От самого истока дней войны у нашей армии, как известно, не было похоронных команд, и выполнять долг перед погибшими - предавать погребению их тела, оставленные после боёв где довелось принять смерть, по святым законам милосердия частенько приходилось местным жителям.
Перележалых мертвецов и фрагменты их тел погребшие убирали с трупных полей, что греха таить, как неодушевлённые камни.
Это богоугодное, с точки религии и общества, дело целиком ложилось на хрупкие плечи женщин и подростков. Хочешь не хочешь, а надо было, и всё тут! Самое большое захоронение, в котором участвовало население целой, мало кому известной тогда деревни Коробец, было на многострадальной Смоленщине. Немцы, предпочитавшие фланговые удары, устроили тут в октябре 1941 года "котёл", в котором, как в настоящей гекатомбе, погибло множество ополченцев "Красной Пресни".
Лежавшие мёртвой плотью трупы убитых стали для местных жителей оккупированных территорий привычным зрелищем.
Неотчитанные церковью тела, спасая от поругания, предавали земле не столько на местных кладбищах, сколько там, где их настигла смерть. Все понимали, что самое страшное для защитника Родины - это остаться без должного погребения и не попасть в поминальник родных. Захоронение мёртвых бойцов и командиров, было и впрямь делом благочестия, добронравия и поэтому уважалось. Пусть даже безгробно, в немытом виде, без поминальных процедур и застолий! Где было далеко до кладбищ, бывшие траншеи, бомбовые и снарядные воронки, разрушенные блиндажи становились могильными логовами, местами вечного упокоения жертв войны. Человек единственное существо в подлунном мире, которое погребает в землю своих изжившихся умерших и убитых.
На одном из убитых минувшим днём, который казался спящим, лёжа на вытянутых вперёд руках, словно в ожидании наземного воскрешения, наши подростки обнаружили "Журнал фронтовых заметок" или своего рода дневник. Не очень объёмистый скоросшиватель был примотан солдатской обмоткой к его голенастой ноге и состоял из тридцати страниц, исписанных с обеих сторон убористым почерком.
Вопреки введенному нашей контрразведкой приказу, который запрещал вести дневники на фронте, этот молодой ополченец, видимо, вкусивший от древа журналистики, всё же не прекращал своих усидчивых записей о войне, когда находил для этого время. Словом, дневник стал его привязанностью. Ведя дневниковые записи, он мечтал о будущем, которого ему не суждено было увидеть.
- Не повезло парню! - слегка склонив голову, воскликнул глубоко тронутый Витька, возглавлявший нашу "похоронную команду". - Только не дышит, а то прямо живой. Ох, как я ненавижу тех, кто виновен в смерти этих людей!..
Исполненный личного уважения к убитому ополченцу, он заглянул в его скоросшиватель и с удивлением в голосе воскликнул:
- До чего чётко и красиво написано! Писал, по пословице, как жемчуг низал.
- Ничего не скажешь, каллиграфическая писанина, - охотно согласился с Витькой Павлик, тоже заглянувший в дневник молодого ополченца.
Этой хронике, их совместной находке, можно было найти лучшее применение, чем гнить в могильной земле. Кроме тлена у смерти ведь нет другого состояния.
Дневник заинтересовал подростков не только тем, что был написан отличным почерком, но и своим содержанием. Их взяла охота оставить скоросшиватель у себя.
- Поучительно узнать, как ополченец описывает свои впечатления от войны, - сказал Витька, пряча найденную рукопись за пазуху, как стоящее приобретение. Мой родич понял - это надо сохранить.
- Тем более, что дневник ему уже не нужен, - мрачно отозвался Павлик. - Весной, если мы сами будем живы, положим ему на могилу цветы. Надо только запомнить место его совсем никчёмного захоронения.
"Журнал фронтовых зарисовок" убитого относительно подлинности его содержания проверил через шестнадцать лет спустя его выживший друг и сослуживец, знавший о его прошлом увлечении литературой. Он признал, что текст его фронтовых зарисовок является правдивым, на невыдуманной основе, плодом его работы. Жаль, что зарисовки ополченца охватывали небольшой период с 8 августа по 5 октября 1941 года. Через два неполных месяца полковой писарь, он же разведчик, автор зарисовок Евгений Бельский окажется в числе погибших воинов.
8 августа - 3 октября 1941 года.
"В исторически короткий срок состоялось уже пять западных вторжений в Россию: нашествие Наполеона со своей "великой армией" в 1812 году, Англии и Франции - в 1854 году, Германии - в 1916/18 годах, держав Антанты - в 1919/20 годах, и вот Гитлер, давно грезивший Россией - со своим спланированным "Дранг нах Остен". Канцлер Германии, которой к этому времени уже полностью овладел фашизм, надеялся переиграть своего кумира.
Россия в подобных случаях умеет за себя постоять: когда наши люди своюются, их невозможно одолеть. Как я предвижу, они разобьют и самого успешного пока Гитлера, положившего начало новой стадии завоеваний.
С первых дней необъявленной войны германские силы вторжения взяли перевес над нашей армией.
Пробил час ополченческих формирований. Ополчение стало своевременным плодом, созревшим в чреве проявленной москвичами инициативы. Ополченцы были в различных состояниях возраста: и крепкого ещё здоровья пожилые мужчины, и молодые и даже безусые юнцы, вызвавшиеся в ополчение добровольно, с малолетства усвоившие от предков готовность по первому слову умереть, защищая Родину. Эти, особенно в первое время, приучали к пальцу, словно обручальное кольцо, спуск войсковой винтовки.
Однажды я слышал разговор старого человека с тщедушным добровольцем.
- Что у тебя, сынок, любовь к оружию или тебе захотелось умереть раньше времени? - спросил он у молоденького ополченца.
- Напротив, старина. Я хочу жить и выбивать дух из фашистов.
- Настоящие бои тебе не по плечу.
- Ну, не скажите, - упрямо отозвался ополченец, держась в разговоре серьёзной манеры.
- Молод ты: четырнадцать, видно, с чем-то. Едва детство пережил. Солдат такого возраста - сомнительный, неподготовленный солдат. Да ты от страха зайдёшься в первом же штыковом бою, в котором никто никого не щадит, - И пожилой мужчина снисходительно хлопнул юнца по предплечью. - Я стою на том, что штыковой бой - всем ужасам ужас.
- Наоборот, я хочу намужичиться в схватках на штыках.
- Эх, если бы кто омолодил меня хоть бы десятка на три годков, я бы сам взялся за оружие!
Был назначен пристрастно отобранный из МВО командный состав дивизии. Согласно приказу, личный состав её был распределён по четырём стрелковым полкам, двум артдивизионам и трём отдельным ротам (разведывательной, сапёрной и автотракторной).
Дважды происходил отсев ополченцев. Не всем нам был по плечу трудный удел спасителей Родины.
31 июля 1941 года, после создания Резервного фронта, 33-я армия в составе 9, 5, 1 и нашей 17 дивизий народного ополчения сосредотачивается в районе Спас-Деменска.
От непоколебимых стен Кремля, от скульптурного памятника нижегородцу Минину и князю Пожарскому, национальным героям нашего прошлого, ополченцы уходили в западные районы Подмосковья, где приступили в лагерях к боевой подготовке.
В первых числах августа в район окрестных населённых пунктов Ново-Александровское, Крисилино, Буда, Осиновка и Любунь прибыла наша 17-я Москворецкая дивизия народного ополчения и сразу же стала осваиваться и закрепляться на выгодных для обороны участках на дальних, ещё тыловых подступах к Москве.
Сочетая боевую подготовку с работой по строительству оборонительных рубежей, наши ополченцы при этом свели на нет целый сваленный лес на бревенник окопных накатов, словно кобыла раблезианского Гаргантюа, взмахнув сверхмощным хвостом, смахнула его с корня. К этому сравнению прибегнул, видимо, автор схолий к Франсуа Рабле, а теперь боец столичного ополчения. Вся наша посуровевшая местность обрела оборонительный облик.
Я не раз видел, как бойцы сапёрной роты выносили из пнистого свала большой еловой рощи брёвна на своих плечах.
Вскоре был пущен во всеобщее обращение слух, что в Кузминичах видели в целой свите инспектирующих военспецов маршала Советского Союза Будённого. Народного любимца и героя Гражданской войны, бывшего командующего МВО, сразу узнали по особому своеобразию нижней части лица - лихим крученым усам чуть ли не до плеч. Не узнать его могли только малые дети. Потом разнёсся слух, что ополченцев посещал не сам Будённый, а его двойник. Позже были толки, что это был даже не двойник, а переодетый, с петличными звёздами маршала канарисовский абверовец, подогнанный слегка под его образ.
26 августа наша дивизия была включена в кадровый состав Красной армии, сохранив при этом свой прежний номер. Если раньше довольствие дивизии поступало от МВО и Москворецкого района, то теперь шло от НКО.
В день принятия воинской присяги дивизии были вручены боевые знамёна, под сенью которых мы клялись не пропустить гитлеровцев к родной Москве.
4 - 14 октября 1941 года.
Линия фронта, ставшая явью для всех, с неслыханной силой приближалась к оборонительным позициям нашей дивизии. Со стороны противника доносило шум, словно за горизонтом происходили какие-то тяжкие механические процессы, от которых становилось неспокойно на душе. В ночной тьме то и дело вспыхивали незаэкранированные фары танков и автомашин, слышался лязг гусеничных траков: там накапливалась мотомеханизированная группировка врага.
Так или иначе война отзывалась во всём. Надо было быть готовыми ко всему. Встреча с фашистскими полчищами с каждым днём становилась всё неизбежней. Мы переходили на боевое служение Родине и начинали жить войной.
4-го октября, в предвиденное время, неприятель атаковал нашу оборону полевого типа ударными силами полка своей пехоты. Всё это приводило к убеждению: немцы начинали бои по овладению Москвой. Их действия для развития наступления обеспечивались лёгкими танками, полусотней жёлтоцветных "Юнкерсов-87", самых рьяных воздушных бомбистов, наносивших удары, как правило, с пикирования. Их прикрывали хищные, будто мурены, "Мессершмитты-109".
Перед этим вдоль линии обороны, на высоте примерно в тысячу метров, пролетел немецкий биплан рассылочной службы одной из рот пропаганды и разбросал листовки с призывом убивать жидов-комиссаров, а самим сдаваться в плен.
И впрямь: немцы то и дело, меняя места налётов, пускали в ход свою нещадную, имевшую господство в воздухе авиацию. Особенно приметно давали о себе знать эти самые пикировщики с неубирающимися в полёте шасси, имеющие обыкновение бомбить с резкого снижения.
"Сейчас на нас дождём посыплются бомбы", - успел подумать я.
Прибывшие для бомбёжек, они уже делали боевой заход на цели, стремглав сваливаясь через крыло в атакующее пике. Теперь самым разумным побуждением было бы укрыться. Но какое-то онемение сковало не только язык, но и конечности. Кто-то из командиров наконец-то по служебной необходимости опомнился и, придя в себя, во всю силу голоса прогорланил команду:
- А ну, ло-жи-сь! Наша позиция под ударом!
Тут возникло всеобщее движение, связанное с самосохранением и уложившее всех на землю. Теперь уже поздно было убегать и спасаться тем, кто собрался на перекур, в недавно прокопанных траншеях и пресловутых индивидуальных ячейках, выкопанных в одночасье. Эту первую в своей жизни бомбёжку я провел именно в ячейке одиночества, индивидуальном окопчике на небольшое заглубление, где не чувствовалось живой связи с другими. Я рискнул сделать то, чего сам от себя не ожидал: презрев страх, я повернулся лицом вверх и, не отвлекаясь ни на что, округлившимися глазами стал наблюдать за самолётами презренного врага. Подлётный флагман, дав форсаж мотору, будь он проклят, свысока так резко сорвался в атакующее пике, что с его крыльев, как показалось мне, потекли белёсые струйки инверсии. Воздух наполнился рёвом сопловой сирены.
"Наконец-то человечество узнало, какую песню когда-то пели сирены, чтоб заманить моряков в гибельные места, - мрачно пошутил я про себя.
Неуправляемые бомбы оторвались от фюзеляжа и, оставляя за собой свист, по баллистической кривой полетели на позицию ополченцев. Боевая машина, показав своё светло- жёлтое брюхо с не подгибным колёсным шасси и крестоносные тупоконечные крылья, вышла из пике. Облегчённая, пышущая жаром, она взмыла в поднебесье. Было видно, как косой цепочкой падают бомбы и от других "юнкерсов".
Вокруг стоял невообразимый, глушивший уши грохот. Вой и треск, столбы каменистой земли и едкого, угарного дыма, тротиловая гарь, шипящий разлёт осколков - всё смешалось в гремящей и огнедышащей круговерти сражения. Небо затянуло дымной поволокой, и оно почти утратило глубину.
Какой-то чадной силой меня приподняло, опустило, помяв бока, и я почувствовал, что подо мной вязко проседает куда-то земля. На какое-то малое время я отключился от внешнего мира. Я ненароком закрыл глаза, одиноко сжался в комок и подумал: "Эта индивидуальная стрелковая ячейка - плохая шутка маршала Кулика, возомнившего себя докой в фортификации".
Немецким лётчикам с высоты, откуда шире видится земля, бросался в глаза широкий выбор жертв. Ревущие самолёты то все разом, то поочерёдно сменяя друг друга, пикировали на позиции полка и, отбомбившись, взмывали вверх и с холостым разгоном отваливали в сторону. Звуковые репелленты, эти "бесовские гуденные сосуды", в виде сопел, специально устроенных под фюзеляжами для большего эффекта устрашения, прекращали свои жуткие взвои.
Адски шумно было и на других наших рубежах обороны.
Когда земля перестала ходить ходуном, раздалась команда взводного:
- Весь огонь... на последнего пикировщика! Стрелять только прицельным залпом!
Только тут я вспомнил и потянулся к своей винтовке. Тем, кому суждено было уцелеть, переключили всё своё внимание на последний самолёт противника. Более полусотни винтовок и ручных пулемётов дружно свелись стволами в одну воздушную цель - в выходящий последним из пике вражеский бомбардировщик. Как мне ещё не случалось видеть, от грянувшего в воздух залпа "юнкерс" разом захватило роковым огнём, несущим ему гибель.
Это был наш первый вклад в будущую победу!
В небе завязывались то и дело воздушные бои - "мессеры", основные истребительные машины противника, удерживая своё господство в воздухе, вели поединки с нашими ястребками. Что греха таить, эти неравные поединки не всегда заканчивались в нашу пользу. У наших молодых ребят ещё не хватало опыта умело использовать машину и её бортовое оружие. Один из таких лётчиков после неравного боя на слегка подбитом "ЛаГГ-3", лучшем в ту пору истребителе в мире, пошёл на вынужденную посадку. Удачно приземлившись, он с разъярённой поспешностью выхватился из самолёта с пистолетом в руке, готовый в любой момент вступить с врагами в бой. Ему подумалось лишь одно: сжечь вверенную ему машину, и, так как ничто не преграждало ему дорогу, пуститься наутёк, чтобы не попасть к немцам в плен. Но тут выяснилось, что он попал в расположение своих войск. Ему помогли подремонтировать самолёт, и он, дождавшись сумерек, улетел на свой аэродром.
В этот же день, захватив в свои руки город Киров, две мотопехотные дивизии противника в сопровождении более трёх десятков танков двигались двумя дорогами на Спас-Деменск. Одну мехколонну встретил 1-й полк нашей дивизии. Большую часть рядового состава этого полка, как, впрочем, и всей дивизии в целом, составлял рабочий люд. Никто, даже скрытно, не воздерживался от боя и не отступал. Это было признаком присутствия у нас оборонного духа. Завязавшийся бой являлся боевым крещением с первыми потерями боевых товарищей. Фашисты, обречённые на борьбу со вчерашними штафирками, видимо, не ожидали от них такого организованного отпора. Несмотря на превосходство врага в живой силе технике, обескураженные вояки стали поспешно отходить на попятную. Наши бойцы, воодушевлённые боевым успехом, ринулись за младшими политруками преследовать пехоту врага, вытянув перед собой винтовки с примкнутыми штыками. Их бросок на струхнувших немцев, которых они штыками предавали смерти, был прерван лишь после того, как они увидели перед собой уменьшенные по масштабам подобия средних танков - танкетки, каждая из которых была снабжена двумя спаренными пулемётами. Малые танки, лязгая траками гусениц, быстро наползали на наш рубеж с цепями пехоты. Наши оборонцы, вернувшись в траншеи, отсекают пехоту врага и пропускают танкетки на себя, за переднюю линию траншей.
Готовясь к боям и зная, что у вермахта много танковых войск, которые используются на полях сражений, командир полка в силу каких-то причин не запасся бутылками с огнесмесью, разработанной по рецептам специалистов взрывных технологий.
В начале войны личный состав нашей пехоты был вооружён винтовкой со штыком и не имел средств борьбы с танками. Не единой винтовкой должен был обладать боец! В боях под Минском впервые в Великой Отечественной войне были применены бутылки с зажигательной жидкостью, которую немцы тут же назвали "коктейлем Молотова". Хотя бы минимально необходимое количество ручных гранат и кустарно изготовленных бутылок с горючкой надо было иметь пехотинцу под рукой. По необходимости введенные в боевое употребление, они оказались тут настолько уместными, что использовались бы как "метательные снаряды".
Мстя за поражение своего пехотного сопровождения, вражьи танкетки тройками, углом вперёд, продвигались к второй линии траншей, стреляя по ним на ходу из пулемётных спарок.
Вскоре я наглядно убедился в очередном успехе: одно из противотанковых орудий, укрытое в складке местности, прямой наводкой расстреляло пять танкеток неприятеля. Среди них были одна подбитая и четыре сгоревших вместе с экипажами. Остальные, не приняв боя, повернули назад, прикрыв свой отход дымовой завесой.
Однако общая обстановка ухудшалась. Выполняя свой исконный долг по защите Родины, москвичи-ополченцы, во многом ещё штатские люди, стояли насмерть. От одного юнца, видевшего мёртвого немецкого парашютиста, завязшего в развилке ветвей дерева, я узнал, что на рассвете 3 октября в районе деревни Гайдуки, где был расположен штаб 33-й армии, немцы вытрясли парашютный десант. Хуже всего было то, что его отделы и службы, связанные с руководством боевыми действиями, потеряли связь и управление своими войсками. Это было громом на наши головы.
В тот вечер я в первый и последний раз ходил по траншеям - производил подсчёт убитых и с навернувшимися на глаза слезами составлял на них длинные списки. В последний раз я видел некоторых погибших живыми... Командир дивизии, положившись на моё знание языка немцев, приказом зачислил меня в разведывательную роту. Так я отказался от жалкого жребия быть постоянно штабным писарем. Я дал обет самому себе сделаться настоящим разведчиком.
- А ты, Женя, не зря просился в разведку, - по истечении двух суток сказал мне командир разведчиков лейтенант Настич. - У тебя при этом оказались бойцовские качества.
Противник прорвал фронт в районе Рославля. Окрылённые надеждами, которым не суждено было сбыться, сокрушители европейских столиц гнали на Москву испытанный в Европе на пригодность блицкриг, во главу которого ставилось массовое применение танков. Огромная танковая лавина в двести единиц железной поступью двигалась в направлении Юхнова по "старой польской дороге" или Варшавскому шоссе, входившему в систему трансконтинентальных автомобильных магистралей. Наша авиаразведка по наблюдению с воздуха определила длину авангардной колонны противника в 25 километров.
Почти единственным поставщиком информации о противнике являлись ближняя и дальняя разведки. С них, как повелось, и начинались боевые действия.
"Знай противника и знай себя, и ты будешь непобедим", - сказал китайский военный теоретик Сунь - цзы.
Тракт, которого следовало держаться, чтобы попасть в район своих будущих действий, было Варшавское шоссе. При штабной развёрстке нам достался Рославльской район. Мы, все семеро, получившие "допуск" к разведке, взяли старт во вражеский тыл скрытно, своим ходом. Не отягощённые в своих войсках средствами передвижения, мы в ту пору завидовали противнику. Зная, что надо спешить, мои товарищи решили, чтобы не загудела в ногах усталость от ходьбы, воспользоваться каким-либо трофейным средством передвижения.
Нас не оставляло ощущение, что за нами следят. Когда мы совершали нападение на своих врагов, нам повезло: никто нас с проезжающих грузовиков не заметил. Трое из них плохо закончили свой поход на Москву. Мы насильственно прервали их жизнь. Все из них были награждены знаком участника штурмовых атак. При них имелось фронтовое оружие: у ефрейтора автомат "МР-38-40", у солдат увесистые карабины маузеровского типа "98К". Кроме того, они были утыканы ручными гранатами с деревянными рукоятками. Пользуясь мощным вездеходным мотоциклом с прицепом, немцы, видимо, делали первый осмотр оккупированной местности.
Нам ничего не оставалось, как взять с собой их оружие и солдатские книжки.
- Интересно, был ли у них, вместе взятых, минимум данных, в которых нуждается наш штаб? - не пропустил я того, о чём следовало спросить у командира разведгруппы Настича.
- Думаю, было бы недостаточно, - ответил тот. - Концентрация войск у них тут большая.
С первой минуты пребывания в тылу врага разведгруппа стала вносить свою лепту в ход событий. Затрофеив громоздкий мотоцикл с полугусеничным движителем, впереди которого располагалось литое, с рёбрами жёсткости ведущее колесо, мы приобрели себе надёжную машину для ведения разведки в условиях самого несносного российского бездорожья. Один из нас, мобилизованный в финскую войну по отделу механизации, стал его механиком-водителем, хотя больше тяготел к верховому коню. Пора бы и у нас заводить такие покатуны!
Смешанный лес, в котором продолжался листопад, укрывал наше передвижение на разведываемой нами местности. Немецкий тяговый мотоцикл шёл, как нельзя лучше оправдывая свою повышенную проходимость, резко переваливаясь, и у нас во время езды была одна забота - не вылететь за борт десантной части машины и её прицепа.
Разведчики спешились и, укрыв её в лесу, скрытно прокрались к просёлкам, ведущим к прямому шоссе, одной из главных дорог войны. Противник подтягивал по ней резервы и живую силу для усиления своего фронта, наступательно развивающего свой главный удар.
В списке неотложных дел это значилось на первом месте: хорошо сочтённое количество войсковых колонн и гусеничной техники в них. В основополагающей теории Пифагора есть фраза, гласящая, что "нет ничего без своего числа". Разведчики, ненавидевшие статистику, вели нестерпимо скучный, но так необходимый подсчёт, требующий неослабного внимания в условиях ограниченного освещения. Предпринимая меры предосторожности, я, по примеру других, фиксировал по угловатым башням типы и едва просматриваемые номера фашистских малых, средних и тяжёлых танков, количество танкистов в их экипажных кабинах. Моя "рабочая" засидка, где я, прикорнув в почти несменяемую позу, была в диком придорожном кустарнике. По просёлку, среди видимого безлесья, грозно шли мимо меня машины 10-й танковой дивизии из состава 4-й танковой группы генерал-полковника Гёпнера, скрытно переброшенной из-под Ленинграда в район Рославля.
Здесь к шоссе подходило несколько просёлочных дорог, хорошо проходимых в эту осеннюю сушь. По тому, как набирал силу рёв и громыханье, ясно было - на марше просёлка мехколонна большой протяжённости. И снова исполнялось всё то, к чему понуждало разведывательное задание: каждый в своём поле зрения вёл незамедлительный подсчёт вражеской бронетехники: я в роли счётчика танков всех типов, главной ударной силы войск; Ратников - громоздких цуг-машин, броневиков, самоходных орудий и орудий на тракторной тяге; Стёхин-крытых дизельных грузовиков с живой силой и снарядами. Всё это устремлялось к бетонке и, выждав дорогу, всползало и вкатывалось на неё с пыльных, грунтовых просёлков. Выбрав места для наблюдений за ними, мы не менее круглых суток, затаившись в кустистых местах, пребывали тут. Долг и живой, обострённый интерес ко всему, что происходило тут, удерживало нас на потайных местах. По шоссе к фронту за сутки, по моему подсчёту, прошло германских тяжёлых танков завода "Рейнметалл" и французских "3С" - 58, средних - 63, малых - 98. Мой напарник Стёхин за то же время насчитал грузовиков с пехотой - 542, с боеприпасами - 465, командирских "мерседесов" и "опелей" - 56. Ратников вёл подсчёт цуг-машин - 19, самоходных орудий и орудий на тракторной тяге - 57, броневиков и бронетранспортёров - 38.
Пришлось пренебречь многими опасностями, чтобы выполнить задание. Это была лишь часть того, что нам, находясь в разведке, предстояло сделать. Все эти агентурные сведения, которые удалось собрать, командир группы отмечает на своей карте в добавление к только что нанесенным на неё огневым точкам и маршрутам наступления прорвавшегося противника. Исходя из данных нашей разведки, будут действовать наши штурмовики и бомбардировщики, чтобы замедлить темпы его наступления.
Раньше, чем погасли звёзды, нам пришлось встать и, держась на видимости друг у друга, идти на запасное место сбора. Это тайное застенное прибежище было в бывшей грибоварне, существование которой мы открыли в пригорьевском чернолесьи, которого так много в лесистой России. Здесь нас уже поджидали остальные члены разведгруппы.
Лейтенант Настич, живший с нами общим делом, объявил группе, что в одном обособленном месте ими обнаружен пункт сосредоточения танков противника, которые ждали подвоза горючего. Как он помнил из вчерашних наблюдений, там были и подбитые танки, пригодные для войскового ремонта, бутафорски замаскированные под постройки.
Аккуратный посёлок, явленный в творении бригады макетчиков - это декорации, вводившие простаков в обман. Место, где выявлена была группировка замаскированных танков противника, в прошлом было отъезжим полем, заповедником псовых охот для местных помещиков.
- Надо принять все меры к тому, чтобы противник не смог подвести горючее, - сказал наш командир. - Сначала надо высмотреть всё, а потом уже намечать, как уничтожить танки... Яковлев, выводи из укрытия наш трофей!
Через малое время моторный мотоцикл, стреляя выпущенным газом и выбивая из нас сонливость, мчал всю группу на бывшее отъезжее поле. Свыкшиеся с необходимостью часто идти на риск, спешившиеся разведчики через скрытый проход в обступивших отовсюду кустах вышли к ложному посёлку. И тут мы увидели в этот предрассветный час неопределённое очертание, смахивающее, кажется, на танк. Мы не сразу распознали его войсковую принадлежность. Только тогда, когда пригляделись, каким цветом светилась приборная доска механика-водителя, люк которого был приоткрыт, мы узнали, чья это машина. Подсветка приборов давала зеленовато лампадный отсвет, как от гнилушек в ночном лесу. В "Т-34", как и в других типах наших танков, подсветка моторных и иных приборов имела рубиново красноватое сияние.
Из танка послышал общий говор. Услышав, что язык этого говора был немецким, я подкрался к самому танку и насторожил слух. Из разговора уже двух немцев я узнал, что подвозка горючего к танкам, у которых "стойлового" периода в войну не бывает, откладывается из-за того, что две ближних заправки подверглись ударам нашей штурмовой авиации.
Разглядев всё, что там было, мы, однако, не имели возможности уничтожить вражьи танки. Выводить из строя их приборы без стука невозможно, так тут были немцы, поставленные часовыми. Командир разведгруппы попробовал связаться с нашим командованием по переносной рации и передать координаты цели, но ничего не получилось: связь, как шутят остряки, взяла отгул. Да и обнаружить себя преждевременными действиями было не желательно! Этим мы сами себе могли навредить.
У нас было с собой наше опознавательное полотнище. Я случайно приобрёл почти целый комплект их в одной из разбитых обозных подвод медпункта, среди разорванных на куски лошадей. Если опознавательное полотнище накинуть на какой-либо бугорок, это сразу бросится круглосуточным часовым в глаза. Чтобы этого не произошло, его следует выстелить в какой-либо грунтовой выемке. Так мы и сделали.
В то утро в не столь отдалённом от фронта тылу сигналом побудки для населения деревни Большие Кириллы стали взрывы авиабомб. "Юнкерсы-87", вертясь, подобно огромному колесу в дымном воздухе, пикировали на свою замаскированную группировку танков. Потом выходили из пике и, в полное своё удовольствие, начинали то же самое с нового захода, словно доказывая, чего стоит звено бомбардировщиков люфтваффе и что оно может сделать во славу своего фюрера. Сами не зная того, как это бывало не раз, немецкие лётчики бомбили свою группировку танков по нашей ложной наводке.
- Ну и дают жару! Один за другим заходят, - сказал наш механик-водитель.
- Так и надо: бей своих, чтобы чужие боялись и сговорчивее были, - следуя своему обыкновению шутника, произнёс Стёхин.
Зрелище было внушительным. Высокие взлёты огня и грунта показывали места разрывов. Наша группа дивизионной разведки, возвращаясь с задания, видела разрывы бомб и радовалась, что сумела дать немецким лётчикам полезное для себя целеуказание.
- Achtung! Achtung! (Внимание!), - взорвалась негодованием и завопила немецкая станция наведения, - Sie tragen den Schlag nach auf. Stellen Sie den Bombenangriff ein! (Вы наносите удар по своим. Прекратите бомбёжку).
На время выхода в оперативный тыл врага, мы взяли с собой в не слишком укладистые вещевые мешки больше боеприпасов, чем продовольствия. Поэтому запас консервированной пищи у нас заканчивался. В тот день для нас было большой удачей, что мы наткнулись на немецкого подносчика пищи к месту сапёрных работ. На нём был объёмистый наспинный термос с сортовой мясной кашей. Гитлер всегда считал, что вермахту без трофейного мяса не обойтись. Сняв с него пищевой термос и верхнюю форменную одежду с солдатской книжкой в одном из карманов, мы невольно превратили его в "мёртвое тело", как где-то сказано у Гоголя. Зная цену жизни, убивать того, кого видишь в лицо, нелегко даже по праву войны.
Это навело меня на мысль, попробовать перейти на приварочное довольствие германской армии. Прибавленному к группе захвата, как человеку без промаха и изъяна говорящему на языке врага, мне предстояло чем-то проявить себя. Помочь ребятам, да и самому тоже, в поисках еды было сильным побуждением, заставившим меня пойти в район сосредоточения походных кухонь противника.
Главное условие для пребывания человека в состоянии нормального здоровья и боеспособности - это бесперебойность сносного питания. А для нас это было важней всего.
Чтобы превратиться в рядового солдата, надо было начать с мотива переодевания в чужую обмундировку, снятую с подносчика пищи.
Когда я с его же заплечным термосом подошёл к кухням под лёгким шатровым навесом, то увидел, что неподалеку от них была задействована походная скотобойня. Шёл "топорный убой" и кинжальный закол для кухонь крестьянской скотины. Другие пожиратели говядины свежевали и разрубали на части туши крупного рогатого скота. Фашисты из скотобойной роты, как и наполеоновские солдаты, разрубали мясо, в поругание православного культа, на иконах с иконостаса здешней церкви.
Когда я шёл на задание, Яковлев сказал мне в напутствие:
- Держи себя начеку. Не вздумай среди немцев закуривать из кисета.
- Спасибо за дельный совет, но я некурящий.
В разведке, идя на задание, никогда нельзя быть уверенным, что останешься жив. Более того: я проникся убеждением, что сегодня плохо кончу, но, сняв со спины ёмкостный термос-супник, смело и решительно встал в топтавшуюся очередь чужих солдат. Можно было не опасаться, что я покажусь явно подозрительным в образе рядового солдата германской армии. В то же время я быстрой приглядкой обращал внимание на форму немцев, нашивки на их рукавах, знаки армейских специалистов. На простецкий спрос, какое кушанье мне больше всего нравиться, я охотно ответил стоящему рядом подмастерью войскового кузнеца:
- Obwohl ich Deutsch, und ich bevorzuge slawischen Essen. Nie etwas besser als russische Pfannkuchen gegessen. ( Я хоть и немец, а люблю славянскую пищу. Нет ничего лучше, чем русские блины ).
Немец, поварничавший для рядовых солдат, казался ярким олицетворением самодовольства и такой пансаровской пузатости, что не смог бы вполне уместиться в стволе знаменитой "Берты". Увидев меня с пищевым термосом, пузан в недоумении воскликнул:
- Ist es nicht wahr, aber jemand anderes? (Неужели это не вы, а кто-то другой?).
- Ich ersetzte den Charles. (Я заместил Карла). Er ging sofort nach Deutschland anlasslich der Tod seiner Frau. (Он срочно выехал в Германию по случаю смерти своей жены), - вводя повара в заблуждение, соврал я.
Выразив соболезнование по этому поводу, повар своей поварёшкой наполно заполнил вымытый в речке Глазомойке термос с каким-то приварком, предельно жирным, как у нас в мясоед. Больше тут мне было делать нечего! Немцы, кажется, приняли меня за своего.
Дальше всё происходящее с нами пошло так: занятые делами разведки, мы в сумерках или под покровом ночи стали посещать населённые пункты. Первая же ночь не обошлась без происшествия, которого мы меньше всего ожидали. Деревня, куда мы вошли, вся состояла из бревенчатых изб. На многих из них были соломенные крыши. Называлась она не вполне благозвучно для слуха Холуповкой. В ней стояла на переформировании какая-то войсковая часть тыловых служб противника, номер которой нам предстояло установить.
Пока было светло, мы наблюдали за ней с опушки леса, вооружившись полевым биноклем. У места, где угадывалась дворовая дверь избы, со словами "reg dich mal ab, schockschwerenot!" (успокойся, черт подери!) немец усиленно, с дурным намерением ломал грудастую девку, как увидели мы, высветив эту сцену лучом фонарика.
- О нет! Только не это! - отбиваясь, умоляла она насильника.
- Licht aus! (Гаси свет!) - крикнул тот, приняв нас за своих сослуживцев. - Wer macht den ersten? (Кто начнёт?).
Иного оружия для защиты, кроме собственных рук, молодая крестьянка не имела. Нежную плоть её тела так легко было осквернить бесчинствующему тыловику вермахта!
Насколько я смог рассмотреть немца, он был молод и горяч по натуре. Как и следовало предвидеть, он сумел бы добиться своего в состоянии неудержимой похоти, не воздай я ему должного: стремительным прыжком я оказался возле него и нанёс ему удар в голову рукояткой барабанного нагана. Тут на него набросились ещё двое разведчиков, и, чтобы он не закричал, обжали, а потом и закляпили ему рот его же пилоткой с мотыльковой нашивкой на лбу. Необходимость раздобыться "языком" не была для нас безотлагательной. Это решено было сделать напоследок. А сейчас, чтобы обезопасить Холуповку от трупа, увели будущего покойника в глубь леса, вытащили из кармана солдатскую книжку ("зольдбух" в светло-коричневой обложке с орлом) и предали его расстрельной каре. Все, пожалуй, так делали в условиях войсковой разведки.
Лучшая часть ночи для разведки - это, как уже доказано, раннее предрассветье.
Потом, на холодном рассвете, мы вернулись в Холоповку. Под охраной своих боевых товарищей я сделал вписку в блокнот с наружных дверей изб номеров полков и дивизий, написанных немецкими квартирьерами цветными мелками. Это означало, что их подразделения стояли в этих избах на кратковременных постоях.
Чтобы восполнить ночной недосып в дневные часы, мы вернулись в пригорьевский чащобный лес, ставший средой нашего обитания, в бывшую грибоварню, и тут же завалились спать прямо в одежде. Прежде чем отдаться сну, я взялся сначала за свой "журнал фронтовых заметок". Прирождённая литературная жилка во мне давала себя знать.
Чтобы заручиться благосклонностью тучного повара, я с хорошо разыгранной любезностью одарил его трофейным брегетом. По выражению лица его я понял, что он остался доволен мной. Я свёл с ним знакомство, и мои усилия принесли пользу: в предусмотренное для этого время были три приноса из немецкой кухни заваренной из перловой крупы каши с изобильной говядиной. Я так бегло и уверенно научился изъясняться на "хохдойче", нормативном языке немцев и австрийцев, что заметить разницу между последними и советским фронтовым разведчиком было невозможно. Мне так везло с добыванием пищи в эти четыре дня кряду! Пробовать ещё раз я не решился. Быть может, кухмистер с выпяченным животом уже понял, что я собой представляю...
Наши действия в тылу противника ограничивались десятью сутками. По их истечении нам назначено было вернуться в свою часть. Время захода в отдалённый тыл врага было уже на исходе, а мы не получили разрешения на выход из него ни по радио, ни через связных. Пронёсся тревожный слух, что наша 17-я стрелковая дивизия, неся в боях тяжёлые потери, оказалась в окружении и, проклиная безвыходность положения, заняла круговую оборону.
Чтобы окончательно свернуть свои действия во вражьем тылу, нам нужно было добыть немецкую офицерскую форму или нагрудный жандармский жетон, светящийся в потёмках.
Что принесёт нам следующая ночь? Мы избрали эту подлунную ночь для исполнения решения, которое вступало в силу.
В районе Екимовичей нам бросился в глаза большой бревенчатый дом в неплохом месте для проживания, в котором ещё чувствовался былой дух барского имения, хотя он и стоял, обнесенный с двух сторон галереей, отринуто и голо, без построек дворовых служб. Из дома, над которым был флаг со свастикой, неслись бравурные звуки берлинского радиоконцерта, воскрешавшего славу германского духа и оружия.
- Немцы, кстати, как и итальянцы, любят музыку, - передавая мне бинокль, сказал Ратников. - Я нетерпим к их высокомерию и хвастовству.
На галереи вдруг, как я увидел, объявились два гитлеровца в чёрных, под цвет сапог, мотоциклетных плащах. На цепках вокруг шеи у них, выделяя любителей кровопролития среди других фашистов, висели поверх плащей стандартного образца бляхи с непременным орлом в "зверином стиле" древнего искусства. Судя по тому, что нагрудные бляхи носились только во время несения службы, было ясно: гитлеровцы приготовились к отъезду на дорожное дежурство. Наблюдение выявило, что в доме находился постой фельджандармов из состава какой-то пехотной дивизии ещё не установленной нумерации.
А дальше было так: после некоторой задержки, которую наша тройка использовала для протяжки через дорогу крепкого шпагата и его закрепления, к дому подъехал армейский мотоцикл с боковой прицепкой. Оседлав хорошей соразмерности "Цюндапп-КС600", носители жандармских блях по просёлку направились к шоссе. Дух движения захватил немцев. Водитель, профессионально обученный навыкам мотовождения, уверенно вёл свой дорожный мотоцикл.
- А вот и они! - спокойно возвестил Касьян Стёхин. - Лучшего стечения обстоятельств и не выдумаешь.
"Цюндапп" с тремя облачёнными в чёрные плащи седоками. Они ещё не знали, что за их продвижением к шоссе ведётся скрытое наблюдение. Тут, перед нашей засидкой, обычный просёлок был поперёк перетянут нами прочным шпагатом из манильской пеньки, каким обычно связывались непокорные "языки". На дороге порывом ветра взмело пыль, и слепо проехавшая по ней автомашина противника оборвала шпагат. Вот не ожидали! Пришлось действовать по-иному.
Я должен отметить, что всё произошло как-то само собой. Сохранивший всю энергию и подвижность молодости, я одним махом ног сделал стремительный прыжок на середину дороги. Пришлось прибегнуть к стрельбе. Так как самому быть убитому мне не хотелось, я, упредив жандарма в коляске, навскидку произвёл два выстрела из тульского самовзвода в водителя, чтобы отправить "цюндапп" в канаву. Я стрелял в светящуюся в потёмках бляху, свисавшую у него с шеи на грудь. Как потом выяснилось, первая пуля с безошибочной меткостью попала в левую половину груди. От моей руки водитель погиб. Сидевший сзади водителя в спринтерском беге пустился наутёк, но упал, сражённый пулями моих боевых товарищей. Неуправляемый мотоцикл с двумя седоками, насколько видно было с места, с рёвом мотора свалился в канаву и, в довершение беды, опрокинулся вверх колёсами, придавив собой второго седока. Браво, вот это здорово!
Я меньше всего ожидал, что нам повезёт с первого раза.
- Только так это и могло произойти, - убеждённо сказал Ратников. - Из нашего пристрастия к партизанскому постулату - внезапности и скрытности.
После нападения стало очень тихо - не видно никого и не слышно, кроме динамики отдалённого движения резервных частей по шоссе. Мы в спешке вытащили тяжёлый мотоцикл из кювета и поставили его на дорогу. Восторгаясь в душе собственной отвагой, я впервые почувствовал себя довершённым разведчиком. Забыв про осторожность, я во весь рост подошёл к мёртвому немцу, сидевшему до этого позади водителя. Тот теперь лежал неподвижно, уткнувшись лицом в холодную землю. Дрожащими руками я сорвал с него через голову казённую бляху на цепке и, в дополнение, снял с его тела лоснистый плащ, неизносимые сапоги и каску. То же самое сделали, положив автоматы на землю, и мои сослуживцы. Каждый из нас не забыл обзавестись солдатской книжкой одного из убитых. Затащив трупы за ноги в большую буерачину, мрачный покой каких-то зверей, мы решили отправиться в дорогу к своим из побывки в тыловом районе врага.
Рулевым мотоцикла стал Мирон Ратников. По давно протоптанным просёлкам, которые связывали между собой деревни и сёла, он напропалую, не обучено форсируя мотор, гнал вражеский мотоцикл, не считаясь с его техническим состоянием, лишь бы вовремя успеть смыться от погони. По мере того, как ситуация воспринималась всё более опасной, мы избегали выезжать на ведущие к шоссе дороги.
Довершая разведочное задание, другая часть группы с командиром задались целью вызнать места укрывательства аэродромов и войсковых складов технического имущества противника; выявить, какими частями немцы пополняют свои гарнизоны. Так, в самом Рославле появилась войсковая часть дымовой завесы: на её грузовиках были зафиксированы эмблемы со стоящей вертикально белой миной в венке из дубовых листьев.
Лейтенант Андрей Настич знал, что мы должны были предпринять втроём в связи со своим заданием. Но они не могли действовать, не зная, как обстоят дела у нас? Нам нужно было возвратиться в условленное место сбора.
Когда мы прибыли в лесной массив, к месту сбора, командир поздравил нас с успешной вылазкой, о которой распространяться мы не стали, и сказал:
- Будем догонять фронт. У нас только что появилась связь со штабом дивизии.
- А можно ли будет воспользоваться "Варшавкой"? - спросил у лейтенанта Стёхин.
- В наблюдении за бетонкой используется бесперебойный метод вахт, - ответил тот. - Значит, наши покойники выехали вахтёрить на тракт, но завоеватели до него не доехали. Противнику известны номера обеих мотоциклов и трёх жетонов, следовательно, выезжать на шоссе под видом полевых жандармов нам, пожалуй, опасно...
Командир группы приказал всем отоспаться, по очереди принимая на себе дежурство у спящих. Прежде чем отдаться сну на свежих еловых лапах, я сделал около сотни скорописных вписок в свой журнал, который меня весьма заботил.
Вечером вся наша группа собралась под свесившей лапы елью.
- Дальше действуем так: чужую шкуру, которая сейчас на нас, мы сменим перед выходом к своим, - сказал нам командир группы. - Передвигаться будем ночью на двух мотоциклах по просёлкам, идущим параллельно шоссе. Приказываю всем быть начеку и иметь оружие под рукой. Необходимость взять "языка" стала для нас теперь неотлагательной. Очень важно, чтобы ночное время не пропало даром.
Наша тройка решила отличить себе тем, что взялась на ходу умыкнуть из вражьей мехколонны "языка" со служебным удостоверением не ниже штабс- фельдфебеля. Наиболее тяжёлую часть этого обязательства я взял на свою долю. За действом нашей тройки наблюдала из подлеска, передавая друг другу бинокль, остальная часть группы. На этом лесном участке шоссе, где оно вытягивалось в заметную прекрутость, шофёры противника слегка замедляли ход. Стиснув в зубах рукоятку только что освоенного мною парабеллума, так ещё ни разу и не опробованного в бою, я порывисто прыгнул к грузовику. Совершив на подножку шофёрской кабины прыжок, требующий точного расчёта, я перехватил в руку пистолет. Очевидцам видно было, каких усилий изворотливости, сноровки и ловкости стоило мне удержаться на неустойчивой подножке двигающегося грузовика. Всё то, что в цирковом деле называется латинским словом - эквилибристика, были тут налицо. Никто, видно, не допускал и мысли о таком безрассудном, опасным для жизни прыжке, который стал самым отчаянным и непредвиденным в моей жизни. Мигом закрепившись на подножке грузовика, я с порывистой силой отмахнул его дверцу. Немцев, сидевших вдвоём в кабине, я захватил врасплох. Ошеломлённые нападением явно русского, переодетого в их форму, они в замешательстве не оказали мне сопротивления, не смея даже шевельнуться. Как того и хотелось, я выстрелил в шофёра, а затем без задержки набросился на пассажира, оказавшегося фендриком люфтваффе, и, повернув немца за плечи, толкательным движением колена в зад выбросил его из кабины. Находившиеся вместе со мной Ратников и Стёхин, содействуя мне во взятии "языка", приняли на свои мускулистые руки немецкого лётчика. Никем неуправляемая машина свернула на обочину тракта и, прежде чем сверзиться под его откос, я успел покинуть её подножку и на лету удостовериться в своей целости и сохранности. Командир нашей группы сказал мне:
- Да, это случай и впрямь случай! Такого и из закрытого учебника по разведке не вычитаешь!
Прошла значительная часть ночи. Край неба заметно высветлился: зарождалось холодное утро.
Мы поволокли в свете ракет рвущегося из рук фендрика в чернолесье, где нас ожидала трофейная техника. Как бы желая укрыть нас, откуда-то натянуло за нами дым. Нахлобученные глухими касками, мы, возможно, не слышали, что со стороны шоссе доносились тревожная шумиха и гвалт. Пленение фендрика, сделавшего нашу группу обладателем "языка", в эту пору возымело роковые последствия для нас".
Этой фразой заканчивается "журнал фронтовых заметок" Евгения Бельского.
То, что их ждало впереди, не шло ни в какое сравнение с проявлениями жизни. Всем им судьба грозила смертью. Сейчас как раз и решалась их судьба.
Едва рассвело, как над открытой местностью, по которой пролегала полевая дорога, появился легкомоторный самолёт противника. Разлетевшись, он пугал всех своей трюкаческой близостью к уровню земли. Каждый из них, видимо, понял и без слов, что взбесившийся лётчик пытается разглядеть вермахтовские номерные знаки над передними колёсами трофейных мотоциклов. Должно быть, так и было: нас искали. И вдруг, выбросив на короткий миг подбрюшье вверх и вперёд, самолёт ударил занесенным хвостовым колесом полугусеничный мотоцикл с прицепом, в котором находились пленённый фендрик с охранником. Произошло то, о чем они, возможно, и не подумали: от удара мотоцикл несуразно кувырнулся в воздухе и опрокинулся вместе с прицепом. Всех, как от взрыва, разбросало по земле... Лётчик старался удержать лёгкий самолёт в воздухе и дать возможность стрелку добить русских из ручного пулемёта. Ребят нет и не будет. Горькое несчастье быть убитым доставалось тогда в удел многим.
Сбросив с себя ненавистные бляхи, каски и плащи, седоки дорожного мотоцикла открыли по вражьему легкомоторнику всполошённую стрельбу, и не зря: биплан "малой авиации" с сухим треском огня плюхнулся на землю.
Всё это произошло уже в Спас-Деменском районе, в окрестностях деревни Осиновка. Наблюдал за происходящим через щель сарая в лопушнике старик самого старшего поколения Архип Савушкин, у которого было неослабленное годами зрение. Рассказанное потом им так тронуло меня, что я решил навсегда закрепить его в своей памяти. Исчерпав впечатления от приметного происшествия, старик добавил, обобщая результат наблюдаемого им боя:
Самолёт и мотоциклы сгорели, никто из наших не уцелел, кроме одного. Этот оставшийся в одиночестве заполз ко мне в сарай с измятым лицом и грудью в крови. Гляжу второпях и вижу: немцы подкрадываются к сараю, да и много их... Уцелевший боец повёл огонь по ним из личного оружия, а потом причинил самому себе смерть. Немцы, подкравшись, зажгли сарай. Я изломал все пальцы, чтобы расширить трухлявый собачий пролаз в его подстенке. Потом вылез сам и волоком вытащил труп наружу из полыхающего сарая, чтобы захоронить его по-людски. Никто этого красноармейца больше так и не увидел живым.