В глубине черной мглы, покрывшей воды канала, словно копотью, собравшейся здесь за весь день с городских улиц, показался пловец. Захлебываясь и беспорядочно гребя руками, он приближался к берегу, но на помощь не звал. Он плыл на огонь. В кромешной темноте, едва увидев этот маленький тусклый костер, он поплыл на встречу к нему. Это был его единственный ориентир. Разгребая перед собой воду, густую от темноты, как чернила, пловец все время озирался назад. Испуганные глаза выдавали в нем панику и пережитый ужас. Наконец он нащупал береговые плиты и зацепившись за ломаный, полуразрушенный край бетона подтянулся наверх. Обессилевший от изнурительной схватки с водой, он поплелся к костру. Высокая автострада моста напоминала о себе лишь изредка мелькающими огнями где-то очень высоко над водой. Пловец поднял глаза на мост, интуитивно перестраховавшись от случайного зрителя, и поспешил к костру и сидящим вокруг него незнакомцам. Незнакомцами оказались местные бомжи и бродяги, собравшиеся здесь на вечернюю трапезу. Над огнем висел небольшой котелок, рядом разложено несколько свертков из газеты, бутылка из под пепси-колы, наполовину наполненная мутной жидкостью и картон, рваный и грязный, но аккуратно разложенный вокруг немудреного съестного. Бомжи, завидев незваного гостя, сразу же обернулись, настороженно вглядываясь в приближающуюся фигуру.
--
Извините... - прокричал им гость, - я заблудился тут. Вы не бойтесь, я не мент...
--
Да ясно, что не мент, да и не спаситель, поди.
Бомжи закатились громким смехом. Незнакомец не понял шутку и снова обратился к одному из них:
--
Вы здесь давно сидите? Видели кого-нибудь?
--
Водяной пока не выходил, а до остальных нам дела нет.
И снова все захохотали.
--
А кого тебе надо то? Тебя что, встретить кто должен? Делегация с цветами и аплодисментами тут не проходила. Так что с отметкой в книге гинеса тебе придется подождать. Ты чего здесь забыл то?
--
Ищут меня. Я с того берега переплыл, - пробормотал незнакомец, ежась от холода.
--
Да ясно, что не с неба свалился. Кто ж тебя купаться то заставил по октябрьскому холоду?
--
Да ноябрь уже, счетовод хренов! С утра снег шел, - прокричала ему бомжиха.
Незнакомец разглядел ее лицо. Оно было грязным и сморщенным как старый высохший гриб. Из приоткрытого рта торчали ржавые редкие зубы, что придавало ее ухмылке какой-то зловещий оттенок. На ней было сизое, рваное пальто, черная шапка с бессмертной надписью Адидас на лбу и красные, грязные от угля рукавицы.
--
Какой ноябрь? Дура! Еще октябрь не кончился. Я вчера на станции был. Еще дачников полно, - возразил ей еще один бомж, ближе всех сидящий к незнакомцу и в стельку пьяный.
--
Да ноябрь тебе говорю. Сегодня ж праздник этот..., как там его? Ну как? Не помню...
--
Да 7 ноября сегодня, - прекратил спор незнакомец.
--
Ну да! Точно! 7 ноября. Я ж знаю, что день сегодня этот, как его? Забыла, ну ...
--
Революции, - продолжил ее мысль незнакомец.
--
Точно! Революции. Ну я же знаю, ну?
--
Да помолчи ты, Черемуха! - Выкрикнул третий, по виду самый серьезный из них. Он был без шапки, заросший, с черной бородой и растрепанными волосами, завязанными под резинку, - ноябрь, октябрь. Какая разница то? Видишь человек от холода загинается? Дай ему гадости своей. Пусть согреется.
--
Еще тебе чего? Я, знаешь как ее доставала сегодня, из кожи вон лезла, чтоб Зинка накапала. Ты че, Серафим, воще что ль?
--
Не жмись ты! Налей. Помрешь ведь от нее когда-нибудь сама, а человеку надо. Видишь, течет с него как с мочалки. Давай, давай, налей.
--
Да ну тебя, Серафим. Я ж как лучше хочу, для всех. Меня то сегодня Абрамыч обещал в котельную пустить. Если не набрехал, - Черемуха с явным недовольством налила жидкость в пластиковый стаканчик, - Но он не набрешит, я его знаю. Сволочь он конечно, но не последний. А тебе дураку, свою добродетель лишний раз показать надо. В прошлом году печенку себе отморозил, сознательный наш? Теперь...
--
Да не печенку, а почки, скажи, Серафим?
--
Да отвяжитесь вы! Пей, Андрюха.
--
Я не Андрей, вообще то.
--
Да какая разница! Пей. Все мы здесь - Андреи... и Катюши.
Названный Андреем залпом выпил самогонку и вернул стаканчик женщине.
Андрей повиновался и снял с себя пальто, оставшись в одной рубахе и жилетке.
--
Садись. Я еще налью. Ты не банкир случайно? - спросила внезапно подобревшая старуха. Глаза ее были тусклыми и бесцветными на фоне костра, словно в них что-то умерло, исчезло навсегда вместе с молодостью и прошлой жизнью. Ее взгляд был немым и холодным, даже когда она улыбнулась. Покрывшееся морщинами лицо, дряблое и высохшее как моченое яблоко выдавало возраст старухи где-то за семьдесят, хотя ее голос все еще звенел, словно старость не успела коснуться его своими гнилыми щупальцами.
--
Нет. Не банкир. А что?
--
А то я банкиров не люблю, - жуя хлеб, ответила старуха.
--
Чего так? - для поддержания разговора спросил Андрей.
--
Да не люблю и все! Сволочи они все, банкиры эти.
Андрей промолчал. Его мысли были скомканы в кучу как его промокшее пальто, лежащее рядом с ним на том самом грязном картоне. Куда идти, он не знал. Только что он лишился всего: дома, работы, друзей и всех сбережений. Дома его уже поджидали наемники, которым не удалось прикончить его еще там, на другом берегу, друзья связываться с ним не станут, да и не было у него друзей, как оказалось, а все сбережения уже давно принадлежат не ему, как и фирма, обанкротившаяся еще четыре месяца назад. Сейчас он напряженно пытался понять, что - лучше: добровольно покончить с жизнью, потому как ею уже не пахло на ближайшее будущее, или скрыться, что тоже равносильно смерти. Так как между жизнью и существованьем ему открылась огромная разница, вынести которую он, скорее всего, будет не в силах.
Холодный ветер раздувал картонные листы вокруг костра, трепал грязные тряпки бродяг и до костей пронизывал промокшее тело беглеца. От каждого дуновения все внутри его содрогалось как от удара хлыстом. Вокруг было темно как в глубокой яме, позабытой всеми и всем, заброшенной и унылой. Этот отшиб городской суетной жизни так символично напоминал ему о том, что произошло с его собственной жизнью, во что она превратилась, к чему он пришел. Только где-то там, наверху, гул машин и мигающий свет все еще дразнили обрывками его, теперь уже, прошлой жизни. От чего ему становилось так тоскливо и мучительно горько, словно он умер и теперь оплакивал самого себя.
--
Тебя как сюда занесло то? - спросил Серафим.
--
Жизнь себе спасал.
Серафим ухмыльнулся и кинул что-то в котелок с водой. Один из бродяг продолжал скалиться на незнакомца и лукаво поглядывать на его золоченую цепь. Тот заметил это и спрятал цепочку за ворот рубашки, от чего бродяга состроил еще более корыстную гримасу и отвернулся к Черемухе. Старуха внимательно разглядывала лицо молодого человека, как будто пыталась узнать в нем кого-то, потом протянула ему старую, истрепанную телогрейку, на которой сидела сама, и молча налила в стакан еще самогонки.
--
Этот город становится злее, - начал Серафим, - повсюду насилие, зависть. Люди бешенные от этого. Им в глаза смотреть страшно, сколько в них злобы и тщедушия. Раньше я их хоть уважал. Теперь сам ненавижу. А за что их любить? Да нет!! Нет! То, что плюют они в нас, шарахаются от нас брезгливо как от ходячей чумы, - это не то. Я о другом. Они и друг с другом такие, понимаешь? Они... , они в глаза друг другу не смотрят, понимаешь? Они перестали смотреть. Боятся чего-то, может, себя даже. Заискивают, лукавят, скрытничают. Обособленные какие-то. Не те стали люди, не те, понимаешь? Да ни черта ты не понимаешь! - махнул рукой Серафим.
--
Да когда они были другими? - ответил ему Андрей, - всегда они такими были, во все времена.
--
Не скажи... . Вот возьмем первый век, времена могущественного правления Ирода великого к примеру. Возьмем времена Грозного - царя, власть какой была? Неограниченной, сильной, а потому и насильственной. И люди боялись власти. Они становились рабами своих великих и тщеславных царей, рабами их прихотей и желаний, боясь ослушаться, свернуть с пути, перечить и осуждать. Не дай Бог! Только, видишь ли, не цари делают людей рабами, нет. Рабами их делает страх. Свой собственный. Только когда люди вместе, они противостоят ему. Так на смену одной власти приходила другая. Это история, ритмичная закономерность всей нашей жизни. Сколько живем мы на этой земле, столько меняются строи, законы, государственные аппараты, от одной плети освобождаемся, под другую лезем. Так и живем. А вот чтобы совсем от нее избавиться, это к нам в голову никак не приходит. Не может народ без лидера, он без него как без крыши над головой. А знаешь почему? Потому, что именно государство нас защищает, не от завоевателей, нет, - от нас самих, друг от друга. И это правильно, верно. Если это кто-то придумал, так тому и видней. Но не это высшая цель цивилизации, нет. Вот у Булгакова Иешуа как говорил? "Всякая власть является насилием над людьми. Наступит время, когда не будет власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть". Но нам по всей видимости до этого еще далеко. Ох как далеко.
--
Да ты философ! - засмеялся Андрей.
--
А кто из нас не философ? Все мы философы, когда жрать нечего и руки свободны. И философия у нас всегда одна, Андрюша. Вот ты, почему к ментам не идешь, раз в историю влип? А ведь влип, еще как влип.
--
А толку? Все равно закопают.
--
А-а! То-то же. Вот про это я тебе и говорю. Нет власти, нет защиты. От кого? Получается, от нас самих.
--
Слушай, ты умный такой, а здесь сидишь, как бродяга затасканный. Тебя бы отмыть, причесать, - и вылитый профессор. Ты че здесь делаешь, мужик? Как докатился то?
--
Да долго ли умеючи?
--
Как тебя зовут, философ?
--
Владимир, прозвище Серафим.
--
А почему Серафим?
--
А меня так Черемуха прозвала. Сам у нее спроси, почему.
--
Черемуха?
--
А воняет она очень, вот я ее Черемухой и прозвал.
--
Но-но! - осекла его старуха, - От тебя как будто не воняет! Тоже мне - чистоплюй хренов!
--
Я ее несколько лет назад на рынке нашел, пирожки воровала. Измученная голодная, в одних носках. Жалко мне ее стало, приютил вот. Я тогда еще в гараже жил одного моего приятеля по прошлой работе. Так туда ее и привел. Мы с ней оба - товарищи по несчастью, так сказать, так чего бы и не помочь. А потом пить начала, прорва!
--
А она как на улице оказалась?
--
Квартиру Банку заложила. А долг во время отдать не смогла, - пояснил Серафим.
--
Ушла квартирка-то, - начала Черемуха, - была, и нету.
--
Ну а родственники, что?
--
А что родственники? Родственники в Краснодаре.
--
Ну поехала бы к ним? Не чужие все-таки? Они знают об этом?
--
Да ну их. Наслушалась я.
Черемуха налила ему еще самогонки.
--
Родственники... . Родственники - это те, кто под одной крышей живут. А те, кто свою имеют, уже не родственники, а так..., бюро рассылки бесплатных открыток, - рассмеялась Черемуха и отпила из бутылки свой драгоценный яд, - Фу! Ну а с тобой то, что приключилось? От кого бежишь?
--
От долгов, - задумчиво произнес Андрей.
--
Злые у тебя долги, - рассмеялся Серафим, - раз через весь канал плыть заставили. Угрожают?
Андрей меланхолично:
--
Поздно. Теперь убивают.
--
У кого ж ты занял то, Андрюша? - сочувствующе спросила Черемуха.
Андрей:
--
Да не Андрюша я!
Черемуха:
--
Тьфу! Ладно. Серафим назвал, у меня на языке и осело. Так кто ж тебя порешить хочет?
Серафим:
Ясное дело - кто. Не банк же.
Черемуха:
Тебе - ясное, мне - неясное! Дай с человеком поговорить. Может мне не все равно? Видишь, молодой какой? У меня сын такой же. Ты рассказывай, рассказывай.
Андрей:
--
Да что рассказывать? Про..л я все! Хотел подняться, а денег нет. Один мой приятель посоветовал чела одного на бабки крутануть, потом, мол отдашь. Проценты не большие. А я ..., и эти просадил. Кто ж знал, что в очередную кучу дерьма вляпаюсь? Хату свою выкупить хотел. Выкупил... .
Серафим:
--
Так тебя тот кредитор и заказал? Так какого хрена он тебе бабки давал, если знал, что можешь кинуть?
--
Он квартиру в залог попросил. Я ему дарственную заранее и выписал. Под нее он бабки мне и дал. А квартира банку давно заложена. Я тогда кредит большой брал. Партия зависла, скинуть нужно было. Я куда только не тыркался с этими компами. Никто не берет. В пол цены загнал одной канторе, через месяц новое предложение: вези еще, купим дороже. Товар пошел. Я и так на мели, аренда второй месяц не оплачена, прибыли нет. Предложил им цену. Они согласились. Я еще тогда удивился, почему это вдруг? Товар дорогой, большого оборота не будет, а цена устроила? Ну - беру кредит. Разумеется, под квартиру. Еду в Москву, беру товар, приезжаю. А эти суки мне и говорят: взять не можем, партия большая, не разойдется. Ах, вы, думаю, - твари! Торговаться начал, они ни в какую! Потом один меня в кабинет позвал, говорит: "За пол цены возьмем". Я ему: "Ты что, о...ел? Знаешь, сколько я за них бабок отдал? Я тебе, сука, доверился, а ты все даром взять хочешь? Ты думаешь, я их не скину? Да у меня их с руками оторвут!" А он мне: "Напрасно ты так думаешь. Этот рынок наш. У кого разрешим покупать, у того покупать у будут. Неужели ты думаешь, что ты один такой умный отыскался? Знаешь, сколько таких как ты я на жопу сажал, чтоб пасть не разевали? Запомни: здесь никто, никогда не меняет своего поставщика! А поставщики - это мы. Это закон, а закона у нас боятся! Так что забирай свои бабки и отваливай". Ну, короче, послал я его. Еще месяц пачкался по городу. Ни одна сволочь не взяла. Я уже на что угодно был согласен. Обзвонил всех, за иногородних принялся. Никто! Ну никто! Пришлось сбывать у этих козлов. Когда во второй раз пришел, этот урод мне и говорит: "Меня эта цена уже не устраивает". Я ему: "Как?" А он: "А я не люблю второй раз предлагать. Я тебя предупреждал? Предупреждал. Ты по своим правилам сыграть захотел. Ну как? Получилось? Так вот, теперь по моим правилам играть будем". Короче, я на принцип пошел, и послал его во второй раз. А потом покатилось! Денег нет, товар висит, фирму опечатали, банковские извещения по всему подъезду расклеены, короче ..., сел я по уши. Я к приятелю одному заехал, денег в долг пропросил. Он на меня глаза выпучил, "ты что?", - говорит, - "где я тебе столько бабок найду? Кредит нужен? Это другой вопрос, давай одному человеку позвоню, вопрос решится завтра же. Только залог готовь. Он, человек, серьезный, под честное слово не даст, но и суммой, как говорится, не обидит". Через день звонок: "Приходи, побазарим". Ну, в общем, добазарились мы до того, что квартиру ему отписал и разошлись. Срок для погашения дал маленький, всего три месяца. Ни хрена я за это время не успел, короче, меня его псы нашли, в луже головой поболтали и отпустили. Предупредили, что грохнут через месяц, если бабки не отдам. Слово сдержали, нашли рядом с домом, я у девахи одной отсиживался, в машину запихнули и повезли. Высадили на берегу канала, и давай об мои ребра ботинки оббивать. Скоты! Еле смылся. Эти козлы и подумать не могли, что я могу в воду нырнуть! А я смог. Хорошо, если думают, что окочурился в ледяной воде. Если - нет ...меня уже завтра грохнут. А тут еще выяснилось, что квартира моя банку заложена. Ни хрена они не поимеют с меня, так что ..., из-за принципа грохнут, лишь бы воздухом не дышал.
Один из бомжей, самый молчаливый и пьяный стал подаваться в сторону и упал. Заснул. Все это время он покачивался как маятник на ветру. В полудреме и пьяной отрешенности он кусал зачерствевшую корку хлеба, изредка мыча что-то себе под нос. Теперь он свалился на землю и крепко спал.
Серафим:
--
А у того, кто твой товар под себя подмял, кличка не "Лайнер"?
Андрей удивленно:
--
А ты от куда знаешь?
--
Мне бы и не знать, - ухмыльнувшись ответил Серафим, - он в 1992 обычным торгашом был. Потом в компанию одну влился. Начал деньги грести. Он как предприниматель - мозговитым был. Его за это Акимов к себе и взял. Доход у них был один, от рекета и шантажа. Все остальное - так, мелочи. Таких как ты они и доили, как коров на пастбище. Находили способ надавить, и вперед.
--
Постой, ты от куда все это знаешь?
--
Да мент он бывший! - заорала черемуха, - мент! За грехи Родины в тюрьме сидел четыре года. Там у них власть менялась каждые две недели, а он ... , как ее..., аппозицию решил возглавить, протестант хренов. Вот они его к решетке и приперли! А мог бы и плюнуть на свою праведность, апостол Аристотель!
--
Ну что ты городишь, дура? Аристотель - это философ такой был. А не апостол. Не мели, чего не знаешь. И вообще, помолчи лучше. Ты как рот открываешь, мне в уши уголь напихать хочется. Что б тебя только не слышать. Помолчи!
--
А мне, что философ, что апостол - все равно! Все они в книжках написаны. И про бога в книжках написано. А на жизнь посмотришь: у кого ружье - тот тебе и философ! У кого деньги - тот тебе и бог. Видала я этих богов! Я столько их повидала! И как красиво они говорят, тоже слышала. Смотрят мне в глаза и брешут, брешут, брешут! Бумажками своими мне в морду тычат! Хари отъели свои! На муках наших жопы свои откормили и все!
--
А что хватит? Что хватит? Ты ж такой же был, пока тебя из прокуратуры не поперли! Насмотрелась я на вас. Я заявление пишу, а он смеется! Надо мной, сволочь, смеется! Я рыдаю перед ним, а он от меня отворачивается, как от заразы какой! И умоляла я, и на коленях стояла. А что толку? Где справедливость то? Где ваша помощь людям? Неохота руки марать об наши беды, да? Кабы я прокурору тому денег дала, так зашевелились бы! А так... , так чего? - Черемуха начала заливаться слезами. Глаза ее заблестели. Она вытирала их грязной рукавицей, всхлипывала и продолжала говорить, - Нет человека, и пускай не будет. Нам то что? А то, что сын он мой единственный, на это всем наплевать! Я его до двадцати лет растила, чтобы потом отдать этим шакалам в войну поиграть? Большого они там порядку навели? А люди до сих пор расхлебать свое горе не могут. Ладно бы, погиб он там. А то ведь жив. Жив! Так верните вы его! Назад, домой, к матери! Я ж больше ничего не прошу! Сыночек мой! Над ним же издеваются там...
Черемуха рыдала навзрыд. Она сжимала воротник своего пальто, словно тот мешал ей дышать. По грязному лицу текли слезы. Через всхлипы и собственный плач она продолжала что-то говорить, но ее слов уже никто не понимал. Она причитала что-то про квартиру, про деньги, про письмо. Проглатывая слова, она ругалась на кого-то, потом снова разрывалась плачем, глухим и скулящим, как пронизывающий ноябрьский ветер. Серафим молчал. Он сочувствующе посмотрел на нее, и заботливо протянул ей маленький кусок тряпки, наверное, самой чистой, что у него была. Даже пьяный бомж открыл глаза и промычал что-то невнятное, похожее больше на стон, и снова уткнулся мордой в холодную землю. Огонь начинал затухать, и Серафим подбросил в него несколько кусков картона. Вода в котле начинала закипать.
--
У нее сын в Чечню попал. Давно это было, - пояснил Серафим, - они его в плен взяли и выкуп потребовали. Нашли, с кого требовать... Так вот, туда еще трое попало. Но им повезло больше. Деньги быстро нашли, забрали. А эта по министерствам и прокураторам шаталась, помощи все от кого-то ждала. Денег то ведь нет. А там - ничего. Ждите, мол, делаем все возможное. А деньги все-таки ищите. Нам их, мол, никто не даст. Операцию проводить будем, но пока мы не готовы.
Серафим склонился над огнем, помешал что-то в котелке и снял его. Вытащил из-за пазухи папиросы, достал одну, бережно помял ее в руке и прикурил.
--
Она квартиру продала. Сумма не вся, но все-таки.
Взглянув на свою соседку, Серафим замолчал.
--
Ну, а дальше? - спросил Андрей, - дальше что было?
--
А ты сам не видишь? - ответил Серафим, мотнув головой в сторону старухи.
--
Так жив он или нет? Сын ее? - не унимался Андрей.
--
Может быть и жив. Поэтому и она еще жива. А так бы утопилась давно. Для матери страшнее горя, чем это - нет. Посмотри на нее. Ей сейчас шестьдесят пять, не меньше, - Серафим налил из котелка себе суп и начал пить прямо из банки, сделав пару глотков, он закончил фразу, - а по паспорту ей пятьдесят один. И что тут на это ответишь? - Серафим развел руками, - Кто виноват? С кого начать? - Он отпил еще и протянул банку Черемухе, - А начинать надо сверху! Всегда только сверху. Иначе, если начнешь снизу, то до верха можешь не дойти. Это я теперь хорошо понял. Мне тогда канаты быстро перерубили. И доказательства нашлись и свидетели, все нашлось! То хрен кого дозовешься, улики полгода собираешь, а тут все! И за полчаса!
--
На чем попался то? - Андрей понял, к чему клонит Серафим.
--
На взятке, на чем же, - уже почти ровным голосом ответила Черемуха.
- Да не было никакой взятки. Прицидент был, но денег я не взял, - оборвал ее серафим, -А началось все с того, что попало ко мне дело об убийстве одного свидетеля. Долго я с ним ковырялся. Убитая была свидетельницей похищения ребенка. О похищении нам доложила не она, ее муж. Причем сам он ничего не видел. Его жена попросила позвонить нам, а сама на дачу укатила. Увидела она все это случайно, ребенка в школу отводила и заметила возню рядом с какой-то машиной. Ребенка туда насильно запихивали. Весь ее сказ о произошедшем мы знали только со слов ее мужа. А это, сам понимаешь, доказательством не является. Дело тогда возбуждать не стали, решили подождать.
А буквально на следующий день заявляется к нам один следователь из милиции и говорит: "У вас свидетельницей баба одна проходит. Так вот, нашли ее вчера в электричке. Ножевое". Ну тут меня и завело! Дело еще не возбуждено, а свидетеля убрали. Значит, похищение все-таки было. Только от родителей ни слуха, ни духа. Я к прокурору... . Катюш, наливай еще. А то до ночи мы здесь не протянем. Так вот, я к прокурору, а он мне, мол, нечего из пустого места холм возводить. Заявления о похищении нет, так нечего лишний раз на уши всех поднимать. Своих дел хватает. Милиции тогда объяснили так, свидетельницей она не была, так как не было самого преступления. Информация была ложной, так что муж ее что-то путает и преувеличивает. Само убийство выглядело как обычное ограбление. Поэтому милиция заранее взяла ложный след и начала не от туда. А я успокоиться не могу. Труп есть, мотив скорее всего тоже есть, а дело на изнанку вывернули и отдали ментам хорошо оформленного глухаря. Странно все это было. Звоню в школу. Две недели уже прошло. Выяснил у кого из младших классов вторую неделю болезнь длится и ... , действительно, есть такой. Прохоров Иван. Пробил его родителей и вот вам, пожалуйста, папа - хозяин нефтепояса города. Тут у меня мыслишка и зародилась. Звоню к ним, намекаю:
--
Сын ваш дома? - а ответила женщина, скорее всего мать Ивана Прохорова. И молчит. Ни да, ни нет. Я повторил вопрос:
--
Ваш сын дома? Он вторую неделю в школу не ходит, что с ним случилось?
--
Он болеет.
--
А вы меня не обманываете?
--
С чего вы взяли?
--
Ну если взял, значит есть с чего. Его похитили на въезде в школу. Это видели. Зачем вы отпираетесь?
Она разревелась. Тут трубку у нее забирает муж и давай выяснять, кто я такой, и что мне надо. Я представился, конечно, объяснил ему ситуацию, а он слышать ничего не хочет и трубку бросает. Мне тогда все стало ясно. Я звоню в убойный отдел и следователю сообщаю, что есть между погибшей связь, но родители факта похищения не подтверждают. Казалось, все, что мог на подносе им выложил, а следствие ни на шаг вперед не продвинулось. Через несколько месяцев узнаю, что бензоколонки куплены неким Акимовым. Да, уже знакомая тебе фамилия. Так вот, тут до меня сразу и доходит, каким был для Прохоровых выкуп.
А через пол года попадает ко мне на стол заявление от некоего Кротова Михаила Анатольевича. Похитили у него дочь. Схема та же: Кротов - владелец игорного бизнеса в городе, выкуп - пять и много - много нулей. Акимов, может быть и крайний, но в одной упряжке, это точно. Дошел я и до него. Но не сразу. Сначала зацепиться было не за что, а потом накопал кое-что. Этим "кое-что" был разговор по сотовому Акимова с одним из своих сообщников. Это было ясно по разговору. А говорили они как раз о Кротове и его дочери. Ну тут - все! К гадалке не ходи. О похищении не знал никто. Я Кротова сам предупредил держать язык за зубами. И вот вам, рыбка сама всплыла.
Но не тут то было. Я прошу разрешения на прослушку номера сообщника, а мне - хрен. Депутатская крыса оказалась. Тут я и приехал. Прокурор мой дело прочел и осунулся весь, как осенний лист. А на следующий день вообще начались чудеса. Он вызвал меня к себе и торжественно, как на премьере в театре говорит: "Дело закрыто! Кротов забрал заявление". Я ему: "Как забрал? Испугался что ли?" "Нет, это дочь над ним подшутила, как оказалось, потом опомнилась и пришла сама. Не будет же он на дочь заявление писать? Так что - все, Владимир Яковлевич, баба с воза - кобыле легче. Сдавайте дело". И были у меня сомнения на этот счет, были. И у прокурора были, я это точно знаю. Однако через месяц, ровно по схеме все игровые салоны переходят во владение Акимова. Вот тогда я и не выдержал. Сам на рожон полез. Додумался одному журналисту соображения свои подкинуть. Он слизал их как кот - икру. Статья была смачной. А самое главное - разошлась по устам как хороший, сезонный хит. А потом все закрутилось так быстро, что я не успевал соображать, что происходит. Ко мне приходила какая то бабенка по поводу липового паспорта. Я это дело только начал. Стала мне деньги чуть ли не за шиворот пихать. Я ее выкинул, конечно, а она на меня заявление накатала. Вот так они мне взятку и состряпали. И следы на руках от меченых денег нашли. Еще бы, я их по всему кабинету подбирал, дурак, -Владимир Яковлевич достал еще одну папиросу, размял ее и закурил, - Вот такая у меня история. Отсидел. Четыре года, как положено.
--
А почему здесь-то? Домой не пустили?
--
Из квартиры меня выписали, жена от меня развод получила и замуж вышла через два года.
--
А дети, - спросил Андрей, - дети то есть?
--
Сын. Он меня не помнит даже. Не признает. Я его не виню. Подрастет, разберется во всем и сам меня найдет, если захочет. И жену я не виню.
--
А ты никого не винишь! - разошлась Черемуха, - У тебя все - белые и пушистые! Один ты в дерьме катаешься! А я бы твою шлюху подзаборную своими бы руками! Клянусь!
--
Замолчи! - крикнул Серафим, - Если я не могу позволить себе так о ней говорить, так и тебе не позволю, ясно?
--
О-хо-хо! Разошелся как! Само благородство! Ты перед богом свою душу выворачивать будешь, а здесь нечего из себя добродетеля корчить! Почему ты ее защищаешь?
--
Я ее не защищаю. Я просто прошу оставить ее в покое.
--
В покое ее оставить! Да ты из-за нее здесь сидишь, понимаешь? Это она тебя на улицу выкинула! По ее воле ты здесь ....
--
Довольно! Хватит! На все божья воля, Катерина. И если нет у меня крыши над головой, то так тому и быть. Не суди мою жену, она не знала ничего. Да и брак у нас был худым как старое, проржавевшее ведро. Не было бы ей счастья со мной, не было. Все равно бы развелись рано или поздно.
--
Володя, Володя. Ты ж как иконостас, на тебя молиться можно, светоша ты хренов!
--
Так помолись, может у меня над головой нимб появится, и я по воде пойду? - засмеялся Серафим.
--
По какой воде?
--
Ну, по воде. Как Христос. Он ведь по воде ходить умеет.
--
Ну ты даешь, Серафим. Один уже находился вон, сидит, стекает до сих пор. Ты лучше спроси у своего Христа, раз ты в него так веришь, почему он тебя на улице оставил. Ты ж в него так веришь! За что же он так тебя?
Серафим взглянул на нее с укоризной и ответил:
--
А может именно для того, чтобы я и научился ходить по воде. Может быть это мой путь, и я его прошел от начала до конца. Пускай в грязи, зато внутри остался чистым и не изгаженным этой суровой действительностью, на которую вы все опираетесь, правосудия ищете, справедливости, а ответа все равно не находите. И не найдете. Когда я, еще работая в прокуратуре, преступников сажал, я думал, что справедливость начинается и заканчивается на мне. Так ведь нет. Справедливость начинается там, где заканчивается сама жизнь. После смерти. И ты знаешь, Катерина, одно я могу сказать с уверенностью, что я к ней готов. А вот готовы ли другие?
--
Ну что с тобой поделаешь, пошли, - согласилась Черемуха, - как дальше то жить собираешься? Не все ж тебе за нами таскаться? Пойди все-таки в милицию, может найдется, за что посадить. Так хоть в тепле будешь, зима скоро.
--
Катя. Кать! Веня умер.
--
Как умер?
--
Так. Сердце не бьется, я послушал. И холодный уже весь. Иди посмотри.
Черемуха наклонилась над уже мертвым телом Вени и зарыдала. Серафим взял ее за плечи и попытался оттянуть назад. Старуха причитала и плакала, все еще пытаясь разбудить умершего во сне бродягу. Холодный ветер задул догорающий костер, и желтый свет исчез совсем, оставив берег канала безжизненно серым и еще более мрачным. Андрей закутался в старый тулуп, прикрывая воротником, лицо и увидел как на почерневшую от ночи воду канала начал медленно и бесшумно опускаться снег. А еще он увидел, как по водной глади так же бесшумно и ровно ступал человек, очень похожий на того, что лежал рядом с костром, только одежда его была белой пребелой, как сам снег, и лицо его было таким счастливым и добрым. Он смотрел на Андрея, а потом повернулся и пошел, только уже не по воде. По воздуху.