Мироненков Александр Александрович. Утро пришествия оккупантов

Мироненков А.А.

Утро пришествия оккупантов

Зарисовка из 41-го

Не успели советские войска обрести уверенности в себе после удачно проведённых Резервным фронтом боёв под Ельней и Ярцевым, как снова вторгшийся противник воспрянул духом и, превзойдя нас своим стратегическим искусством, круто начал новый виток боевых действий.

А у нас, видно, что-то пошло не так. Понесенные поражения следовали одно за другим. Казалось, что армия не отвечает своему назначению - защите Родины. Прорыв линии фронта встряхнул не только Генштаб, но и саму Ставку или Совет обороны. Немногие были в курсе того, что Ставка ошиблась в определении направления главного удара. Кому же, как не им было ставить и решать эти вопросы?! Такая неприятная перипетия войны, как резкий танковый прорыв, поддержанный ударом с воздуха, широко применялся противником с воздуха на необъятных российских просторах. Наиболее эффективные меры в наступательных операциях на окружение давало массовое использование гусеничной техники, как когда-то у Ганнибала в древности боевых слоновых рот.

В досветное время, на холодном, бодрящем спозаранку 3-го октября на отдельном участке Резервного фронта, представляющего левый фланг 17-ой стрелковой дивизии ополчения, появилась вылазная танково-моторизованная группа врага. Нетрудно было понять: противник первым делом ведёт разведку боем, нащупывая, по своему обыкновению, слабые места в системе нашей обороны явной целью её прорыва.

Здесь, в районе Латышей, где, как уже известно было в штабе фельдмаршала Клюге, закрепился на оборонительных рубежах 1316 стрелковый полк упомянутой дивизии, который подготовил и превратил этот населённый пункт в опорный узел сопротивления.

Немецкой бронетехнике не удалось добиться намеченной цели - проломиться у Латышей. Неоднократные попытки прорваться через окопавших ополченцев закончились безрезультатно. Такой устойчивости обороны от них гитлеровцы не ожидали.

Дальнейшие действия противника нетрудно было предугадать. Пытаясь найти другой подступ к осуществлению прорыва, штурмовая группа мотомехвойск врага метнулась в направлении другого населённого пункта -Анновки.

Сплошной позиционной линии фронта в ту пору, как известно, на московском направлении не существовало. Противнику в такой обстановке удалось пользоваться незакрытыми проходами, образовавшимися между оборонявшимися, и, зачастую не встречая препон, проникать в глубь обороны. Так случилось и тут. Немцы вошли в тылы наших войск охватывающим наступлением.

Между левофланговыми частями 17-ой и 21-ой стрелковых дивизий ополченцев разведгруппа немцев нащупала горловину, неприкрытую нашими войсками. В неё, как песок в огромных песочных часах, беспрепятственно и устремилась стальная лавина 10-ой танковой дивизии В. Фишера, который у фюрера ходил в генерал-майорах. Путь вражьим колоннам на Спас-Деменск был открыт.

Немцы словно возмещали какое-то упущение во времени напористостью и быстротой движения прямо к цели, не отвлекаясь ничем, производя адский вихрь на подмёрзших просёлочных путях, которых надо было держаться, чтобы с точки отправления прибыть в нужное место и в должное время. Претворяя в жизнь блицкриг, захватчики так спешили, что казалось не видели этого: на самой высокой постройке в нашей деревне, бывшем кулацком лабазе, вызывающе играл на ветру красный флаг Советов.

Прорыв противника в наш тыл шёл уже в полную силу. И не понять было даже развитому человеку, почему всё так произошло. Многие неискушённые жители деревни интересовались знать, куда и зачем так спешат авангардные силы прорыва. Нам, безусловно, трудно было разобраться во всём этом. Мы видели лишь внешнюю сторону события и не знали подлинной подоплёки его. В ту пору не было и общей уверенности, что мы отразим нашествие врага. Этот октябрь в грозном 41-ом году тянулся веком для всех

Едва только жители нашей деревни в заботе о собственной безопасности закончили во благовременье с устройством щелей, чем предпочли бы никогда не заниматься, во многом потому что они не приносили успокоения, как на её западной окраине, вопреки всем ожиданиям, разбушевалась фронтовая стихия: по заогородью что-то гремело, сверкало и взрывалось. Раздавался сухой и жесткий треск войскового оружия. Завязавшийся бой, правда, не имел той полноты ожесточения, которое немцы испытывали на себе, к примеру, в стенах Брестской крепости, где всё смешивалось, словно в первозданном хаосе: огонь, воздух и земля.

Деревня ощутила на себе первый удар войны. На малой боковой улочке, пристроенной к деревне, которую почему-то называли "посадом", горело несколько близко сходящихся изб и весь надворный пристрой к ним. Всё это, обгорев, стало разваливаться на тлившиеся головни. В место того чтобы стихать, треск выстрелов, взрывы ручных гранат, свист осколков всё усиливались. Даже в нашу общую копанку проник запах пороха и взрывчатки. А в самой деревне было много трескучей мотоциклетной езды, вызвавшей вблизи покинутых жилищ лай переполошившихся дворовых собак.

В первые часы полуночи как на околице, так и внутри деревни рекогносцировочной группе врага смело дала бой небольшая часть наших войск. Это была группа саперных бойцов из 43-ей армии Резервного фронта, которые решили оказать гитлеровцам сопротивление. И как только выяснилось многократное превосходство противника в силе, наши бойцы невольно прекратили единоборство.

Выглянув из убежища, я увидел в свете пожаров ретирующихся к лесу с места боя наших бойцов. Отходя под пулевой стрельбой, уцелевшие бойцы, унося раненых, перебежками перемещались к открытому для всех лесу, чтобы укрыться под его пологом.

Меня особенно заинтересовала группка бойцов, которые жертвенно прикрывали своими телами, наверняка, раненого командира. Некоторые из них, осадив себя на бегу, отстреливались или метали в наседающих немцев ручные гранаты. Особенно воинственно смотрелся один из них, за которым, видимо, водилось ремесло эквилибриста. С ужасающей ловкостью и изворотливостью он перехватывал на лету опытной рукой вражьи гранаты с длинными погремушечными рукоятками, и, как прислужник Вулкана, в которого последний в гневе швырял раскалённый докрасна уголь, отшвыривал их назад, в спешенных с мотоциклов преследователей.

Среди выстрелов и разрывов было слышно, как кто-то прокричал, насколько мог слышнее, на задворках деревни, видя, что гитлеровцы стали преследовать наших в предлесьи:

- Товарищи бойцы, бежите поглубже в лес! Вас горсть, а их много... У нас нет укрывателя, кроме леса, которого фрицы сами бояться...

Задержав взгляд на бегущих фигурках бойцов, я впервые понял, что лучшее средство самозащиты у них - это их собственные резвые ноги .

Ночь напролёт мы в состоянии крайней встревоженности высидели в возледворной яме с накатником из стволистой древесины, но мнить себя в безопасности ни в коей мере не решались. В такую тревожную ночь не разоспишься. Тем более, что то тут, то там возникали всполошные перестрелки, после которых воздух наполнялся звучной тишиной.

Бабушка пыталась молиться на сусальную икону Тихвинской божьей Матери с вербным веничком в киоте. К ней у нашей старушки проявилась большая приживаемость, как к богине своего пантеона.

Люди в деревне оставили свои избы пустовать, а сами перешли на житьё в земляные убежища. Свято чтившие родственные связи, которые нами возводились в семейную добродетель, мы укрылись в одной бесхитростной яме с дружной семьёй умершего брата отца. Семья состояла из вдовы умершего и трёх детей: Маши, Коли и Витьки, которые вошли в возраст ещё до войны. Наша почти совместная жизнь в ту пору шла и нам, и им на пользу. Будучи к тому же соседями, мы сжились, и одни другим были крайне необходимы. О немцах в то время носились противоречивые слухи: то они угрожают нашему краю опасностью захвата и оккупации, то утверждалось обратное - фронт до наших мест не дотянется. Теперь уже можно было предсказать с полной определённостью: в самом ближайшем будущем к нам сплоченной коалицией нагрянут фашистские оккупанты, самый враждебный в мире противник, который подло прикидывался "освободителем Европы". Но никто из нас не мог предугадать, как всё это произойдёт. Трудно было предвидеть, как всё обернётся!

Деревня всю ночь была на ногах. Эта октябрьская ночь не стала и для мня временем отдыха и покоя. Н е раздеваясь и даже не снимая обуви, я засыпал и снова просыпался. И мог унять лёгкого беспокойства по поводу того, что неизбежного не миновать.

На следующий воскресный день было 5-ое октября. На холодном предзорьи этого ярко занимавшегося дня бабушка вылезла из осыпистой утробы окопа и, оглядевшись с поднятой головой, заметно обеспокоенная, с глубокой тревогой сказала каким-то не своим голосом в глубь ямы:

- Лиза, Арина! Ничего не знаете?.. Немцы, которых все боимся, уже на подходе... Это не разведка, а само уже войско!

- Что теперь с нами будет? - настраиваясь на худшее, произнесла мама - Ведь к нам идёт неволя.

Закинув голову назад, бабушка затрясшейся рукой осенила себя крестом под молитвенный шёпот:

- Матерь Божья, возьми нас под свою защиту, иначе немчура закуёт нас в ярмо!

Она, видимо, подумала о том, как хорошо было бы, пока всё уляжется, очутиться где-нибудь в другом месте... подальше от наших заклятых врагов и переждать навязанный нам шабаш, как грозу или полуденный зной. Бабушка была бы не против и чёрной магии, которая сделала бы сейчас нас невидимыми в своём пристанище.

Я тогда не вполне осознавал роковую значимость этого нашествия. В детстве у меня, как, наверное, у многих мальчишек по беспечности и ограниченности разума, совсем не было ко многому страха. Какое-то время спустя по бодрствующим задворкам, где у всех семей были открыты землянки, из большой тревоги пронеслось в едином крике:

- Вот тебе на - нем-цы-ы!.. На нас идут силы фашизма.

- Они, они самые, таку-сяку мать!.. Что теперь?

- Понятно что: отражать нашествие...

Земляночная деревня пришла в движение. Да, тут уж ничего не поделаешь! К другой развязке события не приведёшь.

И вот оно, крайне нежелательное действо: войско...нещадное немецко-фашистское войско нежданного прорыва! К деревне с первыми лучами утренней зари открыто приближалась первая колонна авангардных войск генерала фельдмаршальского достоинства Фёдора фон Бока, пугая намерением с ходу взять Москву. Впереди мехколонны с треском и выхлопами мотокросса неслась мотоциклетная часть. За первой колонной упорядоченно, соблюдая тормозные интервалы, двигались однотипные, одна к одной, дизельные цуг-машины и бронетранспортёры с полевой пехотой и, в несколько меньшем числе, угловатые, словно сошедшие с мольбертов кубистов, танки панцерваффе и их родные детёныши - танкетки. В колоннах и впрямь шли малые танки "Т-1", пушечные средние танки "Т-III" и "Т-IV", тяжелые танки завода "Рейнметалл". Кроме названных германских танков, враг охотно использовал танки порабощённых им стран - Франции и Чехословакии, которые значительно усилили танковые войска Гитлера. С полуската дороги метались в глаза куски красной ткани на капотах автомашин и на башнях танков. Флаги или вымпелы с ярко намалёванной свастикой в белом круге, что просматривались издалека, создавая эффект военного празднества. Заметив их, мы однако не знали, что это означает. Разве лишь то, что они служили опознавательными знаками для их же авиации. А, может быть, одно сходилось с другим: их использовали и по случаю радости, вызванной резким прорывом на прямой путь к вожделенной Москве. Захват русской столицы всегда был одной из центральных задач любого вражеского нашествия.

Гитлер шел к покорению Советской России исторически сложившимся путём- через Смоленск к прославленной в русской истории Москве. Это был второй поход Гитлера на нашу столицу. В назначенный срок - 2-го октября 1941-го года - в крупное генеральное наступление перешли лучшие формирования вермахта - группа армий под общим названием "Центр". По приказу Гитлера эта сила, обуреваемая потребностью взять первопрестольную, должна была заполучить её до первых стуж. А затем, проведя в ней перезимовку, довести "этот чёртов город" до развалин древнего Карфагена и, осквернив его, затопить искусственным водоёмом. Ненависть к славянским городам немцы тогда не почитали за греховность.

По динамике движения мехколонн чувствовалось, что гитлеровцы, завладев путями к Москве и владея стратегической инициативой, спешили привести в исполнение свой наступательный план, названный эстетствующим Гитлером термином циклонически взбесившейся природы- "Тайфуном". О, как им хотелось достичь своей цели - взятием Москвы, не считаясь ни с чем, ознаменовать свой поход! Москва была тогда самым важным домогательством германской армии. Сейчас они были ближе к ней, чем в первый раз летом, в августе. Первое наступление на Москву было остановлено на рубежах Ельня и Ярцево, и отсрочено до взятия Рославля.

При самом почти въезде в нашу Осиновку гладко наезженный просёлок расходился надвое. С этой развилки мехколонны противника двигались уже разнонаправлено: одна дорога тянулась через деревню прямо на Спас-Деменск, другая - с развилья шла к Варшавскому шоссе, как главному и прямому пути к Москве.

Деревню сразу наполнило многошумьем.

Передовая колонна ходко, без всякого замедления, не слишком утруждаясь волынистой разведкой и не проявляя себя боевыми действиями, свернула на Спас-Деменск. За ней устремились другие. Чувствовалось, что спешность их хода диктовалась соображениями оперативного характера. В спешке оккупанты даже не потребовали, чтобы деревня в качестве искупительного жертвоприношения выдала, указав поимённо, своих коммунистов.

Вопреки тому, что можно было предположить о гитлеровцах, сделавших поворот на Спас-Деменск, так это то, что в первую очередь они были ориентированы, как узналось позже, на Вязьму, а уж потом на Москву.

Направляясь туда поколонно с юга от Спас-Деменска и с севера от Холм-Жерковского, танковые и моторизованные корпуса неприятеля, как это уже бывало и раньше, заранее предвидели, что из этого выйдет. А вышло так, что через малое время пять наших армий Западного и Резервного фронтов попали в очередной "котлище".

Как плохо кончилось столь удачно начатое под Ельней и Ярцевом!

Теперь, при одном воспоминании о том, что все эти мехколонны представляли, образно говоря, южную половину клещей, мне становится как то не по себе. Да и наши взрослые люди тогда толком не знали, что говорить по этому поводу.

Сосредоточенный в районе Рославля, 46-й моторизованный корпус, в состав которого входила 10-я танковая дивизия генерала Фишера, иногда перегруппировываясь на ходу, на форсированном режиме двигалась по торным подмёрзшим просёлкам. С выходом к Спас-Деменску и его захвату, силам прорыва следовало резко повернуть на север, в сторону Вязьмы. Этот город подлежал быстрому захвату. Участвуя в операции "Тайфун", дивизии, как выясниться позже, предстояло замкнуть кольцо внешнего окружения вокруг советских войск у Вязьмы, встретившись с 7-й танковой дивизией генерала Г.фон Функа.

Теперь, когда я вспоминаю объятые голубоватым дымом выхлопов колонны и пытаюсь оживить в памяти их силы и средства, во мне рождается вполне уверенное предположение:

"А не их ли внезапное появление у Юхнова так ошеломило тогда товарища Сталина, народного комиссара обороны?! Должен ли он был сделать из этого вывод, что это непредвиденный прорыв, подставивший под удар Москву как со стороны Варшавского, так и со стороны Минского шоссе".

Потоки вражеской техники, неослабно идущей полным ходом, захлестнули к утру обе дороги. Чем сильнее и устрашающе ревели моторы и лязгали гусеницы, тем грознее представлялись силы неприятеля. На танках были чересчур большие кресты, как встарь на домах рыцарей-крестоносцев, и выходило, что Гитлер, набрав большую силу в лице панцерваффе, крикливо выставлял напоказ и эмблемы её армий и корпусов. На Вязьму и Москву шла такая лавина штурмовых войск, какой, казалось, не бывало не только в наших местах, но нигде и никогда в мире. Этот кажущийся столь сильным вермахт, думалось, подавит нас своей многочисленностью и передовой смертоносной техникой, специально созданной для агрессий. Никто не в состоянии, казалось, приостановить его дальнейшее вторжение. Словом, их сила видна была всем.

Как было не сникнуть и в тоске не спрашивать про себя: "Разве таких победишь? Вся их большая армия не знает пеших переходов и перемещается в автомашинах и бронетранспортёрах". Этот вопрос сам просился на язык при виде сосредоточенно двигавшейся, сведенной в мехколонны боевой техники. Среди средств передвижения одних мотоциклов в два седока чёрт те сколько!.. И на каждой боковой прицепке ручной пулемёт в рассошку вставлен... И так быстро следовавших один за другим с очевидным для всех победным величием!

Всё, что имело какое-то отношение к немецкой армии, должно было наиболее эффективно демонстрировать её мощь и устрашать настолько это считалось, по их меркам, необходимым.

Даже самый худосочный плюгавец, которого авантюра Гитлера оторвала от лакейской метёлки и посадила на мощный армейский мотоцикл, должен был изображать воинственного завоевателя, рвущегося к новым победам. Как много было в нём фанаберии и агрессивного самодовольства! Как и каждый из них, он видел себя в ореоле героя и поработителя Европы. Он чувствовал, что растёт в собственных глазах.

Это было отборное войско, состоявшее из удачно развоевавшихся вояк высоких доблестей. Война стала образом их жизни. Кроме "железных крестов" и медалей за победы в европейских блицкригах, на многих из них были более доступные всему вермахту овальные знаки доблести, покрытые серебрением: "общештурмовые пехотные знаки" и "пехотные штурмовые знаки". Многие потомки Зигфрида были пожалованы и ещё одной регалией, представляющей собой миниатюру дополнительной боевой награды - серебрёным штурмовым перстнем "Ostfront".

Будущие осаждатели Москвы истуканно сидели в кузовах и дремали с открытыми глазами. В каждом грузовике по тридцать полусонных стрелков.

Ещё обеспеченные добротным питанием, они являли собой вид откормленных и уверенных в себя завзятых вояк. Одинаковые образ жизни, униформа, каски кинжальной стали приводили к тому, что создавался эффект одноликости, словно это были звенья одной и той же цепи. За их плечами были зло и беды, которые они, сыновья колбасников и пивоваров, тупые и косные до кретинизма невежды, чинили на европейском континенте. Это была молодежь, перед которой, по словам их фюрера, "содрогнётся весь мир".Преднамеренное насилие и бесчинства по личной склонности становилось в вермахте общим делом, что и было доказано нашими военными историками. Часть войск немецкой армии выделялось для рассылок по карательным целям. Каждый из участников "Дранг нах Москау" уже строил из себя завоевателя страны "млека и курок". Не знавшие истории нашей страны, о своём поражении они в ту пору и не думали. Их привлекала святая златоверхость закрытых церквей нашей столицы. Уверенные в её захвате, они заранее, как мы сами видели, оттачивали свои тесаки, чтобы соскабливать ими позолоту с церковных куполов. А потом, едва уцелев, некоторые из них на собственной шкуре испытают, что это значит- ходить походом на Москву.

Чтобы обладать осведомлённостью, необходимой для истолкования всего, шумно и дымно проносилось по деревенской дороге, надо было всё переглядеть своими глазами. Поэтому старики и дети были первыми, кто отважился вылезти из своих убежищ и, по молчаливому соглашению, поспешить к дороге. В ту минуту, когда мы оказались на её обочине, по ней проносились мотоциклы с пулемётным вооружением.

- Und nun drauflos! - выезжая из деревни, подал, бравируя, крикливую команду проносящийся мимо запылённый гитлеровец, что означало в переводе на русский язык: "Теперь вперёд! Гони вовсю!"

- Moskau - kaput! Stalin - kaput! - привстав в прицепной коляске, надрываясь, грозился другой сокрушитель европейских столиц. - Vir fahren nach Moskau! (Мы едем в Москву!). Immer feste druff! (Жми! Поддай жару!).

Никто из них и думать не думал, что случится как раз обратное! Захват Москвы казался им уже свершившимся фактом. Да и сам Гитлер загодя провозгласил её завоёванной и, главным образом, подлежащей уничтожению. В служебном дневнике генерала Гальдера есть запись от 9 июля 1941-го года: "Твёрдое решение фюрера - Москву и Ленинград сровнять с землёй".

- Считайте, что мы уже взяли Москву, - присовокупил третий заученную накануне русскую фразу. И хотя становилось всё легче поверить в то, что столицу Советов и впрямь могут взять немцы, один из наших стариков, раздосадованный их торжеством, во всю полноту голоса отозвался:

- А вот и нет... Вам там покажут метлой на погост невостребованных прахов.

- Кукиш им под самые ноздри, а не Москву! - слышнее прокричал второй стариковский голос. - Этому Красная Армия не даст сбыться!..

Остальные посылали им вдогонку троекратные проклятия.

Из-за успехов всех предыдущих походов гитлеровцы уверовали в слепую удачу и на Востоке более надёжнее, чем раньше...

Делегация жителей деревни, разумеется, не вышла встречать непрошеных пришельцев с дрекольем в руках. Уже на втором часу оккупации, не нажить деревне большую беду, те, кто составлял самую старшую часть семей, не желая того, пошли на поклон к оккупантам, своим "освободителям". Немцы привыкли к тому, что люди, встречающие их, с ложной покорностью выносят их присутствие, привыкли замечать, принимая, как должное, их реакцию боязни.

Наши люди были принуждены унижаться, раболепно учтиво сгибать шеи, принимая это как роковую неизбежность. Глядя на жалкое сборище старых людей, подались на околицу деревни подростки обоих полов и, как нетрудно догадаться, некоторые из вдовых молодух и вездесущих детей. Я не мог противиться их общему желанию. Так оно и было: любопытство оказалось куда привлекательнее и сильнее, чем инстинкт самосохранения. Больше всего здесь оказалось старух. Хотелось бы им быть в стороне от всего этого, но взрослый народ помоложе наотрез отказался от личного участия в этой вынужденной затее. Выказывать немцам непочтительность с подчёркнутым презрением и холодностью никто из нас не решался.

И так как победителей не принято встречать пустыми руками, то пожилые миряне взяли из красных углов старые родовые иконы, которые не переставали держать у себя в избах даже в то безбожное, и, крестясь и читая на ходу молитвы на искажённой латыни, пошли встречать хлебом - солью "освободителей". Так уж повелось, что на улице ничего не может произойти, чтобы не собрался народ, движимый притягательной силой любопытства. Приняв на себя лицемерный вид покорности и смиренности, наши люди встречали их хоть и квашеным, по-славянски круглым хлебом с солью на деревянном блюде с вышитом полотенцем, но молча, без всякого оживления, даже с какой-то отстранённостью. Немцы окидывали нас ничего не значащими взглядами, что не трудно было определить: мы для них не люди, а приматы.

Почти сказочно драматизируя ситуацию, к толпе подъехала, восседая верхом на выхолощенном козле, древнем покровителе урожая, составляющем всё её общество, на удивление безобразная обличьем в своём старчестве женщина. Вся жизнь этой не имеющей семьи бобылки, по которой давно уже плакала богадельня, была драмой одиночества. Когда я захотел изобразить её с помощью какого-либо исторического сравнения, я убедился, что она ни с кем из римского списка святых, кроме самой себе, не ассоциировалась в моём бедном литературном воображении. У этой увечной старухи, доживающей последние дни своей земной юдоли, как говорили в деревне, "отсохли" обе ноги.

Негласный козлятник из Старолесья, её дальний родственник, бортничавший якобы на партизан, позаботился о том, чтобы она стала обладательницей его матёрого козлища. По её просьбе подростки на выпасах выездили для неё косматого, как лесной кабанище, козла в верховое животное, бесполое и никому уже не грозившее рогами. Мастера по седлам, даже шорника, в деревне не было. На какой-то погорельщине подростки нашли седельный остов и обтянули его войлоком и коленкором. Седло получилось впору, как по мерке, да и козёл, кажется, к ней привязался.

Всегда пребывающая в штопаном затрапезе, на этот раз она была благочестиво одета в духе русской старины: повойник, тёмный сарафан старого шитья и залежалая плюшевая кацавейка, словно взятые напрокат из музея дореволюционного захолустья. Её появление в толпе внесло добавочное смятение.

- Прокловна, зачем ты тут со своим козлом?.. Не мудрено, если немцы о тебе за одну наружность плохо подумают и... уличат в сношениях с нечистой силой,- с опаской сказали ей в один голос наши женщины, так как предвидели возможность такого поворота дела. - Тебя ведь козёл на себе таскает... А вдруг немцы подумают, что это не сильно откормившаяся особь козла, а сам дьявол. Среди них ведь много дремучих суеверов, начитавшихся старонемецких мистиков.

К собравшейся толпе вдруг, как назло, с мерным рокотом свернул и подкатился, шипя на тормозах, запыленный "опель-капитан", бывший частью транспортной колонны. Из подруленного авто чопорно сошли, держа перчатки в руках, трое напомаженных офицера немецкой армии. Это были националистически высокомерные, мнящие себя сверхчеловеками чистокровные немцы, чей внешний облик, словно на подбор, был сходен по основным особенностям - белобрысости, высокому росту и журавлиной длинноногости. Будучи мистически настроенными католиками, они к тому же, как оказалось, были сторонниками германского колдовского учения и демонологии. Германия этого времени - страна проникнутых мистикой людей, гофмановской и всякого рода иной грешной нечисти, волжбы и колдовства, шабашных оргий и диких пиршеств ведьм на вершинах Броккена, а теперь вот и движения "оккультного нацизма" в виде полузакрытой организации "Аненербе".

Немецкие офицеры оказались фашистами худшей разновидности- милитаризованными мистиками иезуитского воспитания. И были они, мягко говоря, не совсем трезвыми. Они сочли эту усохшую до костей русскую старуху, гротескно восседавшую на объезжанном и подсёдланном козле, что она точно воспроизводит собой классический облик ведьмы из подвала вестфальского замка Вевельсбург - скрюченная, клыкастая, в бородавках и с запавшим ртом. Им казалось, что деревенской ведьме не хватает прутяного помела, чтобы подняться в поднебесье.

Легко вообразить себе, с каким волнением наши люди определили опасность, которую представляло среди упрямых немецких суеверов ведьмообразие нашей старухи.

В ней они непременно увидят страшный для себя знак. Или уже можно было поверить в то, что немцы увидели и не давали себе труда скрывать это. Они, наверняка, решили, что эта уродина на чёрном, с раздвоенным носом и кольчатыми рогами, козле - дурное предзнаменование: их второй поход на Москву будет не удачным и на этот раз. Они в своём "оккультном рейхе" по-арийски цепко держались за стародавние причуды, которые давно отжили свой век и почти везде отошли в область предания. Далеко не все в тогдашней католической Германии, чьи баллады и сказки пестрят упоминаниями о колдовских силах, сходились на том, что мистическим учениям, магическим формулам давно уже пришёл конец. Однако, большинство из немцев, каких только можно было встретить в "Третьем рейхе", этого никогда не хотели понять. Казалось, немецкая наука не может совладать с проблемой этого таинства - мистикой. Впрочем, как уже говорилось, война и мракобесие приподняли в стране дух суеверия. О таких вещах нам уже тогда приходилось слышать.

- Конечно,- отозвался другой оккупант, в котором была тоже изрядная доля мистики.

- Бабуш, что сказали немцы?- вкрадчиво и боязливо поинтересовался я у своей бывшей нянюшки.

Та ответила, что первый назвал нашу Прокловну без всяких улик ведьмой на чёрном козле, а второй подтвердил это.

Абсурдные мистики из оккупационных войск с явной издёвкой и озлоблением глядели на оторопевшую старуху на козле, один из них, с хорошим знанием нашего языка, громко изрёк:

- Женщин дурных намерений к большой дороге подпускать нельзя. Ради чего вы прибыли именно к той дороге, на которой происходит публичное зрелище прорыва наших войск к Москве?

- Чтобы оценить, каковы на мой погляд гитлеровцы, - тут же прореагировала ржавым скрипом всадница козла. - Чтобы выбраться к людям мне пришлось оседлать бедную животину.

К трудному русскому языку немецкий офицер прибегал, видимо, могу

- Кто из вас может засвидетельствовать факты и чары её колдовства? -обратился к толпе, указывая на козовладелицу, всё тот же одержимый злом на всё русское ариец, который ещё держался за старые истории о кознях ведьм.

- Я могу за неё поручиться, господин офицер,- не совсем уверенная в том, что слова её послужат Прокловне достаточным оправданием, произнесла её соседка. - Ничего колдовского от неё не может исходить... Нет, вопреки всему, что о ней судачат, она не ведьма... У неё нет ни шабашной мази, ни чёрных кошек, ни метлы. Я никогда не видела её в вывернутой одежде. Да её в деревне никто за ведьму и не считает. Был у нас, заклинатель бесов, крещёный еврей, так он мигом куда-то улетучился, когда прослышал о вашем прорыве.

- А кто же она тогда, если не подозревается ни в связях с павшим ангелом, князем Тьмы, ни в других кознях? Мы ведь сразу заметили, что к её недобродетельному виду присматриваются, как к одиозной исторической фигуре. Может быть это мадам Брежковская, бабушка русской революции, которой захотелось жить по указке нашего жида Маркса, - явно ради балагурства выдаёт натянутую шутку этот остряк, обернувшись к стоявшим позади сослуживцам, ставшим главными фигурами этой сцены. Те подобострастно засмеялись его наспех придуманной остроте. Один из них, подавляя отвращение, заглянул, словно скотине под хвост, старухе в дряблое лицо. Теряя светский лоск, он принялся трунить и злословить над нею и её козлом. Это ничего хорошего ей не сулило. Они могли разделаться с нею, как им угодно.

Уловив в лицах чужаков признаки явной издёвки и ещё чего-то в этом роде, Акулина Прокловна в открытую взроптала и вознегодовала на них. Имея понятие о человеческом достоинстве, она обрела уверенность в себе и первая мысль, которая напросилась сама собой, была досадить насмешникам.

В ту пору это было отнюдь небезопасно.

-И что это вы на меня навязались?- исполненная, без преувеличения, нерассуждающей решимости, разъярилась параличная старуха.- Чего хотите?

Выведенная из терпения, она не может этого снести и взрывается, вознегодовав:

- Я не мадам Брешковская, а Акулина Пенкина, старая, ничему не учёная богоотступница, предавшаяся нечистой силе. Я, в самом деле, людская беспощадная ведьма из всех, каких знал свет. Я злая чародейка, наделённая от родителей магической силой. Мне под силу всё в мире перевернуть с ног на голову.

Осмелясь быть отважной перед лицом врагов, она всё это так и сказала. При этом Акулина Прокловна вовсю напрягла свои голосовые связки: говорить во всеуслышанье куда тяжелее, когда вокруг нет даже относительной тишины.

На немцев этот глуповатый довод сильно подействовал: в тёмной, межеумочной мистике они, вряд ли, отставали друг от друга. Большинство из них, как и эти трое, словно больные эпилепсией, чувствовали на себе действие сверхъестественных сил. Можно было положительно утверждать, что носители этого предрассудка оказались куда более мистичнее, чем представлялись нашим людям поначалу. Интерес к мистике, во мрак которой погрузились немцы, в войну принял у них воинственный характер. Германия превратилась в страну религиозно-мистических обществ, оккультных и сатанинских сект. В ней было полно всяческих парапсихологов, магов, ясновидящих, колдунов и прочих любителей всякого рода неразберих. Даже в окружении Гитлера вращался в качестве "ясновидящего" эстрадный фокусник, лжепророк Эрих Гануссен, негласный еврей, выступавший в цирках и балаганах довоенных польских кальварий.

Захваченная необычностью происходящего, наша старуха стала повторно заявлять свои права на то, что она всё-таки всамделишная ведьма.

- Вот как! - в силу изрядных задатков мистики произнёс русскоговорящий по необходимости немец. - Ведьмовские проделки, видно, за тобой, старуха, водятся.

- Ну а как же! - тревожась о себе, заговорила Прокловна. - В майские кануны, как водится, я всегда летала на своём метлоходе на Лысую гору под Киевом и однажды сделала ночной залёт на ваш пещерный и дымный, как помнится, Броккен...

Вся наша толпа замерла, ожидая готовящейся развязки.

Продолжая свой монолог, она публично, при всех образно сказала в некоем помрачении рассудка:

Наполеона в своё время неистово тянуло к златоглавой Москве. Вашего Гитлера, иродову душу, тянет наведаться в неё, аккурат как медведя к нерестилищу или сладкому пчёльнику. Спешите, спешите к золотым маковкам!.. То-то я напущу на вас порчу, как на кочетов и глупых кур... Я спроворю всё, чтобы святое небо не соблаговолило вам в брани за наш стольный град.

Говоря это, она уже не старалась спасти от гитлеровцев свою хилую, уже никому не нужную жизнь. Ах, какой она должна была чувствовать себя всемогущей, назвавшись чуть ли не вселенской ведьмой! А что за этим могло последовать, она на это по-пропащему махнула рукой.

- Устами этой старухи говорит сам дьявол! - сказал один из пришельцев, в котором учёная премудрость сочеталась с оккультизмом. - Она подобие макбетовской ведьмы.

Развязка её отношений с мистиками откровенной кровожадности была бы чрезвычайно трагична: иначе они и не поступали. Гитлеровцы непременно разделались бы с ней и её козлом по большому счёту, если бы в это время ни началась страшная суматоха и в деревне, казалось, поднялась целая буча.

А непосредственной причиной послужил наш одноместный, порядком устаревший "И-15", имевший дерзость именоваться штурмовиком. Самолёт где-то зашёл в хвост немецкой колонне транспортных средств и, вместо того чтобы пустить в ход своё бортовое оружие, прошёл над нею, завывая и занижая полёт. Всё это указывало на то, что лётчик целиком истощил боезапас, как оно обычно бывает, и ему нечем было "проштурмовать" вражью мехколонну на деревенской дороге.

Видя, что штурмовик снижается на неё, наши люди в испуге бросились в стороны - шум, крик, перекрывший даже дизельные выхлопы. А штурмовик не открывал огня... Зависал над колонной и не стрелял с борта!

Немцы в ту же минуту смекнули, что к чему, и удачно воспользовались заминкой. Зажигательная очередь из мобильной зенитной установки, которыми немцы прикрывали на марше свои мехколонны, отожгла у самолёта задымившийся хвост. Полутораплан тридцатых годов свалился на крыло и, отлетев немного в сторону от дороги, ринулся к земле.

Вначале я по недоумию решил, что наш подбитый "И-15" предпринял штурмовой заход на вражью колонну. Это было, однако, не так.

После хлёсткого удара о поверхность земли самолёт расчленился на отдельные составные части.

Когда мы- я и мои сверстники- прибежали к месту падения "ишака", там уже побывали фашисты. У погибшего лётчика не оказалось ни прихваченной с собой медальонной трубочки, ни компаса и наручных часов, ни тем более личного оружия. С его головы был снят в качестве победного трофея шлем с защитными очками, а с ног заодно сдёрнуты и сапоги. Один из подлых немцев, попирая труп ногой, кощунственно помочился на мертвеца...

Резвый и попрыгунистый по младости козёл, взбрыкнув от испуга, совершил прыжок и понёсся тряской припрыжкой на задворки деревни. Старуха, ещё не привыкшая джигитовать на нём, хотела удержаться на спине козла, чтобы тот не сронил её с себя, но потеряла равновесие и едва не хлопнулась наземь. Она бы и упала, если бы двое наших подростков, проявив немалое проворство, ни удержали её от неминуемого падения, поймав на лету...

Когда яркое, но негреющее утреннее солнце на виду у всех взошло над землёй, из проезжающих немецких автомашин разнеслась коллективная песня, способствующая, очевидно, по силе своего воздействия к возвышению духа. Её пели, расстегнув мундиры, не только на постоях между боями, но и при дорожной езде. Голоса любящих пение немцев крепчали, становились всё громче и песня из фашистского репертуара, единодушно взятая в несколько голосов, тенденциозно взнеслась под самое поднебесье. Солдатские голоса слились в сплошной хор. Так, под воинственный распев, проезжали гитлеровцы по нашей оккупированной деревне. Певцы были не только навеселе от австрийского фольксрома и французских сортов вин, но и в певческом ударе.

- Распелись, как цыгане,- сказал наш старичонка Евлан. - Те в голод всегда распевают таборные песни.

Наши люди, понятно, ввиду иноземности песни, не имели даже слабого понятия о чем в ней пелось. По тону песни подвыпившей солдатни они только и поняли, она не из репертуара разлюли малина. Прокомментировать услышанную песню, дышащую агрессией, вначале было некому. Область военной лексики, используемой в песне, была совсем незнакома нашим учительницам начальной школы.

- Чувствуется, что это утренний гимн войны, - уверенно определив дух песни, сказала одна из них. - А больше о ней я ничего сказать не берусь.

Учительница оказалась отнюдь не таким знатоком немецкого языка, как думали о ней другие.

- Кто у нас бывал промеж немцев? - спросил дотошный Евлан.

- Гаврик и Громиха, - ответили ему. - Но она жила больше среди немок. Завидев вдруг Гаврика, Евлан на шатких ногах подковылял к нему.

В предыдущую мировую войну Гаврик Рыженков воевал на её фронтах, проходя службу в артиллерийских войсках, заслужил георгиевский крест, а к концу войны был пленён. Пробыл три года в плену у проигравшей кампанию кайзеровской Германии, служа швейцаром в шинельне.

- Гаврюша, ты понял о чем пела проклятая немчура?

- Им, солдатам, нравится, что гитлеровская разбойня всё может. Вот и горланят... эту фашистскую песню. Пели о том, что возьмут в руки меч Зигфрида и завоюют весь мир. Другими словами, всё вселенское станет германским.

Гаврик прослушал пропетую песню и, сделав перевод одной только строки её текста на русский язык, дал ей неплохую перефразировку. Толкование бывшего пленника рейхсвера показалось довольно правдоподобным, и наши люди возгордились им по праву. Только маститый переводчик мог бы понять о чём подробнее пелось в этой воинственной, без оркестрового сопровождения, песне, но где его было взять.

- По большому счёту война только начинается... - вновь пророчески заговорил Гаврик. - Как бы самому Гитлеру не запелось: "Зачем я шёл к тебе, Россия..."

Те, кто живёт до сих пор в Спас-Деменском районе хорошо помнят прорыв немецко-фашистских войск к Вязьме и Москве. Проезд войск неприятеля к этим городам являл собой тяжёлое, но не забываемое зрелище. Трое суток подряд нечленимо, сплошным потоком, неослабно двигалась по подмёрзшему большаку на Спас-Деменск вражеская боевая техника, в том числе и затрофеенная почти со всей Европы. Просто ошеломительно, каким количеством её располагал нахрапистый противник в начальный период войны! Трудно было быть равнодушным, стоя на улице или видя через окна, выходящие на дорогу, как торопливо проходили через всю нашу деревню колонны из состава совершающих прорыв моточастей немецкой армии. Наша ребячья компания рассматривала вражьи колонны, пока не иссякло настороженное любопытство и у каждого из нас ни зарябило в глазах от чужой машинерии: на неё глядеть- не переглядеть. Увиденного нами было достаточно, чтобы иметь представление о противнике. После проезда его техники избы в деревне стояли с густо запыленными окнами. Солнечный день сквозь них казался сумеречным.

Тому, кто хоть раз проезжал по этому стародавнему большаку на Спас-Деменск, теперь трудно было его узнать. До этого хорошо набитый и проложенный по твердому, а не скважному, грунту большак, по которому только что прошли мехколонны врага, представлял собой неэстетичную картину. Он был теперь почти до ухабин разворочен гусеницами, колёсами и опалён горячими выхлопами газа. К тому же он надолго пропитался смрадом моторного топлива и газойля.

Прорвавшаяся солдатня по обеим сторонам пути набросала всякий отбросочный хлам, по-ихнему кламоттен: апельсиновые корки, тускло блестевшие жестянки из под бельгийских и голландских консервов, коробочки из-под итальянских сардин, помятая фольга, клочья гофрированной бумаги, принадлежности нравственного растления и другие отброски за ненадобностью.

В немецкой армии табакокурением злоупотребляли в гораздо меньшей мере, чем в нашей. Запрещено было курить лётчикам, эсэсовцам, членам национал- социалистической рабочей партии. Солдатам вермахта выдавали не более шести сигарет в день, самых ходовых среди них "Прима", "Юно", "Аттика". Именно поэтому в отринутой разбросанности хлама смятых пачек пайковых сигарет было крайне мало. Зато без числа валялись тощие журнальчики с фигурками женщин в порочном изображении, что свидетельствовало о пристрастии солдат ко всему неприличному и непристойному, их душевной пустоте.

Провозимая солдатня, во имя потребности облегчить брюхо, так загадила кюветы, что они превратились в сплошную испражняльню.

На большаке, казалось, ещё не остыли следы их передвижения.

В одном месте была то ли выброшена, то ли откатилась от дороги ёмкостная, как из молдавской харчевни, бочка.

- Ты смотри, дубовая... - определил её клепочную природу Витька. - А что в ней было? Пахнет вроде вином... Откатим её в ухоронное место, а в деревне найдём ей какое-нибудь применение.

По обочинам дороги валялось много и пустых бутылок из-под выпитых в машинах вин, преимущественно французских: шампанских, бургундских, орлеанских. Дисциплинарной установки: не злоупотреблять спиртным, спиртным, особенно во время проведения боевых операций, в вермахте, в ту эйфорическую пору, видимо, не было. В солдатах тогда ценилась практическая сила алкаголя. Оккупанты ощущали и вели себя, как на военизированной прогулке. Это не стало непреложным правилом и впоследствии, когда дела в вермахте непоправимо пошатнулись и немецкая армия уже не держала инициативу в своих руках. Имеются, как говорят бывшие фронтовики, свидетельства тому, что под влиянием опьянения командных выпивох был сорван ряд наступательных операций.

С замусоренного большака я принёс домой пустую бутылку с механической укупоркой из белого фарфора. В самой деревне пришлось убирать с дороги раздавленных взрослых собак, кур и даже расплющенные останки какого-то неопознанного человека в вольной одежде. Кто был этим несчастным бедолагой, так и осталось невыясненным.

По прошествии трёх суток весь наш край был попран врагом и оказался в черте ещё неустоявшейся оккупации. Наш район был объявлен собственностью вероломного рейха. Вот так: родной край, в котором родились, мы уже не вправе назвать своим. Одним своим приходом, реваншем и оккупацией немцы изменили ход нашей жизни. К тому же нашим людям дано было понять, что данный им от рождения уклад жизни заменяется новым жизнеустройством - водворяется клятый "орднунг", нарушавший целый ряд средневековых хартий вольности. И сразу все почувствовали себя превращёнными в рабов. Людям вернули прошлое, загнав в ярмо порабощения с принципами фашизма. Насадители нового порядка угрожали, что уличённые в его неприятии, будут в назидание другим расстреливаться или караться смертной казнью через повешение...

Наступила пора бесчинств, насилия, грабежей, расстрелов, положить конец которым было некому. В районах, куда прорвались немцы, заняв большую территорию Смоленщины, в начале 1942 года стали образовываться партизанские края. Партизанское движение у нас в районе имело, однако, слабое проявление: район был постоянно забит пехотными войсками противника. Наряду с полевыми войсками вермахта в районе появилось эсэсовское формирование. Мясники из Бранденбургской провинции "имели пребывание" в окресностях Спас-Деменска: деревнях Ползы, Проходы, село Павлиново. Кровавые сынки Гиммлера появились там, как черти из пекла.

Иногда приходилось слышать, что на территории района действует партизанский полк Ф. Гнездилова, но самих партизан видеть нам не приходилось. Ходили слухи и о начальнике райотдела Е. М. Фирсове и его сотрудниках, которые в первые дни оккупации провели ряд диверсионных актов на тракте Спас-Деменск - Нестеры. Вскоре все вокруг узнали, что энкэвэдэшники, а заодно с ними и председатель Спас-Деменского райисполкома Н. Р. Романовский были схвачены гестапо и казнены.

Судьба моего папы на два года стала неопределённой: за этот период времени мои пребывающие врозь родители не возобновляли эпистолярный обмен письмами. Издавна примечено в народе: тяжкое время всегда кажется долгим.

- До чего переменчив дух времени!.. - с тоской сказала моя мама.- Я родилась в смутную царщину, неплохо жила при Советах, когда всё стало утрясаться, а теперь вот придётся прозябать при новом порядке. Они считают, что мы сотворены природой, как черви, а они, как божества...

Бывший в деревне колхоз был переименован в "Дер оффентлихе Хоф" - "Общинный двор". Сторонников жизни на общинных началах среди местных жителей оказалось в немалом числе. Сделать деревню общим двором с распределительной системой по едокам - единственный выход в условиях войны: для семей без мужчин, нёсших службу в вооружённых силах, - это был, наверняка, залог выживания. И потом, общинникам, помимо всего прочего, легче было проявлять друг к другу участие в повседневной жизни.

Немцы не вывели из руководства колхозом прежнего вожака, так как он был беспартийным и никогда не носил галстука: он был человеком старой формации.

На первой поре оккупационная власть воздержалась от ликвидации колхозной системы исключительно из-за того, чтобы предотвратить перебои в источниках снабжения своей армии, лучше удовлетворять потребности имперского хозяйства за счёт новоприобретённых "жизненных пространств".

Хорошо зная провинциальную действительность, Дмитрий Иванович, очень полезный для деревни, изъявил готовность занять место негласного руководителя патриархальным "общинным двором".

По распоряжению волостных управ, сразу началась строгая принудительная регистрация всего населения подряд для учёта и исчисления налоговых выплат.

Порушены были государственные и общественные учреждения. Отменялось марксистко-ленинское учение и действующее законодательство, связанное с советской властью. Повсеместно распространилась система заложничества, известная с древнейших времён. Гитлеровцы слов на ветер не бросали. У них было особое установление на этот счёт: за одного убитого солдата или нижнего чина немецкой армии каратели подвергали смерти сто местных, подчас вовсе непричастных к убийству. Этому в районе, говорят, бывали примеры, что, однако, представляется маловероятным.

Тех, кто укрывал у себя партизан или окруженцев, постигала такая же участь. Для устрашения населения казни при этом, как повелось у гитлеровцев, проводились принародно.

Покорённых крестьян района предвидено подвергли налогообложению. Так как немецких марок ни у кого из нас не было, то налог взимали в советских рублях: подворный налог (120 руб.), налог с каждой трудоспособной души (150 руб.), дорожный налог (30 руб.), налог с коровы (100 руб.), свиньи или овцы (50 руб.) Денежный налог взимался даже с собак и кошек, с каждой дымовой трубы. Для нас ещё не были введены хлебопоставки, взамен которых оккупанты давали крестьянам керосин, соль и спички.

Мы стали жить на всём своём, без благ цивилизации. Зная по прошлому, что войну, как всегда, сопровождает голод, наши люди всё зерно, полученное от колхоза на трудодни, устроив тайники, запрятали в землю по разным сухим укромьям.

Обеспечив в какой-то мере своё существование, жители нашего "общинного двора" ждали прихода зимы.

На дворе стояло невзгодное предновогодье.

Оставить комментарий © Copyright Мироненков Александр Александрович (prohor_2008@mail.ru) Размещен: 01/08/2015, изменен: 01/08/2015. 49k. Статистика. Рассказ: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: На страницах рассказа повествуется о втором походе немецкой армии на Москву, уже не через Смоленск, а со стороны Рославля, по Варшавскому шоссе и вдоль него. Главный эпизод зарисовки - выезд на чёрном козле старой увечной женщины к большаку, по которому проходили мехколонны противника. Немцы принимают старуху за ведьму, что спасает её от расправы. Уважаемый читатель узнает об этом, если прочтёт эту зарисовку.

Мироненков Александр Александрович : другие произведения.

Утро пришествия оккупантов