада, ремня, но и ствольных накладок. Это оружие им, разумеется, не пристало. Оно было в ходу у озорных мальчишек, которые, расшатав пулю в гильзе, отсыпали из неё более половины пороха, втискивали пулю на место, и только тогда производили неполноценный выстрел.
Я однажды видел своими глазами, как рослый гитлеровец, видимо, герой вермахта, обезоружив нашего пехотинца, взял его "трёхлинейку" за ствол и со всего размаху ударил прикладом о твёрдую землю. Отломок приклада со свистом отлетел бы в сторону, если бы его не удержал наплечный ремень. Потребности в нашем ручном оружии враги в ту пору не испытывали.
Нужно было искать что-то другое, но у них не было на это времени. Вопрос использования винтовочного ствола не отпадал, так как из него, если осмелиться, можно было производить боевые выстрелы. Если не принимать во внимание его несносно резкую отдачу, к которой понадобилось бы привыкать. И вот казённой части винтовки, случайно попавшей им под руку, надлежало, если удастся, стать жалким оружием возмездия.
В головах ребят успело обоснованно созреть решение о праведной мести за смерть нашего наездника, попавшего в окружение. Никто из них не имел личного счёта истреблённых врагов, поэтому у ребят появилось сильное искушение ухлопать хотя бы одного из убийц.
Теперь немецкие обозники с похищенными курами шли, твердо держась на ногах, в обратном направлении. Ничего не подозревая, тыловики перемещались по просёлочной дороге вдоль поля и были хорошо видны из перелеска, где своевременно укрылись в засадке Витька и Павлик, соседи и братья по духовному родству. Едва завидев ненавистных убийц, они решили без долгих раздумий пустить в ход своё увечное оружие, не смея даже наполовину обнадёживаться в нём. Точнее, почти без всякого намёка на то, что из него можно кого-то убить. Это был случай, которым всё ж таки стоило заняться, так как подростки собирались участвовать в борьбе с фашистским нашествием.
Не теряя времени, установили жребием без посторонних свидетелей очередность стрельбы. Первый и повторный, в случае допущенного промаха, выстрелы пришлись на долю Витьки. Готовясь к покушению на обозников, Витька снял с предохранителя своё малопригодное для беспромашной стрельбы оружие и на глаз определил в метрах разделяющее их пространство. Сейчас немцы находились в таком месте, с которого они могли попасть в них.
- Начну... с соизволения богини мести, - хрипло проговорил от волнения Витька и, спеша исполнить своё намерение, опустился на колено.
Павлик, не утруждая пока себя, переживал за своего дружка.
- Может быть, ты колеблешься? - озаботился он его состоянием. - Или ты уже напуган тем, что мы можем наделать?
- Боюсь послать пулю "мимо Сидора в стену", как выражается наш Евлан, - был без трепета ответ. - А так, как видишь, я не пугаюсь. Так и хочется сказать: "Ну, фриц- обозник, принимай смерть за свой грех! Меньшим я не обойдусь!".
- Самое главное при стрельбе в двигающуюся цель - это суметь, сузив глаз, хорошо выцелиться и, взяв на упреждение, плавно нажать в надлежащий миг, - книжно наставлял Павлик.
Витька и сам это хорошо знал, но совместить прорезь прицельной рамки, мушку и голову немца с напяленной для тепла на уши пилоткой с непривычки не мог, как ему ни хотелось. Получалось совсем не то, что надо: отчётливо находил голову обозника и мушку - терял прорезь на прицельной рамке и... наоборот. Одно стоило другого. Это значило, что мы входили в ту часть населения, которую обошла предвоенная учебная военизация. А тут, как нарочно, стало двоиться в глазах, уставших от напряжения и слёзного отчаяния. В этом состоянии, так и не добившись неподатливого тройного совмещения, стрелок, сдавив в груди дыхание, и разрядил своё горе-оружие. Выстрел, в результате которого, как и следовало ожидать, не произошло уничтожения противника, являлся напрасной тратой боевого патрона...
- Ну, так и есть... Мимо цели, промах! - с досадой констатировал Павлик. - Ты не прикончил немца. А надо бы... Он был убийцей нашего конника, тот, кто нёс подбитых курочек.
- С таким оружием в снайперский список не попадёшь, - попытался оправдаться Витька. - Может быть, я неправильно определил дистанцию на местности.
- Дальномера и у меня нет, - ответил ему Павлик.
Витька готов был заплакать от отчаяния, хотя и не ожидал, что повезёт с первого раза. Уже не выцеливаясь в потребителей русской курятины, он выстрелил ещё раз, повторно. И опять промазал. Одним убитым у немцев больше не стало.
Выстрелы выдали, но не обнаружили их. На высвисты пуль прозвучали один за другим, почти одновременно, два ответных выстрела, произведенных с дороги.
- Теперь мой черёд испытать удачу, - принимая от Витьки неудачно испробованную казённую часть винтовки, сказал Павлик. - Когда люди на взводе, им положено стрелять.
Упуская случай отомстить, Павлик тоже отстрелялся впустую. Он с сердцем отбросил в сторону бесполезное оружие. Они в ярости кусали губы.
- Надо приучаться их убивать и в тылу, а у нас пока не получается, - запросто сказал Павлик.
- Убивать их в тылу нам накладно: все кругом знают, что за одного убитого они берут в заложники несоразмерно больше местных жителей, которых я будто уже видел в руках палачей,- ответным полушёпотом произнёс Витька. - Страшно подумать: целая сотня за одного!
Увидев, что избежавшие их мести немцы вдруг залегли и опять выстрелились уже по перелеску, ребята почувствовали, что оставаться тут больше нельзя. Теперь им оставалось сорваться с места и, не видя иного исхода, куда-либо сгинуть, полагаясь на резвость своих молодых ног.
Этот замшелый болотный перелесок стал исходной точкой неудавшейся операции возмездия. У них не было настоящего оружия и опыта боевых действий. К тому же они боялись и заложения своих сельчан. Время мести было отнесено на неопределённый срок.