... Гвидон очнулся и дернул себя за нос. Он находился в узком темном коридоре. Дурно пахло сыростью и перегоревшим чайником. Последнее событие, воткнувшееся в память Гвидона до обморока, являлось его выходом из Елисеевского магазина и лицезрением перед собой... большого пустыря. Стояла холодная осенняя ночь. Печальные звезды уныло смотрели на пораженного и подавленного Гвидона и безрадостную низкорослую растительность. От них веяло холодом и обреченностью. Звезды нагоняли мысли об угасании жизни и разложении материи. Неземной дух тлена окутывал сухие колючие травы, вселял в душу Гвидона уныние и запустение. Горькие неутешные слезы бурной рекой хлынули из прекрасных глаз Гвидона. Затрепетало его сердце и опустилось ниже желудка. Неведомая грозная сила приподняла волосы на голове Гвидона. Легкий пшик раздался позади него. В центре пустыря горел неяркий костер и слабо освещал человека, сидящего на коленях около костра. Гвидон приблизился. На незнакомце была одета длинная рубаха, расшитая золотом и бисером. Длинные седые волосы бойко развивались на пронизывающем ветру. Костлявые ноги были нарочито босы. Лицо человека было бледным, почти белым, и несло на себе печать глубокой скорби. Убитый горем лик его был обращен к луне. Человек воздымал руки к небу и неистово, с безудержной силой колдовал, произнося заклинания. Они раздавались все громче и агрессивнее. Очарованный непонятными заклинаниями, Гвидон почувствовал, как он входит в непостижимое уму-разуму состояние под названием транс. Ноги Гвидона онемели, глаза остекленели, а пальцы рук и, особенно, ног перестали слушаться. Его стройное тело стало как бы медленно подыматься вверх, растворяясь во влажном ночном мраке. Теперь перед глазами его стояли только газосварочные аппараты, ослепляющие своим блеском и поражающие нечеловеческим равнодушием. Газосварочные аппараты неумолимо притягивали к себе, взывали бездушным воплем. Мысли, запахи, шум и блеск сплелись в один сжатый клубок в голове Гвидона. Клубок стал расширяться, с невообразимой болью давя на мозги и черепную коробку. Промелькнула последняя мысль: Ведь кому-то это все небезынтересно?. Затем Гвидон потерял сознание...
Во-первых, - думал он, очнувшись, - все кругом в значительной степени интересно. Во-вторых, я не купил домой майонеза и монархическую задвижку. Кум будет недоволен. В-третьих, где я? Первая мысль его немного успокоила, вторая сильно взволновала и, наконец, третья - несказанно озадачила. Однако у Гвидона была способность быстро успокаиваться и составлять план действий. Что он и сделал. Сначала он осмотрелся. В руке Гвидон намертво сжимал хозяйственную сумку. В сумке по-прежнему лежал шматок сала, полбуханки бородинского хлеба, рыбные консервы Щукин сын, макароны по-троцки Иудушка и обычная задвижка. Неподалеку на куче исписанных стихами тетрадок покоился перегоревший чайник. Это многое объясняет - подумал Гвидон, не уточняя, что именно это объясняет. Коридор заканчивался большой хорошо освещенной комнатой, оттуда доносился слабый запах курева и сильный запах водки. Инстинктивно Гвидон пошел на свет. В комнате играла музыка, кажется, что-то из Рахманинова. На стене висели часы с кукушкой, а вместо часовых делений на часах было написано: зима, лето, осень, весна. И часовая и минутная стрелки показывали зиму. Стены комнаты были обклеены водочными этикетками. Посреди комнаты стоял большой письменный стол, заваленный множеством бумаг. За столом сидел старик, очень похожий на Колдуна, только очень старый. Лицо его выражало тупое безразличие и успокоенность. Одет он был, мягко говоря, неброско, а говоря нормальным языком - убого: дырявая майка, из-под которой выступали лоснящиеся жировые складки живота, обветшалое трико и изношенные китайские тапочки ADIDAS. Б*льшую часть лица покрывала курчавая рыжая борода, в самом центре которой зияла блестящая плешь. Как и предполагал Гвидон, старик курил папиросы и пил водку. Заслышав звук шагов, дед оторвал свой взгляд от бумаг и плотски посмотрел на Гвидона.
--
Кто вы? - спросил Гвидон.
--
Я Главный Заумный Беспредельщик, сокращенно -ГЗБ.
--
А как это?
--
А так: чего хочу, то и ворочу. Сейчас вообще захочу да по мордасам тебе наколочу, и цыгане мне за это ничего не сделают.
--
Где я? - продолжил расспрос Гвидон.
--
Ты, браток, главное не волнуйся. А то у нас в Заумном офисе всегда волнуются. Как олицетворение сил добра, я могу посоветовать тебе побольше думать и поменьше говорить, чтоб не случилось то, что случилось с лордом Крабовым. Его к нам на прошлой неделе привезло. Говорил он, говорил, да и помер от переутомления. Ты, кстати, гУМмозным менингитом не страдаешь?
--
Нет.
--
А даосизм не исповедуешь?
--
А что это?
--
Тем лучше. Так вот, в нашем Заумном офисе всегда зима, - ГЗБ для подтверждения показал наручные электронные часы, на циферблате которых светилась надпись зима. - Ты, парень, хоть и придурок полный, но человек, судя по всему, добрый. Да и кум у тебя авторитетный. А задача перед тобой стоит, я бы сказал, наиважнейшая и архисложная. Ты должен сотворить нам лето. Ты, кстати, водочки себе наливай.
ГЗБ протянул Гвидону початую бутылку Шуйской водки. Гвидон растерянно налил до краев в треснутый грязный стакан и так же растерянно выпил до дна.
--
А как я должен сотворить лето?
--
Существует очень много способов, но самый простой из них - наделать много добрых дел. У меня нет для этого силы. Вот, например, я тебе рассказываю обо всем об этом - это доброе дело. Но я много пью водки - это злое дело. В итоге эффект равен нулю. Кстати, не найдется ли у тебя майонеза?
--
К сожалению, нет, - Гвидон еще раз погоревал о некупленном майонезе.
--
Печально, печально. Увы тебе!!!
--
А какие еще есть способы сотворить лето?
--
Ну, можно, скажем, притвориться полным дураком и думать, что сейчас лето, но лучше от этого будет только тебе, а не окружающим. Можно сочинить прекрасное стихотворение о лете, заканчивающееся словами ... полное дерьмо. Можно дожить до 118 лет и ни разу не сказать фразу Будь мне гостем званым, будь мне братцем нареченным. Я все эти способы перепробовал, но ни хрена у меня не выходит.
--
А можно я сочиню стих про лето?
--
Да, ну и что? Попробуй...
--
Значит, так...
Я трус, подлец и многоженец,
Мечтал о яростных атаках.
Я прятал загодя червонец
И экономил на собаках.
Я обожаю есть котлеты,
Я уважаю эскимо.
Стихи я сочинял про лето,
Но вышло - полное дерьмо.
--
Ты что, совсем спятил, - возмутился ГЗБ, - Стих должен быть прекрасным, а у тебя вышла ахинея какая-то. Кроме того он должен быть правдивым. Вот, скажи мне, когда это ты экономил на собаках, если ты ни разу не слышал, как они гавкают? И какой из тебя многоженец, раз на твои прекрасные кудри разве что пенсионерки могут польститься! То-то!
--
А какие добрые дела я должен делать? - спросил Гвидон и стал вспоминать, какие добрые дела сделал за последнее время. Вспомнилось то, как он спас кума, когда тот тонул в проруби спьяну. Вспомнил, как в прошлом году воздал хвалу курящему милиционеру, за что, однако, был посажен на пятнадцать суток. И, наконец, вспомнил, как принимал участие в субботнике по озеленению окрестностей.
--
Самое главное доброе дело - это убить трех Братков-Бздунов. Один браток - Бздун-свистун, другой - Бздун-хвастун, а третий -Бздун-попрыгун.
--
Какое же это доброе дело - людей убивать?
--
Да, ну и что? Все очень просто, - улыбнулся ГЗБ и налил себе водки, - Во-первых, это не совсем люди: у них, вроде бы, не все в порядке с регистрацией и пропиской в Заумье. А во-вторых они, гады, нарушают вегетативный процесс Заумья, уничтожают посевы кукурузы и клевера, распространяют среди цыган ортодоксальный даосизм, насылают на людей страшные сны, много УМничают, никогда не пьют водку, не платят налог на жизнь, употребляют запретные слова, шУМят по ночам, заражают всех подряд гУМмозным менингитом, не слушаются меня, бьют костями в колокола и поджигают Работные дома. Очень значительный ущерб мне от них. А кроме того они олицетворяют силы зла.
--
Вот суки! - искренне возмутился Гвидон, - А что такое Работные дома?
--
Работные дома, браток, основа нашего существования. Крепость, можно сказать, нерушимая. Альфа и омега. Гог и магог. Я туда всех на принудительные работы направляю, даже цыган. Там кто кукурузу молотит, кто Шуйскую водку производит, кто менингит лечит - всем дело найдется. Я сначала тебя тоже хотел туда отправить - воспитателем в детский сад, но потом решил, что ты способен сотворить лето. Хоть ты и дурак, конечно, набитый.
--
А что же ими никто не займется, Бздунами этими? Неужели управы на них не сыскать?
--
Да, ну и что? Понимаешь... Как бы тебе это сказать... Короче, сильные они очень, умные тоже. А знание - сила. Боятся их все. Я, вот, тоже боюсь. Ты водочкой-то угощайся, а то будешь потом у себя там, в нормальном мире, говорить, что мы здесь негостеприимные. У Свистуна нет передних зубов, и поэтому, когда он говорит, слышится громкое посвистывание. Сила его - в посвисте. Бывалочи придет к нему кто - ну там, за спичками или просто так, от нечего делать. А тот - давай себе насвистывать. И свистит, и свистит, так, что УМ за разУМ у тебя зайдет, память начисто отшибет, ноги ватные сделаются. А у некоторых - прыщи на роже выскакивают, бородавки там всякие. А еще, бывает, заикой человек от него делается. На всю жизнь. Хвастун, на первый взгляд, безобидный малый. Котов любит. Многодетный отец-одиночка. Спортсмен. Положительные характеристики имеет с места неработы. А на самом деле - такая сволочь, - ГЗБ допил водку и открыл новую бутылку, - Жену, говорят, он со свету сжил, скорее всего - съел. Он больше всех употребляет запретные слова и шУМит по ночам. Причем, горделиво так, хвастливо, нагло. За это мы и прозвали его Хвастуном. А хвоста-то у него вовсе нет. Третий Бздун - попрыгун. На месте ему, видишь ли, не сидится. Прыгает весь из себя. Лики страшные строит и по ночам снится, выродок. Этот Бздун самый опасный. Он всех головой берет.
--
Как это? - не понял Гвидон?
--
Ну, это я точно не знаю. Может, орудие у него какое секретное, а может, способности сверхъестественные. Понять трудно. Да только головой-то он и опасен. Понимай это как хочешь.
--
А можно я кума позову, мы с ним вместе быстрей Бздунов отделаем? А то мне трудно будет одному...
--
Да, ну и что? На сей счет у нас есть народная мудрость. Трудно сделать три вещи: определить половую принадлежность у клона, поймать за рога безрогого цыгана и выпить водки больше Главного Беспредельщика.
С этими словами ГЗБ хватил солидную порцию Шуйской и приглушенно икнул. Казалось, коварный напиток на него совсем не действует. Лишь по нездоровому румянцу на щеках и перегару изо рта можно было догадаться о пагубном пристрастии ГЗБ.
Он огляделся на столе и вытащил из кипы непонятного назначения бумаг полоску туалетной бумаги.
--
Сейчас я тебе справку напишу - освобождение от принудительных работ в Работном Доме. Ты не беременный, поэтому в связи с декретным отпуском справка не годится. Справка о твоей безвременной кончине тоже не подходит в твоей ситуации. Справок об умственной отсталости Заумный Офис не выписывает. А вот справка о временной нетрудоспособности вполне подойдет. Все равно ты делать ничего пока не УМеешь.
Беспредельщик лихорадочно начал что-то царапать на убогом клочке туалетной бумаги с печатью из сургуча. Из часов на стене показалась было кукушка, но завидев Гвидона испугалась и юркнула обратно. Целый шквал эмоций обрушился на Гвидона. Подумать только, еще несколько часов назад я шел себе по переулку, наслаждался своей обывательской жизнью, майонез вот хотел купить... А теперь что? Теперь, братки, я должен стать героем вселенной, точнее Заумной Вселенной. Изменить мир, победить зло... Как им, бедненьким, наверно, плохо без лета! Это ж тебе ни на речку сходить искупаться, ни на девичьи ноги в мини-юбках поглазеть. Цветы по дешевке ни за что не купишь, если день рожденья у кого зимой случится или так просто - бабе своей приятное сделать. Кукурузу и клевер зимой только в теплицах вырастить можно, а тут еще эти подонки вегетативный процесс нарушают... И тут появился Я - не очень умный, но зато добрый и сильный, иначе говоря - имеющий силу. Восстанавливающий правду, защищающий обездоленных и карающий угнетателей. Гордость страны и цвет нации. Камень краеугольный. Палка о двух концах... Хотя, нет. Это уже не из той оперы. ГЗБ тем временем дописал бумажку и протянул Гвидону:
--
Держи, потом еще спасибо скажешь. Кстати, запомни адрес, где Бздуны проживают. Значит так, улица Тверская-Ямская-Сумская-Пердунск*я.
--
А где это?
--
Ты что, не москвич? - вскинул брови ГЗБ, - Неужели названия незнакомые? Ну да ладно, у нас говорят: язык до Заумного Киева доведет. Так вот, улица Тверская-Ямская-Сумская-Пердунск*я, дом без номера, налево от помойки, красный, лубяной, квартиры я не помню, у цыган спросишь. И еще запомни: силой Бздунов не одолеть. С ними надо мягко, по доброму. Беседу с ними заведешь о том, о сем. Совет какой спросишь - Бздуны, они любят, когда к ним за советом обращаются. А когда они расслабятся, ты их хватай и в мешок сажай, завязывай веревкой на четыре узла. Мешок за спину - и чеши к Заумной Москве-Недобздень-Реке. Там встретишь паромщика Ивашку. Он будет просить отдать мешок ему, но ты не отдавай, а размахнись посильнее и дай ему кулаком в ухо со всей силы. Потом еще раз размахнись, теперь уже мешком, и забрось его как можно дальше в Недобздень-Реку. Между прочим, Ивашку тоже можешь в речку кинуть для смеху, я разрешаю тебе это как Главный Заумный Беспредельщик.
--
Дорогой ГЗБ, вы не сказали две самые главные вещи. Первое - попаду ли я в нормальный мир, когда настанет лето. И второе - как выбраться из вашего кабинета.
--
На сей счет у нас есть народная мудрость. Главных вещей существует всего три: шапка-невидимка, которой нет, Я, который есть, и деньги, которые то есть, то нет. Что касается тебя, то могу сказать одно: когда наступит лето, твои шансы на попадание в нормальный мир возрастут. А выйти из моего офиса можно следующим образом.
ГЗБ прошел в узкий темный вонючий коридор, откуда ранее вышел Гвидон. Он приблизился к куче тетрадок со стихами про лето, на которой воцарялся давно перегоревший, но все еще дурно пахнущий, чайник. Взяв чайник в правую руку, ГЗБ размахнулся и что есть мочи запустил чайником в стену. Послышался страшный треск и звонкий лязг металла об металл. В стене образовалась средних размеров дыра, достаточно широкая, чтобы пропустить в себя не очень толстого человека, каким и был Гвидон. Из щели било ярким неземным светом холодное зимнее солнце.
...Четвертый час с хозяйственной сумкой через плечо блуждал Гвидон по знакомой и, в то же время, незнакомой Москве в поисках так необходимой ему улицы. Планировка города была такой же, как в нормальном мире, но названия всех улиц были до неузнаваемости исковерканы. Так, пройдясь по городу он обнаружил, что улица 60-летия Октября стала улицей 500-зимия Декабря. Большая Грузинская улица здесь называется Малой ГЗБинской. Малая Грузинская - Большой Цыганской. Кремлевский Дворец Съездов - Большой Гроб, Вызывающий Отвращение И Тошноту. Мавзолей В.И. Ленина - Малый Гроб, Вызывающий Отвращение И Тошноту. Центробанк - Завод Кристалл. Кремовая фабрика - крематорий. Московский планетарий - Дом Без Окон Без Дверей. Российская Академия Наук - Центральная Психиатрическая Лечебница. Капотня - Засратня. И так далее... Мир предстал в новом, совершенно потрясающем свете. Большинство домов делилось на два типа: общежития и Работные Дома. Сами дома выглядели весьма необычно: они источали некий потусторонний сиреневатый свет, окутывавший их сверху донизу и создававший вокруг них что-то наподобие ауры. Все сооружения были построены из дерева, даже самые высокие. Те, что побогаче - из мореного дуба, красного дерева или ореха. Победнее - из сосны, березы или лиственницы. А первичный материал самых бедных строений было угадать практически невозможно - все настолько обветшало, что превратилось в труху. Поэтому время от времени дома падали то тут то там и убивали пешеходов. Уцелевшие пешеходы красиво матерились и весело, с песнями шли дальше своей дорогой.
Прохожие, к которым Гвидон обращался с просьбой подсказать, где находится улица Тверская-Ямская-Сумская-Пердунск*я, с громкими криками бросались прочь, так ничего и не ответив. Другие притворялись, что не понимают, а одна капризная красотка даже отвесила Гвидону пощечину. Гвидон не терял надежд и уже в сотый раз подошел со своим вопросом к очередному встречному. Им оказался еще достаточно молодой нищий попрошайка, сидящий на мостовой у Малого Гроба, Вызывающего Отвращение И Тошноту. Нищий был очень хорошо, даже богато одет, но совершенно безвкусно: дорогая кожаная куртка черного цвета, из-под которой проглядывала красная парчовая сорочка, небесно-голубые ладно скроенные джинсы, сафьяновые туфли на восточный манер. На голове - цилиндр, съехавший по-ямщицки на затылок. Он был худ и очень низкого роста, почти карлик. Неожиданно интеллигентное лицо резко контрастировало с необычной одеждой. Оно выражало полное смирение и какую-то рабскую покорность. Нищего в нем выдавали две вещи. Во-первых, вся его одежда была заляпана грязью. А во-вторых, прямо перед ним на мостовой на пучке сена лежала казахская тюбетейка, в которой блестели разного достоинства монеты. Люди проходили мимо и кидали мелочь.
--
Очень хорошо, что ты обратился ко мне, - растянулся в улыбке нищий, - Я тебе могу оказать такую услугу. Я - самоед, я вассал. Меня зовут Сено Пожирающий Приговор Рождающий.
--
Нет, мое имя должно произноситься полностью, пёсь тебя дери. Я очень уважаемый человек.
--
А почему вы тогда нищенствуете?
--
Я не нищий, я сборщик налогов. Налогов на Жизнь.
--
На чью жизнь?
--
Естественно на мою.
--
А почему вы такой грязный?
--
А потому, что какая-то сволочь проезжала мимо на автомобиле и обрызгала меня всего грязью, с ног до головы. А ты, между прочим, почему не на принудительных работах?
Гвидон показал справку о временной нетрудоспособности. Пожирающий Сено повертел справку в руках и одобрительно крякнул:
--
Молодец. Я тоже от работы кошу. А зачем тебе понадобились Бздуны?
--
Да мне тут добрые дела надо делать. Вот я и хочу их убить. Лепо ли это?
--
Очень лепо. Делаешь добрые дела - у тебя накапливается нимб. Делаешь злые дела - у тебя накапливаются грехи. Поскольку зла люди делают несравнимо больше, нимб стирается и остаются одни грехи. Грех - вещь материальная. Измеряются грехи граммами, а у некоторых - даже килограммами. Итак, кража у соседа добавляет 10 грамм. Кража у государства - УМеньшает на 2 грамма. Постоянное пьянство - плюс 5 грамм. Утренний опохмел - минус 1 грамм. Ложь - плюс 1 грамм. Убийство доброго человека накапливает 15 грамм грехов. Убийство средних размеров собаки накапливает 6 грамм. Убийство злыдня УМеньшает грехи на полкило. Потому-то так лепо убить Бздунов. Да, знаю, для тебя это покажется странным, но добро и зло очень похожи друг на друга, но разнятся в корне. Они как бы дополняют друг друга. У нас есть поговорка: Злое добро сидит на зле и добром погоняет.
--
А вы что, действительно питаетесь сеном?
--
Я им не питаюсь, я его пожираю, пёсь тебя дери. Я, как самоед, все время голоден. У нас так: кто не работает, тот не ест. В Работном Доме я не работаю, поэтому еды мне не положено - вот я и приспособился жрать сено, ведь на деньги все равно еды не купишь. Еду выдают пайком в Работном Доме. Как нажрусь сена, так похулиганить сразу тянет. А для меня нет лучше хулиганства, чем приговор вынести. Отсюда - Приговор Рождающий.
--
Простите за бестактный вопрос, но могу ли я знать сколько вам лет?
--
Вопрос твой не бестактный, а глупый. Разве ты не знаешь, что возраст слона определяется по сточенности его зубов, а возраст человека по натертым мозолям на руках от рукопожатий? Так вот, мои мозоли тянут на все триста лет, хотя мне всего тридцать. Парадокс!
--
Но в конце концов, вы, такой молодой и уважаемый, можете как-нибудь поспособствовать в моем деле?
--
Конечно могу. Но прежде ты должен заплатить мне Налог на Жизнь.
Гвидон пошарил в кармане и обнаружил мятую десятку, которую он и протянул самоеду. Самоед бросил косой взгляд на купюру и, не скрывая неудовольствия буркнул:
--
Ты чего мне фальшивки подсовываешь, пёсь тебя дери? Таких мне не надо, а то потом хлопот не оберешься с цыганами. Ты что, никогда не видел настоящих заумных денег?
--
Честно говоря, я не местный. Я здесь... как бы это сказать... проездом.
--
Тогда смотри, запоминай, как выглядят приличные деньги, пёсь тебя дери. - Вассал достал из тюбетейки несколько купюр разного достоинства. Все они до единой, вне всякого сомнения, были отпечатаны на ксероксе, некоторые были даже не цветные, о водяных знаках не могло быть и речи, - вот, чем может гордиться любой беспредельщик.
--
Но других денег у меня нет. Как же быть?
--
И не надо! Я тут вот носом учуял, что в сумке у тебя шматок сала, полбуханки бородинского хлеба, рыбные консервы Щукин сын, макароны по-троцки Иудушка и еще какая-то непонятная гадость. Гадость можешь себе оставить, а мне налог едой заплати.. Не все же мне сеном питаться, пёсь меня дери!
Гвидон с радостью расстался с едой и даже подумал: Как это замечательно отдавать продукты такому уважаемому человеку! Пожиратель сена, правда, попросил его отдать и саму сумку, как бы заодно, но Гвидон ни за что не хотел расставаться с ней. Это была последняя память о куме. Кроме того, сумка была достаточно вместительная, и ее можно было использовать для поимки Бздунов вместо мешка. Тем временем вассал накинулся на хлеб с салом. Он ел жадно, чавкая и причмокивая. Время от времени он с набитым едой ртом приговаривал себе под нос нечто вроде так-то оно лучше, вот как надо кушать, ай да я!, Ох, какой я растакой, да разудалый, да растакой, а мы ее зубами, нам и ножик не нужен. Расправившись с салом, Сено Пожирающий Приговор Рождающий принялся за макароны по-троцки, прямо всухомятку. По мере поглощения пищи складки на его тщедушном тельце потихоньку расправлялись, и через какие-то пять-десять минут из существа, похожего на скелет, он превратился в маленького толстячка.
На Васильевском Спуске (по новому - на Мамай-горе) послышались жалобные вопли и Гвидон смог издалека различить старческую фигуру ГЗБ и юношескую фигуру кремлевского курсанта. Несмотря на почтенный возраст и соответствующее телосложение, ГЗБ мощными рывками тащил за волосы курсанта по брусчатке. Курсант упирался ногами и руками и жалобно хныкал, прося его отпустить. ГЗБ, напротив, не только не отпускал солдатика, но и при каждой удобной возможности старался дать тому тычок или затрещину. Вассал оживился:
--
Вон, полюбуйся, как твой дружок беспредельничает. Видать, настроение у него располагающее. Ну да на то он и Беспредельщик, чтоб бесчинства учинять.
Невдалеке промчалась конница обнаженных Нонн Мордюковых с рогами. Только их и видали.
Рядом прошла пестрая толпа ярко разряженных волосатых людей. Люди несли в руках электрогитары. В центре компании шла в УМ-АТ пьяная бабища с опухшим от беспробудного пьянства лицом, растрепанными волосами и крупным синяком под левым глазом. От женщины пахло как из помойки - нечистотами. На вид ей было лет сорок пять, хотя, вполне возможно, она была моложе на самом деле - разврат старит людей. Волосатые мужчины суетились вокруг бабы, заискивали, пытаясь всячески вызвать ее расположение.
--
О, гляди, пёсь их дери. Это рок-музыканты. А та баба, что в центре - это Концептуальная Тетка Марго. Они-то, конечно, думают, что она концептуальная, культовая. Да только, если разобраться, никакая она не концептуальная, а обыкновенная алкоголичка. Они водкой угощают ее нахаляву, а она и рада. Очень трудно, даже почти невозможно, узнать, кто или что человек на самом деле. С другой стороны, то, что существует на самом деле для каждой личности индивидуально. Вот, например, держу я в руках изгнившее яблоко. Что оно для меня? РазУМеется, полное дерьмо! А, может, для червяка оно - как для меня сало твое. То-то.
--
А существует ли вообще способ, чтобы узнать, что есть что на самом деле?
--
Вот тут ты, Гвидон, попал в самую что ни на есть точку. Существует!
С этими словами Сено Пожирающий из внутреннего парчового кармана достал пластмассовую трубу с окуляром. Труба сильно напоминала детский калейдоскоп. Самоед протянул трубу Гвидону.
--
Это Труба Истины, пёсь тебя дери. Я ее сам сконструировал, ведь я самый гениальный изобретатель Беспределья. Возможно, вы читали об этой трубе в газете Добрый Ум. Если посмотреть в окуляр, можно увидеть незримое простым глазом - то что из себя представляет все сущее.
Гвидон трясущимися от нетерпения руками взял Трубу Истины и поднес ее к зрачку. Сначала он ничего не мог рассмотреть - мелькали какие-то красные спирали, разноцветные бензиновые разводы на воде и бублики с маком. Затем Гвидон приспособился различать разные детали, и картина делалась все четче и четче. Он посмотрел на Пожирателя Сена - печальная картина предстала перед ним. Вместо прилично одетого, хотя и грязного, господина на мостовой лежала омерзительная вонючая куча коричневого цвета. Разрозненные кучки людей, снующих вокруг, предстали серыми тараканами. Гвидон узрел, что Мавзолей Ленина действительно был жутко похож на величественный гроб, весь покрытый слизью и оленьим мхом. Гроб внушал отвращение и тошноту. Несколько серых тараканов карабкались по гробу и поедали мох. ГЗБ, видимо, уже закончивший выволочку курсанту, оказался простой бутылкой Шуйской водки с руками и ногами, но без головы. Но больше всего поразило Гвидона другое - его самого сквозь трубу вообще НЕ БЫЛО ВИДНО!!!
Видя замешательство Гвидона, самоед подал голос:
--
Да, правда-матушка, действительно, бывает горька. Да, я дерьмо. А как ты думал, может ли быть не дерьмом человек, который не работает, а живет за счет других? И может ли он вообще быть, как в твоем случае? Я расскажу тебе притчу. Еще со времен Войны за Идиотизм (кстати, окончившейся полной победой) гражданка N питалась мухами. Наловит мух и ест, а что не съест, то засушит, припас сделает себе на черный день. И вот, в один не совсем прекрасный день, гражданка N, как обычно расставляла капканы на мух. На бытовых мух - капканы поменьше, а на шпанских мух и, особенно на навозных - побольше. И видит она, как одна шпанская муха, особенно старая и особенно мерзкая, подлетает к ней и говорит: Не ценишь ты, гражданка N, нашей дружбы мушиной, а все ты хочешь, подлюга, скушать всех нас. Не даешь ты нам, мухам безобидным да сиротливым, яйца свои откладывать в доме твоем и на челе твоем, а делаешь из яиц наших себе яичницу. И поэтому станем мы теперь тобой, а ты станешь нами. И будем мы с сих пор тебя кусать, ругать и пожирать. Гнусливо будем мы жужжать над тобой, посрамляя тебя. И будут живы дети и внуки наши мушиные, и они будут исполнять закон наш, не возлюбив тебя, во веки веков! И только сказала муха те слова мудрые, как из-за финского гарнитура модного вылетела большая стая мух разных: и бытовые мухи, и мухи цеце, и слепни, и навозные мухи, и дрозофилы, и мухи подёнки (хотя они не совсем мухи, зато на них рыба хорошо ловится), и мухи Кашперского (хотя есть тема, что таких мух вообще не бывает), и, конечно, шпанские мухи. Все они с диким ревом набросились на гражданку N и довольно-таки больно искусали ее. С тех пор мухи каждый день кусали гражданку N и она сильно боится любых мух, а питается она исключительно червяками, потому что они не УМеют кусаться.
--
А разве это имеет отношение к Истине?
--
Вот и подумай теперь об этом... А сама истина находится в нашем пищеводе и субстантивируется в процессе пищеварения, пёсь тебя дери. В нашем теле существуют материально все абстрактные понятия: УМ находится в левой ладони, алчность находится в копчике, совесть находится в грязи под ногтями, храбрость находится в зубах. Постичь истину можно лишь, уподобившись махаону из известного стихотворения:
Расправив мощные крыла,
Как распустившийся бутон,
Цепляя жопой облака,
Летит по небу махаон.
Летит - и взор его прекрасен,
И УМ его непогрешим,
И лик его тоже прекрасен,
Порыв души неудержим.
Над ним зарницы свирепеют,
Под ним природа вся кипит,
Его суставы коченеют,
Но махаон летит, летит.
Несет он людям лучик света,
Летя в кромешной темноте,
Из царства вечного рассвета,
Куда летит забыл уже.
И ничего он не боится,
И все равно, куда лететь,
И не боится он разбиться,
И не боится УМереть.
--
Какие прекрасные стихи,- восхитился Гвидон, - Можно я их выучу, господин самоед? Я их куму на ночь буду читать вместо Непостижимых и весьма поучительных приключений доктора Клеча, рассказанных им самим в изложении С.П. Деревянко.
--
Строго говоря, - продолжал самоед, - истина даже не одна, а две или более, хотя и не всегда. Вот, например, как по твоему, что это такое: сидит на крыше и не падает?
--
Я так полагаю, что это птица, сыч, скажем.
--
Оно, конечно, так, да не совсем. В данном случае это - дед мороз пытается пролезть сквозь каминную трубу. Или вот тебе другой пример, из физики: что происходит с водой при температуре ноль градусов по Цельсию?
--
Ясное дело, замерзает.
--
А что происходит со льдом при той же температуре?
--
Наука говорит, что он превращается в воду...
--
Ну и во что же превратится вещество Н2О при нуле: в лед или воду?
Но Гвидон не успел ответить, поскольку нежданно-негаданно площадь наводнилась демонстрацией. Над народом возвышались бело-коричневые знамена в полосочку, смастеренные из б/у полотенец. Люди, идущие организованной толпой, были все на одно лицо. Они совершали кругообразные движения тазом, будто разминали свое тело, и скандировали: Самый главный дармоед - жрущий сено самоед!, Не плати налог на жизнь - будет все зашибись!, Даешь Третий Гроб, Внушающий Отвращение И Тошноту!, Признание политической проституции, как единственного средства борьбы народных масс!, Свободу исповеданию Идиотизма чистой воды нового толка! Потом демонстрация запела: Мы всё кровью здесь зальем - по заслугам воздадим. Взвейся знамя наше полосатое - полотенце наше волосатое. Все мы - дети декабря. Умелыми телодвижениями мы всех превращаем в себя.. И, действительно, каждый, кто подходил к ним на расстояние ближе пяти шагов, становился похожим на демонстрантов, как две капли воды. Через несколько минут демонстранты заметили присутствие самоеда. Они все как один вытянули руки вперед, растопырили пальцы и медленно двинулись по направлению к Гвидону и самоеду. Многие при этом пародировали голоса различных домашних животных, как-то: котов, овец, коров и пауков, некоторые - весьма успешно. Самоед не замедлил отреагировать:
--
Я хочу сделать политическое заявление. Это - спланированная акция против меня. Меня постоянно подвергают репрессиям, меня третируют, оказывают на меня политическое давление со стороны народных масс. Я узник совести. Я расцениваю этот демарш не иначе как провокацию.
--
Ага, испугался, - обрадовались народные массы, - так мы тебя еще и поколотим. Ужасен гнев наш! Мы и тебя превратим в себя, но сначала отколотим как следует!
--
Но у меня родственники в Главном Заумном Офисе, - пробовал отшутиться вассал.
--
А мы и их поколотим. И их родственников поколотим. Даешь беспредел!
Пожирателю сена ничего не оставалось, как схватить весьма набитую деньгами тюбетейку и громадными скачками (иногда до 3х-4х метров каждый) ретироваться в сторону Великой Крабовой Мясобойни. Напоследок он успел всунуть в руку Гвидону нечто мягкое. Это был обрывок туалетной бумаги с письмом от вассала (и когда только успел написать?!). Прекрасные глаза Гвидона стали бегать по строчкам:
Милый Гвидон! Жаль мне с тобой расставаться, да видно уж судьба. Со мной ты проявил себя как мудрый стратег, грамотный политик и добропорядочный налогоплательщик. Я человек своего слова, и не в моих правилах позорно бежать, не помогая ближнему своему в благородном деле насилия над Бздунами. Путь тебе предстоит долгий, так ты бы хоть отдохнул что ли, а то и заночевал в общежитии. (Далее идет подробное описание дороги до общежития.) Там тебе дадут еду, Шуйскую водку, мыло, зубную пасту, и уложат спать. А на следующий день проводят до дома Бздунов. Будь с ними ласков, но ни за что не доверяй жителям общежития. Кругом - враги, предатели, заговорщики и интриганы, пёсь тебя дери. Страшны деяния их коварные суетностью своей. Ни в коем разе не малодушничай. Будь мудр и скареден с ними, ибо мудрость скаредности сродни. Не позволяй им называть тебя ни братом своим, ни сватом своим, ни кУМом. Если спросят, где дураки, дескать, такие берутся, отвечай иносказательно, мол, не обо всем разумеет человек и тайн своих сокрытых не ведает. Так вот жги глаголом сердца их заскорузлые. Много еще разнообразных премудростей было написано в письме, но не смог их разуметь Гвидон. Например: А если кто захочет самого того, не будь им и не обретешь злосчастие уподобившихся им в облике своем, перстами десницы в носу ковыряя или: А как зайдет полымя багряными вехами, справь нужду свою, очами лукавя на три стороны. Гвидон двинулся в путь.
Странные мысли роились в его прекрасной голове. Что же это за мир, если правда так похожа на ложь, а истина - на выдумку? Но нет, не должен человек стать помехой на пути к совершенствованию огромного, пусть и отдельно взятого, мира, даже если человеку придется принести в жертву самого себя. Не сам он определяет свою ценность в природе, но силы самой природы - объективные и независимые. И имя тех сил - политический рейтинг, меняющийся в зависимости от проститутской подоплеки народных масс. Как сложно в любой ситуации оставаться самим собой, будь ты даже последним проходимцем на свете. И как просто путем умелых телодвижений потерять свое лицо и влиться в безликую толпу, становясь ее ничего не стоящей и ничего не значащей крупицей. Даже не обязательно телодвижения: это могут быть и словодвижения, и даже мыследвижения. А если это так, то нет нашей вины в тех грехах, которые мы совершаем, как нет нашей заслуги в том, какие блага мы творим. В ответе за все - толпа. И она, толпа, берет на себя все грехи. И у нее, у толпы, зачинается и набирает силу блаженный нимб, вырастающий до небес и создающий земную атмосферу, которую мы пытаемся объяснить с помощью физики или, скажем там, природоведения. И нет в этом ничего плохого и ничего хорошего. Есть неизбежное, состоящее из множества отдельно взятых ситуаций, сплетающихся, как паутина в неминуемое крушение воли отдельно взятых личностей (например, вассалов), которые мешают неизбежному.
С такими фаталистическими мыслями побрел заблудший Гвидон в неведомое общежитие...
--
А еще у нас голуби кусаются, - не мог угомониться пьяный умник 2го порядка Басмач Леонид Львович Падший, верстальщик газеты Добрый ум - мы их за это едим. А то что они в замороженном виде летают, так в этом нет ничего удивительного: мы так на общем собрании решили. Пусть они лучше замороженными летают - их так проще ловить и в суп бросать, да и мясо не портится. Сейчас решаем вопрос, чтоб они еще и потрошеными летали - еще удобней будет.
Общежитие представляло собой еще не очень ветхое здание из толстой фанеры в стиле ампир, но с изрядными свидетельствами того, что строивший его архитектор (мир его нечестивому праху) был весьма неравнодушен к нарышкинскому барокко и садомазахизму. Внутри его величественные, хотя и в высшей степени нелепые, стены нуждались то ли в покраске, то ли в побелке. Убранство комнаты, приютившей Гвидона, также не отличалось изяществом. Кадка с декоративным огурцом в виде Анны Пельцер была очень кстати - она закрывала изящную дыру в стене, из которой дуло холодом. (Вентиляция - догадался Гвидон). Вдоль стен лежали четыре надувные матраса, покрытые вместо одеял значительным количеством тополиного пуха, смешанного со стекловатой. Стекловата кололась, но все к этому давно привыкли, так как пуха не хватало - его воровали. На окнах висели гардины, а на стенах - гобелены, хотя, может быть, и наоборот - Гвидон путал эти два понятия. Пол был устлан старыми номерами газеты Добрый Ум - газета редко использовалась по назначению. На тумбочки у окна уютно расположилась электроговорильня - заумное подобие обычного радио. Кособокий стол внушал отвращение своей многомесячной немытостью. На столе, как вы уже догадались, стояла шуйская водка, четыре порции макарон по-троцки, маргарин мечта идиота, носки басмача, безалкогольная диетическая водка (кстати, даже не открытая), филе глупой рыбы, барсучья икра, салат из военизированной охраны президента, гренки из никудышного управдома, картофель по-свински и прочая нехитрая снедь - без числа. За столом, кроме Падшего и Гвидона, сидели еще двое: Умник 6го порядка Раб Пылесоса Никифор, и Раб Паровоза Безобраз, прославленный на все Заумье каким-то сверхчеловеческим, безумным слабоумием и своеобразной глухотой. Оба умника носили широкоплечие шляпы с бубенчиками, как у гномов. Шляпа была их отличительной чертой - умники составляли интеллектуальный потенциал Заумья и считались интеллигенцией. Именно поэтому умники были освобождены от уплаты Налога на Жизнь и имели короткий рабочий день в Работном Доме. Проявив высокомерие, они не были обязаны здороваться с кем бы то ни было.
--
Кто же этих самых голубей потрошить будет, - удивился Гвидон, - несуразица это какая-то.
--
Не задавай глупых вопросов, Гвидоша, - откликнулся Раб Пылесоса Никифор, - Если потребуется, то ты и будешь их потрошить. И вообще, откуда такие дураки берутся?
--
Не обо всем разумеет человек и тайн своих сокрытых не ведает, - вспомнил Гвидон наставления самоеда, - а малодушие ваше претит мне, соколу ясному, - добавил он зачем-то от себя.
Последняя фраза, казалось, поставила всех в тупик и никто спорить не стал. Лишь басмач заметил, дескать, еще надо разобраться, кто здесь сокол ясный, поскольку тот, будучи пьян, считал соколом исключительно себя. Кроме всего прочего, как выяснилось, он еще считал себя выдающимся спортсменом. Гвидон, будучи заинтригован, попросил рассказать о развитии спорта в Заумье.
--
Нет предела развитию спорта в Заумье, - поделился своими мыслями басмач, поежившись от сквозняка, и бубенчики на его шляпе меланхолично зазвенели У нас целых шесть видов спорта.
--
Да, да, точно, - затрясся в истерике от смеха Раб Паровоза, - у нас есть, типа, кроссворды. И добавил - Я Мцыри, я арап Петра Великого, я Некрасов.
На него по привычке никто не обратил внимания.
--
Первый спорт развитие ушам дает. На большой стол (три на четыре) кладется пуговица. Кто быстрее доставит ту пуговицу ушами от одного края стола до другого, тот и победитель. Пуговица должна быть примерно 5-8 грамм, никелевая, с четырьмя дырочками. Побежденный в этом соревновании, как правило, не доволен. В этом случае спор решается мордобоем. Поэтому данным видом спорта занимаются только крепкие ребята.
--
Дохлые котята! - застонал от хохота Раб Паровоза Безобраз, - а я-то думаю, отчего это смертность среди котов превысила рождаемость. А оно, глянь, оказывается, во как! Дохлые коты - спортсмены! Ох, УМора!
--
Второй вид спорта , - невозмутимо продолжал басмач Леонид Львович, - сопряжен с переживаниями личностного характера: в ряд становятся восемь, десять или даже четырнадцать добрых молодцев и начинают мерить, у кого зад шире. Кроме острого чувства самоудовлетворения победитель ничего не получает, более того - при неблагоприятном стечении обстоятельств победитель может быть продан или безвозмездно передан в рабство цыганам. Так как круг соискателей титула победителя всегда ограничен, лавры чемпиона всегда достаются одному и тому же человеку. До недавней поры этим человеком был лорд Крабов, но что-то давно его не было видно, знать зад свой откармливает для новых спортивных успехов.
--
У меня есть конфиденциальная информация, - загадочно молвил Гвидон, - К моей огромной скорби он помер от переутомления.
--
Не верь этому и прокляни того, кто сказал тебе эту сплетню. Толстозады просто так не УМирают. Он жив и почитаем нами. Спорт - здоровье и сила.
--
Как же сей вид спорта соотносится с переживаниями личностного характера?
--
Очень просто: проигравший, имеющий наименьший зад, сильно переживает за свой проигрыш, поскольку его вскоре после этого маринуют и отправляют срочной бандеролью до востребования в турпоход в Карабиху, на родину Некрасова.
--
Карабаса Барабаса! - уже плакал в изнеможении Раб Паровоза.
--
Третий вид спорта - борьба с преступностью и коррупцией. Соревнования проводятся в шуточной, игровой форме. Водящий путем тайного голосования среди всех участников выбирает условного преступника. После этого путем множества сомнительных умозаключений условному преступнику выдвигается некое абстрактное обвинение. Например, преступное отсутствие каких-либо моральных обязательств в отношении намедни съеденного обеда. Затем идут дебаты и прения, во время которых обвиняемый должен обосновать свою невиновность (например, Пошли-ка вы все на хрен с такими обвинениями!), а другие спортсмены пытаются подловить его на слове или перекричать, (развивая таким образом голосовые связки) - чтобы ведущий, выступающий от лица судьи, ничего не услышал из оправданий. Сумевший доказать свою невиновность становится водящим в следующем розыгрыше и повышается на 1 порядок в качестве умника. В противном случае порядок его, наоборот, понижается или же вообще он лишается звания умник. Беспристрастность судьи поощряется, но не является необходимым условием. Все участники соревнования должны быть совершеннолетними, с образованием не ниже Ивашки Паромщика, прошедшие службу в рядах Обнаженных сил Заумья.
--
Четвертый вид спорта, - подхватил Раб Пылесоса, - называется Изнасилование собственной совести. Не хочу показаться нескромным, но я по этой части большой специалист. Поскольку совесть находится в грязи под ногтями, соревнование заключается в том, чтобы сначала как можно быстрее запихать максимальное количество любой (желательно бытовой) грязи под ногти, а затем с максимальной скоростью вычистить ногти при помощи зубов, кичась своей храбростью: ведь храбрость находится в зубах. У кого здоровее зубы, тот храбрее. Данную процедуру необходимо повторить пять раз, при этом после всего совести не должно оставаться ни на грамм. Что касается остальных двух видов спорта (бдение пауков под кожей и неминуемое понукание горемык), то правила в них настолько сложны и запутанны, что, пожалуй, не хватит всей зимы, чтобы рассказать о них толком.
Вошел мужик спортивного вида. Это был лорд Крабов и по обилию крови на его манишке все сразу догадались о недавно совершенных им злодеяниях. Крабов был мускулист, но как-то угловат, хотя это его нисколько не портило. Все его жеманство весьма органично сочеталось со слащавостью лица, и лишь глаза светились ленинской улыбкой, что сразу же выдавало в нем пристрастие к опиуму. Его нос был в нескольких местах сломан и это придавало его облику трепетное очарование. Его пухлые губы были капризно надуты, а раскосые брови - отчаянно вздернуты, как у ребенка, которого заставляют есть нелюбимую запеканку. Из крепких на вид, необыкновенно тучных, ягодиц торчал изящный черенок лопаты, покачивающийся налево-направо, вверх-вниз. Среди всей его одежды хотелось бы отметить шикарные панталоны ручной работы панталонных дел мастера Ядрицкого (о, этот кудесник знал толк в своей работе!) с вышитыми на них инициалами LK . Кроме всего прочего, панталоны привлекали внимание к себе двумя вещами. Во-первых, они были велики не по размеру и постоянно спадали, а во вторых, кроме этой пикантной одежды на Крабове ничего не было. Единственное, что вызывало в нем определенную долю неприязни, так это стойкий запах бустилата, источаемый из беззубого, живущего своей жизнью, рта.
--
Отгадайте, господа, где я так славно пошалил?, - кровь красными бусинками стекала на желтые листы газет.
--
Известно, где, - откликнулся Раб Пылесоса Никифор, - бустилат с шоферами пьянствовал.
--
По Сеньке и шапка, - загадочно промолвил Раб Паровоза Безобраз и добавил: - Вы мой кУМир.
--
Как вы догадались, господа?, - как и все, Крабов не обращал никакого внимания на Раба Паровоза.
--
Логика, - Раб Пылесоса почесал место предполагаемой лысины, но затем вспомнил, что он еще не лыс, - Ты, конечно, и не собирался рисковать собственной задницей, но бустилат взыграл в твоей никчемной голове, и ты решил, что с помощью лопаты ты сможешь расширить себе задницу на столько, что этого будет достаточно для победы на очередной Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити, но ты просчитался. Штык лопаты оказался на 3 сантиметра шире, чем указано в инструкции к ней, и лопата накрепко застряла.
--
Мне стыдно за твоих родителей, я бы с тобой в разведку не пошел, - добавил Безобраз.
--
А тебя, уродец, вообще не спрашивают, - обиделся Крабов.
--
И, поскольку, по правилам Международной Сельскохозяйственной Ассоциации, запрещается использовать сельхоз инвентарь для расширения задницы, ты автоматически исключаешься из состава заумной олимпийской делегации, как не прошедший допинг-тест и уехавший на ПМЖ в Израиль.
--
Нет, вы не расскажите никому, - взмолился Лорд Крабов.
--
Еще как расскажем, - подтвердил Раб Паровоза Безобраз.
Тогда, неожиданно для всех, Крабов размахнулся и ударил наотмашь огромным кулаком Гвидона. Тот ойкнул и, пролетев метра три, рухнул на надувной матрас. Матрас спружинил и швырнул прекрасное тело Гвидона на кадку с декоративным огурцом. Огурец оторвался и упал на лоб Гвидона. Гвидон от неожиданности взмахнул руками и случайно задел затылок Никифора. Никифор, подумав, что его ударил Лорд Крабов, счел своим долгом пнуть того ногой в живот. Крабов согнулся от боли и скрючился, а свободно болтающаяся лопата угодила Басмачу в нос. Басмач не растерялся и попытался убежать из комнаты, но Гвидон расценил это как провокацию и впился своими цепкими зубами ему в ляжку. Безобраз, стоявший до сих пор без дела с хлопающими глазами, завопил истошным голосом Наших бьют! и кинулся с кулаками на Лорда Крабова, стал его мутузить, приговаривая Вы мой кумир! Это большая честь для меня. На помощь Крабову ринулся было покусанный Гвидоном Басмач, но, получив хлесткий удар тыльной стороной ладони в ухо, почему-то передумал.
Отметив приближение сладостного чувства анархии, Раб Пылесоса Никифор радостно завопил: Эй, братки, жги-гуляй, вольная волюшка нагрянула! - и тотчас рваные куски стекловаты тополиным пузом закружились по помещению. Безобраз, ничего не соображая, как мельница, изо всех сил размахивал руками в разные стороны. Иногда ему удавалось попасть кому-нибудь в глаз или по зубам, и тогда он громко смеялся. Кто-то поджег гардины с гобеленами. Взошло полымя багряными вехами и Гвидон, помня наставления самоеда быстренько справил нужду в уголку, но, получив стаканом в переносицу, вернулся к побоищу.
Электроговорильня - и та - орала благим матом. Гвидон сидел верхом на Басмаче Леониде Львовиче и методично наносил тому удары в голову, не испытывая, однако, при этом никакого удовольствия. Клочья газеты Добрый Ум не успевали опускаться на пол. В нос шибало терпким запахом Шуйской водки, щедро разлившейся по полу. Из соседней комнаты раздались душераздирающие женские визги: видимо, анархический почин поддержали соседи по общежитию. Где-то недалече застрочил пулемет.
Дверь настежь распахнулась и в комнату с песнями влетел сводный отряд цыган на ворованных лошадях. Их было человек восемь-девять. Черные кучерявые парни, все как на подбор, с ними дядька Мухомор. У одних в руках были семиструнные гитары, у других - ногайки и плети. Все они во всю глотку горланили Очи черные. Допев первый куплет до конца, цыгане стали лупить всех собравшихся направо и налево плетками, да так, что из задницы Лорда Крабова даже лопата вывалилась. Плачем и стенаниями наполнилось общежитие. Безобраза, Умников, Крабова и Гвидона повязали тугими бечевками, натолкали пластилина в рот, чтоб поменьше орали и повезли в Табор.
ГЗБ откинулся в кресле. Как-то уж все очень нелепо получается. Я посылаю его в одно место с конкретной целью. А он? Все карты мне путает! Привязался зачем-то к Сено Пожирающему Приговор Рождающему, накуролесил в общежитии, угодил табор... Вообще, в общежитии надо ухо держать востро. Ведь предупреждал же его самоед! Безобраз, Умники и Крабов цыганам даром не нужны. А Гвидон сидит сейчас, небось, в таборе, с цыганскими детьми нянчится. Пятый день уж пошел... А цыгане, что против них сделаешь? Тоже ведь беспредельщики еще те. Что хотят, то и воротят. А Бздуны знай себе вредят - мне и сельскому хозяйству. Насчет сельского хозяйства, конечно, это еще не обосновано научно, а мне они - вот где, - ГЗБ провел ребром ладони по горлу, - Да и Колдун Жупанов тоже хорош, разорался: Такого мужика я тебе наколдовал, такого мужика! Лучше б бабу наколдовал - и то больше толку бы вышло. Убить, что ли этого Гвидона, чтоб проблем меньше было? Или выкрасть у цыган да рабом по хозяйству заделать? А то еще можно послать на хлебозаготовки в степь широкую, блин, далёкую, на Забздень-реку, что в Казахстане - крае хлебном да бестолковом. Да только и там от него проку не будет: либо в табор попадет к тамошним цыганам, либо на комбайне к мухопоклонникам сбежит. А все из-за своего любопытства, из-за него, треклятого.
ГЗБ включил электроговорильню. Послышался треск, нечленораздельная ругань, возгласы типа Дай, я скажу! Нет я, нет я! Убери лапы, пособник синих лампочек! От пособника немытых субстанций и слышу!, затем послышался глухой удар, крик и секундная тишина. После этого электроговорильня прочистила горло и ровным, дикторским голосом стала произносить: ГЗБ дурак. Повторяю: ГЗБ дурак. Повторяю... ГЗБ смачно сплюнул на пол и выключил электроговорильню. Он плеснул себе в стакан водки и посмотрел в окно. Снег падал на головы редким прохожим, которые, не находя лучшего дела, шли по ледяным тротуарам. Некоторые из них поскальзывались и падали, а отдельные счастливчики даже умудрялись набить себе шишку или, если совсем повезет - сломать себе руку или ногу. Сколько же радости было на их лицах. В этом случае они могли, не беспокоясь, ползти себе домой - справка, освобождающая от принудительной работы в Работном Доме была для них обеспечена. ГЗБ с неудовольствием подумал, что бланки для справок заканчиваются, и, типа, надо их заказать в типографии. От нечего делать ГЗБ стал считать падающих пешеходов и классифицировать на сломанных и несломанных, сбился на втором десятке.
Не дела большого ради, но от элементарной скуки ГЗБ нажал педаль под столом. Это могло значить только одно: он вызывал к себе на ковер Ответственного за материальные блага Заумья (в простонародье - Кормильца). Его ничем не выделяющееся и этим запоминающееся лицо светилось подобострастной улыбкой. ГЗБ начал в лоб:
--
Как там живет народ?
--
Очень хорошо, господин ГЗБ!
--
А много ли преступности?
--
Вовсе нет, господин ГЗБ, это замечательно, господин ГЗБ!
--
А много ли водки выработано в Работных домах?
--
Очень много, господин ГЗБ! - ноги Кормильца ходили ходуном, голова вертелась из стороны в сторону, а кисти рук сплелись на груди.
--
Ясно, - ГЗБ почесал плешь в бороде, - а как насчет Бздунов?
--
Очень хорошо, господин ГЗБ, - глаза Кормильца выпучены.
--
Точнее, точнее пожалуйста.
--
Стараемся во благо себе и тебе, отец родной. Проводим достаточное количество работ и предпринимаем все необходимые меры, требуемые для своевременного наведения порядка, проводим нужные тактические операции, задействуем все силы и средства, концентрируем УМ.
--
Ладно, пошел вон!
Кормилец послушно засеменил к двери.
Сие занятие немного развлекло отца родного, он даже не сразу заметил, как в зал вошел пожилой, но почти не плешивый, секретарь-референт:
--
Дорогой ГЗБ, к вам в гости напрашивается Сено Пожирающий Приговор Рождающий. Я его не хотел пускать, так он в нахалку с черного хода зашел. Так что его, впустить или плетками прогнать? А то я еще могу наврать, что вас нет или, скажем, что вы УМерли, завещав все свои сбережения Большому Гробу, Внушающему Отвращение И Тошноту. А еще можно объявить мобилизацию всех самоедов на борьбу за урожай - тогда он сам уйдет. А еще можно дураком прикинуться: какой-такой, дескать, ГЗБ? Нет здесь таких! Жил, кажись, тут один ЖКЦ, да кто ж его теперь, родимого, добрым словом вспомнит?
--
Довольно,- резко оборвал его ГЗБ, - пропусти гостя. Да не трепи языком зря чего не поподя, а то в управдомы разжалую - с последующей ссылкой в Казахстан, край хлебный да бестолковый.
Секретарь-референт низко до земли поклонился и галопом выскочил за дверь - перспектива снова попасть в Казахстан его явно не прельщала.
Вошел похудевший самоед. Он с горя пил пять дней не просыхая с тех пор, как он Гвидона потерял. Лицо его украсили морщины и чуб его заметно поредел. Он молча сел перед ГЗБ прямо на пол, скрестил ноги по-турецки и положил перед собой тюбетейку. Несколько секунд он молча смотрел на ГЗБ и лицо его постепенно наливалось благородным гневом. Наконец, он заговорил:
--
Закурим.
Неприязненно посмотрев друг на друга, они молча закурили сигареты Федор Первый. Угощал ГЗБ.
--
Выпьем, - предложил вассал.
--
Обойдешься.
--
Тогда покушаем.
--
Заткнись. Вечно ты нахаляву живешь. Как тебе это только удается?
--
Налей, а то уйду.
--
Ну и уходи.
--
Тогда налей, а то не уйду.
Видя, что от вассала просто так не отделаться, ГЗБ пожалел, что так некстати отругал секретаря за разумные предложения, и разлил охлажденную водочку по стаканам. Потом он встал, обошел несколько раз вокруг стола и, решив больше не лукавить, сел на стул и с ненавистью спросил напрямую:
--
Чего приперся?
--
Прежде всего, жажда мучит, пёсь тебя дери.. У меня благородный бодун. И нет в том благородстве ни фальши, ни цинизма, ни лжи, ни сплетен, - вассал залпом махнул стакан, потянулся за бутылкой, чтоб налить еще, но немедленно получил по рукам.
--
По этому поводу есть притча, - как всегда мгновенно отреагировал ГЗБ.
--
Какая? Не про гражданку ли N и ее мух? - самоед других притчей не знал.
--
Нет, не совсем. Как-то раз городе табачном Моршанске жил-был один набожный последователь ортодоксального даосизма по имени Милиционер. Но мы для анонимности назовем его Карл. Был он настолько чист душой и красив телом, что мог легко издеваться над людьми и животными, не повредив своей карме. Но он этого не делал. Наоборот - он делал лишь благие дела. И вот однажды прознал про него и его лепые дела злой и жадный прелюбодей Петр Кузьмич и решил совратить Милиционера... прошу прощения, Карла с пути истинного c целью изъятия всех денег Карла, принадлежащих тому по закону. И восхотел он обратить Карла в глупую религию, им самим придуманную. Каноны той глупой религии (назовем ее для простоты Жмотизм) гласили, что для спасения души и тела, а также своего доброго имени совершенно необходимо сдать все свои сбережения сему прелюбодею Петру Кузьмичу, готовясь тем самым к Апокалипсису, который случится в грядущий четверг на Базарной площади с 15.00 по 17.30. Ничтоже сумяшеся, доверчивый Карл внял хитростным увещеваниям презренного прелюбодея и передал в безвозмездный дар все свои сбережения Петру Кузьмичу. Петр Кузьмич, в свою очередь, не преминул незамедлительно скрыться в Бугульме, затерявшись среди татар, давших обет безбрачия. И тут бы конец всей истории, ан нет! Не стала бы та история притчей во языцах просто так. Милиционер... то есть, конечно, Карл, будучи созданием чувствительным и крайне ранимым, прознал про тот наглый обман и не смог пережить столь вопиющее предательство и крушение всех своих религиозных принципов. Он УМер от горя в четверг в 17.10., когда пошел на базарную площадь за покупками. Но самое интересное, что после смерти все последователи ортодоксального даосизма признали его святым мучеником и даже поставили ему памятник на родине, в городе Моршанске.
--
Ну и что? - самоед всё это время слушал притчу с нескрываемыми признаками раздражения, - Я сам горем убит, ведь со мной нет Гвидона. Миленький, верни мне моего друга ненаглядного, повеликодушничай, буду беспредельно благодарен тебе. Нету мне житья никакого без него, любезного. Он же и кормилец мой и друг сердечный. А я для развлечения только твоего такой приговор рожу, что забудешь от счастья как тебя зовут и кто твой дед. Или, если хочешь, взятку могу тебе дать. А не то, с присущим только мне цинизмом означу след своих туфлей на кадыке твоем.
--
Что ж так? Не лучше ль нам продать его?
Ишь ты, ушлый какой! - мысленно возмутился самоед, - Продать! Сколько лет прожил, а не знаешь, что дружба не продается! И сказал:
--
Нет, лучше мы его обменяем на что-нибудь ценное, пёсь тебя дери.
--
Вот ты себя и выдал, клон проклятый, - ни с того ни с сего вскипел ГЗБ и рыжая борода его в гневе затряслась. Его маленькие глазки налились кровью и с ненавистью уставились на вассала. Знать, сильно он клонов не любил.
--
Господин ГЗБ! Пощадите, не клон я, - опешил вассал и быстро-быстро заморгал, искусственно вызывая слезы.
--
В такой момент, когда стране не хватает угля, ты, сука, еще осмеливаешься мне перечить?!!
--
Но...
--
Клон! И дед твой - тоже клон. И кот твой тоже, скорее всего, клон.
--
Клянусь тюбетейкой..., - начал заплетающимся языком оправдываться самоед, но был перебит:
--
И тюбетейка твоя - тоже клон, - ГЗБ был беспощаден, - Я вас, клоньё поганое, за версту чую; вас хлебом не корми - дай на что-нибудь ценное людей сменять. А что ж, ведь правду говорят, что за одного битого клона двух небитых клонов дают? Правда! Так что быть тебе битым. Это во-первых. А во вторых, всякий клон должен совершать поклон, а не то - из дома вон! А, кроме всего прочего, ты, клон, как существо со всех точек зрения бесполезное, подлежишь дематериализации в течение 48 часов. Ну скажи, на что ты годишься? Столько лет жил себе, клонировался, а французский язык не выучил! А у нас ведь вот как говорят: кто французский знает, того дудой одобряют; кто французский не знает, тем жилище кротов украшают. И, заметь, правильно говорят! Да я, образно говоря, готов заткнуть тобой черную дыру, чтоб оттуда не дуло.
--
И не воняло, - поддакнул подслушивающий под дверью секретарь-референт.
В ту же секунду из-за его спины в офис ГЗБ ворвались одиннадцать клонов самоеда, все на одно лицо. Одеты они были так же, как и самоед: в тюбетейках, в голубых джинсах, в кокетливо распахнутых телогрейках на верблюжьем меху, в праздничных портупеях, обсаженных бриллиантами, с пустыми кисетами за поясом и ветром в голове. Клоны лихорадочно стали совершать поклоны и не успокоились до тех пор, пока не устали. ГЗБ всему этому ничуть не удивился. Он сразу же принял решение действовать. Для начала он закурил новую папиросу. Клоны тем временем воспользовались столь неуместной нерасторопностью ГЗБ и рассредоточились по кабинету. Они неуклюже, но с превеликим старанием, взяли друг друга за руки и стали водить хоровод вокруг призадумавшегося курящего ГЗБ. Клоны при этом задушевно пели: Ты наш батюшка, ГЗБ! Полно вшей у тебя в бороде! Хоть не нужен ты нам ни хера, будем петь про тебя до утра! Мудро правишь ты нашей страной. Мы тебя обожаем, родной. Ты наш лидер, наставник и бич. Про тебя нам аукает сыч.
Наконец, ГЗБ решил, что ему следует предпринять. Он корявыми, с первого взгляда, но отточенными до мелочей телодвижениями протиснулся сквозь кольцо хоровода и стрелой бросился к встроенному в стену шкафу. Оттуда мгновенно посыпались на пол пустые бутылки, бесконечные рулоны туалетной бумаги, седла от велосипедов, спичечные коробки, перегорелые чайники, батарейки, новогодние открытки, - в общем, все, что успел наворовать ГЗБ за долгие годы своего мудрого правления в Заумье. Наконец, ГЗБ нашел, что ему нужно. Он извлек из шкафа старый, но вполне еще пригодный, клоноскоп - пирамидальную конструкцию, изготовленную из карандашей Кохинор, обмотанных фольгой. От конструкции тянулись два шнура: один - на конце со штепселем, у другого на конце болталась клизма. Предельно аккуратно ГЗБ вставил штепсель в электрическую розетку, а клизму - небрежно ткнул себе в ухо. Все должно получиться, он не имеет права на осечку. Главное - дышать глубоко и ровно, и тогда все получится... Давненько он не занимался этим лично - что ж, не боги горшки обжигают. Кто кого: холодная расчетливость беспредельных дел мастера или сомнамбулический паразитизм клонов? Времени на размышления не было совсем. Пальцы беззвучно сжимают податливую фольгу. Никого в целом мире - только ГЗБ и клоны... Бросок - передний карандаш клоноскопа впивается в мерзость ближнего клона. Этот уже не опасен... Клон медленно исчезает - сначала кисет и портупея, потом все остальное. Другие клоны ничего не замечают... А может, только делают вид? Рывок, тычок - и от второго клона остается лишь неприятный, еще прижизненный, запах. Этот, кажись, был женщиной - уж очень мягко вошел в него клоноскоп. Самое трудное (кроме ловли за рога безрогого цыгана) - определить пол у клона. Впрочем, это сейчас не играет никакой роли. Третий прыжок ГЗБ - клоноскоп тонко свистит в воздухе и пролетает мимо намеченной жертвы. ГЗБ вместе с прибором рушится на пол. Недобитый клон, видимо, догадавшись о злых намерениях ГЗБ, ласково обнимает его за плечи. НЕТ!!! Только не это! Они не смеют клонировать самого ГЗБ! Это негУМанно, это противоречит волеизъявлению народа! Но это мы еще посмотрим, он еще поборется за свою шкуру. ГЗБ изо всех сил дергает напавшего клона за обе руки. Тот летит через голову Беспредельщика и с грохотом опускается за его спиной. Клоны в недоумении смотрят на все происходящее. Еще есть шанс! Не глядя, ГЗБ шарит рукой и (о, счастье!) натыкается на торчащий из сканоскопа карандаш. Только бы сканоскоп был цел! Холодный пот стекает ручейками по старческому телу ГЗБ. Взмах руки - карандаш насквозь пронзает одного из клонов. ГЗБ моментально вскакивает на ноги. Клоны вытаращились и напряженно соображают. Есть еще несколько секунд, чтоб отдышаться. Взмах руки - тычок, прыжок - удар. Клонов становится все меньше и меньше. Наконец, остается всего один. Это уже не клон, это - настоящий Сено Пожирающий Приговор Рождающий.
ГЗБ отдышался и протянул руку старому боевому другу:
--
Ну, браток, поздравляю. Теперь ты самый настоящий вассал. Можно сказать, второй раз родился. Надо отметить, - ГЗБ свинтил крышку у припрятанной бутылки, налил только себе и со смаком выпил, даже не предложив самоеду, - только у меня к тебе одна просьба: не клонируйся больше никогда, не промышляй этой мерзостью и не ищи себе удела лучшего, чем тот, которого ты заслуживаешь.
--
Почем тебе знать, какой удел я заслуживаю? - самоед был явно обижен. Ему, очевидно, очень нравилось быть клоном.
--
А ты в книгах почитай - там обо всем написано. И про тебя, и про меня, и про Гвидона.
ГЗБ продефилировал в соседний кабинет, в котором вдоль всей стены стоял книжный шкаф. Запыленные корешки томов внушали уважение к их обладателю. Соседствовали книги совершенно различного направления: Съедение хурмы в половине третьего, Как стать гадом. Пособие для начинающих гадов, Как из гада обратно стать приличным человеком. Курс лекций, Непостижимые и весьма поучительные приключения доктора Клеча, рассказанные им самим в изложении С.П. Деревянко, Нравственные основы Идиотизма. Том 2 издание третье, стереотипное, с приложением кратких сведений по агрономии, Азбука для самых маленьких с картинками, Собрание школьных сочинений на тему Почему я ненавижу Бздунов, Апокрифические басни Деда Срамогуба, Цыганский фольклор, Особенности говора Южных областей Заумья и прочие бесценные фолианты. В самом дальнем углу, на самой верхней полке лежала простенькая тоненькая книженция: Про Ум и Неум. Это было как раз то, что искал ГЗБ - древняя книга судеб и предсказаний. Стремянки, чтоб ее достать, нигде не было, поэтому ГЗБ путем простых увещеваний заставил самоеда нагнуться, влез на его невысокие плечи и достал требуемое. Книга почти рассыпалась. Старинные пожелтевшие листы были скреплены суровыми нитками. Некоторых страниц не хватало. ГЗБ передал бесценную рукопись Самоеду, усадил его на тахту и стал смотреть в окно. Зимние пешеходы, прослышав про скользкое место под окнами ГЗБ, собрались большой толпой и образовали очередь, чтоб поскользнуться. Их вскоре разогнал метлой, веником и лопатой одноногий, но зато трехрукий, дворник Максимыч. Новые прохожие, видя неподалеку хмурую фигуру дворника, предпочитали обходить скользкое место. А в это время самоед жадно читал книгу, бережно перелистывая страницу за страницей. Не будем ему мешать. Давайте посмотрим, что делает в это время Гвидон.
Сидя в дремучем лесу на сугробе под поваленной березой, Гвидон размышлял о своей несчастной судьбе. Вокруг него носилась бойкая стайка веселых цыганят. Цыганята его щипали, драли за волосы, кто-то из них хныкал, другой - просился на горшок. Гвидон думал. Вот, скажем, Сено Пожирающий Приговор Рождающий... Почему ГЗБ не отправил его на борьбу с Бздунами, коль скоро он такой положительный? Или Лорда Крабова - кумира молодежи и студентов? Неужели я лучше, чем все они? А может мне все это дано как наказание? Да, это больше похоже на правду... Но наказание за что? За курение в общественном транспорте? Может быть, но вряд ли... За упырство по средам и четвергам? Ох уж нет, не был я упырем никогда и других упырствующих недолюбливал, одного даже предал. Мысли настолько захватили Гвидона, что, несмотря на крики малышни, он заснул. И приснился ему такой сон.
Сидит он поздно ночью в своей московской квартире, чаи гоняет, а, может, в карты с кумом играет - не важно. И вдруг раздается стук в дверь, мерзкий такой стук, противненький: тук-тук, чпок-тук. Гвидон открывает дверь, а там стоит бабуся, старая-престарая (лет двести). Лицо свое не показывает, от квартирного света нос воротит. Одета вся в черное. - Вам кого? - интересуется Гвидон, - Одевайся, рыбынька, - говорит бабушка, - со мной поедешь. - Да куда же, бабушка? Ночь на дворе! - Да уж известно куда, моя ясынька, на Ваганьково поедем, соколик ты мой ненаглядный. - А зачем же на Ваганьково, бабушка? Мне, право, и не надо туда вовсе. - Да уж известно зачем на Ваганьково ездят, голуба; чай, не Нобелевскую премию получать поедем, помирать там будем вместе. - Тетенька, пожалейте! Не хочу, не желаю, не могу!!! Я молод, мне еще жить да жить! - Ну, не хочешь, как хочешь, яхонтовый мой. Пойду погуляю. Жди меня, я к тебе еще раз очень скоро приду... Исчезла бабка, как будто и не было ее. Кум изумляется рассказу Гвидона о старухе, не верит и убежден, что приходил электрик проверять счетчики. Гвидон и сам не верит в случившееся, пытается изо всех сил понять, что бы это могло значить и... просыпается. В холодном поту. Гадком, склизком, вонючем поту.
Понял тогда Гвидон, что сон тот был вещим и что надлежит ему бежать из табора на хлеба вольные. Уразумел Гвидон, что бабушка, пришедшая к нему во сне, - не кто иной как тот упырь, которого он предал (ведь по статистике в мире предательства совершаются каждые тридцать восемь секунд, а из них одна десятая часть заканчивается летальным исходом - и это о чем-то говорит!). А значит, очень скоро тот упырь придет за кровью Гвидона. Все это для Гвидона было очень логично. А что у нас говорит наука? Официальная наука не отрицает теоретической возможности существования упырей, буратин и консьержек, но и не подтверждает, несмотря на многочисленные свидетельства очевидцев. Некоторые же горе-ученые буквально клянутся, что видели, как он, Гвидон, пил пиво с упырями и буратинами в прошлом году на пересечении Нахимовского проспекта и Симферопольского бульвара, что является, конечно же чистейшей выдумкой, инсинуацией, пятнающей доброе имя Гвидона. Единственное, что из сказанного ими верно, так это то, что Гвидон действительно, в самом деле, пил в указанном месте в прошлом году. Но не пиво, а водку и не с упырями и буратинами, а с кумом и его породистым спаниелем. Короче, к чему это я? Ах да: пора мне от сюда делать ноги и чем быстрее, тем лучше.
И прошел день, и еще много дней прошло. Зима упорно не хотела меняться на весну. Загадочная цыганская душа уже не внушала того отвращения, как поначалу. Цыганская еда не казалась такой омерзительной, цыганский менталитет уже не представлялся столь примитивным, а бродяжничество - наоборот, представлялось заманчивым и романтичным. Тем не менее, цыгане по-прежнему относились к Гвидону, мягко говоря, крайне отрицательно. Главным образом за то, что Гвидон периодически соблазнял со скуки цыганских жен. Видно в том уж состояла сладострастная натура Гвидона. Делал он это легко и непринужденно, где ему вздумается - на покосе, на сеновале, у колодца, во время маневров, а один раз - даже на глазах у недоумевающего мужа, за что, правда, был немедленно побит дубинами и посажен на трое суток под замок на хлеб и воду. Теоретически, цыгане уж и сами были нерады компании Гвидона и в глубине души мечтали избавиться от него, но сделать это им не давала природная гордость, впитанная с материнским молоком. И это несмотря на то, что вреда Гвидон доставлял несравнимо больше, чем пользы: ел, не в пример другим, много, работал нехотя, отдыхал подолгу, грязной работы гнушался, авторитетов не признавал, за любое оскорбление грозился пожаловаться в неведомые цыганам Гаагский Международный Суд и Еврокомиссию по Правам Человека, что многоопытных цыган не могло не настораживать. Гвидон же откровенно скучал и ждал момента, чтобы бежать.
На цыганские амбары и овины легла черная безлунная ночь. Потерялся среди бескрайних степей цыганский прикол, давший приют стольким уважаемым и не очень личностям. И никто почти ничего не боялся - всех взял под свое надежное покровительство великий цыганский бог Дерьмуха. За плотным хаотическим нагромождением облаков не было видно ни одной звезды. Собак слышно не было - цыгане не держали собак. Верстовые и дозорные кутались в жупаны от холода. Многие уже спали, а другие - нет. Они мучились мыслью: как бы им побыстрей заснуть, и эта мысль не давала ни сна, ни покою. Третьи сидели вокруг костров с гитарами в руке и горланили одну и ту же песню: Поговори хоть ты со мной, гитара семиструнная.. Других песен цыганскому народу известно не было (из Очей черных они знали только первый куплет). Они пели нестройными голосами и слезы умиления орошали выжженную солнцем бескрайнюю подмосковную степь. Гвидона, впрочем, песня особо не трогала.
Великий воин цыганского народа Карачун-заде уже совершил свой вечерний обход вокруг главного цыганского фетиша - фаллического символа, изображенного на фрагменте древней (а может быть, вечной?) стены, найденном при раскопках древней столицы ухайдоков - Харылы-Пердыхшат. Обход сей совершался скорее по традиции, нежели для защиты всеми любимого тотема от Великого врага всего цыганского народа Хана Куркуля. Кстати, у цыган всё было великим, и это преисполняло их гордостью, граничащей с легкой формой идиотизма.
Казалось, всё способствует побегу Гвидона из табора, и лишь ворованные кони предательски ржали, видно, почувствовав стремный запах, исходящий от напрягшегося Гвидона.
Слепой евнух Эдуард пошел проведать лошадей, подбросить им сена, а заодно и справить малую нужду. Эдуард не был в нашем понимании цыганом (как и большинство в таборе), но таковым себя считал, предпочитая вольную жизнь среди бескрайних подмосковных степей обрыдлому быту московских трущоб, утопающих в нечистотах и разврате. Единственное, о чем он жалел - об отсутствии зрения, мешающем ему ощущать себя полноправным евнухом.
Эдуард с недовольным видом обнюхал и ощупал лошадей, дабы убедиться, что все на месте, подсыпал им сена, ткнул в зубы одной наиболее ретивой кобыле, чтоб не ржала, как резаная, проверил, не напал ли на лошадей сап или какое другое специфическое заболевание, поцеловал любимого скакуна Карачуна-заде и быстренько справил нужду, не расстегивая жупана. Что и говорить, Карачун-заде знал толк в лошадях. Его скакун, хотя и не был самым быстрым в табуне, не был он ни красивым, ни породистым, зато эта старая кляча была всем на удивление плодовита и умела читать мысли своего седока - достоинство, правда, на взгляд Гвидона, сомнительное. Эдуард тем временем попытался оглядеться вокруг, но потом, когда у него это не получилось, вспомнил о своей слепоте. С досады он плюнул и выругался: Эх, колпак-черпак! (Наиболее популярное ругательство среди цыган). Он потоптался на месте, поковырял в носу и, поскольку делать было больше нечего, засеменил по направлению к ближайшему костру.
Нет, бежать пока что рано. Надо дождаться полного успокоения табора, потери бдительности верстовых и дозорных... Торопиться было некуда, и Гвидон постарался вспомнить все, чему его научили цыгане про даосизм. Они исповедовали самую ортодоксальную ветвь даосизма - Путь Телеграфа. Познай Телеграф, - гласило ученье, - с помощью ума, оружия и д*хов. Встань на путь Телетайпной ленты и воскури фимиам благочестия. Объедини себя головой с беспроволочной связью. Низко до земли кланяйся телеграфным столбам. Злые духи будут смущать тебя, обещая прелести неведения Телеграфа и прочие мерзости, но ты посрами их, прибегнув к помощи великого луноликого божества Дерьмухи. Дерьмуха покровительствует чревоугодникам, да и сам большой гастрономический знаток. Поэтому не жмотись, но еженедельно приноси ему в жертву следующую еду: печенье Юбилейное (2 кг), торт Москвичка (1 шт.), конфеты Белочка (сколько угодно, но не меньше 300 гр.), кисель брусничный (чем больше, тем лучше). Остальное - по желанию. Как видим, рацион Дерьмухи состоит в основном из сладостей. Отсюда - его гнилые зубы и сахарный диабет. Жертвоприношения должны приноситься строго в запакованном виде под старинный дуб с 10.00 до 11.30, кроме субботы и воскресенья. Дерьмуха - лживый бог, поэтому доверять ему не следует, но ни в коем случае нельзя допускать, чтобы он прознал про твое недоверие. Иначе - быть беде. Следуй только своим путем. Помогай своим ближним, но за соответствующее вознаграждение. Радуйся развитию текстильной промышленности в стране. Мойся два раза в день без мыла и один раз - с мылом. Помни: друг всегда должен быть сыт. Если он не сыт, значит он не друг. Береги природу (бескорыстно). Ненавидь казачество (беззаветно). Не плюй в колодец (глупо). Не питайся сеном (противно). Соблюдая эти и еще некоторые другие каноны и моральные принципы, можно было словить кайф - попасть в нирвану. А можно и не попасть - кому как повезет.
Тем временем, от дальнего костра отделилась черная точка и начала медленно расти по мере приближения к Гвидону. Гвидон сразу узнал сгорбленный силуэт и корявую походку кузнеца со сложно произносимым именем - Ухпрямпорожебыдал. За плечами у кузнеца на пеньковой тесьме болтался самовар. Основное достоинство кузнеца заключалось в том, что он был знатен, древнего роду: его генеалогическое древо (если он не врет, что представляется вполне вероятным) происходило от праотца всех цыган - Будулая. Наивные цыгане искренне верили ему и не выгоняли из табора за полную профессиональную непригодность: кузнец из него был никакой, он даже не мог отличить горнило от наковальни, а молоток не держался у него в руках по той простой причине, что молоток постоянно перевешивал и кузнец падал. Ухпрямпорожебыдал еще издали заприметил Гвидона. У него не было ни малейшего повода для встречи - просто однажды Гвидон подкрался к нему сзади и решил пошутить, заорав во весь голос: Ты убийца! Что можешь сказать в свое оправдание?!!. Несчастный кузнец после этого случая стал заикаться и путать буквы Н и М. Ну, этот мне не помеха, - прикинул Гвидон, - хотя, конечно, может доложить кому не следует. Но эту попытку всегда можно пресечь.
Гвидон на всякий случай спрятался в сугроб и стал наблюдать за дальнейшими действиями Ухпрямпорожебыдала. Тот окольными путями подошел к колодцу, набрал полное ведро воды и стал жадно пить прямо из ведра, не замечая Гвидона. Затем, обогнув крайнюю кибитку, кузнец подошел к жухляку. Под его тонкой корочкой еще синели свежие постромки, обнажая точеные грани лепила. Жухляк был, вероятно, нужен кузнецу, но красть он не решался - добро было общее, хотя из него можно было бы извлечь более значительную пользу, находись оно в частном пользовании, но об этом знали лишь старики да еще, оказывается, кузнец. Вот ведь как ухватист брат наш кузнец, ишь чего удумал! За лепилом полез, крохобор! - поежился Гвидон от холода. Но кузнец, казалось решил разом опровергнуть все догадки Гвидона. Он не собирался воровать ни жухляк, ни лепило, и об этом вполне можно было догадаться по зловещему выражению лица Ухпрямпорожебыдала; будь Гвидон немного ближе к нему, он бы обязательно все сразу заметил. А не заметил бы, так учуял, что в самоваре за плечами кузнеца плещется керосин. Да-да, тот самый керосин отменного качества, слитый им во время великого похода на Центральный воздухоотсосник Большого круга. Будучи полностью уверенным в целесообразности того, что он делает, кузнец вылил весь керосин из самовара на жухляк и поджег его с первой спички. Гвидон прекрасно понимал, зачем это сделал кузнец, но даже под страхом смертной казни не мог сформулировать словами. Веселые языки пламени дружно заплясали по закурочинам и подгорбылинам. Дружно взялись ярким огнем лепила и треключины. Зашипели и зашкварчали подкрантилы и полукантики. Горела такая ценная вещь!
Кузнец тем временем наломал с близлежащей березы охапку прутиков, скрутил из них пушистый веник и замел за собой все следы, вплоть до своей кибитки, куда он успешно ретировался ползком.
Дозорный с неблагозвучным именем (если произнести его быстро) - Петя Ростов - первым заметил взметнувшийся до верхушек берез пожар. Он сразу решил позвонить в пожарную часть и доложить о случившемся, но сделал это по ему одному ведомой причине не совсем сразу. Кроме всего прочего, когда пожарная машина, наконец-таки, добралась до предместья табора, всего за двести метров до пожара она была остановлена доблестным, но тупым, дозорным бароном Полторастом, которому она чем-то не понравилась, и он решил проверить ее номера на предмет розыска в угоне.
Началась паника нешуточная. Казалось, цыгане либо не знают, что им делать, либо специально создают неразбериху. Бестолочь, короче. Бабы орали как резаные, им густым басом, переходящим в фальцет, вторил евнух Эдуард. Старики безутешно плакали. Кони повырывались из стойла и метались по степи, по кустам, сшибая на ходу зазевавшегося цыгана или его глупую супругу, а не то и обоих за раз. Кто-то пытался сломать замок амбара - то ли чтоб спасти урожай зерна, то ли в своих весьма определенных корыстных целях. Молодой даосский монах-отшельник, уже привыкший ни чему не удивляться, но безвременно сошедший с ума, что-то пытался у всех спросить дельное, даже дать толковый совет, но у него почему-то все время выходило: Это, случаем, не тебя Савелием кликают?. Молодежь выпрыгивала из кибиток в одних портках с самыми ценными пожитками за плечом. Кто-то включил сирену (шуму, что ли ему не хватало?). Ох, горе-то какое! - картаво восклицали старухи, не имея понятия, что именно горит. Да, если и знали бы - не поняли. Знаменитый (но не очень) цыганский акын и сквернослов уселся рядом с пожарищем и стал вдохновляться, сочиняя культовую (в будущем) Песнь о погорельцах и о знаменитом (но не очень) акыне, их спасшем. Трепло Серега уже собрал вокруг себя слушателей и рассказывал, как дело было с самого начала. Ему, как всегда, никто не верил, но все пристально внимали его сплетням. По его версии во всем был виноват великий враг цыганского народа - Хан Куркуль, подославший для поджога трех своих сестер-стерв нелепых. И только детишки были рады происходящему. Они бегали, смеялись, кричали, играли в горелки. Чуть Гвидона из сугроба не откопали...
Момент для побега был самый удачный. Поскольку Гвидон не знал пути, он решил бежать строго на север. Однако вскоре выяснилось, что он не знал, где находится север, равно как и другие стороны света. Тогда он решил полагаться на собственную интуицию, а интуиция подсказывала ему, что прежде всего следует поймать коня. Гвидон с горем пополам поймал некую незадачливую кобылу и впрыгнул ей на хребтину. Эге-гей! Неси меня ретивый конь мой вороной быстрее ветра!, - заорал он что есть духу, и паршивая кляча лениво поплелась в сторону от табора. К счастью, лошадь попалась мудрая, с богатым жизненным опытом; она могла читать мысли наездника, в чем Гвидон имел честь несколько раз убедиться, подавая ей мысленные команды направо, налево и куда прешь, сука!. Это несказанно облегчало управление кобылой, тем паче что никогда до этого Гвидону не приходилось иметь дела с лошадьми. Проковыляв несколько метров, лошадь почему-то встала. Гвидон поднатянул вожжи, стукнул башмаком по крупу и мысленно заорал: Неси меня, мой пегас, во всю прыть в Москву - столицу нашей Родины, порт пяти морей. Кобыла не сдвинулась с места. А ну, пошла, тварь вонючая! - перешел на другой тон наш герой и медленно зарысил прочь...
А чуть-чуть бы и могла доехать. А она чуть-чуть, да не доехала, недохромала. И даже совсем напротив: упала и придавила Гвидону... в общем, кое-что придавила (не подумайте, что ногу). Могу сказать, на какую букву начинается, но не буду - догадайтесь сами. Не оттого ли Гвидон сейчас грустный и идет как-то, я бы сказал, вприсядку? Да, именно оттого. Чего же он, так сказать (и если можно так выразиться), хочет? А ведь все по-прежнему, наш неугомонный герой намерен сотворить лето. И легких способов для этого он не выбирает. И это несмотря на все трудности, с которыми ему пришлось столкнуться. Посинело ухо - ничего, хорошо, что не отвалилось. Наросла щетина - и ладно, не на свадьбу торопится. Поизносилась одежка - и это не беда, кум заштопает. Где глаза поизносились от долгого употребления, очки будут надеты со стальными оправами. Где зубов не досчитается рот, будет ветер свистеть, завывая от ярости, но к стоматологу, хоть убей, Гвидон не пойдет. Очень нужно - платить за собственную боль! Платить за то, чтобы зуб перестал свистеть! Где это видано?!
Цыгане, хоть они и тупые, и невежественные, и скрытные, и недоброжелательные, все же сообщили Гвидону, как ему найти Тверскую-Ямскую-Сумскую-Пердунск*ю улицу. Уж не потому ли, что пригрозил им самым наглым образом прилюдно осквернить всеми любимых идолов? Кто его знает... В любом случае осквернять идолов строго-настрого запрещалось, поскольку последние (идолы, то есть) были всенародно переизбраны для почитания на новый срок.
По дороге Гвидон имел приятность лицезреть некое действо - традиционное заумное шоу. На одной из площадей Города скучились представители всех слоев населения. Посредине площади возвышалась прямоугольная трибуна. На трибуну попеременно взбирались различные личности. Они были ПБОЮЛами. Они всем улыбались, низко кланялись и расшаркивались перед присутствующими. Одни из них добивались признания и одобрения, и тогда народ выкрикивал Да, это ум!, Вот так ум-мужик!, Вот такого ума нам и надо!. Человек на трибуне еще больше улыбался, еще ниже кланялся и благодарно прыгал в толпу, которая его качала и носила на руках. Другие, по неведомым Гвидону критериям, напротив, умом не признавались. И народ свистел, топал ногами и швырял в несчастного ПБОЮЛа чем ни попадя (и чем попадя - тоже), а также кричали: Не, это не ум! Да, видать до ума ему еще далековато!, Его нам не надо!, Вот, сволочь!. После этого ПБОЮЛ, осознавая свою ущербность и невостребованность, переставал улыбаться, выдавливал из себя слезы (как здесь говорят, давал жука) и просил у народа прощение за то, что возомнил себя умом, не являясь таковым на самом деле. По традиции церемония заканчивалась массовым распитием водки, а следовательно - крупным мордобоем. Дело близилось к концу, и Гвидон решил не задерживаться.
Гвидон нашел необходимую улицу, долгожданную помойку и осмотрелся. Помойка как помойка. Даже симпатичная. Ничего зловещего, по крайней мере, она не предвещает. На помойке - надпись фиолетовой гуашью: ГЗБ - дурак. И подпись: Гнев масс народных. Чуть ниже и немного левее другая надпись, очевидно свежая, уже масляной краской: Сами вы все недоноски. Вот разделаюсь с Бздунами, вами займусь, холопское вы отродье. Кроме надписей на мусорном баке красовалась картинка неприличного содержания. Гвидон, разумеется, знал, что это не просто надписи, а официальная стенгазета Заумья. А раз знал, то и, недолго думая, направился к нужному дому.
Подходя к дому, Гвидон обратил вниманье, что сосульки на крыше дома заблестели как-то по-весеннему. Присмотрелся. Глядь, а с сосулек-то - капает бойкая капель, переливаясь всеми цветами радуги. И вообще, на дворе заметно потеплело. Как же он сразу не заметил!
Не станем скрывать, что Гвидон ожидал какого-нибудь чуда. Больше того, он его ждал, чаял, молился на него. Какого именно, Гвидон не знал. Ведь чудеса бывают разнохарактерные: чудо в перьях, чудо в решите, чудо света, чудо-юдо, чудо техники, чудо-мороженое а также мелкие чудеса и причуды (придури), не поддающиеся классификации. И чудо не заставило себя долго ждать. Лишь только Гвидон зашел в подъезд, как перед ним предстало чудо средних размеров (придурь, что ли?). Прямо в упор на Гвидона смотрела настоящая КОНСЬЕРЖКА!!! Выпучив глаза и подперев бока, она своей необъятной грудью закрыла и без того узкий проход. Уподобившись Александру Матросову, она совершала этот подвиг ежедневно, причем по нескольку раз. Нет, она не искала славы, она всего-навсего требовала безропотного подчинения и чистосердечной правдивости. Гвидон не обладал ни тем, ни другим. Более того, он не обладал даже хорошей координацией движений, поэтому нечаянно, по инерции, уперся головой в ее перси.
--
Куда прешь, гад?! Что, жить надоело?!
От неожиданности Гвидон потерял дар речи и даже чуть было не наложил в штаны. Он попытался восстановить дар речи, и это ему в конечном счете удалось, хотя в штаны он все-таки наложил - от чрезмерного умственного напряжения.