В одной из чертовой дюжины жизней Морской Ылк умели и ходили боком, как краб. В свободный декомпрессионый график Мы тормозил, кидая якорь в однокомнатной квартире на материке, и не делал обратного хода, покачиваясь в тутовом кресле, скрипя и качалкой, и своими расслабленными суставами. Мы жил, и житьба на суше напоминала увеличенное парциальное давление углекислого газа. Все в этом мире затерянном, земном Морской Ылк глядели из окна, из угла на пересечении широты проспекта Ленина и долготы улицы Сургина. Два огромных иллюминатора на проспект и два иллюминатора на улицу. Однокомнатный кубрик был слишком велик. Мы не хватало ограниченности ПДК-камеры, своего места, предохранительного клапана и верных погибших друзей. Мы седел.
Распорядок дня у Морского Ылка был отбывкой рядового порядкового номера ветерана-водолаза. Подъем под позывные радио "Маяк", и в 6.22 на газовой плите "Нива" варились два синявинских яичка всмятку. Большая темно-синяя фарфоровая чашка черного байкового индийского чая с кубинским тростниковым сахаром и долькой кисло-тропического зеленого лайма. Два соленых крекера. Казалось, что все жизненные подвиги уже совершены. Казалось, что поднята со дна Баренцева моря последняя затонувшая подводная лодка. Но одним апрельским утром Балтийское море снова зашумело у Мы во внутренних ушах, словно оборваны и нижний, и верхний брасы. Глазные яблоки нистагмировались. Рецепторы вестибулярного аппарата раздразнились, и Мы двинулся снова боком, как в старые добрые времена, правда по площади своей кухни. Приближалась болезненная декомпрессия, и чертов штиль, и дьявольский ураган.
Всю ночь сыпал мокрый снег, как в апреле на самых северных широтах. Деревья оделись в белые уборы и лезли заснеженными лапами в иллюминаторы. Морской Ылк спустились на широкую улицу-палубу из своего кубрика. Мы жил в доме купца Синебрюхова. Это было водолазной привилегией. Морской Ылк стояли на углу, разглядывали здание Федерального управления кронштадского административного района по адресу: улица Ленина, дом 36, и начали медленно отплясывать чечетку-яблочко. Мы двигался в танце к каналу Амазонка мимо ДПШ и магазина сэкенд хенда. На голове Морской Ылк носили кепочку, купленную по дешевке в вышеуказанном одежном развале ИЧП Коркушко А.А. У Кронштадского футштока Мы прекратил отбивать палубный ритм и остановился перевести дух у памятника морякам-подводникам. Из-за моря со стороны Каботажной гавани поднималось ярко-красное, а потом жгуче-желтое солнце.
Прошли века. Мы стоял с Еленой в штиль на Синем мосту у Итальянского пруда и любовались безмятежной водной гладью в пруду и дальше в Купеческой гавани. Напротив перед Итальянским дворцом, где располагались Театр балтийского флота, Морской клуб и Офицерское кафе "Золотой Якорь", когда-то другие века назад был установлен памятник П.К.Пахтусову, исследователю Новой Земли. Древний скульптор выбил на монументе великие слова: Польза и Отвага.
-Ты бывал на Новой Земле? - спросила Елена Морского Ылка.
-Да. Это прекрасные суровые острова. Камни, мох, тундра, девственная чистота и северное сияние, - отвечал Мы.
Морскому Ылку хотелось быть такими же красивыми и чистыми человеками, как эта прекрасная женщина, которая стояла рядом с ними. Морской Ылк мечтали, чтобы и в его жизни были Польза и Отвага, но когда Мы пытался взять Елену за руку, то польза этого движения казалось ему ненужной, и вся героическая отвага пропадала. Водолаз не знал, что и Елена параллельно о том же мечтала.
-А вот барельеф Попову! - указала женщина на гранитную плиту не одним пальцем, а всей рукой. - Он здесь жил?
-Нет. Он жил на улице Аммермана лет 12 или 13. Там он вроде и изобрел свой когерерный приемник.
Как молоды были Мы и Елена. Они все-таки обнялись на металлическом, всем в заклепку, мосту через канал Петровского дока. Обнялись нежно, дрожа. Они неумело поцеловались. Вокруг уже или вдруг не было ни души. Только табличка у пруда "Купание запрещено" таращилась, но помешать человеческим чувствам никак не могла. А на Новой Земле человечество утилизировало энергию расщепления ядра, построив ядерные могильники.
Протикало одно столетье. Второе столетье тик-так на НВЧ-30 приблизилось к фиксации поворотного лимба. Рядом с Мы остановился автобус маршрут Љ 3, как формула третьего столетья. Пора было всплывать из радужных воспоминаний сквозь черное пятно сегодня, выпущенное самкой каракатицы - распутной фортуной. Морской Ылк зашли в белый автобус с зеленой полоской. Контролерша не спросила у Мы предъявления билета, словно сама наблюдала за погружением Мы, за попискивающими реометром и мановакуумметром ПКУ-1. Тетка с компостером знала Морского Ылка - их героическую жизнь и нечеловеческую судьбу. Третий номер потряхивал Мы по Макаровской ул., по Петровской улице, по улице Аммермана мимо гостиницы, памятника клиперу "Опричник", кронштадского хлебзавода, военной части Љ 45632, проходной-отдела кадров Морского завода и привез Мы по Советской улице к кинотеатру "Бастион" к памятнику Революционным морякам Балтики. Глубиномер Мы Г-30 зашкалило. Морской Ылк вышли из автобуса в солнечном зареве, прошли двадцать шагов по Якорной площади и от сенсуальной перегрузки потеряли сознание, упав на мостовой, выложенной чугунной решеткой. Красное небо горело и тлело над Морским собором. Потеряв дар речи и проглотив язык, Мы вспоминал поминание. На набережной Красного флота спустя год после окончания училища имени Дзержинского Морской Ылк скрепили в ЗАГСе с Еленой узы брака. Казалось, что навсегда. Оказалось, что на полвечность.
Вся жизнь Морского Ылка переплелась у Морского собора, освященного во имя Святого Николая Чудотворца, покровителя моряков. Мы так и не смог поставить в храме свечку. И не он один. Многие годы храм не был храмом. Миллионы моряков и подводников уходили с острова Котлин в морские пучины, оставляя на суше жен и детей. Сколько из них не вернулось знает только подводная надсущность. Морской Ылк всегда возвращались иногда со слезами на глазах, но однажды Мы вернулся к уничтоженному домашнему очагу. В душе Мы горел костер печали. Семейный ласковый пожар потух. Земная природа, приземленная подсущность проявила свой бешеный нрав. На сушу Морского Ылка хлынули цунами, тайфун и девятый вал. Мы вскоре восстановил собственное сознание. Мы держал на руках Елену в белом свадебном платье перед памятником Степану Осиповичу Макарову. В брюхе Мы-жены уже пульсировал их совместный зародыш.
-Мы назовем его Степан в честь великого русского адмирала, - прошептала на ухо Елена Морскому Ылку.
-Я согласен. Посмотри, любимая. Этот камень поднят на рейде Штандартъ. Самое главное, чтобы наш сын помнил то, что выбито на этой громаде.
-Да. Помни войну! Но пусть он не знает, что такое война. Пусть он сам не узнает никогда, что такое гибель Петропавловска.
-Он станет исследователем, как Ермак в полярных льдах. Он победит голод, холод и белых медведей. Но если он пойдет на войну, то пусть погибнет неприятель, как взорвался турецкий сторожевик: иктибах катераши парохода константин. Поцелуй меня, любимая!
Морской Ылк апрельским утром смотрели на вечный огонь в четырех пирамидах Якорной площади. На последнем задании работали со сварочным полуавтоматом А-1450М "Нептун-4" с применением специальной порошковой проволоки. Мы занимался механизированной подводной сваркой корпусной стали учебной подлодки. Вечный огонь напомнил ему ту искру электрода. Никто ведал, что задание То и Это для многих было последним. Последним в жизни, последним - вообще. Морской Ылк как всегда остались в живых, но подводная вспышка останется вечным огнем в память о погибших товарищах. Кто правильно проверил малым омметром М-57 целостность цепи взрывания. Что удовлетворительно проверил пультом-пробником подрывную машинку КПМ-1А. Все было готово для разделки затонувшего судна на части: и заряды ВВ, и капсюли-детонаторы, и шнуры. Какая неморская тварь включила конденсаторную подрывную машинку - останется для всех, кроме Мы, из подводной бригады загадкой. А может во всем виновата искра электрода? Морской Ылк не знали, как не догадывались о будущем своих сына и жены.
Морское движение было моментальным, как финская бурая волна, перелетающая через флагшток. Морской Ылк уже двигались пешим ходом по Советской улице. Их дух шел по фарватеру на спасателе "Нептун", заходил в чумной форт "Император Александр I", огибал форт "Риф", бросал якоря в двух больших фортах с бетонными казематами, контрэскарпами и гаванями - "Тотлебен" и "Обручев". Жизнь и (или) Смерть. На суше ход Мы обозначали: табличка "дом принят на общественную сохранность", "Кронштадская перспектива" (агентство недвижимости, одолевавшее Морского Ылка своими перспективами от продажи их квартиры), Дом офицеров, ресторан "Аустерия" и полуразрушенный, весь в деревянных лесах Гостиный двор. Морской Ылк на проспекте Ленина зашел за пополнением провианта в "Провизиант Пассат". Пора было отчаливать к Морскому кадетскому корпуса. В животе Мы бурчало, когда ускоренным курсом четыре узлов он прошел мимо заманчивых вывесок, скопившихся в одной питательной гавани (ул. Ленина) на протяжении нескольких домов: кафе-пельменная, биллиардное кафе "Луза" и разные "сказки", "стрельцы", "синтезы" и "сахалины". Конечным пунктом сегодня на вахте был материк и мечта каждого доисторического моряка: еда (солонина и питьевая вода).
Морской Ылк встретили своего сына Степана у входа в кадетский корпус. Мы перехватил вещевой рюкзак у маленького первокурсника-морячка, и они пешочком дошли до паромной кассы. В зеленом деревянном домике на синих деревянных вокзальных креслах уже была полная коробочка.
-Так, паром в Ломоносов отходит в 11.20, - сказал Мы.
Под табличками "начальник причала" и "выписка из тарифного руководства" висело объявление "с 25 марта ....".
-Смотри, билеты дорожают. Проезд теперь 10 рублей стоит, - прочитали Морской Ылк.
-Ха-ха-ха. А провоз велосипеда, ручной клади и собаки 3.50. Папа, мы с тобой собаку везем? - засмеялся Степан, показывая на вещь-мешок.
Отец с сыном вышли на Петровскую пристань. В Среднюю гавань через Лесные ворота входил паром "Анатолий Коробицын". Вереница из уазика, двух жигулей: единички и троечки (единичка была с прицепом) и пятерки БМВ выстроились в очередь на погрузку от желтого типового здания "МЖ". Основатель Кронштадта, медный Петр I из Петровского парка приветствовал входящее судно: "оборону флота и сего места держать до последней силы и живота яка наиглавнейшее". В гавани на приколе стояли сторожевик 311, учебное судно "Перекоп-200", гидрографические суда "Академик Крылов", "Николай Матусевич", "Академик Владимиров", "Леонид Демин", "Сибиряков" и другие жестянки. Погрузка-загрузка на паром закончилась. Мы с сыном сидели в каюте и шли в Ораниенбаум.
Морской Ылк вышли на корму подставить лицо холодному балтийскому ветру. Здесь кадеты старших курсов толкались, курили, ругались матом и плевали в кружок. Путь из Кронштадта в Ломоносов занимал 30 минут. На полпути Морской Ылк вернулись в каюту. Степан спал на скамейке, тихо посапывая. Бескозырка свались с головы одетого в черную морскую форму мальчика на пол. Сердце Мы защемило. Красный закат поднимался в глазах. Морской Ылк склонились над Степаном. Со щеки отца скатилась на щеку сына слеза. Степан захлюпал и засопел сильнее, но не проснулся.
-Глаза слезятся. От соленого ветра, - подумали Морской Ылк и женщина, сидевшая на противоположной скамейке с таким же кадетом-первокурсником. Другой мальчик тоже спал, положив голову женщине на колени. Паром причаливал к материковой пристани - станции Бронка.
Мы со Степаном встречал старый дружбан Мэриман. Подводники обнялись и взяли друг друга в крабики-короба. Потом экипаж погрузился в жигули Мэримана одиннадцатой модели. Машина обогнала набитый до отказа желтый лиазовский автобус, переехала железнодорожные пути станции Ораниенбаум, пронеслась мимо вокзала и вырулила на Ораниенбаумовское шоссе. Дорога петляла. С правой стороны голый смешанный лес уходил вверх на заснеженные холмы, с левой низменной стороны сквозь белые заиндевевшие кусты сияли бело-голубые кусочки Финского залива (льдинки и полыньи). Морской Ылк стремились по дороге в Петергоф. Вдоль шоссе стояли старые (пока еще неспиленные людьми и неповаленные ураганом) тополя. В их черных лысых лапах ветвей копошилось красное солнце. Красное, как жизнь товарищей и жены. Красное, как кровавый бутон ядовитой розы. Красное, как закладка смерти и (или) жизни, по вкусу напоминающее гранатовый сок. Махануть Такого стакан на последней подлодке, стукнуть три раза по УВС-50 либо по Ш-12 и бул-тых через торпедный отсек на адское дно. Глубоководный спуск, прекращение подачи ДГС и невозможность доползти до колокола. Все озарено веселым солнышком: мы, такое, кто, это, что, то и никто.