Mirrinminttu. Великое Дело короля Генри

Mirrinminttu : другие произведения.

Великое Дело короля Генри

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Комментарии: 3, последний от 28/12/2014. © Copyright Mirrinminttu Размещен: 22/02/2013, изменен: 09/09/2013. 319k. Статистика. Эссе: История		Ваша оценка:
Аннотация: Грешен ли человек, почувствовавший потребность начать жизнь с чистого листа? Плох ли тот король, который принимает жесткие решение ради высшего блага? Генриха VIII помнят, по большей части, по его многочисленным бракам. Но многие ли помнят, что именно он дал посыл движению Реформации и основал англиканскую церковь, усилил парламентское правление, увеличив количество представителей парламента и расширив их привилегии. Это он построил систему сильной монархии, через которую начало формироваться чувство национального самосознания англичан и стал первым английским монархом, авторизовавшим перевод Библии на английский язык.

Великое Дело короля Генри
1.
Невеселые размышления

В 1516 году Генри VIII твердо верил в то, что у него еще будет сын и наследник. В 1520-м он уже знал, что наследника не будет - во всяком случае, легального, от жены Екатерины. В 1525 он всерьез задумался о том, что значит для него и для его королевства отсутствие преемника. В 1527 году он решил действовать. Сын, собственно, был, Генри Фитцрой, но он был бастардом. Был и легальный ребенок, очень одаренная и горячо любимая дочь Мэри, но она не была сыном. Этот король, оставшийся в истории известным жесткими решениями, проявил в отношении своих детей странную нерешительность. Сына он был готов сделать королем Ирландии, но не признать его своим легальным сыном. Мэри он обожал, он ею гордился, но не решался назвать ее своей преемницей.

Легитимация незаконных детей не была невозможной, но Генри еще помнил, как прятался с матерью в Тауэре, когда его отец бился с Перкинсом Варбеком. Слишком рискованным мероприятием было объявление наследником того, чьи права на трон были сомнительны. Что касается дочери, то единственным известным в Англии прецедентом была попытка передать трон "императрице Мод", и дело закончилось многолетней гражданской войной.

Жена на Генри обижалась: для нее наследование короны женщиной было делом естественным. И ее мать, Изабелла, и ее сестра, Хуана, унаследовали свои короны совершенно спокойно. Ну, в случае Хуаны - не совсем спокойно, ее права пытались вырвать из ее рук сначала любимый супруг, а затем - любимый папаша, но тем не менее... Екатерина ревниво следила за тем, чтобы Мэри имела лучший двор и лучших советников, чем Фитцрой. И она совсем не была счастлива, когда ее муж вдруг решил сделать своего бастарда королем Ирландии. Проект, конечно, провалился, англичане не хотели в стране двух королей, но само направление мысли мужа Екатерину обеспокоило.

К тому же, король влюбился, и к новому году 1527 его возлюбленная, наконец, допустила короля к своей персоне, в обмен на твердое обещание сделать ее королевой. Он был готов и к новой женитьбе, и к новой жизни, которую эта женитьба перед ним открывала. Ему было 36 лет, и он хотел сына. Екатерине было уже 42 года, и в 35 лет у нее наступила менопауза. Она не обращала внимания на похождения мужа на стороне: занималась самолично образованием дочери по рекомендациям ученых мужей, продолжала заниматься своим образованием, становилась мудрее, хладнокровнее.

Ее устраивали те отношения с Генри, которые у них были, отношения супругов, проживших вместе 18 лет. Когда они были вместе, они спали, охотились, танцевали, принимали гостей, участвовали в церемониях вместе. А вместе они бывали очень часто. До самой смерти Генри предпочитал те рубашки, которые шила ему Екатерина, а потом строгую имитацию их. Что он делал, когда был один со своим двором, ее интересовало постольку поскольку. Она знала об Анне Болейн, но у нее эта женщина сама по себе эмоций не вызывала. Вот то, что ее супруг вдруг перестал появляться в ее покоях, было делом более серьезным.

Наверное, Екатерина не сразу заметила, как сильно изменился ее муж. Это случается с парами, женатыми много лет. В случае Екатерины, ситуация усугублялась разницей в возрасте. Генри был мальчишкой десяти лет от роду, когда сопровождал невесту брата в Лондон на венчание, и потом танцевал на ее свадьбе, сбросив кафтан, что по строгому этикету двора новой династии было равнозначно вообще появлению с обнаженным торсом. Мальчишка, что с него взять...

Семь тяжелых лет после смерти Артура Екатерина Генри практически не видела, хотя они жили при одном дворе. Король Генрих VII то манил вдову старшего сына перспективами, то холодно отодвигал в самый дальний угол прозябать. Екатерина была слишком занята борьбой за сохранение своего достоинства, чтобы всерьез думать о Генри, хотя он теоретически был уже с ней обручен. К тому же, с 1507 года она была объявлена официальным представителем Испании при дворе Генриха VII, и с таким королем Испании, как ее батюшка Фердинанд, должность эта синекурой не была.

Когда они поженились в 1509 году, Генри было 18, а ей 26, и довольно долго они просто торопились брать реванш за все те годы, которые Генрих VII отказывал им в праве быть просто веселыми молодыми людьми. Турниры, балы, праздники, популярность... Не очень омрачил их счастье даже случай с первой беременностью Екатерины, хотя, вероятнее всего, тогда-то и получили начало последующие проблемы. Дело в том, что Екатерина превращалась из ребенка в девушку, когда ее знаменитая мать несколько окаменела под ударами судьбы: слишком много смертей, слишком много разбитых надежд и планов. Изабелла сменила блестящие наряды на монашеский балахон, отдалилась от мужа, и все глубже уходила в религию. Все это время Екатерина была при ней. Очевидно, никто не озаботился обучить принцессу элементарным знаниям женской анатомии. Первый же ее брак стал травмой, после которой Екатерине меньше всего хотелось думать "об этой" стороне жизни.

Нет-нет, навряд ли Артур был импотентом, как его потом ославили. Были вполне определенные доказательства, что молодожены довольно успешно провели первую брачную ночь, и что Артур был в восторге от того, что у него есть жена. И болезненным инвалидом он не был, просто отец запрещал сыновьям участвовать в опасных спортивных играх, памятуя о хрупкости новой династии. Но брак с Артуром был для Екатерины настолько коротким, а последствия этого брака настолько омрачившими ее жизнь, что она сама для себя решила, что брака и не было. Кстати, в молодые годы Екатерине было свойственно это слепое упрямство отрицания очевидного, которое знакомо очень многим молоденьким девушкам: "не было этого!". А потом она еще и поклялась, что близка с Артуром не была, и пути для отступления не было.

Знал ли Генри правду? Трудно предположить, что не знал, но в 1509 году она его не волновала. Екатерина ему просто нравилась достаточно для того, чтобы жениться на ней, хотя это имело для Англии некоторые политические последствия: иметь Фердинанда Испанского в должности тестя было непростым испытанием для неопытного монарха. Впрочем, не Генри принимал решение об этом браке, а его властная бабушка-регент и королевский совет. Кто его знает, что бы было, если бы он взбунтовался, но без пяти минут король счел перспективу получить жену вот прямо сейчас весьма желанной.

Эта злополучная первая беременность Екатерины закончилась выкидышем, что не было чем-то экстраординарным - случается. Но вот живот после этого у нее оставался вздутым, и придворный терапевт заявил, что у королевы была двойня, так что беременность продолжается. И Екатерина прошла через всю торжественную процедуру отправления королевы-регента в родильные покои. Все ждали, когда же королева разродится: муж, Англия, она сама. Снова отрицая очевидное. В этот момент в Лондон прибыл новый испанский посол, Луис Карос.

Узнав о затянувшейся ситуации и деталях состояния Екатерины от ее духовника, он без всяких церемоний заявил, что только идиот может объявить менструирующую после выкидыша женщину беременной, и что вздутие живота королевы объясняется обширным воспалением. Действительно, так оно и было. Лечение помогло, и питание королевы, от которого Карос также пришел в ужас, было изменено. Он также знал достаточно много о гинекологии, чтобы ткнуть придворных медиков в очевидное: они запутались с менциклами Екатерины потому, что они у нее были запутаны. Гормональное расстройство, которое со временем приведет ее к преждевременно менопаузе и изменит ее фигуру до состояния "что ввысь, что вширь", уже началось.

Возможно, Карос зря бушевал на английских медиков. Учитывая, как неохотно Екатерина принимала в свое окружение англичан, у них просто не было шанса ни толком и доверительно с ней переговорить, ни толком осмотреть. Испанец-духовник ни что не стал бы откровенничать с англичанином-врачом.

Тем не менее, тогда лечение и изменение диеты помогли, и уже в начале 1511 года Екатерина, наконец, родила долгожданного сына и наследника. Ее вины в том, что ребенок умер, не было: мальчик родился здоровым, его тут же, по обычаю, забрали к кормилице, пока роженица отдыхала. Кто знает, что случилось. Но после этого жизнь Екатерины стала серией безуспешных попыток родить наследника. Собственно, Генри относился к ситуации с пониманием, храбро заявляя на очередные выражения соболезнования, что "ничего, мы еще молоды".

Потом король и королева были заняты войной, где Екатерина оказалась настолько на высоте, что Генрих мог только восхищаться своей женой и любоваться ею. Когда в середине 1513 года Генри отправился воевать во Францию, шотландский король решил, что ему необходимо продемонстрировать верность договору с французами, и начал вторжение в Англию с севера силами в 30 000 человек. Интересно, что все ресурсы говорят о том, что честь победы при Флодден Филд принадлежит единолично Говардам. А как же Екатерина, которую Генри оставил правящим регентом? Об этом известно практически с ежедневной точностью: у Генри и Екатерины была привычка постоянно обмениваться короткими записками, так что один всегда знал, что делает другая.

В начале сентября 1513 года Екатерина лично выступила в поход из Ричмонда. Ее знамена и стандарты несли коронованных львов, гербы Англии и Испании, изображения Девы Марии, св. Георгия, св. Троицы. Причем, всё это было вышито за пару месяцев лично королевой и ее придворными дамами, это известно из ее писем мужу. Перевозка артиллерии армии королевы обошлась в 100 фунтов. Был на ней и доспех - золотых дел мастеру Роберту Амадасу было заплачено в сентябре за "украшение шлема золотой короной".

10 сентября королева была уже в Бэкингеме, где встала во главе 40 000-й армии. Екатерина была в своем элементе, наконец-то, после всех долгих лет придворной жизни. Ею восхищались: "наш великолепный Король снискал великие победы во Франции, но и Королева у нас - воительница". Да, королева получила от Сюррея победную реляцию, и ее армия в сражении не участвовала, но ведь и изначальным планом была тройная линия обороны на случай, если шотландцы прорвутся.

Генри прислал жене из Франции почетного пленника, де Лонгвилля. Правда, заниматься с ним Екатерине было некогда, она на войну собиралась, и его просто замкнули в Тауэре, под стражу. Екатерина в ответ обещала мужу прислать короля Джеймса Шотландского, но тот погиб, и Генри получил только рубашку короля, в которой тот погиб - "сделай из нее знамя", - писала Екатерина. Если кому-то это покажется варварством, то я напомню, с чего пошел этот странный обычай.

Эдвард Говард, один из ближайших друзей короля Генри, назначил себя личным Рыцарем Королевы, поклявшись служить ей всегда и везде - в начале царствования Генри все они любили ролевки по Королю Артуру. Сэр Говард был моряком, и Екатерина, разумеется, с большим внимание относилась к оборудованию его судна и к флоту вообще. Когда Говард погиб в морском сражении, французский капитан велел его тело выпотрошить, и засолить в качестве временной меры для предохранения от порчи. Правда, можно интерпретировать это действие и как эдакое первобытное бальзамирование, но некоторые детали заставляют усомниться в том, что всё было так невинно.

Адмиральская цепь Говарда была послана королеве Франции, а окровавленная одежда адмирала - королевской дочери, мадам Клод, где придворные дамы могли вволю ею любоваться. Сердце Ховарда капитан оставил себе в виде трофея. Так что обычай завели галантные французы. Екатерина не стала извлекать сердце короля Джеймса, написав мужу, что тот заслужил покой после смерти. Что, собственно, доказывает, что у англичан не было заблуждений относительно "бальзамирования" тела Говарда.

Они были хорошей парой. Родня Екатерины периодически злила английских королей, и ей приходилось выслушивать в свой адрес всё, что адресовалось сначала ее слишком хитрому отцу, а затем слишком забывчивому племяннику, но она всегда разруливала ситуации, не впадая в тоску и обиду. Дочь своих родителей, она действительно умела видеть и оценивать интересы и контр-интересы в делах между Испанией и Англией. В качестве минуса было непоколебимое упрямство королевы в том, что она считала принципиально важным, но так ли плохо, если у королевы есть принципы?

И вот теперь, в 1527 году, Генри решил всё это перечеркнуть. Он сумел себя убедить, что они с Екатериной никогда и не были женаты. Этот момент Екатерина просмотрела совершенно. Она до самого последнего момента не подозревала, насколько ее бесконечные выкидыши потрясли ее мужа. Генри был слишком шумным, слишком увлекающимся, слишком энергичным для того, чтобы она заподозрила в нем какие-то глубины самокопания. А он думал и размышлял, и все больше приходил к выводу, что за что-то их с Екатериной судьба наказывает. Он годами оставался необыкновенно лоялен своей жене, даже когда она потеряла внешнюю красоту, даже когда французский король насмехался над ним по поводу "старой и бесформенной" супруги. И при дворе над Екатериной уже давно посмеивались. Он не обращал внимания.

В конце концов, Генри был маминым сыном. Артур был папиным, а Генри был очень близок с матерью. Он-то хорошо знал, что такое женская интимная жизнь с родами, выкидышами, смертью новорожденных - редкое для мужчины знание. Но теперь ситуация изменилась. У него была любимая женщина, у него появилась надежда, и ему просто захотелось начать всё сначала. Это так хорошо легло на его тайные сомнения, на его многолетнюю скорбь, на его тайный страх. И ничего бы не изменилось, даже если бы Екатерина смогла увидеть глубину души своего мужа. Тем более, что с ее точки зрени, всё у них было хорошо: у них были общие интересы, они были хорошим тандемом, они не мешали друг другу жить согласно собственным представлениям о комфорте, и у них была Мэри.

Так началась история Великого Дела, или Развода с большой буквы, которая имела далеко идущие последствия и для всех вовлеченных в него, и для Англии, и для всей Европы.
2.
Счастливые воспоминания?

Фраза, преследовавшая Генри, которую он прокручивал в голове годы и годы (с 1520-го, когда он говорил о ситуации с Волси), и которая привела его к уверенности, что его брак с Екатериной проклят, была фразой из Книги Левита: "Если кто возьмет жену брата своего: это гнусно; он открыл наготу брата своего, бездетны будут они" (20-21). Это же все объясняло! Они действительны были бездетны, не бесплодны, а именно бездетны! В тот момент ему как-то не приходило в голову, что дочь-то у них была. У них не было сына, не было наследника престола, и это было все равно, что бездетность. Эту ситуацию можно было исправить только одним способом: объяснив Екатерине, что их брак никогда не был правильным, что брака и вовсе не было, было греховное и противное Богу сожительство, за которое они пострадали. И после этого можно было начинать новую, безгрешную жизнь, в которой, разумеется, будут и сыновья. О том, как будет продолжать свою жизнь Екатерина, он не задумался, в его жизни уже была Анна Болейн.

Генри был человеком образованным, хотя некоторая особинка в его образовании была. Артур рос с раннего возраста в собственном хозяйстве, отдельно от отца и матери, только с воспитателями, и с детства обучался многотрудному искусству править. Генри вырос при дворе матери, с сестрами, где его изрядно баловали. Он был веселым, несколько нагловатым и немного опасным пареньком. Генри внешне пошел в родню по матери, в Йорков, походя на своего деда Эдварда IV и лицом, и характером. Он много читал, легко учился, действительно имел неплохие теологические и юридические знания, но вовсе не такие глубокие, как он сам думал.

И он привык получать всё, что хотел - обаянием, мальчишеским шармом, благо, его Катарина опекала мужа и всегда была очень разумной женой. Учитывая особенности характера Генри, она никогда не предъявляла ему ультиматумов, а поворачивала дело так, чтобы у мужа была возможность проявить широту натуры, ему действительно свойственную, и остаться довольным собой. Она точно знала, что монарх, для того, чтобы быть хорошим монархом, должен себя уважать, должен верить в то, что он - опора и защита, мозг государства. И ее письма к Генри, которых сохранилось превеликое множество, демонстрируют, как хорошо она умела в муже вызывать это чувство незаменимости и самоуважения.

Вспоминал ли он, принимая решение о Великом Деле, Разводе, историю того, как Катарина стала его женой? Наверняка. Сначала, пережив первый взрыв горя по поводу смерти Артура, королевская семья с трепетом ждала, не беременна ли его вдова - в этом случае наследником престола стал бы сын принца Артура. Но Екатерина не была беременна, она была просто изрядно больна. Так что ни у кого в семье никогда не было иллюзий по поводу якобы сохраненной в первом браке девственности испанской принцессы.

Но факт был фактом: Катарине было 16 лет, она была вдовой, и вскоре должна была стать чьей-то женой. Генриху VII не хотелось выпускать из своих рук дочь Изабеллы и Фердинанда, слишком могущественными королями те на тот момент были. Опять же, деньги. Как положено, за Катариной дали приданое, и приданое было выплачено, как того требовал закон Испании. Но, помимо этого, была оговорена и вдовья часть испанской принцессы, причем переговоры были нелегкими. Теперь она, теоретически, стала богатейшей невестой в Европе. И королю Генриху VII, которого злые языки прозвали Скрягой, вовсе не хотелось, чтобы вдовья часть Екатерины уплыла в чужой королевский дом.

Был еще сложный вопрос украшений принцессы, которые входили в ее приданое и стоили безумных денег. Сначала эти украшения хотели аккуратно положить в казну, потому что при использовании их по назначению, их рыночная цена как бы понижалась. После сложных интриг дипломатов, украшения остались у Катарины, хотя сама она, выросшая при богатейшем королевском дворе с аскетичными привычками, к украшениям была равнодушна.

Началась суровая торговля между Фердинандом и Генрихом-Скрягой, о деньгах. Изабелла и Фердинанд велели своим дипломатам предложить Генриху два варианта: или он отдает выплаченную часть приданного, и возвращает Катарину в Испанию, либо Катарину выдают замуж за Генри, ставшего принцем Уэльским. Дипломатам было велено настаивать на первом варианте, но, на самом деле, работать в пользу второго.

О Фердинанде говорили, что для того, чтобы его обскакать, надо встать утром очень рано. Но Генрих VII был просто зеркальным отражением своего царственного собрата. Его тоже было трудно обскакать. А Катарина осталась между молотом и наковальней. Не было ей свободы и в собственном доме. Там кипели страсти борьбы за влияние на принцессу, сидела ее авторитарная дуэнья дона Эльвира, и именно она отослала в Испанию письмо, где утверждала, что после первого брака Катарина "осталась такой, какой была" - девственницей.

На самом деле, единственным человеком, кроме самой Катарины, который мог сказать что-то определенное о ее первом браке, был ее исповедник, фра Алессандро, которого доне Эльвире удалось удалить из страны, и который затем никогда и никак не комментировал этот момент. Сама же Катарина озвучила свою предполагаемую девственность после первого брака только в 1529 году. А в тот момент, когда ее девичье состояние обсуждали "взрослые", она молчала. В более отдаленные времена ее бы просто осмотрели лекарки-повитухи, но при Тюдорах ритуал жизни королевской семьи стал уже настолько церемонным, что даже на похоронах Артура не было никого из его близких: теперь членам королевской семьи запрещалось видеть смерть. Очевидно, подобные церемонии были и в отношении доступа лекарей к членам королевской семьи. Не это ли объясняет неожиданно повысившуюся в королевских семьях детскую смертность?

Ревностные католики, Их Католические Величества Изабелла и Фердинанд подключили, разумеется, римского папу к переговорам о втором замужестве своей дочери с самых первых стадий обсуждения этого замужества. Поскольку церковь рассматривала сводных родственников и родственников по бракам, как кровных родственников, Катарину, выдавая замуж за совсем чужого ей по крови Генри, по каноническому закону выдавали как бы за родного брата. Поскольку братом он ей, конечно, не был, папа мог дать разрешение на брак. Это разрешение должно было быть выдано в виде документа, именуемого диспенсацией, освобождением от моральных и легальных препятствий к браку. Поскольку папа считался наместником Святого Петра на земле, у него было такое право.

На тот момент, и Испания, и Англия были самыми ревностными соратниками Рима, и поскольку оба королевства хотели брака между Катариной и Генри, папа не мог не дать им свое диспенсационное разрешение. На некоторое время о приданом и вдовьей доле перестали торговаться. 23 июня 1503 года в Ричмонде были подписаны документы, а через два дня принцесса Екатерина Арагонская и Генри принц Уэльский были официально обручены во дворце епископа Солсбери на Флит-стрит. На основании обручения можно было просить Рим о диспенсации.

Сейчас самое важное: было договорено, что с просьбой о диспенсации в Рим обратятся и Англия, и Испания. В английском письме читаем: "поскольку она вступает в отношения с Генри, принцем Уэллским, в первой степени близости, и поскольку ее брак с принцем Артуром был заключен согласно ритуалам католический церкви и был завершен".

Фердинанд пишет, что "в Англии хорошо известно, что принцесс по-прежнему девственница", но, поскольку английский двор "предрасположен к крючкотворству", "выглядит более осторожным рассматривать этот случай так, словно брак был завершен".

Король Генрих ничего о переписке Фердинанда с папой не знал, поэтому был несколько обеспокоен задержкой диспенсации. Тем более, что дома архиепископ Кентерберийский (Вархам) и епископ Винчестерский (Фокс) считали, что в данном случае диспенсация быть выдана не может. Папа Юлий II Генриха утешал, писал, что просто хочет рассмотреть прошение с чувством и толком. На самом деле, папа давно решил диспенсацию выдать, просто он, согласно практике папского престола, "мариновал" просителей. В самом деле, папа стоял над королями, которые знали свою силу. Единственным способом держать их в уважении к папе была практика затягивания жизненно важных для них решений.

Но Фердинанд снова написал папе, воззвал к его милосердию к плохому здоровью Изабеллы, и 24 ноября резюме папской буллы прибыло в Испанию. Но... Как обычно, резюме было датировано двойным способом: от рождения Христова, и по году папского правления. Это резюме было датировано ошибочно! Первой датой был "седьмой день января года 1503 от рождения Христова", то есть, по римскому календарю, 26 декабря 1502 года. А второй датой стоял "первый год папства", которое началось 1 ноября 1503 года. Более того, Изабелла была взбешена тем, что в резюме читалось, что замужество Катарины и Артура получило завершение. Но у нее была письменная клятва дуэньи Катарины, что это не так!

Финальная, официальная версия буллы, со свинцовыми печатями, никаких ошибок не содержала, и, ради Изабеллы, папа написал, что брак Катарины и Артура был завершен "возможно" (forsan). В данном случае, для выражения серьезного сомнения в том, что завершение было. Но в Англии у этого слова было несколько другое значение, имеющее значение "что-то было, в каком-то смысле". Что, согласитесь, меняло содержание фразы довольно сильно. Не говоря уже о том, что и Катарина, и Генрих VII прекрасно знали правду. А потом это знал и Генри.

Поэтому в 1527 году он был совершенно уверен, что Катарина согласится с его точкой зрения: папа Юлиус II, как показала воля Бога, ошибся. От этой ошибки они настрадались. Теперь ошибку надо было исправить.

Но ему пришлось разочароваться. Екатерина была так же твердо уверена в легитимности своего брака, как ее муж в его незаконности. Согласиться с точкой зрения мужа для нее означало позор, потерю репутации, насмешки, подозрения, полную неопределенность. К тому же, аннулирование ее замужества автоматически привело бы их дочь к бастардизации! Если сейчас ситуация явно шла к тому, что Генри придется признать Мэри наследницей престола, то аннулирование брака родителей делало ее незаконнорожденной, без всяких прав на престол.

Генри, при всем своем понимании женщин, не привык ставить себя на их место, в этом был источник многих его проблем. Началась борьба, причем борьба неравная изначально, но не в том смысле, в котором это выражение обычно упоминается. Генри вступил в нее один. На стороне Катарины была популярность среди англичан, горячая поддержка англичанок всех сословий, военная мощь и влияние ее племянника, императора Чарльза V, вес светского закона. Угадайте, что перевесило
3.
Тайный суд

Генри совершенно точно знал, что единственный козырь, который у него был в Великом Деле - это быстрота и внезапность. Поэтому 17 мая 1527 года во дворце епископа Волси на Йорк Плейс в полной тайне собралась компания английских церковников и законников. Поскольку Волси имел двойной статус, как английский епископ и римский кардинал, он выступал в роли судьи. Обвиняемым был сам Генри, и обвинение было в незаконном сожительстве с женой покойного брата. Не то, чтобы король действительно сидел на скамье подсудимых - нет, cидел он по правую руку своего обвинителя. Волси попросил дозволения процитировать короля, и, получив разрешение, изложил факты о семейной жизни Генри, которые тот подтвердил. После этого король, назначив своего адвоката, удалился. Разумеется, только из зала, потому что удалился он в соседнюю комнату, где наблюдал за развитием событий через смотровое окно.

Суд был своеобразным, инквизиторским: защитник Генри должен был излагать факты против интересов своего подзащитного, защищая его брак. Протестовать против брака должен был прокурор. Этим прокурором был доктор Ричард Волман, который за месяц до суда долго говорил с теперь уже старым и слепым епископом Фоксом, который прекрасно помнил все события, связанные с обоими замужествами Екатерины. Он был уверен, что ее брак с Артуром был полностью завершен, и потом продолжен совместным проживанием. Затем Волман потребовал от судьи, Волси, чтобы тот 31 мая, взвесив все аргументы, объявил свое решение.

Катарина о происходящем ничего не знала, на суд ее не вызвали, и ее версию происшедшего не выслушали. По плану, 31 мая 1527 года она должна была быть поставлена перед фактом решения об аннулировании ее брака с Генри.

Одиннадцать часов разбиралось дело, и Генри, несомненно, довольно потирал руки, как вдруг 31 мая Волси заявил, что дело настолько сложное, что он нуждается в консультациях юристов и теологов, прежде чем сможет принять решение. Никакого аннулирования брака Генри и Катарины он выносить не собирался. Такое поведение ближайшего соратника короля может показаться странным, но оно объяснеется тем, что при подготовке к суду от Волси был полностью скрыто, насколько Генри заинтересован в том, чтобы его брак был аннулирован немедленно.

Это был страшный удар для короля, хотя он и не предполагал, что его контроль над ходом событий уже потерян. Потому что 18 мая дон Иниго де Мендоза, посол Испании в Лондоне, рапортует императору Чарльзу V, что "король тайно собрал некоторых епископов и юристов, чтобы они подписали декларацию, которая аннулировала бы брак королевы на основании того, что она была женой брата короля". У Катарины было много доброжелателей, и кто-то доложил ей о происходящем немедленно. Катарина, разумеется, сама к Мендозе не побежала и своего человека не послала. Она знала, что при ее дворе есть агенты Генри. Был послан совершенно посторонний человек, с которым у двора королевы не было никаких связей.

Таким образом, Великое Дело, спланированное на быстроте и секретности, превратилось в Дело о Разводе. Сначала была потеряна скорость, затем секретность. А Великий Римский Император - это была в Европе страшная сила, тем более, император Чарльз, который был еще и большой военной силой, и - племянником Екатерины, который даже рассматривался одно время подходящим женихом для Мэри. Во всяком случае, шестилетняя принцесса выбрала его своим Валентином, и носила брошь с его именем.

Сложность дела была в теологических ссылках. Если книга Левита однозначно запрещала жениться на вдове брата, то Deuteronomium, Второзаконие, напротив, женитьбу на вдове брата рекомендовало прямолинейно: "Если братья живут вместе и один из них умрет, не имея у себя сына, то жена умершего не должна выходить на сторону за человека чужого, но деверь ее должен войти к ней и взять ее себе в жены, и жить с нею". Генри утверждал, что Второзаконие - это церемониальный закон, а не церковный. Но в средние века как-то сложилась тенденция к компромиссу между книгой Левита и Второзаконием: на вдове брата жениться было нельзя, но если брак был бездетным, то можно. То есть, именно случай Артура, Генри и Катарины.

Волси обратился к консультанту, лучшему из имеющихся - епископу Рочестерскому Фишеру. Увы для Генри, Фишер определенно высказался за легитимность брака Генри и Катарины. Более того, в письме Волси был подробный рассказ о свирепом взятии Рима войсками императора (да, так совпало). Но Генри не интересовался страданиями римлян. Зато он понял, что папа Клемент теперь в буквальном смысле слова находится в руках племянника его жены.

Делать нечего, Генри теперь был вынужден обсуждать вопрос о разводе напрямую с женой. Для этого он набирался храбрости три недели. О содержании разговора есть две версии. Она принадлежит Катарине, и известна из рапорта Мендозы. По этой версии, король объяснил, что они жили в смертном грехе все эти годы, и что, опираясь на мнение многих канонистов, он пришел к выводу, что они с Катариной должны расстаться "a menza et tboro" (за столом и в постели), и что она должна выбрать место, куда хотела бы удалиться. Королева ответила рыданиями - разумеется, потому что альтернативой было бы громкое выяснение отношений, чего с Генри делать не стоило, голос у него был громче. А так, смущенный король только пробубнил, что-де ничего, все к лучшему, и попросил держать этот разговор в секрете. Наивный...

Человеком Генри (вернее, Волси) при дворе Екатерины был некий Симпсон, который потом рапортовал своему патрону о том, что произошло после того, как король удалился: "Королева была очень упряма и непреклонна, утверждая, что брат короля никогда не знал ее интимно, и что она хочет, чтобы это дело дело рассматривала группа юристов - как подданных короля, так и независимых". Волси, как ни странно, считал Катарину, по-видимому, женщиной недалекой, основываясь на ее спокойствии и молчаливости, или просто относясь с типичным мужским шовинизмом к женскому уму. Теперь он был в явной панике: "это самое плохое, что только может произойти... что она обратится к чужакам... и повернет весь мир, кроме Франции, против нашего дела".

Да-да, дело Генри против Катарины оборачивалось делом Европы против Генри. Поэтому Волси, продолжая судить о Катарине с пренебрежением, рекомендовал королю не раздражать королеву еще больше, а обращаться с ней нежно и приветливо. Очевидно, Генри от такого совета несколько растерялся, но решил ему последовать. Королевская семья снова казалась счастливым семейством, повсюду бывая вместе: Генри, Катарина и Мэри. Симсон пишет Волси, что "она ничего не подозревает". Мужчины!

Конечно, Катарина видела игру насквозь. Но ее устраивала ситуация, потому что время работало на нее. Люди получили информацию, что их король хочет бросить их королеву, а она вот какая нежная и хорошая, и они так явно счастливы вместе - значит, кто-то плохо влияет на короля. А сама Катарина вступила в прямую переписку со своим племянником. Отношения на тот момент у них были непростые. В свое время, Катарина была свидетельницей того, в каком невыгодном положении был Чарльз с наследством. Англия помогла ему тогда и деньгами, и войсками. А потом, когда Чарльз выиграл всё, что выиграть хотел, он даже не отвечал на письма своей тетушки.

Но одно дело личные чувства, а другое - честь семьи. Катарина была уверена, что ее племянник будет ее защищать не за страх, а за совесть, и не ошиблась.

Не надо думать, что у Катарины была возможность свободной переписки с племянником. К Чарльзу она решила послать своего человека, потому что сильно вовлекать в разгорающийся скандал испанского посла ей не представлялось разумным. Выбран был некий Франсиско Фелипес, который служил ей с самого начала ее пребывания в Англии. И вот как он добрался до Испании.

Фелипес явился к королю, просить того о разрешении уехать в Испанию под дежурным предлогом, что там заболела его мать-струшка. Королева его отпустить якобы отказалась. "Ха, - подумал Генри, - она меня дураком считает?" - и... разрешил Фелипесу уехать, отдав тайный приказ перехватить его во Франции вместе с посланием, которое тот повезет. Только Фелипес не поехал в Испанию через Францию, он пристроился тайком на какой-то корабль, идущий в Испанию напрямую, и в конце июля уже вручал в Вальядолиде письмо своей госпожи императору Чарльзу.

Реакция Чарльза была предсказуемой. Во-первых, письмо папе Клементу с требованием лишить Волси кардинальских полномочий за участие "в этом мерзком деле". Во-вторых, отправка в Англию своего представителя, Генерала Ордена Святого Франциска (Квинонеса), в качестве эксперта "в такого рода делах". Дело о Разводе перестало быть домашним, оно стало интернациональным
4.
Линия раздела - лето 1527 года

В истории развода Генриха VIII и Екатерины Арагонской бросается в глаза одна черта: все участники истории удивительным образом не принимали во внимание чувств друг друга.

Генри не ожидал такого сильного противодействия разводу со стороны жены, потому что не понимал, насколько глубоко попытка аннулирования их брака ее оскорбит. Он также не понимал, насколько аннулирование 18-летнего брака, от которого родился выживший ребенок, всколыхнет чувства всех женщин его королевства.
Катарина не понимала, что речь идет не о капризе короля, а о его глубоком чувстве к Анне Болейн, в которой он видел практически символ новой, более счастливой жизни.

Волси не понял, что его ученик, которого он учил быть королем, уже всему научился и перерос (в известном смысле) учителя. Он даже не знал, что Генри и Анна работают над схемой развода у него за спиной уже четыре месяца, а ведь привычка не принимать женский ум в расчет опасна для государственного деятеля. Он также не принял во внимание степень ненависти, которую Анна испытывает лично к нему. За дело, надо заметить.

Никто из них не задумался о чувствах Мэри, которой как раз в 1527 году пошел двенадцатый год, и которая находилась в самом уязвимом подростковом возрасте. И уж тем более никто даже не задумался в тот момент, насколько безрассудно исключать сам факт существования Мэри, высокородной принцессы с родней во всех королевских домах Европы, из стратегических расчетов будущего.

Если бы они были более сенситивны друг к другу, мог ли быть найден компромисс, который устроил бы всех?

Все упирается в характеры двух женщин, Катарины и Анны. Можно допустить с некоторой натяжкой, что Катарина могла бы принять пострижение в монастырь - так делали знатные дамы в патовых ситуациях, сохраняя при этом престиж и влияние, и освобождая дорогу для новых жен. Ценой было бы, наверняка, объявление Мэри наследницей престола. Но вот Анна, натура невероятно амбициозная, согласилась бы она на то, чтобы их возможные с Генрихом дети оказались вторыми в линии наследования?

Возможно. Решив, что разберется с проблемами позже. Но, скорее всего, нет. Судя по всему, к королю она была совершенно равнодушна, и стала его любовницей только потому, что ей была обещана корона регента, не меньше. Но, после объявления Мэри наследницей, регентом при опеке королевского совета (до совершеннолетия) оказалась бы именно Катарина, а вовсе не Анна. Так что компромисс не вырисовывается, как ни крути.

Лето 1527 года было для всех сторон видимой передышкой, во время которой каждая сторона строила свои линии обороны и нападения.
Катарина могла только ждать, разбираясь, кто с ней, а кто с Генри по делу о разводе. Ее лучшим союзником в этот период стал наставник Мэри, Хуан Луис Вивес. Он никогда не учил принцессу сам, но именно он составлял ее план обучения. Летом 1527 года он отправился во Фландрию, и отвез туда Маргарите Австрийской скандальные новости. А Маргарита, надо сказать, была влиятельнейшей дамой и в тесном родстве с Катариной: когда-то брат Катарины, Хуан, был мужем Маргариты, а брат Маргариты, Филипп Красивый, женился на сестре Катарины, Хуане. Так что обе дамы теперь приходились тетками императору Чарльзу V, который к тому моменту уже полностью осознал, какое сокровище его тетка Маргарита. Не то, чтобы императора надо было привлекать на сторону Катарины, он так и так был ее защитником, но вот некоторые стратегические моменты ему надо было подсказывать.

А еще Маргарита имела при своем дворе своего рода питомник для юных, многообещающих дев приличного происхождения. В частности, именно у нее была отполирована Анна Болейн, которая восхитила в свое время Маргариту настолько, что та приняла ее в придворные в возрасте меньшем, чем это было принято (или ее восхитила мягкая настойчивость красавца-дипломата сэра Томаса Болейна). Маргарита знала о "маленькой Болейн" всё, и была, очевидно, первой женщиной в Европе, которая поняла, что на самом деле происходит при дворе Генриха VIII. И, будучи женщиной действия, предприняла, очевидно, свои меры для того, чтобы это перестало быть секретом и для ее племянника, и для папы. Дело в том, что письма Генри к Анне Болейн обнаружились потом не где-нибудь, а в архивах Ватикана (письма Анны Генри впоследствии уничтожил). То есть, теперь всем стало ясно, что речь идет не о внезапном приступе религиозной чувствительности у Генри, а о плане его женитьбы на Анне Болейн.

Очевидно, именно Маргарита указала Вивесу, что самым важным теперь является активное привлечение к Делу о Разводе Катарины. Надо было любой ценой предотвратить повторение Тайного Суда, где ее не выслушали. Вернувшись в Англию, Вивес стал посредником в переговорах Катарины и испанского посла Мендозы. А для этого нужны были документы. И в октябре Мендоза пишет Чарльзу: "... из Рима необходимо получить через заслуживающего доверия посланца решение папы". Катарина также передала через цепочку Вивес-Мендоза свое собственное обращение к императору. Письма были отправлены в Вальядолид отдельно, на случай, если одно из них будет перехвачено. Катарина в письме не изливала свою горечь, она писала конкретно и по-деловому, что ее беспокоит заседание, которое прошло 15 ноября, на которое были приглашены все ведущие юристы Англии.

Беспокоилась королева не зря. Генри провел это лето своеобразно. Обычно лето проходило в бесконечных разъездах развеселой компании от одного охотничьего дома к другому. Но не это лето. Во-первых, при Генри находились только его ближайшие друзья и родственники, которые, очевидно, были полностью в курсе дела: Норфолк, дядя короля через брак, Саффолк, муж сестры Генри и его приятель, Экзетер, первый кузен и ближайший родственник по мужской линии, и Эссекс, Рутленд, Фитцволтер - Вудвиллы и Йорки. Во-вторых, вся компания просидела в Бьюли до середины августа. Они, конечно, охотились, но, в основном, обсуждали в деталях стратегию Королевского Развода. А вот Волси был отослан во Францию. На тот момент его сильно занимала возможность перехватить для себя пост вице-папы, на время, пока папа Клемент был в руках императора Чарльза. Это не помешало ему заключить с Францией договор, сделавший ненужным перспективный брак Франциска и принцессы Мэри, что вряд ли случайно.

Но дни фавора Волси были уже сочтены. Результатом летних размышлений была отправка в Рим секретаря Уильяма Найта, который должен был испросить у папы диспенсацию всех существующих препятствий к новому браку короля. Кот уже все равно был выпущен из мешка, так что Генри с Анной предприняли лобовую атаку. Если бы папа, у которого, как они полагали, были все причины ненавидеть и императора Чарльза, и всю Чарльзову родню, дал диспенсацию на брак Генри и Анны, это дало бы им возможность пожениться, НЕ оформляя развод Генри и Катарины. И была в этом деле еще одна заковыка: одной из предыдущих любовниц Генри была сестра Анны, Мэри Болейн.

Мэри имела среди детей семейства Болейн репутацию простушки. Отец, сэр Томас, довольно быстро понял, что учить имеет смысл только двоих: Джорджа и Анну. Насколько Мэри действительно была тугодумкой, и к тому же легкомысленной тугодумкой - можно только строить предположения. Не всем репутациям стоит верить.

В данном случае, дело могло быть и так, что у Мэри был столь же сильный характер, как и у Анны, но она была более независима. А как могла в то время отстоять свое право на решение дочь придворного? Мэри просто громко и радостно испортила себе репутацию.

При дворе, судя по сплетням, через ее кровать прошли многие галантные кавалеры, потом ею заинтересовался король, потом еще кто-то... Во всяком случае, замуж-то Мэри вышла более, чем удачно, за любимчика короля и, к тому же, красивого и модного малого. Правда, когда Мэри родила сына, было совершенно непонятно, чей это сын. Вернее, понятно для современников. Таким образом, факт физической близости Генри и Мэри был общеизвестен. В этом случае книга Левита выстреливала и по возможности брака между Генри и Анной.

Визит Найта в Рим должен был быть большим секретом, но и эта тайна короля немедленно стала известна Катарине, а через нее и Мендозе, который 16 августа рапортует Чарльзу и о самой миссии, и о ее цели.

Волси не знал ничего, пока не получил письмо от самого Найта, в котором тот писал, что по пути в Рим к нему заедет. Вот тут-то и случился тот знаменательный случай, когда кардинал 12 часов писал письмо Генри, не вставая из-за стола ни по нужде, ни чтобы подкрепиться. Но всё напрасно: Найт получил от короля подтверждение, что он должен отправиться в Рим, а когда Волси вернулся из Франции в Англию, там его ждал сюрприз. Его гонец нашел короля вместе Анной, и передал вопрос своего хозяина о том, должны ли Волси и Генри немедленно встретиться в личных покоях короля. Гонцу ответила Анна: кардинал может прийти туда, где сейчас находится король. Это был конец Волси и официальное утверждение Анной себя на роль королевы-консорта по факту.

Но к осени колода снова была перемешана. Историк Дэвид Старки сравнивает Генри и Анну с Макбетом и леди Макбет: из них двоих Анна была напористее, жестче, энергичнее, амбициознее, нетерпеливее. Как только у Генри появлялась возможность остаться достаточное время наедине с собой, он снова обретал здравый смысл. В частности, в сентябре он и сам понял, что отправил Найта в Рим с совершенно невозможной задачей. Теперь Найт должен был добиться у папы диспенсации, которая позволит Генри жениться на Анне после того, как он будет официально разведен с Катариной: "legittime absolutus ab hoc matrimonio Katherinae". Вернее, используется термин "освобожден от брака".

Папа находился в Риме практически под арестом, и отчаянный Найт проскользнул к нему буквально под носом у испанцев, пользуясь своим идеальным итальянским языком, и передал-таки письмо Генри Клементу. У Генри тоже были хорошие слуги, не только у Катарины. Так что, когда папа Клемент бежал из замка Сент Анджело, он был уже заранее расположен к энергичному англичанину.

Генри получил свою диспенсацию для брака с Анной, а Волси были даны права выступать представителем папы в деле о разводе с Катариной. Правда, папа обещал императору никак не содействовать Разводу, поэтому оба документа было решено держать в секрете. Ну какие там секреты... Екатерина получала информацию от посланника короля во Франции, от клерка Тайного Совета короля, и от одного из его собственных тайных агентов в Риме. К концу 1527 года обе стороны были достаточно готовы начать сражение в новом году.
5.
Анна Болейн

Про Анну Болейн имеет смысл немного рассказать именно сейчас, чтобы объяснить, почему она так ненавидела кардинала Волси, и почему кардинал не чувствовал прилива энтузиазма при мысли о союзе Генри и Анны, что сильно отразилось на его работе по Великому Делу, или королевскому Разводу.

Болейны всегда умели заключать блестящие браки. Богатство-то у них было, еще со времен прадеда Джеффри Болейна, удачливого торговца и мэра Лондона в 1457-8 году. Но деньги - это только хороший старт для того, кто имеет амбиции. Поэтому пра-Болейн добился для себя рыцарского достоинства, и выстроил два огромных загородных поместья. Благодаря чему дед-Болейн уже вырос джентльменом. Прадед женился на баронской дочке, дед - на графине, а отцу удалось очаровать дочь самого герцога Норфолка. Таким образом, Томас Болейн был своим среди ноблей, и озаботился, чтобы его многообещающие дети, Джордж и Анна, получили и соответствующее образование, и подобающую светскую шлифовку. Справедливости ради надо сказать, что сэр Томас не был каким-то выскочкой. Он входил в самый ближний круг короля, когда тот еще был молод и беззаботен.

Поскольку сэр Томас не знал, на кого поставить в плане придания блеска дому Болейнов, он дал одинаково фундаментальное домашнее образование и Анне, и Джорджу. С Мэри все было ясно с ранней молодости: она находила джентльменов слишком неотразимыми для того, чтобы суметь выбрать самого неотразимого. Или захотеть выбрать. Джордж продолжил образование в Оксфорде, Анна - при дворе Маргариты Австрийской. В то время еще предполагалось, что сестра Генри, Мэри Роз, станет женой племянника Маргариты, Чарльза. Но вышла она замуж за французского короля Луи XII, и Анна перешла из питомника герцогини Маргариты в свиту сначала Мэри Роз, а затем Клод, жены нового короля Франции, Франциска I. Что-то произошло во Франции между сестрой Генри, ее новым мужем, Чарльзом Брэндоном, и Анной. Во всяком случае, неприязнь герцога и герцогини Саффолк к Анне оказалась пожизненной. И Анна не вернулась в Англию вместе с Мэри и ее двором, а осталась во Франции.

Король Франции, Франциск, был известен тем, что являлся идеальным рыцарем для любой дамы - кроме своей жены. С бедной, постоянно беременной Клод он обращался так, что английский посланник во Франции писал домой, королю Генри: "... вы наверняка почувствовали бы к бедняжке немалое милосердие, если бы увидели, как с ней обращаются". Да что там, сестра Анны, щедрая к неотразимым рыцарям Мэри, стала открытой любовницей Франциска, и английский посланник был вынужден организовать дела так, что веселую англичанку отозвали домой. Сама Анна предпочитала не попадать во власть мужчин, а иметь над ними власть: "ее глаза, большие и черные...иногда были потуплены, иногда посылали секретные послания... и такова была их власть, что не один мужчина становился ее рабом".

В Лондон она вернулась, когда ей было 20 лет. Пора было "делать карьеру", то есть выбирать мужа.

В тот момент у Болейнов были раздоры с Пирсом Батлером, графом Ормондом. Вопрос был почти семейный, потому что одна из прародительниц рода Болейнов была из Батлеров. Было решено, что Анна выйдет замуж за сына Пирса, Джеймса, и оба ответвления семьи объединятся. Но то ли Джеймс был слишком молод, то ли Пирс Батлер и Томас Болейн были слишком уверены каждый в своей победе в спорном вопросе, из этого замужества ничего не вышло.

На придворном празднике в доме Волси Анна встретила того, за кого сама захотела замуж, и кого она, похоже, действительно полюбила. Это был молодой Генри де Перси, наследник графа Нортумберленда. Де Перси оказался у Волси потому, что его отец был слишком могущественным магнатом, что вызывало настороженность короля Генри. Поэтому наследника и держали у кардинала - заложником примерного поведения отца, по обычаю. Генри Перси был довольно несчастным молодым человеком: его отец был гордым и холодным деспотом, кардинал - холодным интриганом, а молодой человек хотел любви, и обладал, к сожалению, слишком чувствительным сердцем. Под чары черных глаз Анны он попал немедленно и плотно. Проблема была в том, что еще в 1516 году отец-Нортумберленд начал переговоры о женитьбе своего наследника с дочерью Джорджа Тальбота, графа Шрюсбери. Наследники класса Нортумберленда должны были заключать династические браки, а не браки по любви.

Пока графы торговались о приданом, а они растянули переговоры на 7 лет, у Генри де Перси и Анны Болейн дело зашло достаточно далеко. Они обменялись брачными обещаниями, и, очевидно, их отношения не остались чисто платоническими. Король Генри обратил на Анну внимание где-то году в 1524-1525, и решил, первым делом, избавиться от соперника. Он отдал приказ Волси, у которого тот жил, и Волси устроил молодому де Перси выволочку в присутствии всех, кто оказался в тот час в галерее дворца кардинала на Йорк Плейс.

Кардинал гремел о том, что де Перси имеет в королевстве такой статус, что о его браке принимает решение король, и, вступив в отношения с Анной Болейн, он оскорбил и короля, и своего отца. Юноша плакал (тогда мужчины еще плакали открыто, не стыдясь), но упирался. Волси нажимал, что король уже решил, что Болейн выйдет замуж за Пирса Батлера, чему она со своей короткой родословной должна быть, несомненно, рада. Парень упирал, что и сама Анна имеет в роду и Батлеров, и Говардов. В конце концов, был вызван старший граф Нортумберленд, ему велели завершить переговоры с Шрюсбери, и женить, наконец, своего сына.

Кавендиш, доверенный секретарь Волси, пишет, что Анна была в ярости, и поклялась, что когда-нибудь, если только это будет в ее власти, она причинит кардиналу столько же горя, сколько он причинил ей. И она клятву выполнила. Трудно сказать, что вызвало у нее такой взрыв проявления чувств, то ли крушение блестящих перспектив, то ли разбитое сердце. Скорее всего, второе, потому что де Перси был не единственным, кто был влюблен в Анну, но с остальными она только отчаянно кокетничала. Об этом многое известно благодаря тому, что среди поклонников Анны оказался и сэр Томас Вайатт, поэт и повеса.

У Вайатта было довольно своеобразное семейное положение: он был по факту в разводе, но его брак никогда не проходил через разбор в церковном суде. Рассталась пара году в 1525-26, по рапорту имперского посланника - из-за неверности жены. Расстались плохо: они больше никогда не встречались, и сэр Томас никогда не платил своей бывшей супруге содержание (вряд ли дочь лорда Кобхема в этом нуждалась, конечно). Сыну он, правда, говорил позже, что "мы с твоей матерью виноваты вдвоем, но она несколько больше". Так что сэр Томас Вайатт оказался в положении женатого холостяка, чем радостно пользовался. Он, конечно, обратил внимание на хорошенькую Болейн, которая, к тому же, мастерски владела искусством флирта. Но на этом дело и остановилось.

Анна ухаживания Вайатта поощряла, потому что у того была репутация неотразимого донжуана английского разлива, и внимание такого кавалера автоматически привлекало внимание к ней. Но она никогда не подпускала повесу к себе слишком близко. Она была то пылкой, то холодной, то притворялась покоренной, то строптиво убегала. Благодаря сонетам Вайатта мы знаем, что при дворе Анна была сенсацией. Она была желанной добычей для аристократов, рыцарей и просто джентльменов, они ходили за ней толпой, но без видимого результата. Не то, чтобы все они хотели Анну в жены - собственно, напротив.

Но ее роль любовницы кого бы то ни было просто не устраивала, и поразительно, как она ухитрялась несколько лет удерживать фокус мужского внимания на себе, ничего не давая взамен. Это было искусство кокетства, возведенное в идеальную его форму, плюс еще что-то. Может быть, дело просто в том, что большинство придворных дам искали удовольствий, а Анна была настроена на серьезную карьеру через замужество. Может быть, она любила Генри де Перси. Кто знает? Она никогда и никому не открывала своих мыслей.

Сначала король начал ухаживать за Анной вполне канонично, по игровым канонам принятым при дворе: называл другом и госпожой его сердца, сравнивал свою любовь с солнцем и т.п. Благодаря тому, что письма Генри к Анне сохранились, можно наблюдать, как постепенно превращалось чисто физическое желание обладать главным призом своего двора во что-то более глубокое. Эта трансформация заняла больше года. Дело не в том, что "Анна была первой женщиной, которая сказала королю "нет", как часто характеризуют развитие их отношений.

Ее писем нет, и о них можно судить только по ответам Генри, но понятно, что Анна умела то вселять надежду, вызывая почти экстатическое торжество у своего поклонника, то ввергать его в полную безнадежность. Так было со всеми и каждым, не только с королем. Очевидно, Анна была одной их тех роковых женщин, которые чем-то отличаются от всех прочих. Это не красота, не изящество, не ум, даже не искусство. Потому что поступки этой женщины, ее деловые письма являются поступками и письмами вполне обычной женщины своего времени. Она льстит, она лжет, она требует подарков, пристраивает своих людей. Даже ее внешность не была исключительной. Маленькая, хрупкая, смуглая, с высокой шеей и грациозными манерами, она была именно "маленькой Болейн", не больше. Ничто не объясняет того магического воздействия, какое ее персона с раннего детства оказывала на людей.

Конечно, она совершала свои действия сознательно: укрылась в родительском поместье, оставила двор, отвечала на письма короля, судя по всему, со всем искусством куртуазного кокетства, но в случае с Генри этого было бы мало. А ведь она мариновала его не месяц и не два, а больше года! В конце 1526 он пишет: "For if you only love me with an ordinary love the name is not appropriate to you, seeing that it denotes a uniqueness very remote from ordinary. But if it please you to do the duty of a true, loyal mistress and friend, and to give yourself body and heart to me, who have been, and will be your very loyal servant"

Дальше Генри вполне определенно обещает, что только она одна будет его госпожой, что он выбросит из мыслей всех и всё, и будет служить ей и только ей. В ответ она послал ему новогодний подарок: это была украшенная бриллиантами брошь, изображающая корабль, на котором одинокая дева искала спасения от шторма. Вместе с подарком было послано письмо, которое не сохранилось, но которое, несомненно, объясняло смысл подарка. В ответ Генри пишет страстное послание, в котором клянется развестись с Екатериной и жениться на Анне. Письмо имеет "подпись" в виде сердца, в центре которого инициалы AB, между его инициалами с обеих сторон, HR, и с девизом под инициалами: "aultere ne cherse" (что-то вроде "мне больше ничего не нужно").

Когда Анна появилась в апреле при дворе, всё всем было понятно: крепость сдана. Но никто не знал, что с января по апрель 1527 года Анна и Генри работали над поисками оснований для аннулирования его брака с Екатериной.

Прибытие папского легата

В конце января 1528 года Англия присоединилась к Франции, объявив войну императору Чарльзу V. Воспользовавшись случаем, кардинал Волси вызвал имперского посла и активного помощника королевы Мендозу во дворец, но посла привезли в какой-то незнакомый ему дом, и потребовали, чтобы он сдал людям Волси ключ от своего дипломатического сейфа. Мендоза мозги людям кардинала запудрил, какой-то ключ им сдал, по настоящий сунул своему секретарю. Секретарь успел переместить все бумаги в надежное место, прежде чем люди кардинала до сейфа добрались. Был арестован Фелипес, вернувшийся в Англию, и даже Вивес. Фелипес особо не протестовал, он точно знал, что за его удачную доставку письма Катарины императору у него будут неприятности с королем. Вивес написал протест. Обоих были вынуждены отпустить восвояси.

В принципе, вся заварушка с участием Англии в войне против Чарльза была сольным планом неутомимого Волси. Он был в ужасе от того, что король посылал с миссией в Рим Найта - это был явный бунт. Кардинал сделал всё, чтобы вернуть себе власть и престиж. С престижем получилось неважно: в Англии он оказался единственным политиком, который хотел войны с Фландрией. Слишком уж важна была фландрская торговля для Англии. Поэтому уже через несколько месяцев Генри заявил своему Лорду Канцлеру, что воевать с Фландрией больше не будет. Так что в марте с Фландрией был подписан мир, хотя Англия продолжала себя политически позиционировать враждебной имперской политике.

С возвратом власти получилось лучше. Волси был, все-таки, более искушен в политике и словоблудии, чем король, и хорошо поработал с бумагами, привезенными из Рима Найтом. Эти бумаги, напоминаю, содержали отмену всех препятствий для женитьбы короля на Анне Болейн, если его брак с Екатериной будет закончен. Волси обрушился на несколько пунктов.

Во-первых, бумага цитировала слишком много деталей из жизни Артура, Катарины и Генри, и Волси указал, что такое оповещение широкой публики о деталях личной жизни короля Англии для короля унизительно.

Во-вторых, диспенсация совершенно не освещала вопрос об изменении линии наследования. То есть, о возможном изменении статуса принцессы Мэри.

В-третьих, диспенсация была, собственно, условной: она вступала в силу только и если Генри сумеет освободиться от брака с Екатериной. А то, что Генри (и Волси) хотели получить от папы - это именно аннулирование брака с Екатериной.

В четвертых, в диспенсации отсутствовала одна технически важная фраза, о том, что это воля Папского Престола.

Короче говоря, результаты усилий Найта были представлены нулевыми. Генри был достаточно напуган, Волси вернулся в фавор, а бедный Найт оказался объектом кардиналовой мести: Волси запретил ему возвращаться в Англию. К счастью для секретаря, Анна Болейн прекрасно видела, что прав он, а не Волси, и не оставила милостью нужного ей человека. Она помогла ему и вернуться, и даже позже получить хлебное место архидьякона Ричмондского.

Новые бумаги в Англию привез нунций Гамбара, и Анне пришлось на некоторое время уехать из Лондона: диспенсация отводила препятствия для ее брака, прощая и сожительство Генри с ее сестрой, и то, что Анна и Генри де Перси обменялись брачными обещаниями, что было практически эквивалентом брака, поэтому касалась ее персонально. Открытое проживание Анны с королем во грехе ослабило бы моральную позицию короля в деле о его разводе, и еще больше повредило бы ее и без того неважной репутации а глазах Рима. Сама Анна была уже полностью к тому времени уверена, что только чудо может принести им с королем аннулирование его брака обычным путем. И обдумывала другие способы добиться желаемого.

Хотя именно в тот момент шансы были: французы так блестяще воевали в Италии, что был хороший шанс вытеснить испанцев из страны вообще, и подальше от папы в частности. Папа Клемент, истинный флорентиец, сказал новым посланцам Волси и Генри совершенно откровенно: аннулирование брака их короля зависит от успеха французов в войне с испанцами. Но потом французов поразила чума, их маршал умер, и император укрепил свои позиции.

Генри хотел, чтобы папа дал ему право провести дело о разводе полностью в Англии и английскими силами. То, что дал ему папа, был легат Лоренцо Кампеджио, папский кардинал-протектор Англии и епископ Солсбери. Подагрик Кампеджио добирался из Рима в Лондон два месяца. С момента начала "Великого Дела" прошло 18 месяцев. Но теперь оно снова сдвинулось с мертвой точки.

Вообще дело о разводе Екатерины Арагонской настолько тесно сплетено с другими событиями тех лет, что выделить его во что-то единое целое очень трудно. События происходили одновременно по нескольким важным линиям.

Первая - это именно личный треугольник: Катарина - Генри - Анна Болейн.

Вторая - те политические события, происходящие в большом мире и влияющие на расстановку сил за каждым участником драмы, и здесь тоже три действующих лица: Катарина и ее испанцы, Волси и его французы, и Генри, которому приходилось принимать во внимание всё.

Третья - те изменения в окружении короля, которые начали неуклонно происходить по мере того, как звезда Анны поднималась все выше при королевском дворе. Хотя, скорее всего, в этих изменениях отражались новые отношения между королем и теми, кто был к нему близок, но Анна, безусловно, послужила неким мерилом этих отношений.

Четвертая, и, возможно, главная - личности вовлеченных в события людей.

Наверное, именно из-за этой сложности, переплетенности событий зачастую и возникает впечатление, что отделение Англии из сферы влияния папского престола произошло чисто потому, что Генри было невтерпеж жениться на своей любовнице, а папа его не разводил.

При этом упускается то, что Генри вместе с Волси уже задолго до того готовили и проводили обширные реформы, связанные с церковной собственностью.

Упускается популярность реформистских переводов Библии и религиозной литературы при европейских королевских дворах. Анна Болейн читала французские Библию и Псалмы еще тогда, когда жила при французском дворе. Ей контрабандой привозили в Англию официально запрещенную франкоязычную религиозную литературу, и та расходилась при английском дворе, как горячие пирожки во время народного гуляния. В конце концов, Англия имела очень древние традиции реформаторских взглядов в собственной истории.

Нельзя не учитывать и то, в каком состоянии находилась папская власть в то время: Рим был захвачен, разграблен и покорен, папа со всем двором приютились практически в развалинах, да и самому Клементу больше пришлось сосредоточиться не на принципах, а на выживании. Прагматичному правителю в тот момент связи с Римом были просто ни к чему, они были обузой, а не подспорьем.

Так что развязка драмы с Разводом вовсе не была вытащена из широкого рукава короля, как крапленая карта.

Но осенью 1528 года до развязки было еще далеко. Первым делом, Кампеджио быстро провел серию встреч между главными действующими лицами. С Генри он встретился уже на следующий день после того, как был официально представлен королю, и они проговорили четыре часа. Если легат и вынес для себя что-то из этого разговора, так это твердое убеждение, что Генри с женой примиряться не собирается. "Я убежден, что даже ангел, спустившийся с небес, не смог бы его переубедить", - пишет Кампеджио своему приятлю в Риме.

После этого, 24.10.1528, Кампеджио встретился с Катариной, предложив ей блестящий, с его точки зрения, выход: пострижение в монахини. Она не потеряла бы ничего, ее статус остался бы высоким, статус ее дочери не изменился бы. Возможно, главной ошибкой легата было то, что он взял с собой для этого разговора Волси. Вместе они пытались убедить королеву, что ей, женщине порядочной и набожной, открытый скандал, связанный с судом, совершенно не к лицу. Этими рассуждениями они и открыли разговор. Но Катарине не хотелось играть в дипломатические игры. Она в лоб заявила, что уже знает цель их визита: они хотят уговорить ее принять постриг.

Кардиналы несколько растерялись от такой прямолинейности, но поскольку Катарина открыла прямой разговор, они попытались "продать" ей идею в максимально красивой упаковке: постриг будет угоден Богу, он соответствует ее набожности, и украсит честью ее имя. Затем святые отцы напомнили ей, что речь идет не только о ее собственном статусе, но и о статусе ее дочери. Позолотило предложение напоминание о королеве Жанне Валуа, которая сделала именно это, и с тех пор пользуется всеобщей любовью и уважением. Кнут и пряник, вечная тактика сложных переговоров.

С Катариной эта проверенная тактика не сработала. Она не стала вступать в дискуссию, а просто разрыдалась, причитая, что она бедная, одинокая женщина, одна в чужой стране, иностранка, не имеющая друзей. Нет, она определенно хочет независимого от короля Англии суда. Это не были просто слезы, это был ультиматум. Принятие Катариной пострига было последней надеждой короля на быстрое решение Великого Дела, и он категорически возражал против того, чтобы Развод обсуждался судом международным. Он-то знал, как это затянет дело. Ведь международный суд - это международная политика. Оказавшись в положении ответчика, Генри сильно терял в статусе короля Англии.

Того, что сделал Катарина, от нее никто не ожидал. Встретившись с мужем на следующий день после визита прелатов, она сообщила ему, что желает исповедоваться легату Кампеджио. И дала Генри список судей, на суд которых она полностью полагается в вопросе об их замужестве: семеро англичан, два фламиндца и испанец, Луис Вивес. Генри немедленно согласился. Он понял желание жены исповедоваться так, как хотел понять.

Катарина отправилась на исповедь в 9 утра, и исповедовалась много часов. На самом деле, под видом исповеди она изложила, наконец, папскому легату свою версию всего, что произошло с ней в Англии. Суть, собственно, заключалась в одной фразе: в постели своего первого мужа, принца Артура, она была с момента замужества и до дня его смерти всего 7 раз, и "осталась такой же нетронутой и непорочной, как в тот час, когда она появилась на свет". Причем, Катарина уточнила, что, говоря это папскому легату, она говорит с самим папой, которому их разговор и вся исповедь должны быть преданы дословно. Что мог сделать Кампеджио? Только выполнить свой долг: пообещать, и выполнить обещание.

Затем он спросил о главном: собирается ли королева принять постриг? Ее ответ был вполне определенным: она никогда этого не сделает, а собирается жить и умереть в браке, в который Бог призвал ее, а в Божьей воле она сомнений никогда не испытывала и испытывать не способна. И снова Кампеджио не нашел, что ей возразить.

По вполне очевидной причине, легат предполагал, что Катарина окажется наиболее податливым звеном в цепи дела о Разводе. Ее часто недооценивали, потому что она никогда не делала громких заявлений, и вид имела мягкий и скромный. Легат ошибся. Катарина взбесила его донельзя, но он не стал скрывать в письмах в Рим, что ее поведение вызвало у него и чувство уважения: "Я всегда считал ее деловой леди, и сейчас еще больше укрепился в своем мнении".

Что касается Катарины, то никто не знает, о чем она думала. Прессинг со стороны короля был в этом году необыкновенно силен, и ее поддерживало только хорошее знание характера своего мужа и его манеры вести переговоры. В конце концов, на формирование этой манеры в значительной мере повлияла она сама. Поэтому она не стала принимать за стопроцентную правду заявление Генри, что папский легат прибыл для того, чтобы аннулировать их брак. В том, что у легата нет причин быть на ее стороне, она знала и без мужа. Но она также досконально знала, как работает внутренняя система отношений, рапортов и подчинения в иерархии католической церкви. Поэтому она снова победила, получив согласие короля на проведение международного суда. Теперь надо было хорошенько к суду подготовиться.
6.
Испанская мисия

После того, как Катарина добилась слушания своего дела о разводе на независимом международном суде, началась бумажная подготовка к самому суду. Дело в том, что диспенсационная папская булла, позволяющая Генри жениться на Катарине, содержала несколько моментов, в которые юристы Генри вгрызлись. Например, там говорилось, что этот брак заключается для поддержания мира между Англией и Испанией. Делом юристов было доказать, что мир сохранился бы и без брака Генри и Катарины. И всё прочее в том же роде.

Но Катарина вытряхнула перед Кампеджио действительно козырную карту. Содержание испанской буллы было идентично английскому, но у Катарины было на руках резюме папы Юлиуса II, которое тот отправил в свое время Изабелле. И, как назло, именно в критических местах, обозначенных юристами короля, как слабые, резюме расходилось с текстом буллы.

Если в булле было написано, что брак заключается для сохранения мира между Испанией и Англией, то в резюме этот пункт звучал так, что без этого брака "существующие мирные отношения между странами, вероятно, не будут иметь такой твердой основы". В резюме также более широко объяснялись основания, на которых диспенсация была дана. А именно, что дана она была не только ради сохранения мира, но и "по некоторым другим причинам" (et certis aliis causis). Одним жестом Катарина свела на нет усилия и затраты на работу юристов и дипломатов короля в течение 18 месяцев.

В тот же день король попытался запустить обвинение, что люди императора Чарльза хотели покуситься на его и кардинала Волси жизнь в пользу Екатерины. Угроза была завуалирована в выражениях, что им, королю и кардиналу, хотелось бы верить, что королева ничего о покушении не знает, и в заговоре не участвовала, но все равно она ведет себя не так, как подобает доброй жене "ни в постели, ни вне постели". Например, явно не грустит и не льет слезы, а одевается парадно и веселится со своими придворными дамами. И людей она подбивает на протесты против Развода. Не подбивает? Но и не порицает ведь проявления симпатий в свою пользу! Улыбается людям и кивает им головой.

И вообще, разве Бог не велел, что между мужем и женой не может быть тайн? То, что она скрыла существование резюме, говорит о том, что не такая уж она любящая жена, какой должна быть. Откуда у нее появилось резюме? Кто его привез? Через кого она передала просьбу о том, чтобы ей прислали резюме? Есть ли у нее еще какие-нибудь документы, о которых король не знает?

Катарина в вежливой форме послала обвинения лесом. Она просто сказала, что резюме ей передали совсем недавно через испанского посла. Шесть месяцев назад. Здесь она солгала: Мендоза еще в сентябре заклинал императора поскорее прислать заверенную копию резюме, которую можно представить суду. Впрочем, Мендоза был предупрежден Катариной, что его могут спросить по этому поводу, так что опасности попасться на вранье не было.

Тогда Генри и Волси сосредоточились на самом резюме, которое появилось слишком кстати. Подделка! - сказали они. 23 ноября Катарина срочно вызвала Мендозу к себе, предупредив, чтобы тот явился тайно. Она рассказала послу, что Генри отправляет в Испанию свое доверенное лицо, Уильяма ФитцВильяма, который будет требовать оригинал резюме. Императора надо было предупредить, чтобы он ни при каких обстоятельствах ФитцВильяму оригинал не отдавал - не было сомнений, что после этого документ просто пропал бы. Катарина уже знала от своих людей при папской курии, что испанский экземпляр уникален: резюме не зарегистрировано в папской канцелярии, и копии его нет.

Мендоза, более искушенный в политике, сильно сомневался, чтобы Генри пошел на такой грубый трюк, и был прав. Генри не послал ФитцВильяма в Испанию. Он заставил написать Чарльзу просьбу выслать оригинал резюме саму Катарину. Неизвестно, как, но уж явно не лаской и уговорами. Письмо отправилось в путь с двумя курьерами: человеком Генри, и человеком королевы (это был все тот же Фелипес!). Фелипеса заставили поклясться, что он не повезет никакого другого письма от Катарины, за ним наблюдали, его обыскивали. Ничего нелегального никогда найдено не было. Разумеется. Потому что Мендоза заставил Фелипеса выучить это письмо наизусть, предупреждение императору, чтобы тот не принимал во внимание просьбу Катарины, потому что она написала ее не по своей воле.

Неизвестно, что случилось между посланцами по дороге, но Фелипес в Эббивиле упал с коня и сломал руку. Всё пришлось начать сначала. Катарина снова написала письмо, и оно было вручено для доставки ее собственному капеллану, Томасу Абелю. Катарина вполне могла бы передать свое истинное, словесное послание с ним, потому что Абель был предан ей беззаветно, но... он был англичанином, а, значит, подданным короля. Поэтому Катарина отправила с ним в паре испанца, Монтойю. Курьеры были доставлены до границы дипломатическим конвоем. Испанцы пропустили Монтойю и Абеля, а английские дипломаты задержались на границе аж на 10 дней.

Монтойя почему-то остался дожидаться англичан, а вот Абель поспешил к императору. Очевидно, Монтойя был свободен от национальных предрассудков и рассказал Абелю содержание устного письма королевы, и Абель хорошенько над ним подумал, поэтому императору он представил уже настоящий меморандум: Чарльз должен сделать внушение папе за слишком явное благоволение королю Генри, выслать Катарине канонического законника, не уступающего по квалификации законникам Генри, и дать задание группе своих теологов и законников поработать в Испании над темой Развода, сообщив затем Катарине моменты, для нее полезные.

Когда английские дипломаты добрались до резиденции императора, они Абеля ни в чем не заподозрили. Император встретил их любезно, согласился со всеми их просьбами, только вот оригинал резюме он им не дал. Но разрешил его тщательно обследовать и сделать дословную копию. Абель был великолепен. Эдвард Ли, главный эксперт Генри, консультировался с ним по поводу того, как доказать, что резюме было фальшивым, и с благодарностью рапортовал королю, что Мастер Абель снабдил его многими идеями.

Но откуда же выплыло это резюме, на самом-то деле? Его действительно не было в официальных архивах! Эдвард Ли узнал, что в нужный момент резюме было передано императору кузеном посланника Де Пуэбла. Того самого, которого Катарина так не любила и которому не доверяла, будучи сначала женой, а потом вдовой Артура. Де Пуэбла был из евреев, принявших христианство, а евреев испанская инфанта тогда не любила, выкрестам же не доверяла принципиально. А ведь де Пуэбла всегда держал ее сторону, всегда был лоялен Испании, и последнюю услугу Катарине он оказал, будучи уже в лучшем мире. Он был храбрым, честным, интеллигентным и глубоко лояльным человеком.

Рождественские праздники 1528 года Катарина и Генри провели вместе. Дворцовые ритуалы этого требовали, и Генри был не готов бросить вызов правилам приличия. Правда, он не смог не привезти с собой Анну Болейн, которую разместил неподалеку от Гринвича и которую навещал ежедневно. Катарина проводило время этих визитов мужа к любовнице в переговорах с Мендозой. Из рапортов Мендозы известно, что Генри угрожал не посещать королеву, опасаясь за свою жизнь: он не доверял ее слугам, ни испанцам, ни англичанам. Но, к облегчению королевы, не сдержал своей угрозы, и всегда, когда он был в Гринвиче, они "обедали и спали вместе". Катарина не входила с послом в детали того, что означало "спали вместе". Мендоза правильно понял, что король просто выполнял советы своих юристов не выказывать перед подданными своего плохого обращения с королевой. В конце концов, требуя от Катарины, чтобы она вела себя, как полагается хорошей жене, он должен был и сам вести себя, как подобает хорошему мужу. А может, дело было просто в привычке. Привычные рождественские ритуалы вернули его к привычному ритму, сдобренному, правда, визитами к той, которую он любил.
7.
Суд

Катарина знала, в чем должна заключаться ее стратегия: дело о ее Разводе должно быть передано в руки самого папы. Она должна была написать прошение, чтобы папа отстранил от дела и Волси, и Кампеджио, и провел судебное заседание в Риме. А там то же самое вдалбливали папе представители императора: в Англии королеве справедливости ждать не приходится. Был даже написан формальный протест против проведения суда в Англии, и представлен папе 27 апреля 1529 года. Секретарь папы, Санга, писал по этому поводу Кампеджио: "Ради Бога, пусть Волси сделает так, чтобы дела продвигались самостоятельным курсом, потому что если король примет свое решение без авторитета папы, правильное или неправильное, никто не сможет обвинить Его Святейшество в предвзятости". Единственное, от чего папа не смог бы отмахнуться, было собственноручное обращение Катарины. Но она медлила.

Возможно, открытый, перед лицом всего мира акт протеста против мужа, ужасал ее представление о том, какой должна быть жена, особенно королева: между супругами случалось всякое, но перед внешним миром пара показывала единый фронт. Возможно, к ней пришло понимание: ну сумеет она оставить Генри своим мужем, но что дальше? Недоверие, ненависть, невозможность даже формально делать вид, что всё хорошо. Возможно, ей просто было страшно, что может сделать Генри. Очевидно, она начала понимать, что имеет дело уже совсем с другой личностью. А может, она всё еще надеялась, что муж одумается.

Медлил и Генри, не предпринимая ничего, пока его люди в Риме пытались подвести подкоп под испанское резюме. Но папа, ничего не желавший делать для Катарины, не желал ничего делать и для Генри. Поэтому 30 мая 1529 года процедура Развода был возобновлена королем, который решил пользоваться тем, что у него было под рукой: Волси и Кампеджио. Последнему ясно намекнули, что если он будет вести дело так, как от него ожидают, он получит право на доходы епископата Дарем. Генри также "полушутя" приоткрыл ему готовящуюся реформу Волси, намекнув, что может начать отчуждение церковного имущества и с епископата самого Кампеджио.

Оба епископа предстали 31 мая перед парламентским советом, где были оглашены их полномочия, и им дано было право вызвать и короля, и королеву на суд 18 июня. 14 июня королевская чета выехала в Гринвич. Путешествовали они порознь. По пути Катарина завернула к Кампеджио, и, хотя тот пытался сослаться на болезнь, прошла прямо к нему в спальню. Ее адвокаты из Фландрии не прибыли, как может она предстать перед судом, состоящим из одних подданных своего мужа? Что ей делать! "Молиться и надеяться", - хмыкнул легат, и еще раз предложил просто постричься в монастырь. Королева только рукой махнула. Веры в беспристрастность папского легата у нее после данного инцидента не прибавилось.

После этого ей оставалось только одно: 16 июня она сделала в присутствии двух нотариусов официальную жалобу на Волси и Кампаджио папе, и попросила его взять дело в свои руки. Как рапортует Мендоза, который уже был перераспределен во Фландрию, но продолжал получать прямую информацию из Лондона, Катарина была в ужасном состоянии. Она глотала приготовленные ей настойки, но они не помогали. Она была уверена в том, что поступила правильно, но петиция к папе потребовала от нее слишком сильных душевных усилий. И времени на то, чтобы привести себя в достойное боевое настроение почти не оставалось. Королева плакала.

Вернее, плакала женщина, которой было почти 43 года, которая была хорошей женой и хорошей христианкой, смысл самой жизни которой был в том, чтобы быть хорошей женой и хорошей христианкой. А теперь ее муж пытался через суд доказать, что женой она ему никогда и не была, и прожила 20 лет в смертном грехе - королевской сожительницей. И теперь ее интимная жизнь становилась предметом обсуждения повсюду.

Слушание дела о разводе проходило в Брайдвелле-Блэкфриарсе, здании, которое Генри намеревался сделать альтернативой Вестминстеру, вбухав в его перестройку 20 000 фунтов. Там теперь проходили заседания парламента, и это было практично: мебель для различных оказий находилась именно там в кладовых, так что материально оборудовать зал для суда короне практически ничего не стоило. Шесть шиллингов, если точнее.

Заседание 18 июня должно было быть чисто формальным. Генри послал на него представителей, но Катарина произвела сенсацию, явившись персонально. Она вошла в зал в сопровождении четырех епископов и большого числа придворных, выглядя очень печальной и серьезной. Прочитав текст своего протеста папе против юрисдикции Волси и Кампеджио, она потребовала, чтобы он был зарегистрировал должным образом, и возвращен затем ей. Судьи пообещали дать ответ 21 июня.

21 июня Катарина вошла в зал суда. За ней - Волси и Кампеджио, и потом сам король. "Это было так странно... что Король и Королева пришли в суд, как простые люди, чтобы их судили их подданные", - пишет Джордж Кавендиш. А подданных была масса (суд был открытым), и не только в зале: по дороге толпы народа приветствовали королеву, ободряли ее, кричали, что молятся за нее, желали победы над ее врагами. Волси явно не пользовался популярностью.

Присутствующих призвали к тишине, правомочия судей были оглашены. Затем глашатай вызвал: "Король Англии Генрих, предстань перед судом!" - "Здесь, милорды!", - ответил король и спустился с трона. Он обратился к судьям по-английски, прося "определить действительность или недействительность его брака, относительно которого он всегда имел сомнения". Затем выступил Волси, перечислив все милости, когда либо полученные им от Генриха, и поклявшись, что он и Кампеджио будут судить только опираясь на факты и свою совесть. После этого в том же поклялся Кампеджио. Теперь пришла очередь королевы.

"Екатерина, королева Англии, предстань перед судом!". Она обратилась к судьям, еще раз отвергая их компетентность. Затем она повернулась к мужу. Он говорит о своих сомнениях? "Не время говорить о них после такого долгого молчания", - сказала она с горечью. Несколько растерявшись, король ответил, что молчал так долго из-за "великой любви, которую он испытывал и испытывает к ней, и что больше всего на свете он желает, чтобы их брак был признан действительным". Затем король и сам перешел в атаку: как может она обращаться в Рим, зная, как сильно там влияние императора? Разве Англия, ее страна, страна, королевой которой она является, перестала быть для нее родной и безопасной? Разве у нее самой был недостаток в прелатах и юристах для консультаций?

Но, как говорила Анна Болейн, всякий раз, когда король начинал пререкаться с королевой, он проигрывал. Вот что случилось: внезапно королева покинула свое место напротив мужа, быстро направилась прямо к нему, и встала перед ним на колени. Дважды король пытался ее поднять, но она снова опускалась на колени. От волнения в ее речи прорезался сильный акцент. Она умоляла его подумать о ее чести, о чести их дочери и своей собственной. Он не должен гневаться на нее за то, что она пытается их защитить. Пусть он подумает, как ситуация оскорбила не только их, но и ее род и ее страну. Он сказал, что хочет больше всего на свете, чтобы их брак был признан действительным - именно поэтому их вопрос должен решаться в Риме, в месте, свободном от всех подозрений!

И Генри сказал, что - да, конечно, она может обращаться и посылать своих курьеров к Его Святейшеству в Рим, он не возражает. Позже он попробует заявить, что дал слово под давлением обстоятельств, и не имел в виду того, что сказал. Но слово Короля было дано, дано публично, и отступить ему не позволили. Катарина встала на колени, но одержала победу. Теперь она могла дышать свободно: она действовала не против мужа, а согласно его желанию.

А потом она просто покинула зал суда. Ее трижды окликали, но она не остановилась. Взрыв эмоций выжал ее досуха. А плакать перед подданными Королеве не пристало.

После того, как Генри неосторожно одобрил апелляцию жены в Рим на суде, он начал форсировать события в Англии, торопясь с процессом, в решении которого не сомневался, до того, как папа отменит слушание дела. А семья Катарины нажимала в Риме на папу, торопя его принять обращение королевы и отменить суд в Англии. Особенно в незавидном положении оказался легат Кампеджио. Инструкции папы повторялись в каждом письме из Рима: затягивать процесс. Король же таскал больного и температурящего легата на каждое заседание, хоть и на носилках, требуя процесс ускорить. "Я больше не могу развлекать их здесь, как раньше. Я умоляю вас подумать, сколько еще времени я могу затягивать вынесение решения?", - пишет он в Курию.

Как ни странно, король, похоже, был в своем элементе. Он с наслаждением рылся в теологических текстах, в юридических текстах, писал прикидки с доводами и контр-доводами, ругался скверными словами на подчиненных, скандалил с Кампеджио, дебатировал с юристами. Закрытый суд должен был состояться 23 июля, в пятницу. Король, как пишет Кавендиш, собирался слушать всё, что будет говориться судьями, из соседней комнаты. По сути, держать процесс под контролем.

А Катарина не делала ничего. Драматически покинув июньское заседание, она заперлась в Гринвиче, ни с кем не общаясь. Всё, что она могла сделать для своей защиты, она сделала. Три письма отправились в Рим: ее протест против легатов Волси и Кампеджио, ее обращение к папе с просьбой взять дело о ее разводе в свои руки, и ее назначение своим адвокатом испанского посла в Риме. В Брюссель письма доставил, очевидно, Фелипес, оттуда их с дипломатическим курьером отправил в Рим Мендоза, и 5 июля 1529 года они были зарегистрированы прибывшими послом императора Чарльза в Риме. Посол кинулся к папе. А дальше начался фарс.

Папа сказал послу, что тот должен написать петицию от имени королевы, так как он имел теперь на это полномочия. Петиция была написана немедленно, но папский совет собрался только 13.07. Совет единогласно решил, что петиция Катарины должна быть принята. Но папа продолжал тянуть: решение должно быть подтверждено консисторией. Это должно было сделано 16.07, но накануне вечером папа объявил, что он заболел, и что заседание переносится. Посол не сдался. Зажав в угол одного из старших кардиналов, он объяснил тому, что император найдет другие способы защитить свою родственницу, но пусть они подумают, что после этого будет с ними. И папа сдался. Консистория подтвердила документ без папы.

Люди короля в Риме не дремали. Они убедили папу, что решение должно быть выслано Екатерине лично - то есть, в одном экземпляре. Посол императора (Мэй его звали) в ответ на это заявил, что он сделает насчет публикации решения так, как считает нужным сам, и заказал аж шесть копий. Одна была отправлена из Рима 23.07, две ушли во Фландрию, откуда одна было послана в Англию из Брюгге, а другая из Дюнкерка. Свои копии получила герцогиня Маргарета Фландрская, и одна отправилась лично к Катарине с Фелипесом. Теперь перехватить курьера и уничтожить решение было невозможно.

Но вся эта спешка не имела большого смысла: заседание суда в Англии началось 23 июля, в тот самый день, когда решение о прекращении его деятельности только отправилось из Рима
.
День для Катарины спас Кампеджио: он объявил суду, что в Риме началась пора отпусков и праздников, и поэтому дело о Разводе он откладывает до 1 октября. В ответ герцог Саффолк, муж сестры короля, шагнул к легатам, грохнул кулаком по столу, и от души выматерился в том духе, что "клянусь мессой, не бывает на свете ни легата, ни кардинала, которые сделали бы для Англии что-то хорошее".

Король уже знал, что папа принял решение, и что дело о его разводе будет перенесено в Рим - папа сам написал об этом Волси. Что это означало на практике? Во-первых, то, что в Риме позиции Катарины были не слабее позиций Генри. Во-вторых, то, что в Риме дело о его Разводе могло затянуться на годы, а Анна уже начала терять терпение. "Я ждала долго, - пишет она, - а могла бы за это время заключить выгодный брак и уже иметь детей. Увы мне! Прощай мое время и молодость, потраченная бесплодно и бездарно." Ей действительно было уже 28 лет. Не старость, но и не лучшее время для того, чтобы думать о будущих детях, которых еще и в проекте не было. И теперь дело затягивалось на неопределенное количество лет. В-третьих, одно дело явиться в Англии по вызову своего суда, который король сам и назначил. Совсем другое - быть вызванным на суд в Рим. Это сильно подрывало престиж Генри, престиж короля Англии.

Катарина тоже не испытывала торжества по поводу того, что добилась своего. Она устала. Третий год она проводила в непереносимом состоянии неопределенности, и кто знает, сколько таких лет еще впереди. Она грустила, она вспоминала, она горевала над своей судьбой.

Карьера Волси была закончена. Король его выгнал, а его имущество конфисковал в свою пользу. Вместе с Анной и ее матерью он отправился осматривать резиденцию кардинала на Йорк Плейс, нашел ее даже лучше, чем предполагал, и... поселился в бывшем доме кардинала вместе с Анной. Открыто. Апартаментов королевы на Йорк Плейс не было.

То, что последовало потом, было уже политикой. В Англии наступили новые времена. Нет, их вызвала не Анна Болейн, и они были сотворены не для того, чтобы расчистить ей путь к престолу. Процесс начался уже давно, и сама Анна была уже человеком, представления которого были сформированы новым временем. Просто вышло так, что семейный подряд Болейнов (отец, брат и Анна) открыл давно идущим спорам, напряжениям и распрям канал для открытого выхода на поверхность. Болейны не вызвали перемен, но, благодаря им, новое не прорвалось в Англии извержением вулкана, а пришло, как естественная замена старому. Считается, что Средневековье в Англии закончилось со смертью Ричарда III. Это не совсем так. Екатерина Арагонская была частью Средневековья, и привезла его с собой на новую родину. Ее мать-воительница, с пылкой верой чуть ли не времен крестоносцев (лучших из них), воспитала дочь по своему пониманию: простая и твердая вера в Бога и Папу, преданность родине и новому отечеству, преданность мужу и мудрость идеальной жены. Изабелла была уникальна, и Испания ее времен была уникальна.

Фердинанд был уже политиком нового нового времени. Чарльз, внук Фердинанда и Изабеллы, тоже был политиком нового времени, но со странной ограниченностью. Очевидно, он совершенно не понимал последствий своих действий в Риме. Он хотел держать Европу в своих руках, будучи истинным Императором Священной Римской Империи. Но он не был в состоянии понять, что политика - это уже не только силовое давление (если она вообще когда-то была просто силовым давлением).

Ватикан знал это всегда. Папы всегда находились в центре тончайшей паутины сплетения амбиций, интересов и возможностей бесчисленных правителей, ноблей, простых людей. Задачей Святейшего Престола было поддерживать равновесие, и они старались его поддерживать - пока Чарльз не вмешался. В результате, извечное недовольство политикой компромиссов Святейшего Престола прорвалось отделением государств от Рима. Есть Бог и есть Король, кому нужен папа? Люди не любят жертвовать своими конкретными интересами ради абстрактного общего равновесия. Так обстоит дело сейчас, и так оно обстояло половину тысячелетия назад.

Несомненно, Катарина, будучи женщиной проницательной и хорошо информированной, не могла не понимать, что ее мир, мир, в котором она жила и который понимала, рушится у нее на глазах. Менялись идеалы, менялись ценности. Мы легко можем понять ее состояние, по-моему, потому что и мы живем в очень подобный период. Возможно, эти периоды вообще наступают раз в поколение. И Екатерина Арагонская была хозяйкой своей судьбы тогда не больше, чем любая из нас сегодня. Все, что она могла, это сражаться храбро, не надеясь на победу. "Делай, что должно, и будь, что будет". 8.
Новые горизонты

Новый поворот в затянувшейся истории с королевским разводом наступил практически случайно. После убийственного для нетерпеливого Генри и начинавшей отчаиваться Анны заявления легата Кампеджио о переносе слушания дела на октябрь, и после прибытия из Рима известия, что теперь дело будет слушаться там, король со своей подругой немедленно отправились успокаивать нервы охотой и сельской местностью. Первой остановкой было Валтхемское аббатство.

Два приятеля-дипломата, Стивен Гардинер и Эдвард Фокс, были вынуждены искать ночлег в деревне, потому что само аббатство могло принять только короля и его ближайший круг придворных. Каково же было их удивление, когда в доме некоего м-ра Кресси они увидели своего собрата по Кембриджу, Томаса Кранмера.

Кранмер объяснил, что в университете были случаи смерти от чумы, поэтому преподаватели и их воспитанники сочли за благо переждать карантинный период в семьях учеников. Вечером разговор зашел, конечно, о лондонских новостях. Гардинер и Фокс уже несколько лет работали по делу о разводе. Гардинер был яркой звездой, практически гением, сочетающим невероятную работоспособность, быстрый ум и фундаментальные знания. Фокс был как бы тенью за своим обожаемым другом: без амбиций, но надежный и очень умный. Кранмер звездой не был, и выдающимися способностями не блистал. Он потихоньку, усидчиво делал свою академическую карьеру, беря основательностью. Он не был страстной натурой, как Гардинер, поэтому был способен видеть не только цель впереди, но и всю окружающую картину.

Кранмер, выслушав друзей, сразу сказал им, в чем их проблема и почему королевский развод зашел в тупик. Он не следил за процессом пристально, не был увлечен аргументами и контр-аргументами, поэтому увидел главную ошибку: все вовлеченные в Развод, действовали и мыслили, как юристы. С точки зрения Кранмера, это был путь в никуда. Другое дело - моральная истина. Правда, Моральная Правда, может быть только одна. Тот, на чьей стороне Моральная Истина, тот и прав. Точка.

Гардинер, как человек более умный и с большим опытом светской жизни, знал точно, как далека была моральная истина от того, чтобы быть единственной для спорящих сторон, но он оценил то, что новая стратегия, только что предложенная его университетским товарищем - это выход из совершенно патовой ситуации, в которой находился король со своим разводом. Поэтому он немедленно известил короля о разговоре, и в ноябре 1529 года король пригласил Кранмера для беседы, впечатлился, и передал Кранмера Томасу Болейну. Именно после бесед с сиим ученым мужем Болейн-старший неформально назначил сам себя министром по Разводу. А Кранмер стал, соответственно, архитектором развода Генри и Катарины.

Почему Болейн? Ну, первая причина очевидна: Болейн был почти на вершине славы, получив, благодаря дочери, такое влияние при дворе и в международной политике, о которых раньше не мог и мечтать. Он стал графом Вилтширом в английской иерархии пэров и графом Ормондом в ирландской. Французский посол предупреждал Париж в 1528 году, что во всех планах отныне надо учитывать выражения уважения и преданности семейству Болейнов, потому что без одобрения леди Болейн при дворе ничего не происходит, а Томас Болейн способен прямо оскорбить того, кто не понимает, с каким пиететом к нему нужно относиться, и кто недопонимает, что "молодую леди надо боготворить". Разумеется, Болейн хотел быть отцом королевы, а не отцом любовницы короля.

Во-вторых, рассуждения Кранмера о том, что вся истина заключатся в Священном Писании, и никой папа не может применять эту Истину по своему пониманию, были рассуждениями Лютера. А семейство Болейнов было очень тесно связано со всем новым, что появлялось тогда на книжных рынках, и симпатизировало лютеранским идеям. Анна ознакомилась с ними еще во Франции, через сестру короля Франциска Маргариту Ангулемскую, и продолжала следить за развитием темы уже из Англии, и делилась книгами с отцом и братом. Читала она запрещенную в Англии литературу на французском. А Джордж, личность весьма неоднозначная, и вовсе находился в перманентных поисках чего-то.

Специально для своего коронованного любовника, человека нетерпеливого, она выбрала работу Саймона Фиша "Петиция попрошаек". В книге было всего 14 страниц, она носила явно пропагандистский тон, была написана бойко и живо. Суть заключалась в том, что попрошайки королевства жалуются королю на то, что они голодают, потому что церковники просят лучше и профессиональнее, чем они, попрошайки. Это неплохо сочеталось с планами самого Генри о закрытии монастырей и экспроприации церковного имущества, которое он давно планировал вместе с Волси. Книгу он прочел с удовольствием, и практически не скрывая своего чтения этого как бы не вполне легального памфлета.

Были ли Болейны протестантами в том смысле, в каком их протестантами называет французский посол? Пожалуй, только Джордж, душа которого всегда была неспокойна, и которому было, по определенным причинам, тесно в рамках принятых догм. Отец-Болейн интересовался деньгами и властью, не дискриминируя ни одну религию в пользу другой, если она была ему выгодна. Что касается Анны, то ее подчеркнутая подверженность протестантизму имела очень простую основу.

Леди должна быть набожной и добродетельной - это знали все леди с раннего детства. Екатерина Арагонская была набожна и добродетельна на ортодоксальный, испанский лад. Значит она, Анна Болейн, будет не менее набожна и добродетельна, но на новый, французский лад.

Для Анны новый взгляд на ее ситуацию, который предлагала моральная трактовка Библии, был еще и спасением чувства собственного достоинства. На данный же момент имперский посол в Лондоне, Юстас Шапуи, не очень понижая голос, именовал ее не иначе, как "эта шлюха" - Болейнов он нисколько не боялся, за ним Чарльз стоял со своими армиями.

Идея Кранмера о том, как дать возможность Анне и Генри пожениться, была красива в своей простоте. Он предложил, чтобы ведущие университеты (их теологические факультеты) дали бы свои свидетельства относительно того, что брак Катарины и Генри был противен моральному пониманию Писания, и у папы нет никакого права давать диспенсации, которые идут вразрез с Божьим Словом. Осень ушла у него на лоббирование идеи и отработки текста, за который университеты должны были проголосовать. Как всем кабинетным ученым, ему было невдомек, как оно обернется на практике.

Чтобы собрать побольше международного авторитета, Генри послал во Францию д-ра Стоксли, заданием которого было организовать благоприятный для Генри вердикт в Сорбонне. Об этом имперский посол оповестил Чарльза, но посол просмотрел, что еще в октябре ко французскому двору были посланы люди, чтобы потихоньку лоббировать интересы короля там. Вернее, не просмотрел даже, просто не понял, отрапортовав, что во Францию отправилось посольство, не имеющее никакого значения, потому что в нем сплошь малозначительные личности. Действительно, Джорджа Болейна, бывшего пажа короля, имперский посол значительной личностью считать отказывался, потому что ничего значительного, кроме родства с Анной, в нем не было, а Анна для посла была просто "эта шлюха". Если бы посол только знал, чем обернется его невнимательность!
9.
"Расписали на бумаге..."

Как вы думаете, к кому побежал Генри хвастаться, что нашел новый способ добиться развода? Правильно, к жене! Интересная у них была в тот момент жизнь... Каждый жил сам по себе, но, чаще всего, под одной крышей - бывшая резиденция опального Волси потихоньку стала просто домом Болейнов в Лондоне. Генри и Катарину продолжали объединять государственные церемонии, и вели они себя на публике безупречно. Миланский посол пишет с некоторым изумлением: "они ведут себя по отношению друг к другу с такой любезностью, что никто, знакомый с деталями их разногласия, не может не проникнуться к ним симпатией". Кроме церемоний, их продолжала объединять привычка: летом 1529 года исполнилось 20 лет их браку. Они продолжали часто обедать вместе, как и раньше - и ругаться во время этих обедов, в приватной обстановке.

30 ноября 1529 года они обедали после мессы, посвященной дню св. Андрея. Имперский посол обедал с ними, и стал свидетелем интересного обмена репликами. Сначала Катарина раздраженно заметила, что для нее мучительно пренебрежение мужа - он редко с ней обедает и совершенно не появляется в ее апартаментах. Генри ответил, что дела-дела, кардинал Волси оставил в своем ведомстве такой беспорядок, что ему теперь разбираться и разбираться. Вот он и разбирается, дни и ночи.

Поняв, что он только что начал оправдываться перед женщиной, с которой разводится, король перешел в наступление: если он не делит с ней постель, то это из-за того, что не решено, жена она ему или нет. И вообще, у него уже собраны мнения авторитетных людей о том, что не жена, что их брак должен быть аннулирован, и он скоро пошлет это мнение папе. А если папа с мнением не согласится, то папа - еретик, и никто больше. И вообще, король он или не король? На ком хочет, на том и женится
.
Катарина на это, по словам посла, разнесла аргументацию мужа часть за частью - жаль, что он не пишет, как. Он приводит только последнюю фразу королевы: "на каждого доктора или законника, который решит дело за тебя и против меня, я найду тысячу, которые докажут, что брак у нас и хорош, и нерасторжим". После этого король ретировался из-за стола, вспоминая, наверное, ее письмо, которое он получил, воюя во Франции: "ты прислал мне герцога, я даю тебе короля".

От Анны было тоже мало радости. Она рыдала об ушедшей молодости, об утраченной свежести, и подозревала, что ее любовник так привык к состоянию затянувшегося развода, что уже и не хочет ничего менять. Она ошибалась. У Анны было главное преимущество над соперницей: она могла рожать (еще), а Катарина - нет (уже). Причем, бастардов король не хотел, они у него были. Ему нужна была королева, способная родить законного наследника.

За четыре недели до Рождества король получил первый университетский вердикт по поводу своего Морального Права - из Кембриджа. О, это вовсе не было так легко, как воображал доктор Кранмер! В Кембридже вышло как-то так, что уже существующая линия фронта между теми, кто выступал за проповеди Латимера (о том, что набожность заключается не в том, чтобы давать церкви деньги и ставить свечи, а в конкретной помощи конкретным больным, сирым и убогим), и теми, кто считал эти проповеди опасной ересью, пролегла и между сторонниками и противниками Развода. Наверное потому, что Анна приняла Латимеровы проповеди очень горячо, и стала творить конкретное добро. Иногда даже против желания тех, кого она решала облагодетельствовать. Но, по свидетельству Фокса, за три четверти года она потратила на благотворительность 15 000 фунтов. Сумма совершенно невозможная, как возражает историк Дэвид Старки, подозревая, что к ней пририсован лишний нуль.

Итак, вот по каким вопросам должен был быть вынесен вердикт:
1.
Может ли быть дано разрешение жениться на вдове покойного брата, если брак был бездетным, но завершенным? (желанным ответом было "нет")
2.
Является ли это противоречием Божьему Закону? ("да")
3.
Является ли это противоестественным? ("да")
4.
Если такой брак противоестественен, может ли папа отменить препятствия к браку? ("нет")

После долгого выкручивания рук, Кембридж дал желаемые ответы на первые три вопроса, но так никогда и не вынес решения по главному: имеет ли папа право давать диспенсации для осуществления браков, противных Божьему Слову и противоестественных по-человечески. Но в дальнейшем Кембридж встал на сторону Реформации и Анны Болейн. Самые прилежные Великому Делу доктора (Латимер, Шекстон, Скип и Гудрич) получили хлебные должности при дворе Анны Болейн.

А в январе 1530 года Генри отправил посольство к самому императору Чарльзу, главному препятствию для Развода. Главой посольства был, разумеется, Томас Болейн. Под это дело графа Вилтшира сделали Лордом Хранителем Печати, и снабдили пышнейшим конвоем, на содержание которого новоиспеченному графу и лорду казна отстегнула астрономическую сумму в 1743 фунта. Напомню, что годовой клерикальной стипендией была сумма в 5 фунтов!

Перед встречей с Чарльзом, Болейн завернул в Париж. Дело в том, что посольство его сына, которое высокомерно проглядел имперский посол в Лондоне, отработало предварительный договор с Францией, по которому Франция немедленно придет на выручку Англии, если последняя встрянет в вооруженный конфликт с имперцами. Болейн-старший еще раз прошелся по пунктам договора и включил в него особый подпункт, касающийся поддержки Францией развода и нового брака короля, военной силой и дипломатией. Но пока это были только предварительные наметки, потому что оба сына короля Франциска были заложниками у императора. Но их должны были вернуть домой весной или летом, и вот тогда... Если бы г-н посол понял, что "маленький принц", как прозвали язвительные французы Джорджа Болейна, просто так дорогие одежды протирать в Париже не станет, Чарльз задержался бы с передачей заложников, несомненно.

Второй задачей Болейна было получение благоприятного для своего будущего зятя вердикта Сорбонны. И там уже поработали его сынок и его "клиент" Стоксли. "Клиент" в том античном смысле этого слова, потому что и Стоксли, и сам Кранмер были на содержании у семейства Болейн. Но в Сорбонне раздоры были еще жестче, чем в Кембридже, потому что среди профессоров Сорбонны были испанцы. Единственным, что помогло бы выжать из враждующей между собой профессуры нужный вердикт, было прямое вмешательства короля Франциска, а тот до возвращения сыновей вмешаться не мог.

Несколько засидевшись в Париже, Болейн чуть не опоздал на встречу с императором Чарльзом. Узнав, что Чарльз и папа встречаются 24 февраля в Болонье, Болейн понесся туда во весь дух, но свалился в Лионе, совершенно разбитый дорогой. Но он успел. С императором Болейн встретился 15 марта.

Что ж, это было бесплодной попыткой, как можно понять из отчета Болейна. Когда он попытался процитировать аргументы своего короля, император просто оборвал его: "Он не тот, кому можно верить в этом вопросе. Он - заинтересованная сторона" (Болейн). На это граф ответил, что в данном случае он выступает не как отец Анны Болейн, а как подданный короля Англии и слуга своего господина. Он сказал, что английский король с радостью встретил бы в императоре понимание своей позиции, но и неудовольствие императора не повлияет на его, короля, позицию в вопросе о Разводе. Вопрос, продолжил граф, в том, что есть воля Бога и есть воля Папы, и разницы между первым и вторым быть не должно. Поскольку воля Бога ясна, король предпочтет оскорбить человека (папу), но не Бога.

Император выслушал Болейна, демонстрируя все признаки нетерпения и неприязни: "если папский суд выскажется за аннулирование брака моей тети, я ничего не буду предпринимать, а если признает брак действительным, то буду" - и после этого лаконичного ответа он отправил Томаса Болейна вон
.
Но самым унизительным для графа Вилтшира было то, что в Болонье его застал имперский посол при папе, который был и адвокатом Катарины - и сумел вручить графу, как представителю короля, вызов Генри на папский суд. И что мог сделать Болейн? Ничего. Даже обругать Мэя не мог, потому что в Болонье был император с войсками. Потом, когда император отбыл 22 марта, Болейн попытался выразить папе протест, требуя отложить вызов на полгода, поскольку он был вручен не лично Генри. Папа поблажки не дал, требуя мнения императора по вопросу. Чарльз против задержки не возражал, и вызов Генри на суд был отложен.

Болейн не преувеличил и не преуменьшил ничего в своем отчете Генри. Разве что прибавил к описанному выше информацию, которую получил от французского посла при папе: он перечислил, кто в Курии является наиболее жестким противником развода.Король получил это письмо в начале апреля, в присутствии французского посла в Лондоне. Тот и описал реакцию короля. Сказав много нехороших слов в адрес императора, Генри мечтательно заметил, как здорово было бы отозвать своего посла от двора императора, потому что в ответ тот бы отозвал своего посла из Лондона (посол открыто презирал и при каждом повороте оскорблял Анну Болейн). Король также сказал, что раз папа настолько продажен, то он вообще откажется признавать авторитет Рима, и вынесет вопрос о Разводе на решение своего, национального парламента.

Вопрос только в том, насколько хорошо Болейн послужил своему королю, поведя разговор с императором так, как он повел. Вполне может быть, что Томас уже договорился с дочерью, что его задачей является не примирить антагонизм между Генри а Чарльзом, а обострить. И отец, и дочь не сомневались, что Рим развода не даст, значит, надо было сделать так, чтобы король и не обратился бы в Рим.

Но самым интересным было то, что пока Болейн раздражал императора, Кранмер купил (можно в этом не сомневаться) благосклонные резолюции для Генри аж в четырех итальянских университетах: в Падуе, в Павии, в Ферраре - и даже в Болонье. Почему купил? Потому, что сохранилось его письмо, где он просит снабдить его деньгами на эти благие дела.

Университеты Франции тоже вынесли резолюции в пользу Генри: Орлеан 5 апреля, Ангерс 7 мая, Бург 10 июня. Сорбонна сопротивлялась. Но 1 июля император Чарльз передал сыновей Франциска французам, и 2 июля Сорбонна подписала, наконец, резолюцию в пользу Генри.

Имперский посол потом писал Чарльзу, как была встречена эта новость королем и Анной. Анна была в полном экстазе, заявив, что кто теперь боится императора? Если понадобится, она лично выставит военные силы в количестве 10000 человек. Она знала, о чем говорила: ее брат и отец хорошо поработали во Франции.

А к моменту возвращения Томаса Болейна в Англию (в начале августа 1530 года) король уже был достаточно обработан своей подругой, чтобы решить окончательно, что король Англии и его развод не подлежат юрисдикции Рима.

В августе король занимался, как обычно, охотой, и его сопровождали обе женщины его жизни: Катарина, как королева страны, и Анна, как королева сердца. В Виндзоре жила, все-таки, Катарина. Так что обе леди знали, что 7 августа король отправил письмо с курьером в Рим, а на 11 августа созвал в Лондон свой королевский совет. Французский посол там тоже присутствовал. Совет заседал несколько дней, и имперский посол заподозрил, что обсуждают лорды королевства развод. Но, как имперский посол, он получил официальное заявление, что не обсуждают.

17 августа в Рим был послан еще один курьер. Эти письма не дошли до наших дней. О содержании их можно судить только по другой переписке и по ответам. В письмах папа извещался о том, что он не имеет юридической власти в Англии, что обычай и закон страны не позволяет искать закон вне королевства. "Это наш обычай и наша привилегия". Речь шла, конечно, о полумистической Королевской Супремации. Именно она утверждала, что король, а не папа, является главой церкви в Англии. Якобы, исторически.

Возникает вопрос, из какого рукава был вытряхнут этот козырь? Возможно, прецедент случился в 1514 году, когда лондонский купец (Richard Hunne) с лоллардскими воззрениями был найден на виселице лондонского епископа. Раннее этот купец был обвинен в ереси, и поэтому возник вопрос: случилось ли самоубийство или это было убийство? Церковный суд решил в пользу самоубийства, светский - в пользу убийства. Решать, кто прав, пришлось королю. И вот в своем решении он тогда и написал: "По воле и дозволению Божьему мы являемся королем Англии, и короли Англии испокон веков не имели выше себя никого, кроме Бога...". Его вердиктом было, кстати, убийство, в котором обвинили людей епископа, тишком казнивших "еретика" - для осуждения в суде у них не было никаких доказательств предполагаемой ереси торговца.

Казалось бы, всё ясно - Генри всегда вел линию Супремации. Но он не вел. В 1520 году он написал свою знаменитую "Assertio", превозносящую папскую власть. Через 7 лет он потратил почти 3 года на то, чтобы добиться решения по своему разводу у папы. Он всадил массу денег и усилий на работу своих агентов в Риме. Нет, можно с полной уверенностью сказать, что в 1514 году он сдобрил свое решение юношеской реторикой, а в 1530 году умная Анна, сделав домашнюю работу, убедила его уцепиться за эту фразу.

На всякий случай, Генри запретил публикацию в Англии любых папских документов, полученных в течение последнего года, и любое обращение к папскому суду из Англии.
10.
На пороге тяжелых времен

Очевидно, получив университетские вердикты, Анна Болейн и Генри решили, что свадьбу они смогут сыграть уже через несколько недель. Но не тут-то было. Для начала, в ближайший круг короля входили, кроме Томаса Болейна, Норфолк и Саффолк.

Саффолк, поддерживая друга и короля практически во всем, совершенно не поддерживал его идею о женитьбе на Болейн. Его жена, сестра Генри, эту достойную молодую леди ненавидела еще с французских времен, и, поскольку Мэри Роз была вообще-то женщиной веселой, сочувственной и доброжелательной, то причина наверняка была смертельно серьезной. И сам Саффолк Анну не любил.

Норфолк, будучи дядей Болейн, замуж ее отдать хотел, но ему очень не нравилась политика родственников, отталкивающая Англию от Рима. Не нравилась до такой степени, что он отдельно встретился с имперским послом, чтобы попросить того не принимать очень уж всерьез все то, что говорит ему король. Потому что король, взбешенный тем, что не находит понимания не то, что в парламенте, а в собственном совете, срывал злость в разговорах с ненавистным умником доном Юстасом.

Дону Юстасу король говорил, что его советники "не считаются ни с папой ни с попами в своем королевстве, и пусть хоть сам Святой Петр оживет, в королевстве Англия будет один абсолютный император и папа - король". Посол приметил, что эти страстные речи внимательно подслушивает Анна, свешиваясь из окна, и что король, отходя из предела слышимости, начинает звучать и пристойнее, и разумнее. На самом деле, в тройке, заправляющей Англией вместе с королем, нетерпимо был настроен только один человек - Томас Болейн. Вот он шипел и плевался ядом, угрожая послу, что "скоро мы искореним и папу, и кардиналов, жестоко". Посол угрозы слушать не стал, повернулся да вышел. Плеваться по поводу кардиналов у Томаса была хорошая причина: кардинал Волси.

Да-да, этот непотопляемый прелат был сброшен королем с вершин власти, но сброшен на перину. Генри наказал его, поняв, что в интересах собственного престижа его советник много чего начудил с королевским разводом, но король не забывал и о том, что Волси умен, хитер, энергичен - и состарился на королевской службе. С остальными придворными сладить Волси помог его одаренный помощник Томас Кромвель. По его совету, каждому из тех, кто был в королевском фаворе, Волси подарил неплохие деньги: 200 фунтов в год Норрису, 40 фунтов ФитцВильяму, 40 фунтов Гилфорду, 50 фунтов Расселлу. Не был забыт и "маленький принц": Джордж Болейн получил из щедрых рук кардинала 200 фунтов годовых от Винчестера и 133 фунта с гаком от аббатства Сент-Олбани. Это были его первые собственные доходы, до этого Джордж (всего лишь виконт) жил на деньги, которые давал ему король.

И в апреле 1530 года политика Волси принесла свои плоды. Он получил должность архиепископа Йоркского, годовую пенсию в 1000 марок, единовременную сумму в 6 374 фунта наличными, и прочие необходимости для того стиля жизни, к которому кардинал привык в лучшие годы. Его худший враг, Томас Болейн, был за границей, а Анна, очевидно, никогда не ставила Генри ультиматумов "или я, или он". Она предпочитала женскую стратегию, не зря же Волси называл ее "ядовитой прельстительной ночной птицей".

И Волси бы поднялся снова в фавор к королю! Он начал правильно. Уехал из Лондона, периодически носил власяницу, мирил новых соседей, кормил их вкусными обедами и сладкими речами. Но он был нетерпелив. Он знал, что уже стар, что жить ему осталось немного, и прожить оставшееся время ему хотелось так, как он привык: имея власть. Имперский посол пристально наблюдал за всеми телодвижениями изворотливого прелата, и предсказывал императору, что тот явно войдет в альянс с Екатериной Арагонской против Анны Болейн. Потому что Волси точно знал, кто его враг. Он видел, что король старается получить абсолютную власть в королевстве, убедив своих подданных, что эта власть его по праву. Генри весь 1530 год работал, как проклятый. Он запросил невероятно много книг по теологическим и каноническим законам во множестве монастырей. Волси об этом знал. Анна же хотела, чтобы король взял абсолютную власть немедленно, силой - она не хотела больше ждать.

И вот Волси вступил в переговоры с имперским послом через своего итальянского врача, доктора Агостини. Он предложил, чтобы император через папу потребовал удаления Анны Болейн от двора и королевской особы. Император проинструктировал соответствующим образом своего посла в Риме. К несчастью для Волси, у Анны Болейн был один очень талантливый кузен, Фрэнсис Брайан, который с 1529 года шнырял по Франции и Италии, вынюхивая, подсматривая, перехватывая. Он был кем-то вроде личного тайного шпиона, работающего на короля, информирующего его о всех закулисных интригах. Причем, Брайан принадлежал в свое время к ближнему кругу короля, и всегда имел манеру излагать информацию прямолинейно. И летом ему удалось перехватить во Франции несколько писем Волси.

Кардинал попался. То, чем он занимался, было явной государственной изменой: он пытался повлиять на политику своего государства, используя давление авторитета и военной силы другого государства. Король получил все сведения и доказательства после того, как Томас Болейн вернулся в Англию. Поэтому тот и рычал имперскому послу относительно истребления кардиналов. Ох, и поднялась буча! Анна рыдала и собирала сундуки с криками "уеду, уеду!". Король рыдал "не уезжай, не уезжай". Под шум волны Анне удалось провернуть дело так, чтобы арестовывать Волси отправили того, кого он однажды так безжалостно унизил: Генри де Перси. Но кардинал холодно сказал, что не считает его достойным себя арестовать - и сдался администратору, сопровождающему де Перси.

Но даже тогда к Волси не применили жестких мер. Он остался в собственном замке под домашним арестом. Ему только запретили принять титул архиепископа, потому что с этим титулом у него была бы власть и потребовать от короля удаления Анны, и признать брак короля легальным, и даже наложить на короля экстрадикцию. Вот Агостини повезло меньше. Его отправили в Лондон за 250 миль с ногами, привязанными к лошади, и по прибытии доктор вполне добровольно рассказал всё, что интересовало спрашивающих.

А Волси снова выкрутился. Судьба его явно хранила. Ему не пришлось ни отправляться в Тауэр, ни выслушивать приговор по обвинению в измене, ни всходить на эшафот. Он просто получил пищевое отравление устрицами. К захворавшему кардиналу немедленно отправили сонм врачей, проверяющих все лекарства на предмет яда, но кардинал все равно умер.

Казалось бы, Анна должна была быть на седьмом небе. Но ее не смог не обеспокоить странный результат следствия по делу Волси. Было объявлено, что Агостини признался, что существовал заговор с французами спровоцировать войну между Англией и императором. Это было явной чушью, потому что Франциск поддерживал Генри, а не Чарльза, но тем сильнее насторожилась Анна. Она поняла, что Генри решил любой ценой не входить в глубокую конфронтацию с племянником королевы. Она поняла, что для того, чтобы оторвать любовника от Рима, императора и прочих тонкостей международной политике, ей надо уничтожить Катарину. И она взялась за работу с энтузиазмом, хотя задача была воистину титанической.
11.
Как создавалась власть

О почившем в предыдущей главе кардинале имеет смысл рассказать немного подробнее. Хотя бы для того, чтобы попытаться доказать точку зрения, что события Великого Дела короля Генри и возникли не на пустом месте, и приняли то направление, которое приняли, отнюдь не из-за плотских желаний короля.

Политика и формирование личности политика - это всегда непросто. А уж если политик является сувереном целого королевства, процесс становится и вовсе запутанным. Отношения между королем и аристократий, королем и администрацией, администрацией и аристократией живут и взаимодействуют постоянно и во всем. Даже в том, с кем король спит или кто выносит его ночной горшок.

Его величество Генрих VII, Тюдор Љ 1, он же Скряга, не любил людей. Вернее, он не любил скопища людей. Отдельно взятые личности он мог и любить, и даже ценить, но вести обычную жизнь английского короля он был просто не в состоянии. Потому что для такой жизни нужно было быть или экстравертом, или с младенчества воспитываться для жизни на публике. Каждый день своей жизни, каждую минуту, не имея никакой приватности ни в собственной постели, ни даже, пардон, на стульчаке.

Жизнь английского короля проходила в двух, функционально разделенных, сферах. Одной из них был большой зал, состоявший как бы из двух частей. В верхней король пировал, обслуживаемый придворными. В нижней обедали придворные и приглашенные. К нижней части примыкали всевозможные хозяйственные помещения, и вся эта сфера была выделена в отдельный хозяйственный департамент, Household. К верхней части примыкало то, что называлось королевскими покоями, апартаментами - как угодно. По идее, это была приватная половина, Chamber, на которой король жил, и которая была выделена в отдельный управленческий департамент. На практике, никакой приватностью там и не пахло.

Когда-то приватным покоем короля была всего-навсего одна большущая комната, где в углу ютилась неимоверных размеров кровать. В XIV - XV веках короли устали от того, что их спальня являлась полем битв конфликтующих между собой функций, и разделили огромный зал на три более или менее равных части: Большую палату, Приемную палату и Приватную (она же Тайная).

В Большой палате располагалась гвардия короля (Йомены короля). Присутственная палата была тем самым тронным залом, в которой король "буднично" обедал, в которой принимали послов, и куда каждый день стекались придворные друг на друга посмотреть, себя показать, и посплетничать.

Генри VII решил, что одной, условно приватной, палаты ему явно недостаточно. О какой приватности можно говорить, если там постоянно околачивалась куча народа - от музыкантов до бюрократов. И, конечно, высшая аристократия королевства старалась постоянно находиться поближе к особе короля, "быть вхожими", так сказать.

Пять лет королю пришлось терпеть. А потом он пожаловался маме. Серьезно. То есть, пожаловался он гораздо раньше, но планирование королевской жизни на новый лад заняло у леди Маргарет некоторое время. Впрочем, может, и не пожаловался, а глазастая леди Маргарет сама поняла кое-что. И Тайную палату решительно изолировали от Присутственной и Большой. Построили целую сеть спален, комнат, библиотек, в которые доступ был строго ограничен для очень небольшого числа придворных.

Если раньше политика делалась на глазах у многих, с 1590 - 1595 она стала делаться за плотно закрытыми дверями.

Надзирал за функционированием этого обновленного Приватного покоя человек, носящий дикий для нашего понимания титул Groom of the Stool, Смотритель Стула - того самого, куда и король ходил пешком. Не могу сказать, насколько точны язвительные шутки о том, что короли никогда не касались своих собственных штанов, но Смотритель всегда присутствовал при королевской особе, когда та себя на стульчаке облегчала. Приватность? Нет, не слышали.

За Большой и Присутственной палатами надзирал Lord Chamberlain, лорд-гофмейстер. Вообще вся прислуга Присутственной и Большой королевских палат набиралась из той верхушки дворянства, которая почти смыкалась с аристократией. Лорд-гофмейстер и вовсе должен был быть пэром королевства. Он также входил и в королевский совет.

В приватные покои короля политиков, по идее, не допускали. Сама обслуга набиралась из простого дворянства, или даже из простонародья. Подразумевалось, что эти люди не могут и не должны иметь неизбежных для аристократии связей в политической жизни королевства. Смотритель стула был придворным и бюрократом. Он полностью отвечал за функционирование приватных апартаментов короля, за сохранность всего, в этих апартаментах находящегося, заведовал личным кошельком короля и исполнял обязанности личного секретаря. Обязанностей было много, а вот официального влияния никакого.

Поговаривают, что причиной такой переорганизации мог стать скандал с лордами Уильямом Стэнли, который был лордом-гофмейстером, и Джоном Фитцуолтером, лордом-стюартом. Оба были настолько вовлечены в политику, что потеряли головы. После этого Скряга решил окружить себя более спокойными людьми. Единственным, кто имел неограниченный допуск в приватные покои этого короля, был сэр Риджинальд Брэй, правая рука леди Маргарет Бьюфорт. Хотя этого сэра можно смело считать начальником службы безопасности, так что ничего удивительного в его привилегии нет.

Скорее же всего, за перестройками стояло и стремление Скряги к одиночеству и покою, и то, что политики вокруг ему были просто не нужны - он сам планировал свою политику, сам находил при помощи мамы подходящих исполнителей, и сам проверял их работу. Королевский совет при Генри VII практической роли не играл. Масса всевозможных комиссий проводила в жизнь решения самого короля, и только король обозначал границы, в которых эти комиссии действовали. Это была полная и абсолютная диктатура практически недостижимого ни для кого короля-наблюдателя/трудоголика/одиночки. Вполне возможно, что принц Артур воспитывался в том же духе.

Но принц Генри с детства был окружен группой друзей, был ярким экстравертом, и предпочитал быть участником событий, а не наблюдателем со стороны. Кроме того, несовершеннолетний король был категорически не готов везти тот груз функционирования всего королевства, который без особого напряжения тащил его близорукий, страдающий от астмы и туберкулеза папаша. Не говоря о том, что ему была предназначена роль антипода предыдущего короля, властно взявшего свою знать за горло системой бондов.

Ситуация предлагала много заманчивых возможностей для многих, но быстрее всех оказался Томас Волси, который без всяких формальных назначений взял на себя роль координатора королевской администрации. Координировать ему пришлось взаимодействие между двумя группами. Неформальной группой придворных друзей Гарри, ни у одного из которых не было официальной должности при дворе (кроме Уильяма Комптона, пресловутого Groom of the Stool), но было огромное влияние на короля. И формальной организацией управленческих бюрократов, у которых была исполнительная власть, но не было влияния на короля.

Администрация королевства состояла из министерства финансов (Exchequer), суда лорда-канцлера (канцелярия, Chancery) и трех секретариатов: Большой государственной печати (Great Seal), Малой государственной печати (Privy Seal), и Печатки (Signet). До самого конца XV века все бумаги пересылались между секретариатами, пока, во многом, эту громоздкую систему не потеснила просто королевская подпись в менее формальных случаях. Министерство Финансов и Канцелярия имели свои постоянные помещения. Секретариаты печатей передвигались вместе с королем.

Лорд-Казначей (Lord Treasurer), Лорд-Канцлер (Lord Chancellor), Лорд-Хранитель печати (Lord Privy Seal) и Государственный Секретарь были самыми весомыми членами королевского совета. Проблема с королевским советом была, тем не менее, в том, что его численность, состав и влияние сильно варьировали при разных правителях. Что еще интереснее, ни у кого из членов совета не было того, что можно было бы назвать должностной инструкцией. Между департаментами администрации не было никакой координации. Роль координатора и Большого Босса, ставящего задачи своей команде, выделялась королю. Та еще работа, надо признать. Это объясняет, почему некоторые правления были для королевства просто катастрофичны: если король был чуть больше нормы ленив и чуть менее ответственен, чем ему следовало быть, начинался хаос.

С принцем Гарри, который стал Генрихом VIII, все было ясно с самого начала. Он будет заниматься только тем, что ему интересно, и ничем больше. Его интересовала, например, инженерия, механика, картография и геральдика. Его интересовала большая политика, дипломатия. Но он никогда не желал вникать в то, как именно его планы будут осуществляться на практике. Рядом с ним всегда был кто-то, координирующий усилия разных департаментов королевства. Потому что этого короля интересовал только конечный результат. И награждал или карал он только за конечный результат, не за усилия, без всякого учета объективных причин неудачи. Отсюда постоянное присутствие около его трона "второго лица" в королевстве: сначала Волси, потом Кромвеля, и, в конце царствования, Эдварда Сеймура. Последний, впрочем, был недостаточно одарен для сольной роли, поэтому делил обязанности с Дэнни и еще несколькими особо доверенными.

Собственно, роль нового короля была определена еще до того, как он короновался: его царствование должно было стать новой эрой освобождения аристократии из того подчиненного состояния, в которое ее загнал Генрих VII. Не сказать, что это было простой задачей. К 1509 году число наследственных аристократов сократилось максимум до 60. И эта элита имела свои довольно жесткие внутренние границы: герцоги, маркизы и графы на верхних ступеньках иерархии, виконты и бароны - на нижних. Любые попытки слепого фаворитизма по прихоти короля (как это было при Генрихе VI) приводили к неизбежному хаосу и вражде.

Но еще хуже, чем вражда, было состояние нейтрального отупения, в которое впала знать к моменту битвы при Босуорте. На стороне Ричарда выступили всего шесть пэров, на стороне Тюдора - двое, да и те были изгоями, примкнувшими к нему во Франции. Учитывая, что в те времена король не имел королевского войска и практически полностью зависел от военной силы, которую приводили к нему по зову магнаты, ситуация выглядела мрачно - для короля. Тюдор никогда не простил английской знати этого нейтралитета при Босуорте. Его действия были достаточно прямолинейными. Выжившие Плантагенеты были казнены. Де ла Поли, отпрыски сестры Эдуарда IV, были сначала разжалованы из герцогов в графы, а потом и вовсе вытеснены в эмиграцию. Потомки Греев (маркизы Дорсета) и Кортни (графы Девона) были лишены состояния и имущества и заперты по тюрьмам.

Что касается остальных, на них было навешено ярмо бондов. Как на тех, кто служил верно, так и на тех, в чьей верности этот параноидально подозрительный монарх сомневался. Чем были эти бонды? Просто-напросто соглашением с королем, но соглашением, невыполнение которого каралось астрономическим штрафом. Поскольку любое соглашение можно было составить так, что нарушение было неизбежно (сам король решал, нарушено оно или нет), к концу правления Скряги 2/3 знати были опутаны висящими на них долгами, которые король мог востребовать (и разорить навсегда весь род), а мог и не востребовать. Надзирали за процессом Ричард Эмпсон и Эдмунд Дадли, и надзирали, используя вполне грубую силу, которой никто не смел сопротивляться.

Стоит ли удивляться, что по поводу смерти Генри VII никто не уронил ни слезинки, даже его матушка, у которой он под занавес отобрал любимый дворец?

Зато на таком фоне любой следующий король мог выглядеть сияющей звездой. И звездой его приняли. За красотой торжественных церемоний и восторженных речей как-то позабылось, что Эмпсон и Дадли были, конечно, казнены, но вот из всей массы бондов отменены были всего несколько. Остальные пообещали рассмотреть осенью. Потом как-то все отложилось до сессии парламента в январе 1510 года, что было событием самим по себе: Скряга не созывал парламент 10 лет! Церемония открытия была блестящей, вся знать присутствовала, каждый на своем месте, и Лорд-Канцлер произнес прочувствованную речь о важности парламентаризма, этой защиты против несправедливостей и произвола. Кортни и Греи были восстановлены в правах, дочь герцога Кларенса была сделана графиней, а ее сын стал лордом.

Дальнейшие же политические акции уперлись в непроходимый барьер: нежелание короля взять на себя тяжелую работу. Он хотел блеска и славы, он практически молился на своего героя Генри V, но заниматься скучной, монотонной государственной работой он не хотел. Или не умел. Он не хотел видеть, что слава его героя была построена на потрясающей внимательности к мелочам и умении притягивать сердца этой внимательностью. Проще говоря, Генри V был гением, причем обладал работоспособностью гения. А Гарри был молод, Гарри был избалован.

"Веселиться средь друзей

Я буду до скончанья дней.

Мне никто не запретит,

И Богу это не претит"

Действительно, запрещать стало некому. Правительство не могло запретить королю ничего, а в его ближнем кругу никто не собирался возражать против приятного времяпровождения. Для знати королевства это дало лазейку прямого воздействия на настроение короля: его окружили достойными для королевских забав компаньонами.

Граф Вильтшир - младший брат герцога Бэкингема, Эдвард Говард - второй сын графа Суррея (будущего герцога Норфолка), Томас Найветт - зять графа Суррея, Томас Болейн - еще один зять того же графа, Томас Грей - маркиз Дорсет, Генри Бурчиер - граф Эссэкс, Эдвард Невилл - младший брат лорда Абергаванни... Аристократы, связанные друг с другом и прочими семействами Англии нитями дружбы, союзов, обязанностей. На этом фоне Чарльз Брэндон и Генри Гилфорд выглядели дворняжками, потому что их семьи получили рыцарство только при предыдущем Тюдоре. Совсем темной лошадкой был Уилл Комптон, который наверняка был сыном или йомена, или мелкопоместного дворянина, но в этой компании был действительно "человеком из ниоткуда". И единственным, имевшим должность в дворцовом штате, кстати говоря.

Ситуация в начале царствования Генри VIII сложилась интересная. Над всеми был очень молодой король, грезивший о военной славе, рыцарских подвигах, спорте и веселом времяпровождении. Правда, совсем уж безголовым юный король не был. Он мечтал покорить Францию, но понимал, что без союзников ему это вряд ли удастся. Благо, выход был, и под рукой: одинокая и печальная Катарина Арагонская, а через брак с ней - сила ее батюшки, Фердинанда. Скорее всего, Катарина ему нравилась на самом деле. В конце концов, жениться королю наверняка очень хотелось, а его батюшка, Скряга, принял все меры предосторожности для того, чтобы сексуальная жизнь его единственного наследника не началась слишком рано. Тогда верили, что плотские утехи истощают жизненные силы формирующегося организма. Женитьбы королей - дело, обычно, весьма неспешное, а ждать этот король никогда не любил. Поэтому женитьба на Арагонке устраивала и его, и всех вокруг.

Вторым моментом, в котором король не сразу дал себе волю, была его страсть к турнирам. Он ждал почти 9 месяцев, прежде чем начал стопроцентно участвовать в ближних боях. На тот момент его жена выглядела вполне фертильной, и молодым в кошмарном сне не могло присниться, что их в плане наследников ожидает. Сдержанность короля на поприще турнирных подвигов объяснялась тем, что он, все-таки, довольно давно упражнялся, и знал, что дело это действительно довольно опасное. Например, на одном из турниров Комптон, с которым король в шутку поменялся доспехами, был чуть ли не смертельно ранен. Паника была неописуемой.

В чем король не желал себя сдерживать, так это в тратах. На одну коронацию он спустил больше денег, чем его папаша на всю представительскую жизнь двора за 10 лет. Возможно, внезапное сияние, окружившее королевский дом Англии, было созданием плюсов на арене международной политики. Но, скорее всего, это сияние просто было внешним результатом отсутствия управления в области администрации и финансов. Золото просто черпалось из казны и раскидывалось. Аристократия, окружившая короля, ничего о тонкостях администрирования не знала и знать не хотела. Старые советники, доставшиеся королю от отца, терпелись при дворе только в качестве объектов для насмешек, ни власти, ни влияния у них больше не было.

Пока умные люди ужасались происходящим, король развлекался, а гуманисты, осыпаемые дотациями, пели дифирамбы наступившему "золотому веку", один человек увидел в создавшейся ситуации свой шанс. Томас Волси, еще не сэр и не кардинал, а скромный раздатчик милостыни его королевского величества. И креатура Ричарда Фокса, который во многом помог Генри VII выстроить его систему административного управления, выполняя при леди Маргарет Бьюфорт роль, схожую с ролью Дадли при Елизавете I: был ее голосом там, где ей, как женщине, было невозможно высказываться. Фокс всегда умел держать нос по ветру, и достаточно быстро понял, что при новом дворе ничего, кроме унижений и уколов, ему не светит. И удалился от политики в академический мир, оставив при дворе своего человека - умницу Волси. Благо, Фоксу было уже за 60, и у него было слабое зрение, так что фактическая отставка выглядела достойной пенсией.

Что касается Волси... В 1511 году он был еще, несомненно, человеком Фокса, о чем говорят его постоянные отчеты патрону, в которых он описывает финансовый и административный ахтунг при дворе молодого короля. На закончившийся пшиком совместный с королем Фердинандом поход, Генри щедро дал лорду Дарси 1 000 фунтов. Предполагалось, что это будет займом, который легко будет выплачен из военной добычи. Но поскольку добычи не случилось, а случились сплошные расходы и неприятности, короля легко уговорили превратить заем в подарок. Волси, тогда еще сторонник партии мира, радуется в сентябрьском отчете немилости к Томасу Говарду, будущему герцогу Норфолку. Он пытается уже в тот период смоделировать будущее и убедить через нужных людей короля, что Говарда надо сослать на север навсегда, отняв у него право на апартаменты во дворце. И разве не лучше было бы поселить в освободившиеся апартаменты мудрого Фокса?

Оказалось, что не лучше. Эдвард Говард, сын сэра Томаса и любимчик короля, захватил парочку шотландских кораблей, и военная партия снова оказалась сверху. И Волси примкнул к выигравшим. Будущий кардинал к 1512 году понял кристально четко, что в королевстве все будет так, как хочет король, а король хочет войны и славы. Более того, аристократическая молодежь и более старшие родственники королевских фаворитов знать ничего не знали о том, как сделать желания короля реальностью. Не знал этого и король.

Опять же, аристократы не сидели постоянно возле короля в полном составе. Они воевали, носились с дипломатическими миссиями, сновали по поручениям короля, и тратили изрядную часть своего времени на управление собственным хозяйством.

Томас Волси взял управление государством в свои руки так плавно, что никто этого поначалу и не заметил. Кухню управленческих хитростей Волси постиг еще в свою бытность при Маргарет Бьюфорт и Фоксе. Но для того, чтобы стать, по сути, административным заместителем короля, этого было мало. Волси понимал, с кем он имеет дело. Он понимал, что его величество Генрих VIII превыше всего ценит красивое слово и красивый жест.

Несомненно, Волси увидел еще одну особенность этого монарха: неуправляемость. Это, несомненно, упрощало задачу завоевания доверия короля. Не надо было тратить порох на умасливание спесивых пэров, из которых даже самые безмозглые никогда не приняли бы сына мясника всерьез. В том, что он-то королем управлять сумеет, Томас Волси не сомневался.

Король Гарри умел ценить нужных ему людей. Волси раздобыл денег на войну 1513 года, чем заслужил веру короля в его деловые способности. Да еще и война оказалась удачной. Так что в 1514 году Волси стал епископом Турне и Линкольна, и архиепископом Йоркским, а через год - кардиналом и лордом канцлером. Неплохой взлет, не так ли? А все благодаря тому, что он постоянно находился возле короля. В самом деле, кто мог быть ему конкурентом? Война с Францией унесла Эдварда Говарда и Томаса Найветта, к которым король Гарри был, пожалуй, по-настоящему привязан. Канцлер Вархам сложил с себя обязанности в 1515 году, и в том же году Фокс сдал королю малую печать, хранителем которой был столько лет.

Старая гвардия стала настолько старой, что предпочла потратить оставшиеся годы жизни на примирение с Богом, а не на службу королю. Чарльз Брэндон, единственный из друзей юности короля, переживший все повороты королевской политики, всегда отличался примерной гибкостью. Бэкингем практически выпал из ближнего круга короля, еще не войдя в этот круг как следует. Никто не потерпит возле себя придворного, который даже колено перед королем преклоняет неохотно. Норфолк, несмотря на аппетит к королевским милостям, был исполнителем, не архитектором, и сам об этом знал. Болейн занимался дипломатий и подолгу отсутствовал. Комптон, конечно, оставался Комптоном, но он никогда не имел амбиций в больших масштабах.

После коронации Генриха VIII прошло каких-то пять лет, но эти годы унесли и отдалили от него почти всех, с кем он вырос из принца в короля. Лишь Волси оставался всегда рядом, всегда готовый исполнить, выслушать, найти способ, порадовать своего господина оригинальным подарком.
12.
Кардинал и король

"- Why come ye not to court?

To which court?

To the King"s court

Or to Hampton Court?

The King"s court

Should have the excellence

But Hampton Court

Hath the pre-eminence!

(Джон Скелтон)

Да-да-да, никто и чихнуть не успел, а кардинал Волси вдруг стал не просто фаворитом короля и, по сути, вице-королем папского престола в Англии, но самой Властью в одном лице, разом прикончив традиционное разделение на фракции в королевском совете. Не было больше смысла дружить с кем-то против кого-то, когда решения принимал, в любом случае, один человек.

Некоторые историки заходят так далеко, что утверждают: кардинал перехватил власть не только у окружения короля, но и у самого короля. Другие предполагают, что король сам предпочитал заполнять свои дни развлечениями, предоставив скучные государственные дела кардиналу. Скорее же всего, король учился искусству управления и интриги у кардинала, который почти до конца и не подозревал об отведенной ему роли.

Большого Гарри не успели натаскать в деле управления королевством, потому что управлять королевством должен был его брат, а не он. За несколько лет от смерти Артура до коронации Гарри упущенное было не форсировать. В лице Волси король нашел вольного или невольного учителя. Другой вопрос, насколько учитель был зависим от ученика, и насколько он понимал свою зависимость. C точки же зрения короля, легче было со временем перехватить уже сконцентрированную в одних руках власть, чем сплетать аркан из разрозненных нитей.

Если на секунду отвлечься от рассматривания пестрого гобелена политики каждого отдельного Тюдора, то в глаза не может не броситься удивительное сходство схем методов управления трех великих монархов этой династии.

Генри VII, Генри VIII и Елизавета I начали свое правление мягко, очень мягко, почти либерально. Да, и Скряга тоже. Каждый из них отличался абсолютной непредсказуемостью для окружающих. В случае с Генри VII, это объясняли его замкнутостью. В случае Елизаветы, все списывалось на женскую бестолковость, капризы и нерешительность. Про Гарри говорят, что он превратился из прекрасного принца в чудовище.

Все трое осуществляли свою политику при помощи людей со стороны, не принадлежавших ни к одной фракции среди английской аристократии - через чиновников. У Скряги были Эдмунд Дадли и Ричард Эмпсон, у Гарри - Томас Волси и Томас Кромвель, у Элизабет - Уильям Сесиль и Фрэнсис Уолсингем. Проще говоря, грязную работу за этих монархов делали, на определенном этапе, именно подобные "аутсайдеры".

Все трое закончили свое правление политикой жесткого, откровенного террора. Причем, уже не прикрываясь, от своего лица. Все трое всю свою королевскую жизнь стремились к одному: к абсолютной, ничем не стесняемой монархии. О, они, конечно, собирали парламенты. Но систематически парламент заседал только при Большом Гарри, и при всех троих состав парламента тщательно подбирался подходящим для принятия определенных решений. Несладко пришлось Элизабет в начале правления, и Гарри в момент поисков средств для развода со своей первой королевой. Зато потом все шло так, как подобает. Ну, более или менее.

Рискну предположить, что Волси смог занять то место, которое он занял, только потому, что его устремления полностью соответствовали планам короля. Как соответствовал его планам и брак с Катариной Арагонской. Недаром время кардинала закончилось одновременно со временем королевы - они стали не нужны. Но пока - пока Волси наслаждался от всей души. Его штат состоял из пятисот человек, и двор был организован абсолютно идентично двору короля. Каждое его появление перед толпами людей, собиравшихся ежедневно в его приемной, было грандиозным спектаклем. Кардинал появлялся, одетый во все красное. Перед ним несли на подушечке Большую Печать королевства. За ней - шапку кардинала. Возглавлял процессию парламентский пристав, который нес посеребренный жезл, затем выносились два серебряных посоха - знаки отличия кардинала, затем - два больших серебряных креста, один из которых означал епископское достоинство Волси, а другой - его статус легата папы. Церемониймейстер выкрикивал: "Лорды и господа, расступитесь перед его милостью милордом!"

За всем этим великолепием появлялся, наконец, Волси, вечно уткнув свой нос в баночку с апельсиновой помадой. Процессия проходила через палаты в зал, где кардиналу подавали оседланного белого мула. Носильщики крестов и посохов бодро вскакивали на коней, четверо телохранителей с позолоченными алебардами окружали кардинала, и процессия выезжала на улицы. Когда Волси был во дворце короля, его кресты стояли рядом с королевским троном. В любом смысле слова, Томас Волси был вторым королем в стране.

Раздражало ли этого настоящего короля? Похоже, что нет. Большой Гарри в те годы предпочитал Гринвич, не Лондон. На самом-то деле открытый блеск двора кардинала обманывал. Да, Волси был здесь и там, заседая в совете, ведя заседания в Звездной палате, направляя судей и т.д., и т.п. Да, Рождество 1525 года прозвали "украденным Рождеством", потому что большинство леди и лордов предпочли резиденцию кардинала, а не резиденцию короля. Но даже Волси не мог вот просто так заявиться к королю. Король мог допустить его к себе, или не допустить. До 1526-27 гг проблем не было. Волси работал в интересах короля и на благо королевства, и планы с королем они строили вместе. Именно король намечал цели, вехи, а делом кардинала было до обозначенных вех добраться.

Более того, пока кардинал отлаживал машину управления государством, вокруг короля потихоньку собирались люди, которые вызывались самим королем к его двору, и которые очень быстро образовали тесный круг, известный под названием "миньоны короля". Большой Гарри создавал противовес мощи своего первого министра.

Фрэнсис Брайан был призван ко двору вместе с Николасом Кэрью в 1515 году. Король даже снабдил их лошадьми и доспехами. Брайан, как и Генри Норрис, Энтони Найветт, Уильям Коффин, Уильям Кэрью (или Кэри) были по происхождению и родственным связям прирожденными придворными. Элегантные, образованные, спортивные, с безупречными манерами и превосходно поставленной речью, они стали украшением двора и, несомненно, приятной компанией для короля. Довольно долго никто ничего не знал и не понимал. Ну, молодежь. Ну, играют в песочнице турнирных кортов. Но в 1517 году король устроил мощную демонстрацию, грандиозный турнир для иностранных послов.

Гарри простаком не был. Пусть бюрократы занимаются делами управления государства, но иностранные послы и их хозяева должны быть поражены (и предупреждены) именно демонстрацией военной мощи и талантов, традиционно относящихся к рыцарским. И послы были поражены. Венецианский посол Никколо Сагудино с изумлением описывал таланты молодежи и их искусство в бое. А ведь именно эти молодые люди, в случае чего, дали бы почувствовать своим противникам меру и искусства, и таланта.

Ирония ситуации была в том, что состав приближенных короля был формально чрезвычайно регламентирован, и своих миньонов Гарри было весьма сложно встроить в существующую систему. Сначала, он попытался использовать старую, добрую традицию, по которой молодежь отправляли в прислуги к сеньору обучиться искусству подчинения, манерам, умению вести себя в обществе и массе тонкостей, посторонним не известных. Но вышеперечисленные молодые люди в дополнительной шлифовке практически не нуждались, да и возраст был не тот. Тогда Большой Гарри просто проутюжил систему, и совершил неслыханное: сделал членов аристократических семей прислугой в своем личном покое.

Николас Кэрью и Генри Норрис легко приняли должности грумов, но остальные были, собственно, "прислугой без должности". Они всегда были при короле. Когда он ел и когда он спал, когда он одевался и когда он занимался спортом, когда он танцевал и когда строил планы.

Тонкость ситуации была в том, что раньше на эти должности принимали заведомо тех, кто к аристократам не имел никакого отношения. Потому что наивно было полагать, что такое тесное общение, какое имели короли со своей обслугой, не накладывало бы отпечатка на доверие и чувство солидарности, причем в обе стороны. Миньоны не могли не влиять на короля, как и не были невосприимчивы сами к королевскому влиянию. Самое интересное, что чувство товарищества в этой группе давало возможность говорить с королем честно и прямо - как это делал Фрэнсис Брайан, к ужасу тех, кто слышал его "фамильярные речи". И король выбрал свое окружение сам. Это о многом говорит.

Что касается кардинала, то он создание тесной группы "товарищей по оружию" вокруг короля проморгал. Он не был военным, и, возможно, не понял всего значения турнира 1517 года. Потому что позволил себе не видеться с королем целых полгода после этого турнира. Отчасти, в этом были виноваты обстоятельства: в августе на королевство обрушилась очередная волна потницы, которую подхватил и кардинал. Не помогли баночки с ароматной помадой. За первым приступам последовали несколько других - от потницы иммунитет не вырабатывался. И кардинал отправился в паломничество, причаститься и покаяться в грехах, которых набралось очень немало.

Король, как обычно в случаях эпидемии, отправился в путешествие - или бегство, если угодно. Сначала был Виндзор, затем некоторое количество королевских замков и частных резиденций. Сопровождали короля его врач-венецианец Дионисиус Мемо, который был, по совместительству, еще и музыкантом, и трое из его круга миньонов. Пока кардинал спасал свою душу, король сформировал эдакое кочующее правительство, которое по своей сути было анти-кардинальским.

В ноябре оба правительства, формальное и неформальное, сшиблись в деле вдовы Вернон (дочери лорда Димока и очень, очень богатой женщины). Кардинал решил облагодетельствовать вдовой своего человека, Уильяма Тирвита. Король же был склонен поддержать своего миньона Уильяма Коффина, который хотел вдову для себя. Вдове, надо сказать, было 27 лет, так что, помимо приятно полных сундуков, у нее была приятно свежая внешность. И свобода выбрать следующего мужа себе по сердцу, потому что Верноны и Димоки не относились к той аристократии, браки которых требовали патента короля. Кардинал написал вдове, рекомендуя ей взять в мужья Тирвита, потому что он, кардинал, Тирвиту покровительствует. Король написал вдове, расхваливая достоинства Уильяма Коффина. И написал соседу вдовы Вернон, чтобы тот, по-соседски, тоже похваливал леди Маргарет превосходные качества молодого Уильяма. Разумеется, Маргарет Димок выбрала Коффина. Надо сказать, сделала правильный выбор. А кардиналу король посулил опекунство над детьми четы Вернон, чтобы тот не лез в это дело. Но кардинал счел случившееся публичным оскорблением, и приступил к контратаке.

Для начала, он придумал для Николаса Кэрью ну просто совершенно неотложное дело за границей. Когда Кэрью уехал, на его место кардинал ввинтил в окружение короля своего человека, Ричарда Пэйса. Тот был ученым, только что вернулся в Англию из двухлетней посольской миссии в Швейцарии, и пришелся королю вполне ко двору, если проследить дальнейшее развитие его карьеры. Интересно, что задачей Пэйса от кардинала стало контролировать переписку короля. Дело в том, что у кардинала курьерская служба была. А вот у короля ее не было, как ни поразительно. Почту короля доставляли его миньоны. Устроив почтовые дела его величества, дав ему секретаря, Волси как бы сделал доброе дело. Но одновременно получил полную информацию о том, кому пишет король, и возможность манипулировать скоростью доставки. Знал он и о содержании писем - в должностные обязанности секретаря входило писать письма за своего патрона.

Разумеется, Пэйс информировал кардинала и обо всем, что происходит вокруг королевской особы. В честности, о том, что сэр Николас блестяще и быстро выполнил свою миссию во Франции, и вернулся ко двору. Какое разочарование для кардинала! То ли в результате дипломатических маневров сэра Николаса, то ли потому, что королю Франции понадобился мир с Англией, и в сентябре 1518 года в Англию прибыло огромное французское посольство, в которое Франциск не поскупился включить своих самых блестящих миньонов. Проблема была в том, что в процессии французские миньоны должны были идти в паре с английскими миньонами, равными им по статусу. Поскольку европейская знать знала друг друга прекрасно, в статусе каждого сомнений быть не могло. Но формально, французские миньоны были gentilshommes de la chambre, джентльменами-служащими королевских покоев.

У англичан подобных должностей не было. Назревал серьезный церемониальный кризис, который решили, учредив должность при английском дворе, и назначив на нее ВСЕХ миньонов Генри чохом, en masse. И немедленно после отбытия посольства Франциска, они отправились с ответным визитом во Францию. Где французский король, в свою очередь, сделал все, чтобы они чувствовали себя даже лучше, чем дома. Разумеется, молодежь обоих дворов быстро подружилась, и англичане в полной мере познали прелесть дебошей придворных в городе, что в Англии закончилось бы для дебоширов в зале суда, а вот во Франции - нет.

Возможно, все это выглядит дурацкими мелочами. Очевидно, вернувшиеся в Англию, пропитанные французским духом миньоны Генри, ругавшие все английское и хвалившие все французское, и в самом деле были комичны. Но их настрой начал влиять на большую политику, потому что они были близки к королю. И, надо сказать, не всегда понимали все тонкости европейской политики. Политикой кардинала отнюдь не был альянс с французами или с испанцами, но тонкое маневрирование между этими заклятыми врагами - на благо Англии. Опять же, миньоны Генри были постоянной угрозой влиянию кардинала, которого они презирали.

Почему презирали? Да надо же было чувствовать свое единство против кого-то, имеющего власть. К тому же, низкорожденного. Но у кардинала были способы, которых не было у миньонов, и в мае 1519 года все миньоны разом вдруг были уволены решением королевского совета. За то, что вовлекали короля в азартные игры и прочие легкомыслия. Да-да, в Англии всегда следовало помнить о том, что монархия там ограниченная, и что одной из задач королевского совета является надзирать за тем, чтобы король был серьезен, благонравен, и являлся примером для подданных. Конечно, в том случае, когда королевский совет не был в кулаке короля. Этот совет не был. Пока. Троих миньонов отправили в Кале, остальных разогнали по всяким делам вне королевства и в отдаленных его частях.

Чтобы король не остался без дела в пустой палате, кардинал буквально завалил его проектами всевозможных реорганизаций. В принципе, дела в Ирландии, положение экономики, реорганизация судебной службы и правда требовали внимания. Просто раньше Волси все это делал сам, оставив короля развлекаться. Но король развлекался всегда в компании кого-то, и эти "кто-то" поневоле становились к нему близки, и становились опасными для власти кардинала. Следовательно, короля надо было запрячь в работу, чтобы ни на что другое не оставалось времени. Для этого, честно говоря, требовалось только сказать одно слово: реформы. Генри всегда любил конструировать что-то новое, или, по крайней мере, разбирать прочь старое. Такой уж у него был характер.

На освободившиеся около короля места Волси поставил своих людей: сэра Ричарда Вингфилда, сэра Ричарда Вестона, сэра Ричарда Джернингхема и сэра Уильяма Кингстона. Вингфилд, собственно, в отцы королю годился, но он был, практически, членом семьи, потому что когда-то был женат на Катерине Плантагенет, тетке короля. Стар был и Вестон, который стал придворным еще при отце короля. Вестон занялся казначейством. Кингстон поднялся из королевской гвардии, и позже стал смелым и принципиальным лейтенантом Тауэра, не боявшимся рыкнуть и на короля, если кто-то из лордов пытался обойти законы и превысить полномочия. Надо сказать, что ставленники Волси, разумеется, любимцами короля не стали и стать не могли. Но они образовали про-министерскую партию в приватных покоях короля.

Чтобы ссылка молодых аристократов не выглядела ссылкой, королевский совет выпустил меморандум по поводу того, что королю следует укреплять свою власть в графствах при помощи самых близких помощников. И что тут возразишь? Далее, кардинал произнес прочувствованную речь по поводу страшных опасностей, грозящих со всех сторон любимой Англии. Какие именно опасности и откуда - не уточнялось. Но под соусом внешней угрозы всегда легко проводить репрессии внутри страны. Это потом блестящим образом будет использовать в своих целях всемогущий и грозный Фрэнсис Уолсингем в правление дочери суверена кардинала Волси.

Генри, кстати, легко к существованию истинных или воображаемых внутренних угроз не отнесся. Сначала он дал понять, что сопровождение прибывающих к королевскому двору аристократов должно быть минимальным. А в конце 1519 года Генри пишет Волси, что тот должен установить пристальное наблюдение за следующими аристократами: за герцогом Саффолком, герцогом Бэкингемом, за лордом Нортумберлендом и лордом Дерби, за лордом Вилтширом и прочими, которых кардинал считал подозрительными. С Бэкингемом все понятно. Было только вопросом времени, когда этот гордец задерет свой нос слишком высоко. Дома Перси и Стэнли вообще отличались склонностью к летальным для их суверенов интригам. Лордом Вилтшира в тот момент был брат герцога Бэкингема, Генри Стаффорд.

Но почему Брэндон появился в списке тех, в чьей лояльности король вдруг засомневался? Кстати, в турнире 1517 года Брэндон был не в партии короля, а в партии противников королевской партии - грозный знак. Скорее всего, пути Чарльза и Гарри разошлись именно в тот момент, когда король сделал своего нового родственника герцогом. Чарльз Брэндон слишком увлекся новой ролью. К тому же, сестра короля в 1516 году родила мужу сына и наследника, а вот у короля в наследниками дело обстояло печально. Впрочем, Брэндон слишком хорошо знал и короля, и кардинала. Он вышел сухим из воды - как обычно.

Можно сказать, что второй раунд между королем и его кардиналом закончился в пользу кардинала. И король проявил черту характера, которая с годами будет только усиливаться: отсутствие лояльности. Ни давнее знакомство, ни родственные связи не имели никакого значения, если король чувствовал хоть малейший, хоть воображаемый признак угрозы в свою сторону. Вряд ли даже Волси понял, что именно он разбудил своими речами о существующей неясной угрозе в уме короля.

В 1522 году Англия объявила войну Франции. С точки зрения "коридорной" политики это означало, что все миньоны короля, от мала до велика, отправились воевать. Кадриль с участием Англии, Франции и Испании длилась до самого 1525 года, и те, кто не был во Франции, участвовали в рейдах против Шотландии. Историк Дэвид Старки высказывает оригинальную идею, что присутствие джентльменов из личного покоя короля в армии было своего рода "клонированием" личности короля через тех, кто был с ним в постоянном контакте. Возможно. Другие историки, включая Палгрейва и Виргила, видят во всем интригу кардинала. Во всяком случае, отсыл Уилли Комптона, присматривающего за стульчаком короля, в шотландскую экспедицию был организован Волси, это точно.

На самом деле, кардинал, начав наступление на миньонов, не ослаблял его с 1519 года. В начале 1520 года король протестовал, что у него осталось слишком мало персональной обслуги. В сентябре 1521 года король сделал совершенно официальное заявление своему правительству (читай кардиналу) на ту же тему: Волси прихватил с собой парочку оставшихся джентльменов короля на какую-то очередную конференцию в Кале. Но ничто не длится вечно, и война тоже. Победы Испании заставили Францию и Англию объединиться. Кардиналу пришлось проявить всю свою изворотливость, чтобы предотвратить возвращение аристократической молодежи ко двору. В частности, он протащил через парламент Ordinances of Eltham - реформу персонала королевских палат. Причина была уважительной: военные расходы требовали экономии. Реформы коснулись всех департаментов королевских палат, но уменьшение персонала было запланировано только в святая святых - в личных покоях короля.

Было несколько приятных для кардинала случайностей: в июне 1525 года Томас Болейн стал пэром, и одна вакансия освободилась. Смерть Ричарда Вингфилда в июле того же года освободила еще одну. Разумеется, король хотел эти вакансии заполнить, но в сентябре Волси довольно резко напоминает ему об утвержденных парламентом реформах. Началась торговля между королем и кардиналом, и снова король проиграл: количество джентльменов его приватных покоев было уменьшено с двенадцати до шести. Уйти пришлось главным врагам Волси: Фрэнсису Брайану, Николасу Кэрью и даже Уильяму Комптону. Уволили и Джорджа Болейна, который тогда был пажом короля. Свои места сохранили наиболее нейтральные королевские миньоны - как "милый Норрис", который был мил со всеми.

А теперь давайте подумаем. Учитывая свободолюбивый характер короля, его страсть к блеску, его жажду любви и обожания, его замашки экстраверта, которому нужен круг достаточно близких ему людей, чтобы постоянно с ними контактировать - какие чувства мог его величество Генрих VIII питать к его преосвященству кардиналу Волси? К фактически вице-королю Англии волей Рима и папы? Думаю, что такие же, как и любой из нас испытывал бы в сходных обстоятельствах. Но Волси сконцентрировал в своих руках всю управленческую власть. То есть, вот просто так взять и убрать его было практически невозможно уже поэтому: начался бы полный хаос. Во-вторых, наместника Рима тоже тронуть было невозможно. Король в те годы еще очень трепетно относился к почетному званию Защитника Веры, отчаянно ревнуя в этом плане к тому же императору, которого периодически тоже так называли. Англия была католической страной, и власть Рима в католической стране была неоспорима.

Из этой ситуации не может не напрашиваться мысль, что королю, дабы стать истинным сувереном, к чему он всегда стремился, нужно было развязать даже не один, а два гордиевых узла: в плане административного управления и в плане независимости в международном аспекте. Он просто не мог чувствовать себя хозяином в доме, если с одной стороны ему указывают, где должен стоять шкаф, а с другой заставляют и сам шкаф выпрашивать. Считается, что король был необыкновенно внимателен к кардиналу и после того, как кардинала сместил. Это объясняют тем, что он был к Волси привязан. Но я бы, скорее, поставила на то, что Гарри в тот момент просто не мог применить к Волси жесткие санкции, опасаясь реакции Рима.

А из мысли следует логичный, на мой взгляд, вывод: необходимые инструменты для изменения положения вещей подвернулись королю через ситуацию с Анной Болейн. Я всегда удивлялась слабости аргумента, что Анна-де удержала короля тем, что, грубо говоря, не отдалась сразу. Здесь много несостыковок.

Есть много доказательств тому, что Гарри был абсолютно не способен ни на любовь, ни на благодарность, ни на лояльность. Не потому, что он был плохим, а потому, что искренне считал, что всё, что люди делают в его сторону, совершенно естественно и положено ему по праву, поэтому не за что испытывать благодарность или ответные чувства.

Второе - это сама личность Анны Болейн, женщины злой, мстительной, требовательной, жадной, конфликтной, скандальной, и не слишком умной. Как известно, ее собственный дядюшка, герцог Норфолк, расскандалился с племянницей, в конце концов, вдрызг, и не единажды высказывал пожелание, чтобы и королеву Катарину, и Анну разразило бы одним ударом молнии, потому что одна стоит другой.

Анна, тем не менее, была тем человеком, кто невольно подтолкнул мысли короля в сторону не то, чтобы запретную, но почти. Развод. От Катарины Арагонской надо было как-то избавляться в любом случае. Она, конечно, была дамой набожной и положительной, даже (с некоторых пор) снисходительной к похождениям гиперактивного супруга, но не менее властной, мстительной и ревнивой к своему статусу, чем сам король. Достаточно вспомнить ее конфликты с членами ее собственного хозяйства еще в те времена, когда она сама была в Англии на птичьих правах, ее ненависть к послу своего отца, которого она считала недочеловеком просто потому, что он был крещеным евреем, ее злобные выпады в сторону банкиров, которые на спешили распахнуть перед ней свои сокровищницы, ее долги, ее попытки вмешаться в брачные планы Генриха VII, ее ревнивую слежку за бастардом короля, ее попытки вмешаться в международную политику Англии в пользу Испании...

При этом, тот же Генри Фитцрой, бастард короля, был единственной картой, на которую было поставлено будущее Англии. Мэри никогда не рассматривалась отцом в качестве кандидатуры престолонаследника, до самых последних лет его жизни. Об этом говорят наброски брачного договора между ней и королем Франциском, которые предусматривают поворот, что если Франциск переживет Генри, он станет королем Англии. Такой договор, согласие даже теоретически на подобное условие говорит о глубине безнадежности положения династии. Что касается Фитцроя, то шансы на то, что его одобрят в качестве короля, были слабоваты.

А еще король вырос из роли ученика. Настала пора перемен, но в 1527-1528 годах даже сам король еще не предполагал, как далеко он зайдет по пути этих самых перемен. И, тем более, этого не подозревал кардинал Волси.
13.
Король и кардинал.

Когда кардинал убрал подальше от своего суверена тех, кого считал своими врагами, Гарри отстоял кандидатуру своего кузена, маркиза Экзетера. Маркиз был врагом кардинала, в этом не было сомнений, и в качестве ответной любезности Волси потребовал, чтобы в штат короля был включен человек кардинала, сэр Джон Расселл. По какой-то причине, кардинал предположил, что Расселл и Экзетер нейтрализуют друг друга, и все будет прекрасно. На самом же деле, кардинал своими руками организовал в ближайшем окружении короля две фракции. Анна Болейн, которая отнюдь не была нейтральна в своих предпочтениях, оказалась клином, разделившим и без того недружное окружение короля окончательно, и с летальными в будущем последствиями для многих вовлеченных.

Поскольку королева была страстной католичкой и адвокатом интересов Испании при английском дворе, кандидатке на ее место пришлось позиционировать себя не менее страстной реформисткой. Француженкой до мозга костей она уже была. Насколько серьезны были про-протестантские убеждения Анны Болейн, никто не знает. Но именно она вовлекла в шахматную логику политики малых числом, избранных игроков, стихийные силы сторонников реформации. У враждующих фракций появилось собственное кредо, помимо стремления выиграть на свою сторону милость короля.

Кардинал среагировал быстро, назначив в штат короля своих людей: Ричарда Пейджа и Томаса Хейджа, непосредственно бывших его собственными служащими. В ответ король смог вернуть Фрэнсиса Брайана и Джорджа Болейна на их прежние должности. Оба были родственниками Анны, но, собственно, Гарри знал их дольше, чем саму Анну, так что ее пресловутое влияние на короля вряд ли стало причиной назначений. Потому что на той же волне ко двору короля вернулся и Николас Кэрью, который всегда был и оставался сторонником королевы.

И снова началась потница, и снова повторилась ситуация 1517 года, когда король и кардинал столкнулись в "женском" вопросе. Умерла аббатиса Вилтона, монастыря аристократического и модного. Анна Болейн захотела на это место сестру умершего от потницы мужа Мэри Болейн, даму Элеанор Кэри. Кардинал же поддержал кандидатуру дамы Изабеллы Джордан, приорессы Сиона. Выбрали, разумеется, даму Изабеллу, потому что монахинь-аристократок было всего-то 12, и тех, кто поддерживал даму Элеанор, просто где-то заперли на время голосования. Король, тем не менее, распорядился, что ни одна из дам не должна занять место аббатисы. У дамы Изабеллы была веселая молодость и парочка незаконных детей в анамнезе, и та же история была с дамой Элеанор, только еще круче. Ее двое детей были нажиты от священников, а сама она в еще недалеком прошлом была любовницей служащего лорда Брока.

Поэтому король рявкнул на кардинала и рявкнул на Анну, написав следующее: "my lord cardinal has had the nuns before him and examined them, Master Bell being present, who has certified to me that for a truth she has confessed herself (which we would have abbess) to have had two children by sundry priests, and further since has been kept by a servant of Lord Broke that was, and not long ago; wherefore I would not for all the world clog your conscience nor mine to make her ruler of a house who is of such ungodly demeanour, nor I trust, you would not that neither for brother nor sister I should so stain mine honour and conscience". В кратком переводе: да ни за что на свете, обе дряни.

Волси, судя по всему, решил, что короля, на самом деле, меньше всего волнует вопрос о нравственности аббатис, а письмо является только отпиской для Анны, и таки назначил даму Изабеллу. Но речь-то шла не о том, кто будет править в Вилтоне, а о том, кто правит в королевстве. Мало того, что короля повозили личиком, так сказать, так еще и сделали это публично. И забыть о такой потере лица ближний круг короля ему не давал. Люди Волси только и смогли, что отписать патрону, что давай оправдывайся, да поскорее. Волси попресмыкался, невнятно объяснил случившееся своей глупостью, но особого успеха не имел.

"Увы, мой лорд, это двойное оскорбление, как поступком, как и смыслом. Это нельзя даже принять с юмором. Так что, милорд, не поступайте так больше со мной, потому что я ненавижу такие поступки превыше всего". Так написал король, а кардинал, несомненно, уловил за вежливым и грозным слогом кипящую лаву бешенства.

Самое странное, что кардинал словно стал глух и слеп к очевидному: правила игры, возможно, остались прежними, но его ученик-противник изменился, и изменился радикально. Волси снова попытался избавиться от своих врагов в окружении Генри, и потребовал уволить сэра Томаса Чейни за то, что тот кардинала оскорбил. Генри хмыкнул и уволил. А потом назначил снова на прежнюю должность - по просьбе Анны. И дело было не в бесхарактерности короля, а в том, что он хотел дать кардиналу понять: теперь ты тоже всего лишь один из прочих интриганов.

А ведь еще было дело о разводе. Как человек разумный, кардинал был, очевидно, согласен с королем, что династия должна быть укреплена, причем сыновьями. А для этого королю понадобится новая жена. То есть, старая должна исчезнуть со сцены. Но Волси, почему-то, предполагал, что Катарина Арагонская добросовестно вникнет в ситуацию и уступит место около короля молодой, находящейся в фертильном возрасте женщине. Поэтому он действительно начал вести переговоры в Риме. Надо сказать, без успеха. Но результатом стала досада короля и Анны за неудачу, и ненависть партии Арагонки и принцессы Мэри за попытку. Само приближение короля раскололось. В нем были агенты кардинала: Расселл, Пэйдж, Хэйдж. Там были сторонники королевы, во главе с Кэрью, Экзетером и Томасом Мором. И, наконец, про-болейновская группировка: Джордж Болейн, Томас Болейн, Фрэнсис Брайан, Чейни, Бреретон, Норрис. Разумеется, не все придворные короля были политизированы, среди них порхало немало типичных дворцовых мотыльков, типа Фрэнсиса Вестона.

А потом грянул гром в виде рапорта с места событий (из Рима) от Фрэнсиса Брайана: "Кто бы ни был тем человеком, кто заставляет вашу милость поверить в то, что папа для вас хоть что-нибудь сделает, я не думаю, что он оказывает вашей милости хорошую услугу". Теперь на повестке дня стояли два вопроса: вопрос о разводе, и вопрос о министре. Не осталась в стороне и аристократия в лице Норфолка и Саффолка, но эти-то всегда были за короля при любом раскладе и не без выгоды для себя.

Все эти фракции, интригующие друг против друга, несомненно оживляли придворную жизнь и скрашивали будни короля. Но обе занозы, власть кардинала и наличие жены, напоминали и королю, и придворным о своем существование при каждом резком движении, так что ситуация, собственно, образовалась патовая. В конце концов, комбинацию подтолкнуло к действию событие, которое произошло вне Англии: Франция и Испания подписали мирный договор, что означало, что папа римский остался в полной власти племянника королевы. Дело с разводом обещало затянуться, зато под рукой был человек, на которого можно было свалить ответственность за все несчастья: кардинал. Благо, Норфолк уже шепнул королю имя человека, который сможет кардинала заменить. Томас Кромвель.
14.
Тяжелые времена наступили

В июне 1530 года Анна Болейн сделала свой первый явный ход против Катарины. Последняя, несмотря на бурную деятельность своего супруга относительно развода с ней, продолжала выполнять то, что считалось в дни ее молодости обязанностью и правом жены: она шила своему мужу рубашки и бельё. Генри не видел в ситуации ничего странного, он привык, что его обшивает Катарина, качество работы было изумительным. Но Анна решила эту нить между Генри и Катариной оборвать, публично отчитала служащего, поставлявшего полотно Катарине, и заявила, что теперь будет сама шить рубашки любимому. Беда была в том, что рукоделие и Анна друг друга не любили, вот и стала короля обшивать, в конце концов, та же швея, миссис Вильям Армерер, котороя шила бельё любимому королевскому музыканту и королевскому шуту.

Забавная ситуация, но летом 1530 года действующим лицам Великого Дела было не до смеха. Парламент, назначенный на январь 1532 года, приближался, и ни для кого не было секретом, что будет главным вопросом, на этом парламенте обсуждаемым. Вопрос уже не стоял даже о том, утвердит ли парламент королевский Развод. Вопрос уже был о том, пользуется ли король поддержкой в своем королевстве. А если не пользуется, то насколько плотно он сидит на престоле? Катарина, собственно, понимала это прекрасно, и все усиливала давление на мужа, чтобы он прекратил опасные игры и вернулся в меридиан.

Ближе к Рождеству она уже открыто потребовала, чтобы Генри перестал дразнить гусей и отослал Болейн от двора подальше. На что король немедленно стал в позу, утверждая, что их дружба с Анной чиста, как первый снег, и что время он с ней проводит для того, чтобы лучше познакомиться с женщиной, на которой хочет жениться и женится. Анна же довольно громко заявила одной из придворных дам королевы, что она желает всем испанцам провалиться на дно морское, а когда та шикнула, то прибавила, что она предпочтет лучше быть повешенной, чем признать "эту испанку" своей королевой и госпожой.

На Гилфорда, который высказался, что было бы хорошо связать всех королевских советников по разводу одним пучком и отослать в Рим, Анна наехала еще откровеннее, угрожая, что "когда я стану королевой, я прослежу, чтобы ты был наказан и изгнан прочь!". Гилфорд, кстати, был из старого, аристократического дворянства, так что его мнение можно было считать мнением довольно многих аристократов королевства. Он не стал пререкаться с выскочкой, любезно ответив ей, что "я избавлю Вас от этого труда", и просто прошел к самому королю и попросил отставку. Король отказывал ему дважды, но Гилфорд был неумолим.

Саффолк, старый друг, говорил: "королева готова подчиниться во всем, но долг ее призывает подчиниться другим двоим прежде". На вопрос короля о том, кому же принадлежит такая готовность его жены подчиниться, Саффолк ответил: "Богу и своей душе". А Генри думал, что ответом будет "папа и император".

Каждый день король ждал известия об экскоммуникации из Рима. Папскому нунцию он похвалялся, что "не даст и фиги за все эти экскоммуникации, пусть папа делает в Риме, что считает нужным, а я здесь буду делать, что хочу!" Но Генри не был глуп. Его отец довольно основательно истребил всех более или менее реальных претендентов на английский престол, но у стольких пэров были близкие родственные связи с королевским домом более древним, чем дом Тюдоров... Ситуацию надо было брать под жесткий контроль, и в первую очередь надо было сокрушить невольный оплот оппозиции его воле - жену.

Первая попытка удачной не была. Когда делегация из тридцати дворян-приверженцев Болейнов, и главных экспертов по разводу практически вломилась вечером в покои королевы, когда та уже готовилась ко сну, Генри ожидал, что Катарина, как минимум, испугается. Она не испугалась. В детстве она иногда просыпалась от куда как более опасных неожиданностей: например, от того, что враги подожгли шатер, где находились она, ее сестра и мать - посреди боевых действий. Катарина даже не попыталась быть любезной. Клириков она обрезала почти грубо, отправив их... в Рим. Там, по ее мнению, они должны излагать свои доводы, а не здесь. Здесь они погут "поберечь дыхание для будущих дебатов".

Джентельменам она ядовито заметила, что их количество произвело впечатление на беззащитную женщину. Ну, не совсем беззащитную: имперский посол снова присутствовал при встрече, а это было равносильно присутствию самого императора со всем своим войском. От него мы и знаем, что практически каждый лорд вступал в отдельную дискуссию с королевой, и каждого она разбила наголову, но он снова не пишет о деталях, ведь он писал отчеты, а не хронику. Папе, в результате, действительно отправилась внушительная петиция с подписями и печатями тридцати ноблей королевства с мнением "развести и немедленно", но и она была заархивирована без ответа.

Но игра стала грубой уже летом 1531 года. После того, как королевская семья отбыла на лето в Винздор, Генри провел там не более нескольких дней. Потом он переехал в другое поместье, вместе с Анной. Поскольку он отправился из родного дворца в утренней тиши и ни с кем не попрощавшись, Катарина отправила ему вслед гонца с запиской: она сожалеет, что не увидела его до отъезда, и, не имея возможности его сопровождать, хочет хотя бы успокоить себя пожеланиями удачной дороги. На что любимый муж ответил, что чхать он хотел на ее адью, и что он вовсе не желает ей ни спокойствия, ни вообще ничего. Поскольку она его опозорила перед всем миром, он просто желает от нее избавиться.

Все лето он провел с Анной, что было уже обычаем с лета 1529 года. Новым было то, что пара курсировала с места на место, вместе посещая и очаровывая возможных союзников для следующего парламентского сбора. Впервые Анна стала появляться с Генри повсюду в качестве королевы, хотя еще и некоронованной.

И вот в августе Генри сделал решающий шаг: он возвращался в Виндзор с Анной. Катарина получила приказ перебраться в поместье Мор, а дочь - в Ричмонд. До этого мать и дочь инстинктивно искали утешения друг в друге, жена и дочь, которых перестали любить. Нервы Мэри были уже расстроены основательно, она из веселой, наслаждающейся вниманием девочки превратилась в часто плачущую девушку, которую некогда любящий отец теперь раздраженно сравнивал с Ниобеей. Как оказалось, мать и дочь разлучили навсегда, они больше никогда не встретились.

Зачем? По единственной причине, как писал имперский посол Чарльзу: чтобы вынудить Катарину отозвать свой запрос из Рима. Посол был уверен, что силовыми методами от Катарины Генри не добьётся ничего, как бы сильно и жестоко ни было давление. Посол оказался прав. Впрочем, он вообще редко ошибался в прогнозах событий. Он также высказывает догадку, что за жестоким решением Генри стояли слезы, угрозы, мольбы и подзуживания Анны. Скорее всего, посол не ошибся и в этом. Анна Болейн очень скоро доказала открыто свою мстительность и злопамятность по отношению не только к королеве.

Парламент 1532 года начался для Генри плохо. Целый месяц палаты обсуждали, есть ли на свете такое понятие, как королевская супремация. В феврале Норфолк попытался провести в королевском совете мысль о том, что, "по мнению многих ученых" вопросы брака относятся к гражданской, а не церковной юрисдикции, так что не будет ли благородным пэрам угодно поддержать короля в этом вопросе? В переводе на человеческий язык это означало, что церковный закон должен применяться только в отношении вопросов веры, а всё остальное должно решаться общим законом, в том числе и вопросы брака.

Выяснилось, что благородным пэрам мнение короля поддержать угодно не было. Лорд Дарси определенно заявил, что всё, что он знает по данному поводу, указывает, что брак - состояние духовное, и все дебаты по нему должны решаться только в церковном суде. Остальные лорды Дарси поддержали.

Практически одновременно Томас Болейн предложил парламенту перевести власть архиепископа над церковью королю. Почему? Потому, что архиепископ Кентерберийский Вархем, например, был категорическим противником королевского развода. Парламент энтузиазма не проявил.

Зато король сумел провести довольно серьезный акт, лишивший Рим и папу немалых доходов. По правилам, назначенный на место епископа священник должен был отдать в папскую казну сумму, равную годовому доходу от его епископата. Проблема была в том, что эту сумму надо было заплатить до возведения в чин, то есть до получения доходов. Поэтому епископам приходилось деньги занимать. А если они умирали раньше, чем успевали расплатиться с долгами, кредиторы оставались ни с чем.

Но даже этот акт парламент одобрять не хотел, слишком ясно было видно, кого и почему добрый король Генри хочет наказать. Король провел его силовыми методами, как пишет Дэвид Старки, но не пишет, какими именно. А папе в Риме было сказано, что король не будет применять данный акт, если папа согласится на благоприятное для него решение по поводу развода.

Анна была консерватизмом парламента раздосадована настолько, что решила принять свои меры. Например, переиздать антиклерикальные памфлеты. Но Кромвель, которого семейство Болейнов после смерти его прежнего хозяина не забыло (ох и оправдались кардиналовы деньги, вложенные в Джеймса Болейна!), пошел несколько более окольным путем. Используя антиклерикальные работы, он создал настолько убедительную петицию, что духовный собор в мае 1532 года мог только действительно передать верховную власть в английской церкви королю. Это случилось 15 мая, а 16 мая Томас Мор, нынче Лорд Канцлер, уволился с работы в знак протеста.

Протестовал и Стивен Гардинер. Он работал на королевский развод, не жалея сил, но вот независимость церкви была для него важнее личной преданности. Поплатился он за это немедленно. Поскольку теперь он был епископом Винчестерским, он жил в Ханворте, довольно роскошном поместье. Анна была зла на Гардинера уже с лета 1531 года, когда тот высказал сочувствие королеве, так жестоко разлученной с дочерью. Но она ждала, пока Гардинер не разозлил и короля, и только потом объявила, что хочет поместье Ханворт себе. И она его получила, в июне 1532 года. Кто сказал, что женщины не умеют ждать?

Не упустила Анна и случая еще раз показать Катарине, кто отныне хозяйка в королевстве. Она послала к ней Норфолка с известием, что хочет украшения и драгоценности королевы. Бедняга герцог, чья жена тоже ненавидела Анну и всегда дружила с Катариной, попытался разрулить ситуацию дипломатично, но Катарина отныне была настроена на лаконичное общение: нет, она вовсе не собирается украшать "скандал христианского мира" добровольно. Если ее муж хочет ее украшения для своей любовницы, пусть он пришлет приказ, которому она, разумеется, подчинится. Генри приказ прислал, и Анна получила драгоценности королевы. Еще один ненужный жест - вся сокровищница Генри была для нее открыта. Но ее хотелось отбирать чужое.

Летом и осенью 1532 года Анна нацелилась отобрать нечто гораздо более ценное, чем драгоценные статусные побрякушки. После подписания договора между Францией и Англией, Генри решил, что было бы неплохо и встретиться с Франциском лично. Анна заявила, что она желает Генри на эту встречу сопровождать, поскольку у нее такие счастливые воспоминания о Франции, и она будет так рада встретиться с дорогим Франциском и дорогой Маргаритой Ангулемской, его сестрой. На самом деле, она захотела появиться с королем на встрече, куда его могла сопровождать только жена и соправительница. Генри спровадил французского посла лично Анне, сам он попросить о таком просто не решился.

Посол, конечно, заметил, что на охоте его оставляют наедине с Анной, сообразил, в чем дело, и запросил инструкций из Париже. Почему нет, был ответ. Франциск будет рад видеть "маленькую Болейн". На радостях Анна дала понять своему коронованному пажу, что надо бы возвести ее в такой ранг, чтобы королю было понятно, что он имеет дело не с прежней незначительной придворной дамой. И Анну сделали маркизой Пемброк, с совершенно фантастической родословной. Благо, земли отбирать ни у кого на этот раз не пришлось: Пемброк принадлежал когда-то Джасперу Тюдору, и отошел к Генри по наследству. Очевидно, сладости моменту в глазах Анны добавляло то, что Гардинеру, как епископу Винчестерскому, пришлось зачитывать на высокой латыни эту фиктивную родословную, а потом еще и мессу служить благодарственную. Свидетели церемонии записали, что наряд маркизы был сплошь покрыт драгоценными камнями.

Судьба - дама, несомненно обладающая иронией. Во Франции дипломатичная сестра короля сказалась больной, в связи с чем она никак не могла присутствовать на встрече королей. Получилось, что для новоиспеченной маркизы не нашлось в числе хозяев леди ее ранга - и ей пришлось остаться в Кале. Дело в том, что она заранее предупредила французов, что английскому королю будет неприятно видеть на встрече французскую королеву, вторую жену Франциска, которая приходилась императору Чарльзу сестрой, а все еще Генриховой жене Катарине - родной племянницей. Франциск был в любом случае рад, что ему не надо будет везти с собой свои имперские вериги - на леди Алиеноре он женился, проиграв битву под Павией, и, похоже всегда воспринимал леди скорее своим надсмотрщиком, нежели женой.

Зато Анна развернулась вовсю, когда Франциск навестил в Кале Генриха. На балу произошел любопытный случай: Анна и семь леди танцевали с французами, и Анна, разумеется, танцевала с Франциском. Когда танец закончился, Генри, как бы дурачась, сорвал с нее маску. Таким образом, все убедились, с кем танцевал французский король. А Франциск подарил Анне роскошный бриллиант. Таким образом, короли и приличия соблюли (любовница короля, все-таки, не появилась на официальной встрече), и дружбу подтвердили, хоть и в домашних условиях, так сказать.

На обратном пути в Англию, в Дувре, Генри и Анна секретно поженились. Хронист Эдвард Холл пишет: "Король после своего возвращения приватно женился на леди Анне Болейн... и этот брак был тайной для всех, кроме тех немногих, которые о нем знали." Анна получила свои гарантии.
15.
О клятвах и их ценности

В июне 1532 года лондонцы мрачно судачили о том, для чего перестраивается Тауэр. Думали, что король собирается заключить туда свою жену. Дипломаты, оценив расходы, поняли ситуацию более правильно: Тауэр перестраивался для Анны Болейн. Дело в том, что The Royal Book, буквы которой Тюдоры придерживались фанатично, вещала однозначно, что новая королева должна перед своей коронацией провести два дня и одну ночь в Тауэре. Первый день был посвящен отдыху после дороги, а на следующий день оттуда должна была начаться ее процессия. Анна проштудировала The Royal Book хорошо.

Например, The Royal Book считала само собой разумеющимся фактом, что будущая королева будет иностранной принцессой: "... когда королева прибудет из чужой страны, король должен отправить несколько лордов и леди с именем встретить ее на берегу, и проводить до дворца, где король будет ждать ее для церемонии... Это должно быть сделано вне зависимости от того, женится ли король публично или приватно... И когда это будет сделано, она должна быть сопровождена для своей коронации в Лондон"

Анна не была иностранкой, и не была принцессой, что бы там ни говорили самозваные гербы на ее щите. Щекотливый момент был обойден, в ее понимании, поездкой в Кале, где она танцевала с королем Франции, говорила с ним, приняла его дорогой подарок. С некоторой натяжкой можно было убедить себя, что король Франции обошелся с ней, как с родной дочерью, тем более, что она всегда считала себя более француженкой, чем англичанкой, и что она прибыла в королевство морем - отсюда и тайное бракосочетание в Дувре.

Смешно? Но в 1533 году Анне было не до смеха: она была беременна, она дала понять о своем состоянии и придворным, и дипломатам, и ей надо было стать коронованной королевой до конца лета! Это означало, что надо перевернуть небо и землю: развести, наконец, официально Генри с Катариной, официально с ним обвенчаться, и короноваться.

Потому что развод тянулся уже шесть лет, и тайное бракосочетание сделало короля Англии просто двоеженцем, а Анна ему так и оставалась официально никем. Понятно, что ситуация должна быть разрулена решительно и быстро. Благо, теперь у Анны были Кромвель и Кранмер. И архиепископ Кентерберийский, который категорически возражал даже рассматривать вопрос о разводе Генри и Катарины, умер от старости.

Анне было совершенно ясно, как действовать, Генри ее в этих действиях поддерживал и деньгами, и властью, но... Вся эта история с драмой Развода, Великого Дела Короля Генри, к концу приобрела оттенок такого фарса, что тут бы Анне и призадуматься о некоторых особенностях характера своего то ли мужа, то ли любовника. Но ей, наверное, было думать и анализировать на том этапе просто некогда. А жаль, потому что последствия этого фарса оказались в недалеком будущем для всех участников совсем не смешными.

Поскольку после смерти архиепископа место было свободно, новым архиепископом Кентерберийским, то есть наместником св. Петра в Англии, можно сказать, национальным папой, решено было сделать Кранмера. Кранмер с самого начала 1532 года сидел послом при императоре Чарльзе. Вернее, даже не сидел, а двигался с его двором. Казалось бы, Чарльз должен был почтенного доктора просто ненавидеть, ведь с его подачи была найдена новая линия дела о Разводе. Но Кранмер был человеком основательным, умным собеседником, и достаточно человечным, чтобы они с Чарльзом нашли общий язык. Как Чарльз проглотил факт, что Кранмер ухитрился даже жениться на племяннице жены одного из лидеров германской Реформации, непонятно. Может, и не знал, а может, понял по-человечески, что и у клириков есть чувства.

О том, что внезапный вызов Кранмера в Англию с целью сделать его архиепископом счастливым Кранмера не сделал, понятно из того, что дорога из Италии в Англию заняла у него почти два месяца. К тому же, по дороге он просто пропал с горизонта. Генри отозвал его 21 ноября 1532 года, от двора императора он отбыл, но никто не знал, ни куда он поехал, ни когда прибудет. Только 9 декабря человек Кромвеля, Воган, разыскал почти беглого кандидата в архиепископы в Лионе. Но даже под конвоем тот прибыл в Англию аж через месяц.

Будучи человеком женатым и протестантом, как он мог принести клятву Римскому Папе? Как выяснилось мог. Король предложил, чтобы Кранмер написал опротестование по двум пунктам: он не признает власть папы в вопросах, где мнение папы расходится с мнением Бога, и он может возражать папе в случаях, которые его к этому вынудят. Если Кранмер, принося церемониальные слова присяги, будет держать в руках свой лист протеста, то его клятвы папскому престолу останутся проформой. Неплохой ход.

В Рим был послан представитель, который должен был принести клятву папе вместо Кранмера, и Кранмер записал, что считает эту клятву "вопросом совести того, кто ее принес" - не своей. Как было сказано Кранмеру намного позже, когда ему пришлось перед судом отвечать за свои действия: "Обычно предатели нарушают принесенную клятву. Ты нарушил свои до того, как их принес".

Надо сказать, что и Рим в данном вопросе особенно не копался. Кнут в виде лишения Святейшего Престола доходов от назначений епископов в Англии действительно сделал курию сговорчивее. Практически исключено, что Рим был в полном неведении относительно взглядов и поступков того, кто назначался верховным прелатом Англии. Но Рим только поторговался о цене. Назначение Кранмера обошлось королевской казне почти в 3000 фунтов, но Генри готов был платить за результат. Благодаря Кранмеру, он получил все, что только мог на тот момент желать: послушного верховного прелата королевства, полную поддержку Франции и явное улучшение отношений с императором Чарльзом и Римом. Причем, с французами дружили отдельно, а с Чарльзом отдельно.

Генри, считая, что развод у него в кармане, снова женился на Анне Болейн, и снова тайно. Церемония прошла ранним утром, чуть ли не 4-5 часов утра. Почти наверняка ее совершил Роуленд Ли, который вскоре стал епископом Ковентри и Личфилда. Местом действия была бывшая резеденция Волси, Йорк Плейс, свидетелями со стороны короля Генри Норрис и Томас Хенеадж (его личные служащие), а со стороны Анны - Анна Саваж, дочь ворчестерского шерифа и будущая леди Беркли. Эти детали известны из рапорта Николаса Харпсфилда, который в будущем, когда дочь Катарины стала, все-таки, королевой, будет расследовать детали того, как развели мать королевы.

Учитывая, что Харпсфилд был настроен к действующим лицам враждебно, его свидетельствам в их пользу верить можно. В частности, Ли накануне церемонии спросил у короля, имеет ли тот "лицензию папы на то, чтобы взять себе вторую жену". Король убедил его, что лицензия есть, но это - большой секрет, и поэтому бракосочетание должно быть проведено тайно. Но Ли еще раз, уже полностью одетый на следующее утро для церемонии, спросил: "Сэр, я полагаю, что вы имеете лицензию от папы?". "И???", - небрежно спросил король. Ли сказал, что хочет ее видеть, но король ответил, что она находится в тайном, надежном месте, доступном только ему одному. И повысил голос: "Да начинай уже, во имя Бога, и делай то, для чего тебя позвали. Ответственность я беру на себя!" Их обвенчали.

Поскольку процедура этого "тайного" бракосочетания изначально была затеяна для того, чтобы организовать утечку сведений, они и утекли, причем практически мгновенно. И повсюду заговорили, что папа дал на брак добро, так что развод Генри и Катарины уже решен. А папа оказался перед фактом, что английский король женился, и все верят в то, что папа его с предыдущей женой уже развел.

Анне и Генри оставалось только действительно развести короля с его женой, потому что никакой папской лицензии на брак с Анной Болейн у Генри на 25.01.1533 не было
16.
Divorce Absolute

Анна установила для Кромвеля и Кранмера очень жесткий срок для того, чтобы они организовали ей абсолютный развод Генри с Катариной: к Пасхе, которая в тот год приходилась на 13 апреля. То есть, 10 недель на всё. Любопытно, что Генри не оставил своих попыток решить дело полюбовно в Риме: и нунция папского он по Темзе на своей барке катал, и в сокровищницу Тауэра его сводил, даже кубок оттуда подарил какой-то. 2 марта английские послы в Риме в последний раз попытались убедить папу Клемента отправить дело о разводе в Англию, но тот неожиданно вспылил.

Похоже, папа только демонстрировал свою независимость или публично умывал руки: его буллы, утверждающие Кранмера архиепископом Кентерберийским прибыли в Англию без задержки, 26 марта. Но еще 9 марта при дворе состоялась официальная церемония, на которой Кранмер заявил, что нынешний брак короля грешен, он должен быть расторгнут, и король должен вступить в новый, лучший союз. Через пять дней после этого парламент утвердил закон, запрещающий апелляции к Риму. Это автоматически поднимало архиепископа Кентерберийского на роль английского папы: его решения обжалованию не подлежали.

И все-таки, папские буллы, утверждающие Кранмера на должности, были отосланы из Рима. Катарина, как всегда хорошо информированная о происходящем, поняла, что вопрос решен. Действительно, уже в первых числах апреля Кранмер добился от церковного совета решения, что Катарина имела интимные отношения с Артуром и папская диспенсация, поэтому, не может считаться действительной. Престарелый Фишер пытался протестовать до конца, но его просто арестовали 6 апреля. Остальные члены совета поняли арест правильно, и 8 апреля проголосовали за аннулирование диспенсации и, соответственно, брака.

9 апреля делегация королевских официалов объявила Катарине о том, что ее муж вступил в новый брак. Объявить ей о том, что она больше не имеет права жить, как королева и именовать себя королевой, Норфолк Катарине лично не посмел. Это было сказано ее управляющему Монтжою, который передал послание по адресу. Катарина только хмыкнула: она ничего не собиралась менять в своем поведении и образе жизни добровольно. Но вряд ли она сомневалась в результате своей борьбы с Анной - имперский посол пишет, что "эта Анна... не уймется, пока не уничтожит королеву, которую она ненавидит даже больше, чем ненавидела Волси". Катарина наверняка это знала.

А Анна 12 апреля появилась при дворе королевой, сопровождая короля на пасхальную мессу. Закутанная в золотые ткани и украшенная бесценными украшениями, она исполняла все ритуалы, положенные королеве, а после мессы давала обед. Имперский посол пишет, что даже те, кто был на стороне этой новой власти, не знали, плакать им или смеяться. Но им пришлось кланяться и говорить любезности, потому что король с них глаз не сводил, наблюдая за поведением каждого, и прямо направляя к Анне тех, кто пытался ускользнуть. А ведь развод короля с Катариной все еще не был утвержден.

Кранмер, тем не менее, взялся за дело умело. 15 апреля он послал Катарине вызов на инквизиционный суд. Ей было велено явиться 1 мая в Дунстан Прайорс, в Бедфордшир. Это было в 12 милях от Амтхилла, где Катарина находилась - не очень близко, но и не далеко. А вот для свидетелей, людей престарелых, место судебного заседания находилось очень даже далеко. Почему не Лондон? Возможно, просто потому, что в Лондоне суд неизбежно бы вызвал волнения. Ведь практически при каждом появлении короля на улицах ему кричали "вернись-ка домой к жене!" Но, скорее всего, Кранмер поставил именно на то, что уединенное место судебного заседания помешает свидетелям туда прибыть. Это уже практиковалось раньше, во время Войны Роз - успешно.

И все-таки Кранмер мог бы проиграть. Неожиданно исчезли заботливо собранные и дорого оплаченные резолюции университетов. Их искали повсюду до самого 10 мая, но не нашли.

Кранмеру невольно помогла сама Катарина. Она проигнорировала вызов на суд. Понятно, что она не видела смысла больше бороться. Ведь максимум, чего она могла добиться - это очередной затяжки развода. Ее единственная надежда была на суд в Риме, но Рим ее непрямо предал. Ее племянник тоже стал загадочно спокоен. И Катарина решила не подвергать себя ненужным унижениям. Она даже не послала на заседание ни своих юристов, ни обозревателей. Зачем? Она не сомневалась в решении суда. А ведь Кранмер страшно боялся, что она появится и устроит очередное шоу, которое разобьет все расписание. Анна Болейн решила быть коронованной 1 июня, и время поджимало.

Набросок вынесенного им решения по разводу Кранмер послал королю 23 мая. Король получил абсолютный развод. Но король также велел ему признать действительным его брак с Анной до коронации, а это требовало некоторых деталей. Сам Кранмер мог, конечно, успеть быстро развести одну королеву в Бедфордшире и успеть в Лондон короновать другую, но подготовка! Подготовку взял на себя Кромвель. Ведь предыдущей была коронация Катарины, и Анна, разумеется, хотела, чтобы ее коронация затмила все, виденные раньше.

Так закончилась история развода Екатерины Арагонской. Технически это было поражение. Фактически - победа. Эта женщина сражалась храбро, находясь полностью во власти противной стороны, и прекратила сражение добровольно, когда перестала видеть в нем смысл. Чувство собственного достоинства осталось при ней. У нее отняли всё, что было можно отнять: статус, мужа, положение в обществе, дочь, украшения, имущество... Даже богато расшитые испанские ткани для церемонии крещения, которые она когда-то привезла с собой в эту страну, чтобы крестить в них своих детей, были у нее отняты. Но в истории Королевского Развода именно она осталась единственной, кто сохранил достоинство.

Ей осталось жить два с половиной года, и это были нелегкие годы. Они по-прежнему тесно переплетаются с жизнью Генри и Анны Болейн и наполнены неприкрытой травлей и непреклонным сопротивлением. По сути, она была в плену у врага, и вела себя так, как только и могла себя вести в плену дочь Изабеллы
17.
Новый виток

Новый виток в жизни Анны Болейн, Генриха VIII и Екатерины Арагонской начался с коронации Анны. Кромвель поработал на славу, это была замечательная коронация. А руководить светской частью мероприятия попросили графа Саффолка, и он согласился. Его жена, сестра короля, умирала, писала тоскливые письма брату, двор которого оставила в знак протеста против возвышения Анны Болейн, собиралась его навестить, как только соберется с силами. Не собралась - может, и к лучшему. Иначе Анна попыталась бы отыграться и на ней.

Благородные пэры королевства пыжились в своей компании, клялись игнорировать выскочку. Но все они явились на коронацию, и все, в конце концов, вели себя по протоколу. Все, кроме Томаса Мора, который проигнорировал даже присланные ему на приобретение парадных одежд 20 фунтов.

Генри позаботился, чтобы все церемонии, начиная с посвящения молодежи в рыцари, прошли в малейших подробностях согласно The Royal Book. Но Кромвель ввел и кое-что новое: обычно парадной частью коронационной процессии королевы был ее путь от Тауэра через Сити. Кромвель прибавил к ней водную процессию из Гринвича в Тауэр, удвоив, таким образом, время триумфа коронующейся особы. Символично, что барка Анны, украшенная выбранной ею эмблемой коронованного сокола, была баркой Катарины, с которой оборвали старые символы и заменили их новыми. Анна была Анной даже в момент своего наивысшего торжества.

Больше шести лет ждала она этого момента. За эти годы и король, и ее родные, и ее приближенные не раз теряли надежду. Но только не она. Шесть лет она работала над королем, вела его к этому дню, не теряя ни мужества, ни энергии. И вот она - королева, она вскоре готова родить сына, она восторжествовала над своими врагами, и через несколько часов ее коронуют. Ради этого стоило жертвовать, ради этого стоило ждать.

Процессия сверкала драгоценностями, над стихами и постановками работали два самых блестящих поэта Англии того времени, пишущих на латыни: Оделл и Леланд. Что из того, что жизнь Оделла была сплошным скандалом? Да, он попался в 1529 в Оксфорде на чтении запрещенной литературы. Да, его вышвырнули с должности декана Итона за скандальную связь с одним из учеников и участие в ограблении вместе с двумя другими. Леланд тоже вел совсем не примерную жизнь и был слегка безумен, но оба они были лучшими в своем деле.

За процессией пристально следил сам король. Конечно, он и близко к ней не подходил, это был праздник Анны, но Генри все эти часы провел на своей барке на Темзе, наблюдая и делая выводы. И готовый к вмешательству на случай, если что-нибудь случится. Не случилось ничего, хотя могло бы.

Лондонцы оказались принципиальнее своих ноблей. Толпа не шумела и не улюлюкала, но никто не преклонил перед новой королевой колени, не снял шапку, не крикнул : "Боже Храни Королеву". Эмблему HA (Henry & Anna) в народе быстро интерпретировали, как "ха!". Кто-то бурчал, что тяжесть короны эту женщину деформировала. Но вели себя люди прилично: все-таки, Анна была явно беременна, никто не сомневался, что ожидается сын, а кривляться перед матерью будущего наследника престола никому не хотелось. Так что не было никаких проклятий и оскорблений во время ее процессии - разве что кое у кого в душе.

Насколько важным событием была для короля беременность Анны, говорит рапорт имперского посла о разговоре, состоявшемся между ним и Генри. Удивительно откровенном, если учесть, что беседовали посол императора, последовательно поддерживавший Катарину, и король, имеющий договор с Францией против императора.

Речь шла, не больше и не меньше, о том, что, по мнению посла, король должен удовольствоваться Мэри (которой было уже 17 лет) в роли наследницы престола. Король возражал, что у него будет сын, будут дети. Посол заметил, что новая жена детей не гарантирует. И тут Генри прорвало: "Да что я, не мужчина, что ли, как и все прочие мужчины?!". Он выкрикнул это несколько раз. Надо признать, что печальное положение с несчастными беременностями Катарины он определенно не относил только на счет женского несовершенства своей первой жены. Кто знает, как долго он тихо страдал и сомневался в себе. А теперь ему было уже 42 года, и он не просто ждал наследника престола, он ждал подтверждения своей мужской состоятельности.

Подготовку к родам Анна начала с экспроприации у Катарины драгоценных тканей для крестин, которые та привезла из Испании. Приказ, понятное дело, исходил от Генри, приказу Анны Катарина просто не подчинилась бы. И тут в первый раз эта железная леди пришла в ужас: "Это безбожно... Кто же посоветовал ей такое, это очень плохая примета!" Катарина была очень чувствительна в отношении материнства, даже материнства Анны. Ее ужаснуло, что та хочет себе символ несостоявшихся надежд, нерожденных детей, душевной боли и физических мук. Кроме этого, Анна хотела дорогие принадлежности для родильной кровати, пеленки, перевязки для груди - и все это из сундуков Катарины. Всё, что той не пригодилось. Очевидно, Анна была совершенно не суеверна.

Несмотря на то, что Генри был счастлив и уверен в себе - или именно поэтому - он ухитрился спутаться с какой-то из придворных дам Анны, в связи с чем пара жутко поскандалила. Опять же, об этом рапортует прилежный имперский посол, который, кажется, был постоянной тенью короля. Этот скандал произошел 3 сентября 1533 года, и был чем-то совершенно новым для отношений Анны и Генри. Она накричала на него, используя довольно крепкие выражения, которые посол не приводит. Но он приводит ответ короля, который посоветовал любимой закрыть глазки на его дела, и сосредоточиться на том, что ей лучше сделать хорошо: он ее поднял на трон, но он может ее оттуда и вернуть в прежнее положение.

О да, быть королевской женой оказалось сложнее, чем королевской любовницей, особенно женой не того ранга. Если уж с принцессами крови обращались, как попало, чему сама же Анна была свидетельницей при дворе Франциска... Король не разговаривал с Анной три дня! Катарина никогда не встревала в дела мужа и его отвлечения. Она-то хорошо знала, что такое быть королевой. Посол, разумеется, откровенно в рапорте злорадствовал, но, будучи человеком умным, предупреждал Чарльза, что эту ссору не стоит считать признаком охлаждения отношений между парой. Это было просто семейная ссора.

Для немолодой первородки, Анна справилась со своим делом замечательно: ребенка она родила за какой-то час. И... это была девочка. Никто не знает, как Генри и Анна справились с потрясением. По всем заверениям врачей, даже по гороскопу для будущего ребенка, девочка должна была родиться мальчиком. Даже бумаги, прокламации и приглашения были сделаны по поводу крестин принца, не принцессы. Но у Генри была долгая практика делать храброе лицо в таких случаях, а Анне ничего не оставалось, как выражать счастье и уверенность.

Крестины стали великолепным представлением, практически триумфом. Но вот что интересно: главными действующими лицами остались только члены семьи - Норфолк, отец Анны, брат Анны, Кранмер, ее создание, ставший ребенку крестным.

Имперский посол пишет, что он слышал о требовании Анны, чтобы ее дочь назвали Мэри. Девочку, тем не менее, окрестили Елизаветой, так что дочери Генри и Катарины оставили хотя бы ее имя. Хотя бы это, потому что ее титул принцессы перешел к новорожденной. Похоже, Генри совсем не наблюдал за развитием своей старшенькой, запомнив ее рыдающим, нервным подростком. За шесть лет этот подросток закалился и научился воевать, что обещало Генри нескучную жизнь в будущем.

Мэри, бывшая в детстве копией балованного любимчика Генри, во враждебной среде сформировалась в характер, аналогичный характерам Катарины и Изабеллы. Это было хорошо. Но от отца Мэри унаследовала, что называется, "подвижную психику": она была вспыльчива, легко впадала в слезы, за эмоциональным подъемом всегда шел сильнейший эмоциональный спад - и это было плохо. Катарина унаследовала от своей матери стратегический склад ума. Мэри унаследовала от своего отца страсть к тому, чтобы настоять на своем, к каким бы последствиям это ни привело

Было бы неправильным считать, что к 1533 году Генрих невзлюбил свою дочь от первого брака. Лучшим доказательством тому является то, что Анна на пушечный выстрел не подпускала Генри к Мэри. Она боялась, что они снова найдут друг друга. У Анны же были свои планы на эту принцессу еще с давних времен.

Ребенок Анны, тогда еще чисто теоретический, должен был стать для нее тем самым связующим звеном между нею и королевской семьей, без которого она оставалась просто Анной Болейн, не слишком знатной леди, с которой развлекался король, свежеиспеченной маркизой с сомнительной родословной. И пока была Мэри, пока Мэри была принцессой, она оставалась для Анны угрозой. Генри был человеком настроения. Он был переменчив, стабильности его чувств нельзя было доверять. Разумеется, рождение сына дало бы Анне уверенность, но родилась дочь. Теперь в Англии было две принцессы. Более того, в Англии были две королевы.

Хотя Катарине запретили именовать себя королевой, хотя ее титулом стал титул вдовствующей принцессы Уэльской, на запрет она не обратила внимания. Ее домашние продолжали именовать ее королевой, народ продолжал именовать ее королевой. Единственным способом прекратить такое двусмысленное положение было заставить и Катарину, и Мэри публично признать королевой Анну и принцессой Елизавету. Добровольно они этого никогда бы не сделали, поэтому против них было организованы репрессии. Еще в апреле 1533 Анна публично заявила, что сделает Мэри служанкой своего ребенка. Осенью она перешла от слов к делу.

2 декабря 1533 года королевский совет решал вопрос об организации двора принцессы Елизаветы. В Гринвиче, где она пока находилась на попечении нянек и кормилицы, на рождественский сезон ребенка оставлять было нельзя: слишком много народа там должно было собраться, что угрожало возможностью инфекций. Елизавету решили поместить в Хатфилд, который находился недалеко от Лондона, в приятной местности. Домоправительницей этой довольно автономной хозяйственной единицы была назначена леди Брайан, мать Фрэнсиса Брайана, а управляющим - сэр Джон Шелтон, который не выделялся никакими достоинствами, но был женат на тетке Анны со стороны отца.

Первый наезд на права Мэри был предпринят еще осенью, через неделю после рождения Елизаветы: ей было приказано уменьшить статус (то есть, она перестала быть принцессой) и жить более скромно. Приказ был устным, исходил из совета, который был уже полон людей клана Болейнов. Мэри рыкнула на своего управляющего так, что ему показалось, что он говорит с самим королем: как он СМЕЕТ? Без письменного решения совета? Да кто он такой? Поэтому в декабре к Мэри двинул сам герцог Норфолк, и с письменным приказом: "Ваш отец желает, чтобы Вы прибыли ко двору и поступили в услужение к Елизавете, которую он называет Принцессой". Мэри сладко улыбнулась: ей неизвестно, что в Англии есть еще одна принцесса, кроме нее самой.

Норфолк, наученный горьким опятом избегать дискуссий с женщинами арагонско-кастильских кровей, не стал с Мэри ругаться, а потряс указом и велел собираться. Мэри попросила полчаса. Это время она потратила на составление протеста, копию которого отослала и имперскому послу. Она писала, что в данной ситуации, случившейся то ли благодаря предательству, то ли вредительству, она не может сделать ничего, но она категорически протестует против подобного отношения. После этого она вышла к Норфолку, и поехала с ним, чуть ли не в чем была.

Для нее, как и для ее матери, наряды и драгоценности были только символом статуса, но не имели ценности сами по себе. Причина проста: обе родились среди блеска и роскоши, для них золото, камни, меха, изысканная посуда были чем-то, самим собой разумеющимся. Почему они должны были этим восхищаться? Перед блеском замирают те, кто его добился, а не те, кто в нем родился. Анна же, попав в сокровищницу Тауэра, нагребла вышеперечисленного на сумму около 2000 фунтов. Ей нужно было все, начиная от тарелок и заканчивая чужими украшениями.

По прибытии в Хатфилд, Норфолк спросил, пройдет ли Мэри прямо сейчас выразить свое почтение принцессе. И снова Мэри ответила, что в Англии есть только одна принцесса, и это - не дочь маркизы Пемброк. Впрочем, из симпатии и уважения к чувствам своего отца, она всегда называла его незаконного сына "братик". Она может называть Елизавету "сестричка"... Взбешенный Норфолк спросил, что она хочет передать королю. Ничего... Кроме того, что его дочь, принцесса Мэри, просит его благословения. "Я не могу передать ему таких слов", - ответил герцог. Что ж, тогда она его не задерживает. И Норфолк уехал восвояси. А Мэри, оставшись одна, убежала в свою комнату выплакивать стресс.

Невесело ей жилось в Хатфилде. Анна забрасывала свою тетку леди Шелтон записками, приказывая не подавать Мэри еду в ее покоях и драть за уши каждый раз, как "этот выродок" использует титул принцессы. Но леди Шелтон, разумеется, ничего подобного делать не собиралась, и Анна приехала 18 февраля 1534 года разбираться со своей врагиней сама. Имперский посол по-настоящему боялся, что "эта шлюха" что-нибудь с девушкой сотворит. Но Анна приехала подкупить Мэри. Если только Мэри признает ее королевой, а Елизавету принцессой, король с ней помирится. Мэри ответила, что в Англии королева одна - ее мать. Анна перешла к угрозам, но Мэри осталась глуха и к угрозам. "Я еще укрощу эту испанскую дикарку", - заявила Анна, уезжая. "Она ни перед чем не остановится", - писал императору посол.

Генри, конечно, передавали сведения о дочери в том свете, в каком их велела передавать Анна. Однажды тот со слезами на глазах (на которые он был всегда скор) жаловался французскому послу, что его дочь унаследовала испанскую свирепость и неукротимость. Посол возразил, что девушка прекрасно воспитана и во многом напоминает отца. Король расчувствовался, ему стало приятно. Генри был сентиментальным человеком. Немудрено, что Анна делала все, чтобы предотвратить встречу отца и дочери.

Катарина знала о маневрах Анны в отношении Мэри еще в декабре. Она писала дочери: "Дочка, у меня сегодня такое чувство, что наш Милосердный Бог скоро пошлет тебе тяжкие испытания. И я рада этому, потому что верю, что он отнесется к тебе с любовью. Слушайся во всем своего отца, только не теряй свою душу и не оскорбляй Бога... Начали с тебя, я следующая. Но я не беспокоюсь. Что бы они ни делали, я надеюсь на Спасение".

И действительно, почти одновременно с атакой Норфолка на дочь, Саффолк поехал разбираться с матерью, направляемый той же волей.
18.
В ход пошли топоры

Катарина жила в тот момент в Бакдене, Хантингдоншир. Приятное поместье, очень похожее на то, в которое поселили Елизавету. Только вот располагалось оно в миле от болот, а на болота у Катарины была аллергия. Саффолк же прибыл с приказом, что она должна переселиться в Сомерсхем, который был еще ниже и ближе к болотам. Поскольку никакого особого резона для такого переселения не было, Катарина пришла к выводу скорее всего правильному: ее хотят отправить в самое нездоровое место в Англии в надежде, что она там заболеет и умрет. Она твердо заявила герцогу, что заставить ее переехать он может только одним способом: силой. На это герцог не решился. Началась изнуряющая борьба за то, у кого быстрее сдадут нервы.

Нервы были на пределе у обеих сторон. Саффолк мрачно рапортовал в Лондон, что "вдовствующая принцесса Уэльская" не встает с кровати, утверждая, что она больна. Катарина, подозревающая, что Саффолк в качестве крайней мере ее просто отравит, полностью забаррикадировалась в своей спальне. Там ее служанка, которой она доверяла, ей готовила, там она молилась, там она предавалась депрессии. Были ли у Катарины основания для подозрений, неизвестно. Можно сказать, что Саффолк по натуре отравителем не был. Но однажды он уже пошел на компромисс с совестью, став служить Анне Болейн. Так что неизвестно, была ли угроза отравления реальной, но вред, нанесенный здоровью Катарины ее затворничеством, был вполне реальным. Тем более, что жизнь в многолетнем стрессе и без того ее сильно физически ослабила.

А в марте 1534 года Рим, наконец, вынес решение по делу о Разводе. Брак Генри был признан действительным и хорошим. Таким образом, по мнению Рима, брак Генри с Анной был недействителен, и Елизавета была незаконнорожденной. Одновременно с папским актом, парламент принял свой - вряд ли случайно. Папская сентенция была дана 23 марта, а парламентская 30 марта. В парламентской сентенции брак Генри с Катариной был признан незаконным, а брак с Анной - законным и хорошим. За Катариной был закреплен титул вдовствующей принцессы, а права наследия - за детьми мужского пола Генри от Анны или от "жены на данный момент" (!). Если же наследников мужского пола у короля не будет, престол унаследует Елизавета. Про Мэри в парламентском акте не было ни слова.

По сути, для Мэри это было просто здорово: незаконнорожденной ее, все-таки, не объявили. В первой версии парламентского акта про опальную принцессу говорилось, что она должна понести полное наказание за непокорность и вызывающее поведение, но юридический советник короля эту фразу утопил. Он указал, что непокорность королю называется предательством, за что полагается всем известное наказание. Непослушание же дочери, каким бы раздражающим он ни было, непокорностью не является. И про Мэри в акте просто промолчали.

Этот акт не был бюрократической пустышкой. Он обязывал всех-всех-всех, от крестьянина до пэра, придерживаться принятых и утвержденных актом решений, и принести в этом клятву. Таким образом, тот, кто посмел бы называть отныне Катарину королевой, автоматически становился предателем и подлежал смертной казни. Представители короля посетили "вдовствующую принцессу" в Бакдене, и попытались эту истину до нее донести. Не то, чтобы они на что-то надеялись: всем было ясно, что Катарина умрет, но от своего не отступит. Да и не грозила ей смертная казнь, ее и Мэри охраняла королевская кровь.

Хотя те, кто был в этой делегации, отметили, что вряд ли Катарина даже слушала то, что они говорят. Она часто их прерывала, меняла темы разговора. То ли она просто истосковалась по общению, то ли давала понять, что лондонские решения интересуют ее менее всего.

Осенняя сессия парламента 1534 года авторизировала, между тем, новые, жестокие законы. Супремация короля была признана, теперь он считался главой английской церкви. Что делало римского папу тем самым "иностранным авторитетом", попытки вмешать который в национальные английские дела приравнивались к государственной измене. Клятва королю в верности и признание его второго брака легальным стали законом, уклонение от которого приравнивалось, опять же, к государственной измене. Государственная же измена определялась как "желать или надеяться словом или буквой несчастий королю, его королеве Анне и их детям, или отрицать супремационное право короля, или называть его еретиком, тираном или узурпатором".

То, что ожидает непокорных, было продемонстрировано уже в мае 1535 года, и жертвы были выбраны очень тщательно. Епископ Рочестера Фишер, сам экс-канцлер Томас Мор, и четверо монахов-картезианцев. Картезианцы считались практически орденом святых, Фишер - самым просветленным прелатом, недавно назначенный Римом кардиналом, а Мор был человеком-символом, повернувшимся в деле о Разводе против короля - канцлер, советник и советчик, человек, очень близкий Тюдорам.

Страшной была публичная казнь монахов. Они были повешены не до смерти, кастрированы, четвертованы, их внутренности были сожжены перед их глазами. Кажется, после казни Мортимера, в Англии ничего подобного не делалось. Бандитов вешали, лоллардов жгли, но такое... Фишеру отрубили голову в Тауэре в июне, в июле его участь разделил Томас Мор.

Из-за таких важных дел Генри с Анной даже задержались с отъездом на летний сезон. Анна откровенно ликовала: Волси, Фишер, Мор - все, кто ей сопротивлялся, все, кто был неизмеримо выше ее по статусу 6 лет назад, все, кто не хотел ее возвышения, мертвы. Оставались, тем не менее, два главных врага, Катарина и Мэри, и Анна заливала Генри слезами, ломала руки, и взывала к его милосердию по отношению к своей бедной жене, Королеве, и дочери, Принцессе. Пока живы эти испанские ведьмы, не быть его семье в безопасности! И это тоже не выдумка, а свидетельство имперского посла Юстаса Шапуи.

Генри зашел далеко, очень далеко, подгребая власть под себя. То, что началось с потребности изменить личную жизнь, перешло в глобальную перекройку всей политики, внутренней и внешней. Наивно полагать, что это делалось ради Анны Болейн. Она была тем, кто подтолкнул короля к пути недовольства положением вещей. Она не давала ему свернуть с новой дороги, покусывая, подталкивая, провоцируя. Но она упустила момент, когла он пошел сам, и из подгоняемого сам превратился в пастуха. Генри просто вошел во вкус. Да и были уже в стране к тому моменту силы, прорывающиеся через сложившийся порядок вещей
19.
"Я прощаю тебе всё..."

Войну нервов с Саффолком Катарина, все-таки, выиграла: переселили ее в гораздо более здоровое место, в Кимболтон.

Правда, свободна она, в полном смысле, не была. Главное - к ней нельзя было попасть всем желающим без специального разрешения. Разрешений не то, чтобы не давали. Это была вполне бюрократическая процедура, которая занимала немало времени, и иногда друзья Катарины применяли довольно экзотические способы, чтобы пройти мимо пары церберов: сэра Эдмунда Бедингфилда, стюарда, и сэра Эдварда Чемберлена, мажордома. Катарина развлекала себя, периодически запрещая им лицезреть свою особу. Месяцами!

А вообще жизнь ее проходила вполне рутинно: со своими придворными дамами, с врачами и аптекарями, с исповедником. Занималась шитьем (я встречала пассаж, что Генри предпочитал сшитые и расшитые ею рубашки "до самой смерти" - очевидно, ее смерти. Или она впрок нашила столько, что и до его смерти хватило), когда чувствовала себя лучше - отправлялась молиться в часовню. Это была практически монастырская жизнь, которую она так решительно в свое время отвергла. Нелогично? Вовсе нет. Дело ведь было не в стиле жизни, дело было в чувстве собственного достоинства.

Посол императора боялся, что изоляция Катарины приведет к тому, что о ней просто забудут, и если ее тихо уберут, никто этого даже не заметит. Поэтому он устроил довольно вызывающий пилгримаж к каким-то святыням, находящимся недалеко от Кимболтона, объявив, что по дороге навестит Катарину. Из Лондона он отправился в сопровождении 60-ти всадников! К нему посылали вестников за вестниками, запрещая посещение Кимболтона, но он триумфально расположился недалеко от поместья, с удовольствием наблюдая толпы людей, приходившие под его окна выражать симпатию Катарине. Она сама послала ему письмо, что она в порядке и очень ему благодарна: шестьдесят всадников гарцевали перед окнами Катарины несколько дней, к великому удовольствию ее придворных дам. После этого демарша посол с чувством выполненного долга вернулся в Лондон.

Зря посол боялся, что о Катарине забудут. Генри и в 1535 году посылал к ней своих представителей, задачей которых было убедить ее признать недействительность их брака. Катарина повторила всю историю ее брака с Артуром снова, но в конце кинула новое замечание: "Таким образом, если вы объявите принца Артура достаточно взрослым, чтобы удовлетворить условия завершенного брака, я быстро напомню вам, что ему было 15 лет, 27 недель и несколько дней, когда он умер!" Она никак не объяснила, что она хотела сказать. Возможно, что Артур был слишком молод для сексуальных отношений.

Тем не менее, здоровье Катарины лучше не становилось. Она была не вполне здорова уже в 1526 году, потратила неимоверное количество жизненных сил во время Развода, и добила себя длительным затворничеством, перетягивая канат с Саффолком. В конце 1535 года она серьезно заболела. Судя по описаниям, очень похоже на рак желудка, хотя сейчас некоторые врачи считают, что у нее случился рак сердечной мышцы. Врач Катарины, Мигуэль де ла Са, немедленно информировал посла, что пациент быстро теряет силы, потому что ни еда, ни вода в организме не задерживаются.

30 декабря 1535 года посол кинулся в Гринвич, где его немедленно принял Генри - весьма сердечно, даже обняв. Поговорили они немного о текущей политике, где Генри высказался несколько холодновато о своем союзнике Франциске, и перешли к делу. Генри был откровенен с этим послом, как обычно: "Мадам... не проживет долго. Когда она умрет, твои волнения закончатся, и ты сможешь прекратить мутить воду". Посол сухо ответил, что не рассматривает смерть королевы позитивным событием, и удалился. Он так и назвал Катарину: Королева. Впрочем, почти сразу же король посла вернул: ему только что сообщили, что Катарина в критическом состоянии, и что вряд ли посол застанет ее живой, но ведь она унесет с собой причину разногласий между ним, Генри, и императором Чарльзом - именно в этом смысле король доволен.

Катарина действительно умирала. Поэтому она твердо отказалась от предложения своего доктора пригласить консилиум. Ее старая подруга, леди Уиллоуби, внезапно ввалилась в новогодний вечер в Кимболтон, перепуганная и дрожащая. Она сказала стюарду и мажердому Катарины, что упала с лошади, после чего прошла целую милю пешком. Придворные не были наивны, они сразу спросили, есть ли у леди лицензия на встречу с Катариной? Леди устало махнула рукой: лицензия будет утром, а пока она обогреется у камина, а они пусть разберутся, что там с лошадью. Теще Саффолка перечить не хотелось. Сэры отправились туда, куда их послали, и после этого они никогда не встретили леди в доме. Она, когда-то приехавшая с инфантой Катариной из Испании, увиделась со своей бывшей госпожой и многолетней подругой, поздравила ее, и исчезла в январской темноте.

Имперский посол прибыл 2 января 1536 года. С этого момента начались переговоры, которые они вели на испанском. Катарину, судя по рапортам посла, волновало многое. Она считала себя виноватой и в том, что из-за нее погибли на плахе хорошие люди, и то, что ее противостояние Разводу способствовало распространению протестантской ереси в стране. Посол ответил, что всё происходящее должно было произойти в любом случае. Люди погибли не из-за нее, а из-за своих убеждений. Что касается ереси, то она была в стране долго, очень долго. Эти аналитические экскурсы в давнюю и недавнюю историю сделали чудо: Катарина полностью преодолела слабость, стала двигаться, была в состоянии сама ухаживать за собой.

Посол уехал в Лондон успокоенным, но Катарина знала, что улучшение ее состояния - это яркая вспышка свечи перед тем, как та погаснет. И действительно, 7 января, проснувшись рано утром, она поняла, что умирает. Эта железная леди не уступила даже смерти. По канону, никакие религиозные обряды не могли быть проведены до первого света, и она не позвала исповедника ни минутой раньше. Ее исповедник принял предсмертную исповедь, она помолилась с ним за отпущение грехов своему мужу "чтобы Бог простил моего мужа Короля за все несправедливости, причиненные мне, и чтобы божественное милосердие вывело его на светлую дорогу и давало ему добрые советы". Затем она продиктовала свое последнее письмо мужу, и подписала его.

"My most dear lord, king and husband,

The hour of my death now drawing on, the tender love I owe you forceth me, my case being such, to commend myself to you, and to put you in remembrance with a few words of the health and safeguard of your soul which you ought to prefer before all worldly matters, and before the care and pampering of your body, for the which you have cast me into many calamities and yourself into many troubles. For my part, I pardon you everything, and I wish to devoutly pray God that He will pardon you also. For the rest, I commend unto you our daughter Mary, beseeching you to be a good father unto her, as I have heretofore desired. I entreat you also, on behalf of my maids, to give them marriage portions, which is not much, they being but three. For all my other servants I solicit the wages due them, and a year more, lest they be unprovided for. Lastly, I make this vow, that mine eyes desire you above all things.

Katharine the Quene"

После этого ее стюард и мажордом были вызваны свидетелями церемонии отпущения грехов, и только после этого, в 10 часов утра, Катарина позволила себе умереть. Одна вещь не была сделана. То ли потому, что Катарине она уже казалась неважной, то ли потому, что она не хотела лгать перед смертью: она должна была заявить, что никогда не имела интимных отношений с принцем Артуром. Поскольку это не было сделано, историки получили объект для спекуляций на многие столетия, а сама Катарина была похоронена, как "вдовствующая принцесса Уэльская".

Ее тело было подготовлено к похоронам абсолютно согласно The Royal Book, и потом скорость приготовлений дала повод сомневающимся заподозрить, что Катарина была отравлена. Напрасно: все было сделано правильно до самой мелкой буковки, и у ее современников, самых близких и верных, никогда не возникало сомнения, что умерла Екатерина Арагонская своей смертью, достойно - как и прожила жизнь. Похоронили ее в Питерборо Эбби, которое стало к нашим дням кафедральным собором, устояв против разорения монастырей.

Ей бы не понравились ее похороны. Во-первых, она хотела быть похоронена в картезианском монастыре, но такого не нашлось - они уже все были разорены и распущены. Во-вторых, мессу по ней служил епископ Хилси, протестант, который не побоялся солгать, что "она умерла, признав, что никогда не была королевой Англии". Опять же, неизвестно, понравилось бы этой довольно скромной женщине то пристальное внимание к интимнейшим сторонам ее жизни, которое она получила от историков и просто интересующихся.

О реакции Генри на смерть Катарины пишется много противоречивого. По большей части, обвиняющего, или, в лучшем случае, оправдывающего переводом вины на Анну. Это странно, потому что есть вполне четкое описание событий.

Генри часто упрекают в том, что он не одел траур по Катарине, и не посетил похороны. Другие пишут, что это была Анна, кто разукрасил себя по поводу смерти соперницы, а Генри удалился к себе рыдать над последним письмом Катарины. Ни одни, ни другие не правы.

Начнем с похорон: во времена Тюдоров королям запрещалось "видеть смерть". Даже на похороны принца Артура никто из членов королевской семье не поехал, а ведь это было для них настоящим, неподдельным горем. Отец, Генрих VII, получив известие, мог только рыдать. Елизавета утешала его, успокоила, и удалилась в свои покои, где свалилась сама в полуобморочном состоянии. Теперь уже Генрих поспешил утешать жену. Но в похоронной церемонии они не участвовали.

Далее, надо помнить, что Катарина умерла в разгар новогодних фестивалей.

И Генри, и Анна действительно были одеты в парадные одеяния на всех праздничных церемониях, которые, конечно, не остановились из-за смерти Катарины. Имперский посол это осудил, разумеется, но понять-то короля было можно. Англия находилась в сложнейшем положении. В Риме сидел новый папа, Павел III, Алессандро Фарнезе.

Он был куда как более зубастым и деятельным прелатом, чем покойный Клемент, и вовсе не собирался делать вид, что казнь в Англии кардинала и епископа Фишера, его не касается. Павел немедленно выпустил Акт, по которому он лишал Генри королевства и королевского достоинства, и потребовал от "христианнейшего короля" Франциска этот акт подписать. Франциск попытался своего друга Генри Актом пошантажировать: ты помогаешь мне завоевывать Италию, а я не подписываю Акт. Генри послал Франциска лесом.

В этой ситуации подчеркнуто спокойный и рутинный распорядок жизни королевского двора был просто необходим! Слишком далеко зашла Англия по дороге перемен. Именно поэтому и сам Генри, и Анна, и даже их малолетняя дочь при каждом удобном случае показывались народу в самом радужном настроении.

Более того, как справедливо пишет посол, Генри после смерти Катарины чувствовал не мстительную радость, он пребывал в состоянии эйфории человека, с плеч которого сняли тяжелейшую ношу. Почему он бы рыдал над письмом человека, которого он даже не видел-то лет пять? Катарина-человек давно превратилась для него в постоянно действующую Проблему. Хотя он никогда ее не ненавидел. Никогда не простил ей противостояния ее воли своей воле, но ненависти там не было. Иногда был страх, но об этом чуть позже.

После вывода, к которому он пришел в минуту отчаяния, что Бог наказывает его отсутствием детей из-за того, что он женат на вдове брата, прошло много времени. Годы работы над текстами законов, годы размышлений над факторами, превращающими саму процедуру развода в тончайшую многоходовую игру, заставили бы задуматься и менее умного человека, чем этот король: а был ли грех?

Страсть к Анне утихла, он увидел ее не притягательной женщиной, не звездой, манящей к другой, счастливой жизни, а довольно жесткой, жадной, и склочной женщиной. К тому же, он уже получил доказательство правоты посла, который говорил ему, что новая жена - это еще не гарантия того, что дети будут. В 1534 году и у Анны случился выкидыш.

Наконец, похоже, что сам-то Генри ни на минуту не сомневался в том, что брак у них с Катариной был, конечно, самый настоящий, и что королевой она была, как бы ни выкручивали слова юристы, и его развод имеет сомнительную легальность. Он-то точно знал, что в Англии две королевы, и многим непонятно, которая из них настоящая. Поэтому он в буквальном смысле слова прыгал в танцах и развлечениях, всех любил, всех награждал и целовал. Это не было танцем на могиле врага. Это было танцем узника совести, получившего освобождение.

Вот Анна была счастлива вполне искренне. Она всегда боялась Катарины, и теперь у нее осталась только Мэри, с которой она надеялась справиться несомненным козырем: она объявила, что она снова беременна. Этим известием она и начала прессовать ненавистную принцессу. Леди Шелтон было велено напоминать Мэри, что рождение сына у Анны приведет Мэри на плаху, потому что именно этого подарка потребует у короля Анна, родив ему наследника. Отец и брат Болейны были солидарны с Анной. Их комментарием по поводу смерти Катарины было "жаль, что за ней не последовала и эта".

Но судьба решила по-другому. Ребенок не родился, у Анны снова случился выкидыш, и, самое неприятное, мужского пола. Генри только рукой махнул: "Бог не хочет, чтобы у меня был сын". И, несомненно, хорошо и долго думал, почему и за что. Происшедшее меняло статус Анны Болейн самым драматическим образом. Из символа надежды она превратилась в живое напоминание о годах унижения - именно так Генри чувствовал все повороты Великого Дела с массой щелчков и от собственных пэров и от международных авторитетов.

И что он получил взамен? Только власть. Да, клан Болейнов со своими приспешниками уже сделали самую грязную работу, связанную с роспуском монастырей, автономностью Англии от Папского Престола, уничтожением лидеров несогласных, лоббированием абсолютной власти короля. Теперь у Генри были те епископы, которые подчинялись только ему, акты парламента, утвердившие супремационное право, всеанглийская присяга на верность королю, и запрет обращения к иностранным институтам власти.

Но отличительной чертой короля Генриха VIII было полное отсутствие способности чувствовать благодарность. То, что другие делали для него и за него, он воспринимал нормой. Тем более, что с Болейнами он зашел ровно туда, куда готов был зайти - и не дальше. Протестантскую реформу у себя в королевстве он проводить не собирался.

Поэтому тот злополучный день, когда у Анны Болейн случился выкидыш ребенка мужского пола, стал, собственно, концом их с Генри истории. В тот самый день он весьма демонстративно начал оказывать знаки внимания "одной из дам по имени Сеймур", как записал посол императора.
20.
О хрупкости человеческих отношений

Как часто бывает так, что осуществившаяся мечта не выдерживает близкого рассмотрения!

Именно это произошло и с Генри. Годами он воевал за то, чтобы перекроить свою жизнь по своему желанию! И вот все у него получилось. Получилось даже больше, чем он планировал: кроме женщины, желанной многими, он получил всё царство в абсолютное владение. Еще никогда английский король не имел столько власти в своем королевстве. Но...

Главного - новой, счастливой, безоблачной жизни в окружении большой и любящей семьи - он так и не получил. Более того, тепла вокруг него сильно поуменьшилось. Умерла сестра, которая любила его даже в ссоре. Умерла Катарина, понимающая, заботливая, надежная. Когда-то любимая, ненаглядная дочь Мэри стала ему если и не явным врагом, то чужой уж точно. Елизавета была еще так мала, что связь между отцом и дочерью не образовалась.

Что осталось ему, 45-летнему мужчине, чьи лучшие годы остались в прошлом? Политика, конечно. Развлечения короля, которому ни одна красавица королевства не скажет "нет". И женщина, которую он потихоньку начинал ненавидеть за пережитые разочарования, но которая все еще была несомненным призом, желанным многими. Уже не им, но все равно приятно иметь легальные права на то, что хотят другие.

С этим "призом" король с января 1536 года практически не общался, не считая нужным даже внешне демонстрировать куртуазность, как он делал это в самые горячие годы Развода с Катариной. Королева Анна была его личным творением, и обращался он с ней соответственно.

Но Анна отнюдь не была из породы женщин, которые стушевываются без мужчины за своей спиной. Она сосредоточилась на том, что когда-то стало ее оружием против Катарины: на протестантстве. Поскольку самые значительные епископы оплатили свое назначение в королевскую казну из ее собственных денег (по 200 фунтов каждый), она считала себя в полном праве ими командовать. Она открывала школы, которые обучали народ по Библии, используя для этого помещения и имущество разогнанных мелких монастырей. Те монастыри, которые еще уцелели, просили ее милости, но она отвечала, что стиль их жизни ушел так далеко от первоначальной цели образования монастырей, что выход у них один: жить скромно, а на освободившиеся ресурсы открывать школы.

Проблемой Анны стало то, что отнюдь не все из тех, кого возвысило ее возвышение, хотели поддерживать ее в вопросах, где у короля были свои взгляды. Кромвель, например, придерживался про-имперской политики, потому что это было выгодно для торговли. Анна же ненавидела все, связанное с Империей, и играла во всем в сторону Франции. Умница Кромвель заметил, что король относится к союзу с Францией все более скептически, и все больше времени проводит с послом императора.

Проворный посол даже набросал для Генри план сближения Империи и Англии, который был переработан лично королем, и набросок этот сохранился. Во-первых, Чарльз должен был помочь Генри наладить нормальные отношения с Римом. Во-вторых, Генри будет помогать Чарльзу в войне против турок и будет вместе с Императором, если французы атакуют Милан. Третий пункт был самым интересным: "насколько возможно, что Бог пошлет Нам сына и наследника, который сменит Нас... для надежности легитимизировать нашу дочь Мэри от нашей горячо любимой жены Королевы в возможности занять определенное место в линии наследования". Что это было??? Раскаяние? Или политический ход?

Кромвель не поколебался войти в конфронтацию с Анной, поставив на короля. Посол осторожно подливал масла в огонь: она, Анна - опасная женщина, свалившая самого Волси... Как бы он, посол, желал своему другу Канцлеру госпожу, способную оценить, сколько он сделал для ее блага... Кромвель ответил задушевно-задумчивым голосом: "Только недавно понял я, как хрупки человеческие отношения... особенно при дворе". Он наберется терпения, а остальное оставит на милость Бога.

Для того, чтобы ввести короля в меридиан, Анна выбрала не самый лучший метод. В Страстное Воскресенье, на проповеди перед всем двором, альмонарий Анны Джон Скип напомнил королю о царе Соломоне, который под старость лет стал невоздержанно брать себе многих жен и любовниц. Кромвеля проповедник сравнил со злым советником Хаманом, а весь парламент обвинил в алчности: не для того ли они одобрили акт о расформировании монастырей, чтобы наложить руку на их имущество?

Текстом проповеди была история о злом советнике, который решил устроить погром евреев, чтобы завладеть их имуществом. Но королева Эстер, тайная иудейка, спасла свой народ. Правда, даже Скип не посмел назвать Эстер по имени, он сказал "добродельная женщина, которую король любил и доверял ей, потому что знал, что она его друг". Кульминацией проповеди стало наказание зла: злой советник Хаман был повешен на высоченной виселице.

Позже Кромвель сказал имперскому послу, что именно в тот момент он решил, что от Анны надо избавиться. Она пригрозила ему через своего человека виселицей, публично. Учитывая непредсказуемость короля, эта угроза не была пустой. С другой стороны, она посмела выставить перед всеми своего супруга и лорда взбесившимся от похоти старцем. Генри и меньшей дерзости своим женщинам не прощал.

Генри смог ответить Анне полной мерой уже в том же месяце. 23 апреля, перед праздником св. Георгия, король принимал в орден Подвязки одного из двоих кандидатов на освободившееся место. Кандидатов было двое: родной брат Анны Джордж, "маленький принц", и ее же кузен сэр Николас Кэрью. Большим "но" в этом раскладе было то, что кузен уже давно был против Анны и за Катарину с Мэри. И Генри выбрал его, а не брата Анны!

И это еще не все. 27 апреля юридическая комиссия объявила о созыве нового парламента. Учитывая, что прежний был распущен только 14 апреля, что-то явно затевалось. Кэрью с друзьями намекали, что речь пойдет о разводе Анны с королем, поскольку она обменялась когда-то с Нортумберлендом брачными обещаниями. И что Мэри будет признана старшей в линии наследования, поскольку даже если брак ее родителей не был, согласно теологическому закону, действителен, они на момент ее рождения верили, что брак действителен. На этот счет даже консультировались с епископом Лондона Стоксли, но тот с глубокомысленным видом ответил, что своими выводами поделится только с самим королем.

В последний раз Анна Болейн встретила короля на турнире в Майский день. Ничто не предвещало трагедии: король был любезен, Анна блистала. По окончании турнира, Генри удалился, не сказав ей ни слова, вместе с Генри Норрисом, руководившим личным хозяйством короля. Ничего необычного в этом, казалось бы, не было. Анна, очевидно, уже выбросила из головы свою ссору с Норрисом в предыдущий день. А напрасно, потому что именно то, что она сказала в тот злополучный день, было использовано в деле против нее.

Большой проблемой Анны Болейн был ее собственный двор. Он был слишком веселым. Это было уже совершенно ясно во время коронационных праздников, но тогда Анна еще не понимала, что веселость ее придворных дам отнюдь не временная. Ведь вокруг себя она собрала молодых и красивых леди, вокруг которых роились молодые и мужественные джентельмены, и все это под любовные стихи и баллады. Было бы чудом, если бы при этих условиях леди и джентельмены не переходили бы от взглядов и вздохов к делу. И они переходили.

Но ведь от королевы ожидалось, что она держит свой двор в ежевых рукавицах! Флиртовать позволялось, телесный же грех запрещался. Разумеется, двор королевы всегда был охотничьим заповедником для короля, там всегда находила друг друга молодежь, но вообще внешняя благопристойность соблюдалась. При Анне же ее дамы пустились во все тяжкие. И что она могла сказать, особенно своим родственницам, которые нагло отвечали, что не делают ничего такого, чего бы не делала она сама. При королеве королевской крови, гарантированно до брака девственной и благонравной, таких проблем не возникало. Ее слово было законом. Но Анна - то стала всего лишь первой среди равных.

Поэтому Анна в недобрый час решила взяться за мораль джентльменов, и начала с Генри Норриса, который имел отношения с ее кузиной Мэдж Шелтон. Норрис был богат, вдовел, был в милости у короля, и очень политически близок Анне, поэтому она выбрала в разговоре довольно фамильярный тон. Сама Мэдж была девушкой игривой и довольно щедрой, была и любовницей Генри, и многих других. Анна в лоб спросила у Норриса, почему он не женится на Мэдж. Он уклончиво ответил, что ему нужно время для того, чтобы решить, на ком жениться. Тогда Анна ляпнула, уж не метит ли он в туфли покойника? Она знает, что, случись что с королем, Норрис начнет строить куры ей. Норрис оторопел. Если бы он имел такие мысли, сказал он, он бы уже носил свою голову под мышкой. "Я могу тебе помочь ее снять!", - ответила Анна.

Глупые слова, но, как выяснится уже скоро, Анна вообще была склонна говорить все, что приходило ей в не очень умную голову, совершенно не задумываясь о последствиях. Очевидно, она просто была разбалована тем, что все, изливаемое ею Генри долгие годы, поливало благодатную почву там, где это отвечало его собственным чувствам, и просто отфильтровывалось там, где ему было неинтересно. Вряд ли он даже слышал всё, что болтала его подруга.

А иногда Анна вдруг вспоминала свое мастерство в куртуазных любовных играх, в которых она отличалась более десятилетия назад. Напрасно. То, что ожидается от молодой придворной дамы, даже не просватанной еще - это вовсе не то, что может позволить себе королева. Но Анне было скучно и тревожно. Генри она практически не видела несколько месяцев, а если видела, то любезничайшим с ее дамами. Поэтому, войдя в конце апреля в свой тронный зал, и, увидев придворного музыканта Марка Смитона в подчеркнуто отчаянной позе у окна, она вступила в игривый разговор.

Почему он грустит? "Ах, не все ли равно", - ответил музыкант с глубоким вздохом, сопроводив свои слова выразительным взглядом. "Не ожидаешь ли ты, что я буду обращаться с тобой, как благородным лордом?", - фыркнула Анна. - "Ты ведь никто". "Нет, нет, Мадам, - ответил музыкант, - мне достаточно глядеть на Вас, и это Вас не затруднит". Анна ответила, что и кошка может глядеть на короля, и музыкант - на королеву.

Бедный Смитон... Через пару дней его увезет Кромвель, и после четырех часов пыток музыкант даст показания, что спал с королевой.

Норриса увез с собой сам король. О чем они говорили, никто не знает, но из Йорк Плейс тот отправился в Тауэр. По дороге он что-то сказал ФитцВильяму, что тот истолковал признанием в том, что у Норриса была связь с Анной. Позже Норрис утверждал, что ФитцВильям его запутал, но это уже не имело значения.

А значения это не имело потому, что сама Анна наговорила достаточно, чтобы быть обвиненной в супружеской неверности, что наказывалось смертью либо через сожжение, либо на плахе.

Анну вызвали ответить королевскому совету на вопросы, касающиеся ее поведения, 2 мая. Вот когда аукнулась ей ее мстительность! Следствие вел ФитцВильям, ненавидевший Болейн смертной ненавистью за то, что она свалила в свое время тесно связанного с его семьей кардинала Волси. В совете она не увидела ни одного сочувствующего лица. Даже Норфолк, с которым она тоже успела рассориться, осуждающе поцокивал языком и расстроенно покачивал головой. Из палаты совета Анну отправили прямиком в Тауэр, по реке.

Снова был хороший день, знакомая барка, знакомый путь и толпы глазеющих на берегу. Только теперь ей предстоял путь в обратном направлении, не к трону, а от него. Надеялась ли она выкрутиться? Очевидно. Во всяком случае, она рассчитывала на суд и следствие. Но следствия-то и не было. Нет бумаг по делу Анны Болейн. О ее жизни в Тауэре известно по рапортам коменданта. О суде над ней известно по протоколам суда. На казни Болейн было достаточно свидетелей всего происходящего. А вот ни одного протокола допроса ни Анны, ни ее "подельников" нет.

Высказывалось подозрение, что эти бумаги были настолько инкриминирующими, что их уничтожила позднее Елизавета. Знаменитый специалист по Тюдорам, историк Дэвид Старки возражает, что Елизавета жила в настоящем, и совершенно не интересовалась прошлым, поэтому вряд ли ее заинтересовали бы дела давно минувших дней. С этим трудно согласиться. Репутация Анны Болейн всегда лежала тенью на судьбе ее дочери. Чего стоит, например, ядовитый выпад Ивана Грозного в ответ на довольно небрежный отказ Елизаветы, что он, по крайней мере, прекрасно знает своих родителей - в отличие от Елизаветы.

Хотя и того, что дошло до наших дней, хватает, чтобы по примеру Норфолка только головой крутить. Главное: Анну, Норриса, Джорджа Болейна и прочих ноблей статус охранял от пыток. Максимум, что им грозило, были вербальные оскорбления и запугивание. Но они болтали! Единственным, кто не сказал в свой адрес ничего, что могло быть использовано против него, был Джордж Болейн.

Сама Анна и вовсе рот не закрывала. Это учитывая, что благодарными слушателями были комендант Тауэра, его жена, и две дамы, постоянно находившиеся при Анне.

Поместили ее в те же самые покои, где она жила перед коронацией. И как же она отреагировала? "Иисусе, это больше, чем я заслужила!". Через 12 часов после ареста, она уже болтала, что с Норрисом-то она ни о чем таком не говорила, вот с Венстоном у них как-то был разговор, что Норрис ходит к ним в покои не из-за Мэдж вовсе, а из-за нее, из-за Анны. На следующее утро она продолжила о Вестоне: она знает, что он не любил свою жену, а любил Мэдж, а еще он сказал, что ее, Анну, он любит вдвое больше, чем всех остальных.

Фрэнсис Вестон был молодым повесой, бывшим пажом короля. Арестовали и Вестона. Заодно в Тауэр собрали и поэта Вайата, и Ричарда Пейджа, и некоего Вильяма Бреретона. Причем, в отношении двух последних так никогда и не стало известным, в чем их обвинили. Чуть было не арестовали и Фрэнсиса Брайана, кузена Анны, известного под кличкой "адский викарий", но этого-то, скорее всего, просто потому, что он знал всю подноготную истории.

Поведение Анны в Тауэре отмечалось постоянной сменой настроения, что неудивительно, и массой неосторожных замечаний, которые передавались Кромвелю, и она об этом знала. То она спрашивала у жены коменданта, есть ли у арестантов-мужчин кто-то, кто стелит им постель, то рассуждала, что если ее спросят, были ли у нее любовники, она ответит нет, потому что никто ничего не сможет доказать.

Пэйджа и Вайата быстро отпустили, а все обвинения сосредоточили на Анну. Непонятно, откуда взялось обвинение ее и брата в инцесте. Старки тоже приводит описание далеко не братского поцелуя, который кто-то видел, но он, в отличие от прочих, не указывает его источником жену Джорджа. Он также не спекулирует по поводу правдоподобия обвинения. Скорее всего, в обвинительном заключении действительно не говорится, кто дал такие сведения. Известно, что все придворные дамы Анны допрашивались, так что кто из них сказал что, непонятно.

Анну обвинили в том, что она следуя своей сластолюбивой и порочной натуре, соблазняла игривыми разговорами, поцелуями и подарками верных слуг короля, делая их своими наложниками и любовниками. Ее обвинили в инцесте. Ее обвинили в заговоре против короля, основываясь на том, что она, якобы, обещала отдельно Норрису, Вестону и Смитону, что выйдет замуж за кого-то из них, когда король умрет, говоря, что никогда короля не любила. Ее обвинили в том, что она отравила Катарину и пыталась отравить Мэри, что она привела на плаху хороших людей Мора и Фишера, что она применила колдовство по отношению к королю, разбив его брак.

Известно, откуда пошли обвинения в колдовстве. Глупая Анна снова болтала в Тауэре, что если ее осудят, то в течение семи лет на Англию будут сыпаться насчастья, чтобы отомстить ее смерть.

Норриса, Вестона и Смитона судили в Вестминстере. Смитон признал, что имел с королевой адьюлтер трижды. Вестон и Норрис настаивали на том, что они невиновны, но их все равно осудили. Кажется единственным человеком, помимо организаторов спектакля, кто отлично понимал, что просиходит на самом деле, был имперский посол. О суде он пишет довольно едко, указывая, что ни одного доказательства обвинение не представило, только слухи, а поскольку речь шла о государственной измене, обвиняемые не могли иметь защитника.

Анну и Джорджа судили в Тауэре судом пэров. Кстати, суд был открытый, в зал суда набилось около двух тысяч лондонцев. Анна отвергала все обвинения, кроме того, что подарки она действительно джентльменам делала, но вовсе не только тем, которых считают ее любовниками. Но все пэры признали ее виновной, даже ее бывший жених Нортумберленд, которого притащили на заседание, хотя он был смертельно болен. После этого приговора он потерял сознание, и в судилище над Джорджем не участвовал. Впрочем, обморок действительно имел причиной болезнь, а не печаль - Нортумберленд был одним из первых, кто дал резко негативную оценку моральных качеств Анны Болейн, хотя и не стал специфизировать, в чем аморальность его бывшей невесты заключалась.

Джордж, очевидно, тоже понимал, что происходит, поэтому особо с утверждениями своей невиновности не усердствовал. Он даже признал одно обвинение против сестры, фразу, которую она сказала его жене. Кстати, его убедительно просили эту фразу не повторять, но он повторил ее на радость присутствующим: Анна говорила, что король плох в постели с женщинами, и нет у него ни потенции, ни силы.

Мужчины были казнены на Тауэр Хилл утром 17 мая 1536 года. Джордж в последнем слове сказал очень примечательную фразу: "если бы я не искромсал Библию, этого бы не случилось". То, что происходило, было зачисткой, не больше и не меньше. Болейны выполнили свою роль, Болейны должны были удалиться, унеся на себе вину за все жертвы и жестокости. Обвинение Анны в адьюлтере, шитое белыми нитками, было всего лишь кулисами для этого спектакля. И, все-таки, кто бы ни придумал обвинить Болейнов в инцесте, этот человек сделал гениальный ход: во всем королевстве не было ни одного человека, который после этого не думал бы о Болейнах с омерзением, и не поверил бы во все грехи, в которых их обвиняли.

Ход событий настолько прозрачен, что формула "он ее любил, она ему изменила, и он ее возненавидел и убил" выглядит наивно. Даже Кранмер, зануда, умница Кранмер, абсолютно ничего не знающий о подоплеке происходящего, пришел к чему-то подобному в своем письме к королю. Вообще-то он просто хотел воззвать к милосердию. Но он не умел писать письма, он писал трактаты. Начав разбирать на нескольких страницах "за" и "против" в деле Анны, он неожиданно закончил просьбой пожертвовать Болейнами, но не Реформацией.

Казнь Анны была назначена на 19 мая в Тауэр Грин. Два дня понадобились, чтобы оформить ее развод с Генри. Здесь была та сложность, что еще 13 мая Нортумберленд категорически заявил, что они не обменивались с Анной брачными обещаниями, следовательно, аннуляция брака по этой причине не вырисовывалась. Потому что то, что повсюду называется разводом, было именно аннуляцией: выискивалась причина, по которой заключенный брак не был законным. Таким образом, единственным человеком, который мог дать показания против собственного брака, была сама Анна. И она это сделала. Что именно она сказала Кранмеру, осталось неизвестным, но ее брак с Генри был благополучно аннулирован архиепископом Кентерберийским.

Взамен (?) она получила решение, что ее не сожгут, ей отрубят голову. Причем для оказии был вызван палач из Кале, который использовал для экзекуции не топор, а меч. И действительно, все прошло быстро. Анна сняла мантию, головной убор, опустилась на колени, плотно закрутив под них юбку. Одна из находящихся при ней женщин завязала ей глаза, и буквально в тот же момент палач взмахнул мечом. Очевидно, для нее все было именно так, как и обещал ей комендант Тауэра: "Вы ничего не почувствуете". Тогда она не смогла удержаться от нервного смешка: "Как хорошо, что у меня тонкая шея, как мне это часто говорили".

Зевак на этой казни практически не было, потому что, по распоряжению Кромвеля, время казни объявлено не было, и казнили Анну не утром. Был запрет иностранцам присутствовать при этой казни. Очевидно, чего-то Лорд Канцлер опасался. Возможно, того, что она может проклясть тех, кто осудил ее на смерть, возможно, что она скажет слишком много такого, чего обычно вслух при таких обстоятельствах не говорят. Напрасно. Единственное, что она себе позволила, это странную в данных обстоятельствах фразу: "молитесь за вашего короля: доброго, нежного, милостивого и дружелюбного".

Была ли Анна неверна? Практически наверняка была. Сам Дэвид Старки думает, что ее оговорили, но профессор Бернард собрал достаточно доказательств того, что Анна была виновата в адьюлтере гораздо более масштабно, чем это можно было бы предположить, а этот профессор, по словам того же Старки, отличается большой тщательностью при работе с документами. У меня есть только маленькая выдержка из работы Бернарда:

Но будь она даже чиста, как утренняя роса, она все равно была обречена. Генри имел твердые наметки того, что он собирался делать дальше во внутренней и внешней политике, и противостояние Анны ему было не нужно. И сама Анна была не нужна. Неизвестно, кому именно принадлежал план избавления от Анны: самому Генриху? Рискну предположить, что нет. Он изъявил волю Кромвелю, даже, вполне возможно, непрямо, а уже Кромвель провел всю операцию. Поэтому он потом и говорил послу: "В тот день я решил, что она должна уйти". Ведь операция была, если отрешиться от ее жути, гениальной. Король не только избавился от обузы, он избавился от нее так, что эта обуза унесла на себе вину за всё, в чем короля можно было обвинить. Очень практичное решение.

После казни любимых сына и дочери, Томас Болейн и его жена Элизабет удалились в свое поместье, где Элизабет через два года умерла. Томас умер в 1539 году, через год после жены. Мэри Болейн скандал не задел совершенно, потому что Болейны исключили ее из своего клана еще за год до катастрофы из-за ее брака. Что ж, она унаследовала то, что осталось от семейного состояния после того, как король отобрал у Болейнов всё, что им подарил. Герцог Норфолк был председателем суда пэров, вынесшего Анне смертный приговор, и тоже предпочел удалиться на время в свое поместье, пока не уляжется пыль. Франсис Брайан скооперировался с Кромвелем, которому он был на тот момент еще полезен.
21.
Расширение горизонтов

Если хорошенько подумать, то в истории о Великом Деле короля Генри самым загадочным является узел, в котором сплелись отношения Гарри, Катарины Арагонской и Мэри в начале 1530-х годов. Нет, с эмоциональной подоплекой все было почти ясно, хотя и там присутствовали довольно противоречивые сигналы, но...

Во-первых, почему, все-таки, королева подвергла себя довольно серьезной опасности, отказываясь просто удалиться в монастырь, и освободить место для Анны Болейн?

Во-вторых, почему Гарри разлучил мать и дочь, что выглядит просто неоправданной жестокостью?

В-третьих, почему он, под угрозой смерти, выдавливал от некогда обожаемой дочки письменное признание того, что она считает брак своей матери недействительным, а себя - бастардом? Не пустой угрозой, между прочим, и Мэри это понимала.

Есть определенная теория, по которой поработал историк Десмонд Сьюард: (Desmond Seward), The Last White Rose (the secret wars of the Tudors). Положа руку на сердце признаю, что это - не самое аккуратное исследование. С другой стороны, ведь по каждому временному отрезку, по каждому персонажу правления Тюдоров написаны буквально сотни томов. Свести всю эту массу довольно противоречивого материала в 350 страниц читабельного текста можно только, если есть ведущая версия, для которой подбираются подтверждения. Итак...

Жил-был в 1449 - 1478 гг. Джордж Плантагенет, третий сын герцога Ричарда Йоркского. Когда его брат Эдвард стал королем Англии в 1461 году, Джордж стал герцогом королевской крови с титулом герцог Кларенс. Закончил он свою жизнь скверно, в Тауэре, куда его завел слишком длинный язык и милая привычка не пользоваться содержимым черепной коробки.

Бог с ним, с Джорджем, о нем мало чего хорошего можно сказать.

Тонкость состоит в том, что к моменту захвата трона Англии Тюдорами, потомки Джорджа вдруг оказались единственными потомками прямой йоркистской линии без пятна на происхождении. Как известно, все дети короля Эдварда IV и Элизабет Вудвилл были объявлены Ричардом Глочестером (Ричардом III) бастардами. Основанием был факт, что любвеобильный Эдвард ухитрился стать двоеженцем, то есть его брак с Лиз Вудвилл не был юридически законным. Сам Ричард не успел обзавестись наследником, после того, как его сын и жена умерли.

Конечно, Генри VII Тюдор сначала просто отменил решение парламента "узурпатора" Ричарда относительно незаконности детей короля Эдварда - ведь Генри подтверждал свои более, чем хлипкие права на трон именно браком с дочкой короля Эдварда. Оказывается, и тут были свои сложности с невестой, но это - другая история. Потом документы о неприятном решении были просто уничтожены, хотя заверенные копии-то остались. Проблема Тюдоров была в том, что очень-очень многие жители королевства, от лордов до крестьян, считали узурпаторами именно их, а отнюдь не Ричарда III в частности и Йорков в целом. Недовольные стали группироваться вокруг очевидных фигур: потомков Джорджа Кларенса.

Единственным сыном Джорджа был Эдвард Плантагенет, 17-й граф Варвик. Все источники тюдоровских времен единодушны в том, что бедняга "не мог бы отличить гуся от петуха", потому как был то ли замедленным в развитии ребенком, то ли просто умственно отсталым. Правда, из чего сделаны данные выводу - непонятно. Еще во времена Ричарда III малый, судя по записям, вел обычную жизнь мальчика из аристократической семьи. Утверждается также, что любящая тетушка Эдварда, Анна Невилл, попросила мужа-короля, Ричарда III, чтобы тот назначил преемником для себя племянника. И потому, что Ричард жену любил, понимал уязвимость ее души после смерти сына и любимой сестры, он, якобы, согласился. А потом Ричард, после смерти Анны, сразу же отменил распоряжение, и назначил преемником графа Линкольна, тоже племянника - от сестры Элизабет Плантагенет. Рожден граф Линкольн был Джоном де ла Полем.

На самом деле, о том, что Эдвард Плантагенет когда-либо намечался в преемники Ричардом, нигде в документах того времени не говорится. Ричард вообще никогда не назначал себе преемника. Он собирался жениться после смерти Анны, и у него не было причин сомневаться, что наследниками он и сам династию обеспечит, естественным образом. Графа Линкольна и графа Варвика Ричард просто приближал к государственным делам по мере того, как они росли, готовя из них тот ближний круг надежных соратников, без которого жизнь короля и его наследников была бы весьма сложной.

Но предположим, что сын герцога Кларенса действительно не был силен разумом. Но и в этом случае, у Генри VII Тюдора таки были причины опасаться неразумного юноши. Не его самого, конечно, но были. В конце концов, сидел же на троне довольно долго своеобразный Генри VI, за которого правили все, кроме него самого. Для честолюбивых политиков слабый король даже предпочтительнее. Наверняка потенциальную опасность видели все, близкие Тюдорам, поэтому, сразу же после их победы при Босуорте, Эдварда Варвика переселили в Тауэр. Ни в чем не обвиняя, титула графа Варвика не лишая.

Но династия Тюдоров требовала вливания несомненно королевской крови, и брак между наследником, Артуром Тюдором, и Катариной Арагонской был пределом их мечтаний. Только вот Фердинанд с Изабеллой не торопились отправлять невесту в Англии. Их условием была смерть потенциального соперника потомству от этого брака. Судя по заметкам Эдварда Холла, Изабелла и Фердинанд не сомневались, что, если Варвик будет жить, не выживет династия Тюдоров. Действительно, Эдварда Варвика пытались неоднократно освободить из Тауэра, чтобы поднять восстание в его пользу. Иногда циркулировали слухи, что граф бежал из Тауэра, и надо поддержать его, как законного короля. Последней каплей стал достаточно обширный заговор слуг в Тауэре, который стал известен только потому, что кто-то из них сдуру решил привлечь к заговору лорда Саймона Дигби.

Так что Эдвард Плантагенет был хладнокровно казнен в Тауэре. Не тайно и не предательски, конечно - не тот статус у него был. Юношу обвинил суд пэров в составе 22 человек, во главе с 13-м графом Оксфордом, Джоном де Вером. Сам обвиняемый и не думал отрицать, что побег планировался. Он просто был не способен на ложь. Особо изощренные умы считали и считают, что главной мишенью в данном случае был так называемый Перкин Варбек, который участвовал в заговоре. Тем не менее, для Тюдоров опаснее был безобидный Эдвард Варвик Плантагенет.

Его казнили через неделю после казни Варбека, который действительно мог быть, а мог и не быть одним из "принцев из Башни". Хотя казнен Эдвард Плантагенет был по обвинению в государственной измене, его голову не выставили на обозрение. Голову соединили с телом, прибрали в Тауэр, и в тот же вечер вывезли по воде в августинский монастырь Бишам Прайори, где Эдвард Варвик Плантагенет и был захоронен. Возможно, так же, как и его знаменитый дед, Ричард Варвик Кингмейкер - с почетом, но тихо.

Разумеется, в далеком 1537-38 гг. и этот монастырь сравняли с землей по приказу Большого Гарри Тюдора. Последний приор монастыря произнес проклятие: "As God is my witness, this property shall ne"er be inherited by two direct successors, for its sons will be hounded by misfortune". В чем-то он был прав. Владения были подарены королем Анне Клевской, и потом переходили из рук в руки.

Хуже обстояла дело с другим проклятием. Возможно, именно тогда и зародилась история об умственной отсталости юноши, и в Англии не было ни одного человека, кто ни осудил бы казнь "простого умом" графа. Все ведь знали, что такое деяние - страшный грех, и все ожидали, что король за него расплатится. Действительно, вскоре новая династия короля - Тюдора поредела: в 1500-м году умер его третий сын, Эдмунд. В 1502 году умер наследник престола, принц Артур. В 1503 году умерла королева. Теперь все династические надежды возлагались на молодого Генри Тюдора, будущего Генриха VIII Английского. Катарина Арагонская узнала о том, как расчистили дорогу для ее брака, в первые же дни пребывания на английской земле. Она всегда считала себя ответственной за смерть молодого, невинного человека. Она верила в проклятие Тюдоров.

Вторым ребенком Джорджа Кларенса была Маргарет Плантагенет. Строго говоря, ни она, ни ее трагически погибший в Тауэре брат не могли иметь претензии на престол Англии, потому что их батюшка, герцог, был объявлен своим братом Эдвардом государственным изменником, и в том же Тауэре казнен. По сравнению с Тюдорами, чья королевская кровь соединяла их только с французскими Валуа (да и то неизвестно, была ли Екатерина Валуа замужем за Оуэном Тюдором, или они обошлись без формальностей), и с поставленной вне закона наследования линией Йорков, дети Джорджа Плантагенета явно выигрывали. Генри VII потому и поспешил выдать 14-летнюю Маргарет сразу в 1487 году за сводного племянника своей матушки, сэра Ричарда Поля.

Ричард Поль был членом клана, можно сказать. Тоже происходил из Уэллса, и тоже был, в глазах английских лордов, никем. Собственно, у него не было даже денег, за его похороны заплатил король.

Судя по всему, леди Маргарет была женщиной решительной. Это от нее Катарина Арагонская узнала о судьбе Эдварда Варвика. Это ее дети стали надеждой партии йоркистов в 1530-х годах. И это ее сын, Реджинальд Поль, стал рассматриваться подходящей партией для леди Мэри, Мэри Тюдор. Что привело леди Маргарет и ее старшего сына на плаху. Погибли бы и остальные дети леди Маргарет, но самого Реджинальда король Гарри просто не мог достать, за границей был и еще один сын Маргарет, Джеффри. Сын Артур успел сам умереть в 1535 году. Преследований ухитрилась избежать только дочь, Урсула - что само по себе чудо, если учесть, что амбициозная матушка выдала ее за наследника герцога Бэкингема, казненного королем. Возможно, потому, что Генри Стаффорд сознательно держался тише воды, ниже травы. Среди Стаффордов встречались такие личности - хорошие администраторы собственного хозяйства, ученые книжники. Этот был, на свое и жены счастье, именно из их числа.

Графиней Солсбери Маргарет Поль стала по своему праву: ее казненный брат был графом не только Варвика, но и Солсбери - титулы, унаследованные от деда. Большой Гарри восстановил Маргарет во всех правах. Более того, король взял на себя все расходы по воспитанию сына Маргарет, Реджинальда, который рано показал себя человеком больших способностей. Не был Гарри равнодушен и к трагедии, случившейся с братом леди Маргарет. В конце концов, дети герцога Кларенса приходились ему кузенами. Собственно, практически первым же своим указом он назначил леди Маргарет содержание в 100 фунтов. Для него заговор, в котором графиня Солсбери не только была замешана, но и стояла в самых истоках, был личным потрясением. И он повел себя соответственно, ужаснув всю Европу тем, что отправил 68-летнюю женщину такого ранга на эшафот. Для европейцев это было даже большим шоком, чем казнь Анны Болейн, которая была никем не любима, и чьи права на титул королевы никогда королевскими дворами не признавались.

Но оставим пока детали заговора в стороне, и рассмотрим других претендентов и трон и заговорщиков.

Как известно, у Сесили Невилл и Ричарда Йоркского детей было много. Помимо четырех сыновей, было у них три дочери: Анна, Элизабет и Маргарет.

Анна была выдана за герцога Экзетера ребенком. Амбиции Гордячки Сис и разумная предосторожность, как понимаете: герцог был правнуком Джона Гонта, и был следующим в линии ланкастерианского наследования после короля Генри VI. Герцог Экзетер был, тем не менее, человеком тяжелым, гордым, и до мозга костей полным собой и своей ланкастерианской династией. Родню жены он ни в грош не ставил, и воевал против Йорков, пока его партия не проиграла, и ему не пришлось бежать в Шотландию вместе с королевой Маргарет. Брак, тем не менее, принес свои плоды: земли и титул герцога были переданы новым королем сестре. После этого с изгнанным экс-герцогом можно было и развестись. А дочь от этого брака, единственную наследницу, выдали за сына Элизабет Вудвилл от первого брака с Греем, но она очень рано умерла.

Потом Анна Плантагенет вышла за Томаса Сент-Легера, и у них тоже была дочь, унаследовавшая большие владения, вышедшая замуж и имевшая кучу детей. Анна успела умереть до того, как все смешалось в доме Йорков. Теоретически, ее потомки могли рассматриваться претендентами на трон, или хотя бы быть ценными союзниками.

Элизабет Плантагенет вышла замуж за Джона де ла Поля. Вот дети от этого брака и стали в центре одного из первых заговоров против Тюдоров.

Джон, граф Линкольн, был активно привлекаем Ричардом III в государственные дела, что создало у многих представление, что именно он был намечен королем, как "запасной" наследник престола. Джон погиб, сражаясь против Тюдоров, и эстафету перехватил его брат, Эдмунд.

Как ни странно, Генри VII передал Эдмунду титул герцога Саффолка. Возможно, в надежде, что это его утихомирит. Не утихомирило! Тем более, что титул герцога вскоре был королем понижен до титула графа. В 1501 Эдмунд де ла Поль сбежал из Англии, и начались его метания по Европе в поисках тех, кто готов воевать против Тюдоров. Но снова в игру вмешалась английская погода, занесшая в загребущие руки Генри VII Филиппа Бургундского, сына императора Максимилиана, союзника Эдмунда. Филиппа обменяли на Эдмунда с условием, что де ла Полю не причинят вреда. Снова странность характера Генри VII: он свято исполнил договор. Эдмунда пристроили в Тауэр, но не казнили. Возможно, просто потому, что он никогда не был популярен среди англичан-йоркистов. Правда, Генри VIII не был намерен рисковать, и графа казнил в 1513 году.

Ричард де ла Поль, младший брат Эдмунда, присоединился к брату в 1504 году. После казни Эдмунда, он стал называть себя герцогом Саффолком и законным наследником английского трона. Что самое интересное, до смерти брата Ричарда никто из заграничных монархов всерьез не воспринимал. Но потом он, во-первых, стал просто ценен для королей Франции как угроза Тюдорам, и, во-вторых, постепенно доказал, что является довольно талантливым полководцем. К тому же, он подружился с новым королем, Франциском I, еще в те времена, когда тот был дофином.

Генри VIII отнесся к угрозе по имени Ричард более, чем серьезно. Был завербован в агенты музыкант де ла Поля (Петрус Аламир), был даже послан наемный убийца. Координирование проекта взял на себя кардинал Волси.

Первым из "ассасинов" был Персиваль де Матте, фламандец. Почему-то он завалил своих работодателей деталями повседневной жизни Ричарда де ла Поля, не сделав ни одной попытки его убить. Следующим был профессиональный солдат, называвший себя капитаном Симоном Франсуазом, но и здесь что-то не сложилось. Третьего, Роберта Латимера, изловили французские власти. Об этом Ричарде писать можно много, потому что жил он ярко, можно сказать. Но особого смысла нет, потому что погиб он при Падуе, воюя на стороне французов.

Третья дочь Йорков, Маргарет, вышла замуж в Бургундию, и, конечно, поддерживала деньгами и связями все йоркистские заговоры против Тюдоров.

Но потомками Йорков дело не ограничилось. Против Тюдоров начали строить заговоры и потомки короля Эдварда IV от Элизабет Вудвилл, которым сами же Тюдоры и открыли путь, аннулировав факт их бастардизации. А было их много, очень много, хотя не все вступили в опасную игру. Екатерина Йоркская, шестая дочь, была выдана Генри VII за Уильяма Кортни, наследника графа Девона. Каким-то образом этот сторонник Тюдоров ухитрился завязнуть в делах Эдмунда де ла Поля. Скорее же всего, попавший в Тауэр Эдмунд просто оговорил некоторых ноблей, против которых что-то имел.

Генри VII счел за благо Уильяма Кортни посадить в Тауэр на долгие годы. Освободил его только Генри VIII. Тоже сразу после коронации. Но здоровье Уильяма было подорвано, и он вскоре умер. Чтобы как-то компенсировать семье учиненную несправедливость, Гарри сделал сына Екатерины и Уильяма (т. е. своего кузена по материнской линии) маркизом Экзетером. С Екатерины, тем не менее, было довольно. Оставшись вдовой в 31 год, она приняла обет целомудрия в присутствии епископа Лондона, и не стала больше пытать счастья в замужестве.

Маркиз Экзетер был еще одной простой душой, павшей жертвой интриг против Тюдоров. Не в том смысле, как был граф Варвик. Просто Генри Кортни был несносным, но честным, прямым и несколько наивным человеком. И действовал всегда так, как требовали его понятия о чести. Если он считал себя другом Катарины Арагонской, то он продолжал с ней переписываться, игнорируя запреты. Если он состоял в переписке с Реджинальдом Полем, то он и эту переписку продолжал. Гарри знал за маркизом его особенности, и смотрел на нарушения сквозь пальцы.

К сожалению для маркиза, его супруга, Гертруда Блант, была женщиной, склонной к интригам. Хотя и она была немало обязана королю Гарри. Например, в честь ее замужества был устроен турнир, обошедшийся королю более, чем в сотню фунтов. Гертруда не была ни умницей, ни эрудиткой, но она умела быть верной. Оба супруга сошлись в верности католической религии. Маркиз - потому что он категорически осуждал методы реформации, и ее центральную фигуру, Кромвеля. Маркиза - просто потому, что она была предана королеве Катарине, потому что она была воспитана католичкой.

Маркиза Экзетер вместе с графиней Салсбери и стали душой самого серьезного заговора против Генри VIII.
22.
Танцы вокруг короны

Проблемы с престолонаследием стали волновать Генри VIII еще в начале 1520-х годов. С точки зрения королевы, наследник был. Вернее, наследница, Мэри. Генри обоснованно опасался, что случится со страной, если престол перейдет к женщине. Прецедент был только один, с "императрицей Мод", и результатом стала многолетняя гражданская война. Катарина Арагонская, дочь и сестра суверенных королев, отказывалась понимать точку зрения мужа, считая (тоже обоснованно), что времена наступили другие, и женщина на престоле - это норма.

Одно время Гарри носился с мыслью как-то облегчить переход престола своему признанному незаконному сыну, но недолго. Возможно, он пришел к мысли, что бастард на троне еще опаснее женщины. Мэри была рождена, все-таки, в законном браке, а бастардов у короля Гарри хватало. Дай предпочтение одному - возмутятся другие. Думаю, именно поэтому он и не признал больше официально ни одного бастарда, и поэтому немедленно отправлял прочь от двора любовниц, родивших ему сыновей, пристраивая их в скромные замужества.

Возможно, он еще надеялся, что все обойдется, и его королева родит ему сына, который выживет. Видит Бог, он был долго лоялен своей Катарине. Он терпел, когда французский двор смеялся над расплывшейся королевой. Он никогда не позволял себе такого хамского отношения к жене, как тот же "галантный" Франциск I. На завуалированное под выражения соболезнования злорадные замечания по поводу смерти очередного ребенка Гарри отвечал, что "мы еще молоды". И он понимал боль своей жены.

А потом надежды больше не стало. Катарина была старше Гарри почти на декаду. Из-за гормонального расстройства у нее наступила ранняя менопауза. Королеву, несомненно, устроили бы прежние отношения с мужем, но слишком много на короля навалилось. Он еще не был готов жить тихо и довольствоваться тем, что есть. Готовились огромные перемены в стране, о которых тогда знал только он сам и кардинал Волси. Они собирались сделать невиданное: реформировать всю духовную жизнь Англии, вытащить королевство в новый век. Они собирались реформировать всю административную систему Англии: централизовать власть в руках короля и парламента, избавившись от феодальных пережитков. Генри работал, как вол. Благо, он готовился, в свое время, к карьере духовной (решением отца), и знал о том, что творится за благообразными кулисами церковной власти лучше, чем кто бы то ни было.

Не удивительно, что, работая над планами перемен, Гарри захотел перемен и в личной жизни. Пусть Анна Болейн и осталась в памяти подданных королевства под кличкой "лупоглазая шлюха" и "королева-ведьма", она была чем-то новым при дворе и в жизни короля. Возможно, именно это и сделало ее настолько непопулярной - она была другой, не похожей на остальных придворных дам. Дерзкая на язык, расчетливая, умевшая требовать, бездонно честолюбивая... Идеальная королева тех новых времен, которые готовил Генри.

Но никто короля не понял. Катарина была, несомненно, оскорблена, каким бы ангельским характером она ни обладала. Да, она потом говорила, что новость о том, что ее муж хочет с ней развестись, она восприняла, как расплату за то, что ее союз с домом Тюдоров был построен на невинной крови. Но это было потом. А какой была ее первая реакция? Потрясение, конечно, попытка отрицать очевидное. Но ведь Катарина была воспитана королевой. Более того, она была представителем своего хитроумного папаши при дворе не менее хитроумного Тюдора Первого. Она умела просчитывать последствия любого шага коронованных особ, и просчитывать быстро.

Всё уперлось в Мэри. Для Катарины дочь, ее единственная выжившая дочь, была подтверждением того, что жизнь королевы была прожита не зря. Она исполнила свое предназначение, она дала английской короне наследницу престола. Разве она могла смириться с тем, что Гарри новым браком перечеркнет не только жизнь самой Катарины, но и высший смысл ее жизни? Нет, конечно. Аннулировать брак, заявить, что они никогда не были по-настоящему женаты, что она, добродетельная женщина, всю свою жизнь прожила в греховной связи - да лучше бы он просто ее убил, чем лишил чувства собственного достоинства. И она решила сражаться. И за права Мэри, и за себя тоже.

Идею развода короля с законной женой в 1527 году не поддерживал практически никто. Все сразу отметили именно деталь относительно статуса Мэри. Допустим, желание короля обзавестись сыном понять еще бы могли, но аннулировать брак как таковой, сделать собственного ребенка бастардом - это было невозможно одобрить. Биографист Тюдоров, Эдуард Холл, писал в своих сочинениях, что "дела Принца не управляются мнением простых людей", но люди, вставшие на защиты семьи короля, простыми не были. Даже Волси, знающий, как опасно противоречить королю, относился к идее королевского развода без энтузиазма. С Катариной у него дружбы не было - она, очевидно, знала о его роли в роспуске монастырей и истреблении "идолопоклонства", но Анну он просто боялся.

Разумеется, "Генрикианская революция" была мероприятием настолько масштабным, что объяснять ее только разладом в королевской семье было бы нелепо. Но стала бы она настолько радикальной, если бы Гарри не встретил со стороны своей жены и своей знати такой отпор - это еще вопрос. Потом он явно предпринял жесткие методы коррекции. Допускаю даже, что ему было бы проще пережить склоку на тему "ты что, гад, белены объелся?", чем масштабное сопротивление своей королевской воле. Именно королевский развод вынес на поверхность Кромвеля, Рича, Кранмера, и все ужасы первой волны Реформации.

Самое печальное, что и Катарина, и ее защитники прибегли именно к тем методам воздействия на короля, против которых он был намерен воевать еще до того, как пришел к мысли о разводе.

Элизабет Бартон, известная, как Кентская Монахиня и Кентская Дева, была, так сказать, пророчицей. Скорее всего, она была просто не в себе. Служанка, которая заболела в юности какой-то загадочной болезнью, оправившись от которой обрела то, что все посчитали пророческим даром. Конечно, беднягой манипулировали. Иначе она никогда бы не попала, со своими бредовыми пророчествами, на прием к Канцлеру и самому королю. О ней, кстати, шепнул окружению королевы не кто иной, как Ричард Рич, который был тогда францисканским фриаром. И это настораживает, потому что более подлую фигуру, чем Рич в будущем, в английской политике трудно найти.

Суть пророчества была простой: если король женится на Анне, он лишится короны и умрет, самым жалким образом, в течение месяца. После чего, конечно, попадет в Ад. Она сама видела в своих видениях то ужасное место в Аду, которое для короля уже приготовлено.

Генри, разумеется, в Ад не верил, и еще меньше верил во всевозможных домотканных пророчиц и святых. Слишком много он видел поддельных святынь, с помощью которых хитрые монахи манипулировали массами. Сначала он подумал, что видит перед собой жадную и расчетливую особу, и предложил ей место аббатисы. Но она не была ни жадной, ни расчетливой. Она была просто кликушей, которой внимали, чуть не рыдая от счастья, и Томас Мор, и архиепископ Вархам, и епископ Фишер. Были даже напечатаны книги с ее видениями.

К 1530 году ситуация с разводом стала для Гарри откровенно угрожающей. Одно дело - когда группка женщин упоенно слушает бредни полубезумной монахини. Другое - когда в игру вступает тяжелая артиллерия международных отношений и вопрос об устойчивости власти. Короля вот-вот должны были отлучить от церкви решением папы. Это означало, что против Англии мог быть предпринят крестовый поход других государств. А Катарина, как назло, была тетушкой предводителя самой грозной в Европе армии. Анна, доведенная до исступления все откладывающейся перспективой надеть на свои черные кудри корону, откровенно дерзила королеве и угрожала придворным.

Известно, что летом 1531 года Генри решился отослать жену прочь и разлучить ее с дочерью. Очень жестокий поступок, мощный мазок на портрете монарха-монстра. На самом же деле, для этого у него была хорошая причина.

Он узнал, что к маркизу Экзетеру обратилась группа джентльменов из провинции с предложением занять престол, если король женится на Анне Болейн. Маркиз был немедленно заключен в Тауэр. Правда, самого-то маркиза Генри ни в чем не подозревал. Он понимал, что Экзетер может казаться непокорным, будучи человеком принципов, но предателем - никогда. Зато выяснилось, что имеются далеко идущие планы сменить короля его дочерью, и немедленно выдать Мэри за Реджинальда Поля. При поддержке имперских войск, разумеется. И сердечное благословеним проекту, которое дала Катарина Арагонская.

Как писал Юстас Шапуи, посол императора в Лондоне, королева хотела выдать свою дочь за Реджинальда Поля из-за его йоркистского происхождения. Она продолжает испытывать привязанность к своему мужу, но убеждена в том, что он должен быть отстранен от правления. Что бы ни случилось после этого отстранения, Генри должна сменить на троне ее дочь. Маркиза Экзетер тоже молила посла, чтобы он передал императору их просьбу о помощи. Эти планы, кстати, оставляли в стороне мужа маркизы, но они, видимо, считали, что лучше не будить лихо с парламентскими актами, один из которых объявлял потомство короля Эдварда бастардами, а другой отменял решение первого. Поли же были чисты с любой стороны, если не принимать во внимание факт, что они вели линию от государственного изменника.

В этом же году епископ Фишер вступил в прямой контакт с имперским послом. Он передавал императору, что вторжение в Англию было бы даже более угодно Богу, чем война с турками. Англичане, по его словам, предпочитали вторжение тому, что их явно ожидало, если проекты короля Генри осуществятся.

Учитывая серьезность этого заговора, практически прямой попытки государственной измены, остается даже удивляться тому, что король ограничился только ссылкой жены и дочери под хороший присмотр.

К 1533 году, когда Кранмер объявил Катарине о том, что отныне она - всего лишь "вдовствующая принцесса", а не королева, ситуация отнюдь не выправилась. Народ роптал открыто, а тут еще эту Кентскую Деву посетило новое откровение: "был корень, который дал три побега, и пока их не выкорчуют - не будет радости в Англии!". Корнем был кардинал Волси, побегами - герцог Норфолк (родич Анны Болейн), герцог Саффолк (Чарльз Брендом, которому отдали старый титул де ла Полей), и, соответственно, сам король.

Король решил, что хватит с него мрачных пророчеств. Элизабет Бартон арестовали и осудили на казнь. То ли самому Генри, то ли Анне пришла в голову блестящая мысль заодно избавиться от епископа Фишера и Томаса Мора. Оба не были, мягко говоря, друзьями новой королевы. В заговоре их было обвинить невозможно на тот момент, так что обвинили их в том, что они не информировали короля о деятельности Бартон. Мор открестился от обвинения, заявив, что высказывания монахини всегда считал бредом, а какой смысл грузить бредом короля? Фишер просто хмыкнул, что ему монахиня не сказала ничего такого, чего она не говорила самому королю, и так оно и было.

Во время следствия по делу Бартон выяснилось интересное: один из клики, стоящей за ясновидицей, некий Генри Голд из Кента, тайно посещал экс-королеву. Да, с тем же планом свергнуть Генри, сменить его на Мэри, и дать Мэри супруга с йоркистской кровью.

Что касается самой Мэри, то неизвестно, что по поводу грандиозных планов думала она сама. Она знала, что ее окружают шпионы Кромвеля, и никогда не озвучивала свои мысли. Хотя было кому: в 1533 ее посещали оба брата Реджинальда Поля, графы Оксфорд и Эссекс, лорд Сандис, леди Бергаванни, графиня Дерби, и леди Кингстон. Не все друзья леди Мэри ее посещали. Непонятные нападки Кромвеля в 1534 году на лорда Дакра и в 1535 на лорда Брея могут объясняться именно их симпатиями делу Мэри. Тем более, что обвинения, предъявленные лордам, были почти нелепы. Дакра обвинили в шашнях с шотландцами, а Брея - в занятиях алхимией, которые даже не были запрещены. В 1535 лорду Дарси запретили покидать Лондон. Вот о вовлеченности Дарси в подготовку переворота известно точно, по рапортам посла имперцев.

Король знал, как взбудоражена его страна. С 1529 по 1536 годы он безвылазно сидел на всех сессиях семи (!) парламентов, продавливая задуманные реформы, часами участвуя в прениях. Народ всегда ненавидит реформы. Знакомый черт лучше незнакомого, как говорят. Можно было критиковать жадных вельмож и слишком сладко живущих священников, можно было ужасаться наглости Волси, не скрывавшего наличия своих бастардов, его высокомерию, но...

Тот же Волси ввел прогрессивное налогообложение, что здорово уменьшило налоговыплатные страдания беднейшей части населения. Он осудил 264 землевладельца, всего за три судебные сессии, за незаконное пользование общественными землями - причем, в числе осужденных были и пэры, и рыцари, и епископы. Он регулировал цены на мясо, не давая торговцам возможности спекулировать. Он скупил в год плохого урожая зерно, и продавал его потом по минимальной цене, что спасло от голодной смерти тысячи. Он успел распустить 30 малых монастырей, но открыл на экспроприированные деньги грамматическую школу и колледж.

Новая же политика короля, провозгласившего себя главой английской церкви, принесла разорение и ужас. Культуре страны был нанесен страшный удар. Бесценные рукописные книги сжигались, архитектурные памятники сравнивались с землей, скульптуры уничтожались. Монастыри были закрыты, но никто не взял на себя их работу с больными, бедными, неграмотными. Никто не строил дороги, не ремонтировал мосты, не строил дамбы. Зато всё было наводнено шпионами. "Вы даже не представляете, как сильно здесь люди хотят, чтобы Вы прислали свои войска", - пишет императору Чарльзу V его посол Юстас Шапуи в 1533 году.

И не только "здесь", в Англии, планы смены власти были популярны. В Ирландии восстали ФитцДжеральды, и послали гонца к императору, предлагая ему правление Ирландией, если стране будет дан статус феода Святого Престола.

В 1534 посол снова пишет императору о том, что королева по-прежнему выражает желание выдать дочь за Реджинальда Поля, и заклинает Чарльза начать вторжение в Англию, уверяя, что войска встретят со стороны англичан полную поддержку, особенно, если с ними будет Поль. В этом же письме посол упоминает другого Поля, Джорджа, и дает ему характеристику опасно неуравновешенного, легкомысленного и болтливого человека. Время показало, как прав был посол.

Отношение Реджинальда Поля к планам сделать его консортом известно. Они ему категорически не понравились. Поль жаждал спасти страну от схизмы, но видел себя, скорее, наставником Мэри, нежели ее мужем.

Человеком Поль был своеобразным. Во многом он напоминал своего антипода, Кранмера. Та же тенденция агонизировать над понятием долга, то же безразличие к человеческим жизням.

Вряд ли он был способен испытывать муки совести за неблагодарность королю, которому был обязан буквально всем. Это король платил за его образование в Оксфорде и дал 18-летнему юнцу титул декана в Вимсборне и место провоста при соборе в Салсбери, чтобы обеспечить кузену независимый доход. Это король вдохновил его отправиться в Падую, в самый престижный университет Европы, и шесть лет содержал Поля довольно щедро. Мало того, ему дали место профессора в Оксфорде, что, опять же, приносило доход. Когда Поль отправился в Рим на три года, король через своих агентов свел кузена со значительными людьми, имеющими власть и влияние. Когда Поль вернулся в Англию в 1527 году, и выразил желание вести созерцательную жизнь, его снова осыпали должностями, которые позволяли жить созерцательно, но в комфорте. Впрочем, вряд ли Поль собирался жить в Англии. Когда ему было предложено место архиепископа Йоркского, после смерти Волси, он отказался.

Когда король решил обсудить с ним дело о своем разводе, Поль, как позднее частенько случалось с Кранмером, начал за здравие, найдя много причин, по которым развод был бы желателен. Но цепочка рассуждений вскоре завела его к отрицанию идеи развода. Король багровел от ярости, но молчал. Позднее Гарри говорил, что и сам не понимает, как не прибил своего слишком заумного кузена на месте.

Тем не менее, Поль совершенно спокойно продолжал медитировать в Англии до самого 1531 года. Похоже, что он уехал на континент (весной 1532), как только узнал о планах своей матушки, ее подруги маркизы и королевы женить его на Мэри. Хотя, может быть и так, что он узнал, по своим каналам, о предстоящем разрыве Англии с Римом. И уехал вовремя. Действительно вовремя, избежав судьбы Фишера и Мора.

Год Реджинальд провел в Авиньоне, затем направился в Падую, где, в компании таких же ученых теоретиков, как он сам, обсуждал возможности обновления католической церкви, чтобы она могла противостоять Реформации. Он даже изучал теории Лютера, и пытался подружиться с лютеранами, чтобы дискутировать на предмет реформации цивилизованно. Его чуть не избрали папой, но он запретил своим сторонниками за себя голосовать. Если о Реджинальде Поле и можно сказать что-то хорошее, так это то, что к власти он действительно не рвался.

Когда грянул гром, то есть раскол между Римом и Лондоном, Реджинальд Поль несколько отвлекся от теорий на реальный мир, чтобы на год снова утопить себя в теоретической работе. Его работа (Pro Unitatis Ecclesiasticae Unitatis Defensione, или A Defence of the Church"s Unity) не могла выйти в худшее время: в Англии началось восстание, известное как Pilgrimage of Grace (Благодатное паломничество).

В этом труде Поль сначала прошелся по королевской нравственности, заявив королю, что тот просто маскировал вопросом о законности своего брака низменную страсть к Анне Болейн, и что идея изначально исходила от самой Анны (вот в этом он ошибся, идею родил Кранмер).

Затем он упрекнул короля в том, что тот "отплатил смертью тем, кто пытался его учить". Досталось Генри и за то, что тот "за 26 лет выжал из своего народа и духовенства больше денег, чем другие короли за предыдущие 500 лет". Поль писал, что наливать дорогое вино в грязный бочонок - это безумие, и сравнивает ум короля с этим грязным бочонком. Поль разносил короля за то, что тот унижает аристократию и наводнил свой двор "выскочками" (Реджинальд возненавидел Кромвеля с первой встречи, еще во дворце Волси).

И, наконец, Поль заявил, что король сделал гражданскую войну неизбежной, отобрав право наследования у своей законной дочери. Закончил Реджинальд Поль утверждением, что король опаснее для христианского мира, чем турецкий султан, и что королевство должно быть у него отнято. Он угрожает обратиться к императору, чтобы тот послал свои корабли против того, кто "худший враг Веры и больший еретик, чем любой германец".

Книга Поля вышла в июне 1536 года. В октябре 1536 года в Англии началось восстание. Неудивительно, что король, который не мог достать Поля, взялся за свою дочь, и заставил ее, под страхом смерти, подписать отречение от своих прав, признание незаконности брака ее матери, и признание его, Генриха, главой церкви. То есть, попытался свести на нет планы относительно более законной династии Тюдоры - Йорки. Теперь Мэри стала так же официально бастардом, как и Елизавета Йоркская, мать Гарри. Ох уж эта ирония истории...

Так что - да, отец казнил бы свою дочь, если бы она не подписала эти бумаги. Потому что на кону стояло его королевство, его реформы. Причем, казнил бы совершенно законно, ведь наказание за непризнание короля главой церкви была смертная казнь. Как говорят историки, "там, где Борджиа применяли яд, Тюдоры применяли закон".

Но: Генрих, при всех своих особенностях, не был способен до конца понять, каким гибким может быть Рим при желании. Подписи Мэри не стоили и той бумаги, на которой они были сделаны. Ей была обещана диспенсация от папы за эти подписи, потому что они были выкручены у принцессы под смертельной угрозой. Теоретически, король ничего не выиграл. Его собственные подданные стали жалеть Мэри еще больше. Практически же его жесткая хватка и маневренность отбила у того же императора малейший интерес к вмешательству в дела Англии. А собственные подданные Гарри боялись его настолько, что и помыслить не могли, что могут восстать без иностранной поддержки. Как это показала история несчастного Pilgrimage of Grace.
23.
Никто не любит перемен

Надо сказать, что подавляющее большинство англичан не имели ничего против разрыва с Римом и папой. Против чего они возражали, так это против вмешательства правительства буквально в каждую мелочь их повседневной жизни. Кромвеля ненавидели за это, как чуму, хотя он только приспособил шпионскую сеть Волси под административные нужды. Вот только Волси был сосредоточен на династическом и международном шпионаже, а Кромвель - на внутренней политике. Как бы не злорадствовал народ по поводу лишившихся сладкой жизни аббатов, людей изрядно напугал факт, что в 1535 году Кромвель выяснил доход абсолютно каждого духовного лица в королевстве всего за пару месяцев. Это доказало всем, что, при желании, власть может заглянуть в кошелек каждого королевского подданного, и это никому не понравилось.

Люди вообще не понимали, почему все должно измениться. Хочет быть король главой церкви - пусть будет, но подданных пусть оставит в покое.

Тем не менее, на севере страны началось именно движение именно религиозного протеста. Расформирование малых монастырей, проведенное еще Волси, показало, что привычная жизнь изменилась резко и не к лучшему. Раньше эти монастыри давали возможность карьеры для младших сыновей и незамужних дочерей, заботились о старых, больных и бедных, учили, старались, чтобы бедность не лишила наиболее одаренных будущего. Монастыри были также серьезными работодателями. Часто сельская молодежь именно там получала профессиональные навыки.

Кромвель ввел новую систему регистраций рождений, браков и смертей, и поползли слухи, что теперь за крещение, бракосочетание и похороны будут взымать налог прямо в казну королевства, а церкви сначала ограбят от красивого инвентаря, а потом и вовсе позакрывают, когда там ничего, кроме стен, не останется. И действительно, осенью 1535 года на север прибыли целых три корпуса "комиссаров" Кромвеля. Одни продолжали закрытие монастырей, другие инспектировали духовенство, третьи именно готовили введение налога, хитро именуемого "субсидией". За год деятельности правительственных комиссаров люди были уже настолько озлоблены, что к осени 1536 года эта должность стала для правительственных чиновников довольно опасной: их просто атаковали сразу, как видели. В октябре север восстал открыто и массово.

В Линкольне собрались 10 000 хорошо вооруженных повстанцев всего за пару дней. Проблема была в том, что всей этой обозленной оравой некому было руководить. Поэтому прибывший лорд Саффолк, Чарльз Брендон, с восстанием справился играючи. Сначала отправил письмо короля, в которых Гарри крыл линкольнширцев нехорошими словами ("the rude commons of the shire, and that one of the most brute and beastly of the whole realm"), а потом разослал глашатаев с утверждением, что никаких налогов и закрытия церквей не предвидится. Народ разошелся по домам, потому что, честно говоря, никто не представлял, что делать дальше.

Но 8 октября вспыхнули беспорядки в Йоркшире, распространились в Вестморленд, Кумберленд и Ланкашир. Вот за этими беспорядками уже стоял лидер - лорд Дарси де Дарси. А лорд Дарси был йоркистом, страстным сторонником брака Мэри и Реджинальда Поля. Проблема была в том, что Дарси был уже стар (ему было под 70), и он имел некоторое понимание того, к чему могут привести массовые династические беспорядки. Поэтому он упустил лидерство в руки Роберта Аске.

Аске называл себя Главным Капитаном, но полного контроля над восставшими, все-таки, не имел. Он хотел просто спасти короля от дурных советчиков. Большая часть пилигримов восстала за права Мэри Тюдор. Дарси надеялся, что "заграница нам поможет", и, под шум волны, можно будет избавиться от самого короля.

Дарси, похоже, всерьез терзался сомнениями. Еще на новый 1534 год он подарил испанскому послу меч - в знак того, что пришло брать в руки оружие. Но не предпринял ничего больше. И сейчас он почти послал гонца к императору, даже деньги уже дал - но отменил весь проект. Может быть, потому, что понял: пилигримы не собираются воевать с королем. Может быть, его страшил призрак Войны Роз. Может быть, он понимал, что "свобода", принесенная иностранными войсками, свободой для завоеванного королевства быть не может. В любом случае, этот обреченный пилгримаж был единственным за все время царствования Генриха VIII реальным шансом что-то изменить в ходе истории Англии. Силы у пилигримов были серьезные, около 40 000 человек.

Гарри всех обыграл. Он сделал Мэри бастардом, и предложил ее руку одновременно любому из сыновей и императора, и короля Франции. Потом он согласился на переговоры, одурачил Аске, устроил небольшую провокацию - и с чувством законного царственного гнева раздавил все восстание. Теперь ему осталось только избавиться от потенциальных соперников в борьбе за трон.

Обличительная книга Реджинальда Поля, похоже, ударила короля в самое сердце. Он мало кого любил, и никому не доверял на 100%. Поль был одним из исключений. Гарри сделал для него все, что может сделать любящий родственник - и получил, в награду, опус, где его называют самым страшным еретиком христианского мира, и призывают этот мир объединиться против него в крестовом походе. Разумеется он возненавидел Полей. То, что он прощал им долгие годы, как прощают родичам их недостатки, приобрело зловещее значение. Насколько это семейство с правами на трон было заодно со своим отпрыском?

А тут еще судьба отняла у него второго человека, которого он всегда любил - его незаконнорожденного сына. Герцог Ричмонд умер в 1536 году, в возрасте всего 17 лет, не оставив наследников. Совсем как Артур. Приходили ли на ум королю слухи о проклятии Тюдоров? Наверняка.

Да, королева Джейн родила ему сына, законного наследника престола. Но династия, зависящая от жизни одного младенца - это слабая династия. Думаю, именно в этот период Гарри и решился на подстраховку. У него были дети и кроме принца-наследника. У него были две дочери, старшая из которых была его наследницей в глазах и Англии, и всей Европы, а второй можно было дать королевское воспитание. Умри принц Эдуард до того, как вырастет, женится и произведет наследников - на трон все равно взойдет Тюдор, Мэри Тюдор. Единственное, что может ей помешать - это более "чистая", старая линия Йорков. Да, пока царствовал Гарри, пока Мэри была в оппозиции к отцу, Кортни и Поли были ее друзьями. Но что случится, когда король умрет? Ведь ему было 45, и здоровье сдавало все сильнее. Допустим, покуситься на права принца Эдварда они вряд ли решились бы, хотя кто знает. Но вот Мэри они точно постарались бы сделать просто веточкой своего собственного генеалогического древа
.
Что, собственно, и случилось в действительности. Попытки выпихнуть королеву Мэри за молодого Кортни были очень сильны, и, когда они провалились, Кортни, по большому счету, стали играть против нее, поставив на Элизабет. И кандидатура Реджинальда немедленно всплыла. Только вот Мэри всех обошла, выскочив за Филиппа, и просто не пустив Реджинальда в страну, пока он ей не понадобился. Вряд ли кто-то, кроме ее отца, понимал, насколько Мэри сильна духом, и насколько она умеет добиваться того, что считает правильным. Ведь все привыкли видеть ее слабой, трагической фигурой.

Подчеркиваю: вышеизложенное - это моя собственная, любимая версия того, что произошло. Мне кажется, что я понимаю этого короля и двух его дочек. Плюс, есть масса непрямых доказательств того, что эта версия имеет право на существование. Поэтому я предполагаю, что Гарри никогда не верил, на самом-то деле, в существование "заговора Экзетера". По сути, он сам этот заговор создал из подручного материала (которого было предостаточно), чтобы уничтожить династических конкурентов.

До 1538 года Гарри поддерживал дом Экзетера в полукоролевском статусе. В Девоне у маркиза Экзетера, графа Девона (Генри Кортни), было 39 поместий, в Дорсете и Хемпшире 15, семья владела укрепленным замком Тивертон, в Лондоне у них был огромный особняк с поэтическим именем Красная Роза, некогда принадлежавший Бэкингему. Чаще всего Экзетер жил в Сюррее, где у него было обширное поместье Вест Хорсли. Под его рукой ходили больше сотни джентльменов, йоменов и служащих, не считая простых слуг. Он был лоялен королю, хотя Кромвеля совершенно не переносил. Амбиций лично у Экзетера не было никаких. Да, он хотел бы сковырнуть Кромвеля, он был и оставался католиком, но это как-то не мешало ему жить в мире с реальностью. Стал Кромвель слишком силен - маркиз просто проводил большее времени вдали от раздражающего его типа, в Сюррее. Расформировали монастыри - почему бы и не получить свою долю монастырских богатств.

Судьбоносным для Экзетера стал его второй брак, с Гертрудой Блант. Вот Гертруда была верным сердцем, и сердце это билось для Катарины Арагонской. Очевидно, Гертруда была не слишком умной женщиной, суеверной, суетливой, что спасло ей в будущем жизнь. Хотя именно ей принадлежит знаменитая фраза, что "английская реформации появилась из гульфика короля".

Второй жертвой "заговора Экзетера" стал лорд Монтегю, старший брат Реджинальда Поля. Спокойный, холодноватый, абсолютно преданный престолу человек. Почти не приходится сомневаться, что он на трон не метил. Другое дело - его матушка, ни на секунду не забывавшая о том, что она - старшая дочь герцога Кларенса. И еще был и в этом поколении Полей Джеффри, вылитый дед, Джордж Кларенс по характеру. Он-то и стал для короля орудием уничтожения семей Полей и Кортни.

Когда Реджинальд Поль, в заграничной безопасности, громил своего благодетеля и суверена в De Unitate, вряд ли он хоть раз подумал о том, как его скандальные призывы против короля скажутся на его родне в Англии. Находящиеся в Англии Поли подумали об этом в первую очередь, и отправили Реджинальду грозные письма чуть ли не с проклятиями, не сомневаясь, что письма будут внимательно прочитаны службой безопасности короля. Безнадежная попытка. И Экзетер, и Монтегю участвовали в процессе осуждения Анны Болейн. Им надо было понять, что король избавляется от тех, кто ему мешает, используя любые поводы. Впрочем, мысль о побеге за границу приходила им в голову. Просто они не были готовы вот так бросить свою уютную, богатую жизнь и превратиться в изгнанников.

Кромвель начал строить дело против Йорков тщательно и не спеша. Сначала - свидетельства о "изменнических разговорах". Например, ответ Экзетера на упреки по поводу того, что он участвовал в дележе монастырских земель: "Пока сойдет. Когда-нибудь они к ним вернутся". Его реплика, что "королем правят выскочки". Монтегю, в обсуждении того, во что превратилась нынче Англия, и вовсе брякнул: "Да будь проклят и король, и его выродки". А были еще и слуги с домочадцами, не устающие разносить разговоры хозяев о том, что радость и покой вернутся в Англию, когда леди Мэри выйдет за мастера Реджинальда. Были и другие приверженцы Белой Розы, такие же языкастые. Например, сэр Эдвард Невилл, некогда постоянный соратник короля по турнирам. Он пел дамам свои песенки, заканчивая их утверждениями, что недалек тот день, когда выскочки будут уничтожены, а лорды будут снова править. По поводу короля он вовсе припечатал: "Его Величество - животное, и даже хуже, чем животное".

Затем Кромвель прибегнул к провокации. В начале 1538 года некий школьный учитель Жервайз Тиндейл прибыл в Варблингтон, чтобы пристроиться на работу в госпиталь, содержавшийся леди Салсбери. Не очень случайно. Тиндейл был известным в протестантских кругах проповедником, а госпиталем руководил тоже пылкий протестант, Ричард Эйр. Вот через эту пару Кромвель получил полную информацию о том, что происходит за стенами особняка графини: протестанты немедленно изгоняются, домочадцам запрещено читать Библию на английском, и, главное, поддерживается постоянная переписка с Реджинальдом Полем через пирата Хью Холланда. Эйр утверждал, что, по его источникам, это была отнюдь не родственная переписка, а подробная информация о делах королевства.

Затем Кромвель ударил по самому слабому звену: 29 августа 1538 года Джеффри Поль был неожиданно арестован и брошен в Тауэр, где провел 2 месяца в обычной камере. Не в привилегированных апартаментах для знати, а в обычном сыром подвале, в темноте, грязи и на полуголодном пайке. Допросы начались только 26 октября. Его допрашивали семь раз, задавая каждый раз 59 вопросов, угрожали дыбой и сулили помилование. Дознание вел Уильям ФитцВильям, граф Саутхемптон.

Известно, что Джеффри Поль пытался убить себя в Тауэре после первого же допроса, ударив кинжалом в грудь. Неизвестно, откуда взялся кинжал - не с подачи ли графа Саутхемптона. После этого в Тауэр привезли жену Джеффри, даму Констанс, которой дозволили увидеться с мужем. Констанс немедленно написала Монтегю, что Джеффри на грани безнадежности. Действительно, Джеффри Поль написал королю признание, из которого и известны вышеприведенные реплики его родни относительно короля.

4 ноября Экзетер и Монтегю были арестованы, а 28 ноября Кромвель с триумфом объявил послам, что лорды арестованы отнюдь не по подозрению, а у него имеются доказательства их вины.

И уже 2 декабря состоялся суд. Конечно, обоих признали виновными. Монтегю отреагировал на приговор холодно, репликой, что он, в некотором роде, чувствует облегчение, после того, как провел последние 6 лет в стране, напоминающей тюрьму. Экзетер обрушился на Джеффри Поля, обозвав его подлецом и безумцем, на что Поль парировал, что он, несомненно, безумец, если ввязался в заговор в компании таких идиотов.

9 декабря Экзетер и Монтегю были обезглавлены. 28 декабря Джеффри еще раз попытался себя убить, и снова неудачно. Его жена написала королю с просьбой позволить им покинуть Англию, поскольку ее муж уже никому не опасен "он в таком состоянии, что его можно считать мертвым", - написала она. И... король их отпустил. Джеффри уехал в Рим, где покаялся перед братом Реджинальдом и получил прощение. Потом он с семьей жил в Льеже, на содержании Эрарда де ла Марка. В Англию он вернулся в 1553 году, и умер, как ни странно, всего через пару дней после смерти Мэри Тюдор и своего брата Реджинальда, которые умерли в один день в 1558 году.

Оставался в живых единственный член семейства Полей, который действительно участвовал в заговоре против короля - старая графиня.

В наиболее счастливые времена своей жизни, Гарри говорил, что относится к графине Маргарет Поль, как к родной бабушке. Учитывая, какой именно была бабушка Гарри, это говорит о многом. Леди Маргарет не была ни доброй, ни сердечной особой. Например, когда умер ее сын Артур, она принудила его вдову, леди Джейн, принять обет безбрачия: Артур не оставил сыновей, и графиня не хотела, чтобы приданое невестки уплыло к возможным наследникам от нового брака. История о том, что случилось с леди Джейн дальше, достаточно своеобразна.

Ее брак с Полем был вторым. Первым мужем леди Джейн был Кристофер Пикеринг, от которого она имела дочь Анну. Вторым - Артур Поль, с которым они нажили троих детей: Генри, Мэри и Маргарет. Генри, очевидно, не выжил, потому что известно, что графиня Салсбери пеклась именно о внучках. Дальше - еще интереснее. Историк Десмонд Сьюард ставит в заслугу леди Маргарет, что она, по крайней мере, не заставила невестку уйти в монастырь. Но судебные бумаги говорят другое. На самом деле, и миледи, и ее сын, лорд Монтегю, не только заставили овдовевшую невестку принести обет безбрачия, но и засунули ее в монастырь. Они упустили из вида, что большинство епископов относились к концепции добровольности монашеского обета очень серьезно.

Леди Джейн, очевидно, перетерпела время, когда она была послушницей, молча. Зато сразу, как встал вопрос о пострижении, она все рассказала епископу Барлоу. Тот освободил ее от всех обетов, потому что те были даны под принуждением, и леди Джейн снова стала свободной женщиной. И снова вышла замуж, за сэра Уильяма Берентайна. И вот с ним у нее было двое сыновей, Дрю и Чарльз. Но тут, в 1539 году, вышел закон, известный, как "Шесть Статей", который делал нелегальным брак любого человека, который когда-либо давал обет безбрачия. Впрочем, у пар, попавших под удар, была возможность получить отдельный парламентский акт, подтверждающий легальность брака. Если никто против этого не возражал, как случилось с леди Джейн.

К тому времени первая дочь леди Джейн, Анна, уже была замужем, за сэром Генри Найветтом. Семья у них была большой, и сэр Генри очень захотел прибрать к рукам состояние деда супруги, сэра Роджера Левкнета. А упрямый старик хотел оставить свои кровные именно Джейн и ее детям от Берентайна. "Дед", правда, к тому моменту уже снова был женат и имел еще нескольких дочерей, но для сэра Генри это проблемой не было. В декабре 1540 года комиссия объявила брак леди Джейн и Берентайна незаконным, наследство Левкнета отдала сэру Генри, и ему же - опекунство над дочками Левкнета, что было весьма выгодно для Найветта. Но леди Джейн снова не сдалась, и дошла до парламента. Вуаля - парламент признал ее брак действительным, и именно на основании того, что обет безбрачия был дан под принуждением. Деньги Роджера Левкнета, отошли, правда, Найветту с потомством.

Такие вот последствия жадности графини Салсбери, а ведь и у нее, и у ее сыновей, было все и больше. Король ополчился на графиню за то, что он не прощал никому: за отказ следовать его распоряжениям. В 1533 году он, по весьма отвратительному капризу Анны Болейн, распорядился изъять все драгоценности и ценные вещи у своей дочери Мэри. Графиня Салсбери была в то время гувернанткой Мэри, и решительно отказалась подчиниться. Графиня получила немедленную отставку, и король сделал все, чтобы она никогда больше не увидела Мэри. Кажется, он еще тогда напал на след заговора, но не стал поднимать шума, понимая, чем вызвано желание Катарины взять реванш, и то, что шансов для реванша не было.

Ситуация изменилась, когда сын леди Маргарет провозгласил себя, по сути, наследником Йорков и стал подстрекать зарубежные силы к нападению на Англию. Когда в августе 1538 года Джеффри арестовали, Саутхемптон и епископ Гудрич прибыли в Варблингтон, чтобы допросить графиню. Ее допрашивали двое суток, но так ничего она и не признала. Леди Маргарет настолько убедительно отрицала то, что поддерживает переписку со своим сыном Реджинальдом, что ей почти поверили. Почти, но не совсем, потому что графиню взяли, все-таки, под домашний арест, в дом графа Саутхемптона. Это было достаточно беспокойно и для самого графа, который находил присутствие леди Маргарет в своем доме "неприятным", и для его жены, которая отказывалась оставаться в одном доме с этой дамой, если сам лорд отсутствовал. Что многое говорит об эффекте, который леди Маргарет имела на людей.

Хотя сама леди Маргарет Поль вела себя с жесткостью мужчины, следствие шло свои чередом, и 12 мая 1539 года она и некий Хью Воган, управляющий ее делами в Уэллсе, были арестованы по обвинению в заговоре. Звучало это так: "detestable and abominable treasons to the most fearful peril and danger of the distruction of your most royal person". Было найдено вещественное доказательство того, что графиня была очень даже замешана в заговор: геральдическая вышивка, где на одной стороне были знаки дома Тюдоров, а на другой - фиалки Полей и бархатцы леди Мэри Тюдор, а посреди - дерево с католическими символами.

Неизвестно, коротала ли время сама леди Маргарет над этой опасной вышивкой, или ее сделали по ее заказу. Тем не менее, этот кусок полотна неоспоримо доказывал, что дом Полей планировал брак между Реджинальдом и леди Мэри, с последующим восстановлением католической религии. Кромвель даже утверждал, что вышивка была сделана во времена печальной памяти Паломничества, что делало картину еще более мрачной для короля.

Осенью 1539 года графиню Салсбери перевели в Тауэр. Без всяких послаблений ее титулу или полу, кстати. Только вмешательство Катрины Говард, которую, увы, писатели и большинство историков описывают несчастной, пустоголовой дурочкой, привело к тому, что содержание графини были существенно улучшено. Поскольку одновременно в Тауэре оказалась Гертруда Кортни с сыном, многие ожидали, что, когда Гертруду отпустили с миром, отпустят и старую графиню Салсбери. Не тут-то было. История сохранила заключение следствия, что Гертруда была просто "глупой и суеверной женщиной". Вряд ли леди Салсбери кому-то пришло бы в голову назвать глупой. Или суеверной.

Кстати, Эдварда Кортни, сына Гертруды, оставили в Тауэре. Понятно, почему. Повторялась история с молодым Варвиком: их заперли просто для того, чтобы предотвратить появление у них наследников мужского пола. Брутально, но эффективно. По той же причине наследника Монтегю, юного Генри Поля, тоже держали в Тауэре, не зря же дядюшка Реджинальд назвал его "последней надеждой нашего рода". Любопытно, что Эдвард Кортни получил в 1540 году хотя бы учителя-гувернера. Генри Поля же держали в полном невежестве. На всякий случай.

В начале 1540 года в Кале случился еще один заговор. Лорд Лизл, бастард любвеобильного Эдварда IV, принял на службу нового капеллана, Грегори Ботолфа, который некогда был монахом в Кентербери. Ботолф был авантюристом. Когда его монастырь расформировали, он смылся, прихватив монастырского добра на неплохую сумму. Прожившись и съездив в Рим, чтобы развеяться, он устроился в Кале, планируя захватить город, набрав 500 человек. Вроде, на это было у него благословение самого папы, которого он видел в Риме. Может, и было. Рим не упускал ни одной возможности нагадить Англии. А, может, встреча с папой была плодом воображения Ботолфа, и никогда он Кале не намеревался захватывать, а просто пытался собрать средства, чтобы их прикарманить. Уговаривать он умел, не зря его кличка была Sweetlips.

Так или иначе, его корреспонденцию в Англию перехватили. Кажется, самому Ботолфу снова удалось вовремя исчезнуть со сцены, потому что есть сведения только о казни двоих его сообщников. Возможно, что Ботолф стоял за какими-то таинственными планами Реджинальда Поля освободить графиню Салсбери из Тауэра. Кардинал именно в то время писал о существовании какого-то плана.

Король, тем временем, утомился ждать результатов того, что поручил еще пару лет назад Томасу Вайатту и Джону Воллопу: избавиться от Реджинальда Поля раз и навсегда. Там было столько попыток неудачных покушений, что Гарри заподозрил очевидное: Вайатт и Воллоп просто предупреждали Поля об опасности и очередном плане. Оба были отправлены в Тауэр, но оба были достаточно умны не оставить никаких доказательств своей переписки с Полем, если такая была. И снова, кстати, Катрина Говард вступилась за узников, и Вайатта выпустили.

Когда в апреле 1541 года раскрылся заговор в Йоркшире, король решил показать наглядно, что ссориться с ним не стоит. Потенциально, заговор должен был стать новым Паломничеством, с использованием помощи короля Шотландии. На деле, в заговоре участвовали всего 50 человек. Половину из них арестовали, 15 приговорили к смерти. Король решил отправиться на север с Прогрессом, и заставить северян принести ему присягу верности. Почему-то он решил казнить графиню Салсбери вместе с заговорщиками Йоркшира. Причем, казнили ее почти тайно, в Тауэре, даже не на эшафоте. В 7 утра 27 или 28 мая почти 70-летнюю женщину вывели из Тауэра и подвели к маленькой плахе. Что случилось, на самом деле, потом - никто толком не знает.

Имперский посол сообщает, что официальный палач был в командировке на севере, а его помощник настолько плохо владел ремеслом, что "изрубил шею и плечи несчастной женщины в куски, прежде чем ему удалось отделить голову от тела". Но посла на казни не было. Там вообще никого, кроме чиновников, не было. Через столетие лорд Герберт из Чербери утверждал, что графиня просто отказалась встать на колени перед плахой и так мотала головой из стороны в сторону, что вместо казни действительно вышел сущий кошмар. Тело захоронили под полом часовни в Тауэре, а король распорядился, чтобы специальная комиссия выехала в поместье графини и уничтожила все геральдические знаки, которые там найдутся.

Иллюстрации

портрет-миниатюра Катарины Арагонской, 1525 - 1527 годы

портрет-миниатюра Генриха VIII, 1525 - 1527 годы

портрет того же периода - но то ли король в тот период имел сильные колебания веса (бороду он правда то брил, то отращивал), то ли портретист ему польстил

сцена суда - тот момент, когда Катарина победила, встав на колени

последний выход Анны Болейн

новогодний праздник при дворе Большого Гарри

Томас Мор прощается с дочерью

последний поход короля Гарри

а когда-то жизнь казалась ему таинственным и благородным приключением, в конце которого обязательно будет награда

Реждинальд Поль

Комментарии: 3, последний от 28/12/2014.
Размещен: 22/02/2013, изменен: 09/09/2013. 319k. Статистика.
Эссе: История

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"