Аннотация: - Я думаю, у большинства людей души нет, - уверенно вымолвил дед. – Есть некая… психическая субстанция, которая живет, скажем, по принципу круговорота воды в природе.
В июне я благополучно сдал сессию, стал студентом третьего курса, и рванул на озера, где еще моим дедушкой был построен крепкий, не поддающийся времени дом. Родители приезжали на выходные, а в остальные дни я был предоставлен себе. Меня устраивало одиночество. Сосновый дух, песчаные пляжи, яркое небо и ледяная вода вычищали из меня то, что я считал суетным, лишним, ненастоящим. Я вставал в шесть утра, пробегал босиком по мокрой траве и с размаху бросался в озеро. Все вокруг сохраняло суровую рассветную неподвижность, и я, перевернувшись на воде на спину, замирал тоже.
Вытянутые облака напоминали человеческие фигуры – бескостные, легкие, освобожденные. Я медленно плыл, стараясь почувствовать себя облаком, зная, что они – окружают меня. Озеро, впрочем, отражало небо более темным, чем видел я наверху.
Днем я прятался от беспощадного солнца, много читал. Я привез с собой книги по истории и фантастику. Я и сам хотел написать книгу. Она представлялась мне монументальным трудом, соединяющим научно-философскую теорию с эффектным художественным повествованием. Я написал три абзаца, перечеркал их все, смял и выбросил. Это случалось со мной не впервые. Я был мельче, намного мельче того, что хотел вместить в собственное сознание. Раздраженный и уставший от злости на самого себя, я разваливался на веранде на ситцевом мягком матрасе, и погружался в дремоту.
Однажды сквозь дрему до меня донеслись голоса. Я было подумал, что не ко времени, в середине рабочей недели заявились родители, да еще привезли с собой пару-тройку друзей. Приближаясь, они беседовали серьезно и оживленно. Вставать не хотелось. Я поворочался, повернулся лицом к стене, изобразил крепкий сон. И тут осознал, что все, без исключения, голоса были мне незнакомы.
Что они делают у моего дома? Заблудились?
Общаться с чужаками я не хотел тем более. Поэтому я не шевельнулся и тогда, когда они, судя по стуку шагов по деревянному полу, взошли на веранду. Я, погруженный в невеселые думы о своей нелюбви к людям, не разбирал их разговора. Во всяком случае, речь не звучала враждебно. По идее, увидев меня – якобы спящего – они должны были приглушить голоса и воспитанно удалиться. Этого не случилось. Они замолчали, и я ощутил их над собой. Я напрягся, надеясь, что они не заметят. Спящие не напрягаются. И тут мужской звучный голос с заметным удовлетворением произнес:
- Подходит!
От неожиданности я дернулся… и очнулся. Никого не было. Над домом и озером густо шумели сосны.
«Просто сон», - успокаивал я себя минут пять. Потом почувствовал, как стремительно холодает, пошел в дом и оделся теплее. Когда вернулся – небо на горизонте окрасилось в розовые и оранжевые тона. Вечерело.
Откуда-то потянуло костром. Я вышел на невысокий берег и огляделся. Белесая струйка дыма тянулась в небо справа и снизу. Надо сказать, что наше почти круглое озеро лежало в своих берегах точно в чаше с неровными невысокими бортиками, где росли сосны и были рассеяны дома дачников: одни ближе к воде, другие – подальше. Белый соседский дом с плоской крышей, в основном, пустовал, и я удивился, углядев рядом с ним старика. Коренастый и крепкий, в спортивном костюме, он бодро возился с хворостом, переламывая о колено. Потом остановился и повернул голову в мою сторону. Светлая куртка мешала мне затеряться среди стволов. Он махнул рукой: мол, спускайся! Отказываться было бессмысленно.
- Здравствуйте, - бросил я вежливо и нейтрально, когда подошел к костру. Лицо старика с большими, вроде моржовых, усами почудилось мне знакомым. Чтобы не показаться бесцеремонным, я не стал задерживать на нем взгляд, а перевел глаза на дом, затем на кусты, на какие-то грядки. Старик, наоборот, рассматривал меня с нескрываемым интересом.
- Здравствуй-здравствуй. Поужинаешь со мной? – в его тоне ощущалась легкая насмешка вперемежку с чувством превосходства, и я списал это на странности преклонного возраста. Лет старику было под семьдесят.
На ужин я согласился – не хотелось ничем заниматься. На круглом столе, покрытом клеенкой, хозяин разложил маленькие аппетитные огурцы, помидоры, холодное мясо и пухлый рассыпчатый хлеб. Потом бодро протопал в дом, чем-то там прогремел и принес запотевшую бутылку темного вина и два граненых стакана.
- Ты уже?.. – он лукаво прищурился и вновь показался мне очень знакомым. Между тем, я его видел точно впервые. Отбросив смурные мысли, я с характерной ухмылочкой буркнул в ответ на вопрос: плавали, знаем. Водкой мы упивались еще на выпускном. А уж студенческая жизнь… Тем более, здесь безобидное киндзмараули.
Наверное, мне следовало заподозрить старика в дурных намерениях, но вечер был так ясен и тих, что любая догадка развеивалась, не успевая толком оформиться. К тому же, вино делало свое дело, и моя голова вскоре совсем перестала работать. Я ел, пил, машинально отвечал на заурядные вопросы о родителях и учебе, и ловил кайф. Старик мне определенно нравился. Он был далеко не глуп и умел вызывать доверие. Когда он делал в расспросах паузу, я тоже молчал, и это объединяло. Покончив с едой и вином, мы сидели рядом возле костра, смотрели в огонь, на искры, летящие в небо, на звезды – почти как искры. Я ждал, что старик начнет рассказывать о себе. Но он снова задал вопрос – и на сей раз неожиданный:
- Как ты считаешь, есть у человека душа?
Мой рот скептически дернулся, но мне не хотелось обижать деда. Я пожал плечами:
- Понятие души не особенно соответствует нашему времени. Человек, скорее, обладает личностью.
- А что такое личность?
- Совокупность свойств… воспитанных социумом, - неточно процитировал я учебник.
- Значит, без общества человек в полной мере не состоится?
- Не знаю, не пробовал, - мне стало забавно. – А вы как думаете?
- Я думаю, у большинства людей души нет, - уверенно вымолвил дед. – Есть некая… психическая субстанция, которая живет, скажем, по принципу круговорота воды в природе. Грубо говоря, вода из реки испаряется, концентрируется в облака, замерзает и конденсируется, затем снова проливается на землю. Вода в реке – это жизнь, вода в небе – смерть. Фактически, смерти не существует.
- Получается, индивидуальности тоже не существует, - я догадался, что старик вовсе не отождествляет целую реку с одним человеком.
- Существует толпа и направление ее движения, - старик издал глухой недобрый вздох. – Тебе подобное в голову не приходило?
«А злобный дед. Не взирая на обаяние», - я невидимо улыбнулся, и произнес:
- Разумеется, приходило. Как и любому более или менее образованному парню моего возраста.
- И тебе никогда не хотелось…
- Изменить мир? Ха. Что я могу?
- Все правильно, - старик повернулся ко мне. Его глаза были сплошными темными, с танцующими искрами. Костер. Но я еще не протрезвел, от ситуации веяло чертовщинкой, и это мне нравилось.
- Допустим, - он отвернулся и опять воззрился на огонь, - существуют люди, способные сохранять самосознание в момент умирания. Расставшись с телом, они по-прежнему могут действовать произвольно. Для таких страх перед смертью не имеет значения.
Я кивнул:
- Я читал Моуди. Если верить ему, любой человек осознает себя после смерти.
- Но если человек слишком боится смерти, то он забывает себя, - возразил старик. – Вспомни, ты ведь не всегда осознаешь себя во сне, а чаще - когда просыпаешься, и думаешь, каким же там был дураком. А смерть намного сильнее сна. И проснуться уже не грозит.
- Если ты не сверхчеловек, - издевательски ответил я. Но старик не заметил сарказма:
- Такого уже не назовешь человеком. Они бывают людьми, но это только малая часть их существования. Для них побывать человеком – все равно как осуществить увеселительную поездку.
«Да он совсем пьян!» – запоздало подумал я, и мне стало еще веселее. Я решил обнаглеть:
- А вам случайно не доводилось встречаться с подобными существами?
Неожиданно он расхохотался. Да он играет! – вспыхнула мысль. Мозги мне пудрит! Я уже готов был обидеться за подобное обращение, но он наклонился ко мне, и заплетающимся языком произнес:
- Кто знает, кто знает…
…
Вопреки ожиданиям, на другой день голова не болела. Но проснулся я поздно – солнце стояло уже высоко. Я лежал в постели, вспоминая о старике и пытаясь восстановить сновидения. Первое вставало перед глазами отчетливо. Второе – хоть убей! – не прояснялось. А ведь снилось что-то исключительно интересное.
Шум мотора и возгласы на берегу заставили меня подняться. Опять людей принесла нелегкая… Но сегодня я не ощущал раздражения, наоборот – мною двигало любопытство. Наспех одевшись, я выскочил из дому. Внизу, на границе песка и примятой травы стояла серенькая четверка. Двое парней примерно моего возраста сосредоточенно возились с мотором. Неподалеку с недовольно-надутым лицом находилась длинноволосая девушка. Судя по глуповатой внешности и угловатым движениям, ей было лет пятнадцать-шестнадцать, но короткое ярко-розовое платье обтягивало вполне спелые формы. Темные волосы выгодно оттеняли светлую, не успевшую покрыться загаром кожу.
«Сегодня ты тоже не загоришь», - подумал я, глянув на небо со множеством облаков.
Тем временем из белого домика неспеша вышел давешний старик. Одет он был неожиданно хорошо – в песочного цвета слаксы и тенниску. Осмотревшись, он двинулся прямо к застрявшей машине. Я не слышал, о чем он говорил с парнями, но через пару минут он переместился к девчонке. Слов я снова не разбирал, зато интонации были медовыми. А еще через пару минут он ее уже приобнимал. Она, вроде, не возражала. Я сплюнул. Старый козел! Поболтав так какое-то время, он подцепил ее под тонкий локоток и повел в сторону леса. Он спрашивал, она отвечала - серьезно, подробно. Я отвернулся и побрел к себе, ощущая раздрай и злорадство.
Дело в том, что в девятнадцать лет у меня еще не было женщин.
Те, кто постарше, вызывали во мне отвращение. Обычно я их вежливо, но настойчиво отшивал. Ровесницы, сами зачастую девственницы, требовали внимания и усилий, вплоть до намерения жениться. Семью я, разумеется, заводить не хотел, а возиться, ухаживать, уговаривать было элементарно лень. Желание возникало вспышками, не привязанными к конкретным объектам, и угасало, когда передо мной возникала перспектива обязательных вечеров, походов в кино, прогулок по набережной и прочего, прочего, прочего… Иногда я жалел, что родился не в рабочей семье, и учился в слишком хорошей школе – лицее! - где девочки получение высшего образования ставили во главу угла, и гордились своей способностью не терять голову ни при каких обстоятельствах. А в университете я уже и сам сторонился девушек, с которыми нельзя было толком поговорить. Те же, с кем было можно, в свою очередь, выглядели недоступными.
Думание о необходимом и одновременно невозможном внушало грусть. Я попробовал переключиться на книжки, но мысли скакали в голове с бешеной скоростью и мешали сосредоточиться. Тогда я снова лег на веранде, глядя на сосны, и принялся достраивать вчерашний диалог. Я был стариком и собой, я-сам задавал вопросы, я-старик отвечал. Это оказалось не особенно сложным, но увлекательным занятием, к тому же я не оставлял мысль о своем романе… Чем отличаются бессмертные от смертных? – размышлял я. А бестелесные от облаченных в тело? Это ведь полностью чужая психология. Ксенология даже. Иная этика. Как он сказал об увлекательном путешествии? Они рождаются когда захотят, смотрят на мир глазами младенца, потом осваивают его в меру детских возможностей, неуверенными движениями, умиляются собственным ошибкам и молчат, молчат, молчат… Зависит ли их речь от опыта каждой новой жизни? Есть ли у них свой язык, невоспринимаемый людьми? Не спят ли они большей частью, находясь в человеческом теле, и не просыпаются ли, когда сами мы спим?
На мгновение мне стало страшно, затем – я ощутил в себе иррациональную силу и расхохотался, что называется, демоническим образом, а потом рассмеялся уже легко. Какая чушь! Нам не дано знать, что будет после смерти, и наша задача – заботиться о своей жизни с тем, чтобы прожить ее достойно. Впрочем, мне лично хотелось провести свою жизнь интересно, независимо от ее качества в чужих глазах. Мысли о путешествии возвращались. Если они живут много и много раз, если для них смерти нет, то что им остается, кроме развлечений? О том, как они в свете своих представлений о бытии обращаются с людьми, и подумать было страшно.
Я твердо решил, что не поддамся. Потом опять рассмеялся, развеивая тревогу. Наверное, я выглядел странно со стороны – то сосредоточенный, то вдруг трясущийся в приступе непонятного веселья. Я пошел искупаться, потом принялся готовить обед. От людей и машины на пляже остались одни следы. Старик не показывался. Я то думал, то читал, то дремал – так до позднего вечера. Позже, когда я улегся спать, опять, шурша гравием, подъехал и остановился автомобиль. Ночной ветер то и дело забрасывал в окно новые звуки: стук каблуков по плиткам дорожки, хлопание двери, свист чайника, короткий нервный смех, потом, кажется, сдавленные рыдания… или это мне уже снилось?
Утром приехали отец с матерью. Выглядели хорошо, привезли еды, расспрашивали о здоровье и чем занимаюсь, восхищались загаром. Они были такие, как миллионы других родителей. Глядя на них, я вскользь подумал, что вряд ли у них есть душа. Потом сам удивился возникшей мысли и вспомнил о старике. Надо будет к нему наведаться, расспросить…
Улизнул я, когда стемнело. Старик не спал, вновь жег костер. Увидев меня, он поднялся навстречу, и театрально-торжественно произнес:
- Я рад, что ты пришел!
Восхищенный подобным приемом, я ждал, что он распахнет мне объятия, но этого не случилось. До того как мы сели рядом, я отметил: старик одного со мной роста, а ведь я далеко не карлик. Большая редкость – высокие старики.
- У тебя, наверное, много вопросов, - угадал он. Впрочем, я не стал вываливать сразу. Начал издалека – о том, что хотел бы написать книгу, но не могу подобрать основную идею, не поможет ли он… с тем учетом, что давешняя беседа меня очень заинтересовала.
Он был обрадован и, кажется, польщен.
- Да, развлечения… - он покачал головой. – Ты, наверное, слышал о медитации. Эти вымышленные… существа могут воспринимать как медитацию целую, в человеческом понимании, жизнь. Возможно, учение о карме – перевоплощении - пошло от них. Но я не уверен, что их слишком много. Максимум – несколько сотен.
Он посмотрел на меня, чтобы выяснить, какое впечатление произвели его слова. Я сидел с видом внимательного слушателя, который, однако, не намерен воспринимать все на веру. Он продолжал:
- И все-таки, чтобы поставить целью духовное самосовершенствование, даже бессмертное существо должно быть очень продвинутым. Не все способны стать святыми, правда? Существуют пути попроще. Ты не увлекался азартными играми? А вообрази себе в куда больших масштабах, чем, скажем… Лас-Вегас. При том, что, фактически, бесконечная жизнь и огромное количество опыта позволяют изобретать игры самим, каждый раз – с новыми правилами.
Я не мог представить. А впрочем… я где-то читал о магическом значении шахмат. То ли сказка, то ли легенда. Короли передвигают фигуры, а где-то гибнут войска. Он об этом?
- Двадцатый век дал много возможностей для игры. Технологии, коммуникации. Возрастающая агрессивность толпы. Жажда равенства. Нужны были сильные личности в некоторых местах, чтобы эта скрытая жажда, агрессия развернулась в мистерию. Чтобы образовался поток. Тут требовалось огромное мастерство – высчитать, вычислить, совершить определенные действия в нужное время…
Он говорил ровно и одновременно пафосно, точно диктор документально-исторического фильма. Это действовало. Я почти испытывал восхищение.
- Допустим, два существа, - он сбавил тон, меняя его на сухой лекционный, словно излагал условие задачи, - решили поспорить, насколько значима в подобной игре физическая составляющая. Обязательно ли человек должен быть сильным, успешным, прирожденным биологическим лидером, чтобы достичь высот. Конечно, история знала немало разнообразных примеров, но двум скучающим существам захотелось проверить на собственном опыте. И вот один нашел хилого некрасивого юношу, к тому же – романтика, бездарного художника. Другой – преступника, смелого, сильного, наглого, втянутого в какие-то политические авантюры. Линия политики являлась главной в обоих случаях. Обстоятельства вели к государственным переворотам – тому хорошо поспособствовали бушующие войны. Я раньше уже говорил про агрессию… И вот на этой волне, прекрасно управляясь с потоком, оба создают государства нового типа. Мир приходит сначала в восторг, затем – в ужас, но уже поздно. Государства разрастаются, и наступает час икс – время открытого противоборства.
Он хихикнул:
– Ничего особенного, двоим скучающим существам просто хотелось померяться силами и решить давний спор.
Но мне было не слишком смешно. Во мне боролись несколько противоречивых чувств. То, что говорил мне старик – захлестывало. Пускай даже я и не жил в этом сам. Мне хотелось нырнуть туда, и одновременно – жестко этому противостоять. Третьим в схватке оказывалось упрямое чувство реальности: такого происходить не могло! А значит, - подначивал кто-то мелкий, но невероятно умный, - нырнуть туда мысленно – безопасно?
- Ты знаешь, что было, - убежденно сказал старик. – Была война. И было много того, что люди называют смертью. Я не могу относиться к этому без уважения. Но, если смотреть с другой стороны, смерти нет. Есть только исход игры. Один – изначально слабый – покончил с собой от позора и страха. Говорят, ему подсказали. Это неправда. Просто он осознал, что произошло с ним на самом деле. Другой – осознал тоже. Но он не испугался. У него была тяжелая жизнь. Тяжелее внутри, чем снаружи. И все же он умер собственной смертью в тысяча девятьсот пятьдесят…
- Я знаю, - выдохнул я, перебив, и перед моими глазами отчетливо встала открытка, изображенная в одной из моих книг по истории. Широкоплечий и сильный. Военная форма, фуражка, или как там ее. Я узнал старика. Эти густые усы. Эти жесткие волосы. Эти глаза с характерным прищуром. И я понимал, почему люди отправлялись на смерть. И я понимал, почему вчерашняя девочка… Конечно, она в силу своей пятнадцатилетней глупости, не могла догадаться, но одновременно – своим женским нутром – не могла не почуять.
- Ничего не было, - он опять улыбался в усы. – С девчонкой мы просто поговорили. Тело имеет значение. Оно слишком старое для развлечений определенного рода. Но зато девчонка узнает меня потом, когда…
- Вы рассказали о смерти, - снова перебил я, не желая, а то и боясь подумать о настоящем… о ближайшем будущем. – Что случилось, когда… они умерли?
- Ничего. Я ощутил, что устал. Парнишке было двадцать лет в пятьдесят третьем году. Детский опыт чересчур одинаков и скучен. В двадцать лет человек уже самостоятелен, у него есть какой-то задел. Мы прожили с ним спокойную и достойную жизнь. Единственное, что я сохранил от предыдущего – это внешность. На память.
- Тот парень разве не сопротивлялся?
Старик посмотрел на меня, как на дурачка.
- Скажем так, сперва, по молодости лет он чувствовал легкий дискомфорт. Но вскоре стало не до этого. Комсомольская, затем партийная работа. Приличное место. Семья, поездки за границу. Наконец – заслуженный отдых. Он мог бы быть доволен… если бы существовал на самом деле.
Я вспомнил его слова насчет наличия у людей души. Злость поднималась во мне: значит, они нас ни за кого не считают! Это была чрезвычайно правильная, логичная злость. Но с другой стороны вставало не менее сильное и логичное: а что мы хотели? А что мы, собственно, можем? Какие есть. Пустые сосуды, жаждущие заполнения. Еще повезет, если заполнят.
- И что теперь?
- Теперь я умру. По вашим меркам. Мне нечего больше делать… в таком состоянии. Хочется чего-то экстремального.
- Конечно, у вас грандиозные планы? – попытался съехидничать я, но почувствовал себя мелко.
- Не будем о планах. Тебе, вроде бы, в августе исполняется двадцать лет?
Я ушел, не прощаясь. Кажется, после того вопроса у меня перехватило дыхание. Да, конечно. Я перечитал фантастики. А старик мастерски разыграл меня. Люди тоже подвержены страсти к игре. Сумасшедшим он быть не мог: убедительно говорил, вел себя вполне адекватно. Значит, посмеялся над молодым дурачком. Мы встретимся на другой год, и он будет хихикать, рассказывать дачным девушкам о моей глупости… нашел себе забаву на старости лет.
В любом случае, на озерах оставаться мне не хотелось. Родители не особенно удивились, когда я попросил забрать меня в город: по их мнению, я здесь скучал. В городе было душно и пыльно. Я общался с одногруппниками, мы пили пиво, развлекались в компьютерных клубах, я знакомился с девушками по интернету, но ни с одной так и не начал встречаться. Читал, смотрел телевизор. Родители взяли отпуск, и дома я остался один. К августу накатила тоска по озеру, чистому воздуху, соснам… Мать и отец как-то вернулись оттуда вечером, сосредоточенные, притихшие. Встали в дверном проеме. Я развернулся на кресле лицом к ним.
- Что-то случилось?
- Железников умер, - сказала мама.
- Кто это? – насколько я помнил, дачных соседей звали иначе.
- Отец Светланы Ивановны. Ты его видел. Вы, кажется, с ним общались?
- Почему? – невпопад спросил я.
- Он просил тебе передать привет.
- Странно, - произнес отец. – Такой крепкий, в хорошей форме старик. Говорят, даже в теннис играл. Мог бы прожить до ста лет.