Мироненков Александр Александрович. Сожжённый плакат

А.А.Мироненков

Сожжённый плакат

Зарисовка из сорок первого

***

2014 г.

Время заставляет забывать многое, но день с этим необычным происшествием, что обернётся трагическим эпизодом, я могу определить почти точной датой: самый исход августа 1941-го года. В первой половине одного из последних дней лета предметом внимания жителей деревни Осиновка стал большой, почти площадного формата плакат.

С одобрения старшего политрука, изнывающего от нехватки пропагандистского материала, плакат прикрепил к стене бывшего кулацкого лабаза мешковатый ополченец.

Первой моей мыслью было, что это и есть сам автор, художник секции плаката МОСХ или, возможно, безвестный самодеятельный талант из художественной интеллигенции, решивший своим плакатом поддержать дух и решимость советских людей в это ужасное время общего смятения и потрясения.

По выражению лица старшего политрука я понял, что он доволен художником.

Не монохромный, а впечатляюще красочный, в четыре гуашевых цвета, плакат представлял собой броский образец талантливого карикатурного искусства. Лучшего и более уместного в ту пору плаката, казалось, и быть не могло.

Я слышал, как старший политрук, наведя разговор на плакат, сказал:

- Я боюсь говорить за всех, но это многим в примету: мёртвая картинка и впрямь иногда играет доминирующую роль перед живым словом. Поди-ка узнай, чему приписать это! Возможно, плакат укрепит поколебленную веру в то, что у нас ещё не всё потеряно: армия и народ объединённой силой способны разбить врага. Плакат должен работать на зрителя.

Доступ к плакату имел, понятно, любой желающий. Надо было видеть, с каким живейшим любопытством, словно к настоящей достопримечательности, прихлынул к стене лабаза незанятый местный народ, среди которого, как я заметил, оказалось несколько мужчин, прибывших в наш район в ополченческом составе. Среди них находились люди, которым впору было нянчить внучат.

Наши протабаченные деды тут же обнесли их смрадным рубленым самосадом с конопляной добавкой, не подумав прежде, что они курят мягкий табак.

Так плакат вступил в жизнь, радуя сельчан и ополченцев новизной впечатления.

Здесь уместно напомнить, что в ту небывало зловещую пору начала военной страды наши комиссары и политруки всё чаще убеждались в том, что германская листовочная пропаганда в своей разнузданной злободневности доходит до широких кругов не только населения, но и "ротармистов", как гитлеровцы называли наших красноармейцев. Надо ли добавлять, что от вражеских агентов в равной мере исходили всевозможные клеветнические слухи или заведомо злостная молва, пропитанная ложью, шантажом, идеологическим совращательством?

Нельзя было оставлять без ответа порочащие нас измывательские наветы и вздорные измышления.

И вот в качестве контрмеры стали появляться редкие ещё после сталинского запрета на антифашистскую пропаганду агитки и политические плакаты, вроде этого, отвечающие настоящей "злобе дня".

Плакат разбудил любопытство всех людей, собравшихся у пристенья лабаза, которое было досуговым местом всей деревни. Взгляды их тут же остановились на двух чётко прорисованных изображениях.

Первым бросился в глаза выходец из самого замогилья. Художник обрядил его в европейский сюртучок сероватого цвета, названный по случаю исторического пожара в столице русских "московским дымом". Нашло своё место на плакате и то, что именуется треуголкой - угластый головной убор, хранящийся сейчас в музее Веллингтона на Ватерлоокском поле. Внешним проявлением значительности этого имярека являлись знаки отличия - орден Почётного Легиона и крест Железной Короны. Носитель генеральского сюртука с этими орденами и маленькой треуголки был изображён приподнявшимся в собственном раскрытом гробу.

По детской наивности я удивлялся, как фантазия художника дошла до того, чтобы изобразить человека воскресшим в гробу из небытия. В акте посмертного воскрешения мёртвой знаменитости, уже давно покинувшей свет, приняла участие одна только прихоть и своеволие художника.

Впрочем, печальная привилегия насильников истории, всех этих тиранов типа Чезаре Борджиа, не только дальних, но и более близких нам веков, состоит в том, что они и не живыми, пребывая прахом в дорогих гробах, незримо живут среди людей. Такова, говорят, изнанка всех периодов человеческой истории.

Брови у собравшихся вопросительно поднялись. Это, собственно, кто удостоился у мастера изобразительной публицистики телесного воскрешения из мёртвых? Ах, какой тут возник среди наиболее темпераментных людей азарт узнавания!..

- Да это ведь тот самый... наверняка, почивший в бозе император французов Наполеон! - прозвучал чей-то голос из собравшихся. - Он, конечно же, он... первый по императорскому счёту из Бонапартов.

- Он... корсиканец, проученный в своё время в зимней России, - видимо, сопоставив плакатный облик с сохранившимся в памяти, подтвердил второй зритель.

- Кому же ещё быть, как не ему: по одной треуголке уже нетрудно угадать его подлинное имя, - сказал ещё кто-то со стороны. - Его изображение хорошо известно в нашем народе.

Все с этим безоговорочно согласились.

Это в самом деле был известный во всём мире, на всех меридианах и широтах, "гений войн", чей культ несравненного воителя, как бы подзабытый на время, с новой силой воспрянул вновь в связи с большой мировой войной.

Всё, что я знал тогда о "Корсиканском Цезаре" или "Маленьком капрале", как заглазно называли Бонапарта в войсках, мне известно было из уст собственного родителя. Его осведомлённость о неудавшемся завоевателе России простиралась не столь широко, как бы мне хотелось, и ограничивалась скромными пределами того, что было запечатлено неоднократно перечитанными стихами романтической поэмы М.Лермонтова "Воздушный корабль" и получившей историческую известность песни И.Соколова "Шумел, горел пожар Московский". Если бы кто-то сказал мне, что круто нашумевшего в Европе Наполеона оторвали от армии и приковали цепями в виде наказания к дикой скале, как Прометея, то я по полному неведению поверил бы тогда и этому.

Затем точкой притяжения взглядов стала вторая фигура плаката.

- А рядом что за отродье? - вопросительно проговорил один из ранее виденных мною ополченцев. - Стоит, взметнув вверх руку, словно наваждение перед магическим кругом. А-а-а, узнаю по крысиной сопатке, дери его чёрт!

Ополченец сделал паузу и продолжал как можно умереннее:

- Да это же Гитлер, канцлер Германии, нечто вроде Наполеона навыворот. Молодец рисовальщик сатиры: не сделали бы лучше и сами Кукрыниксы! Благословляю дело рук твоих!

Гитлер, который мыслился в виде человека вызывающе неприглядных антипатий, был изображён с соблюдением столь умелого карикатурного сходства и чего-то настолько богомерзкого, что воспринимался, особенно верующими, живым исчадием ада. Полный шутовской надменности "выброс руки" в излюбленном античном салюте "Хайль!" в сторону выходца с того света. Клок волос на безумном глазу и почти одна видимость фиглярских, никогда не крученных усов, воздать честь которым не взялся бы ни один уважающий себя поэт. Эффектное изображение бывшего ефрейтора кайзеровской армии, чьё имя стало нарицательным, невольно возбуждало хмурую неприязнь, а то и вовсе ненависть в наших людях. Невозможно было отогнать от себя мысль, что будь он живым, а не нарисованным, столпившиеся люди захотели бы наброситься на него, как на тяжкого грешника.

- Я готова, как баба-яга, посадить его в печь на лопате, - сказала одна из наших жительниц, только что получившая похоронку на мужа.

Тема Наполеона и Гитлера требовала своего воплощения и в слове. Чтобы плакат обладал большей силой воздействия, ниже изображённого шёл творческий текст рифмованных строк, от которых сильно отдавало поэзией провинциального толка, а точнее, графоманством. Зная, что власть изящной словесности над толпой очень велика, художник, имеющий, как капитан Лебядкин из "Бесов" Достоевского, навык к сочинительству, сам срифмовал стихотворный текст и удобочитаемо закрепил его тушью на афишной бумаге. Текст плаката был рассчитан скорее на декламационное, в античном духе, со свитка, чем на индивидуальное прочтение. Перезапись со стихового добавления к плакату сделала моя родственница.

Когда собравшиеся вдоволь насмотрелись на карикатурное изображение двух завоевателей, гениально предугаданных магом и астрологом Нострадамусом, один из потомков Минина и Пожарского, владеющий искусством декламации и актёрского темперамента, отличил себя тем, что взялся культурно прочесть во всеуслышание сопроводительный текст новоявленного плаката.

Вокруг собралась довольно многолюдная толпа, которая, как надеялся стиховой чтец, должна была дать оценку плаката.

- Товарищи, я чтец-декламатор, - завладев общим вниманием, обратился к толпе артистичный ополченец. - Сейчас я сделаю вам профессиональное оглашение подтекстовки данного плаката. Имейте ввиду, что воскресший Наполеон, путая настоящее с давнопрошедшим, принял Гитлера за человека своей временной категории. Итак, внимайте все!

"Ты кто таков? Не тот ли коновал из пруссаков,

Кто клизмить моих гренадеров

за водку был вечно готов?

Позволь, собрат, я процветающей Германии правитель.

И Франции строптивой недавний покоритель.

Я полководец... что не говори.

И нахожусь с державой русской

в завидном состоянии войны.

Сокрушить и убить всё живое я нещадно

ворвался туда.

Хочется в мании ратной

крупно означит себя.

Владыкой сделавшись России,

я свой супер-меч занесу над...

Чёрта с два! О, жалкий бош,

ты уже отзвонил отходную себе!..

Ложись во гроб со мною. Ты жив ещё, но мёртв уже.

И ни звука больше о победной славе.

А ты, Харон, готовь плавсредство к переправе.

Ишь оно что: фанфарон и коварный пострел

Переплюнуть в России меня захотел..."

Когда мастер живого слова прервал чтение и взглянул на своих слушателей из собравшейся толпы, те, не скупясь на похвалу, выказали ему в порыве общего согласия заслуженное одобрение, так людей влекло к риторическому воодушевлению. Некоторые были убеждены, что чтец этой подтекстовки намеренно краткой паузой желает придать значительность последующему абзацу.

- Послушаем, к чему клонятся стихи, - любопытствуя, сказал Лёнька, мой двоюродный братец. Посмотри, наша Машка уже делает выписку стишков из плаката.

Бывший эстрадник охотно и вдохновенно, в несколько иной тональности, возобновил прерванное чтение. Тут можно было искренне подивиться: каждому произнесённому слову читающего, будто пламенному призыву, внимал, казалось, весь окружающий мир. Хотя в стихах и не было привычной мелодичности, его декламаторски поставленный голос буквально звенел волнующе, с неподдельным пафосом.

Никогда ещё, видимо, не декламировал он так вдохновенно, как сейчас.

"О нет! Что ты на этот счёт ни говори,

А я, не колеблясь, держу с кем угодно пари:

"Поход на Восток" не сойдёт тебе с рук.

Ты будешь бит, подобно мне.

Крушенье амбиций глобальных ждёт,

видит Бог, и тебе.

Твой удел: на задворках истории свалка,

Где покорителей несбывшихся России

останков целая навалка.

Ведь не зря говорится во всём русском народе:

Битые карты не держат в колоде".

Все пришли в восторг от прослушанного стихотворения и ударили в ладоши. Вот он, положительный голос толпы - гул одобрения и хлопки аплодисментов!

- И это, к сожалению, всё, - вглядываясь в публику, сказал мастер литературного чтения в знак того, что закончил финальную стадию прочтения

- Я рад, что вы, как думается мне, поняли плакат в том смысле, какой вложил в него автор. Пускай плакатист и впредь не складывает оружия, которым он хорошо владеет...

Поняв недостаточность сказанного, ополченец дополнил свои предшествующие фразы другими:

- Вполне убеждён сказать: плакат с ободряющими стихами помогает укрепиться в мысли, что Гитлер, этот вершитель безбожных дел, как и Наполеон, получит шаг и мат. Но пока все козыри у него в рукавах. Несомненно, Гитлер переживает сейчас великий триумф.

Плакат и впрямь подкреплял людей и поднимал в них дух противостояния. Он помогал в людях перебороть тяжёлое настроение. Строка "Ты будешь бит, подобно мне..." снова и снова всплывала перед глазами столпившихся людей и оставляла позитивный след в их сознании. Таково было магическое влияние изобразительного искусства в соединении с обостённой поэзией! Успех плаката был бесподобен.

Наполеон и Гитлер стали предметом оживлённого обсуждения. Уже полемизировали между собой несколько ополченцев из тех, кто относился к жизни серьёзнее других.

- Гитлер - второй Наполеон, - отождествил их в простоте душевной знакомый мне в лицо ополченец.

- Э, нет! Гитлеры рождаются однажды и не повторяются в других, - возразил профессор без кафедры, пожилой ополченец, имевший на этот счёт уже продуманное и сложившееся мнение. - Это два разных лица. Каждый из них является самим собой и никем другим.

И тут разговор перешёл исключительно на более чем одиозного Гитлера, который сподобился войти в историю.

- Эта война была вызвана его личным произволом, - пустил в ход свои знания третий ополченец, отличившийся живостью в монологе. Всё, что предпринял Гитлер, затеяв на нас поход, было скопировано с Наполеона. Гитлер любил корсиканца за то, что тот дерзнул, как Тезей на Минотавра, напасть на Россию. Не в меру фанфаронясь, Гитлер со всем рвением взялся погреметь костями своего кумира и завести старую песню на новый лад. Умножить и превзойти славу Наполеона - вот его цель. И он её пока успешно добивается. Любая другая армия уже сложила бы оружие и капитулировала.

- Я разделяю ваш взгляд: любая другая , кроме нашей, - поторопился сказать незнакомый мне ополченец. - Как он мог, зная о российском всесилии, пойти на этот шаг?

- Выходит, что мог. Он главный Krieghetzer (поджигатель войны).

- Он что?.. Не помнит о трагедии Наполеона и не усматривает в ней аналогию для себя?

- Всё он помнит, - толково ответил бывший профессор. - Надеется пересилить нас мощью своего оружия и передовой техники. Теперешний враг не идёт ни в какое сравнение с французами 1812 года. Во времена Наполеона никто даже вообразить себе не мог танка или самолёта. Такую несметную, хорошо отмеханизированную и европейски обученную армию никто до Гитлера не вводил в наши просторы. Наполеон испытывал россиян обыкновенной войной, Гитлер взялся испытать нас нововведённым блицкригом, цель которого по-прежнему изуверская - покорять, порабощать, грабить... Как бы там ни было, нас спасёт самопожертвование простых русских людей в бурых солдатских шинелях.

Нашелся, однако, один, кто воспротивился этому мнению.

- А я так не думаю, - в открытую вклинился в диалог ополченцев, обострив его, наш деревенский, прогермански настроенный политикан Марфут, рослый костлявый старик в залежалом жилете старого шитья, картузе и вытяжных сапогах, смазанных дёгтем. Бывший кабатчик, как знала вся деревня, проклинал злополучную революцию, низвергшую царя с престола, и, не делая из этого тайны, ратовал за войну и ждал прихода гитлеровских войск. Почти везде, где он говорил о порядливости, реплики его сводились к немцам, у которых всё было уложено на военную ногу. Он давно считал, что России надо быть германской, хотя и ностальгически тосковал по строю гоголевских городничих. Он был из тех крамольников, кто глупо ожидал от вермахта осуществления своих надежд на возврат дома Романовых. У квасного патриота прежней России была одна мечта: стать при немцах в провинциальном Спас-Деменске содержателем вольного кабачка, который бы приносил хорошую прибыль. Решив, что пришло время говорить в пользу наступающих немцев, он осмелился бросить вызов ополченцам.

- Ну, а как вы думаете, старина? - спросил Марфута незнакомый мне ополченец, знавший, как оказалось, понаслышке о его крамольстве.

- Теперь нам с Гитлером не совладать, - освоясь с присутствием бойцов народной армии, довольно рискованно заговорил смутивший всех Марфут, - Гитлер утрёт нос Наполеону. Нависла угроза нашего разгрома. Скоро немцы потребуют ключи от Москвы, и тогда Советам каюк или капут, говоря по-ихнему...

- Открытая враждебность, говорят, менее опасна, чем скрытая, и всё же вы подумайте, что вам может быть за пораженчество и паникёрство? - бросив на Марфута укоризненный взгляд, пригрозил ему тот же ополченец. - Хотелось бы спросить, знаете ли вы суть фашизма? Отведите шоры от глаз и по-новому взгляните на гитлеровцев. На кой чёрт вы нужны им со своим ненаглядным царизмом и заплёванным кабаком.

Тут и другие возмущённо подали против него голоса...

Охота была человеку прилюдно наживать себе неприятности! Бывший кабатчик вдруг устрашился своих слов и, образумившись, пожалел, что они слетели с его уст.

- Извините, мой язык глаголет не в лад с головой, - нетвёрдо, с содроганием в голосе вымолвил старый монархист. - У меня, должно быть, невроз... приступ мозгового безумия.

Ополченцы никак не хотели верить в это.

- Не думаю так, - вслух засомневался один из них. - Здесь дело в другом. Оно само по себе говорит о том, что вы просто ненавидите нас, как сторонник врага...

Наступила неловкая тишина, и в ней наивно прозвучала пацифистская реплика маленького поборника мира, осмелившегося спросить у одного из газетчиков ополчения:

- Дядя, а почему люди всё время воюют?

- Потому, сынок, что не все они на земле любят мир и покой. Вояка, что в гробу на плакате, в своё время признавался: "Я слишком люблю войну", - почти не приноравливаясь к детскому понятию и доходчивости, сказал газетчик, так как адресовал свои слова не столько мальчонку, сколько всем собравшимся. - Этот войнолюбец не желал ни себе, ни другим мира и, насколько известно, тешил своё самолюбие многолюдными битвами, которые длились не час-другой, а обычно бывали трёхдневными. Его по-чёрному радовал вид и долин брани, на которых трупный прах усатых воителей и верховых коней был навален целыми буграми. Особенно много перележалых тел оставалось на Бородинском поле и на подступах к Малоярославцу.

Этим маленьким пацифистом был хлопчик из семьи беженцев, которая безоглядно бежала от фашистского нашествия.

Между тем, одни, утолив своё любопытство благосклонно принятым плакатом, стали расходиться по избам; другие, наоборот, только что расторопно подходили повидать плакат. Поди-ка узнай, почему людей так тянуло тогда к наглядной агитации! Многие из них не находили достаточно похвал для плаката. Воздействие его на людей было именно таким, какого старший политрук и ожидал от него.

Располагая в достатке досугом, мы с Лёнькой не спешили уходить: хотелось сторонними зрителями увидеть, что будет дальше. Мы словно предчувствовали, что окончательный исход этого события будет трагичен.

Юный доброволец из ополчения, гордый своим приобщением к делу защиты Родины, усилив зрение полевым биноклем и вытянув тощую шею, стоял в созерцательной позе на крыше лабаза, словно на носу корабля. Не рассеивая попусту внимание, он следил за возможным появлением крылатого противника. И точно: над ровной гладью пустых уже полей и лугов, окаймлённых дальним лесом, наблюдатель за воздухом, видевший с возвышения дальше, сумел углядеть в дымке западного горизонта пару немецких самолётов.

- Что тебе там увиделось? - заприметив тревогу в наблюдателе, крикнул ему Лёнька.

- А вот и их авиньоны! Во-о-здух! - почуяв их подлётную опасность, высоким петушиным дискантом подал команду юный воздушник.

Я успел заметить, как он, забыв про всякую осторожность, кубарем скатился по приставной лестнице, застряв, к счастью, между её нижними поперечинами.

Два лёгких, абсолютно схожих между собой, биплана врага со свистящим призвуком летели прямо на деревню. Легкомоторники неслись на уровне птичьего полёта со своим хорошо различимым теневым повторением на открытой поверхности земли. Их появление полностью изменило весь ход событий.

После короткого мига оцепенения собравшуюся толпу единым порывом снесло с места сборища. Люди стремглав бросились спасаться, подняв шум и крик.

В образовавшемся пространстве, у пристенья кондового лабаза, превращённого до этого в бригадный двор, рискуя собой понапрасну, остался Марфут, чтобы как-то привлечь к себе их внимание, в порыве приветственного усердия воздел руки вверх, к небу. Угловатой и энергичной жестикуляцией старик приветствовал, как ему думалось, их шумное появление. Весь вид его, казалось, говорил: "Вот летят те, кого я жду".

В один миг лабазное пристенье превратилось в площадку, на которой разыгралась ситуация с плохим последствием.

Один из лёгких бомбардировщиков, если не оба в раз, подлетая к хранилищу, полоснули вниз короткими, как судороги бешенства, очередями. Кому захотелось бы беспечно израсходовать даже мелкую бомбочку ради одного плаката и трёх русских "недочеловеков", как установила фашистская антропология? Ведь для этого существуют разрывные и зажигательные пули в любом боекомплекте.

Немцы в бипланах не признали русского антисоветчика за "своего Ивана". Им показалось, что старик своей жестикуляцией грозит им, а не делает знаки приветствия и одобрения.

Несколько разрывных пуль, обладающих, как мне показалось, какой-то отбрасывающей силой, угодили в Марфута, прохватив его навылет. Окончательный исход этого частного эпизода был трагичен. Нашего антигероя как-то жёстко, словно рогами, поддело вверх, а потом отбросило в сторону, и, уронив обмякшие руки, бедолага безжизненно упал всем телом на бок. На этом всё оборвалось для него навсегда. Поодаль от убитого валялся теменной, с редкой прядью старческих волос осколок черепа от широко простреленной головы. Сколько я могу припомнить, его потерю в деревне почти не заметили.

Война приобретала для нас пугающую реальность.

Получилось так, что обе полубезумные кумушки по какому-то редкому везению уцелели, но некоторое время пребывали в обморочном состоянии. Это и впрямь был только обморок.

- Бабы, вы в памятях ай нет? - в недоумении произнёс старичёнко Евлан. - Сами, дурёхи, виноваты, что укрыться промешкали.

Их посадили, прислонив головы к стене. Пробыв несколько минут в бесчувственном состоянии, они начали воспринимать реальность происходящего, перевешивая наполненные шумом головы то на один, то на другой бок.

Окончание этого прискорбного происшествия было трагичным и для плаката. На виду у сбежавшегося вновь народа зримо растущее тёмное пятно почти правильного овала, огненное в с краёв, неуместно появилось в центре плаката.

- Вот тебе раз, - опешив, огорчительно произнёс старый политрук. - Едва ли здесь только случайность.

Как плохо кончалось столь удачно начатое дело!

Прошло несколько мгновений, прежде чем плакат захватился всплеском стойкого пламени. Отбить его у неумолимо сжигающего огня было уже невозможно. И большой горящий плакат, на который так серьёзно рассчитывал старший политрук, с перистым шумом какой-то сказочной птицы отделился от стены, взмыл сам по себе в небо, сузился и... пропал бесследно.

Мне не хотелось верить своим глазам, но сомневаться не приходилось: стена лабаза оставалась ни с чем...

Я был сильно огорчён и раздосадован, что всё так повернулось. Во мне стало преобладающим некое болезненное чувство, и я готов был от него заплакать. Тем более, что у меня не хватало тогда разума, чтобы вникнуть в суть происшествий этой истории, которая исчерпалась сожжением понравившегося мне плаката.

Зато старший политрук просто оторопел от внезапно открывшейся ему истины. Хотя и не смея безоговорочно верить в неё, он всё же считал теперь возможным полагать, что по наводке своего полевого агента немцы специально выслали два вспомогательных биплана для того, чтобы расстрелять толпу и предать сожжению, как военный объект, советскую политическую карикатуру за её актуальность и большую силу воздействия.

Это было самым лучшим доказательством того, что плакату стоило появиться для всеобщего обозрения. Уже одно то, что он возымел действие не только на эмоции людей, но и на их умы, свидетельствовало о его полезности и общественной значимости. Насколько был прав художник в своих суждениях, помогающих людям входить в настрой отпора врагу, показали уже события конца 1941 года.

Я поплёлся к себе домой и не мог думать ни о ком другом, кроме как о бедном Марфуте. Тому, кто встретился со мной и поинтересовался, что же произошло в деревне, так как он слышал стрельбу с пролетающих над ней вражеских бипланов, я, повздыхав, ответил ему как очевидец:

- Немцы убили с самолёта Марфута и сожгли плакат.

- А что это был за плакат? - поинтересовался прохожий.

- Это была карикатура из двух картинок, - ответил я. - Первая изображала Наполеона. Художник как бы вспрыснул его живой водой. Тот ожил и приподнялся в раскрытом гробу. Вторая картинка представляла Гитлера со вздёрнутой рукой. Под карикатурой - стихи. Наполеон в них говорит Гитлеру, что тот будет так же бит в России, как и он сам. Жаль что плакат сгорел!..

Жалко мне было и убитого бывшего кабатчика, а почему, я ещё не определил для самого себя. Я это приписал известной истине, что в детском возрасте чувство преобладает над разумом.

Остаётся только добавить, что ночью мне приснился за стойкой питейного заведения его держатель в русской кабацкой рубахе из красного кумача, словно я, укладываясь в постель, сделал заказ на это сновидение самому Морфею. Когда я перевернулся во сне на спину, пригрезившийся мне Марфут вдруг взорвался оглушающим огнистым всплеском и каким-то непостижимым образом исчез. Видимая через окно вспышка длилась лишь мгновение, но я никогда, казалось, не видел настолько агрессивного и тревожного света, как этот. Всё это случилось так неожиданно и слишком мгновенно, что я не сразу смог сообразить, что произошло.

Оказалось, что немцы, чтобы вызвать всеобщую панику среди местного населения, провели бомбардировку прифронтового Спас-Деменска и окружающих его местностей. Активность вражеской авиации, наносившей удары с воздуха, в ту пору была ещё образцовой.

При этом одна из бомб взметнувшихся мутно-жёлтым пламенем взорвалась неподалёку от нашего дома с таким звуковым ударом, какой только можно было себе представить. Фугасный взрыв, потрясший землю и воздух, так встряхнул наше жильё, что крыльцо стронулось с места и на целый метр отъехало от порога входной двери.

В этом и заключалось всё толкование моего тревожного полуночного сна. Тотчас вернулось ощущение, что всё это было гораздо более наяву, чем во сне.

Оставить комментарий © Copyright Мироненков Александр Александрович (prohor_2008@mail.ru) Размещен: 23/02/2015, изменен: 23/02/2015. 28k. Статистика. Рассказ: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: История с сожжённым плакатом, которой я придал литературную форму, ещё в памяти у некоторых местных жителей. В своё время эта история наделала много шума: старший политрук ополченцев усмотрел в ней шпионский происк противника. К такому выводу, возможно, придут и читатели этой зарисовки.

Мироненков Александр Александрович : другие произведения.

Сожжённый плакат