Аннотация: Первая моя история. Самая удачливая. Давным давно она вышла в издательства "Крылов".Там же получила название.
Владычица Рима.
Пролог.
30-й год нашей эры
"Было" - как старая бумага шелестит песок, стекающий с гребней барханов. "Не было" - шепчет ветер, листая песчаные страницы. "Было", - и потянулась по песку строчка следов. "Не было", - ветер старательно затирает отметки на песчаной глади. "Было!" - и сдвинувшийся бархан обнажает отполированный песчаными вихрями костяк. Было или не было?
Величие, отвага, подлость. Что это? Давняя быль или мираж? Империя Александра, рассыпавшаяся от малейшего дуновения времени? Было? А расплавленное золото, щедро влитое парфянским рабом в глотку первого богача и диктатора Рима Марка Лициния Красса? А Рим и Парфия? Были ли они? Мнящий себя вечным Рим и Парфия, живущая от царства до царства, их противостояние в несколько веков? Открытые войны, тайные дипломатические сражения, головы, которыми дипломаты и полководцы платили за малейшую уступку врагу и цари, лишавшиеся за тоже трона? Было или не было? А маленькие государства? Полу варварские-полу эллинские царства - осколки непрочной империи Александра? Были ли они? Два великана, а между ними - кроха. Парфия - рядом. Ей достаточно если сосед-малютка просто не враждебен. Рим - далеко. Ему не нужны слабые союзники. Ему нужен плацдарм, на котором можно накопить силы, а потом - ударить...
Было ли это? Спросите у гор, у ветра и у чёрных песков, поглощающих само Время...
Глава 1 Гадалка из Терновой рощи.
Маленькие, пёстро раскрашенные бараньи косточки, ранее так прихотливо разбросанные по огромной, добела выскобленной бычьей шкуре, теперь сжались в плотное кольцо вокруг таких же косточек, отмеченных посередине чёрной полоской. Негромко потрескивают поленья в жаровне, совсем не нужной в такую жару, негромко бормочет кожа бубна под пальцами женщины, скрытой тонким и плотным покрывалом, тихо переговариваются мужчины. Их трое. Самый старший - высок и широкоплеч. Чёрную бороду и чёрные волосы его, как серебро чёрный камень, пронизывает седина. Благородная седина. Второй - почти ровесник ему. Он невысок, крепок, лицо его - прямо-таки разбойничье: до самых бровей заросшее густой, неровной бородой. Нос перебит. Глубокий шрам рассекает бровь и переносицу, чудом миную глаз. Третий - самый молодой, почти юноша. Он среднего роста, среднего сложения. Заострённые черты придают его красивому лицу выражение этакого милого лисьего лукавства, особенно заметного и приятного, когда он улыбается. Он самый беспокойный среди сидящих - постоянно вздрагивает, то подаётся вперёд, наклоняясь к самой шкуре, то откидывается назад и поворачивается к говорящему или к тому, к кому обращается сам, но голос его так же тих и за косточками он следит столь же внимательно. Время от времени, порывисто откинув ковёр, прикрывающий дверной проём, в шатёр входит гонец. Он кладёт на шкуру пёструю косточку, негромко сообщает сидящим принесённую весть и, получив взамен другой альчик и другой приказ, исчезает за ковром. Тогда женщина неспешно высвобождает из складок одежды кисть руки, передвигает на шкуре одну или несколько косточек...
Совсем рядом, всего лишь на расстоянии двух полётов стрелы, в долине неширокой реки сходятся и расходятся подвижные отряды их армии с когортами железнотелых пришельцев. Бой начат ещё до рассвета, но только недавно был нанесён решающий удар. Был ли он достаточно сокрушительным? Да, римские когорты смешались, но они ещё способны повернуть исход сражения в свою пользу. Очередной гонец влетает в шатёр и срывающимся голосом шепчет то, что так давно жаждут услышать все четверо: "Они бегут!" Победа? Женщина высвободила из-под покрывала сухую, гибкую руку с бисерным браслетом на запястье, сдвинула несколько косточек, спросила: "К перевалу?".
- Да!
- Пусть бегут.
- Уйдут же! - с придыханием зашептал, почти застонал черноволосый.
- Вот тут - короткий проход, - овальный ноготь цвета розового перламутра твёрдо обвёл полоску на бычьей коже. - Отряд Лииса обгонит и встретит их здесь. Место удобное.
- А вслед пошлём часть конницы и зажмём их, как орех в тисках! - ноготь черноволосого отчеркнул место, где будут остановлены римляне. - Отсюда им больше некуда будет бежать. Разве что по этой осыпи...
- А конница тогда обойдёт здесь! Крюк невелик и дорога отличная, римлянам же придётся бежать в гору...
- И по камням! - закончил и подтвердил речь юноши "разбойник". - Лучшей ловушки не придумаешь. Главное - гнать римлян так, чтобы они духу перевести не успевали, не говоря уж о том, чтобы сомкнуть строй.
Чернобородый хлопнул в ладоши, подзывая гонца, передал ему косточку, велел громко:
- К Браазу.
- К Лиису поеду я, - молодой поднялся. - Выиграть бой и не нанести ни одного удара - не по мне.
"Разбойник" весело осклабился своим мыслям: "Давай, давай, разомнись, а я в долине пошурую: оружие, доспехи..." Поднялась женщина:
- Пусть каждый поступит так, как подсказывают ему сердце и разум, но я устала и хочу отдохнуть. Вечером будет не до отдыха.
За ней поднялись остальные. Черноволосый заговорил:
- Боги создали женщину слабее мужчины и негоже мужам забывать это. Госпожа не знала сна прошлой ночью и не диво, что усталость сковывает её. Нам же осталось славно окончить то, что было славно начато.
Женщина наклонила голову:
- Благодарю тебя за учтивость, мудрый Урл. Истину сказал ты: дело ещё не закончено и вам с Зефаром и Авесом кончать его. Если же Авес ищет битвы - пусть поторопится. Мгновения текут быстро и не знают обратного пути.
Не задерживаясь более, воины покинули шатёр. Женщина проводила их до выхода, поправила ковёр, глубоко вздохнув, сняла покрывало, и начала собирать рассыпавшиеся по полу кости. На вид ей было лет тридцать - тридцать пять, не больше. И хотя за глаза многие называли её "старухой" - старухой она не была.
Приятное, почти красивое лицо её обрамляли густые и светлые волосы, жёсткие ресницы окружали синие глаза, зубы могли поспорить своей белизной со слоновой костью, а губы, хотя и не алели подобно розовому кораллу, формой своей не уступали устам юных дев, изображаемых художниками на картинах.
Пышные одежды целомудренно скрывали линии тела, но и не слишком опытный глаз сразу определил бы, что таким густым волосам, блестящим глазам, гладкой коже лица не может сопутствовать морщинистая и дряблая плоть. Единственное, на чём оставило след время - были слишком пронзительный взгляд и слишком строгое лицо - не свойственные горячей и дерзкой молодости.
Собрав с ковра кости, женщина посмотрела на шкуру, отвернулась, подошла к задней стенке шатра. По пути ей пришлось обойти узкое деревянное ложе...
Заметим, что стиль мебели в шатре определялся словом "сборный". Так, тоже ложе, изящное само по себе, видом своим никак не подходило к двум широким и низким деревянным креслам, сколь простым, столь и удобным, но совершенно не соответствующим стоящему между ними столику из дорогого тёмного дерева, инкрустированного бронзой и черепахой. Обстановку дополняли семь абсолютно несхожих светильников и старый медный треножник, служащий основанием для жаровни. Единственное, что как-то скрашивало этот разнобой - ковры, драпирующие войлочные стены, подволок и пол шатра: плотные, ворсистые, многоцветные, царственно - роскошные.
...Откинув ковёр, прикрывающий проход в смежный шатёр поменьше, женщина позвала: "Лиина!" Из-за ковра выглянула хорошенькая светлоглазая и светловолосая девочка лет двенадцати - тринадцати. Она быстро оглядела шатёр и, никого кроме матери не увидев, в один прыжок оказалась в его центре у жаровни, быстро обошла шкуру, спросила:
- Бой закончен? Мы опять победили? - юный, чистый голос её звенел, как серебро.
- Не вертись так быстро. Ну, что ты за егоза, - мягко пожурила женщина дочь.
- Точь-в-точь, как ты в молодости, - весело блестя глазами, отозвалась девочка.
- Неужели я такая старая? - женщина сокрушённо покачала головой. Девочка с ногами забралась на резное ложе, спросила с деланной серьёзностью:
- Мам, так мы сегодня победили?
- Сама посмотри, - женщина вручила ей бубен и мешочек с костями. - Я шкуру не трогала.
- У-у-у! - заныла девочка.
- Не у-у-у, а смотри. Умру я - с какого ремесла жить будешь?
- За Авеса замуж выйду. Муж прокормит.
- И давно это ты замуж собралась? - с убийственным ехидством переспросила женщина дочь и приказала, - смотри на кости!
С недовольной гримасой девочка отсчитала в бубен сколько-то там альчиков, потрясла над жаровней, внимательно следя за всеми костями сразу и за каждой из них в отдельности, покосилась на мать и быстро высыпала всё на пол:
- Чёрное - смерть, белое - раны, красное - победа, то есть наоборот. Удача улыбается нам, враг изранен и отступает. Разве не так?
- Балаболка, кто так гадает?!
Девочка опять сложила альчики в бубен, потрясла его над огнём, чуть смещая косточки...
. . .
Римляне не сразу поняли, что владычество их, только -только начавшееся, кончается. Первые приметы были неясны и малозаметны. Конечно, неприятно, когда селяне, возмущённые грабежом (римляне называли его "сбором контрибуции"), вырезали небольшой отряд легионеров и скрылись в горах, начав свою войну. Но такое случалось и в других странах. Для усмирения взбунтовавшихся варваров были посланы две когорты, но они исчезли, словно в воду канули, а покорённой стране поползли слухи: будто бы до Старых Богов, забытых людьми ради Богов Эллинских, дошла весть о людском горе, и они послали к людям вестницу своей воли - сестру свою. Она мудростью своей объединила восставших и направляет их руку. Ходили и другие слухи. В них таинственная женщина была то удачливой гадалкой без роду, без племени, то царской женой, бежавшей в чужую страну после предательского убийства её мужа, родным братом царя. Не менее противоречивы были слухи о её внешности. Одни называли её старухой, другие утверждали, что она красивая, немолодая женщина, а третьи говорили, что она - юная дева, почти девчонка. Говорили многое. Конечно шёпотом, с оглядкой, но тот, кто хотел слышать - слышал за тихим шёпотом начало великого дела. Из домов исчезали юноши и мужчины. Женщины с воем клялись, что их увели римляне, даже если поблизости не появлялось ни одного легионера.
Десять тысяч воинов послал Гай Лициний Октавиан против варваров, но те, по свойственной варварам трусости, боя не приняли, рассыпались по горным тропам, скрылись в непролазных чащах, предпочитая нападать на разведчиков. Тогда Гай Помпоний, легат и старый опытный воин, руководивший этими десятью тысячами, отдал приказ: "Никого не щадить".
Старики, женщины, дети - все, кто был уверен в своей невиновности перед пришельцами и потому не пожелал бросить свой дом, своё поле или просто не имели сил, чтобы сдвинуться с места - все они и стали жертвами дальновидного приказа. Огнём и кровью отмечался теперь путь легионеров по взбунтовавшейся земле и на пятую ночь, пролитая кровь дала достойные всходы. Порезав часовых, варвары бесшумно напали на спящий лагерь, и только случай - рухнула плохо закреплённая палатка, помешал им нанести больший урон. Поняв, что обнаружены, нападающие бежали, бросив двоих своих мертвецов, взамен более чем сотни умерщвленных ими римлян. Чтобы такого более не повторялось, Помпоний распорядился на следующую ночь удвоить караулы. Эта ночь прошла спокойно, но на рассвете лагерь засыпали огненные стрелы. Поднятые по тревоге римляне быстро отразили первое нападение и решительно напали на окружившие лагерь полчища варваров, но правильного боя не вышло. Конные варвары молниеносно бросались вперёд, вклиниваясь в любую брешь, но тут же и отходили, стоило лишь римлянам плотно сомкнуть свои ряды. Но горе вырвавшимся вперёд! Обернувшись, варвары мгновенно сминали наиболее горячих преследователей и опять удирали. Атаковали они со всех сторон небольшими, подвижными отрядами, чем напоминали свору собак, окруживших крупного и сильного зверя. Обычная тактика "диких" народов, отличавшаяся разве что необыкновенной слаженностью действий нападающих. Безо всякой, казалось бы, причины, отрядики эти враз отхлынули от щетинящихся копьями правильных рядов легионеров и, слившись в мощный клин, ринулись на правый фланг римлян. Пользуясь тем, что слева его войско прикрывают неудобные для конницы заросли камыша, Помпоний перевёл часть воинов на опасный участок. До столкновения оставались считанные минуты, когда, ломая камыш, пехота варваров обрушилась на ослабленный фланг римлян, сминая его, как те заросли, что в течение столь длительного времени служили ей укрытием. Взявшие хороший разгон конники врезались в дрогнувшие ряды пришельцев, доводя развал до хаоса. Легионеры гибли, а конница римлян, более приспособленная к преследованию бегущего противника, ничем не могла помочь им. Желая спасти от разгрома хотя бы её, Помпоний отдал приказ об отступлении к перевалу...
К вечеру от полутора тысяч конников, прорвавшихся через перевал, осталось не боле сотни, да и они были обречены. Авес с весёлым любопытством разглядывал сбившихся в кучку и ощетинившихся короткими мечами легионеров. Лиис остановил своего коня рядом с ним: "Сходиться не будем. Пустим лучников вперёд".
Но прежде чем пропела первая тетива, из толпы, раздвигая соплеменников, вышел римлянин. Острые глаза его бегло оглядели вражеских воинов, на короткое время зацепились за двух, выделяющихся среди пехотинцев, конников. В хмельной от столь блистательной победы голове Авеса, мелькнула шальная мысль, что этот молодой и, судя по доспехам, знатный римлянин, очень смазлив и что в женской опочивальне ему, конечно же, не доводилось терпеть столь сокрушительных поражений. Авес широко улыбнулся своей мысли. Римлянин поймал эту улыбку и, приняв её за поощрительную, медленно разжал пальцы, выронив меч. Покосившись на Лииса, Авес приказал ближайшему пехотинцу: "Обыщи". Тот убрал меч, закинул щит за спину. Подошёл и сдёрнул с римлянина шлем. Римлянин расстегнул и бросил пояс, стряхнул наземь пышно отделанный панцирь. Сорвал и кинул в общую кучу поручни и поножи. Стоя над доспехами, он подумал, что похож сейчас на перелинявшего рака. Позади него раздалось звяканье. Легионеры бросали оружие.
На обратном пути Авес должен был выслушивать ворчание Брааза: "Зачем пленных брал? Кому они нужны? Только руки связывают. До лагеря - далеко, а это волчицыно отродье едва ноги передвигает..." Лиис молчал, но и он был недоволен неожиданной добротой молодого полководца. Авес Брааза не слушал и к Лиису не приглядывался, будучи весь во власти некой, вдруг возникшей мысли, сколь шальной, столь и крамольной. Когда путь отряда пересёкся с крутой тропой, ведущей к верхнему лагерю, он заговорил:
-Лиис, дай мне несколько человек и я сам разберусь с пленными.
-Ты что? Хочешь их... того? - Брааз чиркнул себя ребром ладони по горлу. - Так я и говорю: зачем ты их сюда вообще волок?
-Не всех. Несколько пленных нужны в верхнем лагере.
-Так бы и сказал сразу. Сколько тебе оставить?
-Десять или пятнадцать... Я сам их отберу.
-Факелы сюда! - приказал Лиис.
Авес шёл вдоль выстроенных в шеренгу римлян. Следовавший за ним воин нёс факел. В быстро надвигающейся темноте лица пленникам казались белыми гипсовыми масками. Двое воинов отводили в сторону тех, на кого указывал их начальник, и ещё пятеро резали не удостоенных внимания. Тёплая кровь, пенясь, стекала на ещё не остывшие камни, тёплые тела тут же сталкивались с невысокого каменистого откоса. Когда резня была закончена, Авес пересчитал оставшихся - их оказалось четырнадцать. Второй отбор он провёл под водопадом. Здесь факелы не понадобились. Их заменила луна. Пленникам было приказано раздеться, искупаться самим, выстирать одежду. Потом Авес с пятью воинами тщательно осмотрел каждого из них, ощупывая мышцы, проверяя зубы, выискивая не замеченные ранее пороки. Под конец, после некоторого размышления, он забраковал ещё шестерых. Обоснованием последнего убийства стала фраза: "Женщины нам не нужны". И тут один из пленников не выдержал, бросился на Авеса, понося его последними словами. Двое ближайших к нему римлян схватили беднягу, стараясь удержать, заткнули рот. Спасло его то, что ни Авес, ни воины его сопровождающие, не понимали даже латинской брани. Не утруждая себя раздумьем, Авес потребовал перевода:
-Что он так складно говорит?
Римлянин, к которому он обратился, тот самый, что первым бросил меч, поперхнулся. Ответил сквозь сжатые, чтобы не стучали, зубы:
-Он... стихи читает, - ничего умнее юноша просто не успел придумать, но Авеса его ответ озадачил:
-Стихи?
-Да... Он поэт...
-Поэт?
-Да.
-Помешанный что ли? - спросил один из воинов.
-Да... то есть... нет...
-Да или нет?
-Поэты... они такие... не как все...
-Прикончить его надо, - буркнул всё тот же воин.
-Нет! - Авес окинул взглядом одинаково удивлённых воинов и пленников, заорал на римлян, - Чего топчитесь на месте, волчицыно отродье?! Шагайте быстрее! До утра что ли с вами возиться здесь!
Толкаясь, пленники бросились в казаном направлении. Двое волокли товарища. Он уже не ругался. Только всхлипывал тихонько сквозь зубы. Неожиданно бег прервался, раздались крики, ругань. Авес бросился вперёд, расталкивая римлян:
-Кого ворон... Урл?!
-Авес? Кто это с тобой?
-Лидиец, Безухий, Волслав, Лолий, Висоцел и восемь пленников. А с тобой?
-Стафанион, Линий и старикашка, называющий себя Помпонием Гаем Луцием. Госпоже, да и нам будет небезынтересно побеседовать с ним завтра. А тебе, зачем эти?
Пленник, понимающий речь победителей, осторожно приблизился к ним, вслушиваясь в разговор. Авес заметил его манёвр и, отведя Урла от воинов поближе к пленникам, сказал товарищу почти на ухо, но достаточно внятно: "Я думаю, нашей старухе будет небезынтересно побеседовать и с ними. Один из них - поэт, а она любит развлечься стишками, да и другие не противны ни лицом, ни телом...". Даже в чёрной тени скалы был заметен жёсткий оскал зубов Урла: "Ты кому-нибудь говорил о том, что придумал?". Авес улыбнулся. Лицо его напоминало счастливую мордочку лисы, запустившей зубки в мышь: "Конечно, нет. Зачем и кому нужны сплетни?".
-А если госпоже не понравится такой подарок?
-Понравится. Римляне хотят жить. Старуха будет довольна ими.
Пленник скрипнул зубами. Авес обернулся на звук. Под его ласковым взглядом юноша сжался и попятился. Урл не обратил на это внимания. Он обдумывал услышанное:
-Госпожа целомудренна. Она всем отказывает...
С той же милой улыбкой Авес ответил:
-Она благоразумна и не хочет нарушать наши обычаи, но никакое благоразумие не помешает ей теперь.
-А что с ними будет потом?
-Не знаю, но заставить их замолчать - труда не составит. Да и велика ли беда? Женщина не может без мужчины. Госпожа - чужеземка, они - чужеземцы, мы же - промолчим. Такую услугу без благодарности не оставляют...
-Это так. Она - женщина... Сколько с тобой римлян?
-Восемь. Старухе будет из чего выбрать.
-Ну, Авес, какая же она старуха? Она молода и собой хороша. Порой, мне кажется, что слишком молода и слишком хороша.
Авес пренебрежительно хмыкнул:
-Да уж, юная дева.
-Авес, я вот что думаю: пусть мой старичок будет девятым. Девять - число совершенное.
-Он не слишком стар?
-Нет. Я просто дразню его старикашкой. И не забывай - женщины, порой, имеют странный вкус. А умных вообще не понять. Им седобородые слаще сосунков.
-Попробуем, - не стал спорить Авес. Взглядом он отыскал прислушивавшегося пленника, поманил его пальцем, - Ты всё слышал?
-Да
-И всё понял и запомнил?
-Да.
-Господин! - высокомерно поправил пленника Авес.
-Да, господин.
-Так запомни ещё вот что: тот, кто не сумеет ублажить женщину и тот, кого она выгонит из шатра - будет ублажать мужчин, а потом я сам привяжу его на солнцепёке, изуродую и оставлю подыхать. А теперь иди и перескажи всё, что слышал, остальным. Иди!
Пятясь, римлянин отступил. Урл громко окликнул своих воинов
-Стафанион, Лолий, старика сюда!
Римлянин, которого Авесу назвали поэтом, спросил:
-Валерий, что они сделают с нами?
-Подарят.
-Не убьют?
-Потом - убьют.
-Как же так?!
Валерий повернул к товарищу перекошенное лицо, но ответить не успел. Авес приказал: "Бегом".
. . .
Верхний лагерь был невелик и состоял из пяти шатров. Пока Авес устраивал своих воинов, пока те готовились к ночлегу, Урл ещё раз, уже на латыни, повторил пленникам то, что они должны будут делать и что их ждёт, если они не приложат все старания для услаждения госпожи. Потом, видя, что пленные едва держатся на ногах, приказал принести им чистого вина и хлеба с сыром, а, когда они подкрепились, указал на двойной шатёр, велел: "Идите".
Шатёр оказался пуст. Римляне некоторое время топтались у входа, не решаясь пройти вглубь. Слабый огонёк масляного светильника еле-еле освещал внутренность шатра, поэтому пленники не сразу поняли, откуда раздался голос: "Кто там?". Из полутьмы расплывчатой тенью выделилась невысокая фигурка в широком и длинном женском одеянии. Длинная, свободно подпоясанная туника и длинное покрывало лишали её возраста. В одной руке она сжимала папирусный свиток, другой - отчаянно тёрла слипающиеся глаза. Голос её звучал невнятно и сонно: "Что вам надо?" Не дожидаясь ответа, она, встав на цыпочки, подтянула фитиль в горящем светильнике, от лучинки зажгла ещё два (только теперь римляне увидели, что перед ними - девчонка), спросила, обегая их лица проницательным и непроницаемым взглядом: "Кто вы?". Глаза её остановились на самом старшем. Ответа она ждала от него. Старик поклонился, ответил:
-Помпоний Гай Луций, госпожа.
-Ты римлянин?
-Да.
Зябко поёжившись, девочка подошла к ложу, забралась на него с ногами, укуталась в покрывало, поправила выбившуюся прядь и, подперев щёку ладонью, велела на латыни:
-Подойди.
Помпоний сделал несколько неуверенных шагов.
-Ближе.
-Госпожа,..
девочка приподняла голову. Бесстрастные, серые глаза упёрлись в лицо легата.
-Госпожа, будь милостива к побеждённым...
Девочка шевельнулась, желая что-то сказать, но промолчала, и Помпоний продолжил: "Сегодня госпожа упивается победой. Великой победой, а я, старый воин, стою перед ней опозоренный и бессильный. Но, госпожа, будь милостива и будь великодушна. Удовольствуйся тем, что уже имеешь. Молю тебя, не подвергай нас последнему поруганию. В память о предках твоих, об отце, о деде, не покрывай мои седины ещё и этим позором! Отпусти нас, ибо милосердие - лучшее украшение дев и жён...". Он, наверно, долго ещё говорил бы, но девушка перебила его: "Я никогда не видела и не знала ни своего отца, ни своего деда, но будь по твоему: ступай". Узкая ладонь указала на приоткрытую дверь. Побледнев, римлянин опустился на колени, простонал сквозь зубы: "Госпожа!". Движение ладони остановило его мольбу. Девочка повторила: "Ступай, - и добавила. - Если хочешь". Не обращая более на него внимания, она повторно и не торопясь, оглядела пленников, остановилась взглядом на Валерии, некоторое время сосредоточенно всматривалась в него, будто пытаясь, что-то вспомнить, сделала знак рукой: "подойди". Пленник приложил ладонь к груди, та же безмолвно спрашивая: не ошибся ли он? Девочка кивнула, подтверждая: да, она зовёт его. Шаг, ещё шаг... Пытливый взгляд ловит каждый жест госпожи. Вот он уже в полушаге от ложа. Опять движение руки. Пальцы указывают на ковёр. Не выразив ни удивления, ни досады, юноша покорно опустился на колени. Внимательно, почти пристально рассмотрев его лицо, девочка чуть кивнула, словно соглашаясь с чем-то, спросила:
-Как твоё имя?
-Валерий Цириний Гальба.
-Знатное имя.
-Да,.. госпожа, - бесстрастно согласился юноша.
-Расскажи мне, Валерий Цириний Гальба, кто ты, откуда родом и что привело тебя в этот шатёр?
Помедлив какое-то мгновение, пленник заговорил, заглядывая в глаза своей госпоже:
-Родился я в консульство Марка Валерия Мессалы и Гнея Летула, в девятый день до январских календ в усадьбе близь Гаррация. Мой отец - Сервий Гальба, консуляр и один из красноречивейших ораторов Рима, мать - Мумия Ахаика, внучка Катулла, впрочем, известная в Риме лишь достойным поведением. Матери я не помню потому, что потерял её рано, но, лишив меня одной матери, судьба послала мне вторую, так как, назвав мачехой Ливию Оцелину, вторую жену моего отца, я бы проявил ничем не оправданную неблагодарность. Даже теперь, стоя перед лицом судьбы, принявшей ваш облик, госпожа, я не могу определить, кто из них больше сделал для меня: то ли, что даровала мне жизнь или та, что даровала разум. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, отец надел на меня белую тогу и предложил на выбор две карьеры: гражданскую и военную. Я выбрал войну. Я не был ни глуп, ни ленив. Влияние отца и его богатство тоже значили немало, и к тому времени, когда Отец римского народа и его Император разгневался на царя Эвхинора и послал свои легионы в землю Камней, я командовал конной турмой и имел надежду на должность легата.
Неделю назад моя турма была передана во временное подчинение Помпонию Гаю Луцию, легату первого легиона. Целую неделю мы искали боя с воинами госпожи и сегодня на рассвете нашли его. Сражение было долгим и тяжёлым, но после полудня Боги отвернулись от нас, и весы судьбы склонились на сторону тех, кто жил на этой земле всегда. Видя неизбежность гибели, и желая спасти остатки своей турмы, я попытался увести её...
-Ты бежал с поля боя? - перебила его девочка. Ни единый мускул не дрогнул на лице пленника. Всё тем же ровным голосом он ответил:
-Я выполнял приказ.
-Приказ? Чей?
-Помпония Гая Луция. Единственного из людей, имевшего право приказывать мне тогда.
Покосившись на Помпония, девочка кивнула:
-Хорошо, значит, ты отступил, а не бежал. Продолжай.
-Отражая удары бесчисленных отрядов...
Девочка опять перебила его, спросила: "Бесчисленных?". В глазах её пряталась усмешка, и пленник ответил, стараясь сохранить достоинство: "Госпоже смешно слышать мои слова. Она лучше чем кто бы то ни было знает, сколько её воинов участвовали в битве и во сколько отрядов они были обьеденены. Мне же тогда показалось, что отрядов у госпожи бесчисленное множество. Храбрость же умножало число воинов в отрядах - стократно.". Усмехнувшись, девочка разрешила: "Продолжай". "Теряя людей, мы прорвались через перевал. По нашим следам шла конница. Спеша оторваться от неё, мы не заметили засады. Целая туча стрел обрушилась на наши ряды. Мы даже не успели перестроиться, а нас уже смяли, ударив с двух сторон. Резня была знатная. Не думаю, что за десять наших голов воины госпожи платили хотя бы одной. Подо мной убили коня, и я бросился бежать вверх по склону. Да, госпожа, теперь я бежал с поля боя, если эту резню можно назвать боем. Рядом со мной бежали и другие. Вслед нам летели копья, стрелы, а когда мы достигли вершины, то поняли, что спасались зря. Покончив с бывшими внизу, конница обходила гору и, спускаясь, мы бы попали под её мечи и копья, а сзади не спеша шла пехота... Тогда я вышел и первым бросил меч. Я видел лица воинов госпожи. Они светились радостью победы и я подумал, что, радуясь победе, воины будут милостивы к побеждённым. Мне, как и моим товарищам не хватило мужества умереть в бою и за это мы жестоко поплатились. Из более чем сотни оставили восьмерых. Остальных перебили. А здесь, в лагере, знатный воин объявил нам, что все мы будем отданы госпоже с тем, чтобы, выбрав из нас тех, кто покажутся госпоже приятнее остальных, она провела бы эту ночь в страстной неге наслаждения. Тот же, кого госпожа выгонит этой ночью из своей палатки, будет подвергнут поруганию, а потом предан мучительной казни".
Конец истории девочка слушала уже без усмешки. Время от времени она отрывала взгляд от лица рассказчика, пробегала глазами по пленникам у входа, по лежащему на ковре полководцу - тот лежал так же, как упал. Даже шевельнуться не смел. Жестокая схватка, поражение, резня, плен и вот теперь чья-то глупая шутка, которая для них шуткой не была. Слишком много для одного дня.
Знак ладонью: "подойди" и ближайший из пленников повторяет жест Валерия, прижимая руку к груди: "меня?". Кивок в ответ. Большой палец и взгляд госпожи указывают сперва на широкое, низкое кресло в стороне, потом раскрытая ладонь и взгляд устремляются на Помпония. Пленник понял. Он поспешно подал старику кресло, помог подняться и сесть в него. Благодарная улыбка юной госпожи стала ему наградой за догадливость.
-Итак, ты сказал всё?
-Да, - Валерий, как и все в шатре, не упустил ни единого жеста из этой короткой пантомимы и сделал логичный вывод: госпожа желает быть милостива к ним.
-И ничего не хочешь добавить?
Юноша искательно улыбнулся:
-Госпожа, дозволь просить...
-О милости?
Робкая улыбка погасла. Валерий с трудом удержал на лице бесстрастное выражение. Каким - то, чуть ли не двенадцатым чувством, он определил, что ему просить не следовало. В горле пересохло:
-Да.
Лиина чуть прикусила краешек губы, улыбнулась, скорее инстинктивно, нежели сознательно отметив, что улыбка, в которой торопливо растянул губы пленник, не коснулась его встревоженных глаз, сказала высокомерно:
-Ты очень красив, Валерий Цириний Гальба.
Пальцы властно тронули его щёку. Глядя поверх её руки в глаза госпоже, юноша прижал к губам краешек широкого рукава. Как она отнесётся к такому выражению покорности? Не рассердилась. Улыбнулась. Правда, едва-едва и почти презрительно, но всё-таки...
-И ещё мне кажется, что я где-то видела твоё лицо, Валерий Цириний Гальба, хотя это и невозможно.
-Почему, госпожа?
-Я никогда не покидала своего дома.
Что это? Намёк? Но на что? Руку она не убрала. Повернуть голову, - и губы коснутся её пальцев. Самых кончиков. В первый раз она ведь улыбнулась, пусть даже и снисходительно, а он молод, красив, в Риме женщины были без ума от него ... Боги, как давно это было!
Прикосновение почти к ногтям заставило, содрогнутся тело пленника: если девочка сочтёт такой поступок слишком вольным ...Задержавшись у него в руке ровно столько, сколько длится лёгкое замешательство, пальцы равнодушно избавились от его касания. Предчувствуя удар, он отшатнулся, сжался.
-Гордый римлянин, Валерий Цириний Гальба, откуда у тебя такая покорность? - вопрос ожёг не хуже пощёчины, щёки вспыхнули, и юноша поспешно склонил голову, опасаясь выдать свои чувства каким-либо пустяком: блеском ли глаз, движением ли брови. Боги, почему он не догадался сразу! Ещё никто и никогда не касался губами её тонких, но уже потерявших детскую нежность пальцев. Но что ответить? Рассказать как, задыхаясь, бежал по склону? Или как хрипят и извиваются товарищи с пропоротым боком или перерезанным горлом? Они никому не нужны - вот их и режут, а он хочет жить и, значит, должен стать нужным ей... Нет, это рассказывать нельзя. Нельзя повторяться, как нельзя и просто воззвать к её великодушию.
-Госпожа, Рим далёк, а императоры любят поклоны. Я не хотел кланяться там и теперь жизнь моя, как малое зерно, а нахмуренная бровь госпожи - как тяжкий жернов... - наверно, глаза у него сейчас, как у больной собаки. Ну не тяни же, не мучь молчанием, объявляй свой приговор.
-Ты красиво говоришь, римлянин, но где я могла видеть тебя?
И в самом деле, где она могла его видеть? Попробуй, ответь. Нет, он её не помнит и, скорее всего, до сегодняшней ночи не видел. Впрочем, это и к лучшему. Хорошего не скажут, но и плохого не вспомнят. Интересно, дозволено ли ему шутить?
-Может быть во сне, госпожа?
Девочка улыбнулась. Его ответ понравился. Но Боги, как скупа она на улыбки! Кажется, и он улыбается. Не натянуто, не по обязанности. А потому что там, в груди, какая-то тяжесть упала с сердца. Но зачем она протягивает руку? Гладит его по голове. Как догадливую собаку. Хорошо, пусть как собаку. Сейчас он согласен быть для неё и собакой, только бы не валяться в какой-нибудь расщелине.
-Во сне? Это может быть.
Да, она очень довольна его ответом. Настолько довольна, что даже дозволяет: "Проси". Сказано милостиво, но о чём же попросить? Только бы опять не рассердилась. "Госпожа, пощади нас. Не отдавай на потеху своим воинам, а если кто-то, прогневив Богов, всё-таки провинится перед лицом твоим... пусть смерть его будет лёгкой и быстрой".
-Это всё?
Ждала, что он, как Помпоний, будет молить об избавлении от позорной участи наложника. Ну, нет, не время повторять чьи бы то ни было ошибки.
-О большем просить не смею.
Девочка задумалась. Неужели она недовольна его ответом? Неужели он не угадал? О Молниемечущий Юпитер, о сияющий Аполлон и сестра его, стреломечущая девственница Диана, к вам мольбы мои... Или не знает что ответить? Подняла голову, невидящим взглядом смотрит сквозь...
...На загорелом пальце юноши белым пояском выделялся след от недавно снятого перстня. Золотого, с резным, серо - зелёным камнем - печаткой, того самого, что надевает знатный юноша в день совершеннолетия вместе с белой тогой. Она хорошо запомнила это кольцо, потому, что видела его отнюдь не во сне. Но что даст ей это напоминание? Зрелище ещё одного человека, раздавленного страхом? Конечно, плата была бы равной: страх за страх, но... Пленник замер, ловя глазами каждое её движение, готовый мгновенно отозваться на любое желание госпожи, прогляни оно даже в самом незначительном жесте. Да, видно в Ритме любят поклоны, потому что кланяться римлянин умеет.
За пределами шатра Лиине послышались знакомые шаги. Радуясь, что сможет уклониться от окончательного ответа, она милостиво разрешила: "Ступай к остальным. Я подумаю". Пленник поклонился, встал, попятился, кланяясь и не спуская с девочки настороженных глаз, но та не смотрела на него. Она развернула свиток и сделала вид, что читает, спрятав за папирусом лицо. "Знать бы что читает?" - мелькнула у юноши запоздалая мысль.
- Она будет выбирать?
Валерий не шевельнулся, не отвел взгляда от девочки, лишь прошипел сквозь зубы: "Заткнись".
В шатёр вошёл Авес и, увидев сидящего Помпония, прикрикнул на него:
-Встать! Что расселся?!
Старик поднялся:
-Мне дозволила сидеть госпожа...
Авес неодобрительно покосился на девочку, но промолчал, и она тоже ничего не сказала, словно бы не была хозяйкой здесь. Вслед за воином в шатёр вошла женщина. Равнодушный взгляд её скользнул по старику: "Помпоний Гай Луций? Хорошо. Не надеялась увидеть его здесь". Она подошла к остальным, по ходу разглядывая их: "Этот знатный из конницы, из конницы, из конницы, из Конницы, это пехотинец. Странно, как он здесь оказался. Опять из конницы. Он из деревни, служит недавно...".
- Я хотел бы услышать нечто иное, госпожа, - почтительно остановил женщины Авес.
-Что именно?
-Например, госпожа ни словом не обмолвилась о том, красивы ли они или...
-Очень красивы, Авес. Так красивы, словно их подбирали специально...
Пряча за папирусным свитком лицо, Лина тихо прыснула.
-А что здесь делаешь? - обратилась женщина к дочери. - Почему не спишь?
-Я спала, - Лиина свернула папирус, села. - Спала и проснулась, потому, что услышала их. Не могла же я не узнать: кто они и зачем пришли сюда?
-Узнала?
-Да.
-Что?
-Их привели. Чтобы ты могла выбрать себе мужа или мужей. Это как госпоже будет угодно.
-Лиина! Кто сказал тебе такое!
Девочка вскочила с ложа, подбежала к Валерию, вытолкнула его вперёд:
-Он. Правда, красавец?
-Хорош, - согласилась женщина. - Но пошутили и будет. Пусть уходят. С Помпонием я буду говорить завтра. Точнее сегодня, но утром, а остальные мне не нужны.
-Госпожа, - прошептал Валерий, глядя на девочку умоляющими глазами.
-Невозможно, - Лиина невозмутимо разглядывала бледное от ужаса и отчаяния лицо пленника. - Это невозможно, мама.
-Почему?
-Потому, что, как только они переступят порог, их убьют. Тут же, за порогом...
Валерий оцепенел, из последних сил сохраняя осанку и выражение лица, приличествующие хорошо вымуштрованному рабу. Товарищи следили за ним с испуганным непониманием.
-... за ними никто не захочет следить всю ночь. А на кровь завтра слетится столько мух...
-Пусть госпожа простит меня, - Авес решил, что пора и ему вставить слово, - я хотел только немного позабавить вас. Я действительно отобрал юношей знатных фамилий, чтобы они беседой развлекли госпожу. Среди них есть даже поэт. Но разве я виноват в том, что развратные римляне так истолковали мои слова?
Женщина кивнула, соглашаясь:
-Я не сержусь. Они и вправду приятны лицом, а возможно и речью, но я устала и хочу отдохнуть.
-Прощайте, госпожа.
-Доброй ночи, Авес.
Проводив Авеса до двери и поправив ковёр, женщина обратилась к дочери:
-Пойдём спать.
-Иду, только скажу кое-что.
-Говори.
Девочка заговорила на латыни, чётко выговаривая каждое слово: "Я вспомнила, где видела этого красавчика. Он командовал теми конниками, что сожгли наш дом и увели нашу козу, а я тогда забралась в кусты терновника и они меня не увидели. Помнишь? Тебя тогда дома не было, а потом вы все пришли, - а дома-то и нет. - И, очень довольная собой, прошествовала в другую палатку. Женщина задумчиво посмотрела сперва вслед дочери, потом на Валерия. Но ничего не сказала и ушла. Когда за ней упал ковёр, Валерий со сдавленным стоном опустился на пол:
-Вот к чему были те намёки! Великие Боги!
-Если это правда, то тебе пощады не будет...
-Заткнись, Марк. Если это случилось когда мы собирали контрибуцию, то без тебя там тоже не обошлось. Не забывай, что мы с тобой тогда не расставались. Боги! То-то она меня всё время разглядывала! И молчала до последнего! Я-то думал... Боги!
-А что это был за дом? - спросил другой римлянин.
-Разве я помню? Наверно, какая-нибудь лачуга. Сколько их было и какая теперь разница!
-Что же они теперь сделают с нами? - не отставал тот же юноша. Валерий задумался, ответил не слишком уверенно:
-До утра нас не тронут, а что потом - не знаю.
-А кто она?
-Девочка? Дочь госпожи. Не зря я перед ней на коленях ползал. Отсрочку-то она нам и выговорила.
-Значит, таинственная госпожа - та женщина? А она хороша...
-Да. Это была Старуха. Только мы ей не нужны. Это даже Авес понял. Хотя, по её словам, мы хороши, как на подбор. Не смешно? Лиина смеялась.
-Может и смешно, только не мне.
Чуть сдвинув ковёр, в палатку заглянул воин, посмотрел на пленников, будто пересчитывал: все ли на месте, но в шатёр войти не решился и так же бесшумно скрылся.
-Проверяет, собака, так ли благонравна их Старуха на деле, как и на словах, - в полголоса со злостью заметил Марк.
-Скоты, грубые, тупые скоты! - сдавленно воскликнул один из пленников.
-Цыц, Атий! - перебил его Гальба. - Не вздумай опять завопить. Как собаку придавим. "Поэт!" Здесь Авеса нет. Здесь латынь все понимают. - В голове его вдруг оформилась мысль. - Марк!
-Что? - поднял голову юноша.
-Если завтра спросят: кто поэт - говори, что ты. Ты знаешь достаточно стихов.
Марку предложение не понравилось. Он возразил:
-Ты только что сам сказал, что я мог быть с тобой у того дома. Зачем мне лишний раз напоминать о себе?
-Отказываешься? А если Авес всё-таки спросит? Кто знает стихи? Молчите. Все молчат, как рыбы на сковородке, но завтра, конечно, каждый постарается вывести свой род чуть ли не от императорского. Жалкие невежды !
-Не шуми, Гальба, - негромко заметил парень, подавший Помпонию кресло. - Ты не в Риме и не на Марсовом поле. Так что не слишком хвались своей благородной кровью. Как-никак Атия поэтом назвал ты.
-Что плебей, что раб! Надеешься, что за вовремя поданное кресло крошка сохранит твою поганую жизнь?
-Ну, я её дом не жёг и в кусты её не загонял. Вина на тебе - тебе и расплачиваться.
Такой неблагодарности Валерий никак не ждал. Кулаки его сами сжались для удара...
-Тихо! - Окрик Помпония вернул всех к действительности. - Тихо, - повторил легат. - Стыдитесь, римляне! Стыдитесь. Ты, Марк, завтра постарайся развлечь девочку стишками. Узнала она тебя или нет, но учёный раб ценится дороже неуча. Тебе, Гальба, советую быть более невозмутимым. Мало ли что она могла сказать? Может быть, юная госпожа просто так пошутила на прощание.
Валерий разжал пальцы, сел. Легат прав. Слова девочки могли быть обычной "прощальной шуткой", но и эта, в общем, - то здравая мысль, не успокоила его. В сердце пленника, как заноза, засела мысль, что такая шутка для малявки слишком уж зла, что, скорее всего, она говорила правду, и что изменить уже ничего нельзя. Он лёг. До рассвета оставались считанные часы и, возможно, на рассвете его вместе с остальными выведут из шатра, отведут подальше от лагеря, чтобы не привлекать сонмы назойливых мух, велят встать на колени и обезглавят, или... Потянувшись, юноша ощутил всё своё тело целиком. Несколько часов. Несколько, возможно, последних часов. "Не - хо -чу, - опасаясь выкрикнуть это вслух, Валерий изо всех сил стиснул зубы. - Не - хо - чу! Подумаешь, дом и коза! Только бы дать знать о себе в Рим и мачеха вышлет столько денег, что хватит на сто домов и на тысячу коз. Подумаешь, посидела час в колючках! Да он целый день живёт как на жаровне с углями. Что стоило одно лишь знакомство с Авесом. Это же не человек! Это кровожадное чудовище, ужасный Цербер, оборотень с прекрасным телом и звериной душёй! И завтра опять оказаться в его власти?! Не хочу. Что угодно! Любое унижение, но не это! Стать нужным... Стать нужным..."
-Стой, ты куда?
Валерий поднял голову: легат гневно смотрел на стоящего посреди шатра Атия.
-Я подумал... Может госпожа передумала и сожалеет?
-Глупец! Ты решил погубить всех?! Да ни одна мать не ляжет с мужчиной при дочери и ни одна дочь не сделает этого при матери!
"Какие, однако, у нас у всех одинаковые мысли, - подумал Валерий, закрывая глаза и кладя голову на ладонь. - Абсолютно одинаковые и абсолютно неразумные. Слава Аполлону, нашёлся один здравомыслящий... Пусть другие ищут свежего "воздуха". Сегодня он меня не привлекает..."
Масло в светильниках выгорало, и скоро темнота накрыла несчастных, дав им, пусть на краткое время, желанные одиночество и покой.