Аннотация: 1. Папа и моё детство. 2. Как я стал историком. 3. Моя научная карьера. 4. Смена профессии. 5. Судьба исторической науки в Украине. 6. Бюрократический паразитизм и отечественная история. 7. Украинская историческая наука перед выбором.
РЕКВИЕМ ПО ИСТОРИИ
1. Папа и моё детство.
2. Как я стал историком.
3. Моя научная карьера.
4. Смена профессии.
5. Судьба исторической науки в Украине.
6. Бюрократический паразитизм и отечественная история.
7. Украинская историческая наука перед выбором.
1. Историком я стал случайно. Всё детство хотелось быть моряком, как мой дед по папиной линии. Месяцы летних каникул мы проводили с отцом на песчано-виноградных сотках нашего родового "имения" в селе Старая Збурьевка на Херсонщине, в романтической Мекке его юности - изумительной Одессе, в Крыму, где в годы революции и в Отечественную воевал наш дед Яков. Я знал и любил воду, днями не вылезал из смоленого каючка, плавал и удил рыбу, нырял за раками, охотился в камышах на диких уток с самодельным луком из вербы. И рядом со мной - в лодке, в воде, на песке или камнях дикого пляжа всегда был папа. На берегу мы тоже не расставались. В паузах между путешествиями по днепровским плавням - в тени бабушкиного виноградника, а в полуденную жару на глиняном холодном полу украинской хаты, крытой камышом, друг подле друга мы упоённо занимались каждый своим делом. Я читал - А. Грина, К. Паустовского, А Куприна, Р. Стивенсона, В. Скотта, В. Ключевского.... А папа - профессиональную литературу и тут же что-то записывал, печатал на машинке.
В детстве у меня было мало товарищей и совсем не было друзей. Не потому, что я был маленьким калекой (с двух лет до второго класса проходил на костылях) и мне не было места в подвижных играх здоровых детей. Дело не в том, что, лишённый возможности нормально передвигаться, я познавал мир, путешествуя на могучих плечах своего отца. Даже если бы мои ноги были здоровы, у меня не было бы потребности в других друзьях. Зачем они мне, если у меня был Он?
За всё детство я так и не ощутил себя обделённым жизнью или обиженным судьбой. У меня не было комплексов больного ребёнка. Я не завидовал играющим и скачущим во дворе детям. Я тоже играл и скакал - вместе с отцом. Мы ходили в институтский спортзал, и там он часами играл со мной в бадминтон, в настольный теннис, в баскетбол. Представьте себе полон зал весёлой спортивной молодёжи, а в углу возле сидящего на гимнастической скамье малыша суетится красивый энергичный мужчина, подавая мяч или волан так, чтобы тот мог достать его, не вставая и не нагружая больную ногу. Чуть позже он научил меня с одним костылём под мышкой играть, держа ракетку или мяч в свободной от другого костыля руке. Пообвыкнув, я порхал по спортзалу, догоняя посланные мне подачи и наполняя гулкое пространство спортивного храма скрипом и топотом своей третьей деревянной ноги.
Когда я выздоровел, он помог мне найти своё место в настоящем спорте.
На пляже со спины к нам с ним обращались: "мальчики" или "парни". Даже когда ему было 60. Довоенный чемпион Одессы по прыжкам и бегу, он каждый день по утрам делал зарядку в парке, а, ослепнув, ощупью пробирался на балкон или к окну квартиры и там у подоконника упорно творил привычную молитву своему тренированному телу. В последние годы, омрачённые слепотой, когда я выводил его на прогулку в парк, мы, держась друг за друга, бегали трусцой, а потом он делал свой комплекс упражнений, придерживаясь одной рукой за дерево, а я рядом разминался по-своему.
2. Вплоть до самого выпускного школьного вечера я не расставался с мечтой о морской карьере. Но как-то так само собой получилось, что через пару дней после получения аттестата мы уехали с отцом в Збурьевку, и там он два месяца готовил меня к поступлению на истфак. Не было ни рыбалок, ни романтических вечерних гулек с девчатами, ни путешествий в плавнях, ни тренировок. Были книги, конспекты и беседы об истории нашей Родины - с рассвета и до заката. Ещё было парное молоко, мёд, арбузы и полчаса на купание - утром после зарядки, днём перед обедом и вечером перед сном. Я заработал на вступительных экзаменах 19 баллов (сочинение - "4", остальные экзамены - "5") и, имея семь троек в аттестате, стал студентом исторического факультета Донецкого государственного университета, пройдя по конкурсу экзаменов, а не по конкурсу родителей.
Это лето стало переломным в моей судьбе. Я познал чудо свободного умственного труда, неведомое по школе и из дремучего троечника и лоботряса-спортсмена - любимца физруков и непременного участника сборных команд по всем видам спорта от лёгкой атлетики до борьбы - стал трудоголиком.
3. Отец пальцем не пошевелил, чтобы помочь мне поступить в аспирантуру. После того, как государственная экзаменационная комиссия оценила мою дипломную работу на "4" - за недостаточное использование наследия классиков марксизма-ленинизма и представление комиссии не 1-го, а лишь 2-го экземпляра её машинописного текста, администрация факультета отказала мне в соответствующей рекомендации. То, что 1-й экземпляр в это время лежал в столичной редакции, где готовилась к изданию солидная историософская монография, авторство одной из трёх глав которой принадлежало студенту, ни комиссию, ни факультетское начальство не смутило. Как и наличие у меня самостоятельной публикации в научном журнале. Представлять дипломные работы непременно в отпечатанном виде на самом деле тогда никто от нас не требовал. Абсолютное большинство моих сокурсников подали их в рукописях, и ни в одном из случаев кроме моего это не стало причиной снижения оценки. Но если придраться больше не к чему, а притормозить на старте сына строптивого историка необходимо, сойдёт и такой повод.
Я не очень огорчился подножкой на старте научной карьеры. Отец воспитал мои борцовские качества задолго до того, как привёл тренироваться в борцовский зал. Отлучённый от науки, я попал по распределению в школу, где с удовольствием учительствовал 16 лет. Я учил своих учеников думать самостоятельно, а не пересказывать учебник. На моих уроках не было неправильных мнений, а лишь неубедительно аргументированные. Как на папиных семинарах. Он сформировал моё отношение к учительской профессии, как к служению обществу - культурной миссии, просветительскому долгу интеллигентного человека.
Не прибегая к блатной алхимии, заработав школьный стаж, я прикрепился к кафедре Саратовского университета (где меня помнили по докладу на Всесоюзной научной студенческой конференции 1978 года) в качестве соискателя и там написал диссертацию о дворянских революционерах. Моим научным руководителем был мудрый и добрый И.В. Порох. А отец - безжалостно справедливым и въедливым оппонентом. И редактором, учившим ощущать вкус и вес умного Русского Слова. Как полезно для нравственного здоровья в самой гуще брежневского "застоя" жить мыслями в виртуальном мире кристаллической честности, искренности и высочайшего патриотизма декабристов и людей их круга! От скольких житейских соблазнов и глупостей предохранило мою душу пребывание в духовном космосе, насыщенном памятью об этих замечательных людях. Путёвку в светлый мир декабристов и Пушкина я получил от своего отца. И если неумолимое время заставило меня в апогее научно-педагогической карьеры изменить профессии историка, навыки профессионального мышления остались со мной. Они до сих пор помогают переживать смутные времена трагических перемен в моём Отечестве.
4. В середине 90-х годов теперь уже прошлого ХХ века для нашей семьи настали тяжкие времена. Проработав четыре года в системе просвещения "незалежной" Украины, я постепенно растерял все надежды на продолжение курса реформ, начатого в годы "перестройки". Осточертело быть беспомощным свидетелем националистической инквизиции гуманистической педагогики. Обнищавшие родители, ослепший отец, незаслуженно оболганный и оскорблённый руководством университета и коллегами после 50 лет самоотверженного труда, необходимость ради выживания сменить любимую профессию и дело всей жизни на тупое зарабатывание денег любой ценой, словом, адаптация к реалиям дикого капитализма - всё это было непривычно и унизительно. Напрашивался вывод - неудачник. И вопросы вроде: зачем жил и ради чего работал все эти годы? Но прогулочные беседы с ослепшим отцом возвращали внутреннее равновесие и оптимистическое умонастроение. Мы вместе пришли к выводу, что происходящее с нашей страной и с нами - справедливая и заслуженная цена искупления греха коммунизма и, поэтому, принимать новые времена нужно с достоинством и пониманием исторической перспективы.
Отец не воспринял мой уход в бизнес, как измену профессии. Он предчувствовал, что, заработав на кусок хлеба и приобретя некоторую экономическую самостоятельность, я ещё вернусь к занятиям историей. И не ошибся. Он успел перед смертью прослушать читанные ему мною и мамой главы моей книги об истории нашей с ним Украины в новейшее время (1991 - 2001), благословить её и даже подержать в руках.
5. Заканчивается первый год жизни без отца. Всё это время мне было без него очень неуютно. И хотя я давно уже живу собственной взрослой жизнью, существование его где-то рядом - пусть немощного, слепого, но неизменно мудрого и непоколебимого в своих идеалах давало ощущение очень важного тыла и основы жизненного самостояния.
Я никогда не представлял себе его вне профессии - просто, как человека. Он был и для меня, и для других, прежде всего Историком. Поэтому в памяти образ отца неразделим с содержанием наших бесед о судьбах профессии.
Украинская историческая наука зародилась в атмосфере светской духовности российских университетов XVIII века. С тех пор и по сей день, она несёт в себе генетические признаки имперской чиновной ментальности:
• "державоцентристскую" привычку рассматривать государство в качестве высшей цели и главной историко-культурной ценности всего общества;
• ограниченность спектра исследовательской тематики апологетическими государственными заказами, направленными на мотивацию бюрократических глупостей или оправдание властных мерзостей, на сообщение им свойств исторической необходимости, на пропаганду политических проектов руководства и одурачивание подданных фальшивой видимостью исторической обречённости их холопского статуса;
• пренебрежение гражданскими ценностями;
• холуйство перед начальством, проявляющееся даже в архитектуре дидактического процесса;
• политическую заангажированность и недобросовестную пристрастность в интерпретации исторических фактов.
Националистически ориентированные украинские историки, обожающие сетовать на травмы, причинённые украинской культуре имперским прошлым, похоже, не только не спешат расстаться с подобными атавизмами, но и вовсе не ощущают их неудобств. Зато за годы "незалежности" они обогатили этот ассортимент масштабной и бесстыдной коррупцией всей системы академической науки и просвещения.
В СССР коррупция была уделом сравнительно немногочисленных пройдох и авантюристов, нередко подстрахованных кумовским административным ресурсом. Размеры государственных окладов профессорско-преподавательского состава академических институтов и учебных заведений были достаточными для вполне обеспеченного по советским меркам существования их обладателей. Имелось немало дополнительных легальных возможностей наращивания благосостояния советской интеллигенции. Система государственного контроля исполнения законов делала "левые" доходы предприятием чрезвычайно рискованным и поэтому нераспространённым в среде трусоватых работников умственного труда.
В "независимой" Украине места для бескорыстных учёных и педагогов не осталось. Свирепая жадность украинского чиновника отлучила от бюджета науку и просвещение. Националистическая "пыхастость" и азарт "державотворення" не позволили новым правителям Украины признаться в скандальной неспособности финансировать науку и просвещение и снять с себя ответственность за их будущее. Противоречие между желанием иметь штатных учёных и педагогов (солидные атрибуты зрелой государственности) и нежеланием их содержать за счёт казны хозяева страны разрешили "диалектически": интеллигенцию благословили на "кормление" со своих воспитанников, учащихся, студентов и аспирантов. Верховный призыв: "воруют все!" был адекватно понят обитателями академий, вузов и школ и с соответствующей поправкой - "и делятся с начальством" - принят, как руководство к действию и индульгенция. Диссиденты, не согласные с такой реформой очутились перед сплочённым фронтом коррумпированной посредственности, опирающейся на незыблемые тылы чиновничьего класса. Что они могли ему противопоставить кроме личной честности, искренности и профессионализма? Проиграв битву за науку и просвещение, они покинули поле боя, превратившееся с тех пор в заповедник коррупции.
Исход последних интеллектуалов произошёл незаметно и уже мало, чем мог повредить науке и просвещению. Подспудное вытеснение непокладистых умников началось ещё при Советской власти, и теперь наступил лишь закономерный финал. С их уходом угасли и прежде редкие искры свежей мысли. Украина никогда не была богата историками, интеллектуальные масштабы которых были бы сопоставимы с научными феноменами таких российских учёных, как, например, Е.В. Анисимов, М.Я. Геллер, А.Я. Гуревич, А.А. Зимин, Л.В. Милов, Н.И. Павленко, В.Т. Пашуто, Б.Ф. Поршнев, В.В. Седов, А.М. Сахаров, Л.В. Черепнин. Ещё в советские времёна таланты мигрировали из густо поросшей кумовством и догматическим дубоголовием Украины в университеты соседних братских республик - России, Белоруссии, Прибалтики, где сохранилось больше пережитков дореволюционной интеллигентской "порядочности", академической добросовестности и свободомыслия.
После националистической реинкарнации украинского государства косноязыкая ординарная скука заполонила лекционные залы и аудитории. Из лабораторий творческой мысли вузовские семинары превратились в конкурсы декламаторов серых учебников и убогих лекций. Школьные уроки истории стали нудным каталогом деяний агрессивных князей, вороватых гетманов и неудачников-президентов. Пропали авторы, способные живо и увлекательно писать и говорить о нашей истории не только на "державной мове", но вообще - на каком бы то ни было человеческом языке. С исчезновением жанра исторической публицистики рвутся последние связи между научной мыслью и общественным мнением.
Искусственные прививки передовой зарубежной исторической мысли не спасают ситуации. Творчество блестящего О. Прицака (при всём его этническом "украинстве") на общем фоне доморощенной исторической графомании выглядит явлением инородным, лишённым генетических связей с эндемичной духовной культурой. Оставаясь зарубежной экзотикой, оно лишь подчёркивает безнадёжное ничтожество культуры официального исторического мышления. Культуртрегерские интервенции учёных варягов, при всей их добросовестности, не более чем красивая заплата из модной импортной ткани на ветхом полотне фальшивой декорации этнического имиджа власти.
Каковы последствия исхода интеллектуальных нонконформистов из науки и просвещения?
Значит ли, что теперь они очутились на обочине отечественной духовной культуры?
В Украине начала XXI века административным контролем и регулированием охвачена уже далеко не вся духовная культура, а лишь её отдельные, порою масштабные сегменты. И хотя в профанном общественном мнении авторитет государства всё ещё велик, "большевистскую" монополию на истину оно утратило безвозвратно. Развитие информационной культуры на основе средств электронной коммуникации, привыкание населения к самостоятельному мышлению, прогрессивная журналистика, опыт политической оппозиционности, накапливаемый активными гражданскими силами, умножают идейную неоднородность общества и формируют устойчивое пространство протестной мысли. Коррупция и идиотизм власти растворяют остатки доверия к ней во всех слоях общества.
В современной Украине уже нет всеобщего харизматического духовного центра, извергающего абсолютные истины. Пожилая часть населения страны по советской привычке строго отождествлявшая источники культуры и духовности с государственностью вымирает (стараниями самого государства). Сознание людей среднего возраста безнадёжно "испорчено" перестроечным плюрализмом. А молодёжь вообще не признаёт иных авторитетов, кроме авторитета денег, позволяющих не только жить, но и думать как угодно. Поэтому наши современники по-разному и очень неоднозначно решают для себя вопрос: что полагать центром, а что периферией духовной жизни. Тут все зависит от точки отсчёта и избранной системы координат. Можно определять принадлежность к "центру" обладанием продажными учёными титулами, административными должностями и фальшивыми званиями, которыми административная "элита" ещё с брежневских времён любит украшать друг друга. А можно, признав очевидную множественность очагов независимой творческой мысли, по своему вкусу искать среди них источники собственных идеалов и персональных истин. Ведь в эпоху рынка люди читают то, что они могут купить за свои деньги, а не то, что порекомендует куратор из отдела пропаганды и агитации. И мнения их зависят от качества полученного образования и от доступности и разнообразия информационных источников, которые теперь тоже товар.
6. Отец никогда не делил историческую науку на "украинскую" и "российскую". У него была одна Родина - Советский Союз - с единой общей судьбой. Это не мешало ему понимать разницу в уровнях развития культуры отечественных этносов. Но для него эта "разница" никогда не была противоречивой. Он нисколько не упрощал и не идеализировал в духе плакатной "дружбы народов" взаимоотношений соотечественников, шагнувших в социализм - одни, как прибалты, из недоразвитого капитализма, другие, как туркмены или таёжные сибирские народы, чуть ли не из каменного века. Он не только знал и подводные течения, и трещины в огромном теле нашего Общего Дома, но и, как историк, понимал их происхождение. В его сознании последовательного интернационалиста этнические различия не разъединяли, а сближали людей, делая их непохожими и поэтому интересными друг другу. Единственной непримиримой разницей между всеми людьми он считал отношение к труду: одни создают материальные и духовные блага сами, а другие - присваивают созданное чужим трудом. Союз труженика и паразита, по его мнению, всегда был фальшивым, противоестественным и недолговечным. Отсюда же была и его органическая непримиримость к бюрократии всех сортов и оттенков. Человек, занимающийся организацией чужого труда и перераспределением его плодов, редко способен удержаться от соблазна присвоить себе непропорционально большую долю общего богатства. Поэтому он нуждается в строгом постоянном контроле. И если такого контроля нет, если во главе общества оказывается не хозяин, а "администратор", оно, рано или поздно, обречено на паразитическое вырождение и гибель. Рассуждая таким образом, мы пришли к выводу, что проблема бюрократического паразитизма и его роль в отечественной истории чрезвычайно мало изучена и ещё только ждёт своих исследователей.
Всю жизнь отец вёл непримиримую борьбу с бюрократическим произволом и коррупцией. Конструктивная оппозиция была обычной формой его взаимоотношений с администрацией. В советские времена номенклатура поддерживала у населения иллюзию борьбы со злоупотреблениями властью. На этом фоне антибюрократическая оппозиционность отца формально не противоречила коммунистической пропаганде и даже работала на неё. Поэтому его терпели, обходя слишком острые углы не в меру правильного коммуниста. Когда же чиновники ощутили себя способными править без помощи коммунистической утопии, неугомонного "протестанта" вышвырнули на пенсию, чтобы не путался под ногами и не подавал молодёжи опасного примера гражданской оппозиционности.
7. В начале XXI века отечественная историческая наука очутилась на распутье перед выбором направления дальнейшего движения и в ожидании новой движущей силы.
Более двух столетий наши историки различали в прошлом единственного героя - Государство и ему посвящали всё своё внимание. Судьбы иных субъектов исторического процесса - классов, сословий, профессиональных групп, этносов и, наконец, личностей - их волновали лишь в той мере, в какой те участвовали в державотворчестве. Как "вещи в себе" они были не интересны исследователям. Деяния наших предков осмысливались и оценивались в зависимости от того, каким был их вклад в строительство государства, его развитие и упрочение. Государство, монопольно владея системой общественного просвещения и через цензуру жёстко управляя средствами массовой информации, искусственно формировало гипертрофированное представление о собственной исторической роли и культурной миссии. Никаких альтернатив державоцентристской парадигме в исторической науке не допускалось.
Решительно подавляя все проявления гражданских свобод и инициатив, как враждебных самому духу государственности, власти нашей страны на протяжении как минимум трёх веков последовательно и неуклонно лишали общество внутренних источников критического мышления, гражданского самосознания и креативной энергии, превращая его членов в безынициативных послушных рабов чиновной воли. Лишившись оппонента в лице гражданского общества, взаимодействие с которым порождает эволюционную энергию всей социально-культурной системы, государство обрекло на стагнацию, гниение и, в конце концов, гибель и самоё себя, и раздавленное собой общество.
Любым переменам в общественной жизни предшествуют изменения в общественном сознании. Нормы и законы жизни гражданского общества не могут быть импортированы извне. Они возникают изнутри - из нового качества отношений между соотечественниками. Трудно переоценить роль исторической науки и педагогики в воспитании носителей гражданского самосознания и гражданских общественных отношений.
Перед отечественной исторической наукой стоит задача отыскания и осмысления в нашем прошлом корней и традиций гражданской мысли и гражданского действия. Движущей силой такого поиска вряд ли станет украинское государство. Распространение среди населения опыта гражданской культуры чревато преодолением тотальной монополии чиновника и превращения его из хозяина страны в слугу народа. Поэтому источники новых исследовательских импульсов нужно искать в среде независимой от державы гражданской мысли, следы которой уже сегодня можно отыскать и в Интернете, и на рынке бумажных носителей информации.
Современная цивилизация подарила нам небывалые технические и экономические возможности для создания независимого от государства поля альтернативной исторической мысли.
Электронные коммуникации позволяют с помощью вездесущего и неподконтрольного никому Интернета наладить общение независимых мыслителей и обеспечить их доступом к самому широкому спектру отечественных и зарубежных исторических источников и библиотек. Что ещё нужно для развития научной мысли? - Воля к Истине и Время, свободное от поисков хлеба насущного. Первое - функция воспитания. Второе - следствие экономического успеха, доступного всякому трудолюбию и умению распоряжаться своим временем.
Будущее Украины зависит от того, сколь успешно и быстро её население избавится от тирании бюрократии и из холопов державы превратится в граждан. Это будет сопровождаться переменами в общественном сознании, а, следовательно, и в исторической науке, и в педагогике. В гражданском обществе наука и просвещение перейдут из-под контроля чиновника в сферу непосредственного управления компетентными представителями общественности. И когда новые герои нашего времени задумаются о путях и векторах эволюции общества им придётся заглянуть в прошлое, чтобы получить правдивый ответ на вопрос: "как мы дошли до такой жизни?". Тогда-то и сформируется новый социальный заказ исторической науке, а с ним и новый стимул исследовательского поиска.
Может быть тогда соотечественники, пусть с запозданием, оценят по достоинству скромный подвиг умственного и нравственного труда, совершённый теми нашими предками, которые, как мой отец, сумели сохранить в чистоте и донести до нас сквозь годы коммунистического догматизма и лживого единомыслия традиции гуманистического просветительства, культуру добросовестного исторического мышления и опыт личного гражданского противостояния чиновничьей чуме.