Аннотация: Один из моих первых рассказов. Не судите строго, я не волшебник, я только учусь.
Повесть о музыканте.
Иной раз кажется, что музыка имеет совсем не земное происхождение и подарена нам кем-то свыше. Какую гамму чувств способна принести на первый взгляд самая простая, но каким-то образом волшебно сложившаяся мелодия: грусть, меланхолия, даже отчаянье, или, наоборот, лёгкость, счастье, умиление? Может пролиться тяжёлым июльским дождём, а может подуть свежим осенним ветерком и рассыпаться золотистым бисером прямо по мокрому асфальту...и внезапно пропасть, словно и не было ничего, но мы то знаем, что БЫЛО! Нечто высокое, неземное, частичка чуда, внезапно окутавшая нас целиком, каждую клеточку, с головы до ног, но одновременно такая маленькая, что и не разглядишь... То чёрно-белая, то искрится всеми цветами радуги, то горько плачет, то смеётся во всё горло... И, кажется, проходит сквозь до самого сердца, зажигая в нём крохотную свечку и тут же растворяется в хрустальном, серебристом воздухе...
Первый застенчивый звук, за ним следует другой, третий уже сильный, уверенный, величественно шествуя впереди остальных и невозможно думать ни о чём другом, кроме музыки, и мы уже не мы вовсе, а один только слух. Все остальные чувства, признавая свою беспомощность, притупляются, и мы замираем, пытаясь впитать в себя как можно больше волшебных звуков...
Отчаянно, точно из последних сил, ветер рвал первые, лишь слегка пожелтевшие кленовые листья...Сопротивляясь, они возмущённо шуршали, пугая случайных ночных прохожих... Худенькая, совсем промокшая под дождём девушка, опустив непокрытую голову и вся согнувшись, торопливо шагала вдоль сонного проспекта, иногда, как-то совсем по-детски перепрыгивая через попадавшиеся на пути лужи... Круглая жёлтая луна насмешливо глядела сверху, прищурив любопытные глаза и незаметно улыбалась...
Тихо было ночью в большом городе... Как-то слишком непривычно тихо... Словно сказочный волшебник взмахнул своей всемогущей палочкой и всё затихло в ожидании чуда... и только стук каблучков, частые маленькие шажки тянут нас вниз, в этот мрачный город, на мокрый холодный проспект, длинный и насквозь пропахший сигаретным дымом.
Беспокойно бьётся сердце, стучит так часто, что вот-вот не выдержит... Хочется плакать, но слёзы предательски застыли внутри...Солёные, больно жгут грудь и хочется побежать, быстрее и быстрее навстречу холодному ветру, выбиться из сил. Упасть и забыть обо всём, о боли, о страхе, о мокром проспекте и заснувшем городе...
Скользкие железные прутья сплетаются в ажурные узоры, старые морщинистые деревья склонили тяжёлые ветки над журчащей водой. Мирно, тоже в полудрёме, как и всё вокруг, течёт Канал Грибоедова. Свет одинокого фонаря ласково гладит поверхность воды. Тихое прерывистое дыхание чуть слышно в тишине... Замёрзшими руками схватившись за ограду моста, стоит, вся сжавшись от боли и холода, наша маленькая бледная девушка, пустыми глазами уставившись вниз... Как много можно увидеть ТАМ, как живо почувствовать, сейчас, в последний раз, пережить всё заново и закончить... навсегда...
Каждый вечер, когда звёзды несмело зажигались на небе и медленно проплывал мимо последний трамвай, музыкант выходил на почти уже опустевшую площадь, аккуратно доставал свою скрипку, резким порывистым движением поднимал смычок, на мгновение замирал, и как бы преодолев господство тишины, начинал играть. И волшебством наполнялся свежий ночной воздух, стеклянно блестела роса, темнота загоралась причудливыми разноцветными огоньками только что родившейся музыки.
Проходившие мимо замедляли шаг, а порой и замирали в восхищении, широко распахнув глаза, будто ими могли они уловить щемящую сердце мелодию. Кто-то тихо плакал, уставив на музыканта пустой усталый взгляд. Всё плотнее обступали его люди, всё больше народу собиралось на площади. И даже сиротливые городские птицы слетались на соседние крыши и сидели там, не смея подать голоса.
Она никогда не подходила близко. Он не видел её. Распустив длинные русые волосы, садилась лицом к ветру и, обхватив руками тонкие коленки, сладко погружалась в пение скрипки-полуночницы.
Каждую нотку жадно ловила она, каждый, даже самый тихий звук. И будто только для неё играл музыкант...и вся тонула в звучащем серебре, руки дрожали, закрывала глаза, чтобы лучше слышать, как струнка натягивалась внутри и плотно, до боли сжимала бледные пальцы. И снова смотрела в его голубые глаза, опять не могла оторвать взгляд, терялась в его резких движениях и отчаянно мечтала хоть на миг стать его скрипкой, той, что он властно прижимал к плечу, к которой приник сейчас так бесконечно нежно, той, что много лет была рядом с ним, и в горе, и в радость, той, которую он боготворил, той, без которой жизнь его теряла смысл...
Так проходила тёмная ночь, и вот, последний взмах ресниц, последний глубокий вздох, последний раз взлетает смычок и...кончено!...Ещё пару минут стоял он, опустив уставшую скрипку и спрятав прекрасные глаза за чёрными бархатными ресницами, затем медленно поднимал голову, и, посмотрев, не потухли ли звёзды на небе, не спеша укладывал скрипку в обшитый велюром футляр, осторожно вешал его на плечо и исчезал за перекрёстком, будто растворившись в раннем утреннем тумане.
И вечер за вечером проводила она на площади, слушая игру музыканта. Как в последний раз отдавалась пленяющим звукам, словно впервые удивлялась неожиданным кричащим ноткам, плавным переходам, ярким финалам. И даже холодный весенний дождь, только проснувшийся от зимней спячки, и бесстыжий ветер, шутя задиравший первые юбки, не могли её испугать. Ещё до рассвета уходил он за перекрёсток, но она никогда не следовала за ним. Белыми ладошками касалась холодных камней, будто прощаясь на всякий случай, до боли глядела в туманную пустоту, туда, куда каждый раз уходил он. И как хотелось ей броситься за ним, догнать, схватить за сильную красивую руку, но неведомая сила не давала сдвинуться с места...
Всё меньше звёзд зажигалось на небе с каждым днём, всё светлее становились ночи. Разводили и сводили мосты, громче кричали голодные морские чайки. Как во сне пролетели тёплые летние деньки и вот уже пожелтели первые кленовые листья и озорно раскачивались на ветках .
Как-то необыкновенно низко весели тучи в тот ранний октябрьский вечер. Вот-вот застрянут на крышах и растают прямо там, пролившись холодным дождём прямо на головы пешеходам. Уютно устроившись под большим дедовским зонтом, наша девушка терпеливо ждала ночного музыканта. Постепенно собирались преданные слушатели. Переминались с ноги на ногу, кутались в пушистые шарфы, наперебой делились последними новостями. "Уедет!", - громко сказал невысокий пожилой мужчина в широкой серой шляпе, пожалуй, слишком большой для его маленького роста. "Уедет скоро, нечем будет занять вечер. Ничего, зимой и так не будешь часами стоять на морозе. Радио включим." "Как уедет?" - широко раскрыла глаза худощавая женщина в светлом бежевом пальто рядом с ним, "Куда?". "Иж ты, невидаль какая? Чему удивляться-то? Не первый уж уезжает! Пригласили играть во французской опере. Будет жить в Париже. Гулять по Мон-Мартру. Радовать тамошних ароматных барышень своим неслыханным талантом!"
Резкой болью откликнулись обрывки разговора в сердце девушки. Уедет. Значит, уедет. Париж. Опера. Мон-Мартр. Маленькие изящные француженки окружают его, звонко кричат что-то на своём языке, громко хлопают в ладоши, касаются его кашемирового пиджака. Отчаянной решимостью наполнялось сердце, мурашки ползли по рукам от самых кончиков пальцев...
Он появился очень поздно, многие не дождавшись, уже ушли в свои остывшие дома, сердито шагая по каменной мостовой. Она не помнила, что он играл этой ночью, кому улыбался, о чём говорил. Всё расплывалось от слёз, больно жгло внутри. И в то же время, спокойствие придавала странная решимость и необыкновенная смелость.
Как только последний звук упал на камни и звонко разбился вдребезги, и люди не спеша начали расходиться, наша девушка встала со скамейки и твёрдой поступью зашагала к музыканту. Яркий огонь горел в её больших зелёных глазах, руки сжаты в кулачки, спутанные сырые волосы ровными прядями ложились на мокрое осеннее пальто. Высоко закинула голову, плотно сжала обветрившиеся губы. Никогда не была к нему так близко и от этого становилась ещё смелее. Сама не зная, что должна сейчас сказать, решительно двигалась вперёд.
Музыкант, немного замешкавшись с футляром, явственно чувствовал чей-то пристальный взгляд. Бережно спрятав скрипку, он тут же поднял глаза. Прелестнейшее создание пристально смотрело на него грустным, просящим взглядом. И не успел музыкант сказать что-то, девушка сделала ещё шаг вперёд и, кажется, сама испугавшись того, как близко оказалась, смущённо произнесла: "Возьми меня с собой!". Музыкант молчал. Тогда она сказала уже увереннее и громче: "Возьми меня с собой в Париж!". Снова тишина в ответ. И слёзы из глаз и снова и снова она повторяла: "Возьми меня с собой! Возьми меня!". Он так ничего ей и не ответил, словно лишь музыку могли услышать его уши. Холодно отвернулся от неё и медленно пошёл прочь. Она не побежала за ним, в отчаянье опустилась на мокрые чёрные камни и рыдала, рыдала, рыдала....И вдруг поднялась, дрожащей ладонью откинула волосы с заплаканного лица и быстро пошла вдоль по большому одинокому проспекту...
Капли дождя скатывались по щекам и падали прямо в воду. Промокшее пальто уже лежало на асфальте, с трудом двигались замёрзшие ноги. Посмотрела на последние звёзды, потом резко зажмурилась и прыгнула вниз...
Яркие парижские фонари осветили музыканту путь к славе. Но всё же иногда выходил он со скрипкой к Гранд Опера, собирая немало людей... И лишь только смычок касался натянутых до предела струн, самая яркая звезда загоралась на ночном небе. Гордо глядела свысока, и даже тучи не смели закрыть её в эти минуты...