Аннотация: Обстановка накаляется, но что же сделает Тень? Притихнет? Затаится? А зачем?
Гл.16 Младшая дочь царя.
Подглава 16.1
Отца Эмилий увидел не скоро. Днями он то сопровождал патрона, то Цезаря, то выслушивал сентенции Лепида, ночи - проводил в комнатах жены. Два раза к Тени приходил Карфагеник, но она, выслушав его с милой улыбкой, отправляла прочь с улыбкой не меннее милой. При обеих беседах присутствовал Эмилий. С женой он почти не разговаривал. Однако, хотя для посторонних во взаимоотношениях супругов ничего не переменилось, в сердце юноши поселился незнакомый ему прежде страх. И Лаодику это беспокоило.
Третий или четвёртый день она читала рукопись. У Варрона бел безупречный слог, но само содержание могло вызвать у живого капкана только добродушную усмешку. Этим утром она вошла в спальню мужа. Разбуженный прикосновением руки Тени, Эмилий, настороженно следил за ней. Что-то необычное чудилось ему сегодня во взгляде молодой женщины. Обрывая затянувшуюся паузу, Лаодика встряхнула головой, так, как если бы хотела отогнать некое наваждение, поприветствовала его:
- Salve, Эмилий Элиан.
- Хайрете, моя царица.
- Мне печально сознавать, что ваш сон нарушен по моей вине, однако, увы, я слишком нуждаюсь в вашей помощи.
- Всё, что в моих силах, деспойна...
Лаодика стояла перед ним одетая в многослойную одежду, и Эмилий, прикрытый лишь покрывалом, чувствовал себя немного не ловко в её присутствии.
- Неделю назад, некий человек дал мне эту хронику, - Лаодика держала в руке мешочек со свитками, за чтением которых Эмилий видел её до этого не один раз, - и попросил высказать моё мнение о ней. Я прочла. Но я в смущении, так как оказалась неспособной оценить эту работу. Прошу вас, Эмилий Элиан, помогите мне. Автор придёт сегодня вечером. Я сама назначила срок и потому не могу изменить его. Я буду необыкновенно счастлива, услышать ваше мнение.
- Как прикажет моя царица, - вежливое и в то же время фамильярное обращение. Лаодика протянула Эмилию мешочек со свитками:
- Возьмите.
Эмилий высвободил из складок ткани кончики пальцев. Лаодика вложила ему в руку рукопись и вдруг, будто разозлившись, смяла, стиснула покрывало в кулаке, потянув его на себя. Эмилий тоже инстинктивно вцепился в ткань. Секунд десять, они тянули в разные стороны. Потом Эмилий медленно разжал пальцы. Губы его зло кривились, но Тень медлила, и к оскорблённой гордости прибавился вызов. Минуту или две они мерялись взглядами, потом Лаодика неохотно отвела глаза, разжала пальцы: "Простите, господин. Мне не следовало делать этого". Поспешно отвернувшись, она столь же поспешно вышла, почти выбежала из спальни. Это была победа! Он победил!
Лаодика тоже была довольна. Слишком уж смирно вёл себя "супруг" в последние дни, а вот после такой победы во "взглядосражении" он на какое-то время забудет свои благоразумные опасения и вечером скажет о рукописи именно то, что думает.
"... Единого имени Божественного гая Юлий Цезаря Августа Германика оказалось достаточно, чтобы бесчисленные полчища варваров, угрожавшие границам подчинённых Великому Риму земель, рассеялись не оставив и следа. Лишь Адмоний сын Кинобелина, достойнейший среди царей Бриттов, не бежал, а, уповая на великодушие Богов и свою Судьбу, осмелился предстать перед разгневанными очами величайшего из потомков Августа, покорностью, бесстрашием и благородством своими, смягчив гнев Отца Отечества, Непобедимого и Божественного Гая Юлия Цезаря. Видя страх врагов и покорность союзников, Божественный Гай Юлий Цезарь отказался от законной мести, явив таким образом..." Эмилий в досаде швырнул свиток на пол. Конечно, когда речь идёт о великом, славословие необходимо, но неужели нет меры для людской низости и подхалимажа?! Калигула не посмел даже пересечь пролив, что же касается бунтовщика Адмония, бежавшего от отца под защиту римских легионов, то он не стоил и десятой доли того шума, который из-за него подняли. Мысленно пожелав автору поскорее познакомиться с Цербером, Эмилий поднял рукопись и продолжил чтение, не заботясь о том, чтобы дочитать предыдущую фразу или найти начало последующей: "...не слезая с колесниц, проделали весь путь от..." Всё верно. Гонцы насмерть загнали несколько четвёрок. Разве они могли поступить иначе? Любое промедление стоило бы им жизни. И зачем всё это читать? Тень просила ознакомиться и оценить, а для этого достаточно будет прочесть одну фразу из пяти. Пропустив большой кусок текста, Эмилий продолжил чтение: "...Красотой и благородством своего облика, необычайными успехами своими во владении колесницей, оружием и другими благородными искусствами, Богоравный и Богоподобный Гай Юлий .... Смутил сердца многих варварских дев и жён, одна же из них, младшая дочь царя Кинобелина и сестра Адмония, первая жрица храма Кибелы, юная красавица Ладика, будучи не в силах расстаться с Божественным..., по своей воле последовала за ним в Рим. Божественный и Богоравный Гай Юлий Цезарь... оказал знатной деве все, подобающие её сану почести и даже предоставил на пирах самое почётное место. Единственное, в чём отказал гостье верный как союзническому, так и гражданскому долгу Гай Юлий Цезарь Август Германик, так это в своей любви..."
"Ладика, Ладика," - Эмилий мучительно вспоминал. Во время Британского похода за Калигулой не последовала никакая знатная дева, но имя... "Лаодика!" - этот писака переделал греческое имя на варварский лад, своевольно превратив храмовую потаскушку в первую жрицу и дочь одного из царей Бриттов.
"... Самоотверженность Божественного... достойна самого пылкого восхищения ещё и потому, что Ладика отличалась от других жён и дочерей варваров не только красотой, приближающей её к Небожителям, но и необычайно обширными познаниями во многих науках и благородных искусствах, скромностью же она превосходила не только женщин одного с ней племени, но и многих римских дев и матрон. Аней Луций Сенека, один из лучших ораторов нашего времени, после беседы с царской дочерью, со свойственными ему мудростью и проницательностью сказал, что в душе этой деву смешалось доселе не смешивавшееся: эллинская мудрость и суровость варваров..."
Читая перечень мыслимых и немыслимых достоинств мнимой царской дочери, Эмилий не знал злиться ему или смеяться. Не удивительно, что Тень колебалась в оценке. Прочти Эмилий нечто подобное о себе, - он тоже колебался бы. Проблема разрешилась сама по себе. Описание свадьбы, не в пример предыдущему, отличалось безупречной точностью. Точен был перечень гостей, перечень жрецов-фламинов, свидетелей, придавших своими подписями шутке Калигулы вид нерушимого закона. Автор не упустил ничего: ни перечня блюд в каждой перемене, ни имён мимов и танцовщиков. Не забыл Варрон упомянуть и о том, что Ладика долго не допускала своего мужа, Эмилия Элиана до супружеского ложа. Причина столь дикого поведения, по словам автора, крылась в "необыкновенной любви дочери царя бриттов к Божественному Юлию". Представив, что хроники будут опубликованы, Эмилий с трудом удержался, чтобы не разодрать плотно склеенные листы папируса. Тень желает, чтобы он, Эмилий Элиан, сказал автору своё мнение о рукописи? Прекрасно! Он это мнение скажет!
Варрон пришёл почти за час до назначенного срока. Телохранитель-германец, ознакомившись с запиской, без задержки позволил ему войти. Лаодика ещё не вернулась. Эмилий знал, что жена его ходит по городу, но где и зачем, - старался не задумываться, чтобы не мучить себя бесплодными подозрениями. Автора он встретил, держа в руках рукопись и делая вид, что дочитывает её. Варрон поспешно поприветствовал юношу:
- Salve domine. Вы читаете мои хроники? И как вы их находите?
- Salve, так значит вы - автор?
- Да, domine.
- Сожалею, но, в таком случае, я должен вам сказать, что за всю свою жизнь мне не доводилось встречать другой такой лживой и бездарной писанины. Вы сопровождали римские легионы в Британском походе?
- Нет, но...
- Оно и видно. Детали настолько нагло перевраны, что мне, как непосредственному участнику, просто стыдно за... скажем, небрежность моего соотечественника по отношению к фактам. Что же касается родословной Лаодики (не Ладики, а именно Лаодики) то в Британии она не была и быть дочерью царя бриттов быть не может, хотя бы потому, что родом она из Ионии. Если вы не верите мне, то спросите у неё сами. Лаодика ни от кого не скрывала и не скрывает ни своего происхождения, ни своего прежнего ремесла.
Наида появилась, как всегда бесшумно. Она смахнула несуществующую пыль, поставила на стол кратер с вином, пододвинула кресла, принесла чаши. "Эй! - окликнул рабыню Варрон, - Налей вина!" Рабыня наполнила одну из чаш, с поклоном подала её гостю. Успокоенный подобострастием служанки, Варрон пригубил питьё, ответил:
- Как хронист, сознающий собственные ошибки, я буду счастлив, услышать из уст непосредственного участника событий, все обстоятельства похода против Бриттов. Все, какие только вы сочтёте возможным сообщить мне.
Поспешно отхлебнув из чаши, Эмилий сделал вид, что занят смакованием напитка. Нарушать официальную версию истории похода он не имел ни малейшего желания. Выдержав паузу, хронист продолжил, казалось бы, без всякой связи с уже сказанным:
- Видите ли, господин (К моему сожалению, о вашем имени я могу только догадываться), описывая большинство событий, автор редко исходит из собственных впечатлений. Обычно он пользуется рассказами свидетелей или официальными источниками. Вы, например, упомянули, что хозяйка этой комнаты родом из Ионии, что у неё было там какое-то ремесло. Вполне возможно. Я не отрицаю, но до меня дошли вести, что она - царская дочь. Я записал это. Так же и сведения о британском походе. Официальные источники говорят одно, свидетели же почему-то предпочитают помалкивать. Могу ли я в такой обстановке писать иначе? Или, скажем, такой пример: вы говорили, что о происхождении Лаодики я должен был спросить у неё самой. Я, правда, не очень понимаю при каких обстоятельствах я бы смог вообще говорить с ней. Но... так вот, судя по некоторым признакам, я могу предположить, что вы - муж Тени, Эмилий Элиан. Конечно, вы немало знаете и... только предположим, я спрашиваю вас: "Эмилий Элиан, правда ли, что ваша супруга не допускает вас до себя?"
- Какое дело истории до постельных забав служанки Цезаря?!
- Истории есть дело до всего, так как никто не может определить заранее, какие из наших поступков бесследно канут в Лету, а какие - изменят судьбу государства. Я, разумеется, не настаиваю на ответе. Кстати, вино просто изумительное.
Эмилий промолчал и Варрон, осушив чашу, наполнил её уже сам:
- Хозяйка, как я вижу, достаточно скромна в своих желаниях. Идя сюда, я ожидал увидеть варварскую пышность, а вижу... Поразительная скромность и неприхотливость. Вы сказали, что она родом их Ионии и имя её Лаодика? Ходят слухи, что служанку прислали в дар Божественному Отцу Отечества, завёрнув в солому. Такой обычай описан у Геродота. И имя её, если имя Лаодика настоящее, напоминает об этом обычае и об этом отрывке из его Истории.
-- Я ничего не знаю ни о соломе, ни о происхождении имени, но в Рим служанка Божественного Юлия была доставлена в чреве деревянной прогулочной галеры Превосходного Сына Лагеря.
- Как Ахейцы в Трою в чреве деревянного коня! Северные варвары, как я слышал, называют корабли - "морскими конями". Впрочем, она - ионийка. По её словам, не так ли?
- Геродот считал ионийцев хорошими рабами...
- Прошу прощения, благородные господа, - Лаодика вышла из спальни, из чего Эмилий заключил, что вернулась она в своё жилище по потайному ходу от Гая Юлия Цезаря.
Варрон поспешно вскочил с кресла:
- Хайрете о деспойна, ваш раб счастлив видеть и приветствовать вас в вашем доме... Вам же, Эмилий Элиан, смею напомнить, что ничего подобного Геродот не пишет. Он только, с достойной учёного мужа добросовестностью, излагает мнение скифов, причём, скифов обиженных. Ионийцы поклялись Киру хранить переправу и, к удивлению скифов, сдержали клятву, что скифы и сочли признаком трусости. Сами скифы, по своей варварской натуре, никогда не держат клятв.
- Разумеется, если эти клятвы даны иноплеменникам. Клятвы, данные соплеменника, в общем-то, следует соблюдать. Впрочем, в этом своём обычае скифы не одиноки. В главном же вы правы: Геродот никогда и ничего не утверждает, а лишь ссылается на то, что или видел сам или слышал от других.
- О, деспойна, мне и раньше приходилось слышать о вас, как об одной из образованнейших женщин Рима, теперь я вижу, что молва скорее приуменьшает, нежели преувеличивает ваши достоинства.
- Благодарю за вежливые слова, - Лаодика щёлкнула пальцами. Наида подвинула к столику ещё одно кресло, наполнила чаши вином. И опять Тень не пьёт, а лишь покачивает чашу в руке так, будто наслаждается самим видом дорогого напитка. - Я прочла вашу рукопись. Стиль и слог безупречны, что же касается содержания...
Наида расставляет на столике угощение: нежное, душистое мясо ягнёнка, горячие ломти которого уложены на круглые лепёшки, как на тарелки, жареные грибы, паштет из мяса мелких, диких птиц, салат из латука с рубленым яйцом - немалая редкость для зимы. Тут же блюдечки с солёными маслинами, мелкими маринованными овощами, маринованным же виноградом. Варрон нервно покусывает губы, но хозяйка, словно позабыв о недосказанной фразе, радушно предлагает:
- Прошу вас, не отказывайтесь от скромного угощения, - взгляд служанки Цезаря отстранён и рассеян, - Так вот, - она словно вспоминает о неоконченной фразе, - что касается содержания, то я, не будучи уверена в своём праве судить, попросила благородного Эмилия Элиана ознакомиться с вашей рукописью...
- Ложь! От первого до последнего слова! - перебил жену Эмилий.
- Ложь, - согласилась Лаодика. - Чистая и неприкрытая ложь. Но даже это не самое худшее. Выводя мою родословную от царей бриттов, вы уравниваете меня со знатными римскими матронами, а этого вам делать, не следует. Госпожа Рима терпит моё присутствие только потому, что считает меня безродной служанкой. Любой намёк на возможность моего знатного происхождения, она сочтёт за вызов её могуществу. Как ни велико расположение Гая Юлия Цезаря ко мне, он никогда не женится на безродной ионийской рабыне, но царская дочь имеет надежду стать женой прицепса. Так рассуждает Цезония. За себя я не боюсь, а вот вам, как автору, следует более осмотрительно относиться к своей безопасности. Вам Цезония такого измышления не простит...
Кусок застрял у Варрона в горле: "О, Аполлон Дельфийский, будь добр и снисходителен! Как я мог упустить такое?!"
- ... Я понимаю ваше разочарование, господин, но, на вашем месте, я бы не спешила с публикацией рукописи, а ещё лучше, отказалась бы от неё совсем...
Впервые, слушая жену, Эмилий не испытывал ни малейшего желания вмешаться или перебить её. Писака получал то, что заслужил.
- ...Но, поскольку вы обратились за советом ко мне, я, чтя оказанное мне уважение и доверие, считаю необходимым оплатить ваш труд. Я покупаю у вас рукопись и предлагаю вам за неё пятьдесят тысяч сестерций.
Эмилия передёрнуло от досады, в то время как у Варрона, застрявший кусок, сам по себе проскользнул внутрь:
- Вы покупаете мою рукопись за пятьдесят тысяч?
- Если вы считаете, что этого недостаточно, то я удваиваю сумму, но не более.
- Удваиваете?! Сто тысяч за неудачную хронику?!
- Да. Сто тысяч за неудачную хронику и сто тысяч за удачную.
- За удачную? Но...
- Да, да, вы не ослышались. У вас прекрасный стиль. Лёгкая рука. Мне будет забавно прочесть о моих похождениях, забавно увидеть их чужими глазами, со стороны. Только ради Двенадцати, не пытайтесь угадать мои желания и вкусы. Пишите для потомков.
- Я... я согласен, деспойна.
- В таком случае, угощайтесь, беседуйте. Я отдохну и отсчитаю деньги.
Кроша зубами нежное мясо, Варрон потянулся за чашей, наполнил её вином: "О Сияющий Аполлон, о Грозный Зевс-Юпитер, о, Строжайшая Юнона-Гера, благодарю вас за заступничество и мудрый совет! Разве смел я мечтать о подобной удаче? Двести тысяч за неудачную хронику и ещё за ту, которую я напишу! Этого хватит, по меньшей мере, по меньшей мере... очень и очень на долго. Двадцать тысяч стоит то небольшое именьице, ещё двадцать тысяч можно потратить на дюжину рабов... Остаётся сто шестьдесят тысяч. Имение запущено, но... оставшегося хватит до конца жизни. А если новая хроника понравится... Сияющий Аполлон, от чьих стрел разлетаются мрак и мгла, счастлив и славен ты, надоумивший слабого смертного, обратиться за покровительством к низкой, всеми презираемой служанке..."
Осторожно, будто свиток мог укусить, Эмилий положил его на середину стола: - Деспойна могла бы найти лучшее применение своим деньгам.
- Вам нужны деньги? - быстро спросила его Лаодика. Досада юноши опять оказалась сильнее сдержанности:
- Да, мне нужны деньги. Двести тысяч.
Варрон бросил быстрый взгляд на женщину. Он ждал, что та спросит у мужа, зачем ему такие деньги, но ошибся. Вяло кивнув головой, Лаодика ответила:
- Хорошо.
Завистливая волна смыла радость от невероятной удачи. Сколько он, хронист, потрудился над листами разруганной хроники, сколько ему ещё предстоит потрудиться, а этому красавчику достаточно лишь сказать: "Мне нужны деньги" - и назвать сумму! О, Фортуна, как ты несправедлива к лучшим детям своим!
Мертвенное, ко всему привычное бесчувствие, в глубине которого, вяло шевелятся искалеченные остатки чувств. Уши, глаза, язык, действуют в полном согласии с обстоятельствами. Эмилий напрасно ищёт в её поступках проблески чувств. До ломоты в костях, его жене сейчас хочется видеть и ощущать ладонями красивое, крепкое тело мужчины или юноши. Ей совсем не нужны ласки этого тела. Достаточно скользить рукой, взглядом, наслаждаться гармоней линий, чувствовать щекой живое тепло и трепет. Пусть даже это трепет отвращения и бессильной злобы. Власть не может не развращать, и Лаодике сладостно сознавать всевластие всеми презираемой служанки над телами благородных сыновей не менее благородных отцов. Но храмовая выучка слишком сильна. Даже это чувство едва шевелится где-то там, на дне души. Даже мысль о том, что до конца обременительного замужества ей осталось меньше двух недель не трогает жрицу Кибелы-Реи. С привычным автоматизмом, разум отмечает аппетит Варрона. Похоже, зубам его давно приходилось делать так много работы. Благородный римлянин... Надо о нём позаботиться.
"Прошу простить меня, благородные римляне, я оставлю вас на краткое время" - извинилась Лаодика, вставая. С гостями она лишь переломила хлеб. К чему излишнее? Она сыта, а набивать утробу, чтобы тут же всё выблевать и жрать по новой - противно. Как глубоки, все-таки уроки детства. Как не могла она разорвать, имитируя гнев, ткань одеяния, так не могла и надругаться над пищей. Странные свойства, если учесть, что волю людей она ломала и тела позорила без малейшего колебания. Но, может быть, в этом случае вступал в силу закон войны: "или - ты, или - тебя"? Но даже на войне, даже самый опытный воитель не отказывается от помощи союзников...
Варрон, как восьмое чудо света рассматривал золото:
- Здесь двести тысяч? - спросил он робко.
- Здесь двести тысяч, - подтвердила Лаодика, - но сто из них я даю с условием.
- С условием?
- Да. Вторая рукопись так же, как и эта, должна быть передана мне лично в руки. Это необременительно?
- Это справедливо, деспойна.
- Я не хочу ограничивать вас во времени, но если по какой-либо причине рукопись нельзя будет передать мне в руки (своего будущего не знает никто), вы самолично снимите с неё две копии, и все свитки будут храниться у вас до вашей смерти. Ваши сыновья также будут хранить их, и только ваши внуки имеют право опубликовать хронику. Раз книга пишется для потомков, то и читать её должны потомки. А не наши с вами современники, пусть даже сейчас они лежат в колыбели. И третье, что вы собираетесь делать с деньгами? Нести через город, ночью, такие деньги опасно. Может быть, вас проводят германцы? Я заплачу им сама.
От такой помощи Варрон отказался. Лаодика не настаивала. Она проводила всадника до двери и тут же забыла о нём. Если хронист выполнит все условия - хорошо, нет, - плохо будет ему самому.
Подглава 16.2.
Когда она повернулась, Эмилий сидел в той же позе: деревянная спина, руки на подлокотниках кресла.
- "... младшая дочь Кинобелина и сестра Адмония, первая жрица..." - Лаодика прочла фразу наизусть, не разворачивая свитка. Цитата звучала, как откровенная издёвка. - Прекрасно придумано. Рим будет в восторге.
Эмилий упрямо молчал. Пусть служанка делает всё, что ей заблагорассудится.
- Эмилий Элиан, вы не могли бы помочь мне немного сократить текст?
Сын всадника невозмутим, лишь головой качнул, отвечая:
- Нет. Я недостаточно образован для столь важного и ответственного дела.
- Но разве вам не нужны деньги? - рукопись небрежно брошена на столик, а Лаодика удобно устраивается в кресле. Поза её естественна и изящна, как у отдыхающего зверя.
- Не ценой потери чести.
Взгляд служанки необыкновенен, ибо стоит самого едкого ответа, и Эмилий не может промолчать:
- Жрица с удовольствием слушала похвалы честности ионийцев, но это не мешает ей поддерживать самую, что ни на есть наглую ложь. Я не спорю, моя царица может делать всё, что ей заблагорассудится, но я в этом подлоге участвовать не буду.
Тонкая, как тело змеи, улыбка изгибает губы служанки Цезаря:
- Какой же это подлог, Эмилий Элиан? Не раз Геродот, сообщив некий факт, считал нужным добавить: "Но я в это не верю". Что мешает вам воспользоваться такой фразой?
- То, что я не могу выбирать между верой и неверием там, где вижу откровенную ложь.
- А что такое ложь, Эмилий Элиан? То, что не совпадает с истиной? Но что есть истина? Я скажу: на улице холодно, - такова истина. Но холодно кому? Северный варвар назовёт эту ночь тёплой и не солжёт. Так во всём. Ложь, - неотъемлемая часть Истины. Пусть в рукописи будет сказано: "Ходят слухи, что служанка Цезаря Лаодика, прозванная Тень, - одна из дочерей британского царя". В чём тут ложь? Такие слухи ходят, иначе Варрон не записал бы их. Добавьте к написанному: "Но я этому не верю", - и ваше имя ограждено от упрёков в недобросовестности.
- Варрон не знал, что эти слухи - ложь. Ему следовало написать: "Ходят ложные слухи...".
- Он писал то, что знал.
- Я тоже знаю. И вы,... деспойна, знаете. Твои софизмы слишком грубы, Тень.
- Забавное замечание, тем более что вы только что ссылались на вашу "недостаточную образованность". Но я не стану требовать от вас помощи. Писцы с улицы без затруднений выправят рукопись и пустят её по рукам. Стоить это будет не много.
- Варрона ты отговаривала от публикации.
- А его имени на хронике не будет. В наше время, безымянная писанина вызывает больше доверия, нежели солидные тексты, чей автор известен.
Призвав на помощь весь свой сарказм, Эмилий ответил:
- И так, храмовая служанка надумала объявить себя царской дочерью. Уж не собралась ли ты замуж за Божественного и Великолепного Гая Юлия Цезаря?
Показалось ему или нет, но на миг снисходительную усмешку Тени сменила брезгливая гримаса:
- К чему забираться столь высоко? Единственное, что я ищу, - сплетни и пересуды, а что способствует их рождению больше, нежели противоречивые сведения?
- И брак с кем бы то ни было, вас уже не привлекает? Неужели вы раздумали выходить за сына Мессалы?
Двоящаяся неопределённость ответа:
- Брак с дочерью царя не так оскорбителен для юноши из знатного рода, как брак с дочерью поселянина.
- А мой род, значит, для дочери поселянина недостаточно знатен?
- Вы сказали.
- Разумеется сказал и не только я. Все твои любовники и наложники, - сыновья патрициев.
Лаодика опять двусмысленно улыбнулась:
- О, вы абсолютно правы. В наложники сын всадника Эмилий Элиан не годится. Слишком горд и недостаточно труслив.
Эмилий расхохотался:
- Так вот оно что! Тень, приводящая в трепет весь Рим, - выбирает в любовники трусов!
- Не трусов, но тех, кого проще запугать. Вас бы я не выбрала.
- Дважды польщён. Но откровенность - за откровенность. Будь я на месте Авиолы, там, в храме, я бы сам убил тебя.
- Нет, господин. Вы бы даже не взглянули на ничтожную рабыню, но заметьте, теперь бы не Авиола, а вы выучились заплетать ремешки сандалий. Поверьте и не обольщайтесь: сломать можно любого, но обычно, в амурных делах, чрезмерные усилия оборачиваются ничтожной выгодой. Поэтому я избегаю излишне упрямых.
"...не взглянули на ничтожную рабыню..." - Тень не угрожает, более того, она благожелательна, но почему от её слов пробирает холодная дрожь? Как можно не заметить эти тёмные, отливающие на извивах металлическим блеском волосы? Эти глаза, пламя в которых расчётливо приглушают жёсткие ресницы? Эти губы, изгибающиеся в злой улыбке? Да и вся она, не есть ли сейчас - слиток беспощадной, умно направленной злобы? Как мог Авиола ослепнуть настолько, чтобы за смазливыми личиками и гладкими телами, не различить божественную мощь души и отнюдь не рабскую гордость этой женщины? Впрочем, к чему гадать. Авиола жизнью заплатил за свою незрячесть. Он мёртв со вчерашнего дня. Не может быть, чтобы знатных юношей привязывал к ней только страх. Марк пару дней назад сказал, что любовь Тени подобна схватке на остром оружии, пусть даже и по правилам. Опасный блеск металла всегда раскаляет кровь, даже если это металл твоего собственного клинка.
- Жрица самоуверенна и соблазнительна. Говорят, что высшие жрицы Кибелы отдаются даром, с одним условием: ищущий их любви, должен одним рывком разорвать одеяние женщины. Слабосильного ждёт мгновенная смерть.
- Я видела этих жриц, - подтвердила Лаодика. - Они действительно убивают слишком самонадеянных. Удар должен быть нанесён вот сюда, - палец служанки, почти коснулся его тела. Эмилий не отшатнулся. Уголок у основания шеи, над ключицей. На арене именно туда поражают умирающих или обречённых на смерть гладиаторов. Милосердная смерть. Сколько раз он видел это... Ложь, что к арене людей ведёт жажда крови. Нет, глядя на чужую смерть, люди учатся умирать с достоинством. Искусный актёр через игру соединяет зрителей с героями древности, но реальность сильнее самой красивой выдумки. Однажды он сказал, что за ночь с жрицей Кибелы согласен отдать жизнь. Он не лгал. Жаль, что она не коснулась. За одно касание он, кажется, готов был простить её всё... но она не коснулась.
Глубоко вздохнув, Эмилий облизнул вдруг пересохшие губы. Не страх, нет, победа над страхом, - вот наслаждение, не доступное слабым:
- Только видели? Мне кажется, что тебе самой случалось погружать кинжал в горло слишком самонадеянного любовника?
Едва заметное покачивание головы, слабая усмешка в уголках губ:
- Я всего-навсего "пять сов", обязанная ложиться с каждым.
- Скромная служанка Великой Матери? - губы Эмилия опять кривятся в саркастической усмешке: "Я не могу жить с ней на одной земле... Не могу. И это не ненависть. Пока я жив, эта женщина не будет принадлежать никому кроме меня. Ни Мессале, ни Цезарю, ни... самому Юпитеру. Только с огнём костра я смогу разделить её тело. Только с огнём и ни с чем другим...", - именно эту мысль он додумывал, дремля на большом ложе. "Мы убьём Цезаря, убьём старую стерву - Цезонию, убьём Тень... но я не допущу бесчестия для неё или её тела. Я заберу его и сожгу, как подобает, а пепел замурую в семейном склепе. И никто не скажет, что я бесчестно поступил со своей женой, кто бы она там ни была. Муж имеет право наказать жену, но ни один уважающий себя муж не станет свою жену бесчестить, и пример тому - гай Юлий Цезарь Великий, как говорят, прапрадед нынешнего выродка...
Подглава 16.3.
День спустя среди дневных посетителей она увидела Гая Саллюстия. Как и многие другие молодые римляне, ставшие её любовниками вопреки своему желанию, юноша избегал Лаодики. Такое поведение было в порядке вещей и, увидев юношу в приёмной, служанка Цезаря удивилась. Гай не был женат и, следовательно, не мог просить за жену, как просили её многие перед пирами Цезаря. По мере того, как уходили обнадёженные или отвергнутые просители, и пустела приёмная, Гай нервничал всё сильнее. Когда же в комнате остался кроме него только один проситель, он уже не имел сил даже спокойно стоять на месте. Заинтересованная происходящим, Лаодика начала разговор первая:
- Salve, Гай. Рада видеть тебя весёлым и здоровым Здоров ли твой отец? Здоровы ли братья и другие родственники?
- Хайрете о деспойна, - ответил юноша поспешно. - Слава Божественному Юлию, все здоровы, - он указал на последнего просителя. - Это мой родственник. Дальний. Его имя, как и моё Гай Саллюстий. У него пропал сын.
- Хайрете о деспойна, - поспешно вступил в беседу второй римлянин. Сходство между родственниками отсутствовало напрочь. "Настоящий плебей, - сразу решила Лаодика, одним взглядом охватывая отяжелевшее уже тело просителя, - темноволос, темноглаз, лет двадцати пяти - тридцать, из тех, кто сам зарабатывает свой хлеб и гордится этим, в мыслях и поступках скорее медлителен, чем скор, но цепок, как хороший охотничий пёс. Такому приятно помочь".
- ...украли его, деспойна, прямо на глазах у жены. Гай на дорогу выбежал, - носилки посмотреть, а его в носилки эти втащили и увезли. Среди белого дня, деспойна!
- Чьи носилки?
- Метия Помпузиана, деспойна. Так скороходы кричали: "Дорогу благородному Метию Помпузиану". Помоги, деспойна. Всё, что имею, - отдам!
"Да много ли ты имеешь", - мелькнула мысль. Мелькнула и пропала.
- Помоги, Тень, ты ведь никого не боишься, а Гай - дитя, семь лет всего...
- Опасно иметь в Риме красивое лицо, - равнодушно отозвалась Лаодика. - Он в доме Помпузиана?
- Не знаю, - вздохнул отец. - Меня выгнали.
- А где сам Помпузиан? Тоже не знаете?
- Нет
Выставив на столик песочный часы, Лаодика кивнула римлянам на кресла:
- Садитесь, - щёлкнула пальцами, - Наида!
- Domine, помоги, спаси сына! Клянусь Богами, я отдам всё, что имею! - римлянин распластался на полу, обнял ноги, сковывая движения. Лаодика наклонилась, заглянула ему в глаза:
- Я уже спасаю, но ты мешаешь мне.
Конечно, в кресло мужчина не сел, но замолчал и колени её выпустил. Теперь Лаодика смогла обратиться к Наиде. На столике грудой лежали несколько набитых золотом кошельков, - плата за обещанные Тенью услуги. Развязав один из них, Лаодика отсчитала в руку рабыни сперва десять золотых, потом ещё десять. Довольно. Серебро удобнее золота, но Наида найдет, как разменять деньги:
- Ступай и узнай немедленно, где находятся сейчас Метий Помпузиан, - сенатор и консуляр, а также, трибуны преторианских когорт Кассий Хорея и Корнелий Сабин. Время - вот, - она указала на песочные часы. - Уложишься в срок, - получишь столько же для себя. Делай.
Поспешность, с какой исчезла из комнаты при повороте часов рабыня, подействовала на римлян успокаивающе. Не спуская с Лаодики настороженного взгляда, её недавний любовник осторожно сел в кресло. Его родственник, - тоже. Лаодика собрала деньги, отнесла их в спальню, для чего ей дважды пришлось возвращаться. Освободив стол, она села, сосредоточив всё внимание на струйке песка в часах. Не выдержав молчания, юноша нарушил его:
- Если у моего родственника не хватит денег, я доплачу. Не заботься об этом, деспойна.
- Я не забочусь.
- Деспойна может быть великодушна...
- Я могу быть такой, какой хочу быть.
- Деспойна пригрозит Помпузиану? - быстро спросил "плебей".
- Не знаю. Буду знать, когда услышу, где он...
Наида вошла, когда песка в часах оставалось минуты на три:
- Сенатор в палатийском лупанаре, Хорея там же со стражей, а Сабин...
- Довольно, - перебила запыхавшуюся рабыню Лаодика. - Ты узнала всё, что нужно и в срок. Можешь взять деньги. Следуйте за мной, благородные римляне.
Догоняя служанку Цезаря, гай Саллюстий заметил то, на что никогда не обращал внимания прежде. Бывшая его любовница не семенила и не вихляла всем телом. Она шла легко и размашисто, почти по-мужски, пробираясь через уличную толпу с лёгкостью иглы, пронзающей редкую ткань. Юноша и мужчина едва поспевали за ней. Вот и двери Палатийского лупанара. У дверей, - преторианцы. Значит, Калигула тоже здесь.
- Где Хорея? - спросила Лаодика, заранее зная, что трибун не может быть внутри. Старый воин не любил попадаться на глаза тому, кого обязан был охранять.
Один лишь вид служанки Цезаря вызвал у Хореи гримасу брезгливость, которую он не пытался даже скрыть. Римский всадник презирал и ненавидел вчерашнюю рабыню, завладевшую безумием прицепса а заодно и Римом. Презирал за ничтожное положение, за неясное, полу варварское, неримское происхождение, ненавидел же за бесцеремонность, с какой женщина добивалась своего. Вот и теперь Тень заговорила с ним, как с равным:
- Salve, мне и моим спутникам нужен пароль.
- Цезарь всеблагой и Величайший запретил...
- Мне нужен пароль, Кассий Хорея, - ударение на имени превратило его в угрозу. Мудрец обещал, что Калигула погибнет от руки Кассия, но не сказал какого. Кассий Лонгин - казнён. Хорею спасала пока лишь слабая память прицепса на имена низших. Тень знала это. А, по словам Лепида, не только это.
- Мне нужен пароль, - в третий раз повторила Лаодика.
- "Приап*", - хмуро отозвался Хорея. "О, Пресветлый Аполлон. Будет ли когда-либо конец этим насмешкам и издёвательствам?" - Твоих спутников всё равно не пропустят, Тень.
Лучше бы он хранил свою злость при себе.
- Ты пойдёшь с нами и прикажешь пропустить.
Про палатийский лупанар Лаодика слышала немало, при случае, - грозила им, но внутри оказалась впервые. Мужчины, конечно, бывали здесь не раз, - доходы от сего заведения шли в личную казну Цезаря и непосещение его приравнивалось, чуть ли не к измене. Впрочем, уверенности прежние визиты римлянам не прибавляли. Слуга, подозрительно косясь на женщину, обратился к ним:
- Что желают благородные Квириты? Какие радости...
- Метия Помпузиана. - в пальцах женщины поблёскивал золотой, но взгляд не сулил ничего хорошего.
- Я не знаю...
- Проведёшь нас по всем кубикулам, - выбросив руку, Лаодика вцепилась в одежду слуги. Гай схватил его с другой стороны.
- Мы не уйдём отсюда, пока не найдём Метия Помпузиана, - женщина улыбается, но взгляд её от этого мягче не стал. - Мы не будем впутывать тебя в наши разногласия.
- Там, там... Божественный и Неповторимый, - залепетал слуга. Он уже знал, как легко обрывают жизнь подобного ему раба, гости же, по всем признакам настроены очень решительно. Услышав о Цезаре, юноша едва не разжал пальцы, но женщина сухо приказала:
- Прекрасно. Веди.
Дверей не было. Их заменяли шёлковые занавеси, и истерический плачь, слышен был издалека. "Это Гай! Гай!" - очнулся старший Салюстий, но, увидев перед дверным проёмом германца, замолк. Лаодика давно не удерживала слугу. Молодой Салюстий не дал бы ему ускользнуть. Ей очень не хотелось связываться с германцами, но и отступать было поздно. Пришлось прибегнуть к средству, в Риме ею ранее не использовавшемуся. "Привет, воин", - Тень стояла перед телохранителем и глядела ему в глаза. "Видишь? - она помахала рукой перед лицом мужчины, - У меня на пальце кольцо Цезаря. Он приказал впустить нас".
Никакого кольца на пальце у Лаодики не было, и быть не могло, но германец видел его, видел резной камень-печатку, и даже вспомнил о приказе (которого так же не было, как и кольца). Он отступил. Лаодика поспешно высвободила из рук римлянина одежду раба, шепнула: "Ступай прочь Скорее" - и без колебаний перешагнула порог. Раб отпрянул, скрываясь за колонну, и только тут заметил, что сжимает в руке скрупулу. Лаодика ничего не обещала зря. Оба римлянина прошли следом. Присутствие Тени обещало защиту и, даже прикажи им служанка остаться, они бы не отстали от неё.
Небольшая зала была превосходна. Освещаемые колеблющимся пламенем светильников, фигуры фавнов и нимф по стенам, казались живыми. Фрески украшали стены, пол - мозаика. Из-за сдвинутой поворотной плиты потолка сыпались розы. Вокруг накрытого стола располагались всего три ложа. Одно из них - пустое. Валерий Катул перебрался на ложе к Цезарю. Третий лежак занимал Метий Помпузиан. Быстрый обмен взглядами, и прицепс Рима обмяк, - Лаодика слишком часто дарила своему господину сон, чтобы ошибиться сейчас. Катул, как самый трезвый, и потому самый сообразительный из троих, поспешно съехал на пол, прячась под скатерть. Им не интересовались. Ребёнок плакал под тушей Помпузиана.
Не дожидаясь, когда её спутники избавятся от охватившей их в присутствии Божественного Юлия робости, Лаодика потребовала у сенатора: "Отдай ребёнка". На беду Помпузиана он был пьян, но не мертвецки.
У Лаодики впервые за немалое время вспыхнули щёки, - так грубо и оскорбительно прозвучал ответ благородного патриция. "Отпусти ребёнка" - повторила она. В ответ, - та же брань. "Да чтоб ты сдох, скотина безрогая! - от звонкой оплеухи тело консуляра задрожало наподобие свиного студня, - Чтоб тебя собаки жрали!" Вторая оплеуха оказалась сильнее первой. У Лаодики ладонь загудела от удара. Раскрыв на мгновение протрезвевшие глаза, сенатор вдруг испуганно пискнул: "Тень!". "Протрезвел?". "Тень! - захрипел сенатор, - Тень!".
Он схватился за грудь, едва не раздавив ребёнка своим весом. "Да чтоб ты сдох!" - Лаодика сильно ударила его в грудь, стремясь столкнуть с ложа. Хрипя и задыхаясь, консуляр свалился на пол. Лицо его, покрытое сеткой сосудов и с налитыми кровью глазами, было ужасно: "Тень!" Лаодике было не до него. Она пыталась оторвать от лежака, заходящегося от ужаса в визге, мальчика. Счастье, что отец пришёл в себя и поспешил ей на помощь. Увидев родителя, мальчик сразу повис у него на шее и замолчал.
- Пусть во всех землях славится имя Великой Матери. Это ваш сын?
- Да, деспойна, - римлянин прижал к себе истерзанного, трясущегося мелкой дрожью ребёнка.
- Так следите за ним, в следующий раз.
- Да, деспойна. Пусть хранят вас Братья - Близнецы. Я ваш должник, деспойна.
- Пустое, - перебила его Лаодика. - Несите мальчика домой, уложите спать и отдохните сами... - расширившийся взгляд захватил судорожно сжимающуюся руку патриция. Она наклонилась через ложе и тут же отпрянула. На лице всегда невозмутимой Тени Цезаря отразился страх. Шорох под столом заставил её отдёрнуть скатерть. В глазах Валерия Катула не было ничего, кроме животного ужаса. "Вылезай" - сухо приказала ему Лаодика.
Медленно и неохотно Валерий вылез, поднял ладони, прикрываясь от ожидаемого удара: "Госпожа, я ни в чём не виновен...". "Не виновен", - согласилась Лаодика. Не глядя на юношу, она обошла ложе и наклонилась над патрицием: "Кажется, моё пожелание "сдохнуть" оказалось слишком сильным. Краса и гордость Римского сената не устоял перед ним. Клянусь покровительством и благоволением ко мне Великой Матери, я не хотела убивать". Глубоко вздохнув, словно отдавая дань нечаянной жертве, она резко вскинула руку, защёлкала пальцами, призывая спрятавшихся слуг. Указав им на мягкое ещё тело Помпузиана, приказала: "Обмыть, одеть, доставить в его дом. Здесь навести порядок".
Смрад блевотины, обычный на богатом пиру, перебивал аромат раздавленных роз, крепкие винные запахи и пряное благоухание остывающих яств. Служанка подошла к господину, встряхнула его бесцеремонно, но тот лишь вяло замахал руками, бормоча, чтобы его оставили в покое. Движения Калигулы успокоили присутствующих. Катул подхватил со стола две чаши с вином и направился к Саллюстиям: "Salve, Гай, вы появились столь неожиданно, что я не узнал тебя".
- Благородные Саллюстии, - Лаодика покончила с распоряжениями и, наконец, смогла вспомнить о своих спутниках, - ваша просьба исполнена?
- Да, domina, - поспешно согласились мужчина и юноша.
- Других просьб у вас сейчас нет?
- Нет, domina.
- Так не пора ли вам вернуться к вашим делам?
- Да, domina, - ответил мужчина, а юноша поцеловал ей руку:
- Отныне я ваш слуга, деспойна
- Мне не нужны слуги, мне нужны друзья, - серьёзно ответила Лаодика, - и, ценя дружбу, я никогда не откажу другу в помощи. Гелиайне.
Гай Саллюстий запомнит и слова, и дела. Валерий иначе понял слова Лаодики:
- Если бы деспойна пожелала видеть друга во мне. Но Лепид рассорил со мной жрицу Кибелы ещё до того, как мы увидели друг друга.
- Ты пытался обмануть меня, - равнодушно напомнила Лаодика, следя за уходящими Саллюстиями. - Ты должен быть благодарен Марку за его вмешательство.
- А я его ненавижу? Лепид занял в тот вечер моё место подле вас, деспойна. Почему? Разве я хуже его? Чем я ему уступаю? Сложением тела? Красотой лица? Знатностью? Да, я ненавижу Лепида, но только потому, что желаю вас, деспойна.
- Ещё немного, и ты скажешь, что завидуешь моему мужу.
- Нет, деспойна, Эмилий Элиан достойный юноша, но я ему не завидую. Деспойна, - Валерий опустился на корточки, от чего стал похож на большого пса. Сходство подчёркивал искательный, просящий взгляд. - Божественный Отец Отечества дремлет, набираясь сил, а любовь так сладка...
Глоссарий:
Приап* (лат) - домашний бог, олицетворявший мужское начало. В разговоре послать к Приапу было равнозначно современному "послать на три буквы".
Не оглядываясь, сын патриция шёл прочь от дома разврата. Чтобы освободить мальчика, Тень убила насильника. Убила не ножом, не ядом, а парой пощёчин и словами. Случайно. Гай не жалел сенатора. Будь такая возможность, он и сам бы оборвал его жизнь, но случившееся вызывало протест.
-Тень не назначила цену...
Гай замедлил шаг. Его родственник не был богат. Принадлежность к знатной фамилии, конечно же, обеспечивало римлянину какую-то защиту, но не более. Только отчаяние заставило его совсем недавно валяться в ногах у патрона, вымаливая помощь. И уже почти чудом, простолюдину удалось настоять на том, чтобы младший сын Марка Саллюстия свёл его с самой Тенью Цезаря. Тень помогла, но помощь эту следовало оплатить.
- ...Деспойна берёт не меньше пятнадцати тысяч за услугу. Не могли бы вы, господин, попросить вашего отца ссудить мне эту сумму? Моё имущество будет залогом.
- Возвращайтесь домой, - перебил клиента юноша, - раз мой отец согласился отпустить меня на поклон к Тени, то в ссуде он вам не откажет, хотя, как мне показалось, Тени не нужны от вас ни деньги, ни то, что за деньги можно купить. Я не знаю, что она задумала.
Неизвестность смущала юношу. Обычно, Тень сразу называла цену, но сегодня его бывшая любовница нарушила своё же правило. Опять вспомнилась лёгкая, размашистая походка молодой женщины. Она не выказала в его присутствии никакого чувства, но ему ли не знать сколь скупа отпущенница Цезаря на проявление страсти.
- Жаль, что деспойна не сочла возможным проводить нас, - вздохнул плебей. Ему было нелегко поспевать за сыном патрона. Руки болезненно ныли, а мальчик никак не хотел идти сам. - Когда она рядом, - ничего не страшно.
- Кроме неё самой, - буркнул Гай, недовольный тем, что плебей выразил вслух его мысли.
- Она не страшная, - возразил мужчина, останавливаясь. - Ну, слезай, сынок, пройди пешком, хоть немного. Ну, хоть постой сам.
Оказавшись на земле, мальчик беззвучно обнял ноги отца.
- Она не такая, как все, но она не злая. И ещё... есть в ней что-то. Не похожа она на рабыню. Я человек неучёный, но чувствую: не женское у неё сердце. Трудно ей будет мужа найти.
- Она замужем, - поправил клиента Гай.
- Какое это замужество, - отмахнулся тот...
"...Мне не нужны слуги. Мне нужны друзья..." - так она сказала прощаясь. Друзья. Друг Тени... Она называет другом Лепида, называла так Вителия. Марк не спит с ней с ней очень и очень давно. Он друг, а не наложник. Все говорят, что к нему, к Гаю, Тень была неравнодушна... А если она захочет назвать его другом? "Когда она рядом, - ничего не страшно".
......................................
Два ложа стояли так близко, что Валерий, при желании, мог бы положить голову на грудь отпущенницы Цезаря. Он не обиделся на отказ. Во-первых, ответ Тени прозвучал предельно вежливо, а во-вторых, сын консуляра и сам не стремился к любовной близости с женщиной. Конечно, прими служанка его предложение, юноша сделал бы всё возможное, чтобы она осталась довольна им. Но женщина не хочет. Тем лучше. Уже сама возможность остаться наедине с грозной Тенью, - удача невероятная. На столе достаточно яств, из кратера с вином исходит хмельной аромат...
- ...Ваша власть, деспойна, поистине не имеет предела. Слово - убивающее! Что может быть грознее и неодолимее?!
- Повторяю, в смерти патриция виновен он сам. Невозможно слышать такую брань и остаться хладнокровной.
- Согласен с вами, жрица. Разумеется, вы только не смогли сдержать справедливый гнев, но гнев, убивающий без какого бы то ни было оружия, - разве не есть признак Божественной силы?
- Я встречала людей, владеющей большей силой.
- Не смею сомневаться, деспойна, мир - велик и чудеса мира - разнообразны, но для меня достаточно увиденного. Так сейчас, при мысли, что деспойна видит во мне врага, тело мое покрывается холодным потом. Вина же моя - ничтожна, а деньги я выплатил. Почему Лепид - друг жрицы? Почему она считает меня врагом? Разве я наговариваю на госпожу? Разве я поношу её прилюдно? Я ошибся только раз, но этот раз стал для меня роковым. А Марк Лепид? Почему деспойна именно его наградила именем друга? Только ли за дружбу? Если да, то, клянусь Близнецами, деспойна ошиблась в нём. Я, например, слышал, как Лепид клялся, будто деспойна не переживёт февральских календ*.
- Очень неумно.
- Очень, очень неумно, деспойна. Как только можно доверять столь лживому человеку. Но деспойна безмерно великодушна к одним и столь же безмерно сурова к другим...
Еды было слишком много. Уступая искушению, Лаодик потянулась к столу, отломила ногу у одной из перепёлок и принялась жевать душистое, пропитанное жирным соком мясо. Валерий подвинулся ещё ближе. Волосы и дыхание его щекотали кожу руки и плеча:
- ...Ну, почему деспойна желает быть слепой? Чем я хуже Лепида? Разве я не моложе? Разве лица моё не красивее, а тело не совершеннее? Разве ни одни учителя учили нас благородным наукам? Я такой же, как и он, деспойна.
- Стоит ли менять похожее на подобное?
- Нет, деспойна. Но разве я подобен Лепиду в изменах и вероломстве? Разве открывая жрице замыслы её врагов, не доказал я этим своей преданности, вопреки неверности Лепида? Или деспойна думает, что я способен наговаривать из зависти?!
- Ну что ты, нет, конечно...
Катул рассказывает то, что ей давно известно. Пусть говорит. Тени Цезаря это не повредит. Потом Цезарь проснулся, потом они были на пиру и Божественный отдал должное красоте знатных матрон, потом Богоравный и Богоподобный пожелал разделить ложе с самой Венерой, а потом Лаодика шла к себе. Комнатный раб преградил ей дорогу, поспешно сказал несколько слов. Тень кивнула, вручила вестнику два денария, - новость оказалась стоящей. За пустые сообщения Лаодика платила не больше сестерции.
"Наида!" "Я здесь, деспойна". На восковой табличке стилос процарапывает несколько слов. Вежливый приказ. Наида найдет, кому доверить записку. Служанка взяла письмо, выслушала распоряжение, вышла, вернулась: "Деспойна". "Говори". "Благородные римляне Марк Лепид и Гай Саллюстий просят принять их". "Приму. Обоих сразу. А сейчас помоги мне переодеться"
Марк недовольно покосился на спутника, давая взглядом понять, что присутствие свидетеля его не радует, но Тень так горячо приветствовала своего бывшего возлюбленного, что Лепид тут же пожалел о своей несдержанности.
- Salve, Гай.
- Salve, я пришёл поблагодарить тебя.
- Спасибо, Гай. Надеюсь, мальчик здоров?
- Кажется, здоров... Его отец благодарен тебе настолько, что готов поместить твоё изображение рядом с Ларами. Я же, в свою очередь... - В маленькой шкатулке лежали ожерелье и серьги из оправленного в золото горного хрусталя. Лаодика протянула руку, но не коснулась подношения, спросила:
- Твой родственник не богат как он смог купить это?
- Он мой родственник.
- Я не хочу разорять его. Я, конечно, оказала ему услугу, но за неё он скоро сможет отплатить мне другой услугой, не входя при этом в долги. От него я эту шкатулку не приму. Другое дело, если это подарок от всей фамилии.
- Ты права, Тень. Это подарок от всей нашей фамилии. Но мой родственник хочет знать, какую услугу ты потребуешь от него?
- Не знаю, Гай. Я ещё не решила. Помогая, я не думала о плате. Я только хотела помочь. Успокой его. Я знаю, кто и что может дать. Клянусь благосклонностью ко мне Великой Матери, моя цена будет приемлемой. И ему не надо будет ещё раз обращаться к чьему-либо милосердию, - добрый взгляд, лёгкая улыбка, прикосновение лёгких пальцев. Если бы ни присутствие в комнате Лепида, Гай решил бы, что его бывшая любовница не прочь восстановить оборванную связь. Сознавать это было почти приятно. - Передай, что, возможно, я от него вообще ничего не потребую наше будущее - в руках судьбы.
- В руках судьбы, - согласился Гай.
- Единственное, о чём я сейчас мечтаю, так это о том, чтобы ты, Гай, простил мне мою прежнюю жестокость. Но если эта цена для тебя непосильна...
Взгляд юноши заострился, от желания проникнуть в её чувства и мысли?
- Ты непоследовательна, Тень. Ты доказывала мне, что поступки твои всегда справедливы, а теперь просишь прощения за них.