Аннотация: Иногда надо оглянуться назад, что бы не упасть в пропасть.
Не знаю, как вы отнесётесь к этому рассказу, но я не мог не написать его. Поле того, как появилась идея оставить или забыть её было бы предательством. Да конечно внимательный глаз найдёт в тексте кучу орфографических и пунктуационных ошибок. Но согласитесь, чтопо большому счёту это не имеет принципиального значения - чувства, как правило, не подчиняются строгости литературных форм. Перед вами вырванной кусок моей истекающей кровью души. Если у кого-нибудь по прочтении возникнут вопросы, пишите, попробую по мере сил ответить.
а лёгкий ветерок дарил приятную прохладу. По аллее шли люди, и на их лицах не было привычной озабоченности буднего дня. Антон Никонорович, тяжело вздохнув, опустился на скамейку, его прищуренный взгляд скользил по счастливым лицам, по одетым в зелень деревьям и из души постепенно уходила печаль прошедшего дня.
- Двигай кочерыжками старый пердун - понукаемый толчками в спину старик оказался на улице. Дрожащие колени предательски подогнулись, и он опустился на перевёрнутый стул. - Ты чо уселся! Барахло своё с тротуара убирай не хрен мне парадный вход захламлять.
Антон Никанорович стал собирать рассыпанные медали, складывая их в какую-то застиранную тряпицу. Из окна его бывшей квартиры ежесекундно неслись ругательства, - Ну чо ты б... ковыряешься со своими побрякушками, щас новые квартиранты приедут не зачем им на тя глядеть.
Очки, как и большинство вещей, разбились при падении со второго этажа, и старику было трудно среди обломков мебели, рассыпанной посуды и осколков черно-белого кинескопа отыскать все свои драгоценности.Наконец, последняя медаль опустилась в узелок, который он бережно положил во внутренний карман видавшего виды пиджака.
- Фотография Инги! Где она!? - Наполненные влагой глаза заскользили по валяющимся книгам. - Она была в шкафу...
Пуля ударила, где-то рядом противно взвизгнув. Антон осторожно высунул голову. Да, положение складывалось отвратительное: их наспех окопавшаяся рота находилась под постоянным огнём, гитлеровцев. Позиции, которых наоборот были прекрасно защищены. Какое то движение привлекло его внимание.
- Вот же сволочи! - Прохрипел, лежащий рядом Егорыч, - ты смотри, что удумали.
Теперь Антон и сам видел, как на бруствер одна за другой выходили одетые в полосатые робы фигуры, многие шли из последних сил, опираясь на таких же изможденных товарищей. Некоторые прижимали к груди, свёртки.
- Твою мать! - руки до хруста в костяшках сжали винтовку. За колючей проволокой шли ДЕТИ. Те кто был постарше вели за собой маленьких и несли грудничков. Антона начала бить мелкая дрожь.
Раздалась ненужная команда - "Не стрелять!", как будто кто-нибудь осмелился на это в такой ситуации. Впрочем, фашистов ничуть не смущал живой щит, напротив они усилили огонь.Теперь пули ложились в считанных сантиметрах от Антона, но оторваться от созерцания ужасной картины он не мог. Судя по спотыкающимся шагам, дети были измучены до полуобморочного состояния, робы болтались на них, как на вешалках, развиваясь на ветру. Стрельба постепенно стихала, видимо немцы решили поберечь патроны.
- Варя - даже дрожь на секунду прекратилась. Одна из девушек так была похожа на его невесту. Единственная почему-то неостриженная, как остальные наголо, она остановилась, и посмотрел, казалось на самого Антона. Парень перекатился на спину и закрыл глаза. - Варя - это имя оставляло во рту привкус горечи и терзало душу. Он похоронил ее,перед тем как уйти на фронт. Шестнадцать лет ей было всего шестнадцать лет - на год меньше чем ему самому.
Внезапно зыбкую тишину разорвал, чей то крик, а следом грянуло сразу несколько очередей. Антон привстал. Девушка так похожая на Варю падала и ни как не могла упасть. Колючая проволока впилась в грудь и руки, распяв почти невесомое тельце. Губы убитой ещё продолжали что-то шептать, а на голую лагерную землю уже упала первая капля крови. Вселенная сжалась до размера точки. Маленькой красной точки, расплывающейся хищным пятном на лагерной робе.
- Братки - раздался дрожащий голос капитана - не все знают латышский, поэтому переведу. Эта девочка, перед тем как погибнуть попросила нас не ждать. Их матерей и братьев сейчас ведут в газовые камеры.... Сами понимаете в такой ситуации, - он махнул в сторону живого щита - ни о какой огневой поддержке речи быть не может. Более того, атаковать придётся в штыки. Поэтому не могу никому приказывать, но всех комсомольцев прошу...
- Эх да что там. - Егорыч семья, которого погибла в самом начале войны, медленно поднялся и, убыстряя шаг, побежал на врага. - В АТАКУ! - И тут же упал скошенный, наверное, целой дюжиной пуль. Но рота уже ВСТАЛА и с неистовой яростью понеслась на врага. Жажда отмщения за лишения и смерти, за отнятое детство, за погибших и замученных родственников вела вперёд, давая жизнь бою. А не окопные сто грамм и затуманенные пропагандой мозги, как пытаются нас сейчас убедить сволочи всех мастей.
Пленных не брали. Взбешенные увиденным люди дрались с жестокостью берсеркеров не щадя не себя не врага. И в короткое время лагерь был очищен от бывших хозяев. Половина роты полегла в том бою, но сотни людей удалось спасти. Они выходили из газовой камеры и с рыданиями опускались на землю не в силах даже обнять своих спасителей. В поднявшейся кутерьме то тут то там появлялись солдаты, прижимающие к себе детей. Они не стеснялись плакать. Каждый видел в довремени повзрослевших лицах своих сыновей и дочерей, внуков и внучек...
Антон вернулся к месту прорыва, желая ещё раз взглянуть на девушку. Чьи то заботливые руки уже сняли её и аккуратно положили рядом с Егорычем и десятком других солдат и детей. Юноша закусил губу, со злостью пнул, подвернувшуюся немецкую каску и побрёл вдоль ограды. Обрывки мыслей метались в голове. Сотни вопросов закружили хоровод, оставаясь без ответа. Среди которых чаще всего всплывал один - Почему? Почему этот грёбаный Мир такой несправедливый!? Гад,устроивший эту кровавую мясорубку, сидит где-нибудь и довольно потирает руки. А Егорыч вмести с детьми...
Антон остановился на краю ямы, что-то в окружающем пространстве изменилось, он непонимающе смотрел в низ. Мозг отказывался поверить в реальность увиденного. Поэтому несколько секунд прибывал в ступоре, а когда юноша внезапно осознал, что перед ним не чья то сумасшедшая фантазия, а самая что ни на есть жестокая действительность, то он наклонился в сторону, изрыгая на пропахшую потом и порох землю, содержимое своего желудка. В полузасыпаной яме лежали тела. Судя по росту в большинстве своём детские. Вывернутые под неестественным углом руки спички. Тёмные провалы ртов. То тут, то там виднелись бурые пятна пулевых ранений. Здесь детей расстреливали. Видимо газовый конвейер смерти не справлялся с потоком людей, которых новые хозяева жизни определили в расход. Антон бросил мутный взгляд на тарахтящий бульдозер. О! Палачи торопились скрыть следы своих преступлений. Зачем! Юноша недоуменно покачал головой - ЕСТЬ ПРИСТУПЛЕНИЯ КОТОРЫЕ НЕВОЗМОЖНО СКРЫТЬ. Чей-то поросячий визг выдернул его из оцепенения. Из-под бульдозера за шиворот вытащили гитлеровца. Он только жалобно скулил пока его обхаживали кулаками, решая как лучше прикончить. Идею похоронить живьём в этой же яме отбросили, как кощунственную по отношению к тем, кто уже был в ней погребён. В момент когда ситуация накалилась до предела и солдаты были уже готовы разорвать фашиста на кусочки голыми руками, вмешался капитан одним выстрелом решив проблему. Горячие головы посчитали это актом милосердия. Антон, принимавший самое активное участие в экзекуции, зло глянул в спину командира и стал методично пинать уже бесчувственное тело! Кто-то положил руку на плечо.
- Отстань! -выдавил юноша. Солдат покрутил пальцем у виска, но отошёл. Антон продолжил, а когда ноги устали, схватил немца за волосы и подтащил к яме.
- Смотри сволочь! Смотри... - какое то движение внизу заставило юношу замереть. Это было невозможно но, похоже, ТАМ был кто-то живой. Одно из тел вздрогнуло и еле слышно застонало. Антон, не задумываясь, прыгнул в низ и тут же упал.
-Это девочка. Конечно девочка - почему-то подумал он с трудом пробираясь по телам. Он не ошибся, это на самом деле оказалась девочка. Юноша с лёгкостью подхватил на руки почти невесомое тельце и пулей выскочил из ямы.
- Скорее санитара! Тут жив... живая.
Его драгоценная ноша заворочалась и открыла глаза.
- Ты кто?
- Ан-Антон. А ты?
Струйка запёкшейся крови поползла вверх вслед за уголками губ. Наверное, дитя пыталось улыбнуться:
- А я Инга.
Прошло несколько лет, война приблизилась к своему логическому завершению. По пыльным улицам Советского Берлина шел счастливый сержант. Ещё вчера после подписания капитуляции, его лицо чаще посещала не понятная грусть, чем радость Победы, но сегодня всё изменилось. Первый раз за всё время войны почтальон выкрикнул его имя. Письмо. И хотя Антон прекрасно понимал, что это какая-то ошибка. Никто его на гражданке не ждал, но когда маленький треугольник лёг ему в ладонь, сердце бешено забилось в груди.
Не буду открывать интимные потребности переписки. Скажу только, что писала Инга не известно каким способом нашедшая своего спасителя. Не раскрою, так же какие слова нашла девушка, но Антон внезапно понял, что его ЖДУТ. Первый раз за четыре года проведённый им на фронте он почувствовал что-то кроме тоски и ненависти.
А ещё через год на совершеннолетие Инги они сыграли свадьбу. По-разному после этого складывалась их совместная жизнь. Единственное, чего никогда не случалось так это, что бы они хотя бы на секунду пожалели о своём выборе. И пусть прошедшая ад концлагерей девушка, потеряла способность стать матерью. Им вполне хватало друг друга. А это не так мало когда искренне любишь.
Колесо истории продолжало свой бег. Менялись люди, менялся и строй, обращая в прах былых героев. И уже маршируют фашисты по русской земле и объявлены преступниками те, кто грудью остановил коричневую чуму. Но пусть высохло от старости лицо. В молодых, как и полвека, назад сердцах живёт, что-то такое, что заставляет нас как паразитов присасываться к подвигам былого и дышать как единая нация. Мы выпиваем последний огонь жизни из героев не в силах зажечь такой же в собственных сердцах.
Антон Никифорович раздраженно отбросил газету в сторону. Читать по латышски он научился, но в последние годы это приносило ему только расстройство. Жалкие кареспондетишки гадливо верещали на перебой, соревнуясь в искусстве предательства и лизоблюдства перед Западом. Фашисты были названы освободителями, а те, кто собственной кровью отстоял свободуи само право латышского народа на существование - захватчиками. Ветеран пробовал читать и так называемую "российскую прессу", но когда понял, что на её фоне даже саамы отъявленные местные нацики выглядят, чуть ли не патриотами Росси, слёг на месяц с инфарктом. После этого дал себе зарок не принимать близко к сердцу, что бы то ни было. Но прочитанное сейчас уже просто ни в какие рамки не лезло.
- Хорошо, что Инга не дожила до этого - пробормотал Антон Никифорович,косясь на газету. В которой на всю первую полосу, какая то сволочь подписавшаяся псевдонимом (не уж то они ещё чего-то боятся? - удивился ветеран) дельно и обстоятельно объясняла, что тот лагерь, из которого Антон вызволил свою будущую жену, был не чем иным, как местом отдыха, организованным сердобольными немцами для бедных детишек, натерпевшихся под гнётом русских оккупантов. И первый раз за всю свою жизнь солдат понял, что нет таких преступлений, которые бы жующее стадо в угоду сиюминутным экономическим или политическим дивидендам не смог бы забыть.
- Плевать! - процедил ветеран - я всё равно буду ПОМНИТЬ! Всё равно.
Вдоль вылизанной улицы, опираясь на клюку, медленно брёл старик. С каждым шагом всё больше удаляясь от своего дома, в котором было прожито почти шестьдесят лет. Дом, каким то загадочным образом после развала СССР перешел в частную собственность. Новоиспеченный домохозяин, внук латышского стрелка и сын латышского эсесовца на дух не переносил своего постояльца. Но пока была жива Инга, имевшая то же, какие то права на домовладение, молчал в тряпочку. Двухэтажное здание в центре города приносило приличную прибыль, лишиться которой ему не хотелось. После же смерти Инги осмелевший буржуа переселил ветерана в маленькую комнатёнку, одновременно втрое повысив квартплату, а теперь и совсем выгнал, без всяких объяснений.
- Слышь дед, тормози - Зашедшего в сквер Антона остановили трое подростков.
Стоявший с боку щёлкнул пружинным ножиком, а двое других принялись обшаривать карманы.
- Да нихрена у него нету, берём цацки и сматываемся. - Стоявший перед стариком согласно кивнул и, отогнув полу пиджака забрал свёрток.
- Что ж вы делаете сынки? - подонки рассмеялись.
Внезапно в голове Антона Никонорович, что-то вспыхнуло. Вся его жизнь прошла перед ним. Лицо Инги фотографию, которой он так и не смог найти смотрело на него с лёгким укором. - Я устал бороться. - Девушка покачала головой, как бы говоря:- Кто если не ты?
- Сволочь! - Прорычал ветеран. Парень испугано вскликнул и побежал, но тяжёлая клюка опустилась на спину, роняя его на асфальт. Двое других отпрянули.
- Ты чего дед - промямлил бледный как полотно грабитель, подбирая выроненный от испуга нож.
- У-у-би-и-и-ва-а-а-ют! - Заверещал лежащий на асфальте.
- Что тут происходит? - Как чёрт из табакерки появился полицейский.
- Понимаете, я шел... и они... медали... - начал сбивчивообъяснять ветеран.
- Чо ты паришь козел. Никто тебя не трогал. Мы с пацанами просто прогуливались, а он вдруг накинулся и давай своей палкой махать. Сдвинулся поди.
- Та-а-ак - ещё более многозначительно протянул полицейский, глядя на Антона Никонорович. - Пройдёмте гражданин.
- Хе, какой он нахрен гражданин.
- А ты молчи. Хватай своего покалеченного, и дуйте за нами в участок.
Ветеран сидел на скамье и горько улыбался, пока прокурор зачитывал обвинительную речь. Из которой следовало, что Антон Никонорович, во-первых, злостный хулиган, покалечивший ребёнка и до смерти напугавший ещё двух. Бедные детки теперь бояться на улицу выйти. Во-вторых, в своё время он входил в состав оккупационных войск, за что теперь должен отвечать по всей строгости закона. Были ещё и, в-третьих, и в четвёртых, но он просто устал отмечать про себя абсурдность обвинений. Пусть будет, что будет на гуманность суда, он не надеялся. Было только жаль наград, которые так и не удалось вернуть. Не смотря на то, что все документы на них ветеран сохранил. Полицейские только кривили нижнюю губу, повторяя - Эти бумажки нелегитимны.
Маятник истории равнодушно качается, перемалывая в своих шестернях кости обречённого человечества. Кто и когда толкнул тот камень, что несется, вниз увлекая за собой безжалостную лавину войн, сметающую всё на своём пути. В огне ядерного гриба не согреть руки, но есть люди и есть Люди, что бы я под этим не понимал.
В России известие о суде над героем Великой Отечественно Войны произвело эффект разорвавшейся бомбы. Первыми тревогу забили СМИ, сделав достоянием общественности все детали насквозь политичного процесса. Довольно быстро стало понятно, что показной суд идёт на поводу у местных нацистов. Тогда на арену вышли всевозможные правозащитные организации. Сотни петиций, взывающие к совести палачей, митинги (санкционированные и нет), обращения в Европейский суд по правам человека. Всё это было призвано остановить беззаконие. Народ с тревогой следил за происходящим. Трагедия простого советского солдата не оставила равнодушным ни одного россиянина. Особенно трогательным было письмо 7-летней девочки, зачитанное на одном из центральных каналов. В котором она просила "отпустить дедушку похожего на его родного". "А если ему негде жить пусть приезжает к нам в деревню, с радостью примем", так заканчивалось письмо. Ниже следовали корявые детские подписи,наверное, со всей деревни. И Народ ВСТАЛ, оставив на время в стороне свои зачастую мелкие проблемы. Торговцы и бизнесмены отказались от прибалтийского ширпотреба, так как продать его на территории России стало практически невозможно, даже в разы, снизив цену. Люди не хотели его покупать, что бы не поддерживать своим, трудом заработанным рублём, неофашистский режим.
Одним из первых в борьбу за свободу русского человека вступи наш МИД, но ноты протеста оказались малодейственной мерой и тогда были приняты политические и экономические санкции. Одной, из которых была переброска наших экспортных потоков на альтернативные направления. Это оставило Латвию без транзитных пошлин. Паразитическая экономика нашего "доброго" соседа рухнула мгновенно. Но пришедшие к власти фашисты не хотели внимать голосу разума. Надеясь в разгоревшемся противостоянии на помощь Запада и Америки, которые хоть и хмурили брови, но за спиной всегда были готовы подлить масла в огонь. А когда стало ясно что, не смотря на все усилия, обвинительногоприговора не избежать. В дело вступили Солдаты. Вооруженные карт-бланшем президента генералы за ночь разработали операцию, которая была осуществлена утром следующего дня, навсегда войдя во все учебники спецслужб, как идеальная. Ветерана выкрали из СИЗО и с максимальным комфортом доставил на новую старую родину.Поговаривали, что в этой невиданной операции нашим спецам помог некто Ивановский имевший казацкие корни и оказавшейся русским агентом. Но это уже на грани слухов.Я же рассказываю лишь о том, что знаю наверняка.
Вся страна прильнула к экранам, когда в Кремле состоялась встреча Антона Никоноровича с президентом. Были, какие то слова, награды, президент лично вручил ветерану ордер на трёхкомнатную квартиру. От которого тот отказался. Из глаз старика катились слёзы, но первый раз за многие годы это были слёзы радости. Он вдруг почувствовал как тогда в далёкой юности, что его где-то ЖДУТ. Хотябы в той самой деревушке, куда его звали и где он и сейчас живёт. Получает не плохую пенсию. Работает в местном историко-патриатическом кружке воспитателем молодёжи, но это скорее хобби, чем работа. А эти летом он вместе с ребя...
- Кто смеется? Где эта мразь? - Восклицает преисполненный праведного гнева читатель, но тут же умолкает, внезапно осознав, что источник гадливого смеха его собственные лёгкие.
- Вот умора! Хе-хе не могу. Что за наивный дурак. Ха-ха... правозащитники... МИД... Народ ха-ха-ха, - говорящий буквально бьётся в истерике. - Спецслужбы... вот блин насмешил... ещё и президент с Кремлём ха-ха-ха. - Конвульсии переходят на всё тело, которое, дёргаясь и меняя свою форму, постепенно стекает вниз противно пахнущей вздрагивающей грязной лужицей. После чего юркой змейкой нечистотпросачивается в общий поток, растворяясь в нём навсегда. Кто сказал, что море грязи лучше, чем море крови? Я не знаю, не уверен, колеблюсь, презираю себя за это...
Конечно же,на самом деле события развивались несколько в другом русле. И действующие лица, словно оборотни, навсегда избравшие личины волков, поступали по звериным законам. Никакого ора СМИ не подняли. Было несколько публикаций, в которых авторылишь пытались определить степень ответственности подсудимого, называя его чуть ли не карателем. А потом постепенно переходили к необходимости признания факта оккупации. Дескать пора открыть глаза на грехи прошлого и посыпать голову пеплом.
Глова российской правозащитной организации со странным названием "Вселенская амнистия" недовольно глянул на преградивший дорогу стул и, оттолкнув его в сторону,прошагал в дом,даже не заметив, что наступил на какую то фотокарточку.
- Здравствуйте почтенный господин. Извините за беспорядокна улице.Это бывший жилец, старик о котором я вам рассказывал, даже не удосужился, свои шмотки вывезти пришлось...
- Оставьте - он прекрасно помнил вчерашний разговор, когда он заказывал себе этаж,речь зашла о каком то старике в комнатушке рядом со спальней. "Мне нужен весь этаж" - отрезал он. В этой комнатёнке он собирался держать своего дога Альфреда.
- Пап посмотри чья-то фотка - сказал его грушевидный сын, протискиваясь в дверной проём.
- Где ты подобрал эту гадость? Выкинь сейчас же и помой руки с мылом. Ещё подхватишь какую-нибудь заразу.
Младший консул посольства Росси в Латвии довольно потирал руки. "Наконец то полный комплект" - его ладони с трепетом истинного ценителя скользили по наградам. "Вот за взятие Берлина, вот...". - Он мог часами говорит о годах выпуска и датах награждений. Заказ был сделан уже давно, и он таки дождался. Правда, медали были завёрнуты просто в тряпочку, вместо того чтобы лежать в наградных коробках. Да и документов не было. Но было заплачено настолько мало, что всёравно сделка казалась очень выгодной.
Командир конвойного отделения Ивановский мысленно выругался и несколько грубее, чем того требовал устав толкнул подсудимого, точнее уже осуждённого. Он презрительно сужал глаза, брезгливо кривил рот, что было не сложно так как происходящее на самом деле доставляло ему мало удовольствия. Но совсем по другой причине, чем могло показаться со стороны - ему было страшно. Если особисты заподозрят его в симпатиях к русскому ветерану, то над ним нависнет реальная опасность провала и тогда уже он окажется на месте старика. А такая перспектива ему не улыбалась.
Что же народ? Впрочем, какой к чёрту народ, население. Население в это время довольно жрало рижские шпроты, запивая их паленой водкой. А в далёкой сибирской деревушке, упившийся одеколона батяня, коверкая слова, пытался объяснить своей маленькой дочурке. Куда её послали, смеющиеся дяди, которым она отправила своё письмо с просьбой освободить, какого то там "узника совести".
- И де тока таких слов нахваталась. - Удивлённо бормотал отец, опрокидывая очередной флакон.
Эпилог.
Война. Что оставляет в душах солдат это слово? Чем отзывается в сердцах современного поколения? Смерть, подвиг, грязь, дружба... список бесконечен, но лишь от тебя самого зависит, что будет в нём месте - предательство или самопожертвование, смерть солдата или спасённые им города и народы. Выбор есть всегда. Можно присоединить свой голосок к гадливому ору, тщетно пытающемуся опорочить былую Славу, или оставаться молчаливым подлецом, что не многим лучше. А можно просто встать и спеть:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна
Идёт война народная-
Священная война.
И заткнутся негодяи всех мастей. Затрясутся в бессильной злобе в своих норах. Потому что пока народ поёт ТАКИЕ песни он не победим, а значит не пришло ещё время подлецов и стяжателей. И ещё опасно плевать в лицо народу-освободителю. И не время устраивать на Поклонной горе, на останках тысяч солдат горнолыжные трассы для заморских "высокоцивилизационных" туристов. И нельзя ставить памятники фашистам, и устраивать в центре европейской столицы шествия ССовцев.
Но молчит народ в очередной раз предавая память погибших и оставшихся в живых героев, придавая самого себя.
И потирают довольно руки Гусинские и Березовские, продолжая доить непомнящее родство стадо. И злобно скалятся государики всех мастей, пытаясь откусить кусок пожирней от почившего в бозе гиганта.
А Иван Стееросович затягивается в пьяном отупении дешёвыми сигаретами от Фила Мориса и бормочет, опрокидывая очередной стакан одеколона, что-то 1/6 части земли, о нефти и газе, о ядерных боеголовках и о Сверхдержаве. К одурманенным пойлом мозгам не может пробиться простая мысль, - что величие народа не в количестве шникерсов и тампоксов на прилавках, не в ржавых бомбах, и не в проданных на корню природных ресурсах. Оно в людях, в их чистоте и готовности пожертвовать за Родину жизнью, в любви и доброте к окружающим, в благих мыслях и таких же поступках, а не в банковском счёте...