Миронов Вячеслав Николаевич : другие произведения.

Я был на этой войне. Гл.7-12

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 6.63*22  Ваша оценка:

7

   -- Помощь медицинская кому нужна? -- к бойцам подошел доктор, капитан медицинской службы Женя Иванов. Интеллигентнейший парень, умница. Высокий, худощавый. В очках, усатый, бритый череп, очень он напоминал известного певца Розенбаума. Бойцы дернулись, отворачиваясь от врача.
   -- Ничего не надо! -- Пассатижи отстранился, но доктор в присущей всем врачам манере схватил его и развернул к себе:
   -- Тихо, больной, не дергайся, а то я сам тебе ненароком сломаю что-нибудь. Так, так, кости и перегородка на месте, жить будешь, а если помрешь, то вскрытие покажет причину смерти столь юного и прекрасного создания.
   -- Пойдем? -- спросил Зубастик у окружающих его офицеров.
   -- Давай.
   Я скомандовал и указал пальцем на Бадалова и Пассатижи, а также на саперов:
   -- Вперед, мы прикрываем, сильно не задерживайтесь, если много мин, с нас достаточно одного прохода, чтобы только войти и выйти. Господа доктора, вы готовы?
   -- Ес, сэр! -- за всех докторов ответил Женя.
   Мы двинулись в колонну по одному, озираясь и прикрывая спины друг друга, готовые в любой момент рассыпаться и занять круговую оборону. Со стороны оставленной техники никаких звуков, кроме гула работающих двигателей БМП.
   -- Женя, -- догнал я доктора Иванова, -- Юрка просил посмотреть таблетки, чтобы не пьянеть.
   -- Есть одно радикальное средство против опьянения, знаешь, какое?
   -- Не пить вовсе?
   -- Точно! Ты знал?
   -- Нет. Просто угадал.
   -- Удивительно. Обычно покупаются. Не может быть, что догадался.
   -- Женя, видишь ли, я такой же, как ты, циник, и так же, как и ты, стараюсь несерьезно относиться к своей жизни, иначе крыша съедет, а все, что произойдет, -- на то воля Божья.
   -- Удивительно, как тебе удается сохранять чувство юмора?
   -- Все просто, у турок есть чудесное выражение "кысмет", что означает "судьба", вот и я придерживаюсь этого. Судьба есть, и от судьбы, как ты ни вертись, а никуда не денешься. Если тебе на роду написано, что проживешь столько-то и умрешь во столько-то от взрыва гранаты, то, как ты ни крутись, какой бы ни был крутой, какая бы вокруг тебя ни была бы охрана, все равно развесит твои кишки с помощью гранаты. Ну и естественно, что и все остальное так же получается.
   -- И ты в самом деле веришь, что так оно и есть?
   -- Да, Женя, верю. А ты разве не встречал в своей жизни, практике таких случаев, когда, например, пациент по всем твоим канонам должен быть мертвым, а он вопреки всем твоим стараниям живет? И как бы ты не отрицал все законы, но по законам бытия он живет. Было, Женя? Только не надо утверждать, что организм его оказался на чудо силен, и прочую чепуху. Согласись, что есть нечто необъяснимое во многих медицинских случаях.
   -- Согласен, и особенно много таких случаев проявляется именно здесь, скажем так, в экстремальных ситуациях.
   -- И много же случаев, когда вокруг гибнут, а он один как заговоренный идет, и ничто его не берет.
   -- Был у меня такой случай. Помнишь, взвод из первого батальона заблудился, оторвался от наших и попал прямиков в засаду?
   -- Помню, что не помнить. Их в упор расстреляли.
   -- Было трое выживших. Двое раненых, а на одном ни царапины, все тогда думали, что он прятался за спинами других. И по горячке чуть не пришибли. Но раненые подтвердили, что спаслись только благодаря ему, это он вытащил подожженную БМП из-под огня, а когда убедился, что остальные погибли, закинул туда раненых и вывез. Так что ты во многом прав. А сам ты не боишься смерти?
   -- Боюсь, Женя, боюсь. Просто, я, наверное, готов к ней, что ли. Но больше, чем смерти, я боюсь, что стану инвалидом. Обещай, Женя, что если я попаду к тебе на стол без какой-нибудь конечности или еще с чем-нибудь, что сделает меня инвалидом -- дай мне шанс уйти из жизни спокойно. Сам, я понимаю, ты не пойдешь на это, но мне самому дай такой шанс.
   -- Во-первых, по-моему, Слава, у тебя психологический срыв, и у тебя просто шоковое состояние. Я слышал, что было у вас на "Северном" и как ты отказался стрелять в своих. Первым отказался, и что благодаря твоему знакомому коменданту аэропорта наши бывшие союзники также коллегиально приняли решение не расстреливать нас. Так что или напейся, или приди ко мне, я дам тебе таблеток. Кстати, мы сейчас и наберем их. Только не переусердствуй. А насчет смерти, то каждый волен поступать со своей жизнью так, как сочтет нужным. Нет безвыходных ситуаций, всегда есть выбор и выход. Может, этот вариант нас не устраивает, но он всегда есть. Проблемы создают люди, и только люди способны их разрешить.
   -- Ни хрена, Женя, ты не понял, -- я устало махнул на него рукой, -- не нервная я институтка, и никакого срыва у меня нет. Тем мужикам на передовой гораздо тяжелее. Я боюсь будущего инвалида. Я уважаю мужиков, которые, подобно Маресьеву, борются за жизнь, несмотря на все козни и препятствия, но не смогу я. Лучше на гранату без чеки пузом, чем жить инвалидом. Ладно, еще накаркаем, тьфу, тьфу, тьфу!
   -- Глянь, Слава, саперы машут, видимо, уже готово. Пошли, а наш моральный диспут продолжим за партией в карты или бутылкой хорошего коньяку.
   -- Годится, но все равно -- ты так не дал, подлец, мне обещания. Запомни мою просьбу. Ладно?
   -- Ладно-ладно, только отвяжись. Любую просьбу я могу выслушать, но совсем не обязан ее выполнять. Ты понял?
   -- Понял. Ладно, пошли.
   -- Что-нибудь нашли? -- спросил я у саперов, подойдя поближе.
   -- Ерунда, товарищ капитан. "Лимонка" была привязана за проволоку к двери, и все, больше ничего, -- отрапортовали довольные, что так мало работы, саперы.
   -- Идите, внимательно осмотрите всю территорию складов, а как закончите -- приходите, поможете грузить ящики.
   Как только бойцы услышали, что им предстоит погрузка ящиков, то их как ветром сдуло, найдешь дурака, и на войне тоже, желающего таскать тяжелые ящики. Пусть даже и во благо большого общего дела.
   Я огляделся. Республиканские аптечные склады представляли собой комплекс больших хранилищ, типа ангаров, и два административных одноэтажных здания. Я обратился к медикам:
   -- Ну, что, господа эскулапы, с чего начнем? Зданий, как грязи. Предлагаю рассыпаться на мелкие группы, а вы смотрите, что брать надо, и вытаскиваем во двор, а затем потащим в машины. Вопросы? Возражения? В письменном виде, пожалуйста, и в трех экземплярах, -- раздались смешки, и мы разошлись по территории складов.
   -- Женя, -- я обратился к Иванову, -- ты хоть сам-то знаешь, что хочешь найти?
   -- Знаю, -- он раскрыл листок с объемистым списком, я заглянул, но в основном там было написано по-латыни, -- не смотри, ничего не поймешь.
   -- А сам-то разберешь, почерк вроде не твой?
   -- Разберусь. Надо смотреть транквилизаторы, противошоковые препараты, для нейростимуляции, противоожоговые, для облегчения дыхания, кардио и другие.
   Мы подошли к воротам ближайшего ангара. Ворота были закрыты. Я кивнул бойцу:
   -- Давай! Только смотри, чтобы рикошетом никого не задело.
   Все отошли за спину бойца, и тот из автомата короткой очередью разнес обычный амбарный замок, а затем и ригель врезного замка. Прошли внутрь полутемного ангара. Вдаль уходили длинные ряды стеллажей с коробками.
   -- Смотри, доктор, чем ты нас потом будешь спасать. Только бы срок годности не вышел.
   -- Светите только так, чтобы было видно, а то темно, как у негра в заднице.
   -- Везде ты, Женя, побывал, все ты знаешь, все ты видел, -- с сарказмом я "подковырнул" доктора. Все вокруг одобрительно заржали.
   -- Женя, а там действительно темно? -- спросил кто-то из темноты. И снова раздался дружный хохот.
   -- Как только первого поймаю, то вас, сволочей, по очереди засуну, а потом расскажите, как у него с освещением, -- беззлобно огрызнулся доктор.
   -- А если мы негритяночку сцапаем, то мы сами проведем ее комплексное обследование.
   -- Нет, лучше какую-нибудь мулаточку, они посимпатичней.
   -- И кореянки, говорят, тоже очень даже ничего.
   -- Да и баба рязанская сейчас тоже не помешает.
   -- Нет, мужики, бабы в Европе страшные, лучше наших сибирячек никого нет.
   Так неспешно, весело рассуждая о неграх и женщинах, мы медленно продвигались вдоль рядов с медикаментами.
   -- Помогите залезть, -- Женя полез на стеллаж, его подсадили, наверху он раскрыл коробку и, подсвечивая себе фонариком, начал рыться в коробочках. -- Принимайте, только аккуратно, здесь ампулы.
   -- Нашел что-то?
   -- Да, церебролизин.
   -- А это что за болячка такая, что язык сломаешь?
   -- Не болячка, болван, а лекарство, при сотрясении мозга помогает, при контузии.
   -- Это молодым солдатам необходимо при контузии, а у нас, офицеров, мозгов уже нет -- кость одна, -- у меня лирическое настроение. После встряски в "Северном" и предшествовавшего совещания особенно не хотелось думать о предстоящих событиях, просто хотелось немного расслабиться.
   -- На выпускном курсе в военном училище был у нас в роте один забавный случай, -- продолжал я, -- жили мы на последнем курсе в общежитии. Естественно, что порядки уже были послабже, чем на первом. И вот где-то в апреле подъем, в туалет, и нас сержанты начинают выгонять на зарядку. На улице холодно. Обычно мы редко ходили на нее, но тут, я уже не помню почему, но стали нас выгонять на холод. На зарядку. Может, комиссия приехала, а может, еще какая причина приключилась, не помню, хоть убей. И вот один курсант, по фамилии Попов, забил на эту зарядку. Не пойду, мол, и все, хоть режьте. Командира отделения это, естественно, задело за живое, он и разворачивает Попова и кричит, чтобы тот шел. Попов посылает его далеко-далеко. Командир отделения, как отдавший приказ, как записано в Уставе, должен добиться его выполнения всеми доступными ему средствами, и бьет Попова по лицу. А Попов шел из туалета и в руках нес графин, полный воды. Если помните, были в армии такие большие графины, граненые, из толстенного стекла, и вот Попов бьет своего родного командира отделения по голове, аккурат по темечку. Графин разбивается, у командира отделения кровь, смешанная с водой, течет по всему лицу, заливая глаза. Короче, он падает, мы думаем, что убит. Попов растерялся, бросил горлышко от разбитого графина и деру по коридору. Мы все бросились к командиру отделения, а тот отталкивает нас и как тигр несется вслед за Поповым, догоняет его, сбивает с ног и начинает пинать. Еле оттащили. Думали, что шок у парня, вот и не чувствует боли, а кровь идет, череп-то наверняка расколот. Вызвали медсестру из медчасти, та посмотрела, отвезли в больницу, сделали рентген, обследование. Итог: череп цел, ни трещинки, только кожу рассекло, никакое сотрясение мозга у парня не было обнаружено. А вы говорите, что мозги у нас. Кость! Если бы был штатский -- помер, курсант младшего курса, может, был бы серьезно ранен, а выпускного -- хоть бы хны.
   -- Да, это точно, у военных череп с первого раза не раскалывается.
   -- Доктор, ты много черепов видел, какие крепче?
   -- У десантников. Они постоянно головой то об люк самолета бьются, то приземляются на голову, -- ангар опять потряс взрыв смеха, -- шучу, конечно, у каждого свой череп, но от службы в армии он, к сожалению, толще не становится, а то представляете какой толщины должны они быть у полковников и генералов?
   -- Действительно, мужики, представляете, какой череп у Ролина! Прямое попадание из танка выдержит.
   -- А можно было бы и без каски в атаку ходить.
   -- Помогите залезть, там еще что-то толковое есть, -- Женька опять полез наверх, мы его подсаживали и поддерживали. -- О, то, что доктор прописал! Принимайте, только аккуратнее.
   Мы приняли небольшую коробку с кардиамином и еще какой-то заразой.
   -- Для поддержания сердечной деятельности, -- пояснил Женька, спрыгивая и отряхивая пыль.
   Так он еще раз пять поднимался на стеллажи, брал и спускал нам коробки, затем мы вынесли их во двор, оставили на попечение часовых. Затем посетили еще пару ангаров, по размерам меньше, чем первый. Когда выходили из последнего, то карманы были у всех набиты витаминами, а солдаты тащили большие жестяные банки с ними. Все весело кидали их рот, жевали "Гематоген", кто-то нашел жевательную резинку для курильщиков и усиленно работал челюстями в надежде бросить курить. Я набрал витаминов, "Гематогена", пластырей от курения, женьшеневого бальзама, таблеток для Юрки, мятных таблеток и еще какой-то дряни.
   У всех было прекрасное настроение. Я посмотрел на часы. По всей видимости, я, может, еще успею на совещание. При воспоминании о совещании я нахмурился, период расслабления закончился, надо возвращаться.
   -- Поторопитесь! Солнце заходит.
   Действительно, начали спускаться сумерки.
   -- Скорее, берите ящики, не ночевать же здесь.
   Со стороны оставленных БМП раздалась беспорядочная стрельба.
   -- Твою мать! Думал, что хоть эта вылазка пройдет спокойно, давай быстрее! -- я пошел вперед, неся небольшую коробочку с лекарствами, которую мне отдал Женя, сказав, что там наркотики.
   Для того чтобы все взять, пришлось взорвать небольшую металлическую дверь. Почему раньше до наркотиков никто не добрался, не знаю, но нам, может, просто повезло. Дефицитное лекарство у нас, и чует моя задница, что скоро оно нам ой как пригодится.
   Стрельба через некоторое время постепенно стихла. Непонятно. Или водители что-то напутали, или бой завершился не в нашу пользу.
   -- Вперед!
   -- Давай!
   -- Держись, ребята!
   -- Ну, суки, держитесь!
   -- Зажарим ублюдков!
   -- Лишь бы БМП не спалили!
   С матами и другими криками и возгласами мы помчались по развалинам школы. Верхние этажи этой школы с тыльной стороны обвалились и своими руинами образовали длинную пологую горку до самой аптечной базы. Спускаться по ней было легко, а вот бежать вверх, постоянно спотыкаясь о обломки кирпича и бетона, -- это нелегко. Забавно, но в этот момент пришла в голову строчка из детского стихотворения: "Ох, нелегкая это работа -- из болота тащить бегемота". Срывая дыхание, падая и поднимаясь, обдирая руки, лицо, разбивая ампулы с лекарством, мы поднялись на второй этаж школы и побежали вниз. Так как коробка у меня была самая маленькая, я выбился в лидеры, и мне первому открылась такая картина -- возле наших БМП стояли и премило беседовали с нашими водителями незнакомые солдаты, человек примерно пятнадцать. Я остановился и, оставаясь в тени, внимательно осмотрел открывшийся пейзаж.
   Вроде все тихо. Поблизости не видно, чтобы кто-то залег или подкрадывался. Полная идиллия. Я восстановил дыхание и сплюнул. Опять желто-зеленая слизь. Надо бросать курить. Подошли остальные. С оружием наперевес стали спускаться. Может, дезертиры, а может, и опять беглые зеки. Посмотрим, разберемся.
   Подойдя ближе, увидели, что по всем признакам и параметрам бойцы наши, такие же, как и мы, "освободители", "участники южного похода". Завидев нашу группу, ко мне подскочил водитель моей БМП и, вскинув руку к шлемофону, начал докладывать:
   -- Товарищ капитан, за время вашего отсутствия происшествий не произошло, за исключением, -- приняли группу солдат-соседей за духов и обстреляли...
   -- "Трехсотые", "двухсотые" есть?
   -- Нет, мы быстро разобрались.
   -- Это хорошо, а то если бы вы все лучше стреляли, то перебили бы друг друга.
   -- Товарищ капитан, командир взвода 125 артполка лейтенант Криков! -- подошел и представился мало отличавшийся по возрасту от своих подчиненных лейтенант.
   "Криков--Крюков", рифмовалось у меня в голове. Странно, я сегодня вспоминал Крюкова, а тут через несколько часов -- Криков. Забавно все это.
   -- Ты когда училище окончил? -- спросил кто-то из-за спины.
   -- В этом году, -- не без гордости ответил лейтенант.
   -- Понятно, -- протянул я, -- это счастье, что вы не положили друг друга. Какого черта шарахаетесь по нашей территории?
   -- Мы за водой для дивизиона ходили, когда шли, вас не было, а стали возвращаться, вот и напоролись. Людей мало, емкости тяжелые, разведку не выставили, все воду несли.
   Лейтенант говорил и рассказывал от "мы", будто решение принимал не он, а коллегиально, хотя, скорее всего, так и было. Совсем "зеленый" еще. Было желание отчитать его, но сдержался. Пока сам шишек не набьет на свою упрямую башку, не поймет. Вот только "шишки" здесь могут быть первыми и последними. От этих мыслей я сплюнул. Болван, сам загнется и людей положит. Не удержался:
   -- В следующий раз, лейтенант, либо людей больше бери, либо баков меньше, а то в засаду угодишь, -- понизив голос, сказал я, глядя на него исподлобья.
   Тот поежился под взглядом, хотел, видимо, что-то ответить дерзкое, но потом передумал. Эх, зелень, у тебя на лице все твои мысли видно. Он помялся, потом жалостливо произнес:
   -- Товарищ капитан, разрешите с вами пару кварталов проехать, там уже наши, а то топать не хочется, да и на духов нарваться тоже неохота.
   -- Садись, вода у тебя из Сунжи? -- задал я глупый вопрос, откуда она еще может быть.
   -- Да, из Сунжи. Пока набирали, нас два раза обстреляли, -- похвастался лейтенант.
   -- Если бы хотели прикончить, то посадили бы одного снайпера, так и остался бы ты со своими баками на берегу. Где брали? -- я по дороге к БМП развернул карту.
   -- Вот здесь, -- Криков показал мне место недалеко от школы, пять кварталов вниз. -- А вот отсюда стреляли.
   -- Ясно, мы там воду брать не будем, а то завтра они будут нас ждать. Вы хоть отпор им дали?
   -- Конечно.
   -- Ладно, садись.
   Мы погрузились на броню. Вперед. Через два квартала лейтенант попросил остановиться.
   Я дал команду, и машины остановились. Лейтенант Криков со своими бойцами спрыгнули и, помахав нам, пошли к своим, сгибаясь под тяжестью своих канистр и бидонов. Через полчаса мы прибыли на свой КП. Медики побежали в свою медроту, сортировать свои трофеи.
   Я прошел к своему кунгу, там сидел и подбрасывал дрова в печку Пашка.
   -- Рассказывай, что нового? -- спросил я, снимая бронежилет.
   -- Ничего, все на совещании. Это правда, что будем Минутку брать?
   -- Правда, -- сухо ответил я, -- совещание долго идет?
   -- Часа полтора уже. Вас спрашивали неоднократно.
   -- Иду, -- я на ходу закурил и вышел наружу.
   Меся грязь ногами, я подошел к штабу, толпа офицеров и солдат, стоявших перед входом, оживленно что-то обсуждала. Не хотелось выбрасывать такой хороший окурок, да и вновь сидеть и обсуждать самоубийственные планы также не хотелось. Вопрос заключался в том, сколько сотен погибнет из нас. Не хотели вражьи души в "Северном" и Москве долбить Минутку артиллерией и авиацией. И поджимали со сроками. Сейчас предстояло обсудить, какой батальон отдать на расстрел. Как уцелеть самим. Офицеры что-то мне пытались говорить, но я их не слушал, в голове уже обкатывал фразы и аргументы в пользу своего варианта, он до конца еще не оформился, но что-то забрезжило. Похоже, есть небольшой шанс сократить количество убитых и раненых. Окружающие, видимо, поняв мое состояние, оставили меня в покое. Я молча кивнул им, отшвырнул окурок, который, описав дугу, упал в грязь. Прямо как жизнь, промелькнуло в голове, вот так же, только войдет в зенит, как катится к закату. Сколько жизней в ближайшие дни придет к своему закату, не дойдя до пика своего расцвета. Войну придумывают старики, они уже импотенты, мудрость еще не пришла, а амбиций хватает, как у молодых, не хотят упускать свою власть, вот и придумывают так, чтобы молодежь умирала за стариковские идеалы. Они же, удовлетворив свои бессмысленные амбиции, будут теперь воровать деньги на восстановлении разрушенного. А нас, свидетелей их безумия, временного помешательства, будут загонять в угол. Как это было с "афганцами". Сначала делали из них кумиров, героев, затем начали повествовать о том, что они наркоманы, пьяницы. Исходя из этого постулата, они вырезали мирное население и могли-де воевать только с мирными жителями, с мощным противником им было не справиться. Затем не дали мужикам выговориться, загнали их в угол, обвинили во всех смертных грехах, объявили об "афганском синдроме", забыли, правда, потом перечислить все синдромы на территории Союза. Что ни "точка", то "синдром", многовато для одной страны, пусть даже и такой большой, как Россия.
   Сам себя я "заводил", лучше прийти на совещание уже злым и "заведенным", чем войти и заводиться там. Все уже устали и отупели от бесконечных разговоров и тупикового положения. А тут заходишь агрессивный, злой, готовый порвать любого, кто не согласен с твоей точкой зрения. И привносишь свежую струю, новый взгляд на проблему. Идея начала уже выходить из подсознания. Главное, чтобы не было во Дворце Дудаева наших мужиков, а там мы можем их накрыть. Есть такая штука у саперов -- для разминирования, не знаю, как называется, но работает великолепно. Представляет собой небольшую ракету с тремя двигателями, одним маршевым и двумя стартовыми. Эта хреновина взлетает и тащит за собой толстый шланг, набитый тротилом, летит строго в одном направлении. Когда шланг (мы называем его "кишкой") разматывается, то ракета падает, и через полторы секунды после падения тротил, что в "кишке", подрывается, и получается колея где-то метра четыре в ширину. Применяется этот "Змей Горыныч" для проделывания проходов в минных полях. Те мины, что не взорвались, после детонации выбрасывает наружу.
   И вот если подобраться поближе к этому екарному дворцу, да и пустить несколько "горынычей", то мало что останется от их богадельни. Главное, уничтожить нижние этажи, он высокий, неустойчивый -- завалится вместе с содержимым и духами. Но это, опять же, чтобы внутри не было наших, а только духи. Я подошел к двери, автомат повесил на плечо, толкнул дверь.
   -- Разрешите присутствовать, товарищ полковник? -- отвлек я Бахеля от объяснения.
   Все командиры батальонов, их начальники штабов, заместители комбрига и офицеры штаба бригады склонились над картой. В темноте, у щели в оконном проеме, заложенном мешками с песком, курило человека четыре.
   -- Проходите, Миронов, как съездили?
   -- Все хорошо, товарищ полковник.
   -- Проходите, не мешайте, что неясно -- спросите у окружающих, но потом.
   Вновь он склонился над картой, водя по ней ручкой, как указкой. Я понял, что вопрос идет о штурме Госбанка. Значит, на карте бригада уже перебралась через мосты и успешно преодолела двести метров открытой местности под ураганным огнем противника, надо не забыть спросить, как это им удалось. Но это потом, сейчас не мешать командиру, придет мое время, и выскажу свою заготовку, так же, как и всякий присутствующий. Сначала будет говорить самый младший по званию и должности. Сделано это специально, чтобы не довлело над ним высказанное мнение старших начальников, а потом по возрастающей, и итог подведет командир. Оценивать обстановку, принимать решение, отдавать приказ и контролировать его выполнение возлагается только на одного человека в бригаде -- на командира. Потом может и начальник штаба как-то боком здесь пролететь, но за все спрос только с командира. Так же и будет на местах. Почему батальон, рота, взвод не выполнил задачу? Виноват командир того подразделения, которое не выполнило задачу. Спрос строгий и короткий, долго разбираться не будут. В лучшем случае сдерут погоны и взашей, поднимать народное хозяйство, ладно, если выслуга для пенсии уже есть, а если нет?
   А могут и под суд, а там и наград всех твоих лишат и с позором в тюрьму. В нашей стране самая страшная приставка -- это "бывший". Если не уважают и плюют, правда, заслуженно, на бывшего Президента, то уж на бывшего боевого командира любого ранга и подавно. А если еще и узнают, что он боевой, то тем более надо его утопить, он же кровью замазан, он, наверное, и мирных жителей убивал. Он военный преступник -- ату его, ату!!! Мы сознательные граждане, никого не убивали, и если убивают наших соотечественников в какой-то дыре на юге страны, то, значит, так и надо. Чего еще изволите, господа правители? Отправить своих детей на очередную бойню? Ради Бога! Ведь мы же избрали вас, разве вы можете ошибаться и шельмовать? Ни в жизнь! Не так разве ты рассуждал, читатель? И продолжаешь рассуждать?
   Чехов сказал, что ежедневно по капле необходимо выдавливать из себя раба, остается добавить, чтобы наши правители ежедневно выдавливали из себя хозяина.
   Ведь только стоит посмотреть на карту, как возникает вопрос. Разве может республика, которой не видно на карте, угрожать суверенитету России? Нет, если только не поддерживать и не подкармливать этого опереточного генерала с его пылкими речами. Так, мелкий фюрер с кавказским акцентом. Когда необходимо было убрать Льва Троцкого, добрались до Мексики и даже не гранатой, а простым ледорубом, как бешеную собаку, завалили. А этого бывшего летчика? Не поверю, что не было возможности или желания его уничтожить, то же самое и сейчас.
   Объяви вознаграждение, они сами принесут на блюде его голову, украшенную зеленью. Каждый человек стоит денег, если не можешь его купить, то можешь за половину этой суммы "заказать" его. При условии, если у него на тебя нет компрометирующих материалов, или у вас не общий банковский счет в Цюрихском банке.
   А мы, как бараны, пойдем вновь к урнам для голосования и будем голосовать за тех, кто будет поддерживать новые кровавые "разборки", устраивать их, расстреливать наших детей, заставлять ветеранов Великой Отечественной рыться на помойке, вытаскивая порожние бутылки.
   И не идет речь о коммунистах, демократах, социалистах и прочих словоблудах, нет. Все они хотят сами есть кусок с маслом за наш с тобою счет, читатель. А для того чтобы не задумывались над этим грабежом, устраиваются и войны и катаклизмы.
   Тем временем совещание продолжалось, план был набросан, представлен. Пришло время высказывать свое мнение и видение проблемы. Подошел связист и позвал Сан Саныча к телефону. Все смолкли, может, нас отставят от этой бойни. Тот вернулся к столу мрачнее, чем уходил. Сел на стул, обвел всех беспомощным взглядом, мы молчали, только комбриг не выдержал:
   -- Говори, не томи.
   -- Получены данные от нашей разведки, оппозиция подтвердила, что во дворец свозятся все наши раненые и захваченные в плен. Просили соблюдать максимальную осторожность при штурме. В авиации отказано, артиллерию использовать только свою. "Ураганов" и "Градов" не будет.
   В полной тишине послышалось кряхтение, звук передвигаемых стульев, шарканье ног и звонкий хруст ломаемого комбригом карандаша. Похоже было, что он сам даже не заметил, как переломил карандаш, продолжая вертеть в руках два обломка, уставившись в одну точку. Все были как парализованные.
   -- Нельзя штурмовать без артиллерийской и авиационной подготовки, людей положим, -- начал комбат первого батальона.
   -- И нельзя штурмовать, когда там наши пленные, погибнут они. Все прекрасно понимаем, что при захвате с артиллерией или без оной они в большинстве погибнут, -- продолжил мысль комбат танкового батальона.
   -- Либо духи их убьют, либо случайная очередь, взрыв гранаты, мины прекратит их страдания. Но не хочется, ой как не хочется становиться убийцей своих соплеменников. Ситуация патовая, что в лоб, что по лбу, -- вслух рассуждал комбат третьего батальона.
   -- Пленных вряд ли спасешь, а подчиненных положим больше. Нельзя не учитывать возможность контратак со стороны противника, -- подхватил нештатный заместитель комбрига, он же начальник артиллерии.
   Пауза затягивалась. Комбриг отбросил обломки карандаша.
   -- Перерыв десять минут. Подчиненным ничего не говорить! После перерыва будьте готовы высказываться по существу, каждому не более трех минут.
   Все повалили на улицу глотнуть свежего воздуха, сходить в туалет, перекурить, обсудить происходящее без командира.
   -- Полный звиздец!
   -- Что придумали, ублюдки.
   -- Теперь точно с ножом в зубах полезем на стены.
   -- Думать надо, а не орать, -- казалось, что весь этот шум не касался командира танкового батальона. Он обратился к начальнику артиллерии и командирам артдивизионов, они стояли рядом:
   -- Вы сможете свои самоходки подтащить поближе?
   -- Вряд ли. Мосты не выдержат нас. У тебя танк сколько тонн весит? То-то. А мои САУшки потяжелее будут, да и боекомплект у меня меньше, надо постоянно подвозить, а скорость у них -- сам знаешь, в три раза меньше. Нас поставить где-то недалеко на закрытых позициях, и через дома и ваши головы мы будем "класть", как скажете.
   Но, казалось, что "танковый" комбат его уже не слышал и бормотал себе под нос:
   -- Маленький боекомплект, скорость подвоза боеприпасов, револьвер. Надо сделать "револьвер", надо сделать карусель. Точно карусель. Сначала пехота, а затем ураганный огонь из танка. БМП не потянет, слишком маленький калибр.
   Потом он позвал своего начальника штаба, и они что-то начали чертить, обсуждать. Время перерыва закончилось, и все пошли на заседание. Расселись на свои прежние места. Командир начал:
   -- Товарищи офицеры, нам всем ясна сложившаяся ситуация. И штурмовать нельзя, и не штурмовать тоже нельзя, мы позвонили во время перерыва Ролину и нашим соседям, с кем предстоит брать Минутку. Все предоставляют нам карт-бланш. Мы должны взять, а какой ценой, это наше дело. Прошу высказываться.
   Повисла тишина. Слово взял "главный танкист":
   -- Я понимаю так, что в связи с нахождением наших пленных в здании правительства артиллерию и авиацию применять нельзя, так?
   -- Так, -- подтвердил комбриг.
   -- Тонкое жизненное наблюдение, -- кто-то хихикнул из-за спины.
   -- У БМП слишком малый калибр и слишком тонкая броня, поэтому вести более-менее эффективный огонь с дальнего расстояния не получится, так?
   -- Так, -- вновь подтвердил комбриг, еще не понимая, куда клонит комбат.
   -- У танков больше броня, больше калибр, но меньше боекомплект, и поэтому ведение огня также будет неэффективно из-за быстро заканчивающегося боекомплекта. Весь вопрос в скорости подвоза боеприпасов. Но загружать танк под огнем противника -- это самоубийство, поэтому я предлагаю, чтобы танки сами ездили за боеприпасами. А чтобы огонь велся непрерывно, то предлагаю устроить танковую карусель.
   -- Какую карусель?
   -- А в этом что-то есть!
   -- Башка! Молодец.
   Почти все поняли суть идеи, предлагаемую танкистом. Он подошел к карте и начал рассказывать и показывать:
   -- Вот здесь первоначально по мосту выкатываются на противоположный берег два танка, один ведет интенсивный огонь, второй вяло поддерживает, но больше молчит, третий танк стоит посередине моста и ждет своей очереди. У въезда на мост, на нашем берегу, стоит четвертый танк, пятый под загрузкой. Первый ведет интенсивный огонь по цели, расстреляв свой боекомплект, он возвращается на наш берег для погрузки боезапаса. Танк, стоящий посередине моста, занимает положение для стрельбы и открывает огонь. Третий, что в начале моста, выезжает на середину. Во время всех этих перемещений танк, стоявший и не стрелявший, открывает огонь и не дает противнику уничтожить передвигающиеся танки. Тем самым мы обеспечиваем плотность огня, точность, поддержку пехоты. Работаем за артиллерию. Артиллерия может бить по площадям, а мы можем и по форточкам, -- закончил под одобрительный смех присутствующих.
   -- Вот это здорово!
   -- Молодцы танкисты!
   -- Спасибо за идею, -- комбриг пожал руку танкисту.
   -- У меня тоже идея есть, -- вперед выступил командир третьего батальона. -- Я предлагаю воспользоваться канализационным коллектором для проникновения внутрь здания.
   -- А что, мудро.
   -- И людей сохраним, и, может, пленных освободим.
   -- А если засада? Перебьют как куропаток.
   -- Это здорово, но стремное дело.
   -- Идея хороша, но мы не знаем, куда и как он может вывести нас. Это первое, второе -- чечены и так уже активно используют канализацию как пути подхода и отхода при совершении диверсионных вылазок против нас. Так что там можем нарваться на засаду. Поэтому за идею спасибо, но надо взорвать коллектор, завалить его, чтобы духи к нам в тыл не зашли. Согласен?
   -- Да, согласен, -- со вздохом разочарования сказал комбат и сел на место.
   -- Еще предложения?
   Многие высказывали предложения, но более радикального, чем танкисты, не смогли придумать. Гостиницу "Кавказ" не смогли взять сегодня, и поэтому, по согласованию с "Северным", ее передали для осады и штурма морским пехотинцам. Людей отвели поближе к КП. Было принято решение максимально дать людям отдохнуть, подготовить их и технику к предстоящим боям. В заключение совещания слово взял заместитель командира бригады по воспитательной работе, по-старому "замполит", подполковник Казарцев Сергей Николаевич.
   Роста он был где-то метр шестьдесят пять, сам был не худой, а, как многие пехотинцы, жилистый. Воевал в Афганистане. Его выгодно отличало от многих его соплеменников по прежней политработе то, что он не делал людям гадостей, не бегал по мелочам к командирам и своим кураторам, а просто выполнял свою работу. Умел находить общий язык с людьми, ладить с ними. Среди как офицеров, так и солдат он пользовался авторитетом. Уважали его и за Афганистан, и за способность работать спокойно с окружающими.
   -- Товарищи офицеры, позвонили с "Северного" -- два московских банка готовятся праздновать свой юбилей и отложенные "бабки" решили пустить на "гуманитарку" для войск в Чечне. Поэтому завтра надо будет отправить транспорт на "Северный" за посылками. В каждой находится спортивный костюм, кроссовки, туалетные принадлежности, блок сигарет, для офицеров по две банки пива, а для бойцов -- две банки "колы" или еще чего-то.
   -- Хорошо!
   -- Пиво!
   -- Вот это халява!
   -- Повезло тем, кто распределяет гуманитарку.
   -- Бери больше -- и на раненых и на погибших!
   -- Да, да, берите больше.
   -- Помощь нужна?
   -- А что за банки?
   -- "Менатеп", "Инком", -- перекрывая шум, ответил Казарцев.
   -- Значит, "менатеповские и инкомовские пайки".
   -- "Менатеповские" звучит лучше, почти как "натовские".
   -- Сигареты!
   -- Кто не курит? Покупаю его сигареты.
   -- Подожди, там, может, "Астра" или "Нищий в горах" будет.
   -- Правильно, на "Северном" могут подменить.
   -- Да, те могут закрысить.
   -- Не замылят, мы же на Минутку идем.
   -- А им какая разница. Для них было бы лучше выдавать гуманитарку после штурма, себе больше можно оставить.
   -- Тихо! -- перекрыл шум баритон комбрига.
   Шум почти сразу стих, люди были рады отвлечься от мысли о предстоящем.
   -- Тихо! -- вновь повторил командир. -- Работы у каждого много, и не тратьте время попусту. Вопросы?
   Вопросов у всех было много, но большинство из них были риторическими, и поэтому, зная, что не получишь вразумительного ответа, кроме как на "пошел на хрен" и "не умничай" охотников не нашлось. Все разошлись, обсуждая предстоящую халяву. Это сладкое слово "халява"!
   С Юркой мы подошли к Казарцеву:
   -- Серега, ты про нас не забудь, когда посылки будешь делить. Самое главное -- это сигареты. Может, кто курить не будет.
   -- Мужики, вы уже не первые. И еще много ко мне подойдет. Имейте совесть!
   -- Юра! Это он о чем?
   -- О совести.
   -- А что это?
   -- Не знаю. Почки знаю, печень знаю, желудок тоже знаю, а вот совесть? Нет, не знаю. А ты, Слава?
   -- Не слышал.
   -- Серега, у нас есть почти абсолютная монополия на спирт, и неужели ты своих соседей отфутболишь? Нехорошо все это.
   -- Ты представляешь, как мы будем в отместку мочиться на колеса твоего автомобиля, да какать нам тоже придется под твоей дверью. Ты представляешь?
   -- И так всю оставшуюся войну.
   -- А это дурная привычка и может перейти и на мирное время. Будем гадить перед дверями твоей квартиры.
   -- Ты только представь себе, выходишь ты утром на службу и падаешь, поскользнувшись на дерьме. Весь такой красивый -- и в дерьме. Обидно, да?
   -- И все это из-за каких-то сигарет.
   -- Придурки.
   -- Слава, по-моему, мы недавно это уже слышали.
   -- Кстати о птичках, когда будешь на "Северном", передавай привет коменданту Сашке, пусть положит нам побольше сигарет и чего-нибудь от себя.
   -- Он вас и не вспомнит.
   -- Вспомнит, куда он денется.
   -- Так насчет твоего выбора?
   -- Какого выбора?
   -- Или до окончания службы ты будешь скользить на дерьме, или дашь нам сигарет. С пенсионерами мы не воюем.
   -- Да пошли вы...
   -- Юра, он выбрал дерьмо.
   -- Определенно. Начнем сегодня вечером. Пашка нам поможет.
   -- Вас что, специально по всему СибВО искали и поселили в одном кунге?
   -- Не только по СибВО. Я из ставки ЮЗН приехал, а Юрка -- со СКВО. Поэтому -- это судьба, Сергей Николаевич. И придется тебе постоянно нести свой крест.
   -- Поскальзываясь на дерьме. Но этого можно избежать...
   -- Если подбросить нам сигарет.
   -- И тогда мы будем всегда тебя рады видеть.
   -- И детям своим будем рассказывать, какой ты замечательный и сердечный человек. А если нет, то тоже расскажем. Что ты дерьмо.
   -- Идиоты.
   -- Клиент еще не созрел.
   -- Ничего, как пару раз упадет -- созреет.
   -- Так как?
   -- Завтра поговорим.
   -- Так бы сразу. Спасибо.
   -- Клиент созрел. Спокойной ночи.
   Мы пошли спать в свой кунг. Постепенно навалилась усталость, страшно хотелось спать. Придя "домой", мы застали Пашку за накрытым столом. Он сиял словно новогодний пряник на елке, завернутый в фольгу. Счистив налипшую на ботинки грязь, сделавшую их похожими на огромные бахилы, мы ввалились в кунг.
   -- Ты что сияешь, как приз выиграл? -- спросил Юрка у Пашки. Я молчал, в голове крутилась какая-то мысль, не оформившаяся до конца, но казалось, что очень важная.
   -- Так, я наслышан, что вы сотворили в "Северном"...
   -- Молчи. Молчи и никогда никому об этом не говори. Ничего не было. Ты понял? -- жестко я оборвал его. Не было желания даже вспоминать, а обсуждать это -- тем более. -- Доставай, что есть у нас в заначке. А мы пойдем руки вымоем.
   Оставив оружие и раздевшись, мы вышли с Юркой на улицу с чайником теплой воды. Поливая друг друга и отфыркиваясь, мылись долго и тщательно. Кожа вновь задышала. Вытерлись жесткими армейскими вафельными полотенцами. Присели на лесенку, закурили, подставив лица не очень холодному ночному зимнему ветерку. Было желание вот так долго сидеть. Просто сидеть и ни о чем не думать. Сидеть и курить. В кулаке разгорается от затяжек огонь сигареты, обжигая ладонь. Благодать. Юрка вмешался в мое мажорное настроение:
   -- Ты что на Пашку напустился?
   -- Нечего попусту языком трепать. Что было, то прошло, а обсуждать, из пустого в порожнее переливать, тем более солдату, ни к чему. Сейчас будет ходить, трепать по КП то, что мы ему расскажем. Пусть обижается, но молчит. Я думаю, что если выберемся, тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить, то у нас еще на дыбе спросят, что это вы, сукины дети, замышляли. Просто в бой не идти, или хотели мятеж поднять. Поэтому и тебе советую заткнуться и не вспоминать об этом.
   -- Испугали ежа голой задницей.
   -- Мы с тобой, родной ты мой, не на Великой Отечественной, а в войне за чью-то собственность. И вот хозяин этой собственности и спросит нас, не против него ли мы собирались повернуть вверенное оружие. Технику и людей. Юра, мы с тобой участники такого дешевого водевиля, что если бы не было так страшно, то можно было бы просто посмеяться. Вот ты, знаешь, для чего ВСЕ это?
   -- Брось, Слава, крыша поедет.
   -- Она у меня уже съехала, что я начал задавать такие вопросы, -- я достал новую сигарету и от окурка прикурил, потом бросил его под ноги и затушил каблуком.
   -- Вот так и нас с тобой, придет время, а оно придет раньше, чем мы предполагаем, выбросят. Вытрут ноги и выбросят. И как ты, когда покуришь, сплевываешь, так и нам вслед плюнут. Попомни мои слова. Если мы сейчас посмели Командующему показать свои зубы, так и не побоимся показать, -- а если надо, то и перегрызть глотку, -- начальнику, командиру. Мы привыкли к крови, к смерти. Я не могу спать, если ночью тихо. Когда работает артиллерия, то сплю как младенец, а когда авиация, еще лучше.
   -- Я тоже, -- тихо заметил Юрка.
   -- Вот ты ответь на один простой и глупый вопрос, что такое национальность?
   -- Как что? -- не понял Юрка. -- Ты с ней родился. Если хочешь, то Богом она дана тебе.
   -- А если, допустим, чеченца в младенчестве вывезли во Францию. Всю жизнь скрывали от него, кто он. Дали свою фамилию, воспитывался он в той среде. Обучался в нормальной французской школе, потом в ихнем институте, постиг их культуру. Кто ОН? Если тебе легче, то не чеченца, а русского вывезли во Францию. Жаль, что не меня. Так, Юра, КТО ОН?
   -- Получается, что француз, -- неуверенно произнес Юра.
   -- Так вот и получается, что национальность -- это не биологическая категория, а социальная. То есть люди сами создали себе проблему, придумали национальный критерий и, прикрываясь им, стравливают нас. Древние придумали аксиому, которая действует: "Разделяй и властвуй". Ты вспомни, что даже в советские времена, когда был провозглашен лозунг о равенстве наций и народов, русские служили на национальных окраинах, а "чурки" -- в Прибалтике или в России, прибалты -- на Украине, в Молдавии. Тем самым получалось, что стрелять, в случае бунта стрелять в соплеменников тяжелее, чем в аборигенов. А отцы-замполиты искусственно подогревали национализм.
   -- А как же патриотизм? Любовь к Родине?
   -- К Родине?
   -- Да, именно, к Родине, -- Юрка торжествовал. Вопрос был трудный.
   -- А что такое Родина, Юра? -- тихо спросил я. -- Я не цыган, не еврей и не какой-нибудь кочевник. Но ты мне объясни, что такое Родина. Какой смысл ТЫ вкладываешь в это понятие. Раньше солдаты кричали "За Бога, Царя, Отечество!", потом "За Родину, за Сталина!" А сейчас? "За Родину и Президента!", "За Родину и Грачина". -- Я сплюнул, -- лет через двадцать, может, в каком-нибудь фильме и покажут, как идут цепью на пулеметы с таким идиотским криком. И как говорил Грачин, что мальчики умирали с улыбкой на устах, всадил бы я ему грамм тридцать свинца в брюхо и посмотрел, как он бы умирал с улыбкой на устах. Так что такое Родина? Это Президент, который развалил Союз, а потом бросил нас с тобой в одно пекло, в другое, третье. А в личном деле даже отметки забыли поставить. Разве Родина, которая любит своих сыновей, пошлет их на смерть? Разве нельзя было хирургически уничтожить опухоль -- Дудаева? Молчишь. Можно, все можно. И мы, и весь мир хлопали бы в ладоши, что так аккуратно все провели. Все можно, если ты не в сговоре с Дудаевым. Патриотизм? Оскар Уайльд, был такой толковый англичанин, сказал, что патриотизм -- это последнее прибежище негодяев. Самый главный парадокс заключается в том, что я люблю Россию, люблю эту территорию, но не люблю правительство. А данный парадокс рождает ненависть к понятию "Родина". Трудно жить в стране, которую ненавидишь.
   -- А зачем ты воюешь? И, на мой взгляд, неплохо воюешь.
   -- Не подлизывайся. Сам не знаю. Родину защищаю. Парадокс. Дурдом. Здесь все просто. Черные и белые. Индейцы и бледнолицые. Мы защищаем свою Родину, которую они пытаются разорвать. Крыша едет от таких мыслей. Знаешь такой анекдот: приезжает в часть генерал и ходит, проверяет. Потом говорит командиру: "Мрачно у тебя здесь, покрась забор во все цвета радуги". Командир под козырек: "Есть!" Идут дальше. Генерал: "Поставь кровати в шахматном порядке, все веселей будет". Командир опять: "Есть, товарищ генерал!" Генерал: "Ты, что, командир, личного мнения не имеешь? Под всякую чушь, ерунду отвечаешь "Есть"?" Командир: "Мнение-то я имею, а вот выслуги у меня нет, а то бы я тебя, генерал, с твоей чушью на хрен послал". Нет у меня, Юра, выслуги. А то бы не было раздвоения личности у меня.
   -- Так, может, тебе к психиатру сходить?
   -- И он мне объяснит, что такое Родина и чьи интересы я здесь защищаю? И почему нефтеперегонный завод мы не можем взорвать? А руки так и чешутся. Устроить кому-нибудь большое западло. Вот только если бы восстанавливали потом только они из своего кармана, то было бы хорошо, а то ведь за счет бюджета. Кстати, Юра, ты ведь знаешь, что авиация в первую очередь дотла разнесла местное министерство финансов?
   -- Знаю, ну и что?
   -- Давай спорить, что сейчас авиация не дворец Дудаева в темноте долбит и не склады с боеприпасами и казармы духов, а чеченский Госбанк.
   -- Да ну, вряд ли, -- протянул Юрка, -- хотя если эти уроды сначала Минфин, а затем, по логике, накануне штурма... Вполне могут. Тем самым они предупреждают, что скоро штурм. Во гады!
   -- А я о чем. Так что такое Родина, Юра?
   -- Пошел на хрен. Софист несчастный. Тебе в замполиты надо было идти.
   -- У меня папа бывший военный, так я от него перенял стойкую антипатию к замполитам, хотя и там иногда попадаются порядочные люди. Редко, но бывают.
   -- Пошли жрать, а то околеем. Напьемся?
   -- С радостью, но не получится. Тем более что и день был тяжелый. Вспомни, мы с тобой выкушали по полкилограмма водки на нос, закусывая только "курятиной", и хоть бы хны.
   -- Было дело, -- Юрка мрачно сплюнул. -- Бля, во жизнь! Захочешь напиться и не можешь. Приеду домой -- нажрусь до зеленых соплей и мордой в салат.
   -- Точно. В салат. В "зимний". По самые уши. Вот только как бы не захлебнуться.
   Мы засмеялись, когда задаешь глупые вопросы, на которые у тебя нет ответов, и ты ничего не можешь изменить, остается только плыть по течению, держаться за напарника. Мы вошли в кунг. Пашка накрыл стол и поставил в центре открытую бутылку водки.
   -- Коньяк остался?
   -- Остался.
   -- Так ставь его на стол. Радуйся жизни.
   Юрка укоризненно посмотрел на меня. Было понятно -- неизвестно, доведется ли нам выпить коньяк этот позже, но взгляд его красноречиво говорил, мол, зачем я свои гнилые мысли на бойце вымещаю. Пашка, не убирая водку, поставил коньяк. Я взял, открыл и почти полные налил стаканы. Было дикое желание напиться.
   -- Поехали! -- я поднял свой пластмассовый стаканчик.
   Остальные последовали моему примеру. Сдвинули свои "кубки", они прошелестели, темная жидкость коньяка в них заколыхалась, когда мы чокнулись. Опрокинул. Тяжелая, вязкая жидкость потекла вниз. Я зажмурился от удовольствия. Вот она дошла до желудка и начала там растекаться теплом. Принялись закусывать. Молча, без слов. Нечего говорить. Все уже определено, решено без нас. Можно написать рапорт и уехать домой, но такой мысли даже не возникало.
   Мы быстро жевали, как только тепло начало в желудке проходить, я разлил остатки коньяка. Юрка быстро взял свой стаканчик:
   -- У нас что, просто пьянка? Пьем без тостов.
   -- Нет, мы просто ужинаем, но если хочешь что-то сказать, то говори, но покороче, а то коньяк горячий, а тем более водку, я не пью.
   -- Я предлагаю выпить, -- начал Юра, -- за то, что Бог нам помогал раньше. Я хочу выразить общую надежду, что удача нас не оставит, и мы выберемся из этого пекла...
   -- Чтобы через пару лет попасть в новое... -- перебил и продолжил я.
   -- Может, и попадем, но сейчас, а может, и через день, нам предстоит идти на Минутку, и поэтому, Господи, пошли нам удачу. За удачу!
   -- Юра, ты служишь в армии?
   -- Ну, и что?
   -- А то, что в армии единоначалие и субординация, а ты, минуя командира, напрямую обращаешься к Богу. За это можно получить взыскание.
   -- Пошел на хрен, идиот! -- Юрка выдохнул и опрокинул, выпил коньяк.
   Я с Пашкой тоже опрокинул. В голове что-то зашумело. Неужели хмель появился?! Это здорово. Я боялся спугнуть это чувство и сидел, не шелохнувшись. Наступило легкое опьянение, оно нарастало и нарастало.
   -- Слава, ты что? -- испуганно спросил Юра.
   -- Ничего, -- я нехотя открыл глаза, -- гад, ты мне хмель спугнул.
   Голова стала абсолютно ясной и чистой:
   -- Тьфу на тебя. Тьфу на тебя три раза.
   -- Чего спугнул? -- недоуменно спросил напарник.
   -- Чего-чего, -- передразнил я его, -- хмель, гад, спугнул ты мне. Я сижу и чувствую, как начинаю пьянеть, а тут ты лезешь со своими вопросами.
   -- Я смотрю, что ты сидишь и как кот, который гадит, в одну точку уставился, а потом и вовсе закрыл глаза. Ну, думаю, может, поперхнулся. Извини, что кайф тебе сломал. Может, еще догонишь?
   -- Хрен его догонишь, -- досада меня разбирала, -- но можно попробовать, наливай.
   Я взял бутылку водки, которую Пашка вначале поставил на стол, и разлил по стаканам. Мы с Юркой не закусывали. Может, после смешения водки с коньяком удастся немного опьянеть. Я встал, держа стакан с водкой.
   -- Третий тост.
   -- Третий, -- подхватил Юрка.
   -- Третий, -- эхом отозвался Пашка.
   Немного постояв молча, мы почти одновременно выпили и, не закусывая и не запивая, сели на свои места. Молча, не торопясь начали закусывать.
   -- Это правда, что в лоб будем Минутку брать? -- спросил Пашка с набитым ртом.
   -- Правда, сынок, правда, -- ответил я. Я знал, что он терпеть не мог, когда его называли "сынком". Пашка взвился:
   -- Какой я вам сынок! У меня у самого вот будет сынок.
   Подумал и добавил:
   -- А может, дочка. А вы -- "сынок, сынок".
   -- Так, Паша, сынка сделать большого ума не надо -- это десятиминутное дело, а потом всю жизнь мучайся. Вот из тебя, как ни старались, а так человека и не сделали.
   -- Почему не сделали? -- Пашка уже весь ощерился.
   -- Пьешь много, нам хамишь. А мы к тебе как к родному. Надо воспитывать. Как думаешь, Слава?
   -- Да, -- я подхватил, -- пора переходить к радикальным средствам. Ты какого хрена в эшелоне караул напоил? Пьяный часовой, да еще с оружием -- преступник. Значит, ты пособник.
   -- Какой пособник?
   -- Обыкновенный, в тридцать седьмом приписали бы тебе диверсию и к стенке по законам военного времени. И пломбу свинцовую в затылок, -- я коснулся пальцем его затылка, куда обычно стреляли при расстреле. Тот дернулся.
   -- Шутки, Вячеслав Николаевич, дурацкие.
   Я закурил. Юрка и Пашка последовали моему примеру.
   -- Значит, так, Паша, -- начал я, -- пока нас не будет...
   -- А куда вы денетесь? -- перебил меня Павел.
   -- В подвале будем сидеть, -- огрызнулся я. -- Не перебивай старших. С войсками, скорее всего, пойдем. Ты, сукин сын, отвечаешь головой за машину. И за все, что в ней находится. Если что, то... -- я остановил жестом Пашку, который пытался меня перебить, -- если что, то передашь вещи семьям. Ты понял? А за машину голову сниму и скажу, что так было. Ты все понял?
   -- Да понял, понял. Вы мне уже это в сотый раз говорите. У вас-то и вещей, кроме грязных носок, ничего и нет.
   -- Вот ты их и постираешь.
   -- Еще чего, -- Пашка фыркнул.
   -- Постираешь, постираешь, будешь нас вспоминать и, обливаясь слезами, постираешь.
   -- Если и буду обливаться слезами, то только потому, что вонь от ваших носков будет глаза есть.
   -- Паша, -- вмешался Юра, -- у нас уже своеобразный ритуал -- когда предстоит серьезное дело, то мы тебе наказываем, что сделать с нашим вонючим бельем. Но так как тебе с ним неохота возиться, то ты усиленно молишься за нас, и Бог, услышав твои молитвы, охраняет нас, тем самым спасая тебя от неблагодарной работы стирать наши носки. Кстати, а ты не забыл, как пахнут наши носки?
   -- Вот еще! Я когда "молодым" был, дембелям носки не стирал, а вам и подавно не буду, -- Пашка уже буквально кипел.
   Его злость нас раззадоривала.
   -- Паша, ты же знаешь, что когда человек умирает, то последняя воля -- закон. Слышал?
   -- Ну?
   -- Так вот, -- голос мой стал торжественный, -- наша последняя воля с Юрием Николаевичем, что когда помрем, чтобы ты постирал наши носки, погладил их и передал семье. По паре от каждого можешь оставить себе. На память. Можешь повесить на ковер над кроватью.
   -- Так вы еще не помираете.
   -- А вдруг...
   -- Ничего я не буду вам стирать! -- Пашка стал угрюмым и насупился.
   -- Ладно, Паша, мы пошутили. Не обижайся. Лучше разлей остатки, -- сказал Юра.
   Пашка повиновался и аккуратно разлил оставшуюся водку по всем трем стаканам. Все долго ждали, пока он не перестанет капать последние капли в свой стакан. Все про себя считали.
   -- Двадцать две, -- сказал Юра, нарушив тишину.
   -- Я слышал, что можно из любой бутылки тридцать три капли выжать, -- вмешался я.
   Взяли нашу пластмассовую тару.
   -- Что день грядущий нам готовит? -- спросил Юра, обращаясь к нам.
   -- Хрен его знает, -- ответил за всех Пашка.
   -- Пусть будет то, что должно произойти. И давайте выпьем за это. За Судьбу и за Его Величество Случай! -- сказал я.
   -- Правильно! -- поддержал меня Юра. -- За Судьбу и Случай.
   Потом тихо добавил, как бы про себя, но мы отчетливо слышали:
   -- К смерти надо быть готовым. Да минует меня чаша сия, -- и выпил.
   -- Это ты правильно сказал, Юра, что к смерти надо быть готовым. Чтобы она тебя не застала врасплох. Дела надо завершать и долгов больших не делать, а то семье придется за твою опрометчивость расплачиваться. Да минует меня чаша сия, -- повторил я слова из Евангелия и тоже выпил.
   Пашка тоже выпил. Закусили молча. Подчистили то, что лежало на тарелках и в банках. Снова закурили, но уже сытые, довольные. Предстоящий день уже не рисовался таким мрачным.
   -- Про какую вы чашу говорили? -- спросил, с наслаждением затягиваясь, Пашка.
   -- Это, Павел, сказал Иисус накануне своей смерти, обращаясь к своему Богу-Отцу. Он знал, что его казнят, ему было страшно, вот он на всякий случай и просил папашу, чтобы тот не делал этого, -- пояснил я. -- Когда будет время, Пашка, почитай Евангелие. Очень занимательная и поучительная книга. Очень много полезного там обнаружишь.
   -- А, книги... -- протянул Пашка.
   Сразу стало ясно, что Пашка не является любителем чтения.
   -- Читай, Паша, читай. В книгах сосредоточена вековая мудрость поколений. На одном своем опыте не проживешь. И чему ты будешь своего ребенка воспитывать? Какие примеры будешь приводить из жизни? Из чьей жизни? Из своей? Так, кроме как пьянки, ты ничего не видел. Вот и будешь рассказывать, как нужно пить. Или как ты в эшелоне караул напоил? -- Юрку явно тянуло пофилософствовать.
   -- Не компостируй, Юра, парню мозги, -- я вмешался. -- По крайней мере, ему не грозит шизофрения.
   -- Это почему же?
   -- Когда был курсантом, была у меня подружка из медицинского. Так вот она рассказывала, что им на курсе по психиатрии говорили, что если человек не читает книг, то он не склонен к шизофрении. Потому что, читая книгу, человек сопереживает с героями и пропускает через себя. Тем самым на его личность накладывается отпечаток личности книжного героя и происходит смещение личности читателя. Что-то еще. Но это было пересыпано так медицинскими терминами, что из ее объяснения я запомнил только вот это.
   -- М-да, ты прав. Пашке шизофрения не грозит. А вот белая горячка -- точно! -- вынес резюме Юра.
   -- Если в наше отсутствие будут раздавать гуманитарную помощь, то подойдешь к замполиту бригады подполковнику Казарцеву, скажешь, что от нас. Заберешь у него на себя и нас помощь. Если ты, гад, выпьешь наше пиво, то вешайся. Размеры одежды и обуви знаешь. На всякий случай запишем. И самое главное, он должен дать побольше сигарет. Если забудет, то напомнишь, что он де обещал сигареты. Понял?
   -- Понял. А много сигарет будет?
   -- Не знаю. Но надеемся, что много. Не бойся -- поделимся. Мы когда-нибудь тебя обходили?
   -- Нет. Не было. Это другие штабные офицеры прячут свое добро, а вы -- нет.
   -- Вот видишь. Мы думаем, как тебя накормить, напоить, накурить. А ты, засранец, носки постирать нам не хочешь! -- опять начал гнуть свое Юрка.
   -- Не буду я стирать вам носки! -- взорвался Пашка.
   -- Не ори на офицеров, а то можно и в глаз схлопотать. -- сказал Юрка. -- Мы пойдем отольем, а ты пока прибери и подумай насчет носков. Кунг проветри, а то спать невозможно. Хоть топор вешай.
   -- Не буду я носки стирать! -- уже сквозь зубы тихо и упрямо процедил Пашка.
   -- Ты что его заводишь? -- спросил я, закуривая и пристраиваясь рядом с Юркой, когда отошли от машины.
   -- Скучно, -- просто ответил Юра.
   -- Такое впечатление, что тебя что-то гложет.
   -- Ничего не гложет, просто весь вечер голову ломал над твоими дурацкими вопросами. Что такое Родина?
   -- А, тоже проняло? Так что же такое Родина?
   -- На хрен!
   -- Нет, ты меня на хрен не посылай. Ты ответь на вопрос о Родине.
   -- Ты бы еще о смысле жизни у меня спросил бы.
   -- Нет, Юра, этого точно никто не знает, а вот по поводу Родины ты ответь!
   -- В одном ты, Слава, прав. Родина и правительство -- два понятия несовместимые.
   -- Родина и государство, -- поправил я Юру.
   -- Хорошо, когда страна твоего проживания с одной культурой, например, как Израиль.
   -- Так в Штатах вон сколько, как в Вавилоне. И понимают друг друга. И не собирается штат Техас выходить из состава США. А почему? А потому что там хватает работы. Если ты не лодырь, то живешь как человек.
   -- Правильно, а у нас все с ног на голову поставлено.
   -- Ладно, хватит философствовать. Один черт, ничего не узнаем и не добьемся. А настроение Пашке своими носками мы надолго испортили.
   -- Это точно. Постреляем? -- Юра достал из кармана захваченные осветительные ракеты.
   -- Давай! -- я взял у него несколько штук.
   Разойдясь в стороны, мы подняли вверх на вытянутых руках эти ракетницы и дернули за запальные шнуры. Раздались почти одновременно два громких хлопка, и с громким шипением ракеты устремились в темную высь. Там, на высоте, они с треском зажгли свои огни и устремились к земле. Часовые тоже периодически запускали осветительные ракеты, и поэтому все вокруг почти постоянно было залито неживым, мертвым огнем. Предметы отбрасывали неестественные, причудливо изломанные тени. Когда запускаешь ракеты, то кажется, что Новый год дома. Я постоянно на каждый Новый год приносил из части осветительные ракеты, и после полуночи всей семьей выходили на улицу и запускали их. Я радовался вместе с сыном. Сейчас такое же чувство охватило меня. Выбросил пустую гильзу, взял следующую ракету и, не дожидаясь напарника, запустил ее. В воздухе кисло запахло сгоревшим порохом. Юра тоже не отставал от меня.
   -- Пойдем спать? -- спросил я, когда последняя наша ракета погасла.
   -- Давай по последней покурим и пойдем, -- отозвался напарник.
   Закурили. Помолчали.
   -- Как думаешь, вместе пошлют? -- нарушил молчание Юра.
   -- Не знаю. Может, вместе, а может, и нет.
   -- Могут и во второй батальон засунуть, пока нового начальника штаба не назначат.
   -- Там ротных толковых полно. У нас что, в бригаде мало желающих начальником штаба стать?
   -- Желающих много, а вот с опытом штабной работы -- мало.
   -- Думаешь, тебе предложат покомандовать пока штабом?
   -- Может. Тебя-то не отправят. Ты офицер по взаимодействию.
   -- Поживем -- увидим.
   -- Представь, сейчас мужикам в батальонах готовить технику, людей, уточнять порядок колонны. Боеприпасы, люди. Какое счастье, что удалось вырваться с командных должностей. Хуже нет в войсках должности ротного. Как собака бегаешь.
   -- Это точно. На эту тему есть хороший анекдот, только с военно-морским уклоном. Вызывают в штаб флота старого командира подводной лодки и говорят: "Мы хотим ввести новые льготы для плавсостава. Как вы на это смотрите?" Командир, старый, прожженный морской волк: "Хорошо смотрю". Кадровик: "Мы хотим увеличить оклад, квартиры вне очереди, путевки давать в дом отдыха. Мы думаем, что когда об этом на берегу узнают, то их от зависти разорвет. Вы как считаете?" Командир: "Это точно. Но когда первого разорвет, вы меня на его место поставьте, пожалуйста!" Вот и у нас. Какие бы льготы не обещали ротным, взводным, какие бы дифирамбы не пели, один хрен, надо держаться подальше от этих командных должностей.
   -- Пошли спать. День трудный будет.
   -- Да. Неизвестно, когда еще предстоит выспаться толком. Слава, а ты знаешь, ты паразит знатный.
   -- С какой это стати?
   -- Да со своими глупыми вопросами. Родина, не Родина. Государство, страна. Тьфу. Голова разламывается.
   -- Зато мне хорошо. Выговорился, и вроде лучше. Пусть другие мучаются.
   -- Вот и я говорю -- паразит.
   -- Не мучай себя. Самокопание никому пользу не приносило. Пока забудь. Выйдем живыми -- поговорим. В ближайшие дни нам некогда будет думать. Пусть рефлексы работают.
   -- Это правда, пусть нервная система поработает. Пацанов только жалко. Много их тут останется.
   -- "Навеки девятнадцатилетние", как у Бакланова.
   -- Хватит, опять завелся. Пошли спать.
   Мы подошли к нашей машине, выбросили окурки и зашли внутрь. Пашка за время нашего отсутствия успел прибрать и уже лежал в постели.
   -- Ты сегодня не в карауле?
   -- Нет. Завтра моя очередь, и то днем.
   -- Шланг да и только. А кто мой сон оберегать будет?
   -- Ваш сон, сами и сторожите.
   -- Опять хамит. Надо будет тебя заставить копать окоп для стрельбы с коня стоя.
   -- Для стрельбы с коня стоя?
   -- Именно, а то уж больно языкастый стал.
   -- А высота коня?
   -- Три метра.
   -- Таких коней не бывает.
   -- Бывает. В Москве памятник Юрию Долгорукому видел? Вот для его коня и его самого и будешь копать, если еще хоть раз будешь дерзить. Понял, балбес?
   -- Понял, понял, -- проворчал Пашка, отворачиваясь от нас. Он знал, что если нас "достать", то мы можем многое сотворить.
   Мы в который раз сняли только ботинки, носки, ослабили ремни на брюках. Автомат у меня у подножия топчана, у Юрки -- на гвозде над головой. Пару гранат в изголовье под матрас. Трофейный ПБС -- под матрас на уровне бедер, патрон в патронник и на предохранитель. Теперь можно забыться в коротком сне. Жаль, что не удалось опьянеть. Юрка, гад, помешал. Завтра я ему напомню. Лампочка, освещающая наше помещение, висела у меня над постелью. Я выкрутил ее наполовину, все погрузилось в темноту. На прощание объявил:
   -- Отбой в войсках связи.
   Закончился еще один долгий день очередной войны. Богу, Судьбе, Случаю было угодно, чтобы я остался жив. Помогите и дальше. Вся прожитая жизнь мало что значила, впереди был самоубийственный штурм Минутки. Господи, помоги! После этого мысленного обращения к Богу я уснул.

8

   В семь часов прозвенел будильник. Ночь была спокойная. На нас никто не нападал. Спал сном младенца. Снов не было. Во рту, казалось, только что опорожнилась сотня-другая пионеров. В горле пересохло. Все-таки алкоголь подействовал на организм, жаль, что мозги остались ясными. Выпить бы сейчас рассольчику огуречного. Эх, мечты, мечты. Я встал, оделся. С Юркой вышли на улицу. Опять туман. Погода, значит, будет хорошая. Я несколько раз энергично взмахнул руками, кровь по венам и артериям побежала веселее. Умылись, перекурили. Пашка тем временем, встав немного раньше нас, приготовил завтрак.
   -- Что приготовил, сынок, своим отцам? -- спросил Юра, когда мы вошли в кунг.
   -- Кофе, бутерброды с сыром и "братская могила" -- килька в томатном соусе, чеснок, лук, -- ответил Паша.
   -- Может, по стопочке опрокинем? -- спросил Юра.
   -- Давай грамм по пятьдесят, -- я был не против, хотя по утрам пил крайне редко.
   -- Водку, коньяк?
   -- Давай "конины", водка по утрам -- это пошло.
   -- Пашка, доставай "конину". Предпочтительней французский, марочный, двадцатилетней выдержки, с юга Франции. У нас есть такой?
   -- Есть из Дагестана, сэр, -- в тон Юре ответил Паша.
   -- Дерьмо, конечно. Но за неимением гербовой пишут на обычной бумаге. Придется давиться дагестанским, настоянным на клопах. Пашка, достанешь французского -- все прощу. Можешь даже Родину продать. Я все прощу! -- у Юрки было приподнятое настроение.
   Пашка тем временем полез в ящик, где хранились продукты и выпивка, достал бутылку коньяка, открыл ее и разлил по стаканчикам. Только мы хотели выпить, как в дверь раздался стук, и она открылась. На пороге стоял наш сосед -- замполит бригады Казарцев Серега. Он с порога начал в шутку орать:
   -- Вы, что, черти, охренели? С утра коньяк стаканами жрать. И этого малолетнего преступника спаивать! Подвинься! Ого, какую ты себе задницу отожрал. У подполковника и то меньше. Гонять тебя надо. А еще лучше -- отправить в какой-нибудь батальон, там людей не хватает. Враз похудеешь, -- Серега примостился рядом с Пашкой и взял у него стакан, понюхал.
   -- Во гады, пьют, а замполита не приглашают. Свинство это. Придется комбригу доложить, пьют штабные с утра. И, главное, что пьют -- коньяк. А с меня еще вчера сигареты вымогали. Совести ни на грош.
   -- Будешь пить-то? Или ты хочешь нам настроение с утра пораньше испортить? -- мне хотелось опрокинуть стакан, а замполит под руку трещал.
   -- Какой нюх у тебя, Серега! -- Юрка не скрывал своего восхищения. -- Не раньше, не позже, а только как налили, и нате вам.
   -- Он за дверью стоял, подслушивал, наверное.
   -- Пить будешь?
   -- А то! -- Серега еще раз посмотрел в стакан, который забрал у Пашки. -- Мал еще, алкоголик. За, что пьем, мужики?
   -- За удачу. Нам она всем понадобится в ближайшее время, -- Юрка был серьезен.
   -- За удачу, так за удачу, -- Серега тоже стал серьезен.
   Выпили. Коньяка было налито у всех немного. Пашка остался без своей порции спиртного и поэтому с завистью смотрел на нас. Начали закусывать.
   -- Ночью было принято решение отправить часть руководства и штабных офицеров в батальоны, -- сказал Серега, жуя бутерброд.
   -- На хрена?! -- моя реакция была мгновенна и неподдельна. -- Мы же будем только мешать работать. Командир роты и батальона не сможет полноценно руководить, командовать. Мы же как балласт будем у него на КП болтаться. Как не пришей к голове рукав.
   -- Действительно, Сергей, на какой ляд мы там нужны? -- Юрка тоже был удивлен.
   -- Хрен его знает, мужики, что они там планируют, приказ пришел из "Северного". Кстати, сегодня ночью наши взяли Ханкалу, и поэтому штаб переезжает туда.
   -- А смысл? Самолеты там все равно не сядут, так? Только "вертушки". Перепахать все на "Северном", самолеты, которые там есть, либо перегнать на Большую землю, либо уничтожить, и головной боли меньше. Это целый полк будет охранять аэропорт, а еще полк снимай с боевых позиций и кидай на охрану Ханкалы! Маразм! -- я искренне не понимал смысл всех этих перемещений.
   -- А что такое Ханкала? -- в разговор вклинился Пашка. -- Много слышал, а что это?
   -- Ханкала -- это, -- начал Серега, по замполитовской привычке отвечать на все солдатские вопросы, -- бывший аэродром ДОСААФа, там сосредоточены учебные самолеты чешского производства. Дуда пытался переоборудовать их в боевые, но не успел. По слухам и данным разведки...
   -- Что одно и то же, -- встрял Юрка.
   -- Точно, -- продолжал Серега, -- несколько самолетов ему все-таки удалось переоборудовать под боевые и перегнать куда-то. А так там около двухсот самолетов. Недалеко от Ханкалы находятся ракетные пусковые установки. Раньше тут баллистические ракеты находились, ну а когда нас поперли, может, и пару боеголовок с носителями мы могли оставить. Я уже ничему не удивляюсь. Плюс на Ханкале находятся постройки. Скоро поедем за гуманитаркой, вот и поглядим на новый командный пункт Командующего.
   -- Серега, хрен с этой Ханкалой, расскажи лучше, на какой х... нас кидают в батальоны. Как с боевых единиц от нас толку ноль. Взвод, роту нам не дают. Да и мы переросли эту ступень. Смысл?
   -- Не знаю. Команда Ролина. Максимум управленцев и штабных -- на передовую.
   -- Ладно, от нас еще толк будет, а от зам по тылу? -- Юрка тоже кипел от негодования.
   -- Не засерайте мне мозги, мужики. Приказ есть приказ. Мы с вами идем во второй батальон.
   -- Вместе? Это хорошо.
   -- Сам попросился с нами?
   -- Да. Сам.
   -- А для чего?
   -- Курево не хочешь отдавать?
   -- Лучше с вами, отморозками, чем с каким-нибудь гнусом.
   -- Ага, Серега, признал наши заслуги!
   -- Вы хоть и придурки -- Пашка, закрой уши -- но вы не побежите, не бросите ни меня, ни людей. И на рожон не полезете.
   -- Правильно. На рожон мы тебя пошлем. По второй?
   -- Давай, и идем в штаб на совещание. Штурм назначен на сегодня на полдень.
   -- Звиздец! -- я был шокирован.
   -- Они что там, в "Северном", гребанулись совсем? -- Юрка покраснел от злости.
   -- Звиздец бригаде! -- выразил общее мнение Пашка.
   -- Заткнись, дурак, не каркай! Наливай лучше, и, пока будем на совещании, заполни фляжки коньяком и водкой. Одну фляжку -- спиртом. Сам знаешь, где бутылка спрятана. И никому ни слова, что здесь слышал. Ты понял? -- Юрка уже не говорил, а кричал. Злость, страх, бессилие, -- все это читалось на его лице.
   -- Да понял я, понял, что орать-то, -- бурчал в ответ Пашка.
   Мы закурили. Не хотелось ничего говорить, надо было переварить, обкатать ситуацию. Пашка тем временем налил всем и, после кивка Сереги, себе тоже коньяку.
   -- Поехали?
   -- Давай.
   Мы выпили. Начали жевать "братскую могилу". Никто опять не проронил ни слова. Я посмотрел на часы, было 7.40.
   -- Пошли?
   -- Пошли. С Богом! -- Юрка перекрестился.
   И мы, взяв с собой бушлаты и оружие, вышли на улицу и направились к штабу. Там уже стояли штабные офицеры и ждали, когда все соберутся и мы войдем в зал для совещаний. Уже облетела всех весть о том, что почти всех офицеров штаба бригады распределят и закрепят за батальонами и отдельными ротами. Судя по немногочисленным диалогам, никто не понимал своего положения в данной ситуации. И речь не шла о трусости, а о том, что любой батальонный офицер по уровню занимаемой должности находился ниже, чем штабной офицер бригады. Поэтому и положение было у нас двоякое. С одной стороны, командир батальона и его начальник штаба целиком должны были подчиняться нам, как посредникам, наблюдателям от штаба бригады. Но нам ни в коем случае не хотелось подменять командиров, унижать их авторитет перед подчиненными. С другой стороны, мы тоже по своему положению не могли им подчиняться, вот и получалось, что мы нужны в этих частях, как зайцу стоп-сигнал.
   Поискал комбата второго батальона. О нем ходили легенды. Рассказывали, что он при обстреле на руках вынес механика-водителя и командира подбитой БМП, на которой ехал на броне. Что он выходил в эфир и приглашал чеченцев на дуэль. Когда она состоялась, а стрелялись из автоматов, духи его зауважали. Он с первого выстрела пробил противнику с пятидесяти метров плечо и не стал добивать. Дух промахнулся. За своих солдат он так воевал, как за родных детей. По радио договаривался с духами, чтобы дали ему возможность вывезти раненых. Первый раз ему позволили, а во второй расстреляли МТЛБУ с ранеными. Погибло шесть солдат и один офицер. После этого он уже не выходил в эфир с предложением постреляться на дуэли, он посылал бойцов, и под покровом ночи те вырезали обкуренных духов. Не боялся пули и где на брюхе, а где на коленях, но ежедневно обходил, оползал все свои позиции, смотрел на каждого бойца. Не чурался с солдатами и поговорить, и пошутить, и сто грамм выпить. Не был он никогда с ними запанибрата, но знали все, что смерть каждого из них он тяжело переносит, не хочет он свою офицерскую карьеру заработать на солдатских костях. Не боялся он высказывать свое личное мнение. И мнение было продиктовано не личными амбициями и обидами, а обстановкой, самой жизнью. Может, поэтому в свои сорок два года, имея за плечами академию, он так и остановился на уровне командира батальона. Личность сама по себе колоритнейшая. Ростом под метр восемьдесят пять, под сто пятьдесят килограммов весом, но не жира, а мяса, мышц. В ладони мог спрятать граненый стакан. Полон сил и энергии. Работать -- так работать, воевать -- так воевать. С ним и его людьми мне выпала судьба и решение командиров штурмовать Минутку. Вот только завяз он основательно у этой гостиницы "Кавказ". Много она у него крови выпила.
   Я увидел командира второго батальона, подошел к нему:
   -- Здорово, Александр Петрович.
   -- Здравствуй, Вячеслав Николаевич.
   -- Слышал уже про затею со штабными?
   -- Слышал. Тьфу! -- этим плевком он очень образно выразил свое отношение к происходящему и инициативе. -- Получается, что мне уже не доверяют. Так?
   -- Хрен его знает, Петрович, в какие они игры играют. Мне самому эти игрушки не по нутру. Знаешь уже, наверное, что меня к тебе направляют.
   -- Слышал. И Юрку, и замполита тоже. Замполита-то зачем? Прямо как в тридцать седьмом году -- особое совещание "тройки"! Кто приговор выполнять будет?
   -- Не пори чепухи.
   -- Слава, как мне чепухи не пороть, если остался без начальника штаба. Ротного поставить не могу ни одного, потому что роты оголятся, им замены тоже нет, взводных повыбивало. Всю ночь передавал эту гребаную гостиницу соседу, -- комбат уже не говорил, а скорее рычал, басил. -- Тут вы еще со своими фантазиями. Пойми, мил человек, против тебя с Юрием я ничего не имею, замполит тоже неплохой мужик, но зачем весь этот спектакль? Мне не доверяете?
   -- Да пошел ты, Петрович, тебе не доверяем. Я спал сном младенца, а тут такой наворот. Сам того же мнения. Я тебе палки в колеса вставлять не буду. Командуй, как опыт подсказывает, ты уже не мальчик. Что надо -- помогу. Когда в батальон поедешь, если ничего нового не придумают, нас с напарником забери.
   -- Хорошо. Вы только никуда не теряйтесь. Водки много не берите, этого добра у меня хватает, а вот курева захватите -- напряженка. Поесть тоже хватит.
   Тут все присутствующие потянулись в помещение штаба. Там уже нас ждали и комбриг с Сан Санычем, и наш генерал. По всему выходило, что нам была отведена такая же участь, что и генералу при нашей бригаде, сидеть и наблюдать.
   -- Товарищи офицеры, -- начал комбриг, -- получен приказ начать операцию сегодня в 12.00. Также получен приказ о закреплении за каждым батальоном и отдельной ротой офицеров управления бригады и моих заместителей. Тем самым будет налажено бесперебойное взаимодействие.
   Поднялся шум в зале.
   -- Тихо, товарищи офицеры, я понимаю ваше возмущение, но никто никого подменять не собирается, тем более не идет разговор, ни в коем случае, о недоверии. Сейчас начальник штаба зачитает, кто за каким батальоном закреплен.
   Билич встал и быстро огласил список. Все получилось, как и рассказывал Казарцев, мы втроем попали во второй батальон.
   -- Каков план наступления? -- спросил командир танкового батальона Мазур.
   -- Мы когда входили в город, был у нас план?
   -- Не было.
   -- Вот и сейчас его нет. Первая цель -- Госбанк. Вторая -- Дворец Дудаева. Остальное по обстоятельствам.
   В зале опять поднялся шум. Все матерно обсуждали такой оборот дела.
   -- Первыми идут танкисты вместе со вторым батальоном, их прикрывают и поддерживают огнем первый и третий батальоны. Вопросы?
   Но никто не стал задавать вопросов, понимая, что не услышит вразумительного ответа ни на один из них. Постепенно стали расходиться. Понимая, что я здесь бесполезен, вышел на улицу, Юрка следом. Замполит бригады и командир второго батальона остались у комбрига. Закурили.
   -- Ну, что по этому поводу думаешь? -- спросил Юра, тоже закуривая.
   -- Ничего не думаю. Лучше ничего не думать. Пошли паковаться.
   Следующий час прошел в собирании необходимого и допивании бутылки коньяка, оставшейся после завтрака. Потом зашел комбат второго батальона, и мы тронулись вперед. Прибыли на место минут через двадцать и тут же колонной поехали в сторону Минутки. Соседи, уже предупрежденные о нашей "славной" миссии, провожали нас, выкрикивая что-то ободрительное. Удивительно, но при подходе к Минутке нас никто не остановил, никто не обстрелял.
   За четыре квартала от злополучной площади мы остановились, и комбат собрал своих офицеров на совещание. Вкратце он обрисовал то, что уже было нам известно. Представил нас как офицеров по взаимодействию со штабом бригады, добавил, что позднее присоединится и замполит бригады, также для оказания помощи. Многих офицеров мы уже знали. Трое из четырех ротных были кадровыми офицерами, а четвертый был назначен недавно вместо убитого Сереги Максименко. Но держался уже уверенно, как равный среди равных. Со стороны Минутки доносился грохот авиационного налета и артиллерийской подготовки. Сзади послышался грохот и лязг. Через пару минут показалась колонна танкового батальона. На третьей машине, сверкая белками глаз и показывая белизну зубов, сидел на башне Серега Мазур. Он остановил колонну и спрыгнул к нам.
   -- Здорово!
   -- Здорово, давно не виделись, и часа не прошло. Готов?
   -- Готов к чему?
   -- К своей "карусели". Наслышан уже. Толково придумано, лишь бы толк был.
   -- Поглядим. Когда начнем?
   -- Минут через пятнадцать авиация улетит, а артиллерия заглохнет, и начнем.
   -- Минут пять для верности надо выждать.
   -- Обязательно, а то по духам они, может, промажут, а по своим -- в самое яблочко уложат.
   -- Точно, не раз уже бывало. Кто первым пойдет?
   -- Давай, пускай своих танкистов.
   -- А не пошел бы ты на хрен, а? Когда в город входили, пехота зассала, а я своих бросил под гранатометчиков. Поэтому давай вместе.
   -- Вместе так вместе.
   -- Но мои танки через мост не пойдут, там точно будет навалом гранатометчиков. Мост помогу оседлать и перебраться, и огнем поддержу на той стороне, а там уже сам на свое пехотное счастье надейся.
   -- Вот так всегда.
   -- Не ворчи, дед. Наливай, а то уйду.
   -- Придет, нахамит, а потом еще наливай. У самого, что ли, нет, халявщик?
   -- Есть, только идти далеко.
   -- Ладно. Сашка, -- позвал пехотный комбат своего механика-водителя, -- неси закуску и бутылку "кристалловской".
   -- Ого, хорошо живешь -- московскую водку пьешь, -- мы были искренне поражены.
   -- Это у меня из домашних запасов, для особых случаев берегу.
   Разлили водку на всех присутствующих офицеров, включая и ротных. Выпили, закусили прямо из банки мерзлой тушенкой. Пока пили, закончилась артподготовка, пару минут спустя смолк и авиационный гул. Наступила тишина, нарушаемая только редким треском автоматных и пулеметных очередей.
   -- Товарищ подполковник! -- из БМП комбата высунулся боец. -- Команда от "двадцать второго" (это был позывной комбрига) "555".
   -- Передай, что понял и выполняю, -- прокричал комбат и побежал к своей машине.
   Мы последовали следом. Танкисты и ротные второго батальона также кинулись к своим машинам, и они пошли. За квартал до Минутки нас остановили наши разведчики и рассказали, что им удалось оттеснить духов от моста с нашей стороны, но те залегли на самом мосту и на другой стороне. Мост, похоже, не был заминирован, но они за это не ручаются. Пехота спрыгнула с машин и, прикрываясь бортами и руинами, ждала команды. Подошли танкисты. Договорились, что махра пойдет вперед, а "коробочки" сзади на расстоянии пятидесяти метров.
   Комбат, вопреки полевым уставам всего мира, пошел не сзади своего подразделения, а впереди вместе с наступающей в авангарде первой ротой. Нам с Юрой ничего не оставалось делать, как идти вместе с комбатом. Укрываясь за развалинами, мы короткими перебежками добрались до моста. Разведчики сдерживали бешеный напор духов, желающих отбить у них мост. Где-то начиная с середины моста были возведены из обломков бетона укрепления, за которыми укрылись духи и поливали наш берег свинцом. Не позволяя высунуть голову. И минометчики духов начали обкладывать нас минами. Пока что они вели пристрелочный огонь, мины падали в реку, но с каждым разом все ближе. Через несколько минут первые мины начали падать на наш берег. Вдобавок духи начали обстрел из подствольных гранатометов. Грохот стоял невыносимый. Вой мин нарастал, пули и осколки постоянно стучали о бетонные блоки, за которыми мы прятались. Появились первые потери.
   В первой роте, в которой мы находились, мина разорвалась близко, и один из крупных осколков наполовину оторвал солдату голову. Тело лежало на животе, половина шеи была вырвана, а вторая половина под тяжестью головы склонилась направо. Из разорванного горла фонтаном хлестала кровь, окрашивая стену в бурый цвет. Подполз боец, но не для того, чтобы оказать помощь, а чтобы снять личный номер с разорванной шеи и вытащить документы из внутреннего кармана. Когда боец переворачивал покойного на спину, руки мертвеца судорожно дернулись и обхватили автомат, секунду назад принадлежавший ему. Как будто не хотел он расставаться с ним. Искоса понаблюдав за этой картиной, мы вновь начали наблюдать за духами. Те на своем берегу подтягивали силы и появился БМП. Из-за нашей спины послышался уже знакомый лязг и грохот. Наши. Танкисты. Могли бы и пораньше.
   Головной танк выстрелил, но первый выстрел был не прицельный, пролетел снаряд над головой у духов и разорвался где-то далеко у них за спинами. Второй выстрел был ближе, осколками он разогнал толпу духов. Несколько тел остались лежать неподвижно на мостовой, некоторые орали, корчились там же. Раненые. Минометный обстрел прекратился и автоматный огонь поутих. Комбат скомандовал:
   -- Вторая рота! Подствольники к бою! Огонь! Первая и третья рота -- вперед! -- сам первым выскочил и, увлекая людей, побежал, пригибаясь почти к земле.
   Кто с криками, кто с матами последовали его примеру, мы также влились в общий поток. Над нашими головами шелестели гранаты от подствольных гранатометов. На мосту, на другом берегу послышались хлопки и щелканье осколков от разорвавшихся гранат. За нашими спинами гулко заговорили танковые пушки, разрывы их снарядов также разогнали, рассеяли пехоту на противоположном берегу. Пехота с моста ползком отошла и спряталась за сожженным танком. Вновь возобновился минометный обстрел. Вой мин действовал на нервы хуже, чем сами разрывы. Казалось, что воздух вокруг тебя вибрирует, сжимается, бьет по огрубевшим от разрывов барабанным перепонкам. Воля практически парализуется. Вой такой и ощущение такое, будто именно эта мина летит к тебе. Что сейчас она упадет на тебя с высоты двадцати метров и, ударившись о твое тело, разорвет его на многие сотни кусков, раскидает его. Но постепенно усилием воли заставляешь себя раскрыть глаза и посмотреть на мир.
   Вторая рота подтянулась к нам, по радиостанции сообщали, что подошли первый и третий батальоны и готовы поддержать нас огнем при захвате моста. Через минуту в хор стрельбы из танковых пушек и автоматной трескотни вступили пушки БМП двух подошедших батальонов. Собачим тявканьем были слышны автоматные голоса первого батальона и более солидно -- крупнокалиберные третьего.
   Духи почти заткнулись. Противоположный берег был укутан в разрывы от снарядов и гранат. Воздух можно было трогать руками, на зубах скрипела пыль, в горле першило от сгоревшего тротила и еще какой-то гадости. Глаза начали слезиться, шок, страх после первых минут боя начал проходить. В висках застучала кровь, пот потек из-под подшлемника. Сразу стало жарко. Я расстегнул бушлат и ослабил крепление на бронежилете. Перевернулся на спину. Достал сигареты и спички. Прикурил. Юрка, лежавший рядом, протянул руку и жестом показал, что тоже хочет курить. Я ему дал. Говорить что-либо в этом адском грохоте было абсолютно бесполезно.
   Затягиваясь, почти не ощущал вкуса сигареты. Одна горечь. Горечь, смешанная с пороховыми газами и никотином. По опыту знаю, что через пять-десять минут закончится эта какофония, и придется бежать, ползти по этому мосту. Не хочу! Хочу лежать и глазеть в небо. В голове путано возникли обрывки какой-то молитвы. Не смог вспомнить. Главное -- вперед и выжить. По команде нашего комбата огонь перенесли дальше вглубь. БМП замолчали, могли нас зацепить. Комбат крикнул:
   -- Вперед! Ур-р-ра!
   Люди стали выскакивать из своих укрытий и где ползком, где в полный рост побежали вперед. Я тоже побежал. Духи, увидев нашу атаку, открыли огонь. Справа кто-то визгливо закричал. Впереди боец как будто наткнулся на невидимое препятствие, отлетел назад, раскинув руки. Его автомат упал мне под ноги, я наступил на него и чуть не поскользнулся.
   Пробегая мимо, я мельком посмотрел на тело. Пах был разорван. Брюки набухли от крови, открытые глаза не мигая смотрели в небо. "Готов" -- пронеслось в мозгу. Стало страшно. Во рту опять, в который раз, почувствовался привкус крови. Страшно, очень страшно. Ноги становятся ватными. Я закричал. Закричал что-то нечленораздельное. Закричал, завопил от страха. Господи, помоги, помоги выжить.
   Вот уже и до моста осталось немного. Вот он, заваленный обломками бетона, кирпича, обмотанный колючей проволокой. Впереди человек тридцать высыпали на мост. С другой стороны опять открыли ураганный огонь. Первые человек десять упали, двое еще шевелились, пытались отползти назад. Остальные отхлынули и укрылись за руинами бывшего духовского блокпоста.
   Я тоже плюхнулся рядом, потом отполз за обломок бетона. Выставил автомат и дал короткую очередь в сторону духовского берега. Оглянулся. Офицеры остались чуть сзади. Я впереди всех офицеров. Значит, я здесь главный.
   Стараясь перекричать шум боя, я заорал, чтобы попытались вытащить раненых с моста. Бойцы, лежавшие впереди, закивали, что поняли. Двое поползли вперед, а остальные открыли огонь, стараясь прикрыть своих. Раненые, увидев, что идет помощь, постарались ползти навстречу, но получалось у них это не очень хорошо. Сзади подполз комбат, прохрипел в самое ухо:
   -- Быстро бегаешь, Слава.
   -- Назад я еще быстрее бегаю, -- ответил я.
   -- Почище "Северного" будет?
   -- Точно. Вот только мост им не дать взорвать.
   -- А для этого, Славян, надо его раньше захватить, -- и вновь заорал комбат, -- вперед! Вперед, ребята!
   И снова зашевелились люди и хлынули из своих щелей навстречу летящей смерти. Сам комбат также выскочил из-за плиты и побежал вперед, я за ним. Вот уже опять первые ворвались на мост. Те, кто полз за ранеными, поднялись на ноги и присоединились к остальным.
   И вот я на мосту. Свист и грохот. Духи перенесли минометный огонь на мост. Грохот. Я падаю. Сел. Ощупал себя. Вроде все в порядке, только ничего не слышу. Постучал открытой ладонью по одному уху, по другому, как будто вытряхивая воду. Не помогает. Глухая пелена отделяет меня от окружающего мира. Потом сообразил -- контузия. Ударная волна хлестанула по барабанным перепонкам, выгнула их в другую сторону. Ничего страшного. Со временем пройдет. Я посмотрел туда, где разорвалась мина. Помню, что впереди бежало четыре человека. Где они? Вот они. Разорванные тела четырех бойцов лежали поперек моста. Видимо, все осколки приняли. Мне не досталось. Пока не досталось. То ли от контузии, то ли от зрелища кишок или оттого, что смерть была так рядом, от страха в животе закрутило и меня начало рвать. Выворачивало наизнанку долго, пока не пошла желчь. Я отплевался. Удивительно, но вместе с рвотными массами ушла и часть глухоты. Я начал слышать звуки.
   Вокруг меня бежали люди. Некоторые падали и уже не шевелились, я сидел, как дурак, рядом с лужей собственной блевотины, и мне было хорошо. Жив!!! Жив!!! Во рту была горечь. Хотелось пить. Я нащупал фляжку и сделал большой глоток. И тут же почти все выплюнул. Пашка налил внутрь коньяк. Я выдохнул воздух из легких и отпил. В голове постепенно наступало прояснение. Так, надо сматываться отсюда. Но уходить с пустяковой контузией -- это несерьезно. Я посмотрел на останки бойцов, которые приняли мои осколки.
   Вперед, вперед. Мысли еще путались. Пробивались как сквозь ватную завесу. Я начал вставать. Зашатало. Я удержался с трудом на ногах. Все хорошо. Через час-полтора все пройдет. Контузия не первая. Надо только водку пить, не стесняться. И все будет замечательно. Вперед! Я упрямо сделал несколько шагов. Остановился. Огляделся. Впереди, примерно на половине моста, залегли солдаты. Я, как китайский болванчик, стоял у них за спиной и шатался. Удивительно, как меня еще не подстрелили, пролетело в голове. Как-то враз мне удалось найти ту точку, что позволяла мне удерживать без проблем вертикальное положение, и я на полусогнутых, все еще чужих ногах побежал к своим. Вперед, вперед.
   Не добежав метров десять, я плюхнулся на живот и пополз. Добравшись до своих, я привалился к какому-то бетонному обломку. Бойцы, лежавшие чуть впереди, оглянулись и что-то прокричали, но мозги еще плохо соображали, и поэтому я не разобрал, что именно. Но, судя по их одобрительным и ободряющим жестам, что-то хорошее. Сообразив, что со слухом у меня не все в порядке, они подняли большие пальцы вверх. Я согласно покивал головой.
   -- Я не ранен, я просто контужен, -- проорал я им.
   Через наши головы вновь начали стрелять танкисты. Огонь противника поутих, и снова мы пошли вперед. Теперь я плелся где-то в середине. Стрелять я боялся, чтобы не зацепить своих. Сзади уже вошли на мост солдаты первого батальона. Наконец-то удалось пройти мост. Теперь главная задача -- удержать его. Я оглянулся назад. Минометным огнем духи заставили первый батальон откатится назад. Теперь на вражеском берегу был только наш, второй батальон. Мост был усеян трупами, по примерной оценке -- не менее пятидесяти. Сто пятьдесят метров моста и пятьдесят убитых. Страшная арифметика. Раненых забрали с собой подразделения первого батальона.
   Духи, не прекращая огня по мосту, начали обстреливать нас. И вот они поставили дымовую завесу. Верная примета того, что сейчас пойдут в наступление. Команду комбата передали по цепочке: "Приготовить подствольники. Огонь!". Мы начали обстреливать разрастающееся облако дыма из подствольников. Дыма и без этой завесы хватало. Но это был дым черного цвета. У кого из бойцов не было подствольных гранатометов, те стреляли длинными очередями по этому облаку. Послышались крики раненых, как из самого облака, так и с нашей стороны. Из облака послышался лязг гусениц. Или танк, или БМП? И оттуда начался расстрел наших хилых позиций. Случайные камни и обломки бетонных стен хреновое укрытие от снарядов.
   Сверху послышался вой наших самолетов, и с неба посыпались авиабомбы. Ты никогда не был, читатель, под авианалетом? Нет? И слава Богу.
   Бомбы, а это пятьсот килограммов металла и взрывчатки каждая, несутся к земле со страшным воем. Теперь вой мин показался мне сладкой серенадой. Вой авиабомбы парализует тело страхом, он заставляет вибрировать в унисон себе каждую клеточку твоего тела. Мысли уносятся прочь, и ты лежишь просто как кусок мяса, трясущийся от страха и ждущий своей смерти. Все человеческое тебя покидает. Рассказывали, что много наших легло от своей авиации, но самому лежать под родными бомбами не приходилось. И вот попробовал.
   Первая бомба разорвалась далеко впереди, видимо, посеяв панику в рядах противника, потому что из облака стрельба по нам прекратилась. От разрыва бомбы пошла воздушная взрывная волна. Она окатила нас страшным грохотом и горячим воздухом. Казалось, что этот грохочущий воздух сорвет с тебя всю форму, сломает грудную клетку, разорвет рот, щеки. Барабанные перепонки лопнут, а из ушей уже течет кровь. Нас обсыпало целым градом из мелких камней и щебня. Кто-то в стороне закричал. Я посмотрел туда. Боец катался по земле, зажав рукой глаз. Из-под пальцев струилась кровь. Ротный медбрат уже полз к нему. Солдаты, находившиеся рядом с раненым, схватили его и прижали к земле. Один доставал флягу с водой, другой рвал на нем бушлат и обнажал руку. Затем из своей аптечки он достал шприц-тюбик с промедолом и сделал укол. Дальше я не стал смотреть. По звуку было слышно, что летчики заходят еще на один вираж. И снова этот страшный звук. Этот парализующий волю вой. Слышно, как вой нарастает, как бомба несется к земле. Инстинктивно вжимаешься в землю и слышишь, как наступает тишина. Все ждут, куда, на кого упадет эта смерть. Мадам Смерть.
   Разрыв прозвучал неожиданно близко. На левом фланге нашего батальона. И снова град щебня обсыпал нас. Странно, что после всех этих разрывов слух почти полностью восстановился, и чувствовать я стал себя гораздо лучше. Ворвался мир звуков. В голове звон после контузии еще не прошел, но на это вообще не стоило обращать ни малейшего внимания. Я посмотрел в сторону, где разорвалась последняя бомба, там зияла огромная воронка диаметром метров десять. И вокруг... И вокруг лежали части солдат находившихся рядом со взрывом. Из воронки валил дым, и кисло воняло сгоревшей взрывчаткой, а также паленым мясом и жженой шерстью. Все эти запахи вызывали тошноту. Она волнами то подкатывалась, то откатывалась. По памяти я вспомнил, сколько людей там находилось, получалось, что взвода полтора. Примерно пятьдесят человек. О Боже! Уже сто человек потеряли, а мы еще толком и не укрепились на этом берегу! С левого фланга раздавались громкие крики и стоны раненых. Было слышно, как комбат матерится по радиостанции. Он не соблюдал никаких позывных, не соблюдал никакой дисциплины. Он просто орал в гарнитуру радиостанции:
   -- Отзовите авиацию! Отзовите авиацию, блядь! Эти пидоры мне полбатальона убили! Немедленно отзывай! Я не удержусь своими силами! Почему?! Спроси у этих негодяев, которым по хрену, куда сбрасывать свои бомбы! Скажите им спасибо. Отзывай этих пидормотов. Давай поддержку. Я начинаю окапываться. Сейчас духи пойдут в атаку. Все, отозвал самолеты? Молодец. Точно не знаю, но приблизительно у меня более сотни "двухсотых" и человек шестьдесят "трехсотых". Что я с ними буду делать?! Давай подмогу! И медиков и эвакуаторов. Некоторые есть нетранспортабельные. Все, кажется, духи наступают. Не будет поддержки -- я ухожу. Поддержку давай. Да не с воздуха, долбодеб, а нашу давай. Обещали, что хваленый десант и морпех будет помогать! Где эти чмыри? У "Северного" спрашивай, где они! У Ханкалы спрашивай. У меня все, пошел на хрен! Некогда. Иди сюда, узнаешь, почему некогда. Пошел на хрен!!!
   Духи вновь открыли массированный, плотный огонь по нам и по берегу, где были наши. Опять начали бить из минометов и стрелять из пушек на БМП. Подствольники, автоматы и пулеметы у них также не оставались без дела. Пули, осколки то и дело с противным звуком вонзались в асфальт перед нашим хилым укрытием, потом они начали со звоном крошить обломки бетона и кирпича, за которым мы укрылись. Рикошет с противным визгом уходил вверх и куда-то в сторону. Казалось, что воздух стал горячим от постоянно висящего в нем раскаленного металла. Опять послышались крики и стоны новых раненых.
   За спиной послышался скрежет и лязг гусениц. Мы все оглянулись. На ту сторону моста вышли два танка и открыли огонь. Духи поумерили пыл и перенесли весь свой огонь на танки. Тут настала наша очередь. Комбат вновь скомандовал: "Вперед!" Оставив наших раненых, мы снова ринулись вперед. Дым стоял над площадью сплошной стеной, толком ничего не разглядеть.
   Растянулись цепью. Стреляем наугад, от живота, патронов не жалеем. Что в десяти метрах впереди, не видно, как ни напрягай глаза. Они слезятся от висящих пороховых газов. Вперед!!! Только вперед!!! Я вместе со всеми ору. Кто кричит "Ура!", кто кричит "Суки! Смерть сукам!!!", я просто, раскрыв широко рот, ору "А-а-а-а". Помогает заглушить страх. В крови вновь бушует адреналин, могу побить мировой рекорд по бегу. Из-за плотной завесы дыма нас встречают кинжальные автоматные очереди. Бьют так же, как и мы, от пояса длинными очередями. Видимо, специально подпустили поближе. Падаем. Залегли. Нельзя лежать на одном месте на открытой местности. Я перекатываюсь. Перекат, еще один. Ага, вот и милый сердцу обломочек стены, я пребольно ударился об него плечом. Ладно, ушиб не ранение, пройдет синяк. Я пристраиваюсь за этим валуном и начинаю стрельбу.
   Первый шок от внезапного обстрела духов проходит, и мы принимаем встречный бой. Расстояние не больше пятнадцати метров, но у них неоспоримое преимущество. Они закрыты стенами, а мы задницами кверху на площади.
   Автомат сухо щелкнул и перестал стрелять. Понятно, патроны кончились. Как всегда, не вовремя. Спаренные пристегнутые магазины опустели. Лежа задираю ствол у автомата и засовываю в подствольник гранату. Удобнее стрелять с колена, но теперь уже выбирать не приходится. Нажимаю левой рукой на спусковой крючок. Взрывается капсюль-детонатор, и граната летит в сторону противника. Перелет. Ну ничего, это мы сейчас откорректируем. Снова граната уходит в подствольник, и снова жму на крючок. Пока летит граната, быстро вынимаю магазин и вставляю еще один спаренный.
   За спиной раздается грохот. Оглядываюсь. Ешь твою мать! Духам удалось подбить оба наших танков. Они горят жирным пламенем. Донесся треск взрывающихся патронов, сейчас будут рваться снаряды. И точно. Через секунду послышался оглушительный взрыв, а за ним второй -- у танков отлетели башни. Почти синхронно они медленно, очень медленно поднялись в воздух и, кувыркаясь, полетели в разные стороны. У первого танка башня с шумом упала в воду, у второго -- на нашу сторону. Сами танки продолжали гореть. Корпус у первого раскололся посередине. В пламени продолжались рваться патроны.
   Духи, осатанев от этой победы, переключили свое внимание, и заодно и огонь, на нас. Вновь мины начали собирать свой урожай. Бойцы под этим ураганным огнем начали окапываться. Повезло тому, кому попался разрушенный взрывами или гусеницами танков, БМП асфальт. Там была обнажена грязь, но под ней земля, в которую махор закопается по самые уши. Но таяли наши ряды. Таяли на глазах. Многие были ранены. Солнце уже не пробивалось сквозь плотный дым. С надеждой я вслушивался, не начнется ли стрельба на противоположной стороне площади. Именно там, по замыслу командования, должны были начать свою атаку десантники и морские пехотинцы. Но не было слышно с той стороны музыки боя. Жалкая горстка, не более ста пятидесяти человек, билась на открытой площади с хорошо укрытым противником.
   За спиной вновь послышались крики и треск автоматных очередей. Посмотрев назад, увидел, как первый батальон пытается перебежать мост. Мы с удвоенной силой начали поливать из автоматов и подствольников позиции духов. Но что-то не заладилось опять у первого батальона. И вновь он откатился назад.
   И тут дрогнули наши ряды. Чувство безысходности накатило, навалилось. Страх, черный страх раздавил своей массой все человеческое, что было. Сработал инстинкт самосохранения. И без команды мы начали отступать. Не бежать, а именно отступать. Огрызаясь автоматными очередями, редкими выстрелами из подствольников. Унося своих раненых. Оставляя своих убитых. Оставляя погибших и зная, что если не заберем их до ночи, то надругаются над ними духи, изрежут их тела. Отрежут носы, уши, половые органы и выбросят их вместе с телами в Сунжу на корм рыбам. Простите нас, ребята!
   Отходили к прежним позициям, где нас накрыла собственная авиация. Вдруг раздался крик: "Батю ранило!" Все повернулись и увидели, что комбат бежит в укрытие, а левая рука болтается как чужая, как канат, привязанный к бушлату. Тут он споткнулся и, припав на левую ногу, завалился на бок. Подбежали бойцы и вытащили его из-под обстрела. Затащили за временное укрытие. Тут же стали подтягиваться, подползать, перекатываться офицеры батальона. Я также поспешил. По пути увидел Юру. Значит, жив! Во время недавнего боя я потерял его из вида. Прибежал и заместитель комбата майор Кугель Иван Генрихович. Возле комбата уже суетился санитар. Перетягивал жгутом раны и накладывал повязки. Комбат то приходил в сознание, то вновь его терял. Тяжело дышал, в груди что-то хрипело, мешало дышать. Был он бледен, крупные капли нездорового пота постоянно скатывались по его лицу, оставляя за собой серые дорожки на пыльной, грязной коже.
   -- Что вы приперлись? -- спросил Петрович, открыв в очередной раз глаза. -- Идите работайте, людей не бросайте. Окапывайтесь. Идите на хрен. Пока я здесь валяюсь, командует батальоном мой заместитель Кугель. Вперед! Пошли вон! Работать, желудки, работать!
   Он вновь закрыл глаза и в который раз потерял сознание. Мы обратились к санитару:
   -- Как он? Выкарабкается?
   -- Задеты артерии на ногах, большая потеря крови. Не знаю, надо выносить на материк.
   -- Спасай! Ты слышишь? Спасай комбата, а то я в тебе дырок наковыряю! -- орал на него Кугель Ваня.
   -- Не ори на него, Иван! Надо выносить его, -- тоже заорал на нового комбата командир первой роты.
   -- Вот и бери его и иди на прорыв! Выноси. Мы постараемся прикрыть, -- снова орал Иван. -- Постарайся, вынеси Батю.
   И уже громко, перекрывая шум боя, закричал:
   -- Слушай мою команду! Командую батальоном, пока командир ранен, я! Первая рота идет на прорыв и выносит комбата, а мы прикрываем! Окапываться и стоять до последнего! Радист! Радист, сука, где ты?!
   -- Нет радиста, убит, -- крикнул кто-то из солдат.
   -- Перестроить ротные радиостанции на частоту бригады и сообщить, что через пять минут попытаемся вынести комбата, чтобы встречали и прикрывали огнем! Всем все понятно?! Вперед!!! Вперед!!!
   И побежала первая рота, побежала под огнем, под сметающим все на своем пути огнем по простреливаемому навылет полотну моста. Несли они с собой комбата, который уже не приходил в сознание, и еще трех раненых. Не могли они больше взять. От роты осталось всего тридцать три человека, чуть больше полнокровного взвода.
   Мы стреляли, стреляли, перезаряжая магазины, когда заканчивались патроны. Кидали взгляд через плечо назад. Пять человек из первой роты остались неподвижно лежать на мосту, добавив свои тела к уже многим лежащим. Но вот оставшиеся в живых, уцелевшие, пока живые преодолели половину моста. Еще, родные, еще немного поднажмите! Духи яростно стреляли как по нам, так и по первой роте. Ничего, суки, хватило бы патронов, а там мы еще поговорим с вами. Уроды долбаные!
   Наступило спокойствие, умиротворение на душе. Так бывает, когда принял решение и понимаешь, что это уже все. ВСЕ!!! Дальше только финиш, и от тебя, к сожалению, уже ни хрена не зависит. Остается только подороже продать свое тело и душу. Погибать не хочется, но и трусость тоже ушла. Осталось только абсолютное спокойствие и трезвая, ясная голова. И мысли ясны, четки. Рефлексы обострены. Вокруг все происходящее воспринимается остро. Ну что, черномазые, повоюем?! Появился даже некий задор, азарт. Кто кого. Мы хорошие, а вы плохие. Все ясно и просто, жаль, что в обычной жизни так нельзя разделить. Хороший индеец -- это мертвый индеец! Вспомнилась строчка из песни: "Есть у нас еще в резерве бабы, водка и консервы, и родной АКМС наперевес". Повоюем, уроды!

   Конец отредактированного фрагмента перевода

9

   Я оглянулся. Все вокруг помаленьку окапывались. Правильно. Махор и в асфальт вгрызется, а удержит рубеж. Лопатки саперной, по-военному МСЛ, у меня не было. Надо достать. Метрах в трех справа от меня лежал убитый боец, сзади у него на ремне в чехле висела лопатка. Я перекатился к нему и попытался расстегнуть чехол, не получалось. Рядом просвистела пуля, я инстинктивно пригнулся. Хоть и известно, что пуля, которую ты слышишь, не твоя, но все равно пригибаешься. Рывком перевернул мертвое тело, расстегнул бляху на животе и стащил ремень. Откатился на свое место. Как только я снова укрылся за спасительным обломком кирпичной кладки, в мертвое тело бойца попала пуля и заставила его как бы вздрогнуть. А могли и в меня попасть уребищные духи. Посмотрел на место, где лежал. Асфальт во многих местах был разбит. Я начал лопаткой выворачивать его куски, укладывая их перед собой. Вот и земля вперемешку со щебнем. Не обращая внимания на содранные в кровь пальцы, продолжал копать. Земля была холодная, местами попадалась грязь, все, что вынимал, я укладывал впереди себя, укрепляя бруствер. Вот уже и грудь с животом оказались в малюсеньком окопчике. На поверхности осталась торчать только голова и ноги. Весь я был грязный, сорвал подшлемник, от головы валил пар. Жарко, очень жарко.
   За спиной вновь послышались лязг и грохот. Оглянулся. Там танки, подцепив тросами сгоревшие свои машины, пытались оттащить их в сторону. Духи опять начали обстреливать через наши головы танкистов из гранатометов и минометов. Мы все бросили копать и принялись обстреливать их укрепления. Я с ужасом услышал, как в очередной раз сухо щелкнул затвор моего автомата. Звиздец, полный звиздец, патронов больше нет! Для подствольника осталось не больше семи гранат. И все. Капут! На ремне, снятом с бойца, болталась фляжка и подсумок для магазинов. Я поднял подсумок. Ого! Тяжелый. Значит, живем! Значит воюем. Я вытащил три магазина, осмотрел их. Полные. Три магазина по тридцать патронов -- девяносто. Не густо. Ну, ничего. На безрыбье и хрен мясо. Зарядил автомат, прицелился, дал короткую очередь по мелькнувшей тени. Тень скрылась. Может, и попал. На всякий случай поставил переводчик огня на стрельбу одиночными. Начал снова копать.
   И тут впереди раздались пронзительные крики духов. Они и в нормальной жизни тихо-спокойно говорить не умеют, а на войне и подавно, кричат так, что уши закладывает. Послышался знакомый лязг. Выглянул. Выкатывается танк и БМП. Весело. Отступать нельзя, расстреляют в спину, и наступать тоже пока не получается. Воевать на площади с танком очень не здорово. Разные весовые категории. Иван Кугель что-то прокричал, но из-за расстояния и стрельбы толком не слышно, только слышно, как раздались выстрелы из подствольников. Эх, разве из подствольника возьмешь танк, тем более этот в "активную" броню одет.
   Хорошая эта штука для танкистов -- "активная" броня. На обычном корпусе располагаются впритык друг к другу квадратные коробочки. Внутри этих коробушек находится взрывчатка, которая взрывается при высокой температуре, и вот когда раскаленная струя от кумулятивного снаряда или от "мухи" пробивается к броне танка, она встречает на своем пути вот эту взрывчатку. Последняя взрывается и ломает направление этой огненной струи. Танк цел.
   Так этот танк, что начинал свое медленное движение в нашу сторону, был увешан этими коробочками. Как новогодняя елка игрушками. Подготовились, уроды, к нашей встрече. С левого фланга раздался выстрел из гранатомета. По звуку определил, что стреляли из "мухи". Кумулятивная граната прилетела точно в стык корпуса с башней. Прогремел взрыв. Из танка повалил дым, огонь, через полсекунды раздался оглушительный взрыв, башню сорвало и откинуло назад. Она угодила на духовские позиции. Обрушилась стена, подняв большое облако пыли. Послышались вопли. Танк горел жирным пламенем. В его утробе продолжали взрываться боеприпасы.
   Мы сами взорвались радостными криками и воплями. Ага, суки, знай наших! Но выстрел! Какой выстрел! Ай да молодец стрелок. Звезды Героя за такой выстрел не жалко! Молодец!
   БМП духов откатилась дальше, и начала нас обстреливать. Снаряды начали рваться сначала перед нашими укреплениями, а затем и за спинами. Осколками задело несколько бойцов, но не убило, а ранило. Наше счастье, что наводчик у них хреновый. Зенитная пушка, установленная на БМП, могла бы разнести наши укрепления в клочья.
   За спиной опять раздался скрежет и лязг. Когда мы оглянулись, то увидели, что два наших танка стоят у начала моста с нашей стороны и приготовились вести огонь по духам, а третий едет к нам -- на духовский берег, ведя беспорядочную стрельбу. За этим танком пряталась пехота, через танк и наши головы закидывая противника гранатами из подствольника. Здорово!
   БМП духов откатывалась все дальше, пока не скрылась из вида. Мы тоже старались, как могли, поливая отступающую пехоту. Вовремя, ребята, ой как вовремя.
   Танк подъехал ближе и, остановившись, начал расстреливать почти в упор позиции духов, засевших перед Госбанком. Из-за танка выбежала пехота -- оказалось, что вернулась первая рота второго батальона и часть первого батальона. По мосту бежала еще пехота, как сообщили подоспевшие на помощь, это был первый и третий батальон. Также они рассказали, что комбат умер, не приходя в сознание. Только без сознания сильно матерился и продолжал командовать, метался, потом затих и умер. Эта весть потрясла не только бойцов, но и всех офицеров. Александр Петрович олицетворял собой колосса, нечто вечное и незыблемое. Был каким-то стержнем батальона, и вот нет его, даже не верилось, что это произошло. На войне поневоле привыкаешь терять близких тебе людей, но его... Нет, не верилось. Не хотелось верить.
   У всех ходуном ходили желваки. Петрович был не просто командиром, он был для солдат и своих офицеров вроде наставника, старшего брата, одним словом -- "Батя", "Папа". Жаль, искренне жалко.
   Прибывшие подтащили боеприпасы. Их быстро разобрали и начали снаряжать полупустые магазины и сумки для гранат, предоставив "новичкам" насладиться обстрелом духовских позиций и отрыванием для себя окопов.
   Танк отстрелялся и, не поворачивая башни, начал пятиться назад, а с "нашего" берега уже стартовал второй и, ведя огонь из пушки, на ходу приблизился к нам. Его место на старте занял третий танк. Танковая "карусель" заработала! Сейчас начнется веселье.
   И вновь адреналин забушевал в крови, и вновь от кожи повалил пар, и азарт боя захлестнул меня. Я посмотрел на ближайших бойцов. Тот же самый эффект. Если мы полчаса назад думали, как бы подороже продать свои жизни, то теперь в нас проснулся охотничий азарт. Из загнанных зверьков мы превратились в матерых волков. Нет! Не волков. Это чеченцы волки, у них на флаге изображен волк под луной, а нас они именуют "псами". Мы -- "бешеные псы". Держитесь, волки позорные, мы идем! Порвем, суки! За всех порвем. За комбата! За тех ребят, что остались на мосту, и тех, что лежат на этой сраной площади перед нами. За свой страх, за бомбежку. За ВСЕ!
   Командовать начал комбат первого батальона. Он долго разговаривал по радиостанции, а затем громко начал командовать. Но грохот боя не позволял расслышать все, и поэтому по цепочке передавали его приказ. Он гласил, что после того как отстреляются еще два танка, мы все идем на прорыв. Атакуем здание Госбанк. А также он сообщил, что на противоположной стороне десантники и морпех, а вдобавок еще махра из Питера, готовятся к атаке. Устроим духам Сталинград!
   Все повеселели. Толпой, да еще когда противнику ударят в спину, так можно воевать! Усилили огонь из ручного оружия. Духи не переставая огрызались. Понимали, что скоро начнется атака. Танк у них мы спалили, БМП против наших танков -- игрушка. Теперь они трясутся от страха. Теперь их очередь потеть от страха!
   Один танк закончил стрельбу, навстречу ему выехал второй, мы увидели, что на его стволе свежей белой краской было написано "Лови". От души посмеялись шутке танкистов. Ждем, считаем выстрелы танка. Никто толком не знает, сколько танк взял снарядов, но ждем и считаем.
   И вот команда: "Приготовиться!" Мы подобрались, взяли оружие наизготовку, карманы полны снаряженными магазинами, по ноге бьет тяжелая сумка, полная гранат для подствольника. Как песня прозвучала команда "Вперед! На штурм!", и с последним выстрелом танка мы выскочили из наших окопчиков и устремились вперед. За спиной послышался грохот, мост был укутан гарью от выстрелов и выхлопных газов. Наши танки и БМП начали переезжать мост. Значит, и штаб тоже подтягивается поближе к своим батальонам, которые, сгрудившись, не разберешь, кто где, с криками и гиканьем несутся к позициям неприятеля.
   Нас встречали не цветами. Опять, в который уже раз, навстречу неслись длинные автоматные очереди, опять начался минометный обстрел. Но то ли прицел был неверный, то ли мы слишком быстро бежали, мины падали далеко за спиной, не причиняя нам никакого ущерба. Из БМП, укрытой за стеной, нас расстреливали из пулемета. Бойцы начали падать, передние ряды попятились, но сзади напирали, толкая первых вперед -- под пули. И вот мы у нашей первой цели -- баррикада из наваленных блоков, обломков бетонных плит, кирпичных кладок. Высотой метров пять и длиной метров пятьдесят. Видимо, долго свозили сюда этот строительный мусор. Сооружение прочное. Прямое попадание танка с первого раза не разрушит. Но мы же пехота! Стали карабкаться по этим плитам, обходить с флангов. Где-то огневой контакт был настолько плотным, что наши и духи расстреливали друг друга в упор длинными очередями, которые обрывались либо потому, что был пуст магазин, либо владелец автомата был убит.
   Я бежал, опять лил ручьями пот. Прямо передо мной в импровизированной амбразуре возник душман с перекошенным от злости и страха лицом, он поливал нас из автомата. На ходу я вскинул автомат, дал короткую очередь по нему. Он заметил возникшую опасность и перенес огонь на меня. Я резко присел, инерция бегущего тела завалила меня на правый бок. И вот из этого чертовски неудобного положения я открыл огонь по духу. Кажется, попал, дух исчез и больше не появлялся. Редко в таком бою видишь лицо своего противника. Этого я разглядел. Попал, значит, помер -- и хрен с ним. Главное не это. Главное выжить и взять эту гребаную площадь!
   Духи из-за этой хреновой баррикады вновь принялись обстреливать нас из подствольников и минометов. Темп атаки замедлился, гранаты и мины начали рваться уже среди нас. По радиостанции все стали требовать, чтобы танки помогли огнем. И опять через наши головы танки начали бить прямой наводкой по духовскому "сооружению", а также фугасными снарядами по тылам духов.
   Фугасные снаряды чем хороши, так это тем, что обычный снаряд взрывается от соприкосновения с твердой поверхностью, это если он обычный осколочный. А фугасно-осколочный под собственной тяжестью "вгрызается" в грунт и там уже взрывается. При этом в качестве осколков используются не только собственно металлические составные части от оболочки снаряда и его "начинка", но и камни и частицы грунта, которые пробивают тело не хуже любого осколка. Также "фугасы" очень эффективно пробивают и уничтожают блиндажи, щели перекрытия противника, выкашивая внутри все живое.
   Пришлось откатиться назад. Осколки от снарядов и куски кирпича и щебня летели в нашу сторону, собирая часть смертельного урожая богу войны. Санитары вытаскивали с площади раненых и убитых. Кто находился рядом с ними, также помогали эвакуировать своих товарищей.
   Духи, укрывшись за обломками стен, не переставали огрызаться. В сторону пехоты и танков летели, оставляя за собой почти невидимые шлейфы белесого дыма, "мухи". Почувствовав, что мы начали топтаться на месте, духи попытались контратаковать нас. Под прикрытием огня своих гранатометчиков и минометчиков духи начали выскакивать из-за укрытия, протискиваясь сквозь щели, отверстия, пробитые нашими танками. С визжащими криками "Аллах акбар!" они кинулись на нас. У многих головы перевязаны зелеными лентами. Говорят, это означает, что они смертники, а может, и еще что-нибудь. Не доводилось спрашивать у духов. Попадется в руки, обязательно спрошу, если успею, конечно.
   С этими мыслями я перекатился влево и залез в небольшую воронку, оставшуюся после попадания танкового снаряда. Земля еще была чуть тепловатой, от нее нестерпимо несло кислятиной -- сгоревшей взрывчаткой. Высунувшись, дал в сторону духов короткую очередь. Так сказать, "обозначился". Быстро оглянулся. Остальные тоже начали быстро искать укрытия и принимать встречный бой. Посмотрел на наступавших духов. Вылезло уже и пыталось наступать человек двести. Примерно две роты. Негусто, ребятишки. Не густо. С вами, блядями, мы быстро управимся.
   Духи, визжа от страха и ярости, бежали на нас, ведя отчаянный огонь из автоматов, некоторые кидали гранаты. Не подпуская их ближе, мы встретили их огнем из автоматов. Правее "заговорил" пулемет, спустя секунду еще один, потом еще парочка. Их по звуку отличаешь. Бойцы также не молчали. Заглушая собственный страх и ужас, в приступе ярости они орали кто как мог. В основном это был мат, не виртуозный, а короткий, как автоматная очередь. Кто-то на левом фланге кричал и после каждого вопля выдавал по противнику короткую очередь. Он перечислял, видимо, своих погибших друзей.
   -- За Федора! -- очередь.
   -- За Ваську! -- очередь.
   -- За Пашку! -- очередь.
   -- За Сеню! -- очередь.
   Особый счет у кричавшего был к духам. Я невольно приноровился к его проклятиям. Когда он давал короткую, прицельную очередь в два-три патрона, я тоже давал, когда он замолкал, умолкал и мой автомат. Ждал, когда он выкрикнет очередное имя, и тоже шептал его. Очередь. "За Мишку" -- очередь. Выбираю темную фигуру духа, спешащего на смерть. Жму на спусковой крючок. Дух падает, срезанный. Наблюдаю, не шевелится ли? Нет. Готов. Спекся. Снова голос кричит: "За Сашку!" Шепотом повторил имя. Выбрал очередного духа. На голове зеленеет повязка. Он стреляет, вскинув автомат. Прицельно стреляет, сука! Слева вскрикнул боец.
   Вдох-выдох, на полувыдохе затаиваю дыхание и совмещаю прорезь прицельной планки, мушку и темное пятно фигуры духа на одной линии. Тварь! Не стоит на месте, перемещается. Слева раненый боец стонет. Сейчас, браток, сейчас, завалю этого пидора и помогу тебе. Потерпи немножко! Ага! Вот эта сволочь. Я, уже не выцеливая, даю короткую очередь. Дух завалился и вопит. Ранил. И ладно. Потом добью.
   Перекатываясь и заглушая страх, даю во время перемещений пару коротких очередей. Вот и боец. Лицо бледное, по нему из-под грязной шапки катятся крупные градины пота. Левое плечо разворочено. Бушлат вокруг раны намок и разбух от крови. Боец правой рукой пытается пристроить жгут, чтобы остановить кровотечение. Не получается. Я начинаю расстегивать бушлат, чтобы освободить раненое плечо от тяжелого бушлата. Боец морщится от боли и кричит мне в ухо. Инстинктивно я отшатываюсь.
   -- Не ори, браток! -- я вновь начинаю снимать с него бушлат.
   Он кривит лицо. Плохо ему. Больно. Очень больно. Правой рукой боец залез в нагрудный карман и достал индивидуальную аптечку. Протянул мне. Я открыл ее. Шприц-тюбик с обезболивающим на месте. Это уже хорошо. Отложил в сторону. Вынул из ножен трофейный стилет и осторожно начал разрезать бушлат на плече. Намокшая от крови ткань и вата плохо поддавались. Тут вокруг нас начали подниматься фонтанчики от пуль, и послышался противный визгливый звук рикошетивших пуль. Уроды долбаные! Не видите, что ли, раненого перевязываю!
   Я оставил бойца и, схватив автомат, поднялся на колено, начал поливать приближавшихся духов. Они упали, залегли, начали отстреливаться. Крикнул бойцам, которые залегли неподалеку:
   -- Мужики! Прикройте. Я раненым займусь. А потом поможете его эвакуировать.
   -- Сделаем.
   -- Уроем скотов!
   И вокруг поднялась стрельба, я посмотрел в сторону духов. Они поначалу огрызались, а потом уже и не смели и головы поднять. Так их, ублюдков!
   Я вновь лег рядом с раненым, перевернулся на бок и продолжил пилить окровавленный бушлат. При каждом нажатии из него вытекала кровь и скатывалась по ножу, пальцам, затекая в рукав. Казалось, что режу не тряпку, а живое существо и оно истекает кровью. Много крови. Надо спешить. Очень много крови. Как бы не потерять бойца. Тот мужественно терпел толчки.
   Я отрезал воротник бушлата, рукав и часть бушлата на раненом плече. Затем совместными усилиями, не поднимаясь с земли, сняли остатки бушлата. Сделал продольный разрез на правом рукаве, показалась кожа. Взял из аптечки шприц-тюбик с обезболивающим лекарством. Отвинтил колпачок, проткнув сперва им крохотный пластиковый пакетик. После этого воткнул иглу в руку бойца.
   -- Терпи, мужик, терпи! Сам не люблю уколы. Сейчас будет легче, -- я надавил, жидкость вышла из тюбика. Не разжимая пальцев, я выдернул иголку и помассировал ему руку. -- Как тебя звать-то?
   -- Саша, -- выдавил из себя боец.
   -- Все будет хорошо, Саша! Все будет хорошо. Сейчас я займусь твоей рукой.
   Боец согласно кивнул головой. Видать, совсем худо пацану, если и говорить больно.
   -- Потерпи, браток, немного осталось, -- я размотал жгут, и начал осматривать рану. Были видны разбитые кости. -- Сделай глубокий вздох, сейчас я буду накладывать жгут.
   Раненый боец послушно вдохнул воздух и затаил дыхание. Я быстро перекинул жгут возле основания шеи, пропустил его под плечом, рукой и на груди затянул. Зрачки у парня расширились от боли, но он только замычал, боясь выпустить воздух. Я похлопал его по щеке:
   -- Все, сынок. Теперь дыши. Как можно чаще и глубже, но чтобы голова не закружилась. Ты понял?
   -- Да, -- прошептал он.
   -- Молчи, мужик. Береги силы. Все будет хорошо. Сейчас я наложу повязку, а затем мы тебя оттащим в медроту, а там уже тебя заштопают. Не боись! Прорвемся! -- все это я проорал ему в лицо и ободряюще подмигнул.
   Правда, моя гримаса могла нормального человека привести в ужас. Грязное лицо измазано чужой кровью. Но боец меня правильно понял и в ответ слабо улыбнулся.
   Я тем временем взял его автомат и из складного приклада вытащил индивидуальный перевязочный пакет. Разорвал прорезиненную оболочку, упаковочную желтую бумагу, вынул булавку, положил ее рядом. Развернул ватно-марлевые тампоны, которые были в пакете, и, стараясь не касаться внутренних их поверхностей, приложил к ране. Один тампон на входное отверстие, а другой -- на выходное. Затем неумело, не поднимаясь с земли, лежа на боку, начал бинтовать раненое плечо. Время от времени заглядывая в лицо бойцу -- жив ли? Жив. Боец здоровой рукой начал шарить по карманам. Застрелиться хочет?
   -- Ты что? -- встревожено спросил я.
   -- Курить хочу, а вот найти не могу. У вас есть? -- прошептал-прошелестел он.
   -- Бля! Нашел время курить! -- я обрадовался. -- Если хочешь курить, значит, жить будешь!
   Я достал сигарету и вложил в губы ему, потом поджег спичку и дал прикурить.
   -- Глубоко не затягивайся, а то голова закружится! -- предупредил его.
   Затем вновь вернулся к перевязке. Получалось не очень красиво, но зато тампоны и бинты надежно закутали, укрыли раны. От меня валил пар. Я крикнул бойцам, которые были рядом:
   -- Все, мужики! Уноси раненого. Я прикрою!
   Сам лег на спину, достал сигареты и закурил. Лежал на спине, уставившись в небо, и курил. На душе было хорошо. Мало у меня в жизни было хороших поступков, а теперь довелось спасти, наверное, человеку жизнь. Хорошо! Замечательно! Я скосил глаза и увидел, как перекатываются, ползут к нам трое бойцов. Потом посмотрел на "своего" раненого. Я его уже почти любил. Я спас ему жизнь. Он будет жить! Это здорово. Я ощутил себя таким хорошим человеком, что сам собой загордился. Молодец, Слава! Перевернулся на живот, подтянул к себе автомат и, не выпуская из зубов сигареты, начал осматриваться.
   Пока я спасал бойца, атака духов захлебнулась и они залегли, начали обстреливать нас. Ничего! Прорвемся! Я вписался в какофонию боя тремя короткими очередями в те места, где заметил копошение духов.
   Бойцы подползли и, взяв раненого, поволокли, понесли, потащили его к мосту. Удачи тебе, Сашка! Удачи!
   Я дал длинную очередь. Затвор сухо щелкнул. Ничего страшного. Подтянул ногой к себе оставшийся от Сашки ремень с подсумком, штык-ножом, фляжкой и саперной лопаткой. Вытащил магазин, вставил в свой автомат, остальные магазины переложил в карманы брюк, и вновь открыл огонь.
   Духи вновь зашевелились и начали отступать. Ага, уроды, зассали! Вслед убегающим духам мы ударили и поднялись. Не ночевать же здесь!
   Вперед! Вперед! Из груди вырывается рев, как у медведя. Рев медведя. Рев льва. Вперед, псы! Только вперед! Загоним волков! Порвем их, как свора собак рвет волка! Затравим их! У-р-р-а! Гаси уродов! Тоже мне волки! Щенки! Покажем ублюдкам, где раки зимуют. Вскочил на ноги и ринулся вперед вместе со всеми. Не было команды на штурм, все неслись вперед в едином порыве. Никого не надо было торопить, не надо было матами и пинками поднимать с земли, вытаскивать за воротник бушлата из окопа. Гаси уродов! У-р-р-р-а!!! А-а-а-а!!!
   Вновь кровь бушует, разум ушел, остались одни инстинкты. Пусть они работают. Есть задача, есть бешеное желание выжить, разум здесь не помощник. Только вперед! Зигзагом, "винтом", перекатом, как угодно, но только вперед! Остановка -- смерть! Только вперед! У-р-р-р-ра!!! Гаси недоносков! А-а-а-а-а!!!
   Автомат у плеча, на ходу бью короткими очередями, бросок влево, перекат, с колена стреляю по баррикаде, перекат вправо, еще перекат, лежа очередь. Вскочил и вперед шагов десять, на ходу очередь. По мере сближения очереди становились все длиннее. Стреляем уже как попало. На звук, на тень, на вспышку. Стреляем, не думая.
   Разум, уйди! Кровь бушует. Во рту привкус крови. Хочу ноздрями почувствовать кровь духа, увидеть, как она хлещет из ран, ощутить уходящее из его тела тепло. Уйди разум! Прочь! Ты не можешь все это выдержать. Пусть неандерталец полностью войдет в тело, в мозг, пусть он руководит, командует, и тогда, разум, мы с тобой выживем, уцелеем! Пусть неандерталец нас вытаскивает! У-р-р-ра! А-а-а-а-а! И ушел разум...
   Появились силы. По всему телу вздулись артерии и вены от бушевавшей крови. Рот разинут, кислорода не хватает. За всем наблюдаю как бы со стороны. Бойцы и офицеры как единый организм подбежали к баррикаде. Кто полез наверх, сбрасывая вниз раненых и мертвых духов. Кто полез в щели и бреши в стене. Противник бежит. Бегут волки ислама! Ату их!!! Фас! Удушим, порвем! Фас, ату, ухо!!!
   Автомат в руках дернулся короткой очередью и заглох, затвор вновь коротко и сухо щелкнул, правая рука вытащила пустой рожок и отбросила его в сторону и начала доставать из кармана следующий. И тут из-за груды битого мусора поднялся дух, ощерился и поднял на уровень бедра автомат. Судорожно вставлять рожок и передергивать затвор бесполезно. Времени нет. Только это промелькнуло в голове. И тут вновь заговорил неандерталец, а может, еще кто-то из древних людей, спящий до этого в мозгу. Правой ногой шаг вперед. Даже не шаг, а бросок, и одновременно ствол автомата под тяжестью инерции тела вонзается в мягкий живот духа. Мой рот открыт. Я ору нечеловеческим голосом. Это не крик -- это рев победителя. Собственные барабанные перепонки, кажется, не выдержат этого рева и порвутся.
   Дух пытается произвести из своего автомата выстрел. Ха-ха-ха! Не выйдет. Я левой рукой легко вырываю у него автомат и отшвыриваю далеко от себя. Зрачки у него расширены от ужаса и боли, я вырываю свой автомат. Дух падает и зажимает левой рукой порванный живот, правой шарит у себя на поясе. Не знаю, откуда, но я знаю, что он ищет гранату. Знает, сука, что не выживет, и поэтому хочет уйти и меня с собой прихватить. Не выйдет, урод. Звериный оскал показал мои зубы. Я подпрыгнул так высоко, как только мог, и обрушился на грудь лежавшего духа. Всю тяжесть своего тела я направил на каблуки. Явственно услышал, ощутил, как хрустнули ребра противника. Я вновь подпрыгнул и обрушился ему на грудь, но приземлился уже на колени. Снова захрустели, затрещали ребра духа. Не сходя с его разломанной плоти, заглянул в глаза противника. У того изо рта фонтаном и струйками из ушей потекла кровь. Тело дернулось, выгнулось и застыло. Открытые глаза уставились в небо. В зрачках отражались никуда не спешащие, застывшие зимние облака.
   Тебе не дурно, читатель? Это, к сожалению, не показуха, я описываю только то, что происходило на самом деле. Я не "крутой" и не сумасшедший, просто когда хочешь вернуться домой целым и невредимым, приходится становиться зверем в самом худшем его проявлении. Частично и ты, читатель, в этом повинен. Не захотел ты воспрепятствовать началу войны. Она для тебя где-то далеко происходит. Очень далеко, на другой планете. Не знаю, когда я вернусь домой, удастся ли мне удерживать все эти проявления. Мозг -- это не аппендицит. Он может в любой момент такой фортель выбросить, что потом и сам будешь удивляться, как это ты смог сделать. И поэтому, читатель, не удивляйся, когда в хронике происшествий ты будешь узнавать, как у жертвы кишки мотали на кулак. В этом частично будешь и ты виновен. На месте жертвы можешь оказаться как ты сам, так и твоя жена, ребенок или просто знакомые, близкие тебе люди. Люди, которых ты любишь, ценишь, которые тебе дороги. А все только потому, что ты испугался или сделал вид, что тебе все равно, и не присоединил свой голос к жидкому хору, пытавшемуся остановить безумие. Безумие порождает безумие. Чудовище войны еще долго будет порождать чудовищ в мозгу участников этой бойни, а затем монстры будут выходить на улицу и брать то, что, по их мнению, принадлежит только им. По закону войны принадлежит.
   Другого закона мы не знаем. Страна, народ нас предали, отвернулись, забыли, прокляли. "Афганский синдром" покажется вам детской сказочкой, когда через пять-семь лет мы поймем, что для нас нет места под солнцем. Это место занимаешь ты, читатель. А вот тогда мы тебя подвинем. Больно подвинем, так что не обижайся, когда мы тебя уроним мордой о шершавый асфальт. А может, ты умрешь, так и не поняв, что же с тобой произошло. Мы не сумасшедшие. Но мы заслужили более почтительного, уважительного отношения к себе. Если его не будет, то завоюем его точно так же, как завоевали в Грозном в январе девяносто пятого.
   Вперед, вперед, фас, ату!!! Видишь, разум, что здесь тебе делать нечего. Ты не выдержишь, ты уйдешь от действительности. От реальности. А я из-за тебя сойду с ума. Нет! У-р-р-р-ра!!! Вперед!!! Только вперед!!! Порвать, разорвать, разгрызть!!! Зачем? Ради жизни моей и моих друзей!!!
   Не заметил, как оказались по другую сторону баррикады. Впереди, через пятьдесят метров, чернело здание Государственного банка Республики Ичкерии, язви ее в душу. С дикими воплями, гиканьем, воем мы неслись к этому зданию. Танки, БМП, обтекая бывшую баррикаду, укутанные выхлопными газами, прикрываясь нами, выходили на исходные позиции для стрельбы. Из здания Госбанка по нам ударили духи. Били из стрелкового оружия, и, хотя расстояние было большое и из-за дыма, копоти, гари толком не было видно ничего, били длинными очередями, как в ближнем бою.
   Когда бьешь длинными, независимо, от плеча, от бедра или от живота, то разлет получается большой. Тут, значит, у "волчат" сдали нервы. Ничего. Недоноски, мы вас сделаем. Крови. Только крови и больше ничего. Опыт со вскрытием брюшной полости без наркоза у духа мне понравился. Я был пьян боем. Пьян без вина. Ур-р-р-р-ра!!! Вперед, неандерталец!!! Крови, только крови и жизни! А-а-а-а-а!!!
   Тем не менее первые ряды залегли. Кто-то уже перестал шевелиться. Кто-то, воя, зажав рану, катался по грязному, усеянному осколками битого строительного мусора асфальту. К ним спешили на помощь их же товарищи, сослуживцы, братья по крови. Порвем за каждого "трехсотого", "двухсотого". Не дрейф, ребята, порвем на части душару!
   Но какие бы гены ни бушевали во мне, я решил не корчить из себя героя и упасть все же на грязный асфальт. Сумерки уже почти сгустились. Дураки наш господин Гарант Конституции и его министр обороны, что начали войну зимой. То ли дело летом. Тепло, сухо. Световой день длинный. Не надо на себе тяжелый потный бушлат таскать, заботиться о дровах для обогрева. На земле спать тоже можно, не боясь. А сейчас?! Зимние сумерки опускаются. Наступает холод. Ветерок разогнал немногочисленные облака, и теперь полная луна будет нас освещать, как в театре яркие софиты сцену. Отсутствие облаков показывало также, что тепло от земли и от наших тел сейчас не будет удерживаться их ватной подушкой, а устремится в вечно холодную Вселенную. Спасибо, товарищ Ролин, и за поддержку с воздуха, и за поддержку с другого конца площади. Если днем не ввязались в бой, то уж ночью и подавно нас кинут, как собак, загибаться на этой сраной площади. А зачем? А х... его знает, зачем!!! В Кремле, в Доме правительства, в Государственной думе, Федеральном собрании и в Министерстве обороны сейчас тепло. Да я думаю, что и господа банкиры, для которых мы сейчас, пластаясь, зарабатываем немалые бабки, тоже не дрожат от холода.
   Сейчас если не пойдем вперед, то через пару часов начнем умирать от холода. Сердце у многих бойцов не выдержит резкого похолодания. Срочно, просто очень срочно необходим спирт, коньяк, водка, горячая пища и горячий чай. Иначе нам удачи не видать. Все сибиряки, мы это прекрасно осознавали, как и то, что горячей пищи нам не видать, как взятия дворца Дудаева этой ночью. Ладно, у меня коньяк есть, а у остальных? Кстати, у меня действительно есть коньяк! На всю бригаду не хватит, ясный перец, что не хватит, но поделиться с одним-двумя бойцами я могу. Без проблем.
   Обстрел не прекращался. И вот впереди меня два бойца, лежащие рядом, один за другим дернулись и замерли, застыли. Руки и ноги вывернуты в неестественных позах, головы запрокинуты. Раненые не лежат в таких позах. Один из лежащих рядом рванулся к ним. Его тут же перехватили товарищи.
   -- Куда, идиот?! Подстрелят и фамилию не спросят. Лежи.
   -- Как же! Вы что, уроды недоделанные, своих кидаете?!
   -- Все, нет их уже. Убил снайпер.
   -- Да пошли вы, трусы. Там мой земляк. Мы с одного дома. Не верю! Пустите! -- кричал солдат, вырываясь из рук своих товарищей.
   Тут один их державших не выдержал и отпустил его. Воспользовавшись данным обстоятельством, боец хотел было побежать к погибшим, но тот же боец, который его отпустил, локтем сильно ударил в переносицу. Солдат отключился. Двое товарищей подхватили его под руки и бережно, ползком, потащили в тыл. Вслед им слышались голоса:
   -- За что его так приложили?
   -- Под снайпера рвался, вот и утихомирили. Ничего, очухается, еще будет благодарить.
   -- Точно. Спасибо скажет!
   -- Сейчас его в медроту. Там тепло. Повязку на нос наложат. Пару дней поваляется. Здорово!
   -- Ползи сюда, я тебе тоже харю разобью, а потом оттащу к медикам. Давай?
   -- Да пошел ты.
   -- Мужики! Вот сейчас полбутылочки водочки выкушать бы, а?
   -- Заткнись, мудила! Не трави душу.
   -- Если сейчас спирта не будет, то придется в атаку идти.
   -- Точно, вон луна всходит.
   -- Или откатываться надо и спирт жрать, либо вперед. А то она сейчас, как на вокзале перрон, осветит.
   -- Что делать будем?
   -- Хрен его знает. Командиры есть. Вот пусть у них голова и болит.
   -- Эх, сейчас шашлыка бы... -- кто-то мечтательно произнес из темноты, и огрызнулся автоматной очередью в сторону духов.
   Из-за нашей спины начали стрелять танки. После нескольких пристрелочных выстрелов снаряды более-менее точно начали ложиться в цель. Каждое удачное попадание танкистов мы приветствовали громкими воплями. На земле лежать становилось все холоднее. Я вновь вытащил свою фляжку с коньяком и, открутив крышечку, сделал большой глоток. Сразу стало теплее, уютнее, веселее. Сейчас в теле благополучно уживался и разум человека двадцатого столетия, и мрачный предок из холодных пещер, готовый при первой необходимости занять главенствующее положение и рвать зубами врага. Судя по всему, коньяк пришелся по душе обоим. Я сделал еще один приличный глоток. Вот и кровь в теле веселее потекла.
   Танки стреляли не переставая. Барабанные перепонки, огрубевшие от грохота разрывов, почти не замечали этого ужасного шума. Только горячий воздух пороховых разрывов периодически прокатывался по нашим телам, шевеля при этом одежду. Хорошо! Хоть немного, но согревает. Загорелось здание Госбанка. Мы приветствовали это воплями победителей, лежа на земле. Снег и грязь немного оттаяли под нашими телами, мы лежали в грязных лужах. Сумерки уже сгустились, наступала ночь. Луна слева поднялась и уже начинала нас освещать. Хреново!
   По цепочке передали приказ: "Готовность к штурму!" И то дело. Правда, по опыту прежних своих войн, я дико сомневался в необходимости, целесообразности и эффективности таких ночных штурмов, но об этом можно было спорить в штабе, а здесь, на площади, я выполнял приказ. Через две минуты поступил приказ на штурм. Танки еще не прекратили стрельбу, а на этом малом расстоянии они били прямой наводкой. Снаряды, казалось, проносились над самой головой. Пробежав метров десять под своим огнем, мы замедлили темп. Боялись попасть под собственные снаряды, да и осколки от здания также могли нас задеть.
   Вновь разум ушел. Бежал я, ничего толком не осознавая. Вот и здание рядом. Вокруг зияют воронки, оставленные авиабомбами, здание полуразрушенное, но старинной постройки. Крепкое, зараза! Духи очень агрессивно нас поливают свинцом. Но судя по всему, у них там еще и снайпера окопались.
   Наша первая цепь... Порядка двадцати человек было убито и ранено. Вторая пыталась оттащить, вынести раненых и убитых из-под обстрела. Многие тоже падали. Кто шевелился, кто, воя, катался по перепачканному грязью и кровью асфальту, зажав раны на теле. Кто-то самостоятельно пытался уползти из зоны поражения. Но многие... Многие остались лежать с нелепо вывернутыми конечностями, запрокинутыми головами.
   Все это освещалось пламенем от горевшего здания Госбанка, постоянно висящими в воздухе осветительными ракетами и равнодушной ко всему луной. Наступившая ночь пронзалась трассирующими очередями из пулеметов, установленных на танках. Грохот боя, вой разлетающихся осколков и визг рикошетирующих пуль, их противное чмоканье при попадании в мертвые тела создавали кошмарную акустическую картину, которая парализовала мозг. Главное, не думать. Иначе безумие обеспечено. Работать, работать, работать! Так, вперед, только вперед! Еще минут десять топтания на месте и все...
   Получите, родители, жена и прочие родственники, оцинкованный ящичек с телом вашего любимого воина-освободителя, восстановителя конституционного порядка. Да, не забудьте расписаться. Здесь, вот здесь и здесь. Не надо кидаться на нас. Мы вашего горячо любимого не посылали туда. А я откуда знаю, кто посылал. Все. Примите наши искренние соболезнования. До свиданья. Нет. Остаться не можем. Нам еще три таких "посылки" развезти надо. После похорон зайдите в военкомат и в собес по месту жительства -- оформите пособие и пенсию. Не забудьте собрать и принести двадцать пять справок. И чтобы все оригиналы были, а то ничего не дадим. Все, счастливо оставаться.
   Хрен вам! Не выйдет! Не привезут меня в этом поганом ящике, если только я сам на себя руки после ранения не наложу! Тьфу, тьфу, тьфу! Вперед. Только вперед! Давай, махра, поднимай задницы. Шевелитесь, желудки. В банке, может, остались деньги. Ура!!! Деньги, мани, бабки, капуста! А если Госбанк, так может, там и доллары имеются?! Может, и есть, только не будут они нас ждать. Фас! Вперед! Шевелись! Не толкай меня автоматом в спину, идиот, а то выстрелит!
   И вновь ожила серо-грязная масса нашей бригады, и пошли, пошли, пошли. Танки прекратили огонь, чтобы не задеть нас. Вот уже и банк рядом. Но что это?
   Из темноты с флангов послышался грохот и скрежет танковых гусениц. Неужели махра спешит на помощь? Ура! Наши! Давай, навались! Сейчас мы духов закопаем!
   Из темноты действительно выехали танки. Танки марки "Т-64". У нас -- "Т-72". И эти танки устаревшей конструкции начали нас расстреливать почти в упор. За танками пряталась пехота. Не наша пехота. Поначалу мы полагали, что это нам идут на помощь, но духи воспользовались именно тем моментом, когда в горячке боя мы пошли на штурм. И с флангов в тыл нам они ударили. Так никто толком и не узнал, сколько же на самом деле было танков у противника. Они с ходу врубились в наши порядки, кроша, молотя своими траками, катками тела НАШИХ бойцов, наматывая на ведущие шестерни руки, ноги, внутренности, одежду. Одновременно они расстреливали стоящие в тылу танки. Опять же НАШИ танки. Те не могли им отвечать, потому что могли зацепить, убить, угробить свою пехоту. Вот и стояли они как мишень. Духовские танки расстреливали их, как на учебном полигоне давно пристрелянные мишени. Духи нас, как стадо скота, загнали на пятачок перед Госбанком и с трех сторон почти в упор расстреливали, не давая ни малейшей возможности вырваться из этой западни. Мы не могли вырваться и дать свободу стрельбы для наших танков, а те не стреляли, чтобы нас не убить. И вот метались, как бараны.
   Кому-то удалось подбить духовский танк. Тот запылал. И вот под рвущимися боеприпасами в горящем танке мы начали прорываться. Наши танки уже вовсю полыхали, привнося дополнительное освещение в общую ослепительную картину площади.
   Никаких чувств, кроме одного, не было. А был СТРАХ. Огромный страх. Он вытеснил все из тела, из головы, мозга. Не было уже ни капитана, ни гражданина Миронова, а был только трясущийся от ужаса комок дерьма, который хотел только одного -- ВЫЖИТЬ. И все. Просто выжить. Тут не вспоминаются давно забытые молитвы, а просто несешься в темноту. Спотыкаешься, летишь, не ощущая боли от ушибов, ссадин. Ничего, кроме леденящего душу, тело страха.
   Вслед несутся очереди, слышны крики ярости, боли, вопли раненых, но не можешь уже вернуться, чтобы помочь. Паника, только паника и страх. Страх размазывает тебя по асфальту, он заставляет тебя бежать только по прямой с бешеной скоростью. А тебе же кажется, что стоишь на месте. Ты несешься в темноте по площади, которую несколько часов назад брал, сражаясь за каждый сантиметр. Она усеяна еще не убранными телами как наших бойцов, так и духов. Ты спотыкаешься об них, падаешь, вскакиваешь и снова вперед. Трупы твоих друзей у тебя уже не вызывают больше никаких эмоций, никакого желания или жажды мести. Чувствуешь только одно -- раздражение. Раздражение от того, что они мешают тебе бежать. Сил и так немного, а тут еще они лежат.
   Чувствую, что силы уже на исходе. Сбавляю темп. Вокруг много наших бежит. Такие же, как и у меня, вытаращенные глаза, в которых человеческого уже мало осталось. Распахнутые рты в безмолвном крике. Никто не кричит. Никто не матерится. Все берегут силы для бега. Духи близко не приближаются к нам. Видимо, боятся в темноте нарваться на отпор. Не надо загонять мышь в угол, она тогда становиться агрессивнее и страшнее кошки.
   В темноте мы сбились с ориентира. Теперь бежим уже не назад, к мосту, а в сторону Дворца Дудаева. В небо над нашими головами поднялись ракеты и осветили несущееся стадо. Это мы. Нет ничего человеческого в этих лицах, глазах, дыхании, взгляде.
   Ударили автоматы и пулеметы. Первые ряды были выкошены, остальные на бегу, стараясь не останавливаться, попытались развернуться. Задние налетали на передних, сшибали их на землю, падали сами. Поднимались. И вновь бег. Бег в темноте. В глазах от усталости пляшут искорки. Никто никому не помогает. Раненые стреляются, кто-то пытается уползти в темноту. Подальше от света вездесущих ракет. Луна-предательница, сука, тварь гребаная, светит уже не хуже ракет, пробиваясь сквозь завесу дыма от пожарища. Силы уже почти оставили меня. Господи! Только не плен! Лучше смерть, только не плен! Помоги, Боже! Помоги! Спаси и сохрани меня!
   Перешел на быстрый шаг. Воздуха не хватает. Хочется сорвать с себя бронежилет и бушлат и открытой грудью упасть на мокрый от крови асфальт. И лежать, лежать, тяжело дыша, восстанавливая дыхание. Нет! Нельзя. Подойдут духи и тогда -- плен. Нет, только не плен! Я попытался вновь бежать.
   Кровь бьется в черепной коробке, как сибирская река на пороге. Она бурлит, пенится, пытается своротить мешающие ей камни. Переворачивает их, шевелит. Кажется, что от перенапряжения и давления череп сейчас взорвется. Нет сил бежать. От перенапряжения я почти ничего не слышу, кроме шума собственной крови в ушах. Перехожу на шаг. Автомат вешаю себе на шею и складываю на него руки. Все тело налито кровью. Не то что бежать, просто переставлять ноги тяжело. Справа подбегает боец, без слов подхватывает меня и тащит за собой. Пробежав несколько метров, я понимаю, что сил нет и я могу только затруднить солдатский бег. Голос, продирающийся сквозь рваные бронхи и никотиновые пробки, чуть слышен:
   -- Иди. Иди. Я тебе не помощник.
   -- А как же вы?! -- мне в ухо почти кричит солдат.
   -- Иди. Я сам... -- мне трудно говорить, не то что бежать.
   -- Я не брошу вас! -- в голосе солдата слышно отчаяние.
   -- Пошел на хрен. Выбирайся сам. Я пойду следом, -- из последних сил двумя руками отталкиваю солдата. Мы разлетаемся в разные стороны.
   Солдат удаляется прочь. Последний толчок отнял у меня последние силы. Я сажусь на землю. Тяжело дышу. Сплевываю на асфальт тягучую слюну. Сердце бешено колотится. По учебе в военном училище знаю, что после бега нельзя сидеть, клапаны у сердца могут захлопнуться и не открыться. Но ходить нет сил. Когда из глаз ушли пляшущие искорки, обвел тяжелым, затуманенным взором вокруг себя. Автомат так и продолжал болтаться на шее. Не было сил снять его. Не было сил просто шевелиться.
   Поодаль сидели, лежали, полулежали фигуры. В основном это были офицеры. Понятно, возраст уже не тот, и, конечно, физическая подготовка тоже. А гражданские возмущаются, что военные так рано на пенсию уходят. Если среди нас и были те, кому за сорок пять, то среди живых их потом не обнаружили, это я гарантирую. Некоторые сидели на трупах. Может, и удобно, но я еще не дошел до такого состояния, до той черты, когда в полнейшем отупении ты ничего не соображаешь. Все просто сидели и смотрели в сторону противника. Кто-то был готов, отдохнув, продолжить прерванный бег. Но большинство, и я в том числе, готовы были принять последний бой. Не было сил бегать. И просыпался разум, страх отступал. Начинала говорить злость. Когда просыпается злость -- это хорошо. Значит, ты еще не совсем скотина, не совсем животное. Остатки человеческого разума у тебя присутствуют. Но разум -- это хорошо, но пора было подумать, как сматываться из этого пекла, как спасти собственную шкуру, задницу. О душе как-то не вспоминалось в этот момент. А о Боге вспоминалось, как о неком могущественном покровителе, на которого возлагались надежды по спасению бренного тела.
   Закашлялся. Долго, мучительно больно выходил комок никотиновой слизи. Бля, надо бросать курить, а то однажды сигареты не дадут мне добежать до спасительного камня, бугорка, ямки. Выплюнул комок мокроты. На языке чувствовался вкус крови, значит, и часть родных бронхов тоже выскочила наружу. Я глубоко вздохнул, и в груди вновь закололо, снова начался удушливый приступ кашля. С большим трудом откашлялся. В груди болело, и хотелось ее разодрать, пустить туда свежий воздух. Устал я от беготни на длинные дистанции. Мне бы что-нибудь попроще, покороче, поспокойней. Говорила мне мама: "Учи английский".

10

   Тем временем отдыхающие, отдышавшись, начали подтягиваться друг к другу. По приблизительным подсчетам выходило, что тут находилось около пятидесяти человек. В основном офицеры, но было и немало солдат и прапорщиков. Многие уже сбросили с себя бронежилеты, чтобы было легче бежать. Лица были растерянные. Все активно вполголоса начали обсуждать происшедшее. После сильнейшего потрясения, после унижения, стресса всем хотелось выговориться. Обвиняли в основном руководство группировкой. Все считали, что бригада сделала все от нее зависящее.
   -- Всыпали нам по первое число.
   -- Ублюдки, потеряли всю бригаду!
   -- Какой хрен, потеряли. Многие вышли из зоны обстрела.
   -- Хрен! Не вышли! Видел, как танки горели?
   -- Видели. Все видели. Танков семь-восемь точно подбили!
   -- А наши почему не стреляли?
   -- Как почему? Нас бы там и похоронили!
   -- Да лучше бы похоронили свои, чем как трусы бежать.
   -- Так чего ты бежал? Остался бы там. Героя бы посмертно дали.
   -- Ага, догнали и еще бы поддали!
   -- От этих ублюдков из Москвы и Ханкалы дождешься благодарности.
   -- Если бы не эти придурки с их чмошным планом атаки в лоб гребанной площади, так не драпали бы сейчас, как шведы под Полтавой!
   -- Чмыри!
   -- Пидорасы хреновы!
   -- Ролин, наверное, специально другие войска не вводил в действие, чтобы нашу бригаду духи в капусту покрошили!
   -- Точно, он наш бунт в Северном простить не может!
   -- Где этот хмырь?
   -- Сюда бы его. Я бы посмотрел на него!
   -- Один х... нас обвинят в том, что штурм не удался.
   -- Да пошел ты...
   -- Вот увидите. Скажут, что план был великолепен, но мы с самого начала были против него и поэтому отказались его выполнять.
   -- Может, и в теплых чувствах к Дудаеву обвинят.
   -- Пошел на хрен со своим Дудаевым.
   -- Он такой же мой, как и твой.
   -- В гробу в белых тапках я его видел!
   -- Пока он нас с тобой пытается в гроб загнать.
   -- Хрен загонит.
   -- Уже полбригады загнал.
   -- Точно, может и до нас добраться.
   -- Надо сматываться отсюда!
   -- Куда?
   -- На свой берег. Туда техника бригадная ушла?
   -- А может, там духи засаду устроили?
   -- Все может быть, но не вечно же здесь торчать.
   -- Правильно! Надо уходить.
   -- И чем быстрее, тем лучше.
   -- А нас не арестуют?
   -- За что?
   -- За то, что приказ не выполнили!
   -- Всю бригаду не арестуют.
   -- Сейчас не тридцать седьмой год!
   -- Да и не сорок первый, когда в тылу заградительные отряды выставляли.
   -- Правильно!
   -- Приказа как у Сталина, "ни шагу назад", не было!
   -- Был только один приказ!
   -- Какой?
   -- Нефтеперегонный завод не трогать!
   -- Ублюдки, недоноски, скоты уребищные, подлецы, подонки, чмыри, гондоны, пидорасы, предатели! Подставили!
   -- Не ори! Духи услышат.
   -- Да хрен на них. Пусть слушают.
   -- Хочешь быть "двухсотым"? Пожалуйста! Но без нас. Иди. Там духи ждут.
   -- Хватит звиздеть. Надо уходить.
   -- Правильно.
   -- Быстро уходить.
   -- А если засада?
   -- Будем биться, а что делать?
   -- Радиостанция у кого есть?
   -- У меня, -- из темноты выступил боец с большой радиостанцией за плечами. Почему он ее не скинул во время "кросса" -- неизвестно.
   -- Вызывай наших, -- по голосу похоже, что говорил комбат первого батальона.
   Радист забубнил в телефонную гарнитуру. Через минут пять ответили. Радист протянул кому-то гарнитуру, и уже тот заговорил. Все оживились.
   -- "Сопка-25", я -- " Уран-5"! Как меня слышите? Я вас тоже хорошо. Где мы? -- и из темноты он спросил у нас:
   -- А где мы, мужики.
   -- На юго-восточном конце площади. Метров триста до моста. Спроси, готовы ли они нас поддержать огнем, если при прорыве духи обстреляют.
   -- Алло, "Сопка"! Мы на юго-востоке площади, примерно до моста метров триста! Если будем форсировать -- поддержите нас огнем! Как вас там нет? А где вы? А мы как же? Понял. Пробиваться к старому КП бригады. И это все? Что? Кого ранило? А где он? А Сан Саныч? -- комбат нарушал все мыслимые правила радиообмена, но всем было глубоко наплевать на это. Кому не нравится -- приходи арестовывай. Все внимательно следили за переговорами.
   -- Так что делать? Это я сам тебе могу посоветовать. Куда вы едете? Вас преследуют? Много наших "коробочек" пожгли? Сколько? Ни хрена себе! А что делать-то будем? Да, я понял, что к старому КП подтягиваться. А мудаку Ролину доложили? Ну и что он сказал по поводу подкрепления? Ничего? Скотина! Все. Отбой. Конец связи.
   -- Ну, что там?
   -- Да говори, не тяни кота за хвост.
   -- Тихо. Не мешайте. Пусть говорит.
   -- Так вот, мужики, -- было слышно, что тяжело говорить ему, -- первое -- Бахеля ранило...
   -- Как ранило?
   -- Он жив?
   -- Куда ранило?
   -- Где он? -- послышались встревоженные возгласы.
   -- Не перебивайте, дайте я расскажу, а потом уже и спрашивайте!
   -- Не томи, рассказывай!
   -- Бахеля ранило в ногу, в бедро. Ранение тяжелое.
   -- Жить-то будет?
   -- Да заткнись ты, мудак! -- послышался раздраженный окрик.
   -- Не ори. Сам мудак.
   -- Сейчас подойду и башку твою тупую вскрою. Заткнись, скотина!
   -- Сам скотина! -- в темноте не было видно спорщиков. Луна и взлетающие в отдалении осветительные ракеты отбрасывали только неясные, неверные, ломкие тени.
   -- Бля, да вы уйметесь или нет?
   -- Сейчас встану и обоих успокою! -- послышался голос командира первой роты второго батальона. Жив, значит, курилка!
   -- Еще раз для особых тупых повторяю: командира бригады ранило в ногу. В бедро. Ранение тяжелое. Без сознания его отвезли на "Северный". Все. Это первое.
   -- Что еще слышно о командире?
   -- Бля, вы что такие тупые?
   -- Дайте человеку рассказать, а потом свои глупые вопросы задавайте!
   -- Рассказывай.
   -- О командире больше ничего не известно. Знают лишь, что его повезли на "Северный", но там не пробились -- духи заслон поставили. Пробились на Ханкалу, а оттуда "вертушкой", после первой операции, оттащат на "Северный".
   -- Ну, слава те, Господи...
   -- Ты заткнешься, урод, или нет?
   -- А дальше?
   -- Бригадой временно командует Билич.
   -- Сан Саныч?
   -- Ну а кто еще? У нас что, много Биличей?
   -- Бригадой командует Билич, -- вновь повторил комбат, -- они ушли, пробились на юг. Часть техники ушла через мост, но ее там сейчас нет...
   -- Звиздец бригаде!
   -- Точно. Растащили, разбили... -- в голосе говорящего послышались истерические нотки.
   -- Заткнись, истерик!
   -- Дальше что?
   -- Подожгли, уничтожили у нас пять танков, три БМП...
   -- Пять танков?
   -- Точно, звиздец бригаде!
   -- Да замолчите вы или нет?
   -- Предложено самостоятельно пробиваться на место дислокации старого КП и там ждать, когда подтянутся остальные. Вот теперь у меня все!
   -- А они куда поехали?
   -- У них на хвосте духи. Пару раз напоролись на засаду. Потеряли еще человек пять и теперь, разбившись на мелкие группы, будут собираться на старом командном пункте.
   -- Весело!
   -- Разбили нас, как немцев в Великую Отечественную под Курском.
   -- Да заткнись ты, урод несчастный!
   -- А что вы из себя героев корчите!
   -- Надо идти к духам и сдаваться. Они же первую колонну танковую в ноябре прошлого года, кого в живых оставили, отдали же назад!
   -- Хрен они тебя отдадут!
   -- Забыл, что они с нашими пленными делали?
   -- И мы тоже сами хороши...
   -- Да, руки у нас по самую шею в крови.
   -- Пощады не будет.
   -- Это факт.
   -- Так что делать будем?
   -- Как что? Пробиваться к своим.
   -- Сначала до любой части добраться, а затем уже до старого КП.
   -- А как туда добраться?
   -- А хрен его знает.
   -- Давайте по карте посмотрим.
   -- Карта сорок седьмого года выпуска, это все равно что по пачке "Беломора" смотреть.
   -- М-да. Надо пробираться к своим.
   -- Давайте для начала с этой долбаной площади уберемся.
   -- "Давай" Легко сказать "давай". А куда идти? В какую сторону? Через мост?
   -- Попробуем через мост, ведь часть бойцов ушли через мост. Вроде большой перестрелки не было.
   -- А вы на месте духов, когда нас отбили, оставили бы мост без прикрытия?
   -- Не-е-е-т, наверное.
   -- Вот то-то и оно. Мы же с ними одни военные училища заканчивали. Так что и думаем мы одинаково.
   -- Не думают они. Они же "чурки"!
   -- Если бы они были бы "чурками", то мы бы здесь не сидели и не тряслись от страха!
   -- Это точно!
   -- Надо уходить, как мы шли -- на юго-восток, а там, может, как-нибудь и переберемся на тот берег.
   -- Ублюдки гребаные!
   -- Это ты про кого?
   -- Да про всех! И про москвичей и умников из Генерального штаба, и мудаков из Ханкалы и Моздока. И про Гаранта нашей Конституции и Министра Обороны, и про духов сраных! На кой ляд мне сдалась эта дыра -- Чечня?
   -- Не ной!
   -- Я ною? Я жить хочу! Понимаете? Я хочу жить!
   -- Ну и живи, мы-то тебе не мешаем.
   -- Вы не мешаете, а вот московские недоноски мешают.
   -- Они всей России мешают. Ну и что?
   -- Как что? Пошли на Москву!
   -- Прямо отсюда?
   -- Ты сначала с этой площади выберись, а затем уже собирай войска в поход на Москву!
   -- Эх, нет у нас лидера, вождя!
   -- Вожди только у индейцев и племен.
   -- Хватит звиздеть! Уходим.
   -- Куда?
   -- На юго-восток, другой дороги нет.
   -- А может, через мост рискнем?
   -- Иди рискни.
   -- Добровольцы есть, чтобы мост проверить?
   Тишина, разрываемая очередями возле Госбанка и визгливыми криками чеченцев.
   -- Нет никого. Значит, пойдем через юго-восток. Днем оглядимся, отсидимся, с нашими свяжемся. Пошли.
   -- Пошли.
   -- А может, все-таки через мост?
   -- Иди. Тебя никто не держит. Иди.
   Мы пошли. Растянувшись метров на тридцать как в длину, так и в ширину. Шли неспешно. Старательно всматриваясь под ноги, прислушиваясь к каждому шороху. Луна находилась в самом зените, освещала нам путь и нас тоже.
   Духам не пришло в голову нас преследовать. Либо боялись, либо не хотели утруждать себя преследованием. Во времена морских сражений, при Екатерине Второй, отступающего противника не преследовали. Это называлось "строить золотой мост". Благородная затея. Ушаков, впоследствии ставший адмиралом, первым нарушил эту традицию и всыпал тогдашним туркам и в хвост и в гриву.
   Нельзя мышь загонять в угол и лишать ее надежды на спасение. Мы были подобны этим мышам. Пусть испуганные, затравленные, но если нас загнать в мышеловку, то будем драться как обреченные. Никто не спешил нам помощь. Никто не организовывал спасательных операций. Не удивлюсь, что если удастся вырваться из этого "мешка", то окажется, что нашей бригады уже нет. Под видом сокращения расформировали.
   М-да, это не Америка. Там для спасения какого-то сбитого летчика над Югославией отправили целый флот. И ведь спасли! В непроходимых лесах нашли и эвакуировали. А нас? Как сказал классик: "Прокляты и забыты!"
   Эх, Родина, Родина, не мать ты нам, а тетка чужая! Не хочу, чтобы мой сын служил в твоих Вооруженных силах. Чтобы как я стрелял в собственный народ по бездарной прихоти и политической импотенции кремлевских алкоголиков, впавших в маразм.
   Когда ты по уши в дерьме, из которого неизвестно, удастся ли выплыть, то проклинаешь всех и вся. Весь белый свет во всем виноват, кроме тебя одного. Но при анализе сложившейся ситуации выходило, что и нет моей вины в этом. Нет вины и людей, идущих рядом. Есть только неуемные политические амбиции. Если говорят пушки, то дипломатам следует замолчать.
   Такие мысли роем путались в голове, пока мы осторожно, стараясь не поднимать шума, выходили с площади. Старательно обходили, переступали через трупы. Вперемешку лежали наши бойцы и офицеры, и чеченские боевики. Все отдавали себе отчет в том, что наших ребят уже никто не похоронит, никто не отправит их тела на Родину. Министерство обороны здорово сэкономит на похоронах собственных солдат. Пять лет можно не выплачивать пособие, медицинскую страховку за гибель, не оформлять пенсию. Почему? Просто он пропал без вести. Пропал без вести и все. Да, мы ищем, но понимаете, нет средств, были тяжелые бои, братские могилы и прочая хренотень. Не дай Бог вот так валяться. Я не добрый христианин. Нет! Просто не хочу свою семью оставить без средств к существованию даже после моей гибели. Вот и получается, что в нашей стране необходимо погибнуть так, чтобы твои бренные останки опознали, отвезли к родственникам и закопали под оружейный залп. Дурдом, прямо-таки дурдом. А пацанов, через которых я переступаю, не чувствуя обычных приступов тошноты, уже не вернешь. Не вернешь и не отправишь домой. Ни живых, ни мертвых. Не помогут здесь яростные призывы в острой полемике депутатов-острословов. Не помогут также и проповеди в церквях. Интересно, а почему Православная Церковь не препятствует такому безумию, как эта война? Чертовски интересно. Не видел я здесь священников. Один только, говорят, есть, настоятель местного храма. А в войсках или рядом с ними я никого я в рясе не видел. А сейчас местным русским, которых сначала чеченцы вырезали как баранов, а затем мы долбили авиабомбами, артиллерией, минами, расстреливали дома, не ведая, что там наши, необходимо наравне с медицинской и психологической помощью слово Божье. Где эти слуги Господни, черт их побери?
   Нет никого. Продолжается многовековая война правительства с собственным народом. Церковь, как всегда, в стороне. А еще того хуже -- поддерживает преступную войну. История повторяется, но на новом, более качественном витке спирали. За что, за что, Господи, мне выпало родиться в этой Тобой же проклятой стране?!
   Парадокс заключается в том, что я ее люблю и ненавижу одинаково сильно. Могу отдать жизнь за свою любимо-ненавидимую Родину. Но только за Родину, но не за ее правителей.
   Сейчас снова стало популярным словечко "соборность". Долго я узнавал его смысл. А смысл такой, что эта извечная мечта, вера русского народа в доброго, хорошего царя. Вот приедет барин, барин нас рассудит. Тьфу! Никто из царей, правителей России, включая нынешних, никогда не заботился о народе. Народ для правителей -- это враг пострашнее всех вражеских агентов и прочей заграничной нечисти. Никто не думал о благоденствии народа НИКОГДА! Мертвый народ -- это хороший народ. Очень удобно стравить два племени своей страны. Пока они дерутся, никто никогда не вспомнит о том, а почему они так плохо живут. Почему не платят заработанные деньги? Где пенсии? Где пособия? Где стипендии? Как где? Во всем виноваты злые чеченцы. Все ушло на войну с супостатом. Вот как только мы его победим, как только восстановим то, что разрушили в Чечне, так немедленно и получите свое честно заработанное. А инфляция? При чем здесь инфляция? Война, как вы не можете понять, что из-за войны мы немножечко подняли цены, немножечко подпечатали денег. Ничего страшного. Мы же не говорим, что вы их никогда не получите. Получите, получите! Вот только потерпите. Ведь в Великую Отечественную вообще, говорят, денег не давали. Все для фронта, все для победы! А сейчас какая разница? Ну и что, что это мы напали на Чечню, а не они на нас? Заткнитесь и сопите в две дырки. А то у нас много республик, будете возмущаться -- и с ними начнем войну, вот тогда точно ни денег, ни своих детей вы наверняка не увидите!
   Не видел я ни сегодня в бою, ни раньше ни соколов Жирковского, ни чернорубашечников, выбрасывающих руку в фашистском приветствии. А именно они больше всех визжали в девяносто третьем о патриотизме, державности, православии, христианстве и прочей ерунде.
   "Русский народ -- Богом избранный!" Тьфу! Бред собачий. Паранойя! Еще сто лет назад один православный мог другого православного без колебаний обменять на породистого щенка, запороть по собственной прихоти до смерти, расстрелять. Пытка на дыбе, говорят, наше родное изобретение. У других народов, правда, были вещи подобные, но быстро вышли из моды. Например, "испанский сапог". А пытки и тюрьмы у нас прижились с древних времен. Вот и получается, что треть населения сидит в тюрьме, треть работает на производстве, где условия мало отличаются от зоновских, а другая треть охраняет и стережет в зоне и ищет кандидатов для зоны на производстве.
   Строй вроде как поменялся, а привычки, система, характеры остались прежние. Как номенклатура управляла нами, так и управляет. Правда, многие подумали, что можно обсуждать решения Клана, Семьи, вот последние и решили отвлечь внимание на негодный объект. А попутно еще пограбить чего-нибудь, население подсократить. Не надо кормить, обучать. А так -- пропали без вести, да и хрен с ними. Это не Рио-де-Жанейро, это гораздо хуже. И в белых штанах здесь ходят только в армии солдаты перед отбоем. На всех не хватает...
   Все дальше и дальше мы уходили от трескотни автоматных очередей и разрывов, от победных гортанных воплей местных аборигенов, устроивших нам классическую танковую засаду. Хорошо ребята в училищах тактику изучали. Малыми силами уничтожили превосходящего противника, да еще, считай, почти в походной колонне. Ну ничего, уроды, мы вернемся, мы обязательно вернемся. И за те позор и панику, которые мы испытали пару часов назад, мы с вас, сук, сполна, с процентами спросим. Только разберемся с козлами с Ханкалы по поводу обещанного подкрепления и вернемся. Вернемся, быть может, подталкивая толстомясых полковников из Ханкалы и "Северного" впереди себя штыками. А еще лучше -- будем закрываться их телами. Жаль только, что ребята, настоящие мужики, что лежат у нас под ногами и которых от усталости мы уже не обходим, а просто переступаем через них, не увидят этого. Будет победа, обязательно будет. Пусть даже это будет пиррова победа. Но она будет. Большой кровью. Не уйдем мы отсюда. Не потому что мы не хотим, а потому что мы опасны. Будет еще много штурмов, и чем больше нас останется здесь, на грязном, захарканном кровью асфальте, тем лучше московским старым алкоголикам из бывшего ЦК КПСС.
   Может, у лежащих здесь солдат кто-нибудь из родителей работал на оборонном заводе, производящем патроны, снаряды, мины. И как знать, может, именно эта пуля, осколок, снаряд, мина и убила их сына. А родителям еще не выплатили заработную плату за произведенную продукцию. Кошмар! Нет, Слава, у тебя действительно едет крыша, крепко едет. Такие фантазии и ассоциации не могут прийти в нормальные мозги.
   Я пошарил рукой на поясе. Во фляжке что-то булькало. Наверное, полглотка коньяка, а хочется пить, просто хочется выпить воды. Я прибавил шагу и дотронулся до впереди идущего. В потемках не разберешь, офицер или солдат. "Все смешалось в доме Облонских..."
   -- Мужик, у тебя вода есть?
   Он обернулся. Это был солдат из второго батальона. Когда перебегали мост, он был рядом со мной. Видимо, он тоже меня узнал, и улыбнулся и показал на уши. В лунном свете я не сразу заметил, что вокруг ушей его толстой коркой запеклась кровь. Контузия. Очень сильная контузия. Разрыв барабанных перепонок. Моя контузия по сравнению с его -- детский лепет на лужайке. Я жестом показал, что хочу пить. Боец согласно покивал головой и, не останавливаясь, отстегнул с ремня фляжку. Я сделал пару глотков. Затем протянул ему. Тот, приняв, ее допил. Пустую пристегнул к ремню.
   Я достал свою и, щелкнув себя по горлу, показал, что во фляге алкоголь, и дал ему. Тот сделал глоток и протянул мне. Жестом я показал, что можно пить до дна. Тот с благодарностью это и проделал. Мне было не жаль коньяка. Ему нужнее. При контузии, вопреки всем увещеваниям врачей, военные усиленно пьют, тем самым притупляют болевые ощущения и быстрее приходят в себя.
   Страшно, жутко хотелось курить. Но никто не рисковал зажигать огня. Все тянулись в тихом безмолвии. Только треснет у кого-то под каблуком щебенка, и все. Говорить не хотелось, и бессмысленно это. Все были раздавлены происшедшим.
   Во-первых, позорным своим бегством, потерей людей. Вон сколько их осталось, никому не нужных, у нас за спинами. И не убрать их, не похоронить.
   Во-вторых, бригада рассеяна, разбита, фактически уже потерялась.
   В-третьих, командир ранен и уже не вернется к нам. Сан Саныч, конечно, хороший начальник штаба, а вот какой он командир? Могут вообще прислать какого-нибудь "левого" варяга. Которому наша бригада, что зайцу стоп-сигнал. Он приедет за повышением, за орденами, а к нам будет относиться ничуть не лучше, чем наш Президент к своему народу. Поживем -- поглядим. Если выживем, конечно.
   Ну, а в-четвертых -- полнейшая личная неопределенность. Что в этой мясорубке будет со мной лично, с теми, кто бредет рядом? Никто не мог не только что-то сказать, а просто помыслить об этом.
   Сейчас из двух задач, которые ранее стояли передо мной, а именно выполнить задачу и выжить, осталась только одна -- выжить, выкарабкаться! А потом мы уже разберемся, кто виноват в нашем триумфальном позоре. До Президента далеко, а вот духи рядом. Сейчас мы драпаем от них, но не все скоту масленица.
   А все-таки жаль, искренне жаль, что нельзя добраться до товарища Гаранта Конституции. Искренне жаль. Ну ничего, скоро выборы. Проголосуем по-другому. Не за проституток-коммунистов и не за истеричного Жирковского, нет! Будем надеяться, что, может, какая-нибудь найдется светлая голова, которая не будет вести войну с собственным народом такими примитивными, варварскими методами.
   Эх, мечты, мечты. Мечты русского идиота, что удастся поставить хорошего царя. Царя, который не будет грабить народ, не будет вывозить "за бугор" народное достояние, а денежки не будет оставлять на своих зарубежных счетах, Эх, мечты идиота! Умом Россию не понять! В Россию можно только верить. То есть она настолько своенравная истеричка, шизофреничка, что на нормальном языке логики с ней нельзя общаться? Получается, так. Кто в этом виноват? Правители считают, что народ. А народ считает, что бездарные правители. А когда в товарищах согласья нет, то хорошей музыки никогда не получится. Маразм, маразм. За какие грехи, Боже, за какие грехи ты уродил меня в этой стране?
   И тут в голову пришла одна крамольная мысль. А может, нет ни ада, ни рая в том смысле, который в нас вдалбливали "святые" отцы церкви. Если предположить, что мы все когда-то жили в другом измерении, а именно здесь находится ад. И вот грешников, то есть живущих ныне на этой планете, посылают для перевоспитания. Если ты справишься с выпавшими на твою долю испытаниями достойно, не нарушая десять заповедей Христа -- или сколько там их у Магомета и прочих "истинных" верователей, -- то по итогам тебя заберут в рай или вернут к нормальной жизни. Ну а так как подонков в жизни всегда больше, чем нормальных людей, то и посылают в Россию всех гадов, катов и тому подобных. Территория-то огромная. А кто меньше грешил -- их в более цивилизованные страны. Значит, в прошлой жизни немало я сделал пакостей, а в этой, кажется, еще больше.
   Я невольно улыбнулся этой ахинее. Если бы это было так просто! Тем временем, а за рассуждениями время и расстояние прошли быстро, мы достаточно далеко удалились от площади. Впереди, по бокам стояли разрушенные дома. Даже не дома, а руины. Они по много раз переходили из рук в руки противоборствующих сторон. И вот многие уже были просто разрушены, другие стояли без верхних этажей, испещренные осколками, пулями, никому не нужные, брошенные, оставленные людьми. Сталинград, да и только! В призрачном лунном свете все это виделось несколько нереально. Голова гудела, тело жаждало отдыха, в глазах от усталости плавали цветные круги. В голове не осталось уже ни одной мысли. Просто ноги по инерции несли куда-то вперед. Не человек, в полном понимании этого слова, а бессловесная скотина. Даже если бы сейчас атаковали духи, то вряд ли бы кто сумел оказать им толковое сопротивление.
   Первые ряды подошли к какому-то некогда престижному дому и пошли обследовать его остатки. Ведь находился он почти в самом центре города. Квартиры, наверное, были здесь одними из самых дорогих, а сейчас никто за них и ломаного гроша не даст.
   Вторая немногочисленная группа ушла осматривать рядом стоящее здание. Какими бы мы ни были уставшими, но прекрасно осознавали, что нельзя забиваться в один крысиный угол. Это опасно. Поэтому занимали два угла. Будем стальными крысами, прогрызающими бетонные перекрытия.
   Сначала вернулась первая группа и, махнув рукой, позвала на ночлег и отдых в подвал ближнего дома. Никто не командовал. Просто кто хотел идти в это здание, тот и шел. Я пошел со второй группой. Почему? Не знаю. Пошел и все. Во второе здание, точнее, в его подвал, спустилось около тридцати человек. Но не остались в одной комнате, а разбрелись кто куда. Благо подвал был большой. Вместе со мной осталось человек шесть. В самом помещении было темно. Начали зажигать спички, зажигалки, освещая свое временное пристанище. Комната представляла собой квадратное помещение пять на пять метров. На улицу выходило два окна. До выхода из подвала было метров десять.
   Когда зажгли спички, из разных углов брызнули в разные стороны крысы. Много крыс. Я спокойно отношусь к разной живности. Главное, чтобы она тебя не кусала и не пыталась сожрать.
   Выставили часовых и, прижавшись друг к другу потесней, так теплее, впали в тревожную дрему. Очень хотелось есть и пить. Но не было ни того, ни другого. Поэтому осталось только забыться тяжелыми сновидениями, просыпаясь при каждом подозрительном шорохе и от близкой стрельбы.
   Постоянно просыпаясь, чтобы перевернуться на другой бок, или пытаясь поджать озябшие мокрые ноги, обнимая друг друга, сгоняя обнюхивающих нас крыс, мы проспали не больше трех часов. Сон не принес облегчения. Чувство безысходности усиливалось обострением голода и жажды. Радиостанция осталась в первом здании, и поэтому мы оставались в полном неведении о происходящем. Медленно, тяжело просыпаясь, народ курил, ходил в "гости" к бойцам и офицерам, расположенным в соседнем помещении. На улице темнота еще не прошла, а из дальнего угла подвала уже потянуло дымком и жареным мясом. Именно мясом. Этот неземной запах невозможно ничем спутать! Но откуда мясо?
   Все толпой повалили на запах дыма и жареного мяса. А он щекотал ноздри, легко туманил голову, вызывал болезненные спазмы желудка, вселял надежду на лучшее, будил воспоминания о доме, о пикниках с шашлыками. Боже, что это был за запах! Никогда в жизни я не чувствовал этого неземного запаха.
   Когда голодная толпа подошла, подлетела к импровизированному костру из остатков мебели и газет, то увидели, что двое солдат на самодельных вертелах жарят небольшие куски свежего мяса. Куски сочились, с них капала кровь, пузырился сок. Зрелище незабываемое! Естественно, что первый вопрос у всех был:
   -- Откуда мясо?
   -- Где взяли?
   -- А еще есть?
   -- Это не человек?
   -- Нет, не человек! -- рассмеялись бойцы, продолжая жарить свой шашлык.
   -- Так где мясо взяли?
   Народом овладевало нетерпение и голод. Бойцы, продолжая жарить, неуверенно мялись с ноги на ногу, явно не желая поделиться своими секретами кулинарного искусства. Пауза явно затягивалась. Напряжение возрастало. Толпа вооруженных, взвинченных до предела голодных мужиков могла самих поваров пустить на шашлык. Наконец один из них промямлил:
   -- Крыса.
   -- Крыса?!
   -- Да, крыса, -- бойцы подтвердили.
   -- Вы что, с ума сошли? -- многие были шокированы.
   Желудок сводил спазм, но уже не голода, а тошноты. Если бы там что-нибудь находилось, то непременно вышло бы наружу. Многие испытывали такую же реакцию. Но примерно половина, не испытывая никаких эмоций, подошла поближе и начала интересоваться охотничьими и кулинарными секретами "поваров". Как можно быстрее я пошел на свежий воздух. Вдогонку слышались отдельные реплики "гурманов", любителей экзотики:
   -- А вы пробовали ее?
   -- Нет, но посмотри, какая жирная!
   -- Точно, а сколько сока, жира! М-м-м-м! Класс!
   -- Это одна крыса или две?
   -- Одна.
   -- Ты смотри, какая большая.
   -- Их тут много -- на всех хватит!
   -- Я читал, да в школе учили, что крысы переносчики всякой заразы, включая и чуму.
   -- Нас многому в школе учили, а что толку?
   -- Не нравится -- не ешь! -- кто-то ответил железной логикой.
   -- Ничего не будет!
   -- Правильно. Ничего не будет, надо только получше прожарить.
   -- Прожарить-то прожарить, вот только не пересушить мясо, а то будет сухим, ломким и невкусным.
   -- Смотри, уже и корочка появилась.
   -- Точно! Классная корочка!
   -- Мужики, дадите маленький кусочек попробовать? А?
   -- Да много не надо.
   -- Если понравится, то сами крыс наловим.
   -- Жалко, что собак не видать, а то там мяса больше.
   -- В человеке вон сколько много. Почему не ешь?
   -- Да пошел ты со своими шутками. Сам ешь.
   Я не выдержал этих разговоров, вышел в подъезд и пошел осматривать остатки квартир. Запах, дым, выходя из подвала, поднимался вверх по лестнице, преследуя буквально по пятам. Я закурил, пытаясь отогнать назойливый запах. Желудок сводило то от голода, то от мысли, что я слышу запах жареной крысы. Бр-р-р-р!
   По прежнему опыту я знал, что чувство голода уйдет где-то к четвертому дню голодовки. Останется только тупая усталость, а голода не будет вообще. Мысли будут ворочаться медленнее, и не по делу, а только вокруг еды.
   Когда в девяностом году мы вошли в Баку, то вначале нас бросили на Сальянские казармы, а затем уже перевели в четвертый микрорайон, как комендантское подразделение. Мы отвечали за соблюдение правопорядка и комендантского часа в этом жилмассиве. Комбат у нас был не дурак и поэтому организовал командный пункт батальона в большом универсаме. Когда спустились в подвалы, то еды там было видимо-невидимо. Хлеба только не хватало. Как в том анекдоте, масло приходилось намазывать на колбасу. Ну, я, кажется, повторяюсь. Мысли начинают зацикливаться на еде. Вместо еды я пихал в себя горький дым. Внизу поднялась возня. Остановился, прислушался. Духи? Нет. Из подвала доносились азартные вопли:
   -- Давай, давай!
   -- Гони их на меня!
   -- Да куда ты их гонишь, идиот!
   -- Давай все сначала.
   -- Вон в тот угол они убежали.
   -- Обходи, обходи.
   -- Давайте, гоните их.
   -- Жалко, что нельзя стрелять.
   -- Я тебе постреляю. Духи услышат.
   -- Бей их! Бей!
   -- Да не стволом, дурак!
   -- Прикладом бей!
   -- Это тебе не дубина! Бей основанием приклада.
   -- Так он весь в крови будет!
   -- Ничего, отмоешь!
   -- А ты что, жрать не хочешь?
   -- Есть!!!
   -- Сколько?
   -- Три штуки забил.
   -- Мало, надо еще. Вон какая орава.
   -- Пусть сами себе бьют.
   -- Не болтай. Крыс на всех хватит.
   -- Жирные!
   -- Нормальные.
   -- Бей жирных.
   -- Да тут не видно, жирные они или нет.
   -- Заходите, сейчас снова погоним.
   Сдерживая рвотные позывы, чтобы не слышать предсмертный крысиный писк, я вышел на улицу. Сумерки уже почти исчезли. Остановился. Долго наблюдал за улицей. Вроде никакого движения. Со стороны Минутки периодически раздавалась стрельба. Но по звуку было не похоже, что идет бой. Скорее всего, это часовые простреливали участки ответственности. Бегом, сгибаясь пополам, я пересек улицу по диагонали и вбежал в подъезд дома, где укрылась первая группа. На входе меня настороженно встретили двое часовых.
   -- Привет, мужики! -- обратился я к ним.
   Увидев, что я свой, они расслабились и улыбнулись.
   -- Здравия желаю, товарищ капитан, -- один улыбнулся широко. В тридцать два зуба.
   -- Что нового?
   -- Ничего. А что у вас там за шум?
   -- Духи? -- подхватил второй.
   -- Нет. Это у нас нашлись умники, которые открыли охотничий сезон на крыс.
   -- На крыс? -- изумление одного было неподдельное.
   -- На крыс? -- второй, наоборот, был задумчив. Кажется, он обкатывал в голове мысль о жареной крысе. Глаза у него затянуло мечтательной поволокой.
   -- Да, крыс. Бойцы с утра позавтракали жареной крысятинкой, вот и другим тоже захотелось.
   -- А вы пробовали? -- спросил второй боец. Первому было уже дурно при одной мысли о крысе.
   -- Нет. Не пробовал. И не хочу, -- честно признался я. -- Где отцы-командиры?
   -- Там, -- неопределенно махнул рукой первый боец в сторону лестницы, ведущей в подвал.
   Я не спеша, куря на ходу, спустился по лестнице, забитой щебнем и мусором, в подвальное помещение. Там сидело человек десять. Дальше, в следующем помещении сидело, лежало еще человек десять-пятнадцать. Среди них я заметил дремлющего Юрку. Подошел. Легко пнул ногой в бок.
   -- Вставай. Царство Божье проспишь.
   Юрка быстро открыл глаза. И, увидев меня, вскочил. Обнялись.
   -- Жив? -- он был искренне рад.
   -- Жив. Куда я денусь.
   -- А я, грешным делом, думал, что все уже...
   -- Ни хрена!
   -- Ну, давай рассказывай, что у тебя хорошего, -- Юрка явно не находил себе места.
   -- Как что нового? -- удивился я. -- Все то же, что и у тебя. Если хочешь, то можешь сходить в мой подвал, там бойцы только что забили пяток крыс и сейчас готовят завтрак.
   Я вкратце рассказал ему о "крысиной" эпопее. Он был удивлен. И не скрывал, что его желудок приходит в ужас при одной мысли о крысятинке.
   -- Ты сам-то ел? -- спросил он, с трудом справившись с приступом тошноты.
   -- Нет. Пока не дошел еще до ручки.
   -- Но крысу?
   -- А что ты удивляешься. Китайцы говорят, что можно есть все, что растет и шевелится. Только надо уметь это приготовить соответствующим образом. Ничего, Юра, жрать захотим, так и не только крысу сожрем.
   -- Надо поскорее выбираться отсюда, а то вообще ополоумеем.
   -- Тут ты, брат, прав. Если еще посидим, то полный звиздец нам обеспечен.
   Сидевшие рядом прислушались к нашему разговору и развернули дискуссию о проблемах питания из подручных средств. Мы не вмешивались, отошли в сторону.
   -- Что слышно из штаба? Связывались уже?
   -- Связывались. Тьфу! -- Юрка сплюнул. -- Ничего хорошего. Остатки бригады пытаются пробиться к старому КП. Штаб, вернее, все, что от него осталось, попал в окружение и бьется. На помощь бросили десантников. Не знаю, пробьются или нет. Дерьмо все это.
   -- Без тебя знаю, что дерьмо. Мы-то что делать будем?
   -- План-то есть уже?
   -- Никакого плана. Сидим. Гадаем на кофейной гуще.
   -- Сматываться надо, пока зачистку не начали. Они ведь тоже не дураки.
   -- Я уже говорил... -- Юрка безнадежно махнул рукой. -- Говорят, что необходимо отсидеться, осмотреться. Я же говорю, дерьмо.
   -- Пошли, попробуем поговорить. Мы же с тобой офицеры штаба.
   -- Пошли, только толку мало будет.
   Но не успели мы пойти к командиру первого батальона, как вбежал один из часовых, охранявших вход в подъезд, и полушепотом заорал:
   -- Духи идут!
   -- Далеко?
   -- В паре домов отсюда. Зачистку делают.

11

   Мы на самом деле услышали, как взрываются гранаты и раздается треск автоматных очередей. Раздались крики:
   -- К бою!
   -- Сколько их?
   -- Не знаю точно, где-то человек пятнадцать! -- уже почти кричал часовой.
   -- По местам!
   -- А может, пронесет?
   -- Может, не заметят?
   -- Не питай иллюзий!
   -- Поехали, мужики!
   Все разбежались. Кто укрылся на выходе, кто спрятался у подвальных окошек, а мы с Юркой и еще группой солдат и офицеров поднялись на второй этаж. Устроились у разбитых окон.
   По улице не спеша шла группа боевиков, численностью, действительно, около двадцати человек. Шли по всем правилам ведения боя в городских условиях. Короткими перебежками, прикрывая друг друга, внимательно всматриваясь в разбитые окна и подъезды домов. Дойдя до ближайшего дома, остановились. Пять человек подбежали к подвальным окнам, кинули туда гранаты. Откатились. Остальные, выставив перед собой автоматные стволы, ждали. Как только послышались разрывы гранат, то сразу каждый дал по короткой очереди.
   Затем, разбившись на небольшие группы по три-четыре человека, они вошли в подъезды. Оттуда послышались короткие очереди. На улице остались трое. Вот вышли все, которые зачищали дом.
   Я пересчитал их. Всего выходило восемнадцать человек. Нас больше, но надо быстро, очень быстро их ликвидировать до подхода основных сил противника, иначе нам удачи не видать. Это ясно понимали все присутствующие.
   Духи приближались, коротко, гортанно переговариваясь между собой. Все замерли. Десять, восемь, пять метров осталось до нашего здания. И тут грянул огонь. Мы били и сверху и снизу и по прямой. Из "моего" дома также расстреливали духов. Те попытались обороняться. Но куда там! Страх, голод прошел. Вновь вернулась уверенность в своих силах. Бой так бой. Нам сейчас нужна победа, пусть маленькая, но победа, чтобы вновь ощутить себя людьми, бойцами, монолитным коллективом. Все понимали это и безжалостно расстреливали кучку боевиков.
   Оставшиеся в живых духи пытались спастись бегством, но, раскинув руки, падали на землю. Вслед им уже бежали бойцы. Срывали фляжки с поясов, разбирали гранаты, боеприпасы. Переворачивали трупы в поисках съестного, выворачивали карманы. Что-то запихивали себе в карманы, под бронежилет.
   Те, кто остался в здании, спешно готовились к эвакуации. Надо было уходить дальше. Пробиваться к своим.
   Еще двое суток. Двое суток, показавшихся бесконечно долгими, перемешавшие все, и день и ночь, и сон и явь, мы шли. Отсиживались в подвалах днем, а ночью шли. Пару раз нарывались на засады, но, не вступая в бои, отстреливаясь, уходили. Часть людей отбилась, отстала. Кто-то специально, чтобы не связывать нас. Не быть остальным обузой. Обессиленные, они тихо, незаметно где-то откалывались и отставали. Некоторые сознательно оставались, чтобы прикрыть наш отход. На грозные крики, что это приказ и они должны идти с нами, те только поворачивали на нас ствол автомата и матами отгоняли нас прочь. Несколько человек, прежде чем покрыть нас матом, молча протягивали нам свои личные номера, документы, личные вещи, письма. Напоследок они просили, чтобы сообщили родным. Не хотели они быть "пропавшими без вести". А мы шли вперед, ползли вперед. Уносили с собой раненых и убитых. Когда уже не было сил, то оставили своих убитых и умерших от ран в подвале дома и поклялись вернуться за ними. Чтобы животные их не обгрызли, зарыли в углу подвального помещения.
   Продвигались вперед, только вперед. Движение -- это жизнь. Уже никто не спорил, не дискутировал. Только вперед. Сил уже не было. Только тупое отчаяние нас заставляло идти вперед. Только слепая тяга к жизни была движущей силой. Бойцы сами вытаскивали без всякого наркоза неглубоко сидящие осколки. Не то что обработать антисептиком раны, просто обмыть их не представлялось возможным. Поэтому, чтобы не было заражения и для остановки кровотечения, -- бинты закончились, содержимое индивидуальных аптечек было съедено с голоду, -- открытые раны посыпались порохом из патронов, который потом поджигался. Порох вспыхивал, кисло воняя и распространяя вокруг запах опаленной плоти. Кровотечение останавливалось, рана закрывалась.
   Некоторые раненые стрелялись, специально подрывали себя гранатами. Мы вынимали у них из карманов документы, обрывали шнурки с личными номерами и шли, ползли вперед.
   Однажды ночью нарвались на группу десантников, которые тоже отбились от своих и подобно нам блуждали как слепые, брошенные мамкой котята. При первой встрече чуть не открыли огонь. Но так как все боялись привлечь внимание духов, то решили драться на ножах. А потом уже выяснили, что свои. Стычка закончилась двумя небольшими порезами и сломанным ребром. Наш боец сверху спрыгнул на десантника, а когда упал на бок, саданул ему по ребрам. Короче, ничего страшного.
   Наша радиостанция была давно разбита и выброшена. Зато у десантников вполне прилично она работала. Настроившись на свою старую частоту, мы вышли на связь. А может, это хорошо, что частоты и позывные не меняются? Все-таки в этом есть что-то хорошее. Блуждая, мы сумели связаться с нашей бригадой. Оказалось, что уже почти все собрались на старом КП. Да, большие потери, но бригада еще может воевать. Ждут нас. Помогут переправиться через Сунжу. У нас новый комбриг. Некто полковник Буталов Алексей Михайлович. До этого командовал кадрированным медицинским полком. А вот теперь приказом Министра обороны Грачина назначен на нашу бригаду. Старый комбриг жив, ногу сохранили. Лежит в Центральном московском госпитале Министерства обороны имени Бурденко. Удачи тебе, Командир!
   Всех шокировало известие, что командовать нами будет бывший командир кадрированного, да еще и медицинского полка. Вдобавок ко всему полковник!
   Ты знаешь, читатель, что такое кадрированный полк? Именно кадрированный, а не сокращенного состава. Обычный кадрированный пехотный полк -- это командир, начальник штаба, заместитель. Как правило, заместитель по вооружению. Во всей бригаде не более десяти-пятнадцати офицеров. Человек двадцать прапорщиков. Человек пятнадцать солдат. И все! И все!!!
   Главная их задача -- обслуживание техники. То есть проведение регламентных работ, раз в пять лет замена всех резинотехнических изделий и тому подобная канитель. При советской власти периодически призывали резервистов, так называемых "партизан", которые разворачивали технику, немножко ездили на ней. Затем вновь ставили на консервацию. Вот что такое кадрированный пехотный полк.
   А вот что такое кадрированный медицинский полк, этого я не знал. Офицеры и прапорщики, которые были со мной, тоже слыхом не слыхивали про такой. Если в обычном кадрированном пехотном полку должность командира полка была подполковничья, очень редко майорская, то здесь -- полковник! В голове все это как-то не умещалось. Скорее всего, этот полк был предназначен для третьей мировой войны. Когда планировалось применение оружия массового уничтожения.
   Кроме того, нам сообщили, что новый комбриг из Северо-Кавказского военного округа (сокращенно -- СКВО), а мы из Сибирского (СибВО). Во все времена служить в СКВО могли либо "блатные", либо переведенные по замене из Дальневосточного (ДальВО) или Забайкальского (ЗабВО, забытый Богом военный округ).
   Ладно, выберемся -- разберемся, ху из ху. Уже то, что бригада выжила, пусть не полностью, в полном составе, но выжила. А самое главное, что нас помнят, это уже грело душу. Десантники тоже обрадовались. Теперь они тоже могли выбраться к нашим войскам, а там уже и добраться до своей части. Тупая усталость, безразличие к своей судьбе, судьбам и жизням окружающих ушла. Настроение у всех было приподнятое. Несмотря на сильную усталость, хотелось жить.
   Операция по нашему спасению, эвакуации была назначена на пять утра. До этого времени нам предстояло пройти порядка десяти кварталов и придумать что-нибудь вроде моста. Наши могли нас только поддержать огнем.
   Как только спустились сумерки, не дожидаясь полной темноты, мы тронулись в путь. В живых, от прежнего состава, вместе с ранеными нас осталось двадцать два человека. Десантников со своими ранеными было шестнадцать человек. Так что войско у нас было разношерстное. Боеприпасов, правда, немного, но злости и желания выжить -- на целый батальон хватит!
   Через пять кварталов разведка доложила, что обнаружила группу боевиков численностью до пятнадцати человек. Не надо полагать, что все боевики подобно регулярной армии были центрально подчинены. Отнюдь нет. Все они были разбиты на мини-группы, мини-банды. В отдельных формированиях насчитывалось до тысячи человек. В других -- пять-шесть человек. Главари крупных группировок, конечно, поддерживали связь со штабом Дудаева, как-то более-менее координировали совместные операции. Но тот бардак, который царил в эти дни в Грозном, не позволял ни нам, ни боевикам действовать организованно.
   Исходя из вышеперечисленного, совместно с десантниками мы решили, что перед нами какая-то "дикая" банда, а может, даже обычные мародеры, маскирующие под боевиков. Ранее уже встречались и такие. Хотя, честно говоря, я лично большого отличия не вижу. Надо знать менталитет чеченского народа, чтобы понять это. Еще со времен покорения Кавказа у этой народности отмечали неуемную жадность и алчность, они же с самого начала были склоны к похищению людей за выкуп. Перечитайте Толстого, Лермонтова, Ермолова.
   Вот поэтому и решили атаковать эту "бригаду" боевиков. Поначалу было желание обойти ее с фланга, но разведка доложила, что боковые улицы завалены и поэтому пройти по ним с ранеными не представляется возможным. Надо постоянно карабкаться вверх, спускаться вниз по кучам строительного мусора. Неизбежный шум, большой риск обвалов, травм. Сильно хотелось поскорее попасть к своим. Также не исключался вариант, со слов захваченного "языка", что духи принимают нашу группу за диверсионно-разведывательную группу, которую хотят уничтожить. Уничтожить любой ценой, полагая, что мы захватили какого-то их полевого командира и пытаемся его переправить к нашим. Это частично и подтвердили в нашей бригаде, когда по рации поинтересовались, не тащим ли какого-нибудь духа. На что мы ответили, что сибиряки в плен не сдаются и в плен не берут. Выходило по всем параметрам, что необходимо поспешать. Надо так надо. Вперед, вперед!
   Когда находишься на войне и вокруг тихо, имеется в виду -- тихо по меркам войны, то используешь малейшую возможность вздремнуть, а уж спать ложишься пораньше. Духи тоже не были исключением. Они, как все воины, ложились пораньше спать, выставив предварительно часовых.
   Их часовые мало отличались от наших. Чтобы разогнать сон, развлечься, испугать неприятеля, они простреливали перед собой местность. У каждого был свой участок ответственности. Всего часовых было двое. Они также периодически запускали осветительные ракеты, забавлялись тем, что при свете осветительных ракет (ночь тогда была темная, безлунная) пытались расстрелять перебегающих крыс. По нашим наблюдениям, никому из них это не удалось.
   Спустя где-то час они сошлись вместе, что во всех армиях мира строжайше запрещено, и закурили, что также категорически противопоказано, вредит здоровью часовых. Во-первых, отвлекает, а во-вторых, огонь ослепляет. Эти сигареты были последними в их жизни. Ведь было написано на их пачке, что Минздрав предупреждает -- курение опасно для вашего здоровья. Неграмотные, видать, были.
   Сняли мы эту парочку быстро и безболезненно. Они ушли к своему Аллаху с пророком, так до конца и не поняв, что же это было. Подползти было рискованно. Слишком много гремящего, предательски осыпающегося под ногой щебня. И как только они закурили, из двух ПБСов всадили в момент затягивания сигаретой по пуле. Получилось, слава Богу, с первого раза. Тихо и бесшумно. Только два негромких хлопка, как будто хлопнули громко в ладоши, распугивая крыс. Добивать тоже не пришлось.
   А потом мы уже все спустились в подвал и начали вырезать спящих. В этом деле главное, чтобы спросонья человек не завизжал. Поэтому левой рукой удар по щеке наотмашь, и тут же по горлу ножом.
   Воротит, читатель? А что поделаешь, когда жить захочешь, тогда и не то сделаешь, и не такую дрянь, как крысу, съешь. Пришлось-таки мне ее попробовать. Жрать нечего. Холодно. Шатает от голода и усталости. В глазах круги, даже не то что круги, а пятна черные. Спишь по часу-полтора. Спать опять же приходится не раздеваясь, да на камнях. Большой костер, чтобы обогреться, не разведешь -- заметят. Вот и били крыс тихо, огонь разводили маленький, чтобы только поджарить маленькими кусочками. Все лучшие куски -- раненым. Воду брали не из Сунжи, там открытое пространство, могли заметить, а из ямок, воронок. После этого вода из Сунжи мне казалась роскошной минеральной с какого-нибудь престижного курорта. И вот, когда ты уже оскотинел, а перед тобой замаячил огонек избавления от этого положения, на твоем пути оказалось полтора десятка вооруженных бандитов, которые по своему скудомыслию завалились спать. Что ТЫ сделаешь, читатель?
   Я полагаю, что когда в тебе сотрется грань между иллюзиями, полуголодными обмороками и реальностью, то, если у тебя хватит сил, ты поступишь именно так. Я говорю о силах, а не о мужестве. Мужества в чрезвычайной обстановке хватит у человека всегда, особенно когда в экстремальных ситуациях в нем просыпается древний человек, и всплывают из глубин подсознания рефлексы уничтожения и собственного выживания. Вот тут-то и нужны силы, если ты слишком ослаб, раскис, или банально стар, то почти невозможно выжить. Вот только загнать потом эти рефлексы внутрь очень трудно. Очень уж им нравится резвиться на воле после многолетнего заточения.
   Человеку приятно осознавать себя неким сверхчеловеком. Особенно здорово, когда уходят комплексы, приобретенные в результате воспитания, такие как совесть, сострадание к противнику, ближнему. Да и силенок прибавляется. Чем не подтверждение для гитлеровской, ницшеанской теории о белокурой бестии? Моральное состояние также улучшается, притупляются болевые рефлексы, почти уходит усталость. Геракл, да и только. Видимо, идет стимуляция выделения эндоморфинов. Они образуются и выделяются в организме при употреблении наркотиков. А здесь без наркоты ты получаешь кайф.
   Не надо было тебе, читатель, пусть даже косвенно участвовать в отправке на эту войну молодых, сильных ребят. Мне пока самому удается загонять этого зверя в его клетку, что довольно-таки сложно. Хватит с меня его проявления при штурме баррикады на площади и при вырезании духовской банды. А вот молодые солдаты -- они могут не справиться с ним, когда-нибудь он может и выскочить на "гражданке". Так что смотри, читатель. Я нисколько не драматизирую и нисколько не романтизирую ситуацию, я предупреждаю. Берегись!
   Быстро, без шума и пыли расправившись со спящими боевиками, мы пошли дальше. Передвигались с соблюдением всех мер предосторожности. Обшивка бронежилета давно истерлась и порвалась. Пластины, находившееся внутри, вываливались, и поэтому я снял и выбросил его. Идти, ползти было легче, вот только бушлат уже хуже грел. При постоянном ползании по подвалам, по кучам щебенки и прочего строительного хлама бушлат порвался, и из него клочьями торчала грязная вата. Она тоже вылезала. Брюки во многих местах порвались. На коленях не спасла даже двойная ткань. Я был не один такой. Все выглядели не лучше. Рожи заросли не то что щетиной, а диким каким-то волосом. Вид был ужасен, неопрятный, пугающий, отталкивающий и вместе с тем какой-то жалкий.
   Впереди завал, преграждающий улицу. Видимо, от попадания авиабомбы здание обрушилось и теперь перегородило улицу. Попутно оно завалило еще пару домов. Обходить нет времени. Придется карабкаться по этому завалу. Небо затянуто облаками. Темно, только в стороне периодически взлетают осветительные ракеты. Нам они ничего не освещают, но зато и нас они тоже не освещают.
   Ползем. Ползем, где по два, где по три человека. Строительный мусор, щебень, песок, битые стекла царапают, обдирают, разрезают кожу. От постоянного напряжения и отсутствия сил сбивается дыхание. Хочется остановиться и передохнуть, но не получается. Сзади тоже ползут товарищи, и в качестве ускорителя для тебя используют ствол автомата, периодически упирая его тебе в задницу. Подниматься и передвигаться короткими перебежками тоже не хочется. Это очень удобный завал, и непременно кто-нибудь использует его для засады. Господствующая высота -- с ходу, с налету ее не возьмешь, и поэтому ползем.
   Пыль, песок засыпает лицо, набивается в широко разинутый рот, в уши, за шиворот, в рукава. Периодически отплевываешь его. И снова вперед, вперед. Хочу жить, хочу выжить!!! И вот уже на гребне этого завала. Замерли. Сзади тоже подползают и замирают, прислушиваясь, вглядываясь в непроглядную темноту. Вроде тихо. Осторожно, стараясь не споткнуться, спускаемся с этой высоты. Теперь до места встречи рукой подать -- не больше квартала. Еще надо подыскать какие-нибудь средства для переправы.
   В этом месте Сунжа не очень широкая -- метров десять-двенадцать шириной. Но попробуй ее в темноте перейди. Плавать, к своему стыду, я до сих пор не умею. Так, держаться на воде -- это одно, но чтобы уверенно переплыть зимой, ночью, реку, которая берет свое начало в горах и поэтому основательно холодная и бурная, то это уже совсем другое. Не забыть еще и переправить раненых. Вот такая непростая задача стояла перед нами.
   Дойдя до предполагаемого места переправы, я осмотрелся. Весело! Ночь, ни черта не видать, Сунжа внизу шумит. Берег илистый, скользкий, свалиться -- как нечего делать. Оставили раненых наблюдать за обстановкой, разбрелись кто куда. Задача до безумия простая. Найти нечто прочное, легкое, что можно перебросить через речку-вонючку как мостик, и через него уже перебраться.
   Искать в темной комнате черную кошку, особенно когда ее там нет -- чертовски сложное занятие. Деревьев на Кавказе мало. А те, что были в Грозном, давно уже пустили на дрова все кому не лень. И мы, и местные жители, и боевики. Здесь мы едины. Притащить плиту? Так кто ее, заразу, поднимет? Так я рассуждал, бродя в потемках, спотыкаясь о всякий мусор и тихо матерясь. В домах тоже бесполезно что-либо искать. Все ценное уже растащили. Кто первый встал -- того и тапочки. А тут приперлись хмыри, да еще и ночью, и пытаются что-то обнаружить.
   За такими гнусными мыслями я дошел до противоположной стороны улицы и пребольно споткнулся. С трудом удержался на ногах и присел на какой-то хлам, потирая ушибленную голень. Потом сообразил, что ударился о поваленный столб уличного освещения. Так, а что, это идея. Его можно, если постараться, перекинуть через речку и попробовать перебраться.
   Я поплелся обратно. Встретил своих и рассказал о своем открытии. Пошли собирать остальных. Когда пришли назад, то увидели, что десантники привязывают найденную веревку ко второму этажу ближайшего дома.
   -- Вы что, мужики, вешаться собрались? -- спросил я у десантников.
   -- Нет, переправу готовим.
   -- А на том берегу как закрепите?
   -- Когда подойдут наши, то перекинем им веревки, а они пусть привяжут за БМП, или куда еще, вот по этому мосту и мы переправимся.
   -- Посмотрим. А раненых как переправим?
   -- Попробуем. А ваши какие предложения?
   -- Подтащить осветительный столб, перекинуть его. И по нему перебраться.
   -- Можно и это попробовать, если не получится так перебраться.
   -- Ну, мы-то переберемся, а раненые? Есть тяжелораненые.
   -- Тяжелораненые и по столбу не пройдут. Нужна какая-то опора.
   Все призадумались и пришли к компромиссу. Необходим был и канат в качестве перил, и столб в качестве моста.
   -- Ладно, пошли тащить твой столб, -- десантник вздохнул и, махнув своим, отправился за мной.
   -- Не унывай, -- утешал я десантника, -- я, конечно, понимаю тебя. Тебе уже не впервой вниз головой падать, а вот мне и остальным -- не с руки.
   -- Да пошел ты, -- десантник ворчал.
   -- Ты что, из-за этого столба расстроился?
   -- Нет. Не люблю тяжести носить. А твоего столба-то хватит, чтобы перебросить с берега на берег?
   -- Хватит, хватит, -- утешал я его.
   -- Темнота, -- опять начал ворчать десантник, -- тут порожний идешь, спотыкаешься, а с этой гробиной...
   -- Да не ворчи ты, -- оборвал я его.
   -- Понимаешь, я должен был готовиться к поступлению в академию и в феврале ехать сдавать экзамены, а тут залетел, вот и отправили... -- он вздохнул.
   -- Морду кому набил? -- поинтересовался я.
   -- Да нет, хуже. В конце октября пошли мы на охоту. Все офицеры нашего полка. На кабана пошли. Как водится, водки набрали. Ну, первый вечер, естественно, накушались до поросячьего визга. Вдрызг, одним словом. А у нас в этом году кабана навалом. Вот мы и устроились на краю убранного поля. Ночью, местные рассказывали, кабаны всем выводком выходят и роют всякие корни. Медведи тоже пошаливают, перед тем как в спячку залечь. Хотя для медведя мы уже поздно поехали. Вот, значит, сидим мы в палатке. Водку, как водится, кушаем. Байки травим. Тут приспичило мне до ветра, я пошел. А мужики говорят: "Возьми ружье. Может, на кабана напорешься. А может, медведя-шатуна найдешь. Возьми. Береженого Бог бережет". Вот и взял на свою голову, -- вздохнул десантник. -- Стою возле дерева, оправляюсь. Ружье на плече висит. Тут слышу, в кустах в трех метрах от меня шум, шорох и кто-то похрюкивает. Я ружье поднимаю и из двух стволов по очереди... Ба-ба-бах!!! Тут мужики с фонарями из палатки выскочили и ко мне. Я рассказал. Они туда. А там начальник физической подготовки полка сидит. Он, оказывается, раньше меня вышел до ветра. Что ему в голову пришло похрюкать -- не знаю. Короче, я ему череп развалил. В стволе жакан оказался. Вот так. Военная прокуратура долго потом разбиралась. Что это было, убийство, или несчастный случай, или преступная халатность. Много тогда я здоровья потерял. Конечно, академия моя накрылась. Уголовное дело закрыли. Списали как несчастный случай. И предложили добровольцем ехать сюда. А мог бы к академии готовится...
   -- Значит, не судьба была ему, -- вставил я реплику. -- Ну, а также, мужик, если бы ты окончил нормальное военное училище, то на звук стрелял бы хуже. А так -- рефлексы сработали.
   -- Точно. Пьяный был. Не думал. Долго еще идти?
   -- Не знаю, по-моему, мы уже и прошли. Стой, мужики! Назад мы прошли.
   Развернулись назад и через тридцать метров обнаружили этот злосчастный столб. Собрались вокруг него.
   -- Как его тащить-то?
   -- Хрен его знает.
   -- Большой дурак.
   -- Будем стоять или потащим? -- не выдержал я.
   -- Давайте, хватаем.
   -- А может, кантовать будем? -- кто-то с надеждой в голосе спросил.
   -- Он хрупкий. Пока докантуем -- одна арматура останется.
   -- Хрупкий, хрупкий, а тяжеленный, небось.
   -- Взяли!
   Нас было пятнадцать человек. Раненых, кто не мог двигаться или сильно ослаб, мы оставили на завале. Там же и оставили все свое оружие. Оно бы только мешалось. В темноте мешались, толкались, сопели, поднимая этот бетонный столб.
   -- Бля, ну и тяжесть! -- слышалось из темноты.
   -- Когда вернусь домой, то напишу, чтобы этих сволочей делали только из алюминия. Ногу, ногу осторожней!
   -- Так ты ее не подставляй!
   -- Я ее не подставляю, я перехватывал.
   -- Все взяли?
   -- Взяли.
   -- Сейчас я слоника рожу.
   -- Я сейчас сам слоником стану.
   -- Пошли.
   -- Какой пошли! Я под ним оказался.
   -- Держите, держите, мужики, я под ним!
   -- Вылазь. Стой! Что ты там делаешь? Филонишь?
   -- Какой "филонишь". Я споткнулся.
   -- Под ноги, урод, смотри.
   -- Так ни черта не видать!
   -- Все равно смотри.
   -- Тихо, мужики!
   В темноте послышался шорох, было слышно, как под каблуком взвизгнула щебенка.
   -- Неужели духи? -- кто-то спросил прерывистым шепотом.
   Держать эту бетонную хренотень становилось все труднее. Когда идешь, то вроде легче, а на месте -- невмоготу. Ладони стали совсем влажными. Мышцы "забились" кровью и стали каменными, неуправляемыми. Оружия нет. Так, только у кого-нибудь, может, есть пистолет. А у остальных, кроме гранат и ножей -- только голый энтузиазм. И еще бетонная дрянь на слабеющих руках.
   -- Мужики, мужики! -- кто-то тихо позвал нас. -- Вы где?
   -- В гризде на верхнем гвозде! ...твою мать! -- послышалось впереди меня.
   -- Пошли вперед!
   -- Пошли, а то сейчас уроню! -- кто-то взмолился.
   -- Что тебе надо?
   -- Мужики! Там наши подошли. Мы им канат уже перекинули.
   -- Канат -- это хорошо. Если бы сейчас эту дрянь перекинуть, вот это тоже хорошо!
   -- Ладно, пошли живее.
   -- Стой!
   -- Что опять?
   -- Упал, а эта дрянь на голову сверху. Больно!!!
   -- Череп цел?
   -- Что ему будет?
   -- Пошли. Вперед.
   Опять матерясь и проклиная эту тяжесть, мы тронулись. Наконец увидели, как на той стороне реки в свете фар суетятся люди. Наши. На-а-а-а-ши!!! Сил прибавилось. Все побежали вперед. Благо бежать было легко. Начался спуск к реке. Скользя по глине на разъезжающихся ногах, несясь под тяжестью долбанного столба, мы чуть не свалились в воду. Начали поднимать столб и перебрасывать его на другой берег. Тут уже и раненые подключились. Поднимали один конец столба и, подвигая, старались перекинуть на другой берег. Столб, тяжелый, как танк, перевешивался и падал в воду. Кое-как вытащили его, и снова. Холод, вода, ночь. С другого берега нас стали освещать фарами. Появились ориентиры. Из последних сил долбанный столб мы вытащили на свой берег и, уже раскачав его, перекинули другой конец его на наш берег. Адова работенка.
   Началась переправа. Ботинки были перемазаны в глине. Ноги разъезжались на столбе. Если бы не канат, придуманный совместно с десантниками как перила, то купались бы в черной, ледяной Сунже.
   На НАШЕМ берегу нас встречали как родных. Каждый перешедший попадал в теплые, дружеские, родные объятия своих однополчан. Пришли разведчики, медики, связисты. Всего нас встречало человек пятьдесят, наверное. Разведчики перебрались на наш берег и помогли раненым перейти реку. Каждого из нас тут же укутывали, каждому наливали по полному стакану водки.
   Кто-то плакал, кто-то смеялся. На меня напал ступор. Юрка скакал вокруг меня, как сумасшедший, и тормошил.
   -- Славка! Мы перешли! Мы выжили! Славка! Мы выжили!!! Мы сумели!!!
   -- Сумели, сумели, -- я устало отмахивался от Юрки. -- Успокойся же. Сейчас пойдем в кунг и нажремся.
   -- Точно!!! -- шумел Юрка. -- Нажремся. До зеленых соплей. И мордой в салат!
   -- Где ты салат найдешь, чудовище? -- спросил я, вскарабкиваясь на броню БМП наших разведчиков.
   Подошвы были перемазаны в речной глине, скользили. Я забрался только с третьей попытки. Может, и алкоголь с усталостью тоже сделали свое дело. Я наверху. У ствола. Счастлив. Никогда еще не был таким счастливым. И вся предстоящая жизнь казалась сказкой. Если выжил в таком аду, то разве может быть что-нибудь хуже? Если Бог вытащил меня из этого дерьма, то из другого и подавно вынет.
   Вот и тронулись в путь. Алкоголь и усталость делали свое дело. Не обращая никакого внимания на тряску и судорожно вцепляясь в броню на поворотах, я дремал. Ушло чувство напряжения, страха. Страха, который точил все эти дни изнутри. Наступило успокоение на душе. Такого спокойствия внутри меня давно не было. Машина выскочила на какую-то широкую улицу, и я ощутил, как ветер начал холодить лицо.
   Никто не разговаривал. Все молчали. Спасенные отходили от пережитого, а спасатели были переполнены чувством собственного достоинства. Постепенно я начал узнавать местность.
   По моим прикидкам осталось не больше пятнадцати минут езды. Удивляло одно -- отсутствие блокпостов. Проехали брошенный окоп. Я обратился к разведчику, сидевшему рядом:
   -- Дружище, а где блокпосты?
   -- Никто толком не знает. Когда вернулись назад, то обнаружили, что наших "соседей" и след простыл. Остались одни. Духи обнаглели. Каждую ночь вылазки устраивают. В третьем батальоне двух часовых прошлой ночью вырезали. Работы хватит, если в госпиталь вас всех не отправят, -- проорал в ответ разведчик.
   Видимо, вид у меня был такой, что парень решил, будто я в госпиталь отправлюсь.
   -- Ты не знаешь, цел наш кунг с Пашкой?
   -- С Рыжим-то? Который караул в эшелоне напоил, когда ехали?
   -- Да.
   -- Жив. Никуда не делся. Он не верил, что вы с Юрием Николаевичем загнулись.
   Я усмехнулся. Не хочет Пашка стирать наши носки и белье. А может, он и есть наш добрый талисман, берегущий нас с Юркой от беды? Кто знает, в каком качестве и как Господь посылает нам знак? А в госпиталь я не поеду. Кости целы, а контузия... Побольше водки, и все пройдет. Прорвемся!!!
   Как будто приближался к родному дому, у меня начало колотится сердце, когда колонна медленно въехала во двор уже до боли родного бывшего детского садика.
   Подъехали к штабу, остановились. Все начали спрыгивать с брони. Кто был на КП, вышли нас встречать. На полуосвещенном крыльце стоял начальник штаба. Наш Сан Саныч. Рядом с ним незнакомый полковник. Наверное, наш новый комбриг. Позже разберемся, какой он мужик и командир.
   Нас хлопали по спинам, обнимали. Принесли сигареты и водку. Не стесняясь ни нового командира, ни "старого" начальника штаба, все выпивали по пятьдесят-сто граммов водки, спирта. Началась разгрузка раненых. Сейчас доктора их осмотрят. Кого смогут, прооперируют на месте. Это самых тяжелых. А остальных отвезут на Ханкалу или на "Северный". А там уже раскидают по госпиталям необъятной России. Все, ребята, война для вас закончилась.
   Сзади подошел Юрка и, похлопав по плечу, сказал:
   -- Идем, Слава, представимся Сан Санычу.
   -- Идем.
   Мы подошли к Сан Санычу и, игнорируя незнакомого полковника, обратились к своему непосредственному командиру:
   -- Товарищ подполковник, майор Рыжов и капитан Миронов прибыли из ... -- мы не могли подобрать правильно, откуда же прибыли. На языке так и крутилось что-то язвительно-матерное.
   -- Да ладно, бросьте! -- начальник шагнул нам навстречу и обнял. Сначала одного, а затем второго. -- С возвращением, ребята. Рад вас видеть живыми. Молодцы. Потом расскажете о своих подвигах. А теперь, -- он обратился к незнакомому полковнику, -- представляю вам, товарищ полковник, двух старших офицеров штаба нашей бригады. Это майор Рыжов, а это капитан Миронов. А это -- новый командир бригады полковник Буталов.
   -- Товарищ полковник... -- мы начали представляться, но он нас оборвал ленивым жестом.
   -- Не надо, идите отдыхайте, после разберемся.
   -- Идите, идите, ребята, отдыхайте. Завтра поговорим. Когда отоспитесь, тогда и приходите. Спокойной ночи.
   -- Спокойной ночи.
   Мы пошли к нашему родному, к нашему дорогому, к нашему уютному кунгу. Возле дверей стоял Пашка и курил, по его напряженной фигуре было видно, что он нервно вглядывается в темноту. Мы подошли к нему сбоку, и поэтому он нас не заметил.
   -- Ну, здравствуй, мой незаконнорожденный сын, -- начал я.
   -- Здравия желаю! -- Пашка выбросил сигарету и теперь мялся. Первому обниматься вроде как неудобно.
   -- Здорово, Паша! -- Юрка первым обнял его.
   Потом я подошел поближе и протянул руку, и, после того как поздоровались, обнялись. Почувствовал, как под руками слегка подрагивают Пашкины плечи. Я похлопал его по спине.
   -- Все, Паша. Все. Мы дома. Давай встречай!
   -- Да, да, конечно, -- Пашка суетился, что никогда не являлось его привычкой. Видимо, после минуткинского дурдома мы все стали немного сентиментальные. -- Все готово. Все в кунге. Проходите.
   -- Вот это да! -- мы были в восхищении, когда вошли внутрь нашего кунга.
   Все было чисто вымыто и аккуратно заправлено. На ящике-столе, закрытым чистой простыней были расставлены бутылки с водкой, пара бутылок коньяка, невесть откуда взявшаяся бутылка ликера и пиво! Пиво!!!
   Юрка и я бросились к этому пиву и, не садясь и не раздеваясь, молча открыли по банке и прямо из жестяного нутра начали переливать пиво в себя. Как хорошо! Какое блаженство!
   -- Ну, Пашка, ну, брат, удружил! -- мы не скрывали своего восхищения.
   -- Так пиво и все остальное вам передали с "Северного". А привез замполит Казарцев.
   -- Молодец Серега!
   -- Молодец Сашка-комендант.
   -- Вода, Паша, есть?
   -- Воды горячей целое ведро.
   -- Это здорово!
   Мы быстро скинули наши лохмотья -- все, что осталось от нашей формы, было желание их выбросить, но в чем пока ходить?
   -- Да выбрасывайте вы свои тряпки, я у тыловиков для вас новую форму достал. Правда, не камуфляж, но новая, -- и Паша вынул два комплекта новой или, как у нас говорят, "канолевой" формы.
   -- Молодец, Паша.
   -- Отец-кормилец наш, -- подхватил Юра.
   Скинули последние лохмотья, голыми выскочили на улицу, и Паша поливал нас в холодную чеченскую ночь горячей водой из ведра. Это было наслаждение. Почти сексуальное наслаждение. Долго, тщательно мы мыли свои коротко остриженные волосы. Упорно мылили и растирали свои тела. И нам было глубоко наплевать, что мы голые и моемся на КП бригады зимой, да еще и ночью. Наплевать! Мы были счастливы! Счастливы от того, что живые вернулись из такого ада. Что там Дантов ад с его примитивными сковородками и кипящей смолой -- не более чем сказочка. Мы живы!!! Я живой!!! И плевать я хотел на все условности. Жаль только, что женщин у нас в бригаде нет.
   Затем Паша вынес нам дешевый польский одеколон, который мы приватизировали еще при штурме "Северного". Не жалея, горстями лили на тело. Втирали. Больно щипало, саднили многочисленные мелкие ранки, порезы, ушибы. Телу возвращалась прежняя чувствительность. Разогретая кровь уже не то что бежала по венам, а она бушевала. Хорошо! Тепло! Плевать на мороз. От нас повалил пар.
   Вернулись в кунг. Оделись во все чистое, новое, свежее. Ерунда, что форма обычная зеленая, а не камуфлированная. Новое, чистое белье и такая же форма ласкают тело. Пашка в наше отсутствие умудрился где-то достать мясо и сейчас приготовил что-то типа шашлыка. Достал из-под подушки и открыл котелок. Какой божественный аромат! Здорово!
   Юра налил по полстакана водки всем, включая и Пашку.
   -- Ну что, Слава! За возвращение! -- Юрка поднял до боли знакомый, родной белый пластмассовый стаканчик.
   -- За возвращение! Давай, Паша! -- мы чокнулись и выпили.
   Не дожидаясь второй, накинулись на еду. Изголодавшийся организм требовал своего. Жевали молча и быстро проглатывали большие куски. Постепенно расслабились, и накатилось опьянение. Опьянение даже не от водки, а от тепла, хорошей пищи. Быстро налили по второй.
   -- За удачу, мужики, чтобы она нас не покидала!
   -- Это точно. Если бы не удача, Паша, то нам ни за что не выбраться. За удачу! -- вновь прошелестели стаканчики, и мы выпили.
   Дверь без стука распахнулась. На пороге стоял Серега Казарцев.

12

   -- Ну, блин, штабные, вы опять пьете. Как будто в окружении этого не могли сделать!
   -- Заходи, Серега, заходи, родной!
   -- Пашка! Стакан доставай и вилку!
   -- Не, мужики, я пить не буду.
   -- Да брось ты дурочку валять. За наше возвращение неужели не выпьешь?
   -- Ладно, только чуть-чуть плесните.
   -- Мы сейчас будем третий пить, а у тебя только первый. Догоняй!
   -- Нет. Я с вами третий выпью.
   -- Как хочешь. Паша, наливай! Поменьше.
   -- Ну что, мужики, третий?
   -- Да, третий!
   -- За тех, кто остался.
   -- Помолчи.
   -- Молчу.
   Встали и молча, не чокаясь, после секундного молчания, каждый выпил. Опять набросились на еду, запивая все это пивом. То ли от жирной пищи, то ли по какой другой причине, но хмель стал проходить. Мозги почти прочистились. Первым нарушил молчание и дружное чавканье замполит.
   -- Давайте, герои, рассказывайте, как вас угораздило так вляпаться.
   -- Если будешь разговаривать с нами таким тоном, то морду враз разобью, -- предупредил я его. -- Ты должен был с нами быть.
   -- Должен, но начальники за гуманитаркой отправили на "Северный". Привез. Ваша доля у меня. Не отдавал, чтобы этот охламон, -- Сергей кивнул на Пашку, -- не сожрал и не пропил.
   -- А сигареты?
   -- Набрал я для вас сигарет и пива, и друган ваш Сашка-комендант поклон с приветом прислал. Утром отдам. Давайте рассказывайте.
   -- Да что, Серега, рассказывать. В общих чертах ты и без нас уже все знаешь.
   -- Знаю, но все равно рассказывайте.
   Вкратце, перебивая друг друга, мы рассказали все то, что нам пришлось пережить. Не скрывали ничего, не приукрашивали. Еще слишком свежи впечатления, память вновь и вновь возвращала в тот кошмар, из которого только несколько часов назад нам удалось выйти. Нам удалось, а вот другим парням -- нет.
   -- Нет нашей вины, Серега, что мы вышли, а мужики там остались. Нет.
   -- Не переживайте. Все уже знают, что -- нет. Доложили уже в Москву, министру и всей прочей шушере. Докладывали, правда, после Ролина, тот преподнес, что во всем наша вина. Оказывается, только мы должны были идти на штурм, по крайней мере, так говорят на Ханкале. А остальные должны были оказывать только огневую поддержку.
   -- Никакой поддержки не было. Духи нам такую классную засаду устроили, что мы как слепые котята туда вляпались, -- мрачно произнес я.
   -- Духов было больше, чем нас, -- подтвердил Юрка.
   -- Бросили на смерть, ублюдки московские.
   -- Как новый командир? -- спросил я.
   -- Да никак! Он, оказывается, приятель министра обороны Грачина. Вот его по блату и поставили.
   -- Это с кадрированного медицинского полка на боевую бригаду?
   -- Да. На нашу бригаду.
   -- Звиздец!
   -- Мы здесь уже это обсудили. Он не то что карту нарисовать не может, он ее читать не может. На совещаниях, кроме матов, ничего не услышишь. А когда Билич начинает выступать и при этом говорит военными терминами, то Буталов засыпает.
   -- Как засыпает? -- не понял Юра.
   -- Очень просто -- берет и засыпает. Повесит голову на грудь и сопит. Он -- ноль.
   -- Он Героя не хочет получить?
   -- Пока не видно, но то, как он вел штабную колонну к старому КП, -- это, мужики, звиздец. Полная безграмотность. Если бы Саныч не взял командование в свои руки, то и не дошли бы. Когда идет беглый огонь по колонне, может, какой-нибудь пацан стреляет, этот придурок командует: "Стоп! Принять бой!" А когда нарвались на засаду, то он командует: "Идти не снижая скорости". А впереди завал. Короче -- дурак.
   -- Кошмар! Мы с ним еще хлебнем лиха!
   -- Конечно, хлебнем. Завтра снова на Минутку вечером идем!
   -- Как идем?
   -- Приказ Москвы. Но уже не только мы одни. Правда, идти прежним маршрутом.
   -- Опять через мост?
   -- Да, ребята, опять через мост.
   -- Наливай, пока крыша не съехала.
   -- Точно, Слава, тут без бутылки не разобраться. С Бахелем не взяли, а тут с этим медиком... М-да!
   -- Наливай, Пашка! По полстакана лей.
   -- За удачу, за то, чтобы она нас не оставила! -- мы, не чокаясь, выпили. Полученная информация нас ошеломила. Сидели молча, не закусывая.
   -- Как Бахель, как второй комбат? -- спросил Юрка, нюхая корочку хлеба.
   -- Бахель в Москве. Ногу оставили. В госпитале имени Бурденко. А комбата... -- Серега тяжело вздохнул. -- Нет его больше. Отправили тело в Ростов, а уже оттуда, бортом -- жене.
   -- М-да. Хороший мужик был. Вечная ему память, и пусть земля ему пухом будет!
   -- Много наших осталось... там? -- в горле встал комок, когда я вспомнил комбата.
   -- Много, очень много. Многие пропали. Может, по подвалам отсиживаются, может, в плен попали. Но возвращаются, весточки передают. Некоторые в других частях воюют. Не могут пробиться. А так всего точно погибло, то есть подтверждено -- сто человек, пропало без вести, а может, еще живы -- порядка шестидесяти-семидесяти человек. Танков тоже спалили немало. Короче, нас надо выводить в отстой и доформировывать, а нас завтра снова в пекло. Дурдом!
   -- Дурдом -- это даже, Серега, мягко сказано. Нас, видимо, хотят добить. Чтобы только название и знамя осталось.
   -- Точно, как от Майкопской бригады. Пидоры! Гнойные пидоры!
   -- Не кипятись, Слава, от нас уже ничего не зависит. Лучше выпьем!
   -- Давай выпьем. От нас ни хрена не зависит. Наливай. Мне немного.
   Выпили. Молча, без тоста, не чокаясь.
   -- Серега, ты нам одни дурные вести приносишь. Что перед первым штурмом, что сейчас. Может, все зло в тебе? -- Юрка в упор посмотрел на ни в чем не виноватого Казарцева.
   -- Ну пристрели меня, посмотришь, изменится ли что-нибудь, -- Серега был невозмутим.
   -- Какого хрена нас снова посылают в это пекло? -- я продолжал кипятиться.
   Ступор прошел. Мной вновь овладевала злость. Я с трудом сдерживал себя в руках. Чтобы как-то выпустить "пар", я отчаянно матерился:
   -- Ублюдки гребаные, суки, негодяи, чмыри задроченные, пидоры гнойные, скоты безмозглые. Прибить их мало. В тридцать седьмом таких ублюдков к стенке бы давно поставили и по контрольной пломбе в затылок.
   -- Тебя самого в тридцать седьмом за такие разговоры к стенке первым бы поставили, -- спокойно парировал Юра.
   -- Ты прав. Но какие же дегенераты!
   -- Остынь, Слава. Все позади. Все впереди. А будешь кипятиться -- обоссым.
   -- Ладно, -- я успокоился. -- Серега, а нас с Юркой куда?
   -- Не знаю, о вас разговора не было. Но остальных штабных по батальонам раскассируют. Меня во второй батальон. Вы-то при штабе останетесь.
   -- Хрен я с этим новым командиром останусь, -- я вновь начинал орать, -- я с тобой во второй пойду. Хоть "оторвусь" от души.
   --Правильно, Слава, вместе пойдем! -- Юрка снова разливал водку. Наливал по чуть-чуть, на глоток.
   -- Во сколько выходим?
   -- По плану в семнадцать. К девятнадцати подойдем. Колонна-то будет большая, да, может, и засада. Ну, а там снова "танковая карусель" и... И опять с голой жопой на фрица, -- закончил замполит.
   -- Успеем выспаться!
   -- Точно. Сейчас по последней -- и на боковую. Пашка! Не будить, не кантовать, при пожаре выносить в первую очередь! Ладно, давай! -- мы выпили и, оставив Пашку убираться в кунге, вышли на улицу покурить.
   -- Не хотел при бойце говорить, -- начал Серега, -- но рассматривался вопрос на полном серьезе, не специально ли Бахель погубил людей.
   -- Дербанись!
   -- Ты что, серьезно?
   -- Очень даже серьезно. Ролин тебя, Слава, запомнил, и думали, что ты саботажник, ну и... -- Серега замялся.
   -- Говори, продолжай! Что я дезертировал? Ты это хотел сказать?
   -- Да. Именно, что ты сбежал.
   Меня бросило в жар. Почувствовал, как наливаюсь кровью. Проснулась злость. Хотелось немедленно набить кому-нибудь морду. Желательно, чтобы это был Ролин или Седов. Сгодились бы и ребятишки из военной прокуратуры. Или как мы их называли -- прокурята. Хотя сейчас подошел бы и дух.
   -- Веселое кино. И теперь меня что, под трибунал?
   -- Нет. Сан Саныч отбил тебя. Те бойцы и офицеры, что раньше вас вернулись, подтвердили, что ты не трусил, своих не расстреливал, а дрался, как все. Раненых перевязывал.
   -- Слушай, Серега, в бою кто-то духовский танк с первого выстрела из гранатомета подбил. Он весь в активной броне был, а этот снайпер прямо в основание башни ему впечатал. За такие вещи Героя давать надо. Вот как звать того парня -- не знаю. Ты бы узнал?
   -- Точно, Сергей, выстрел классный, мы после этого в атаку пошли. Много жизней сберег этот выстрел.
   -- Не вы первые, мужики, кто об этом рассказывает. Узнали уже фамилию бойца. Был ранен, а потом умер. Это уже точно.
   -- Так хоть посмертно Героя России присвоить. Пацан это заслужил.
   -- На многих мы уже подали, но эти ублюдки на Ханкале говорят, что, мол, площадь они не взяли, а наградные листы шлют. Пидорасы!
   -- Не то слово, Юра. Мы послали на убитых и раненых. Тех, кого нет, или кто уже отвоевал свое. А эти скоты не хотят даже слушать. "Не за хрен" -- говорят.
   -- Ну, ублюдки.
   -- Ублюдки, -- согласился Серега. -- Ханкалу охраняет батальон десантников, полк махры и отряд спецназа. С передовой сняли. Наших соседей сняли. Теперь мы отдуваемся и за себя и за того парня. Видели, наверное, что блокпостов стало меньше?
   -- Мы их вообще не видели.
   -- Вот то-то и оно. Численность бригады уменьшилась, зато зона ответственности увеличилась.
   -- Гостиницу "Кавказ" взяли? -- поинтересовался Юра, прикуривая новую сигарету от окурка.
   -- Кто ее брать будет? Оттуда тоже взяли батальон десантников и кинули на Ханкалу.
   -- Они что там, хотят, чтобы мы одни с духами воевали?
   -- Неплохо устроились! Мне нравится!
   -- Ладно, мужики, не берите в голову. Идите отдыхайте. Я скажу, чтобы вас не трогали. Отсыпайтесь. А завтра поговорим насчет всего остального.
   -- Гуманитарку не зажиль!
   -- Да вы что, мужики, я что, крыса?
   -- Пока нет, но кто знает... Спокойной ночи!
   -- Спокойной ночи, отморозки!
   -- Сам такой! -- закричали мы в один голос в темноту вслед Сереге.
   -- Что думаешь, Слава, по этому поводу? -- спросил Юрка, когда мы пошли в кунг.
   -- Ничего я не думаю. Лишь бы под трибунал не угодить, как дезертиру. Вот о чем я думаю, -- пробурчал я.
   -- А по поводу завтрашнего мероприятия?
   -- Честно?
   -- Конечно, честно.
   -- Если нас опять, как щенков, одних бросят, то в живых останется человек десять-двадцать, которых либо отправят в психушку, либо в тюрьму как дезертиров, саботажников, чтобы не болтали лишнего.
   -- По-моему, ты уже это говорил.
   -- Да, говорил, и остаюсь при своем мнении. Если нам удастся выбраться живыми и при этом не угодить в психушку, а также не сесть в тюрьму, то лучшей благодарности мне не надо. Вот и все. А ты что думаешь, Юра?
   -- Скорее всего, так и будет.
   -- Юра, ты слышишь, чтобы кто сейчас бомбил Минутку? Госбанк, Дворец долбаного Дудаева?
   -- Нет, не слышу.
   -- Вот и вновь, как перед первым штурмом. Помнишь, мы с тобой говорили?
   -- Помню. Ладно, пошли спать. Пошли, Юра, пошли. Завтра начнется новый виток дурдома.
   Мы вошли в кунг. Быстро разделись. Плевать на возможное нападение. Кожа, тело устало от одежды. Хотелось расслабиться. Быстро легли. Я выключил свет и провалился в глубокий сон.
   Снились кошмары. Война, война, война. Ничего, кроме войны. Правда, пару раз вроде снился прокурор, который выдвигал какие-то обвинения, но я его расстреливал, а тело подбрасывал духам. Кошмар, да и только!
   Проснулся оттого, что Пашка тряс за плечо.
   -- Товарищ капитан, товарищ капитан, проснитесь! Вячеслав Николаевич! Вставайте же.
   -- А, что, духи?! -- я спросонья начал судорожно искать автомат.
   -- Нет, не духи, просто уже три часа дня. Пора вставать.
   -- На хрена? -- со сна я плохо соображал.
   -- В пять часов выступаем. Вы что, забыли?
   -- Забыл. Где Рыжов?
   -- Встал уже. Умывается.
   -- Завтрак, то есть, я хотел сказать, обед есть?
   -- Все уже готово. Через сорок минут вас ждет начальник штаба.
   -- Понятно.
   Мы быстро умылись, побрились, позавтракали. И, покуривая, неспешной походкой, вразвалочку пошли к штабу. По дороге офицеры нас радостно приветствовали. Мы отвечали им той же монетой. На крыльце штаба-садика мы остановились, чтобы спокойно докурить. Со стороны Минутки раздавались грохот и вой самолетов. Неплохо, очень даже неплохо. Мне нравится вся эта какофония. Только бы они точно клали, а то понароют по всей округе ям, вот и ползай по ним, спотыкайся. "Летчик высоко летает, много денег получает. Мама, я летчика люблю!" -- вспомнились мне слова из детской пошлой песенки. Докурили, бросили и растоптали окурки и пошли к начальнику штаба.
   Сан Саныч находился все в том же помещении. И стол его был поставлен точно так же, как и прежде стоял. Казалось, что ничего не изменилось. Вот только на месте Бахеля сидел Буталов. Куда ты нас приведешь, новый командир? Войдя, мы остановились у входа. Сан Саныч поднял голову и, заметив нас, пригласил:
   -- Проходите, проходите. Не стесняйтесь! А то как неродные топчетесь у порога.
   -- Так, может, уже и из списков части вычеркнули, -- пошутил я.
   -- Как же. Вас вычеркнешь, -- Сан Саныч поддержал шутку и ответил в тон. -- Как настроение? Может, пока в обоз или к медикам?
   -- Зачем? -- недоуменно спросил Юрий.
   -- Может, устали. Подлечиться. Отдохнете?
   -- Все нормально, -- ответил я.
   -- А может, вы нам не доверяете? -- это уже Юра пошел на провокацию.
   -- Нет, нет. Как вы могли об этом подумать?!
   -- Да просто порассказали нам тут, как на нас хотели все грехи свои списать, -- Юра начинал психовать.
   Я с трудом, но еще держал себя в руках. Хотя понимал, что Саныч здесь ни при чем. И огромная ему благодарность за то, что "отмазал" меня от трибунала. А так бы загремел бы я на этап.
   -- Юра, не заводись. Начальник штаба сделал все возможное, чтобы сняли с нас подозрения.
   -- А вы откуда это знаете?
   -- Так, народ в бригаде рассказал, -- уклончиво ответил Юра, отходя от вспышки гнева.
   -- С нервами у нас у всех не все в порядке. Надо бы быть поспокойней.
   -- В бригаде много что болтают. Надо языки пообрезать, -- подал голос Буталов.
   -- Я вас вызвал для того, чтобы предложить на выбор, где будете находиться во время штурма. Мне в штабе нужны светлые головы. Поэтому предлагаю остаться здесь, -- Сан Саныч усталыми глазами смотрел на нас.
   Было видно, что ему и так физически тяжело, а еще и налицо отсутствие контакта с новым командиром бригады.
   -- Спасибо за предложение, -- начал я, -- но отправьте меня во второй батальон.
   -- Меня тоже во второй батальон. Там мало опытных офицеров, и я полагаю, что там мы будем нужнее, чем здесь, в штабе, -- Юра тоже старался говорить вежливо и твердо.
   Начальник штаба, видимо, не ожидал от нас другого ответа и развел руками. Зато комбриг удивленно посмотрел на нас. Видимо, таких отморозков он еще не видел. "Смотри, смотри. Привыкай!" -- злорадно подумал я. -- "У нас таких много -- целая бригада. А вот придешься ли ты к нашему двору? Посмотрим!"
   Пауза явно затягивалась. Если бы не было этого новенького, то с начальником штаба мы бы поподробней поговорили. А с этим -- нет! Первым молчание нарушил Сан Саныч. Он отправил нас готовиться к переходу и к предстоящему бою.
   В бой шли все, кто был в состоянии. Оставались лишь водители автомобилей, связисты, задействованные в обеспечении связи, ремонтно-восстановительный батальон, батальон материального обеспечения. Медики также шли вместе с войсками. В медицинской роте оставались лишь те, кто бы принимал и оперировал на месте. Если будут эвакуировать. Спаси и сохрани. С Богом.
   В семнадцать двадцать колонна бригады выстроились и тронулась в сторону Минутки. Оттуда уже доносился шум боя. Третий батальон и разведчики захватили и удерживали мост. Проклятый мост! Они уже перешли через него и вели оборонительный бой на той стороне. Нелегкая это работа -- из болота тащить бегемота. Держись, ребята, мы идем!
   Колонна получилась громадная, по меркам военного времени. Растянулись километров на пять. Никому это не понравилось. Тем более в городе. Хорошего мало. Мы представляли отличную мишень.
   Духи были того же мнения. Они ударили, когда головная БМП проехала только километра четыре. Не было ни завала, ни мин. А просто ударили из гранатометов сверху и сожгли две первые БМП первого батальона. Тут же они ударили по середине и по хвосту колонны. Начался не то что бой, а расстрел колонны. Единая несколько минут назад колонна начала ломаться, рваться. Механики-водители, выводя из-под обстрела свои машины, кидали их в боковые улочки, дворы, проулки, крушили лобовой броней своих бронированных подруг ветхие останки окружающих руин. Некоторые так и не сумели вырваться из-под завалов. Там их добивали духи. Не было и речи об организации грамотного сопротивления. Кто мог, уходил. Не было единоначалия. Колонна была слишком огромна, чтобы кто-то пришел ей на помощь. Не было радиосвязи, командования. Была паника. Опять была паника. Каждый сам за себя. В огненном аду, где горели, взрывались БМП, танки, горело разлитое топливо, метались горящие люди. Живые факелы падали на землю, катались, пытаясь сбить пламя. Если кто находился рядом, то приходил на помощь. Порой даже и сам закрывал своим телом горящего, тем самым гася пламя. Но получалось и так, что когда гасили горящий, пропитанный соляркой, бензином бушлат, то пламя перекидывалось на спасателя. Тот тоже загорался и погибал.
   Командирская машина шла пятой в колонне. Все ждали команд. Каких угодно, но команд -- на наступление, отступление, принимать бой на месте. Но команд не последовало. БМП нового комбрига первым сломала строй и, кроша щебенку, ушла в какой-то боковой поворот. Эфир молчал. Чуть позже командование на себя попытался взять начальник штаба, но было уже поздно. В колонне начался хаос, а в душах людей, брошенных своим командиром, началась паника. Каждый за себя. Спасайся, кто может!
   Командиры батальонов, рот, взводов пытались организованно вывести людей из-под обстрела, как-то отбить атаку духов. Так было и с нашим вторым батальоном. Назначенный вместо погибшего командира батальона командир первой роты (заместители, кроме замполита, во время первого штурма площади погибли либо пропали без вести) капитан Боровых Андрей Анатольевич быстро сообразил и заорал:
   -- Орудия на пятиэтажку! Ориентир -- тополь. Огонь! Пехоте спешиться и попытаться выбить духов! Работать! Огонь! Огонь!
   Сам первым спрыгнул с брони и начал из своего автомата поливать противника. Рядом с ним лежал боец с радиостанцией. Андрей, как мог, координировал действия своих подчиненных, и нам удалось выбить духов с их позиций. Это был успех, это была победа. Пусть небольшая победа, но люди поверили в своего нового командира. К сожалению, остальные командиры не сразу сориентировались, и второму батальону и нам с Юрой тоже пришлось уходить. Так получилось, что на головной машине батальона оказался Юра, и он руководил выводом батальона из-под обстрела. Какими-то дворами, проулками, переулками мы пробились к Минутке. Приказ о начале наступления для нас никто не отменял. И поэтому самовольничать мы не могли. Хоть и вышли мы на исходные позиции, но вступать в бой не торопились. Стояли и из-за укрытий поддерживали третий батальон беглым огнем из БМП и ПТУРСов. Хорошая штука, но дорогая.
   Первые ПТУРСы надо было вести по проводам и как детским джойстиком направлять его к цели. Два тоненьких проводка тянулись следом. Они имели дурную привычку рваться. Потом были управляемые по радио. Но если противник ставил радиопомеху, то снаряды "сходили с ума". Был еще один большой недостаток -- оператор, который их вел, должен был быть сосредоточенным и сам становился уязвимым для противника. А сейчас ПТУРСы четвертого поколения. Прицелился, выстрелил и... и забыл про него. Тот сам, по известной только ему траектории, прилетит и уничтожит цель. Хорошая игрушка, но из-за цены мало их в армии, до слез мало.
   Вот такими "подарками" мы и пичкали духов. Сначала мы начали обрабатывать то укрепление, что они возвели из строительного мусора. Наученные горьким опытом, мы не хотели класть людей при штурме этого памятника архитектуры и истории бестолковой войны. По радиостанции мы постоянно связывались с остатками колонны. Комбриг молчал, мы уже подумали, что он погиб. Командование бригадой принял начальник штаба. Танкисты потеряли еще два танка. Первый батальон -- четыре БМП. Связисты -- три аппаратных связи. Людей потеряли много -- двадцать три человека. А сколько пропало без вести, неизвестно. Медики, когда бросились с КП оказывать помощь, тоже пропали без вести. Говорят, что они свернули не там, где надо. Пропал старший лейтенант медицинской службы Зоннов Женя. Толковый парень. Настоящий мужик. Жаль, до слез жаль.
   Постепенно стали подтягиваться к этой сраной площади и остатки танкистов, и первый батальон. Часам к трем ночи остатки бригады собрались на близлежащих улочках, двориках, примыкающих к площади. Тут же сразу зачистили местность и дома вокруг. Чтобы ни одна духовская сволочь не могла нам помешать. Заменили третий батальон и разведчиков сборной со всей бригады. Танкисты начали заводить свою "карусель". Но в ночь идти на штурм не было ни желания, ни азарта.
   К пяти утра подтянулся и начальник штаба, он же исполняющий обязанности командира бригады. В пять пятнадцать собрались на совещание. Совещание совместили с приемом пищи. Времени не было. Часа через два, максимум два с половиной начнется рассвет, и тогда придется идти на штурм. А когда еще придется поесть!
   Ханкала тоже не торопилась начать наступление. Ждали нас. Доложив о разгроме колонны, мы не торопились докладывать, что готовы к штурму. Было бы идеальным вариантом, если бы наши войска на той стороне площади погнали бы духов на нас, а мы уже их здесь встречали. Но увы, мы прекрасно осознавали, что не будет этого и придется рогом упираться, ложиться костьми, но брать эту площадь. Ходили слухи, что и Дудаева там уже давно нет, но наши стратеги, как в Москве, так и на Ханкале, видимо, сравнивая этот Дворец с рейхстагом, хотели взять его. Может, эти дедушки вообразили, что после этого война прекратится? Хрен она прекратится. Партизанское движение будет таким мощным, что без тактики выжженной земли не обойтись. Если, конечно, смелости хватит. А то будет, как в Афгане -- слабо текущая позиционная война. М-да! Что будет? Кто знает.
   А перед нами сейчас одна задача -- площадь с комплексом зданий. Вон она лежит передо мной. Вся изрытая воронками от авиабомб и снарядов, опутанная колючей проволокой, освещаемая артиллерийскими осветительными снарядами, такими же минами, ракетами. Они висят на парашютах и заливают все неестественным бело-синим светом. Теней почти нет.
   Когда я вновь увидел эту площадь и вспомнил, как на пузе ползал, окапывался, а затем бежал с нее, то повеяло страхом, гробовым холодом. Усилием воли, до хруста сжав зубы, заставил себя успокоиться.
   Курил сигареты, одну за другой, не чувствуя их вкуса, и не мог оторвать взгляда. Даже мелькнула мысль, что коль нет нового комбрига, подойти к Сан Санычу и попроситься остаться при штабе на время боя, но тут же отогнал ее от себя.
   Прорвемся! Обязательно прорвемся! Сам в себе будил злость. И постепенно злость вытеснила страх. Осталась злость на себя, на духов, на Москву, Ханкалу, "Северный", на всю мирную жизнь. Злость на все. Единственным, на что я не злился, были окружавшие меня люди. С ними мне идти через несколько часов на эту "сковородку", где нас, невзирая на чины и ранги, заслуги перед Отечеством и Родиной, невзирая на семейное положение, будут пытаться зажарить. Я глубоко вздохнул. Весь страх ушел, жалость к себе и остальным тоже ушла. Я спокоен. Я стараюсь быть спокойным. Вот в таком состоянии я и пошел на совещание к начальнику штаба.

Конец первой части

Оценка: 6.63*22  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"