Модель Исак Моисеевич : другие произведения.

Виолончелев и виолончелистка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
   Глава 1
  
   Толик заинтересовался происхождением своей фамилии, когда где-то в пятом классе ребята дали ему кличку Виля. "Странное дело,- задумался он. - Ведь никто из родителей и известных ему предков ни на чем не играл..." Отец, инженер по образованию и конструктор по призванию, вообще был человеком сдержанным и вовсе не любителем музыки. Лишь став постарше, Толик начал понимать, что на отца наложила отпечаток его суровая профессия, ибо конструировал он не какие-то финтифлюшки, а танки. Под стать ему в отношении к музыке была мама, хотя обладала характером жизнерадостным и веселым. Но не от бабушки и не от дедушки по ее линии, а именно с ними Толик проводил в детстве основную часть своего времени, он почти никогда не слышал песен. Да и откуда им было взяться в их семье, всю жизнь проведшей в мартеновском цехе. Он - у печей, она - на кране.
   Единственным, кто любил петь и не переключал канал телевизора, если там звучала симфо-ническая музыка, был дед по отцу, тоже инженер, Степан Петрович. Но не более. Однажды, когда Толя, закончив то ли восьмой, то ли девятый класс, гостил у Степана Петровича и бабушки в их маленьком, в шесть соток садике-огородике, он спросил деда:
   - Дед, слушай. Откуда у нас такая странная фамилия? Ты не знаешь? Парни в школе зубо-скалят. Никто, кроме учителей, меня уже давно Виолончелевым не называет. Только Виля и Виля. Хоть фамилию меняй!
   - Большой ты, Толька, парень, а глупый, - безапелляционно отреагировал дед. - Менять фамилию мужику? Надо же до такого додуматься! Фамилия у нас редкая и красивая. Знаешь, откуда она? Мне об этом еще мой дед рассказывал. Твой прапрадед. Он не среднегорец был. Из какой-то деревни то ли в Воронежской, то ли в Курской губернии. А его родители были крепостными у какого-то графа. Любителя музыки. У него якобы даже свой оркестр был. Из крепостных. Вот он и чудил. Сыновьям, что рождались у его музыкантов, давал клички по названию инструмента, на котором играли их отцы. Видать, твой какой-то прапрапрадед был сыном виолончелиста. Вот и стал он Виолончелевым. Ну и что в такой фамилии постыдного?
   Рассказ этот Толика успокоил и даже поселил в его душе некую гордость. Еще бы! Не всякий мог такое о своих предках узнать! Надо сказать, что он любил петь. Появилось это увлечение еще в детском садике, но окрепло уже в более поздние времена. Драла глотки вся их дворовая кампания. Толя же в ней никогда не был на первых ролях. Слух-то у него был, но голос - увы... Лидером дворового хора был его друг Альберт, в просторечии Алька. У того было все: и музыкальный слух, и музыкальная память, и голос. Песни, что распевали они вечерами, приводя в раздраженное состояние жильцов окружающих домов, начинал именно он. Стоило Альке только один раз услышать песню - и все! Запоминал он ее моментально. И мелодию, и слова.
   Он первым в их кампании научился играть на гитаре. И долгие годы, пока ребята, окончив школу, не разлетелись по разным городам, его голос и умение аккомпанировать были предметом белой зависти Толика. Нужно сказать, что гитара как инструмент его не увлекала - аккордеон нравился куда больше. На аккордеоне играл одноногий сосед по лестничной площадке. В доме его звали не иначе как Витька-инвалид. Нрава тот был веселого и общительного. С ребятами из их двора держался на равных и даже иногда, несмотря на "одноногость", играл с ними в футбол.
   Аккордеон достался Витьке в наследство от отца - тот привез его из Германии, где служил после войны. Чаще всего за инструмент Витька брался подвыпившим. Если зимой его слушали лишь жена и собутыльники, то летом он выходил на балкон и озвучивал не только соседей, но и всю округу. Понравившиеся мелодии можно было попросить повторить. Витька никогда не отказывал. Видимо, в глубине его души дремал артист.
   Постепенно у Толика сформировался любимый репертуар, если можно так выразиться, из произведений, исполняемых Витькой. Возглавлял его "Маньчжурский вальс". Он не отдавал себе отчета, почему. Эта мелодия каждый раз отзывалась в его душе какой-то необъяснимой тоской, грустью и тревогой. Лишь много лет спустя, он понял, что ощущения его не случайны: "Маньчжурский вальс" - своеобразный реквием русским офицерам и солдатам, погибшим в годы далекой русско-японской войны. Но об этом он узнал много позже...
   А пока Толик, вдруг страстно возжелавший научиться играть на аккордеоне, стал буквально "доставать" родителей просьбой приобрести ему инструмент. Отец сразу заявил, что купит аккордеон лишь после того, как сын поступит в музыкальную школу. Толик согласился. Но поскольку разговор этот случился задолго до начала нового учебного года, то пришлось ждать.
   В том, что его примут, Толик был уверен. Так оно и было бы, не случись в семье трагедия. При испытании своего очередного бронированного чудовища на полигоне отец погиб. Как потом говорили его сослуживцы, случай тот был, конечно, нелепый, но виной была... водка. Нет, алкоголиком отца не считали, но выпить он, как, впрочем, большинство его коллег и друзей, причастных к танкам, любил. Тогда, на полигоне, вся бригада решила отметить очередной этап испытаний. Погода располагала, и коллеги, расположившись в тени танка, начали отмечать. Доотмечались до того, что в итоге заснули. А потом какому-то идиоту пришла в голову блажь попугать спящих друзей. Залез в танк, завел двигатель и стал разворачиваться. Под гусеницу попал один человек - отец Толика. Был суд.
   Но от этого легче не стало. Мама осталась с тремя детьми. Толик был старшим. Жить на ее зарплату и маленькую пенсию за потерю кормильца было очень трудно. Спасибо старикам, помогавшим овощами из сада и из своих жалких пенсий. С мечтой об аккордеоне и музыкалке пришлось расстаться. После восьмого класса Толик, чтобы скорее стать помощником маме, хотел пойти в техническое училище при заводе. Мама эту идею решительно отвергла.
   Когда вопрос о том, куда поступать после школы, стал актуальным, дед Степан, с которым Толик после смерти отца очень сблизился, предложил ему продолжить профессию отца. Толик воспринял эту идею положительно. Учился он хорошо, так что с экзаменами проблем не возникло. Так Толик стал студентом факультета, готовившего специалистов по созданию и производству военной техники, в Среднегорском Политехническом Институте. Его серые довоенной постройки корпуса выходили центральным фасадом на сквер, в центре его стоял гранитный памятник пламенному большевику С. М. Кирову. Он с тоской смотрел из-под наехавшего на глаза картуза, словно хотел сойти с опостылевшего за много лет постамента и двинуться вдоль по убегающему от него центральному городскому проспекту к площади, где ожидал его такой же гранитный В. И. Ленин.
   По горло занятый учебой, захваченный студенческой жизнью Толик, если и вспоминал о своей мечте, то только тогда, когда видел аккордеонистов по телевизору. Приехав на каникулы, он увидел Витьку-инвалида совсем спившимся и не способным удерживать аккордеон. Толик очень огорчился. Так случилось, что спустя месяц пришлось помогать его хоронить, поскольку ни детей, ни родственников у них не было. К тому времени большинство Витькиных собутыльников уже поумирали, а те, кто был жив, появились лишь на поминках.
   На девятый день они с мамой зашли к Витькиной вдове. Были там несколько соседок-старушек, знакомых Толику с детства, и Витькиных дружков-собутыльников. Выпивать Толику мама запретила еще дома, чему он, уже проживший год в общаге и съездивший на уборку картошки и лука, в душе посмеялся, а сама выпила рюмочку и помянула соседа добрым словом. И тут Витькина вдова кивнула на стоявший в красном углу аккордеон.
   - Акимовна, хочу я энтот аккардион твоему Толику подарить. Детей у нас нет, родных тоже. Энтим алкашам - нельзя. Пропьют. А Толик еще мальцом так любил, так любил покойника слушать, - сквозь слезы вспоминала она. - Покойный мне даже говорил: "Один у меня слушатель и есть - Толька. Да, вишь, в инженеры пошел". Вот теперь пусть играть учится...
   - Ты что, Матвеевна! Он ведь денег стоит! Продай! Все прибавка будет, - ответила мама Толика.
   - Ты, Акимовна, не перечь. Сынок твой так мне помог, столько сделал... Не-е-е! Продавать не стану. Не хочу покойника обижать. Ты, Толик, мать не слушай. Бери! Глядишь - лучше его играть будешь...
   - Бери, бери, Толик! - заговорили в голос старушки и алкаши. - Приезжать летом и играть нам будешь... Святое дело!
   Делать было нечего. Аккордеон перекочевал в квартиру Виолончелевых. Толик не верил своим глазам. Перед ним стояла его детская и юношеская мечта! Правда, при близком ознакомлении оказалось, что мечта эта нуждается в ремонте. В витиеватой надписи Weltmeister не хватало буквы, да и оставшиеся утратили блеск. На нескольких клавишах потрескались, на некоторых отпали декоративные пластины. Но главное - мех и звук были безупречными!
   Как-то раз у них появился дед Степан. Первым делом Толик показал ему аккордеон.
   - Знатная вещь! - оценил дед. Во всем мире известна. Ты только посмотри, сколько ему лет, а поет, как молодой! Его бы немного подладить - сносу не будет! Хороший, Толя, тебе подарок сделали. Жаль только, что не умеешь играть... Но научишься. Ты парень способный.
   Перед отъездом в институт дед Степан и мама решили, что в областном городе Толик отдаст аккордеон в ремонт, и выделили для этого деньги. Появление Толика с аккордеоном произвело в общаге фурор. Сразу нашлись те, кто якобы умеет играть, но на поверку оказалось, что это не более, чем бравада. Поэтому первым делом Толик повез аккордеон в ремонт. Мастер покрутил его, взял пару аккордов.
   - Откуда он у тебя? Таких сейчас не найдешь.
   Открыл клавишный механизм, осмотрел голосовые и басовые планки, что-то поковырял.
   - Да, работы будет много, но машина того стоит.
   И заломил такую цену, что Толик поперхнулся. Денег явно не хватало. Потом вспомнил, что в этом году знакомые второкурсники обещали взять его в строительную бригаду и, стало быть, он что-то заработает. Так оно и случилось. Вместо картошки, которую убирали однокурсники, он работал на завершении строительства коровника и действительно неплохо заработал. После возвращения в город поехал в мастерскую заплатить за ремонт - аккордеон выглядел, как новый.
   - Слушай, парень, - отдавая инструмент, сказал мастер. - Тут ко мне знакомый приходил. Музыкант. В ресторане работает. Спрашивал, нет ли у меня на примете кого, кто инструмент продает. Так он твой как взял в руки, так и расставаться не хотел. Говорит, что это то, что ему надо. Скажи, говорит, этому парню, что я готов ему в придачу тоже хороший инструмент дать. Такой аккордеон не для новичка. Ему в хозяева профессионал нужен. - Да и я думаю, что прав он. Ты подумай. Вот тебе его телефон. Надумаешь - позвони.
   Но Толик не надумал и не позвонил. Расстаться с инструментом, олицетворявшим его дет-ство и оставившим в душе неизгладимый след аккордами "Маньчжурского вальса", он не мог. Зато теперь появилась надежда на то, что когда-нибудь сыграет его сам. Каждую свободную минуту Толик брался за аккордеон. Хотя он знал и чувствовал, что природа не обделила его музыкальным слухом, начало общения с инструментом его даже расстроило. Он старательно пытался подражать Витьке-инвалиду, но пальцы не слушались и все время попадали не на те клавиши. Особенно трудно было гармонично сочетать работу рук. Он прекрасно помнил подбираемые мелодии, но аккордеон то и дело издавал такую какофонию, что слух его начинал возмущаться и бунтовать. Раздражало это и соседей по комнате. Приходилось искать место там, где его никто не слышал. Правда, вскоре ему помогла кастелянша - стала пускать его в склад, там хранились постельные принадлежности. Используя каждую свободную минуту, он продолжал мучить аккордеон. И дело сдвинулось!
   Свою первую мелодию, знаменитую песенку про Антошку, он сыграл спустя лишь пару недель занятий. Соседей по общаге это привело в полный восторг. Вскоре кличка "Виля" была заменена на "Антошку". За этой мелодией последовали другие, не менее популярные, чем "Бе саме мучо".
   Потом настала пора и "Маньчжурского вальса". Толик стал известной личностью, без которой не обходилась ни одна общежитская кампания. Но если это его и радовало, то лишь отчасти. Дело в том, что абсолютное большинство его ровесников уже давно сходило с ума от "Битлз". Вся общага была насыщена их мелодиями. Нет, он не был букой, не опускавшейся до общего уровня. С его тонким музыкальным слухом не составляло труда подобрать те же "Let It Be" или "Yesterday". Естественно, популярность его, преодолев общежитские стены, в конце концов привела сначала в факультетскую, а затем и в институтскую самодеятельность. До КВН-овской эпохи было еще далеко. Тогда-то Толик почувствовал, что его "слухачество", хотя и поражало ребят из самодеятельного факультетского джаза умением с одного прослушивания запомнить и подобрать мелодию, - это тупик. Хотелось чего-то большего. Но чем это большее должно было стать, он еще не знал. Понимал он лишь то, что, благодаря своей способности схватывать любую сложную мелодию, он явно превосходит всех ребят из джазового коллектива, окончивших или поучившихся в музыкальных школах. Это его вполне устраивало. Так бы все и оставалось, не займи их коллектив второе место на городском конкурсе институтских джазов. Жюри было очень серьезное - представители Консерватории и Музыкального училища. Возглавлял его известный композитор-песенник Расстригин, разудалые песни которого распевала вся страна. На вручении грамот и призов Расстригин подошел к Толику.
   - Ты что, в музыкалке учился?
   От неожиданности Толик даже смутился.
   - Нет... Хотел, но не получилось.
   - Так ты слухач? - удивился композитор. - И давно на аккордеоне?
   - Да не очень. На втором курсе научился...
   - А чем дальше заниматься планируешь?
   - Как чем? Инженером стать! Я ведь на третьем курсе...
   - Жаль... Хоть ноты выучи... А ты в Филармонии бываешь?
   Признаться, что нет, было стыдно
   - Времени не хватает. Был один раз, а так только пластинки.
   - А в Опере?
   - Да то же самое. Пару раз. Еще в школе. В восьмом и девятом классе. Нас специально возили.
   - Так ты не местный?
   - Нет.
   - Ну, братец... Так нельзя! В тебе музыкант пропадает. Жаль... Жаль...
   Разговор этот произвел на него сильное впечатление. Еще бы! Сам Расстригин похвалил! Но никаких серьезных выводов Толик не сделал. Тем не менее, сходил в магазин нот и музыкальной литературы и купил самоучитель игры на аккордеоне. Вскоре понял, что все, чем ему поможет этот учебник, так это упражнениями в игре по нотам. И он взялся за дело. Через некоторое время Толик уже почувствовал, что даже маленький мир самоучителя предстал перед ним таким неожиданным, широким и глубоким, что стало ясно - в теории музыки он полный профан. Так бы почувствовал себя человек, знакомый лишь с арифметикой, возьмись он за изучение высшей математики.
   Тогда ему и пришел на память вопрос Расстригина о Филармонии. Вспомнил и решил сходить. Сходил. Посмотрел на афишу ближайших концертов - и загрустил. Все было абсолютно не знакомым: Малер, Бетховен, Стравинский, Бородин... Зато обрадовался, увидев концерт из произведений Брамса. Брамса можно было услышать и по радио, и на пластинке. Но в основном - его популярные "Венгерские танцы". Цены на билеты в первых рядах были ему не по карману. Наиболее подходящим оказался тридцатый ряд, и он купил билет.
   Филармония Толика очаровала. Широкая, устланная ковровой дорожкой лестница белого мрамора вела на второй этаж, где располагалось фойе концертного зала. Тяжелые коричневые бархатные шторы прикрывали высокие стрельчатые окна. Старинные канделябры освещали фойе мягким приятным светом. Но главное было не в этом, а в публике. И не в публике вообще, а в женщинах. Такие вечерние платья он видел только в кино. Да и то, там их носили дамы из высшего света. В ожидании начала концерта зрители не стояли, а дефилировали по кругу. Толик слегка оторопел, постоял у стены и пошел на свое место. Сидел и наблюдал, как заполняется зал. Публика разделилась. Вечерние платья и сопровождающие их солидные мужчины занимали ряды ближе к сцене. В глубине ее возвышался невиданный им ранее орган.
   Ряды во второй половине зала заполнялись публикой помоложе, зрители были одеты про-ще. Последние ряды занимала молодежь. Из их разговоров Толик понял, что в основном это были студенты Консерватории и Музыкального училища. Места рядом с ним заняли молодой человек и симпатичная девушка, которая сначала села рядом с Толиком. Парень что-то ей сказал, и они поменялись местами. Однако Толик успел заметить, что девушка очень даже хорошенькая. При этом она как-то пристально, будто узнав, посмотрела на него. "С чего бы?" - удивился он. Но думать об этом взгляде было уже некогда.
   Фамилия дирижера Кобелева ему ничего не сказала. Разве что немного рассмешила своей немузыкальностью. Но вот зазвучал Брамс.
   В первом отделении исполнялась его Первая симфония. Во втором - "Венгерские танцы". Сказать, что он понял, о чем симфония, он не мог. И неудивительно - ведь живую симфоническую музыку он слушал впервые в жизни. Временами он настолько погружался в звучание оркестра, что ему буквально виделось, как по верхним ступенькам органных труб, словно птички, прыгают звуки, издаваемые инструментами.
   Что его потрясло, так это звучание оркестра и работа музыкантов. Последствия первого посещения Филармонии были несомненны. Он вышел из зала с твердым намерением выучить хотя бы один "Венгерский танец". Его он даже пытался подбирать, но что-то не пошло. Зато теперь Толик взялся за дело с таким усердием, что уже через месяц смог сыграть полностью и без ошибок.
  
   Глава 2
  
   Как-то незаметно Филармония стала для него местом паломничества. В конце концов, дело дошло до хвостов по некоторым текущим зачетам. Но это его мало волновало. Свои способности он знал. Зимнюю сессию сдал более чем успешно. Перед каникулами съездил домой и сказал маме, что проведет их в общежитии. К тому времени у него уже был график посещения Филармонии и работы по расширению "своего репертуара".
   Наверное, была некая закономерность в том, что на концерте музыки Дворжака он нос к носу столкнулся с девушкой, сидевшей рядом во время его первого посещения Филармонии. Была она одна. Слегка растерявшись, Толик все-таки кивнул ей. Самое интересное, что она ответила. Уже потом он рассказывал, что в тот момент даже вздрогнул - так она была похожа на его маму. Только мама была блондинкой, а у нее волосы были светло-каштановые, а глаза синие.
   Заговорить с девушкой он тогда не решился, но всю первую часть концерта пытался разглядеть, где она сидит. Оказалось, что не так уж далеко от него, рядом, видимо, с подругой. "Значит, тоже денег маловато, раз так далеко от сцены", - подумал он. И тут же пришло решение - в антракте подойду. И уже не столько слушал виолончельный концерт Дворжака, сколько придумывал, что скажет. Дождался антракта, но, так ничего не придумав и не отдавая отчета в том, зачем он это делает, решительно направился к ним.
   - Здравствуйте, девушки. Как вам концерт?
   Они взглянули на него с удивлением: что за нахал объявился?
   - А Вам какое дело?
   - Да я лицо заинтересованное. Для меня виолончель - родственница.... Вот я и переживаю за то, как она звучит.
   - Мы не возражаем. Переживайте, но в одиночку.
   Толик уже уловил, что девушки лишь делают вид, что злятся.
   - Одному как-то некомфортно. Вот я и подумал, почему бы мне с такими симпатичными свои переживания не разделить... Кстати, - он уже обращался к той, что была объектом его интереса, - а ведь мы с Вами уже встречались. Помните концерт Брамса?
   - Знакомо мне Ваше лицо, знакомо... Я Вас еще со смотра помню. Вы как будто на аккордеоне играли?
   - Играл. А что, плохо?
   - Почему? Наоборот. Потому и запомнила. И еще на фамилию Вашу обратила внимание. Какая-то она у Вас чудная.
   - Раз так, разрешите представиться - Анатолий Виолончелев. Студент. Аккордеонист. Любитель симфонической музыки... Все!
   - Ну что, Томка, ответим? - откликнулся объект его внимания. Видимо, она была в этой паре ведущей. - Это Тамара. Будущая скрипачка. А я Ольга - будущая виолончелистка.
   И тут все они так дружно и громко расхохотались, что обратили на себя внимание фланирующей в фойе публики. И чего эта молодежь веселится? Дворжак - не повод для смеха...
   - Ни фига себе! Виолончелев и виолончелистка! Нарочно не придумаешь! - Заливались они.
   - Если я точно помню, ты из Политеха? - Внезапно перейдя на "ты", спросила Ольга.
   - Да. А Вы из Консерватории?
   - Нет, из Музыкального училища. В Консерваторию еще поступить надо. А откуда у тебя такая музыкальная фамилия? - продолжила Ольга.
   - Ну, это целая история. Не сейчас. Увидимся в другой раз - расскажу.
   Раздался звонок, приглашавший на второе отделение. Договорившись встретиться в разде-валке, они ни разошлись по местам.
   - А ниче эта Ольга, - размышлял Толик. - Надо попробовать поближе познакомиться.
   Но в тот вечер из этого намерения ничего не вышло. Когда Толик дождался своего пальто, девушек в вестибюле уже не было. Самолюбие его было задето. Нет, ловеласом себя он не считал, но случаев такого к себе отношения со стороны слабого пола в его студенческой биографии еще не случалось. Чаще бывало наоборот. Ладно, подумал он. Он уже знал, где они учатся, и был уверен, что найти своих новых знакомых будет просто. Однако, не случилось. Мешало то одно, то другое... То репетиции, то работа над курсовой, с огромными расчетами и объемом черчения, то необходимость помочь маме... Правда, однажды он специально сходил на фортепьянный концерт в зале Музыкального училища, но подружек там не увидел. Не расспрашивать же о них у заполнивших зал студентов?
   Уже ближе к весне, разделавшись с курсовой, он решился на очередной поход в Филармонию. Но к тому времени у него уже начали складываться отношения с девочкой с химического факультета. Все в ней ему нравилась, за исключением двух качеств - полного неприятия классической музыки и безумной любви к танцам. Поэтому, оказавшись, несмотря на уговоры, непонятым в своем увлечении классикой, он соврал, что встретиться с ней в это воскресенье не может из-за поездки домой, и пошел в Филармонию...
   Вспоминал ли он при этом о том шапочном знакомстве? Если и вспоминал, то только как о приятном факте, ни в коем случае не связывая его с решением побывать в концертном зале. Искать Олю он не собирался, а увидеть не надеялся. Но Толик не был бы молодым человеком и мужчиной, если бы не испытывал желания поглазеть на окружающих его молодых женщин и девушек. Каково же было его удивление, когда, покрутив головой, он увидел в соседней очереди, но чуть впереди, Ольгу.
   - Здравствуйте, вот так встреча... Ольга! Это Вы? Или мне мерещится?
   Девушка обернулась и изумленно взглянула.
   - Это Вы? Вы что, меня выслеживаете?
   - Что Вы! Просто мне счастливый билет в кассе продали. Вот я и загадал на него что-нибудь приятное для себя. А тут Вы! Дайте мне Ваше пальто, я его сдам.
   Она подошла к зеркалу. Взглянула на прическу. Все было в порядке, и они пошли на второй этаж.
   - Вы куда пропали, - спросил он. - Хожу, хожу сюда. А Вас все нет и нет.
   - Врать-то зачем? Это я Вас здесь больше не встречала.
   - Так я обиделся. Ведь не я, а Вы тогда слиняли.
   - Это Тамара виновата была. Я потом, сколько здесь бывала, все надеялась Вас увидеть...
   - Я тоже мечтал Вас встретить. Но не получилось. Сказать, почему?
   - Зачем? И так понятно. Учеба заела...
   - Не без этого. Но я пытался Вас найти. Даже раз на концерте в Музучилище был. Но ни Вас, ни Тамары. Потом и вправду закрутился. Но как курсовую сдал - сразу сюда. Вы на сей раз не сбежите?
   - Нет. Но не из-за Вас...
   - А из-за чего?
   - Из-за денег...
   - Из-за денег??
   - Что тут удивляться? Денег жалко... Покупаю, покупаю... Хожу, хожу...
   - Значит, не всегда подруг слушать надо!
   - А мы с ней больше не дружим...
   Толик хотел спросить, почему, но раздался звонок.
   В антракте они уговорили сидящую рядом с ней женщину поменяться местами с Толиком.
   Все второе отделение музыка звучала где-то далеко. Главным было то, что они сидели рядом и думали об одном. Толик о том, как бы ее проводить. Ольга же - о том, позволить ли ему это. Но еще до окончания концерта они почувствовали - им по пути. Только вот путь этот оказался коротким. Ольга жила на той же улице, где располагалась Филармония. В домах, которые в народе зовутся сталинскими. Хотя по ней ходили троллейбусы, они пошли пешком. Было самое начало марта. Легкая пелена одного из последних снегопадов мягко расцвечивалась желтоватым светом фонарей и окон проезжавших мимо троллейбусов.
   Толику была хорошо знакома эта одна из центральных магистралей Среднегорска еще со школьных времен, когда приезжал сюда с родителями, но идти по ней вечером, да еще провожать девушку - не приходилось. Они шли мимо череды старинных особняков, завершавшейся дворцовым ансамблем купца и золотодобытчика Славянова. И вдруг все это великолепие, наложившись на настроение, заставило его душу откликнуться какими-то смутными звуками. Нечто подобное он ощущал, когда еще детстве слушал "Маньчжурский вальс" в исполнении Витьки-инвалида. Но если тогда это было чем-то похожим на тревогу и тоску, то сейчас в нем зазвучало нечто другое - звуки радости. Самым странным было то, что он слышал не аккордеон, а целый оркестр. Такое в его жизни случилось впервые. В тот момент он не придал этому большого значения. Прозвучало - и прозвучало. Более важным было то, что он шел рядом с Олей!
   - Помнишь, ты как-то обещал рассказать о происхождении твоей фамилии?
   - Конечно, помню. Только ничего необычного не расскажу. Дед говорит, что наш предок был крепостным какого-то графа и играл в его оркестре. А граф этот развлекался тем, что сыновьям своих музыкантом давал клички по инструменту, на котором играл их отец. Правда это или нет, я не знаю. Хотя похоже на правду.
   - Ой, какая красивая история! А в вашей семье музыканты есть?
   - Нет. Все инженеры. Да и никто ни на чем не играл. Один я такой.
   - Ты в музыкальной школе учился?
   - Нет. Хотел, но не получилось. Отец умер. Не до музыкалки стало.
   - Так ты на аккордеоне на слух играешь?
   - На слух. Правда, сейчас вот за ноты взялся. Уже несколько вещей выучил. Мог бы больше, но времени не хватает.
   - Но я помню, как ты на смотре играл. Классно!
   - Может быть, - поскромничал Толик. - Только трудно было.
   При этом о разговоре с Расстригиным умолчал.
   - Хочешь, я тебе помогу? - вдруг спросила Ольга. - Я ведь на четвертом курсе. В музыкальной грамоте и теории кое-что петрю... Давай, в следующий раз не в Филармонию пойдем, а в наше училище. - Как об окончательно решенном вопросе заявила она. - Я тебя с аккордеоном проведу.
   - Как-то неудобно. Такой верзила, а ноты толком не знает...
   - Вот еще! У нас такие кадры есть, кто до третьего курса с пятого захода еле добрались. А ты сам. Ценить себя надо!
   - А как мы встретимся? У тебя телефон дома есть?
   - Есть. - Достала из сумочки листочек, авторучку. - Вот номер. Позвони послезавтра. Вечером.
   Они уже дошли до ее дома.
   - Пока, аккордеонист!
   - Пока, виолончелистка!
  
   Глава 3
   Ни на завтра, ни на послезавтра никакие лекции в голову Толика не лезли. Периодически он доставал листок с телефонным номером и представлял, как будет ей звонить. Но когда, наконец, дошло до дела, а в трубке послышался мужской голос, он даже растерялся и ничего, кроме стандартного "а Ольга дома?", выдавить из себя не смог. Хорошо, что она ждала звонка. Договорились, что завтра вечером она будет ждать его у входа в училище. Накануне он тщательно отполировал инструмент, протер футляр и положил в него самоучитель. На вопрос соседей по комнате, куда он это так готовится, ответил, что едет в Музыкальное училище к педагогу.
   Ольга вела себя, как хозяйка. Вахтеру, поинтересовавшемуся, к кому он идет, сказала, что к преподавателю на прослушивание. Толик даже немного струхнул.
   - Это еще на какое прослушивание? Мы так не договаривались...
   - А что, надо было сказать, что ко мне? Не боись! Прорвемся...
   Они бодро дошли до первой свободной аудитории и закрыли за собой дверь. Несмотря на начало марта, в ней было холодно.
   - Ну, что будешь играть? Желательно, чтобы то, что выучил по нотам.
   - Ты, прямо, как препод. С места в карьер. Дай хоть пальцы размять.
   Пробежался по клавишам и заиграл "Антошку", потом любимый "Маньчжурский вальс". И пошло...
   "Let It Be", "Yesterday", затем джазовые композиции, разученные с оркестром, и еще ... Ему не надо было смотреть на клавиши. Зато он видел перед собой слегка оторопевшую Ольгу. И странное дело: увидел такой, какой еще не видел. Его словно пронзило током. В тот момент Толик впервые осознал, что в ней его привлекает: огромные, опушенные ресницами синие глаза с удивлением смотрели на него. Кисти ее рук с тонкими длинными пальцами шевелились в унисон музыкальным ритмам. Особенно тронула ее манера слушать, слегка, как-то по-детски склонив голову набок, подпевая в такт мелодии.
   Наконец, аккордеон умолк. Наступила пауза... Она молчала, пораженная услышанным.
   Он - открывшейся ему ее красотой.
   - Это что, все на слух??? Не может быть! А что ты по нотам умеешь?
   - Да почти ничего. Разве что Брамса "Венгерские танцы".
   - Какие номера?
   - Все пять.
   - Что еще?
   - Да кое-что... "Чардаш" Монти, романс Свиридова к "Метели" начал, но еще не освоил.
   - Ноты есть?
   - Есть, - он достал самоучитель.
   - Давай Первый танец Брамса.
   Толик даже почувствовал себя несколько странно. Сидит перед ним эта девица. Допрашивает. Командует. И чего ей от меня надо? Но вскоре он уже так увлекся, что перестал замечать и Ольгу, и холод в аудитории, который сковывал пальцы. Даже не заметил, что, кроме Ольги, здесь было еще несколько человек, и очень удивился, когда раздались аплодисменты. Оказалось, что его слушали еще три девушки.
   - Ты откуда такой взялся? Оля, ты где его нашла?
   - Инопланетянин я, - отреагировал Толик. - Прилетел к вам на планету Земля со своей музыкой...
   - Ты не прикалывайся, - сказала одна из слушательниц. - Откуда у тебя такая техника? Ты что кончал?
   - Да ничего он не кончал, - встряла Ольга. - Это Толик. Мой знакомый. Из Политеха. Я его и уговорила прийти сюда. Показать, что умеет. Он ведь толком и нот не знает...
   - Как не знаю? А "Венгерские танцы"? Все по нотам.
   - Видите! Вот я и хочу взять над ним шефство. Учить музыкальной грамоте.
   Девчонки дружно рассмеялись.
   - Умереть - не встать... Она его учить будет?! Чему? Его надо показать Соломинскому. Хочешь, мы договоримся?
   Толик на секунду задумался.
   - А зачем? Ну, послушают. Скажут то же, что и вы. Мол, ноты учи. А откуда время взять?
   - Это ты зря, - подхватила Ольга.- Выслушать Эдуарда Максимовича стоит. Он у нас глав-ный по аккордеону. Зато потом будет яснее, что делать.
   - Ладно, пусть будет по-вашему!
   - Значит, так, - подытожила Ольга. - Мы с Соломинским поговорим.
   Время пролетело быстро, надо было уже расходиться. По пути домой Ольга вдруг спросила:
   - Тебе никогда не говорили, что твое призвание - не техника, а музыка?
   - Говорили. - Почему-то ему не хотелось упоминать Расстригина. - Так я и сам понимаю, что у меня есть слух. Не знаю только, просто хороший или абсолютный? Люблю музыку. Люблю аккордеон. Но не бросать же ради этого институт!
   - На мой взгляд, слух у тебя редкий. В моей группе такой слух есть лишь у двух-трех девочек.
   - А у тебя?
   Ольга задумалась.
   - В музыкальной школе нахваливали. И в училище вроде тоже. А я вот последнее время сомневаться начала... Ты меня не сбивай. Речь о тебе. Послушаем, что Эдуард Максимович скажет. Мы с девочками завтра же с ним поговорим. Ты мне часиков в восемь позвонить сможешь?
   - Какие проблемы! Только кто у тебя трубку в тот раз брал? Отец?
   - Это Вовка, брат. У него уже мужской голос прорезался. Но я буду ждать. Нечего ему в мои дела лезть.
   Они уже стояли возле подъезда. Толику так не хотелось с ней расставаться...
   - Слушай, а когда ты мне сыграешь?
   - Будешь себя хорошо вести, так сразу после того, как тебя Эдуард Максимович прослушает.
   - Что ты все с этим Максимовичем? А-а-а, я понял! Скажет, что со мной дело иметь можно, тогда и сыграешь?
   - Ничего ты не понял! Я заранее знаю, что он тебе скажет. Ладно. Давай прощаться. Тебе еще через весь город добираться. А ты с инструментом. Не боишься?
   - Еще чего?
   Толик даже не успел сказать, что вовсе не слабак, как она, чмокнув его в щеку, юркнула в подъезд. А он, обожженный и парализованный этой неожиданностью, еще несколько минут приходил в себя.
   Как и договаривались, назавтра ровно в восемь вечера набрал ее номер. На следующий день, не досидев последнюю пару лекций, кинулся в общагу, взял аккордеон и поехал в Музыкальное училище. Честно говоря, после того, если так можно сказать, поцелуя, ему не столько хотелось быть прослушанным, сколько увидеть ее и... поцеловать. Но ничего не вышло. Мало того, что был перерыв между парами, так еще и уверенность в том, что стоит это сделать, у него почему-то пропала.
   Эдуарда Максимовича на кафедре еще не было. Едва они вышли в коридор, как Толик увидел подходящего к ним высокого мужчину.
   -Здравствуйте, молодые люди. Прошу прощения. Задержался. Ну что, пойдем?
   И повел их по коридору. Пока шли, расспрашивал Толика.
   - Тебя как звать? Фамилия у тебя запоминающаяся, а вот имя...
   - Анатолий.
   - Мне эта девушка, - кивнул он в сторону Ольги, - сказала, что ты в Политехническом учишься.
   - Да, на третьем курсе.
   - И как?
   - Нормально.
   - Играешь давно?
   - Почти два года.
   Они уже подошли к актовому залу. Эдуард Максимович сел в первый ряд.
   - Мне твои дипломаты такого о тебе наговорили... Что играть будешь? Впрочем, что умеешь... Дай-ка инструмент посмотреть...
   Осмотрел аккордеон. Пробежался своими длинными и гибкими пальцами по клавиатуре. Взял несколько аккордов. Инструмент откликнулся таким глубоким и чистым звуком, что Толик удивился. Надо же! Вот что значит мастер!
   - Откуда он у тебя?
   - Сосед у нас был. Умер. Вот его жена и подарила.
   - Он что, музыкантом был?
   - Нет. Инвалид. А почему Вы спрашиваете?
   - Такие наперечет!
   И тут Толика неожиданно охватила робость, хотя, в общем, такое состояние было ему чуждо. Если вести речь об игре на аккордеоне, то первое время он, правда, немного стеснялся. Но теперь за его спиной уже были выступления в факультетском джазе и на настоящей сцене, перед профессиональным жюри. Однако сейчас обстановка была непривычной. Его слушал, как он уже понял, лучший в городе педагог по аккордеону. Смущало его и то, что он и сам-то не отдавал себе отчета в цели этого прослушивания. Постепенно скованность прошла. В какой-то момент он почувствовал, что мелодии уже истекают не из чрева аккордеона, а из каких-то потаенных лабиринтов его души. Такого он еще не испытывал. А ведь это было не что иное, как высшая степень соединения душ композитора, исполнителя и инструмента. То, что обозначают коротким и емким словом - "вдохновение". И шло это вдохновение не только от того, что его слушал Эдуард Максимович. Забыв о нем, Толик смотрел на Ольгу и, честное слово, впервые за все время их знакомства столь внимательно. Видимо, она так сильно переживала, что боялась взглянуть на него. Ее наклоненное к коленям лицо наполовину скрывала копна светло-каштановых волос. Временами она отбрасывала их, и тогда можно было видеть ее красивые, полные тревоги глаза. Впервые он обратил внимание на то, что они слегка раскосые. И только ее тонкие пальцы виолончелистки жили в одном ритме с его музыкой.
   Закончил он "Маньчжурским вальсом". Пару минут Эдуард Максимович и Ольга сидели молча. Ольга победно смотрела на него и улыбалась. Эдуард Максимович почему-то разминал пальцы. Потом встал. Походил вдоль сцены. Задумчиво посмотрел в окно и спросил Толика:
   - Так что ты хочешь от меня услышать?
   Толик даже растерялся.
   - Даже не знаю, Эдуард Максимович. Вам виднее.
   - С одной стороны, виднее. С другой - не очень. Все зависит от того, какая у тебя цель. Если ты пришел, чтобы услышать похвалу, то без проблем. Если ты с аккордеоном каким-то образом связываешь свое будущее, то все немного иначе. Скажем, так. Я услышал и увидел то, что со статусом самоучки как-то не стыкуется. Ты выше этого уровня на несколько порядков. Да, репертуар у тебя еще бедный. И, прости, немного школярский. Есть еще огрехи и в аппликатуре. Но самое странное, что они не только не портят исполнение, а наоборот, раскрашивают его индивидуальностью. Как тебе это удается, надо еще понять. Понять и развивать. Но как это возможно, и возможно ли вообще - решать тебе. И последнее. Будет очень жаль, если ты останешься любителем. По моему мнению, твое дело - не инженерия, а музыка. Думай! Надумаешь что-нибудь - приходи. Но не пропадай.
   - А тебе, - обратился он к Ольге, - спасибо, что познакомила меня с таким музыкантом. - С нажимом на последнее слово произнес Эдуард Максимович. - Ладно, друзья. Мне бежать надо. Ты думай быстрее.
   И вышел.
   Толик и Ольга остались одни.
   - Толик! Как ты играл! У меня временами мурашки по коже бегали. А Соломинский какой молодец! Все понял. Правильно он сказал, что твое призвание не инженером быть, а музыкантом!
   - Да... Огорошил он меня. Это что, институт бросать? А что дальше? Допустим, брошу. Но кто меня без музыкального образования в училище возьмет?
   - Толик! Ты еще не понял. У тебя есть я! Мы за год с тобой весь курс музыкалки пройдем. Игре тебе учиться не надо. За год ты далеко уйдешь. Поступишь, как миленький!
   - Нет, Оленька. - Он впервые ее назвал так. - За то, что ты сделала, спасибо громадное. Я готов даже поцеловать тебя...
   - Целуй! - Оленька с готовностью подставила ему щеку. Потом вторую.
   - Теперь думай!
   - Что тут думать? Я ведь через два года диплом получу. Мне маме помогать надо паршивцев растить. А тут опять учеба. Не поймет меня мама... Да и инженером мне быть хочется...
   Так оно и случилось. Разговор с мамой был непростой. Конечно, она очень порадовалась его успехам в игре. Но идею бросить институт мама не поняла. Да и как было понять? Она ведь на него так рассчитывала. Она ведь так ждала, когда Толик сможет ей помогать растить брата и сестру. Была у Толика еще надежда на деда Степана. Но из разговора с ним ничего путного не получилось. Выслушав, мудрый дед не решился его огорчать:
   - Я так понимаю, что из твоей проблемы есть два выхода. Послушать мать или прислушаться к тому, что тебе душа твоя говорит. И как ни выбирай, а в каждом случае своя правда будет. Ты, Толя, парень уже взрослый. Скоро институт закончишь. Я тебе так скажу. Главное сейчас не в том, кем ты будешь, а в том, что на тебе тоже ответственность за младших лежит. Вот и решай. - И, видя, что внук как-то скис, продолжил. - Конечно, жизнь артиста куда как красивей жизни инженера. Но труда требует не меньше, если не больше. Чувствуешь себя готовым к такому - иди в артисты. Боишься, что не потянешь - кончай институт. Кусок хлеба всегда обеспечен будет. Только с решением не тяни. Да и знай, что твоих мы с бабкой, пока живы будем, не бросим.
   От деда Толик вышел в расстроенных чувствах. Надо было прийти в себя и все обдумать. Шел и размышлял. Отправная точка была ясна. Он отвечает не только за себя, но и за семью. Стало быть, надо идти в ту профессию, к которой у него есть талант. Да, в институте он не из последних. Правда, он уже давно ощущал, что между ним и лучшими ребятами в группе есть очевидная разница. Раньше эту мысль, ударявшую по самолюбию, он гнал от себя. Зато сейчас она прозвучала не только абсолютно спокойно, но и принесла ему явное облегчение. Стало понятно, что делать дальше. Первое - это сказать маме и Ольге о своем решении. Второе - сдать летнюю сессию. Третье - не откладывая, встретиться с Соломинским и попросить помочь в подготовке к поступлению в Музыкальное училище уже в этом году. Терять год он не хотел. Но на повторный разговор с мамой Толик так и не решился. Брат Степка был в школе, а сестренка Леночка - в садике.. Оставив на столе записку с обещанием прибыть через неделю, он уехал.
  
   Глава 4
  
   За окнами электрички привычно проносились знакомые поселки и станции. Толик вновь и вновь вспоминал разговор с дедом Степаном, пытался обдумывать свои дальнейшие действия. Как до этого все было просто и понятно! Институт. Аккордеон. А тут навалилось. ...И никто за тебя не решит... Ни мама, ни дед. Но, не придумав ничего нового, понял, что прежде всего надо встретиться с Оленькой. Он вдруг осознал, что нуждается не только в ее совете, но и в поддержке. Странное дело - с чего вдруг? Неужели я ее полюбил? Так и не расставшись со своими сомнениями, он еще с вокзала позвонил ей. Ответ последовал после первого зуммера:
   - Толик, это ты? А я все жду и жду... Ты чего целых три дня не звонил? Я уже не знала, что думать...
   - Я, конечно. Я тут, рядом. На вокзале. Ты выходи через десять минут. Можешь?
   - Какие разговоры?
   Как ни спешил, Ольгу увидел еще на трети пути до ее дома. Подбежала, кинулась ему на грудь и обняла за шею. Он не был новичком в отношениях с девушками, и не она первая так себя вела. Однако сейчас было нечто другое. Ее непосредственность мгновенно отозвалась в нем. Она меня любит! Они целовались, не замечая прохожих, а те воспринимали их так, будто эта пара после долгого расставания только что встретилась у вагона.
   - Как я соскучилась... Что случилось?
   - Все в норме. Я сейчас из дома. Вот решил позвонить...
   - Я тоже по тебе скучаю. Да и рассказать есть что. И посоветоваться...
   Дошли до ее дома, сели на скамеечку на детской площадке. Он долго рассказывал о своем разговоре с мамой, с дедом Степаном, а потом и о своем решении. Оленька слушала, не перебивала. Лишь после того, как он замолчал, неожиданно спросила:
   - А ты почему это мне рассказываешь?
   Толик даже оторопел.
   - Как зачем? А кому мне еще рассказывать? Ты у меня одна.
   Ему безумно хотелось сказать, что он любит ее, но язык не подчинялся... Оленька же все поняла без слов:
   - Значит, я тебе не безразлична?
   Отступать было некуда:
   - Да, я тебя люблю...
   После этого объяснения не проходило и дня, чтобы они не встречались. Но так как у Олень-ки приближалось окончание музыкального училища, а у него летняя сессия, то обычно встречи были непродолжительными. К этому времени Толик уже увиделся с Эдуардом Максимовичем и рассказал тому о своем решении. Соломинский с пониманием отнесся к его намерению сдать сессию.
   - Правильно, молодой человек. Жизнь велика и непредсказуема. Однако придется теперь работать на два фронта. Вытянешь?
   - Вытяну. Да мне, честно говоря, готовиться к сессии специально не надо. И так сдам. А вот к вступительным экзаменам - придется.
   - Тогда жду тебя дня через четыре. Во вторник. И лучше со своей подружкой. За это время я Вам план для подготовки набросаю. И еще. Я тут с директором училища о тебе поговорил. Он хочет тебя послушать. Думаю, к нашей встрече будет ясно, когда.
   - Все понятно, Эдуард Максимович. Спасибо Вам. Я побегу. На последнюю пару успеть надо.
   Вечером он поехал к Оле и рассказал об этом разговоре. Как обычно, они сидели в садике возле ее дома. Было уже часов десять, когда подошел Олин брат и сказал, что родители зовут их домой. Толик отнекивался, но, в конце концов, сдался. Однако того, чего он боялся, не случилось. Никто его не стал расспрашивать, кто он и кто его родители. Отец Оли только поздоровался и тут же ушел к себе. Зато мама усадила их за стол и накормила. Толик отказываться не стал. Потом он понял, почему его так встретили: к тому времени родители уже знали о нем все, что знала о нем Оля.
   Дальше началась настоящая круговерть. Как он ни храбрился, но поскольку заваливать сессию не хотелось, пришлось хоть и немного, но готовиться. А впереди были вступительные в училище. Эдуард Максимович, верный своему обещанию, снабдил его и Олю планом подготовки. Более того, предложил два раза в неделю приходить к нему в училище для занятий. Только молодой организм мог выдержать такое напряжение. Да и Оле было нелегко. Сначала она занималась с ним в училище, но потом взбунтовались ее родители, и каждый вечер он проводил у нее. В этом было много и плюсов, и минусов. Плюсом было то, что он всегда был сыт. А минусом - целоваться приходилось украдкой и стремительно.
   Немного легче стало после завершения его сессии и выпускных экзаменов у Оли, но ей еще надо было готовиться к вступительным в Консерваторию. После сессии у Толика был трудный и долгий разговор с деканом факультета. Декан, однокурсник его отца, с трудом понял, почему тот хочет уйти из института.
   - Как так? - недоумевал он. - Ты ведь очень хороший студент! У тебя отец был танковым инженером. Стране нужны не только станки, хлеб и прочее, но и танки. Да, и танки! Против нас такая военная машина - и США, и НАТО! Весь Запад против нас! Мы должны быть сильными. Так вот, танки - это сила! Без них ни в какой войне не победишь! А ты хочешь променять их, прости меня, на клавиши.
   Декан говорил это так искренне и убедительно, что Толик едва не сдался. Но параллельно с монологом декана у него в голове звучали голоса Расстригина, Оли, Эдуарда Максимовича, верящих в его талант, в то, что ему на роду написано быть музыкантом. Выслушав декана, он не нашел другого аргумента, как сослаться на Расстригина и Соломинского. Если имя Эдуарда Максимовича декану ни о чем не говорило, то фамилия композитора Расстригина, известная всей стране, произвела сильное впечатление. В итоге Толик получил академический отпуск на целый год, а в случае неудачи на экзаменах в училище декан даже пообещал сразу аннулировать свою подпись. Теперь надо было решить вопрос с общежитием. Но благодаря тому, что после сессии в общежитии освободилось много мест, Толика пока не выселили.
   Оля встретила новость с восторгом:
   - Замечательно! Только сообщи об этом Соломинскому.
   Вечером Толик позвонил ему домой.
   - Прекрасно! - отреагировал тот. - Теперь можно и директору напомнить. На следующее занятие подходи с инструментом и не как обычно, к четырем, а в два.
   Толик понял, что Соломинский поведет его к директору. Перезвонил Оле, и она пообещала быть к этому времени в училище. Директор оказался совсем не таким, каким он его себе представлял. В первый момент Толик даже вздрогнул. За столом сидел не кто иной, как известный комедийный артист Игорь Ильинский. Однако, как только он заговорил, это впечатление рассеялось - директор разговаривал басом.
   - Заходи, Эдуард Максимович, заходи. Так это и есть твой протеже? Как тебя?
   - Анатолий, Вячеслав Сергеевич. Вот, пришел...
   - Вижу. Что подготовил?
   - В основном из старого и то, что по вступительной программе требуется.
   - Тогда слушаем.
   Прослушивание растянулось на целый час. Время от времени директор его останавливал. То просил что-то повторить, то обменивался короткими фразами с Соломинским, то спрашивал, по нотам или на слух разучено произведение. Наконец, репертуар был исчерпан. Вячеслав Сергеевич подошел к стоявшему в кабинете роялю.
   - Значит, так, Анатолий. Сейчас я сыграю небольшую пьесу. Тебе надо ее запомнить и повторить. Прямо сейчас. Сумеешь?
   И не дожидаясь ответа, заиграл что-то совершенно не знакомое. Толик сидел с закрытыми глазами и пытался запомнить услышанное.
   - А можно повторить?
   - Отчего же...
   После повтора Толик начал подбирать пьесу. С первого раза получилось немного коряво, зато потом аккордеон выдал абсолютный аналог услышанного. Вячеслав Сергеевич взглянул на него с удивлением.
   - А это сможешь?
   Результат был тот же.
   - Теперь можешь выйти. А мы поговорим.
   - Слушай, Эдуард. Ты кого ко мне привел? Это же уникум! Слух абсолютный. Что по нотам играл, что по слуху - разницы никакой. Техника прекрасная. Я так понимаю, что ты его уже кое в чем поднатаскал.
   - Да нет, Вячеслав Сергеевич. Техника у него была уже тогда, когда я впервые его услышал. И слух был. Правда, и я удивился, когда он на слух с первого раза схватывал.
   - Так и я о том же! Такого в студенты заполучить... Но он же в музыкальной не учился. Азов-то нет!
   - Я бы не сказал... Во-первых, с ним теорией занимается его подружка - Олечка Склянская. Во-вторых, кое-чем я с ним занимаюсь. Учитывая, что у него три курса Политеха, его можно допустить до экзаменов. Потом я возьму ответственность за него. Кстати, знаете, какая у него фамилия? Виолончелев!
   - Откуда такая?
   - Говорит, что предок у него играл в крепостном оркестре какого-то графа и получил от него фамилию Виолончелев. Но в семье он один такой. Со слухом. Ему бы сразу по музыкальным стопам, а он в Политех, вслед за отцом. Его ведь Склянская и открыла. Она с ним сольфеджио занимается. Я проверял. С письменным еще не очень, ну, а с устным - Вы сами слышали... Время еще есть - целый месяц. Подтянем!
   - Хорошая была студентка. Она ведь в Консерваторию поступает.
   Подумал.
   - Значит, решение будет таким. До экзаменов допустим. В порядке исключения. Это я беру на себя. Дальше вся ответственность на тебе. - Нажал клавишу на переговорном устройстве.
   - Клавдия Никифоровна, пусть этот, Виолончелев, войдет...
   - Так-так, дружок. Готовься к экзаменам. Поступишь - будем рады, а на нет и суда нет! Согласен?
   - Еще бы! Но у меня вопрос есть. Как будет с общежитием? Я ведь не местный.
   - Мало что не местный, так еще и самоуверенный. Еще не поступил, а общежитие ему уже подавай... Твоё дело поступить! Дальше будет видно. Иди, братец, иди. У нас еще дела есть.
   - Ну как? - встретила его вопросом Оля, - Допустили?
   - Допустили...
   - Ура-а-а! Считай, что ты наш студент! Давай маме позвоним. Она ведь волнуется...
   - Твоя мама? - искренне удивился Толик.
   - А чему тут удивляться? Она считает, что это я тебе голову задурила. Значит, я теперь за тебя в ответе. Помнишь, как у Экзюпери в "Маленьком принце": "Мы в ответе за тех, кого приручили".
   - Помнить-то помню. Только с чего ты решила, что я теперь прирученный? Я не прирученный. Я увлеченный...
   - Ты что, обиделся? Я ведь не в буквальном смысле...
   - С чего это ты решила, что я обиделся? Ты ведь меня не дослушала. Я действительно увлеченный. Тобой и музыкой... Музыкой и тобой...
   - Увлеченный или влюбленный?
   - И то, и другое...
   - Ты определись!
   - А я давно определился... Еще когда с вокзала к тебе шел...
   - Значит, второе - это на самом деле первое?
   - Второе, второе...
   Ну, раз так, то теперь ты у меня диктанты днем и ночью писать будешь. И с листа распевать...
   - Интересненький вывод... И несправедливый. Я бы сказал - использование служебного положения в личных целях...
   Но последовавшей реакции он никак не ожидал.
   - А ты, Виолончелев, оказывается, дурак! Я тебе не начальник. И личных целей у меня нет! Не хочешь - не надо! У меня и своих забот по горло, - отреагировала Оля.
   Стремительно развернулась на каблучках и побежала к выходу.
   - Оля, Оленька, ты меня не поняла, я ведь пошутил! - только и успел воскликнуть Толик. Ответом был лишь стук ее каблучков по гранитной лестнице... "Да ты, братец, и вправду дурак, - подумал он. - Надо ж такое ляпнуть!"
   Два дня он мучился. Было плохо и мерзко. Заниматься не мог. Несколько раз порывался позвонить, но в последний момент не решался. На третий день его позвали к телефону.
   - Ты почему не звонишь? Я уже вся извелась, - послышался Олин голос.
   - Оленька, милая, а ты ведь права! Дурак я! Прости меня, пожалуйста... Ты где? Можно, я подъеду?
   - Не можно, а нужно! Ты хоть эти дни готовился?
   - Какая там подготовка... Мне бы тебя увидеть! Целую и лечу.
  
   Глава 5
  
   Больше они не ссорились. До экзаменов расставались только на ночь. Большую часть времени проводили дома у Оли, где Толик под ее руководством работал над экзаменационной программой сольфеджио. Несколько раз, когда выдавалась хорошая погода, они, чтобы отдохнуть, ездили купаться на ближайшие к городу озера.
   Первым вступительные сдавал Толик. Сдал, как ему показалось, хорошо и поэтому был удивлен и огорчен, что не получил ни одной пятерки. Но в училище его приняли. Ведь в этом были заинтересованы Эдуард Максимович и директор училища.
   Оля сдала свои экзамены блестяще и стала студенткой Консерватории. Это был их первый совместный успех. Отпраздновали его у Олиных родителей. Не откладывая, они тут же съездили к Толиной маме. Конечно, мама была рада не только тому, что Толик оказался таким способным и настырным, но и знакомству с очень понравившейся ей Оленькой. Первое, о чем она спросила его, где он и на что он будет жить. Стипендия в двадцать рублей ее ужасала. Но поскольку эту проблему они с Оленькой уже не раз обсуждали, то сказали ей, что в руках у Толика аккордеон, который поможет ему подрабатывать. Они не выдумывали. Так существовало большинство тех, кто жил в общежитии училища. Кто-то зарабатывал, играя на своем инструменте, кто-то сторожем или вахтером, кто-то уборщицей или санитаркой. А вот другой ее вопрос о том, что они думают о своей дальнейшей дружбе, их смутил. Конечно, каждый из них не мог не задумываться об этом, но разговоров на эту тему они пока не вели.
   Ничего удивительного - Оленьке только-только исполнилось девятнадцать. Замужество представлялось ей романтичной и манящей, но никак не связанной лично с нею перспективой. На первом плане находилась виолончель. Она и отделалась стандартной фразой, что об этом даже не думала, а он тогда даже и не обратил внимания на ее высказывание.
   Толик, хотя был только на три года старше, прекрасно понимал, что в его положении, кото-рое он трезво оценивал как "ни кола, ни двора", у него просто нет права думать о семье. Хотя в своей любви к Оленьке он не сомневался. Так и ответил. Думал ли он тогда, что этот, вроде бы в шутку заданный мамой вопрос и Олин ответ скажутся на его жизни и судьбе далеко не шуточным образом.
   Первые два месяца Толику помогала деньгами мама. Но он, прекрасно зная, что она отрывает их от младших, от ее помощи отказался и стал настойчиво искать возможность подработки. Ничего более или менее постоянного не находилось. В конце концов, помогли бывшие однокурсники по институту и устроили его на городскую овощебазу. Стипендии и подработки вполне хватало. Конечно, он не мог позволить себе лишнего... Все бы ничего, если бы не постоянная усталость от ночных смен и крайне ограниченное время на встречи с Оленькой. Да и у нее, хотя она жила дома, со свободным временем было туговато. Тем не менее, помимо коротких встреч, у них были и совместные посещения Филармонии, Оперного театра и гастролей приезжих знаменитостей эстрады. К тому же приходилось выкраивать время на занятия по музыкальной теории и сольфеджио. Его способности и эти постоянные занятия быстро выдвинули Толика в число лучших студентов курса.
   Частенько они занимались у Оленьки дома. Постепенно это становилось все естественней не только для них, но и для Олиных родителей. Если раньше те старались не оставлять их одних, то со временем вполне обоснованная тревога за дочь потихоньку сходила на-нет. И хотя их дружба приближались к той грани, после которой чисто платонические отношения между молодыми людьми неизбежно расцвечиваются радугой физической близости, этого не случалось. Вполне естественно, они об этом думали. Но что-то их сдерживало...
   Так продолжалось целый год, вплоть до окончания ими первого курса. Каникулярное время Толик планировал употребить для пополнения своего бюджета. Используя институтские связи, он почти добился места в городском стройотряде - его создавали для работы в Монголии. Оленька же мечтала о другом: ей очень хотелось получить разрешение родителей на их совместную поездку к Черному морю.
   Так случилось, что они не виделись целую неделю. Толик эти дни, по просьбе мамы, провел дома. А когда встретились, то ничего хорошего из их разговора не вышло. И это несмотря на то, что оба хотели порадовать друг друга: он тем, что хорошо заработает, она - что уговорила родителей разрешить ей вместе с ним съездить к морю. Кроме того, им предложили дать денег на билеты. Последнее и стало поводом для ссоры.
   Толик никоим образом не был против такой поездки, но планировал ее на будущий год. Как ехать, когда он мог себе позволить лишь билеты на поезд? И немудрено, что от известия о предложении родительской помощи он взбунтовался.
   - Как ты могла просить у них на меня деньги? Неужели тебе было невдомек, что я откажусь? Я что, нищий? Мне подаяния не нужны! Трудно было посоветоваться со мной?
   Оленька пыталась его уговорить, даже предлагала деньги взять в долг, но Толика эта идея не вдохновила. В итоге он услышал от нее то, что должен был услышать:
   - Значит, тебе твои планы дороже меня?! Значит, ты меня не любишь! Ну и катись тогда в свою Монголию! Большой привет тамошним верблюдам! А я поеду на море...
   И ушла. Толик, хотя и понял, что был не прав, удерживать ее не стал. Потом он несколько раз звонил ей, но то Оленьки не было, то телефон молчал. Тут как раз стало известно, что он в списке членов отряда. До отъезда в Монголию осталось буквально несколько дней. Толик съездил домой, собрал нужные вещи и вскоре уже оказался в жарком и сухом Улан-Баторе. В Монголии стройотрядовцы пробыли до начала сентября. Первые дни помогали достраивать жилой дом. Кроме их отряда, там работали ребята из Москвы и Саратова. Уже после нескольких дней пребывания в столице они, к удивлению, стали замечать то, о чем и не догадывались, поскольку считали Монголию дикой страной, где лишь пасут овец, верблюдов и скачут на лихих степных скакунах. Улан-Батор очень походил на обычные советские города....
   Потом отряду предложили перебазироваться в поселок при руднике, добывавшем какую-то дефицитную руду. Ребята подумали и, поскольку им пообещали более высокий заработок, предложение приняли. Согласились они еще и потому, что там трудились советские горняки. Поселок был небольшой. Зато был клуб. Одноэтажное здание, гордо обозначенное как Дом культуры. И еще два магазина: гастроном и промтоварный.
   Там можно было купить такое, что в Союзе доставалось только по великому блату. А уж от ассортимента вин и водок глаза разбегались! Помимо отечественных, продавались и итальянские, и французские, и венгерские, и, даже трудно представить - шотландский виски... О нем он знал лишь из книг.
   Два месяца жизнь в отряде била ключом. Они быстро установили знакомство с местной публикой, а Толик еще и с директоршей клуба. Туда он сходил еще в первые дни по приезде, ибо вполне обоснованно подозревал, что там должны быть какие-то музыкальные инструменты. В тот вечер он постучал в дверь с табличкой "Директор" и неожиданно для себя увидел симпатичную молодую женщину, примерно лет тридцати. Уже целый год после приезда в Монголию с мужем, горным инженером, она исполняла роль директора этого важного учреждения. Вступила она на эту должность, полная надежд на то, что ей, выпускнице Кемеровского Института культуры, удастся разжечь в поселке уже погасший огонек культурной жизни. Но все оказалось гораздо прозаичнее. Ничего, кроме торжеств по случаю советских праздников, партийных собраний, очередных выборов и редких выступлений приезжих гастролеров, в нем уже давно не случалось. Директрисы менялись часто - в зависимости от длительности командировок их мужей. Хорошо еще, если на должность приходили женщины, имевшие хоть какое-то отношение к клубной работе. Но так как вероятность такого совпадения стремилась к нулю, то, попросту говоря, директорство заключалось лишь в названии должности. Начальство рудника о клубе вспоминало редко. По этой причине распорядок работы был свободным. Правда, пожилая монголка, работавшая уборщицей и гардеробщицей одновременно, помнила то время, когда окна Дома светились каждый вечер.
   Толик, с его робким вопросом, есть ли в Доме культуры самодеятельность, показался директорше инопланетянином. В первое мгновение она его даже не поняла:
   - О чем это Вы? Какая самодеятельность? А Вы кто? Что-то я Вас не знаю...
   Толик объяснил, кто он и что хочет узнать. Это привело Веру Владимировну в неописуемый восторг. Разумеется, инструменты были. На сцене, закрытый чехлом, стоял рояль. Был и весьма приличный набор духовых инструментов, вплоть до саксофона. Но главное - аккордеон!
   - Можно посмотреть? - поинтересовался Толик.
   - Конечно!
   С первого взгляда понял, что инструмент не из рядовых. Взял в руки. Пробежался по клавишам. Аккордеон, уже забывший тепло человеческих рук, благодарно откликнулся рокочущей гаммой... Прошел, наверное, час. Он все не мог оторвать пальцы от клавиш. А Вера Владимировна - от этого красивого парня. На его вопрос, можно ли еще и не задерживает ли он ее, не задумываясь, предложила не только не торопиться, но и приходить, как только у него будет свободное время. Она всегда будет рада. И Толик зачастил в клуб.
   Потом он даже уговорил нескольких ребят из стройотряда собраться в музыкальный коллектив. Однако ничего путного у них не получилось, поскольку необходимы были репетиции, а времени на них не хватало. Оно было нужно не только для отдыха, но и для неизбежных застолий. Впрочем, у Толика, в общем-то, спокойно уклонявшегося от них, времени было достаточно. А вот от чего отказаться он не мог, так это от ежевечерних посещений клуба и встреч с Верой Владимировной. Временами она тихонько сидела и слушала его игру, а иногда, открыв клуб, уходила по своим делам, но ненадолго. Разумеется, у них моментально нашлась тема для разговоров - музыка.
   Для него это было так естественно, что и в голову не приходило, почему он туда зачастил. Так же, как и не приходило в голову, почему его так приветливо и даже с нескрываемой радостью встречает Вера Владимировна. Но дело было не только в том, что здесь, в захолустье и на фоне служебного безделья объявился человек из мира искусства. До этого она не однажды имела дело с заезжими гастролерами, озабоченными не столько тем, как своими выступлениями порадовать горняков, выбравшихся в просторный зал из замкнутых подземелий, сколько закупками иностранных "шмоток" и спиртного.
   Сказать, что Толик ей понравился с первого взгляда, значит не сказать ничего. Его появление обернулось шоком. В нем было все, что привлекало ее в мужчинах: и внешность, и голос, и скромность. Собственно говоря, для молодой женщины в этом не было ничего экстраординарного. К тому же она очаровывалась тем, как он владел инструментом. Худо ли бедно, но у нее за плечами была музыкальная школа по классу фортепьяно и институт культуры. Ей не составило труда оценить качество игры Толика, хотя окончил этот парень, как он ей сказал, всего-навсего второй курс музучилища.
   Довольно скоро произошло то, что часто случается, когда встречаются молодой парень и молодая, пусть даже замужняя, женщина. Наверное, спустя неделю после начала их встреч, она вдруг с удивлением почувствовала, что ждет его с волнением и нетерпением. Ей даже стало не по себе. "Как я могу? - думала Вера Владимировна. - Я же люблю мужа". Обвиняла себя в распущенности. Запрещала думать о неожиданно свалившемся на ее голову аккордеонисте. Но избавиться от внезапно нахлынувшего желания видеть его, как ни старалась, не могла. И чем большие усилий она тратила на борьбу с самой собой, тем это желание все глубже и глубже захватывало душу. Она привычно провожала и встречала мужа, готовила еду, мыла посуду, но все остальные дела по дому валились из рук. Проводив мужа на работу, она тут же уходила в клуб играть на рояле. Унесла туда все лежавшие в чемодане ноты, ей казалось, что от этого становится легче. Однако все ее усилия избавиться от наваждения были тщетны. Вопреки установке не думать о Толике, именно здесь, за роялем она начинала физически ощущать его присутствие. Это становилось невыносимым. Сил хватало лишь на то, чтобы дождаться волны радости, приносимой его появлением. На вопрос мужа, так ли уж необходимы эти ежевечерние походы в клуб, она ответила, что среди студентов есть парень, прекрасно владеющий аккордеоном, что они хотят дать совместный концерт, а так как это без репетиций невозможно, они встречаются вечерами. Ведь другого времени у него нет. Мужа объяснение вполне устроило.
   А отрядовские ребята, видевшие регулярные посещения Толиком клуба, быстро смекнули, что к клубу у него не только профессиональный интерес, но и кое-что другое. Он старался не замечать их колкостей. Трудно предсказать, как долго бы это продолжалось, однако вскоре произошло то, чего он не мог вообразить.
   В один из вечеров Вера Владимировна действительно предложила Толику дать совместный концерт.
   - У тебя такой обширный репертуар. Одних только венгерских танцев сколько! Да и я их когда-то играла. Думаю, не забыла. Порепетируем немного - и дадим концерт. По паре репетиций нам хватит. Как ты?
   - А что я? Почему бы и нет? Только кто на наш концерт придет?
   - Это я возьму на себя. Напишу объявления. Расклею. А мужа попрошу шахтеров пригласить. Они его послушают.
   - Ну, раз так, то давайте репетировать.
   - Анатолий, а почему ты со мной на Вы?
   Толик не сразу нашелся, что ответить. Он ведь догадывался, что Вера Владимировна старше. Хоть не на много, но старше. Да и о том, что ей он нравится, догадывался. Взгляды, которые она, как бы ненароком, бросала на него, да и плохо скрываемая радость от его появления не были ему безразличны. Тем более, что и ему нравилась эта красивая молодая женщина. Но дальше этого он думать и не пытался. А тут такой вопрос!
   - Да знаете, - споткнулся и продолжил он, - как-то неловко.
   Он едва не обмолвился, что ведь она старше. Но сдержался.
   - Но если ты мне позволяешь обращаться к тебе на "ты", то...позволь... звать тебя просто Верой.
   - Я именно об этом... Так проще и естественнее...
   Толик взглянул в ее лучившиеся, искрящиеся радостью глаза.
   - Ну, что? С чего начнем? С танца ?1?- спросила Вера.
   Толик уже преодолел, как он быстро понял, ненужную робость.
   - А почему нет? Поехали! Начинай первой...
   Раскрыли ноты. Играла она чистенько, без явных ошибок, правда, исполнению ее явно не хватало эмоций. Было очевидно, что произведение давно не игралось.
   - Теперь ты.
   В этом плане игра Толика явно выигрывала. Танец засверкал всеми своими красками.
   - Поняла, в чем дело?
   - Поняла!
   - Повтори.
   Хотя второе исполнение уже было лучше, но и в нем Толик не услышал того, чего ожидал. Огорчать ее ему не хотелось, и он предложил сыграть на рояле вместо нее.
   - Я, конечно, не пианист, но попробую. Ты только мне ноты перевертывай, а то я ляпы начну давать.
   Он играл. Она перевертывала страницы. И в какой-то момент его словно ударило током. Он почувствовал, как Вера, наклоняясь к нотам, коснулась его грудью... и застыла в этой позе... Толик так был возбужден и взволнован ее желанием быть с ним на "ты", что уже не думал. Резко повернулся и встретился с ее маняще раскрытыми губами... А потом они, боясь оторваться друг от друга, долго лежали возле раскрытого рояля...
   Первой пришла в себя и взглянула на часы Вера. И как-то очень спокойно произнесла,
   - Скоро муж придет со смены...
   Поднялась. А Толик сидел на полу и снизу смотрел на то, как она тщательно поправляет прическу, разглаживает руками помятое платье и красит губы...
   - Все, мой милый друг! Первая парная репетиция окончена. Пора и по домам.
   Когда выходили из клуба, он какое-то время ждал, пока она закроет входную дверь. Было уже поздно и, хотя на улице не было ни души, они разошлись. Вера ушла первой, а он еще долго смотрел, как в свете яркой луны таяла ее ладная фигурка. В тот момент он еще и не пытался отрефлексировать, что случилось с ним.
   Парни в комнате играли в преферанс. На их вопрос, чем он так долго занимался в клубе, ответил, что была репетиция его концерта с Верой Владимировной. На ехидные замечания, что, видать, порепетировали они хорошо, не отреагировал и завалился спать. Спал мертвым сном. А на работе, прокручивая в голове произошедшее накануне, пришел к банальному выводу. Вчера он физически изменил Оленьке. Но, странное дело, осознание этого факта его не очень уж взволновало, хотя робкая попытка оправдаться перед самим собой была. Сказать, что он был как бы ни при чем, что его просто соблазнили, он не мог. Ведь Вера ему понравилась с самого начала. Тогда он нашел причину измены в том, что в последнее время их с Оленькой отношения стали ухудшаться. Потом он увидел ее вину в том, что она все-таки уехала на море одна. А то, что он был вынужден поехать на заработки в эту далекую Монголию, чтобы продолжить учебу, ее как бы и не касалось. Вот не поедь он - так ничего бы такого и не случилось... Но, сочинив себе алиби, стал прикидывать, как быть дальше. Даже решил, что в клуб он больше ни ногой. Нет Веры - нет проблемы... Тем не менее, вчерашнее так крепко засело в подсознании, что он едва дождался конца рабочего дня и, желая предупредить зубоскальство парней, сказал, что придет поздно. И что так будет, пока они репетируют.
   Дверь в клуб открыла не уборщица, а Вера.
   Они поцеловались.
   - А я боялась, что ты не придешь. Вчера ты слега растерянным выглядел. Даже немножко смешным. У меня есть предложение часок-другой порепетировать. Нет, по правде. А потом что-то будет. Потерпишь?
   Подставила для поцелуя губы и повела его на сцену. Они честно, едва сдерживаясь, чтобы не повторить вчерашнее, репетировали. Но стоило только быстро наступавшей южной ночи укутать поселок своим покрывалом, они не сговариваясь, закрыли инструменты.
   - Идем к моей подруге. Опять ты меня не понял! Да все просто. Подруга с мужем в отпуске. Мой - к десяти уходит в ночную. Торопиться не надо...
   Они шли и целовались. В этом краю поселка, где сквозь темноту просматривались лишь контуры бараков и где светились только окна, им не было нужды скрываться. Толик даже вздрогнул, когда перед ними неожиданно вырос четырехэтажный кирпичный дом. В подъезде горела только одна тусклая лампочка, да и то откуда-то с четвертого этажа. Поднялись до второго. Вера открыла дверь в ближайшую квартиру и включила свет. Это была обычная двушка. Толик не мог не отметить, что комната была обставлена очень даже неплохо.
   - Ты, наверное, голодный? Хочешь яичницу с колбасой? Хозяева оставили.
   Толик еще успел удивиться этому - "хозяева оставили". Позже до него дошло, что еда в холодильнике вовсе не хозяйская, а появилась в нем совсем недавно. Вера была женщиной предусмотрительной. Быстро приготовила.
   - Вымой руки. В нашей степи это первое дело.
   И, усадив его за стол, с умилением любовалась, с каким аппетитом ест молодой и здоровый парень. Чай пили вместе...
   Они приходили в эту квартиру вплоть до отъезда стройотрядовцев домой. Вера всегда отыскивала малейшую возможность. Сначала это случалось тогда, когда муж был в ночной смене. Иногда - когда он куда-то уезжал. Но они находили время и для репетиций. Вере надо было иметь хоть какое-то объяснение своему увлечению.
   Их концерт состоялся. Поскольку абсолютное большинство стройотрядовцев были будущими инженерами, хорошо умевшими писать чертежными шрифтами, то с афишами проблем не возникло. В поселке вся информация циркулировала не только на поверхности, но и под землей -среди шахтеров. В зале присутствовало начальство рудника и все свободные жители поселка. Концерт был в двух отделениях. Сначала они дуэтом исполняли "Венгерские танцы" Брамса. Затем Толик сыграл почти весь свой репертуар, в том числе и несколько песен Битлз...
   Спустя годы, будучи уже профессиональным исполнителем, он вспоминал тот вечер и тот успех...
   В последние дни, когда стройотрядовцы практически бездельничали и ждали отъезда, осторожность покинула Веру настолько, что почти весь день, пока муж был на работе, они проводили в той самой квартире. Между тем ее увлечение приезжим студентом перестало оставаться тайной для жителей поселка. Толик догадывался, что эта информация уже дошла до мужа и что у Веры могут быть серьезные неприятности. Он понимал, что говорить с ней на эту тему бесполезно. Да и, по правде говоря, в глубине души он этого не очень-то и хотел. О будущем, о том, что предстоит возвращение домой, думать не хотелось. Даже мысли об Олечке, если и возникали, то какие-то неясные и смутные. Настолько за этот месяц с небольшим Вера овладела его душой.
   Когда они встретились за день до отъезда, Вера, вопреки обыкновению, выглядела задумчивой и будто что-то важное осознавшей. Толику показалось, что она хочет о чем-то поговорить, но не решается. Они лежали на тахте. Он говорил и говорил ей ласковые и теплые слова. Но сказать, что он ее любит, не мог. В надежде загладить свою вину крепко прижал Веру к себе, стал целовать и вдруг на своих губах ощутил ее слезы.
   - Верочка, что с тобой? Не надо плакать. Мне тоже жалко расставаться. Но я ведь не плачу. Мы ведь еще целые сутки будем вместе...
   Вера не отвечала. Укрылась с головой и продолжала плакать. Толик растерялся. Потом, неожиданно скинув простыню, она села, протерла ладошками глаза.
   - Хочешь знать причину моих слез? - И почти успокоившись, продолжила.- Я плачу, как плачет большинство женщин, от счастья...
   Толик оторопел.
   - Я ведь тебе не говорила. Да ты и не спрашивал о моих отношениях с мужем... Да, я вышла за него по любви. И думала, что так будет всегда. Но... мы вместе уже семь лет, а детей у нас так и нет. Я еще дома ходила к врачам. Сказали, что могу родить... А ребенка нет. Он тоже проверялся, врачи заподозрили, что причина этой беды в нем. Он лечился, но...- И вдруг разрыдалась...
   - На днях я ходила к врачу, и та сказала, что я..., что я беременна. Да я и сама догадывалась. Уже месяц... Толик, милый мой, поверь. С мужем все это время я не была ни разу. Только с тобой. Я об этом даже говорить тебе не хотела. Ведь это только мой ребенок. И он от любимого человека. Но я счастлива! Знаю, что меня ждет. Но это проблемы мои, а не твои. С ними я разберусь. А ты спокойно уезжай. Не бойся, я не навязываюсь. Зачем я тебе? Ведь я много старше. Ты еще молодой, и я очень хочу, чтобы ты был счастливым.
   Несколько минут Толик никак не мог прийти в себя. Он понимал, что их последние совместные часы будут нелегкими. Он даже допускал, что Вера скажет, что захочет уехать с ним. При этом он не был наивным ребенком, верящим в сказки об аисте и капусте. Однако Верино сообщение настолько стремительно выдернуло его из состояния привычной безмятежности, свойственной мироощущению молодой жизни, что на ум пришла всего лишь банальная фраза.
   - А разве ничего нельзя сделать?
   Уж лучше бы он не произносил эти слова. Реакция Веры была мгновенной. Она быстро встала, и, не стесняясь наготы, указав рукой на дверь, спокойным тоном произнесла:
   - Вот ты этим и займешься. Там. Дома. И без меня. Прощай, милый... - Развернулась и прошла в ванную.
   В ее спокойном и сдержанном тоне крылась такая твердость, что Толик почувствовал - ему нечего сказать в ответ. Подождал с минуту. Подошел к двери ванной.
   - Верочка! Извини меня. Я не знаю, откуда взялись мои слова. Они не мои. Я просто растерялся...
   Было еще много других слов, но Вера не отвечала. Прошло с полчаса, а он, так и не одевшись, сидел на тахте и ждал, и ждал... Потом в ванной послышался шум душа, а через какое-то время, одетая в халат, вышла Вера. Не взглянув на него, прошла к зеркалу и стала расчесывать волосы.
   - Ты еще здесь? Я думала, что ты уже там...
   И тогда Толик понял. Он здесь лишний. Оделся. Подошел к ней. Попытался поцеловать - ничего из этого не получилось. Сжал ее плечо. Сунул в карман плаща лежавшую на столе электробритву.
   - Я не прощаюсь.
   И вышел.
   До самого отъезда он пролежал на кровати. Ни с кем не говорил. Все казалось, что вчерашнее было сном и что Вера, знающая время отхода автобуса, все-таки придет попрощаться. Но так и не дождался. А дальше все шло само собой. Автобус. Улан-Батор. Аэродром. Самолет. Площадь аэропорта. Автобус. Вокзал. Электричка. Было много часов для раздумий. О себе, о Вере и, что самое странное, об Оленьке. Ничего позитивного из метаний его мысли в этом проблемном треугольнике так и не родилось. С какой бы стороны она к нему ни подходила, все его стороны оказывались равными, и ни в одной из них не было лазейки наружу. Поздним вечером того же дня он уже открывал дверь родной квартиры. Его встретило дружное "ах!" мамы и братишки с сестренкой.
   Просидели они до глубокой ночи. Наговорились и порадовались гостинцам. Правда, мама поругала за дорогой подарок для нее, сказав, что она ни в чем не нуждается, что деньги у них есть, а вот ему они нужны для учебы. На следующий день неожиданным визитом осчастливили дед Степан с бабушкой Леонидой, а наутро Толик собрал вещи, книги, взял аккордеон и укатил в Среднегорск. До начала занятий в училище оставалось всего несколько дней.
   Несмотря на то, что дальше пошла обычная студенческая суматоха, он никак не мог отделаться от мыслей о Вере, вытеснивших из его сознания находившуюся на расстоянии телефонного звонка Оленьку. Он боролся с этим, как мог и, в конце концов, скрупулезно разбирая Верино поведение и слова, поставил жесткий диагноз всему случившемуся с ним в Монголии: Вера воспользовалась им для своей цели - ей нужен был ребенок. А он оказался лопухом, не сумевшим ее раскусить. За это теперь вынужден расплачиваться. И холодно сказал сам себе: "Она взрослая женщина и прекрасно знала, что делала".
  
   Глава 6
  
   Позвонить Оленьке он решился не сразу, а когда позвонил - дома ее не застал. Хотел поймать ее в Консерватории. Под предлогом острой необходимости решить срочные дела отпросился с двух последних пар. Когда увидел ее с виолончельным футляром, висевшим на одном плече, и так знакомой ему набитой битком коричневой сумкой - на другом, то совершенно неожиданно для своего состояния в последние время испытал чувство умиления. Но сильнее его потрясло то, что Оленька кинулась к нему и, не стесняясь идущих мимо студентов, поцеловала.
   - Боже! Толенька, это ты?! Как я рада! А я так хотела тебя видеть! Я так по тебе соскучи-лась! Ты когда приехал? Почему не пришел к нам? Ты ведь мне звонил. Мама сразу узнала твой голос. Даже спрашивала, чего это твой Толик в инкогнито играет. У меня душа изболелась. Я уже хотела поехать к тебе в общагу... Как хорошо, что ты вернулся! Все! Ты на сегодня свободен? - И, не дождавшись ответа, заявила:
   - Тогда едем ко мне. Мама будет рада и накормит нас. Ты ведь точно голодный! Да и я тоже.
   Толик взял виолончель, сумку, и они пошли на остановку троллейбуса. Все! С этих минут он забыл о том, что еще недавно с ним происходило и терзало ему душу. Он снова шел рядом с Оленькой, любовался ее личиком, обтянутой красивым плащом фигуркой и ничего, кроме нее, для него не существовало. Так длилось, наверное, месяца три. За это время они даже чуть не решили пожениться. Но Толик проявил разумную осторожность. Он понимал, что на его доходы, в основном добываемые ночной работой на овощебазе, после которой у него иногда не хватало сил держать в руках аккордеон, и ее стипендию они просто не проживут. Становиться же иждивенцем ее родителей было для него просто неприемлемо.
   Во время одной из встреч Оля сделала таинственный вид,
   - У меня для тебя такая новость есть!
   Толик непроизвольно вздрогнул. Теперь-то он хорошо знал, что такое женские новости. Но это был не тот случай. Выяснилось, что знакомые консерваторские парни, подрабатывающие в одном из городских ресторанов, сказали, что руководитель ресторанного квинтета ищет хорошего аккордеониста. Пока только на подмены, а потом будет видно. Можно даже из студентов.
   - Я им и сказала, что мой парень, хотя еще учится в Музучилище, но аккордеонист классный! От подработки ему плохо не будет. Будет здорово, если тебя возьмут! А ты пойдешь?
   Надо сказать, что он уже имел, пусть небольшой, но опыт заработка своей игрой. Несколько раз сокурсники организовывали ему приглашения сопровождать на торжествах, свадьбах и даже на детских утренниках. Но это были разовые, не делавшие погоды случаи.
   - Еще бы! Это ведь не мешки на себе ночами таскать.
   -Тогда им завтра же передам, что ты не против.
   Результат они ждали с неделю. А потом Оля сообщила, что Толик должен, как только сможет, но, не откладывая в долгий ящик, зайти в ресторан и найти Чеснокова, руководителя тамошнего квинтета.
   Вечером они пришли в ресторан "Лунный камень". Народу было мало. Музыканты еще не начали работать. Спросили официанта, где можно увидеть Чеснокова.
   - Да они у себя сидят, наверное, репетируют. - И показал, как туда пройти.
   Оркестранты вовсе и не репетировали, а тихо и мирно ужинали. Чесноков оказался начинающим лысеть импозантным, со щегольскими усиками мужчиной, лет сорока с небольшим. Толик представился.
   - Да, да, - ответил Чесноков. - Мне о тебе говорили. Значит, ты еще учишься? А у кого? Ну, Эдуард Максимович - это фигура! С бездарью связываться не будет. А Вы, молодая леди, тоже музыкант? Или я ошибаюсь?
   - Не ошибаетесь. Я виолончелистка. Третий курс Консерватории.
   - Так! Есть хотите? Студент - он всегда голодный. Не стесняйтесь. Угощайтесь, чем бог послал.
   Отказываться они не стали. Быстренько подзакусили.
   - Молодцы! Теперь послушаем, что ты можешь...
   Толик еще раньше удивился, что в комнате, где они находятся, нет инструментов. Оказалось, что репетиционное помещение находилось за дверью. Сначала Чесноков попросил его поимпровизировать. Внимательно послушал. Сел за рояль и предложил на слух подобрать аккомпанемент к не знакомому Толику южноамериканскому танго. Удовлетворенно хмыкнул. Затем перешел на джазовые мелодии. Начал со спиричуэлса "Когда святые маршируют", продолжил "Караваном" Дьюка Элингтона и вдруг заиграл "Очи черные", потом любимые Толиком мелодии Битлз. Лучшего подарка Толик и не ожидал, Чесноков еще несколько мгновений постучал по клавишам, помолчал и обратился к музыкантам.
   - Берем?
   - Берем! - хором ответили те.
   - Значит так, Анатолий. Аккордеонист у меня в больничке. Приболел малость. На это время ты его заменишь. Пока на месяц. Так сказать, временно. Правда, придется поучить репертуар и порепетировать. Но это возможно только днем. Найдешь время?
   - Конечно.
   - Тогда послезавтра жду тебя к трем. Оформимся и порепетируем. Ну, как, молодая леди, ваш протеже? Пришел. Увидел. Победил. Но это я так. А парень у тебя неплохой.
   - Зашибись! - голосом Эллочки из фильма "Двенадцать стульев" произнесла Оленька, едва они вышли из ресторана. - Но я в тебя верила! Дай, я тебя поцелую.
   Два дня Толика не покидало ощущение начала нового этапа жизни. Чем он и поделился с Соломинским.
   - Знаете, Эдуард Максимович, меня берет к себе Чесноков. На днях оформлюсь. Правда, пока временно. Но я рад. Вот не удержался и похвастался. Хочу знать ваше мнение.
   - Почему похвастался? Это здорово! Чеснокова я давно знаю. Музыкант отменный! В свое время большие надежды подавал. Он абы кого не возьмет...
   - Почему - подавал?
   - Как тебе сказать? Парень он талантливый и руководитель сильный. У него есть чему поучиться. Но, увы - пьющий.
   - Пьющий? Мы с ним и его ребятами обедали. На столе ничего спиртного я не видел.
   - Все правильно. Значит, сейчас у него сухой период. Сам не пьет - и своим запрещает. А так в год несколько раз срывается. Потому и в "Лунном камне" оказался. Он ведь начинал преподавать в Консерватории. Там его хоть и жалели, но расстались. Потом то же самое в Филармонии. Но с точки зрения профессионализма, к нему никто претензий не имел. К чему это я? К тому, что ты к нему иди. Все правильно. Только помни - это ресторан... Тебя я вроде знаю. Ты парень правильный. Но сколько у меня было знакомых талантливых музыкантов, которых ресторанная атмосфера сгубила! Да что я тебе об этом. Ты человек взрослый.
   Так в распорядке дня Толика, кроме учебы, появились вечера, когда он работал в ресторане. Но у всех плюсов есть свои минусы. Так, Оленьку, с которой они становились все ближе, положение дел, когда из-за его занятости они стали встречаться еще реже, устраивало все меньше и меньше. Тем более, что их отношения уже перешли грань чисто платонической дружбы. Ей все больше претила необходимость оставаться с ним наедине то в квартирах ее подруг, то у его друзей. Да и для Толика это было мучительно. Напоминало Монголию...
   Все решилось летом, когда они реализовали свою мечту о совместной поездке на юг. После этого Толик попросил у ее родителей руки дочери. Мама сначала заговорила, что не надо спешить, что ему учиться еще год, а Оленьке еще целых три. А ведь могут быть и дети... Но отец, сначала молчавший, решительно сказал, что давно пора и что это учебе не помешает.
   Потом долго обсуждали вопрос с жильем и сошлись на том, что родители разменяют свою четырехкомнатную полнометражку на трех- и двухкомнатную квартиры. А Оленька твердо заявила, что со следующего учебного года она уже будет иметь возможность подрабатывать, так как виолончелисты - профессия очень востребованная. Ведь в городе целых три оркестра. В Оперном, в Оперетте и в Филармонии. К тому же, за ее плечами уже три победы на конкурсах, а это кое-что значит!
   Фамилию Склянская Оленька не поменяла. Толик не настаивал. В самом деле, представить, как со сцены будет звучать: партию виолончели исполняет Ольга Виолончелева. Это было бы смешно. После свадьбы, пока подыскивали подходящий вариант размена квартиры, они год прожили у родителей. За это время Толик с отличием окончил Музучилище и единственный в выпуске получил рекомендацию для поступления в Консерваторию, а Оленька - не менее успешно третий курс. Аккордеонист, которого он замещал, сначала долго болел, а потом и вовсе вышел на инвалидность. Так Толик стал штатным сотрудником музыкального квинтета в ресторане "Лунный камень". Он играл на своем собственном любимом инструменте. Его заработок, состоявший из официальной зарплаты и щедрых чаевых гостей, позволил Оленьке не тратить время на подработки.
   Вопрос о продолжении его учебы в Консерватории отпал сам собой. Опять два студента в семейной паре? Это было слишком! И он все глубже погружался в жизнь профессионального музыканта. Игра его, шлифуемая постоянным тренингом, обрела новые краски, и не было ничего удивительного, что разговоры о том, что у Чеснокова появился классный аккордеонист, стали достоянием широкой публики. И в первую очередь - музыкантов. К этому времени в Среднегорске начали появляться непрофессиональные музыкальные коллективы. Просто, как грибы после дождя. Постепенно, постепенно в "Лунный камень" стали ходить не только, как в ресторан, а и для того, чтобы послушать отличную музыку. И немалую роль в этом сыграл Толик.
   К сожалению, его старый аккордеон, под воздействием постоянной нагрузки, стал потихонь-ку рассыпаться. Ресторанное начальство, весьма довольное вкладом Толика в рост выручки, согласилось заказать ему новый. Как уж оно умудрилось, но был куплен концертный аккордеон той же немецкой фирмы "WELTMEISTER", что и его старый. Это было что-то! С ним Толик стал творить чудеса.
   В один из вечеров среди посетителей он увидел Расстригина. Собственно говоря, не узнать популярного и любимого в городе композитора было трудно. Но вот узнал ли Расстригин его, Толика? В первом же антракте Анатолий подошел к нему поздороваться.
   - Здравствуйте, Виталий Родионович. Вы меня, конечно, не помните. Но я до сих пор вспоминаю, что Вы сказали мне на смотре эстрадных коллективов, - учи ноты! Вот я и выучил...
   Расстригин посмотрел на него, явно не узнавая. Шлепнул себя по почти лысой голове:
   - Так это ты и есть? Ну и дела! А мне все говорят, ты сходи, послушай, какой у Чеснокова аккордеонист появился. Так я ведь не знал, что речь о тебе! Значит, я твой крестный! Значит, ты теперь лабухом! Ты же вроде на инженера учился? Мужики, послушайте, это ведь мой крестник! Это я его на музыканта благословил. Нет, за это надо выпить!
   Толику ничего другого не оставалось, как вежливо отказаться.
   - Не могу, Виталий Родионович. Я на службе. Извините, но не могу.
   - Да брось ты ломаться. Ты что, со мной выпить не желаешь, - продолжал приставать Расстригин. - Раз так, то я сам за крестника выпью. - И опрокинул фужер, объемом вовсе не для коньяка.
   Только тогда до Толика дошло, что композитор уже прилично пьян. Кампания Расстригина сидела еще долго, а потом он видел, как друзья под руки выволакивали его из ресторана. С тех пор Расстригин зачастил в "Лунный камень". То в кампании, то один. И каждый раз подходил к Толику и предлагал с ним выпить. Дело дошло до того, что Чесноков, пребывавший в периоде долгого воздержания, после очередного отказа Толика упрекнул его.
   - Что ты, в самом деле? Ну, хотя бы для вида... Сделай уважение старику. Я разрешаю.
   Толику ничего не оставалось. Расстригин так расчувствовался, что полез к нему целоваться. Такое повторялось несколько раз. А однажды композитор пришел в "Лунный камень" один. Сидел и, странное дело, не пил. Дождался очередного антракта оркестра и рукой пригласил Толика подойти. На столе лежала небольшая картонная папка.
   - Садись. Знаешь, Анатолий, слушал я тебя, слушал и вот что решил. Хочу дать тебе свою новую вещь. Закончил на днях. Вообще, писалась она для дуэта - фортепьяно и виолончели, но я ее обработал для аккордеона соло. Думаю, у тебя получится. Посмотри. И позвони мне. Там домашний номер.
   Затем решительно встал и, не прощаясь, пошел к выходу, оставив Толика в состоянии легко-го шока.
   В комнате отдыха коллеги попивали кофе. Толик раскрыл папку. В ней лежала написанная от руки партитура концертной пьесы в трех частях для фортепьяно и виолончели. Обработка для аккордеона. Называлась она "Лунный камень". Толик читал ее, а в голове билась одна мысль - композитор предлагает мне свое произведение! Было от чего впасть в смятение! И не мудрено, что Чесноков спросил.
   - Тебя что. Расстригин пыльным мешком по голове?
   - Вроде того...
   - Может, скажешь, что там?
   - Как-нибудь потом, - уклонился Толик.
   Весь вечер он сидел, как на иголках.
  
   Глава 7
  
   По приходу домой первым желанием было разбудить Оленьку. Но пожалел. Назавтра у нее был трудный день - в первом отделении выступление в составе студенческого симфонического оркестра, во втором были сольные номера, в том числе и ее. По договоренности с Чесноковым, он в этот вечер как раз и собирался пойти в Консерваторию. Концерт этот много значил, ибо был еще и промежуточным экзаменом по итогам первого семестра.
   Он ушел на кухню и погрузился в расстригинскую партитуру. И чем дальше, тем острее становилось желание хоть впервые, хоть вчерне воспроизвести развернувшуюся перед его слухом и взором палитру звуков и цветов. Пальцы непроизвольно пробегали по крышке стола, словно по аккордеонной клавиатуре. Но взять инструмент не решился. Была уже глубокая ночь, когда он пошел спать. Утром, даже не дождавшись, когда проснется Оленька, прильнул к аккордеону. Привыкшая к его утреннему тренингу и знавшая его репертуар до последней ноты, она сразу уловила, что звучит что-то новое.
   - Что это? Такая прелесть! Кто автор?
   Толик, не отрываясь от инструмента, кивнул на раскрытую партитуру.
   - Расстригин? - Удивилась Оленька. - Его жена у нас в музыкалке директоршей и учительницей сольфеджио была. Мы ее жуть как боялись. Как к тебе эта рукопись попала?
   Тогда он и посвятил ее во все то, что случилось вчера.
   - Понимаешь, он ведь к нам часто заходит. Особенно в последнее время. То один, то в кампании. В основном пьют. Кто бы мог подумать, что в голове у него такое! Он мне сказал, что закончил пьесу на днях. Значит, сочинялась она скорее не на трезвую голову. А какой результат!
   - Выходит, что он тебе ее подарил?
   - Выходит так. Телефон видишь? Просил позвонить.
   - Обалдеть! С чего это он так? Ведь он тебя совершенно не знает! Подумаешь, когда-то сказал мальчику - учи ноты. А вещь сильная. Сыграй еще разик, а я прослежу по партитуре.
   Не говоря ни слова, прослушала всю пьесу.
   - Ты знаешь, а он ведь тему виолончели так до конца и не убрал. Я ее чувствую. Жаль, пора в Консу. Ты ему сегодня не звони. Завтра попробую ее сыграть. Потом уж звони.
   Она ушла, а Толик до ухода на концерт бился над пьесой и прекратил только тогда, когда понял замысел Расстригина. После концерта, очень успешного и для Оли, и для оркестра, посадил ее на троллейбус, а сам пошел в "Лунный камень". Благо, от Консерватории это было совсем близко. С утра Оля на занятия не пошла, и они попытались сыграть пьесу вдвоем. Хотя первые попытки их не устроили, они не огорчились - ведь партию виолончели она играла практически на слух.
   А потом ее заинтриговало название пьесы. Она взяла Энциклопедию, которую отдали им родители, и выяснила, что "Лунный камень" - это народное название селенита. В народе ему приписывают удивительную способность помогать влюбленным на их пути к счастью. Оленька предположила, что название этой концертной пьесы скопировано не с ресторанной вывески, а скорее всего, навеяно Расстригину, по происхождению, как было написано о нем в Энциклопедии, из рода потомственных среднегорских камнерезов, его далекими детскими воспоминаниями и впечатлениями. Из них и появилась музыкальная ткань концертной пьесы. Только было странно: по существу она больше похожа на сонату с ее трехчастной структурой. Всеми этими музыковедческими открытиями она не замедлила поделиться с Толиком. Тот недолго подумал и высказал весьма трезвую мысль, что жесткая трехчастная структура сонаты оказалась тесной для композитора. Вот и добавил он к ней не свойственный сонате, но необходимый в данном случае финал. В этот момент они еще не осознавали, что подошли к произведению Расстригина так, как должен подходить любой исполнитель. Если, конечно, он хочет глубоко проникнуть в композиторский замысел.
   - Слушай, Толя, а почему бы нам не добавить партию виолончели?
   - А ты сможешь?
   - Почему нет? Я ведь ее уже играла.
   Толик просто поразился тому, как она это быстро сделала. Стало ясно, что, хотя произведения для дуэта аккордеона и виолончели - большая редкость, это вполне возможно. Несколько дней они ничем иным заниматься не могли. Все время, которое им удавалось побыть вместе, вплоть до ухода Толика на работу, они репетировали. Наступил момент, когда они решили, что можно звонить Расстригину,
   Толик набрал номер.
   - Добрый день, Виталий Родионович. Это Анатолий...
   Голос у Расстригина прозвучал непривычно чисто.
   - Сейчас можешь подскочить?
   - Конечно!
   - Вот тебе адрес. Жду. Инструмент прихвати.
   Найти его дом, стоявший в тени тополей на набережной, было легко. Ничто в облике Расстригина не напоминало того, каким он бывал в ресторане. Смотрелся он здоровым и трезвым. Пожал Толику руку.
   - А ты скор. Молодец! Давай, показывай, чего там у меня углядел.
   Толик хотел было сначала рассказать, что и он, и Оленька от пьесы в восторге, но Расстригин нетерпеливо махнул.
   - Слова сейчас ни к чему. Играй. Игра сама все расскажет.
   Сидел он, закрыв глаза. Но по мимике и кистям рук, совершавшим пасы в ритмах исполнения, было очевидно, что он не просто слушает, а проживает с исполнителем собственное произведение. О таком удовольствии, когда тебя слушает сам композитор, Толику и не мечталось! Поэтому играл с вдохновением.
   - Значит, я не ошибся! Спасибо, Анатолий! - удовлетворенно произнес Расстригин. - В тебе все сошлось. Ты и пьеса. С первого раза такое редко случается. Нечего мне больше сказать. Дай, я тебя обниму.
   - Мне-то за что "спасибо"? Я ведь лишь сыграл то, что Вами было сочинено.
   - Ну, пошло... Что мы, как петух с кукушкой...Чаю хочешь? Посидим, поговорим...
   Чего, чего, но такого от Расстригина Толик никак не ожидал. Чай композитор заваривал сам. Пили с медом
   - Этот рецепт у меня от сибиряков. Аромат необычный и полезный жуть. Есть у меня к тебе разговор. Я ведь слушал тебя не раз. Ты, наверное, думал, что сидит этот пьяница в ресторане и весь мир у него в коньяке.
   Толик отрицательно покачал головой.
   - Не ври! Думал, думал... А я ведь тебя слушать приходил. И "Лунный камень" мне именно тогда в голову пришел. Ну, да речь не об этом. Тебе еще не надоело в ресторане пьяную публику ублажать? Да, Чесноков музыкант, каких мало! Но сегодня я окончательно понял, что ты его не то чтобы перерос... Скорее, стал с ним вровень. Не согласен? Тогда молчи и слушай, что тебе старшие говорят. Пора тебе подниматься на другой уровень. Допустим, перейти в Филармонию. Солистом. Конечно, заработки в ресторане приличные. Это немаловажно. Кстати, ты женат?
   - В том то и дело, Виталий Родионович. Не просто женат, а еще и на студентке. Четвертого курса Консерватории. Класс виолончели. А Вы знаете, мы с ней пьесу играли вместе. Интересно получалось. Аккордеон и виолончель. Она сразу почувствовала, что тема виолончели из оригинала перетекла и в переложение для аккордеона. Даже обработку для виолончели предложила.
   - Интересно! Что же ты промолчал?
   - Так это Вы мне слова сказать не дали. Играй! - скомандовали.
   - Любопытно... Может быть, ко мне вдвоем подъедете? Интересное дело может получиться. С ответом я тебя не тороплю. Вопрос серьезный. Подумайте вместе. А пьесу порепетируйте дуэтом. Почувствуете, что готовы - звоните.
   Им было, о чем подумать... Но с реализацией идеи Расстригина они решили повременить. Честно говоря, это скорее решил Толик. И главной причиной была его установка на финансовую независимость от родителей. Но не только. Работа в ресторане позволяла выделять деньги на помощь маме. Одной ей было бы практически невозможно тянуть младших Виолончелевых. Брат уже пошел в школу, а сестренка должна была начать учиться через год. Поэтому он был очень благодарен Оленьке за ее понимание того, что старший сын обязан помогать матери растить младших. Рассудили так: из ресторана Толик уйдет после окончания Олей Консерватории. Куда? Об этом думать было рано. А вот просьба Расстригина показать ему, как звучит пьеса в дуэте аккордеона и виолончели, вдохновила их на продолжение репетиций.
  
   Глава 8
  
   К композитору они сумели выбраться лишь спустя месяц. Дверь открыла хозяйка.
   - Оля! Ты?!
   - Здравствуйте, Вера Трофимовна. Это я. Ой, как давно я Вас не видела!
   - И я очень рада! О тебе и твоих успехах я знаю. Как же! Бывшая ученица! Какая же стала взрослая и красивая! - Посмотрела на Толика. - А молодой человек - твой друг?
   - Нет, Вера Трофимовна. Это мой муж!
   - Бог ты мой! Оленька Склянская уже замужем?! Поздравляю Вас. Вита-а-алий Родио-о-онович! У нас гости...
   В гостиную вошел Расстригин.
   - Здравствуйте, Анатолий, и как Вас?
   - А это и есть моя жена Оля
   - Ты знаешь, Виталий, она ведь моя ученица. Смотри, какая красавица выросла! Садитесь, ребята, в ногах правды нет.
   Дома кроме них были еще и двое детей. Погодки, по виду - старшеклассники. Приняли их более чем радушно. Но ни о каком музицировании на голодный желудок хозяйка думать не позволила.
   - Знаю я вас, молодых. Вечно у вас времени поесть не хватает! Спорить с ней не стал даже Расстригин, а Толик подумал: "Перекусить не повредит".
   Теперь можно было готовиться к презентации результата своей "самодеятельности". Но Расстригин решил иначе. Сначала слушают Толика, а уж потом их дуэт. С исполнением Толика было все, как в тот первый раз. Те же закрытые глаза Расстригина. Те же трепетные пассы его тонких музыкальных кистей. Но на этот раз заключительный кантиленный аккорд пьесы затухал под аплодисменты всей семьи и Оленьки. Толик и сам уже полюбил этот покорившийся ему далеко не с первых репетиций финал. В эти мгновения перед его внутренним взором появлялась картина того, как под наплывом ночных облаков с гладкой водной поверхности исчезает свет лунной дорожки.
   Повернувшись к супруге, Виталий Родионович торжествующе произнес.
   - Вот видишь, педагог, я в нем не ошибся! Она мне не раз говорила, что отдавать эту вещь какому-то музыканту без имени - большой риск.
   - Не выдумывай, Витя! Ничего я такого не говорила. А вот сейчас не скажу, а сделаю. - Подошла к Анатолию и по-матерински поцеловала в лоб.
   - Молодой человек, у Вас золотые руки и душа! Спасибо Вам! Такому исполнению прямая дорога на сцену.
   - Анатолий, мы с Верой Трофимовной не договаривались! Она и не знает о моей идее выта-щить тебя из ресторана на сцену. Ладно, об этом еще поговорим. Оленька, можно я буду Вас так звать? Вы Вашу обработку с собой не взяли?
   - Конечно, Виталий Родионович. Но это так, для нас.
   - Еще чего, - искренне удивился Расстригин. - Меня же без спросу обработали, а посмотреть не дают!
   Взял листки с Олиными набросками. Пробежал глазами. Хмыкнул и сел за рояль.
   - Девушка, Вы что, ясновидящая? Вера, ты только послушай, чего эта консерваторская девочка натворила. - И проиграл всю партию виолончели. - Нет, мне здесь больше делать нечего. Меня не только обработали, а просто умыли! Теперь Вы, Оленька. Соло.
   Оля взялась за смычок. В первых тактах еще ощущалась некая робость. Но затем она овладела собой и выдала все, что могла. Это было не рядовое исполнение. Это был экзамен на композицию. По реакции Расстригина и Веры Трофимовны стало очевидно, что сдан он на "отлично".
   - Да-а-а, - задумчиво протянул Расстригин. В твоей трактовке это не просто вторая партия, а нечто самостоятельное. Вера, ну как?
   - Конечно.
   За обсуждением Олиного исполнения едва не забылось, ради чего, собственно, Расстригин пригласил их к себе. Но сам он не забыл. Теперь "Лунный камень" прозвучал в исполнении дуэта. И опять была задумчивая тишина. Вера Трофимовна, никого не спрашивая, снова включила электрический чайник. Расстригин пыхтел, раскуривая трубку. Боясь помешать композитору, Толик и Оля лишь переглядывались. Спустя несколько минут Расстригин заговорил.
  
   - Значит так, ребята. То, что Вы оба молодцы - факт. Исполнение это доказало. Еще мне, да и Вере Трофимовне, представляется, что у тебя, Оленька, кроме способности глубоко чувствовать чужой замысел, есть еще явные задатки к композиции.
   Вера Трофимовна разливала чай и только согласно кивала головой. Расстригин продолжал.
   - Ко всему еще добавлю. Вам на роду написано быть дуэтом. Аккордеона и виолончели. Ты согласна, Верочка? Но как это возможно? Одна еще студентка, другой - в ресторане увяз... Вы о моем предложении думали?
   - Думали, и много, - отозвался Толик. И рассказал обо всем том, что пока держит его в ресторане.
   - Что тут скажешь? Это жизнь. Маме нужно помогать. - Откликнулась доселе молчавшая Вера Трофимовна. - Да и Оленьке надо дать спокойно окончить учебу. Тут нужно придумать другое. Слушай, Виталий! Ты ведь в Филармонии Председатель художественного совета. А что, если сначала просто договориться с Лисовцом. Это директор, - пояснила она Толику и Оле. - Пусть он даст им возможность выступить в каком-нибудь сборном концерте. К примеру, перед Новым Годом. Ты для него авторитет. А там посмотрим. Глядишь, и Оленька Консерваторию окончит. Но перед разговором надо подобрать репертуар. У них ведь что-то уже есть. А можно и "Лунный камень" публике показать.
   - Верочка, ты гений! Чувствуется директорская хватка. Пожалуй, поговорю.
   - Не "пожалуй", а обязательно! А Вы пока над репертуаром подумайте. Небольшим, но из наилучшего.
   - Слышали? Оленька, Вы мне свою обработку не подарите? Не бойтесь. Я ее не присвою. Только немного почищу. Можно? А Вы будете соавтором. Идет?
   - И-и-идет, - едва выдавила из себя Оля. - Только автор "Камня" один. И не я. Вы, Виталий Родионович.
   С этого разговора и началась история их дуэта. Первое появление перед публикой далось не так легко, как представлялось сначала. Долго мучились с репертуаром. Бесспорных произведений в нем было только два: "Лунный камень" и неизменная любовь Толика "Амурские волны". Директор филармонии Лисовец, несмотря на безмерный пиетет перед Расстригиным, заставил их пройти не только репертуарную комиссию, но и двойное прослушивание в Худсовете, на котором их изрядно "пошерстили". Правда, в этом не было ничего, кроме пользы.
   Поставили их во второе отделение традиционного предновогоднего концерта для школьников Среднегорска. Узнав об этом, Виталий Родионович был возмущен до того, что едва не запретил исполнение "Лунного камня".
   - Как же так?! - метал он в кабинете Лисовца громы и молнии. - Мало того, что я позволил включить в концерт для детей премьерное исполнение моего произведения, так Вы, уважаемый, задвинули его во второе отделение! Нет! Я снимаю "Лунный камень"!
   И только после долгих уговоров и ссылок на то, что афиша уже напечатана и что слух об очередной премьере Расстригина разошелся по широким кругам среднегорских почитателей его таланта, заставил того согласиться. Хотя и не преминул бросить, что еще подумает, придет ли на концерт.
   Для Толика и Оленьки это было началом новой жизни. Толик специально сходил в Филар-монию, выпросил афишу и повесил ее на стене напротив кровати. О концерте они заранее известили его маму и Олиных родных. Чесноков отпустил Толика без всяких разговоров. А вот с коллегами по оркестру были сложности, поскольку концерт приходился на время начала работы в ресторане. В конце концов, все уладилось.
   Выступали они во втором отделении традиционного концерта для молодежи. Их первыми слушателями в основном были учащиеся старших классов обычных и музыкальных школ, коих в Среднегорске было множество, студенты музыкального училища, Консерватории и, разумеется, их преподаватели - они пригласили самых любимых. Особенно порадовало то, что, кроме родителей, увидели Расстригина с женой и Соломинского. Но вместо успокоения эта радость добавила свою каплю дегтя в естественное в таких случаях волнение. Это не было волнением исполнителей, впервые в жизни вышедших к зрителям - для Толика это уже было ежедневной рутиной, а Оля к тому моменту накопила немалый опыт выступлений на пути от музыкальной школы до Консерватории. Волнение их было другого рода: их не пугало то, как они сыграют, а вот примут ли слушатели предложенный им выбор произведений?
   Оказалось, что беспокоились они напрасно. Пускай не все номера встречались слушателями одинаково, в общем и целом их реакция была весьма и весьма одобрительной. И не мудрено! Публика в большинстве своем знала толк в музыке, а посему не могла не быть требовательной и даже придирчивой. По мнению некоторых, чаще всего преподавателей различных музыкальных дисциплин, воспитанных на классической музыкальной традиции, аккордеон - ну никоим образом не может быть партнером такого изысканного и элитарного инструмента, как виолончель! Подавляющее же большинство сходилось в том, что им довелось быть свидетелями смелого и очень успешного эксперимента. Вот о чем споров не было, так это о "Лунном камне". Расстригин так развил тему виолончели, что она звучала почти наравне с основной. И публика это почувствовала. Не могла она не почувствовать и то, как замечательно это произведение прозвучало в исполнении ранее совершенно не известного ей дуэта. Аплодисментов и оваций было море. Расстригин несколько раз выходил на сцену раскланиваться. Жал руки и обнимал исполнителей. Зал не унимался - Расстригин тщетно пытался его успокоить. Затем Виталий Родионович повернулся к скромно стоявшим на сцене за его спиной Толику и Оле, попросил их сыграть "на бис". Бисировали еще пару раз.
   В артистической собралось столько народу... Были родительские поцелуи и слезы, Расстригинские поздравления и обещания писать для них еще. Соломинский, возвышавшийся над всеми присутствующими, тут же рассказал, что это он разглядел в Толике талант. Пришел и Самборский, старенький профессор Оли по классу виолончели. И все почему-то ставили себе в заслугу открытие сегодняшних талантов. Конкретнее всех был Чесноков - подошел, пожал им руки и сказал Толику.
   - Это надо отметить! Банкет за мной. Зовите, кого пожелаете.
   Но банкет так и не состоялся. Не только потому, что у них не было никакого желания. И не из-за отсутствия денег - за свое выступление они получили приличную сумму. Но еще и потому, что буквально через несколько дней у Чеснокова наступило очередное погружение в мир алкоголя. А Оле, по причине больших затрат времени на подготовку выступления, надо было подумать об учебе.
   Потом были будни. Оленька с головой ушла в подготовку к экзаменам за четвертый курс. Толик делал все, что мог, чтобы освободить ее от домашних дел. И работал. И работал. Пока однажды не раздался телефонный звонок....
   - С вами говорит Виктор Иванович Лисовец. Здравствуйте, Анатолий! Не ожидали? Ну, ничего... Вы знаете, у меня к Вам есть некое предложение. Надо поговорить. Не могли бы Вы подскочить ко мне в Филармонию? Допустим, завтра? Этак в часиков восемь?
   - Спасибо, Виктор Иванович. Заинтриговали. Но к восьми мне уже на работу.
   - Понимаю. Тогда подъезжайте к семи. Думаю, успеем поговорить.
   - Буду, Виктор Иванович. Спасибо за приглашение.
   - Чего это ты ему вдруг понадобился? - спросила Оля.
   - Не знаю. Сказал, что у него есть какое-то предложение. Интересно?
   В назначенное время Толик вошел в приемную Лисовца. Там уже никого не было. Постучал в дверь кабинета. Услышал "войдите" - и открыл дверь. Виктор Иванович подошел, поздоровался.
   - Здравствуйте, Анатолий... Как Вас по батюшке? Анатолий Михайлович?! А вы человек пунктуальный. Не то, что некоторые... Садитесь. Заинтриговал я Вас, наверное?
   - Спасибо. Не то, чтобы очень, но немного есть, - отозвался Толик.
   - Итак, буду краток. Есть такая мысль у меня - не терять Вас и Вашу очаровательную супругу. Не скрою, несмотря на то, что Вы мне понравились, я много разговаривал по этому поводу с рядом весьма компетентных людей. Разумеется, из тех, кто имел возможность послушать ваш дуэт. Опять же, не скрою, их мнение, хотя и разделилось, но сводилось к тому, с чего я начал. Филармонии нужен приток молодых и талантливых кадров. Я знаю, что жене Вашей еще предстоит год учебы. Знаю и то, что Вы ежедневно заняты на работе. Поэтому я предлагаю Вашему дуэту, простите за высокопарность, ангажемент на основе совместительства. Полагаю, что это будет удобно для Вас и для супруги. Край наш большой. Люди нуждаются в искусстве, а сил у нас не хватает. Я не буду Вас торопить. Подумайте вместе. Если согласитесь - разработаем такой график, какой не будет обременителен ни для Вас, ни для супруги. Зарплату я Вам определю пока по третьей категории. На большее права не имею... Но будут еще и отчисления от сборов. Кстати, Вы получили причитавшееся за концерт?
   - Конечно! И были обрадованы...
   - Вот видите, и в нашей системе можно хорошо зарабатывать. Были бы талант и трудолюбие! Ну, так как Вам мое предложение?
   - Будем думать, Виктор Иванович.
   - Договорились. Надумаете согласиться - звоните. Вот Вам моя визитка.
   Оленька предложение оценила сразу.
   - Представляешь! На афишах будет большими буквами написано "Дуэт: аккордеон - Анатолий Виолончелев, виолончель - Ольга Склянская". Надо еще название придумать.
   - Во, во... Дуэт "Среднегорский камень", - проиронизировал Толик.
   - А что? В этом что-то есть, - не приняла его иронию Оленька. - Какой на Среднегорье самый-самый камень?
   - Малахит.
   - Забыл? Ресторан на "Проточной" так называется. Пусть лучше будет "Агат". Он мне очень нравится. А потом ты мне подаришь набор из агата. Бусы и сережки. Нет, лучше ожерелье и подвески. Они крупнее. И еще перстень с агатом! Представляешь, как я буду смотреться!
   - Ты и так смотришься. По улице не пройти. Все оглядываются...
   - Так это только потому, что ты рядом...
   - Я смотрю, ты уже все решила. А как быть мне? Чесноков же не согласится отпускать меня на гастроли. Прежде надо с ним обговорить.
   Но его опасение оказалось напрасным.
   - Я ведь знал, что этим кончится. Уйдешь ты от меня. Рано или поздно, но уйдешь. Нет в тебе того куража, что у настоящего ресторанного лабуха. Так что, спасибо тебе, что еще годик-другой со мной поиграешь. Потому предложение Лисовца прими. Буду выкручиваться. Найду кого-нибудь наподхват. Ты ведь с этого начинал. А с директором договорюсь. Он, конечно, жлоб, но поймет. Право на совместительство у тебя есть.
   С Лисовцом все уладилось быстро. Договорились так. На первых порах хватит их текущего репертуара. До окончания Олей Консерватории он обещал сильно их не беспокоить. Потом уж, как они захотят. Первое выступление, теперь уже дуэта "Агат" пришлось на 8 Марта. Играли они вместе со Среднегорским народным хором в Доме культуры одного из крупнейших заводов города. Опять во втором отделении. Но это их не огорчило - работать в одном концерте с таким известным коллективом было не зазорно, тем более, что в большинстве своем хор исполнял песни Расстригина.
   Толик подарил Оленьке тот самый агатовый набор - ожерелье, подвески и серебряный перстень с агатом. Золото, конечно, смотрелось бы лучше, но пришлось довольствоваться серебром. Она была счастлива!
   К их удовлетворению, директор Филармонии слово держал. Концертировали они не больше одного-двух раз месяц, что практически не влияло на Олину учебу и не напрягало отношения Толика с Чесноковым, До Олиных выпускных они отработали не только во всех больших залах Среднегорска, но и в ряде городов области. Несмотря на то, что концертная ставка была скромной, заработок вносил ощутимый вклад в их семейный бюджет.
  
   Глава 9
  
   Толику же очень хотелось выступить в Сажинске, там, где он родился и вырос. Однажды он заговорил об этом в Филармонии. Ему сказали, что есть возможность подключить их к концерту, посвященному юбилею городского театра. Очень обрадованные, несмотря на Олину занятость, они разучили новый номер. На этот выступление Толик привел маму, любимого деда Степана с бабушкой Леонидой и младших братишку и сестренку. Напирая на свое Сажинское происхождение, уговорил администратора театра посадить их всех на один из первых рядов. Потом во время выступления видел только их глаза и играл только для них.
   Дома, уже за столом дед Степан поднял рюмку.
   - Спасибо тебе, внучек! Разбил ты мои сомнения. Человеком стал. Моей ты породы!
   На что бабушка Леонида, всегда острая на язык, откликнулась:
   - Человеками они станут, когда нам правнука родят. А пока музыкант он, да и Оленька наша музыкантша. И не боле!
   Вспомнили они о бабушкином высказывании через несколько месяцев, когда после оконча-ния Оленькой Консерватории отдыхали на Кавказе. Собственно, разговор о ребенке завел Толик. Для нее это не было неожиданностью. Она и сама хотела ребенка. И родители ее уже не раз намекали, что не прочь иметь внука или внучку. Но в то время ребенок мог стать препятствием для учебы, а теперь, когда ее как краснодипломницу распределили в Филармонию и перед ней открывалась возможность попасть в состав симфонического оркестра, она боялась потерять доступ к карьере. Толик все это знал и понимал. Но ему хотелось иметь пусть сына, пусть дочку. Он не осознавал, что это работа подсознания, хранившего чувство вины за то, что случилось в Монголии, и о неведомом ему ребенке. Хотя за эти годы он не однажды был близок к тому, чтобы поделиться, рассказать об этом Оленьке, каждый раз его останавливал страх потерять ее. Тем не менее, с ребенком было решено подождать. Ей было только 22. Ему - 24.
   Теперь настала пора определиться с судьбой "Агата". Решили так. Возьмет ее главный дирижер филармонического оркестра Юрий Владимирович Кобелев - значит, ее будущее в симфонической музыке. Не возьмет - есть "Агат" и кое-какой гастрольный опыт. Но в душе оба отлично понимали, что распределили ее в Филармонию не случайно. С прицелом. Красный диплом и звание Лауреата многочисленных конкурсов говорили сами за себя. Так оно и оказалось. К тому же, взял ее директор не только из-за этого, но и с подачи самого Юрия Владимировича, помнившего ее по конкурсам, на которых он был Председателем жюри. Поэтому нужды в ее прослушивании не было. Да и времени у него, как всегда куда-то спешившего, не хватало. Только бросил.
   - Значит, в нашем полку прибыло! Поздравляю! Будем вводиться. Вопросы?
   От такого напора и лаконизма Оля даже растерялась.
   - Спасибо, Юрий Владимирович...
   - Знаешь, - рассказывала она Толику. - Он даже не поинтересовался, ни как меня зовут, ни как фамилия.
   - Так ведь о нем такая слава идет еще со времени его работы в Оперете - для него, кроме музыки, ничего не существует. Но вот, что нам делать с "Агатом"? Давай так. Форсировать события не будем. Никто нас никуда не гонит. Этак через месяцок попробуй с ним поговорить. Не может быть, чтобы он об "Агате" совсем уж ничего не слышал.
   Месяц этот стал для Оли настоящим испытанием. Одно дело - играть в студенческом оркестре, другое - войти в один из лучших симфонических оркестров страны, да еще у такого неистового дирижера, как Кобелев. Он не щадил самолюбия никого из оркестрантов. Ни старых и опытных, ни молодых. А Оля была самая молодая. Вечерами, после репетиций она даже плакала и жаловалась мужу.
   - Нет! Ну, скажи, разве я уж такая бездарь? Что, у меня руки кривые?
   Толик, как мог, успокаивал ее.
   - С чего это ты взяла? Да он так не думает! Он ведь тебя на конкурсах слышал!
   - А чего он тогда меня ругает? Знаешь, что он мне сегодня сказал? - Где твои руки? Это Венера Милосская может и без рук быть прекрасной...
   Тем не менее, перед началом концертного сезона Кобелев перед всем оркестром пожал ей руку. Только ей! Смычковые стучали по декам скрипок и виолончелей. Духовые просто аплодировали. Это означало одно - она признана достойной места в оркестре.
   Все это время "Агат" директора Филармонии не тревожил. И не случайно. То, что Склян-ская вписалась в требования Юрия Владимировича, его вполне устраивало. Но вот что делать с новорожденным "Агатом", он пока не знал. Оставить все, как получилось, то есть разрушить дуэт он не хотел. Немаловажным было и то, что, как ни крути, это было дитя Расстригина. Ссориться с ним не было никакого желания. От него напрямую зависел репертуар Среднегорского народного хора, знаменитого не менее, если не более, чем симфонический оркестр. Простые люди (а народ, он и был для Лисовца тем самым простым человеком, которому симфоническая музыка представлялась чем-то заумным и непонятным) любили и знали только хор. Правда, вслух эту мысль Лисовец не произнес бы и на страшном суде. Необходимо поговорить с Юрием Владимировичем. Причем поговорить, зная взрывной характер дирижера, в уважительном тоне. Виктор Иванович это умел. К этому разговору он тщательно подготовился. Надо было получить согласие Кобелева на совмещение Склянской занятости в оркестре с работой в "Агате". Решил не приглашать его в свой кабинет, ибо это наложило бы на их разговор никчемный бюрократический оттенок. За долгие годы директорства он прекрасно овладел искусством общения с творческими людьми. Давить на них было делом проигрышным. Лучше таким образом подать свою, иногда и неприятную для человека идею, чтобы через некоторое время услышать ровно то же, но уже идущее от него самого. Придя на очередную репетицию, Виктор Иванович дождался ее окончания.
   - Какой уж раз слушаю я Вас, Юрий Владимирович, и не могу не восхититься тем, как у Вас работает оркестр. Все группы. Но могу признаться, что всю жизнь испытываю несравненное наслаждение от виолончелей. Что-то есть в них созвучное моей душе. Вот, Вы знаете, есть во мне некая белая зависть к виолончелистам. Никому не завидую. Даже скрипачам. А вот им - да! Слушал как-то, ну еще до отъезда, Ростроповича - и плакал. Такая мощь! Такой мелодизм! Кстати, как Вам новое пополнение? Я про Склянскую.
   Кобелев слушал директора - нет, не зря он явился. Что-то от меня нужно.
   - Виктор Иванович. Дорогой. Мне, как Вам известно, комплименты не нужны. Давайте прямо. Вас этот "Агат" беспокоит? Так?
   - Так, Юрий Владимирович. Жаль, Вы его сами не слышали.
   - Зато отзывов наслушался. Большинство хвалят. Некоторые даже большое будущее предрекают. Так Вы хотите, чтобы я Склянскую отпустил? Увольте! Она симфонист, а такие редко встречаются. Нет и нет! Найдите этому, как его? - Виолончелеву, - подсказал Виктор Иванович. - Да, Виолончелеву, партнершу - и дело с концом.
   - Не об этом разговор. Есть у меня идея. Склянская ведь еще долго не во всем репертуаре будет занята. Так пусть она, хотя бы в этих окнах, со своим мужем поработает.
   - Так Виолончелев ее муж? Интересное сочетание - Виолончелев и виолончелистка! Нарочно не придумаешь!
   - Вот именно! И дуэт их нарочно не выдумаешь.
   - Так они муж и жена? Почему же она сама молчит?
   - Не знаю. Скорее всего, боится...
   - Чего тут бояться? Мне бы их послушать... У них концерта в ближайшее время не пред-видится?
   - Зачем ждать? У меня хорошая фонограмма есть. В Сажинском театре не так давно их записали. Акустика там хорошая.
   - Знаю, знаю. Я туда еще с Музкомедией ездил...А запись где?
   - В кабинете. Хоть сейчас!
   - Послушаю. Потом поговорим.
   На том и порешили. Лисовец был удовлетворен тем, что дирижер заинтересовался "Агатом". Юрий Владимирович - что есть возможность подумать. Тем более, что найти время спокойно посидеть и послушать было ох, как непросто. Поэтому собрался нескоро. Звучание "Агата" ему понравилось. Однако репертуар, за исключением "Лунного камня", показался эклектичным. Вот Расстригин его удивил! Он знал его только как сочинителя популярных псевдонародных песенок. Да, они всегда были мелодичны и хорошо темперированы, что придавало им особую выразительность. Но Кобелеву, выросшему и живущему в мире симфониче-ского искусства, была дорога глубина и философичность, те качества, которые его восхищали не только у великих композиторов, но и у таких поэтов, как Мандельштам, Ахматова, Пастернак... В этом маленьком произведении ему открылось то, что он ценил в любом творчестве - личностное проявление автора. И хотя с Расстригиным у него не было дружеских отношений, только редкие встречи на заседаниях Художественного совета Филармонии, он сразу нашел его визитку и позвонил.
   Ему было что сказать. Сам, в общем-то, равнодушный к похвалам, он знал, как дороги творческому человеку вовремя сказанные слова поддержки. Юрий Владимирович сказал всего лишь, что он хочет исполнить "Лунный камень" своим оркестром. Краткий разговор этот стал началом их долгой творческой и личной дружбы. Разумеется, сама собой всплыла тема "Агата" и просьбы Лисовца. На это Расстригин лишь сказал, что он бы на месте Юрия Владимировича нашел возможность давать Склянской время для работы в дуэте. На том их разговор завершился. Но Кобелев не был бы Кобелевым, если бы его так легко можно было уговорить. При встрече с Лисовцом он был искренен, когда сказал, что ему нужно услышать исполнение "Агата" вживую. На ближайшей репетиции он подозвал Олю и попросил ее передать мужу, что хочет их послушать и предлагает встретиться здесь после очередной репетиции.
   Для Оли, еще не вышедшей из мира "Сказок Шехерезады", ничего не знавшей о шедших за ее спиной переговорах, это предложение прозвучало так же неожиданно, как когда-то аналогичное Расстригина. Едва дождавшись прихода с работы Толика, она торжественно сообщила, что на следующей неделе их хочет послушать сам Юрий Владимирович Кобелев!
   - Кобелев? А зачем, не спросила?
   - Это было так неожиданно, что я растерялась...
   - Видимо, кто-то про нас рассказал, вот он и заинтересовался. Конечно, у него времени по концертам ходить нет!
   - Нет! Вы смотрите! Его сам Кобелев послушать хочет, а ему, видите ли, не нравится!
   - Не делай поспешных выводов, дорогая. Я этого не говорил. Но уж приглашаешь людей, так скажи, зачем.
   - Вот заладил. Зачем? Зачем? Скорее всего, не из-за "Амурских волн", а из-за "Лунного камня".
   - Точно! Умница! Дай я тебя поцелую...Но отрепетировать надо все.
   Когда обрадованный Толик наклонился к ней, чтобы поцеловать, ей показалось, что от него пахнуло коньячным ароматом. В тот момент, в пылу позитивных эмоций, она значения этому не придала. Остававшееся до встречи с Кобелевым свободное время они посвятили репетициям.
   Спустя годы, Ольга корила себя за беспечность... Ведь она прекрасно знала, что тогда ин-терес Толика к алкоголю вполне удовлетворялся рюмкой-другой на вечеринке, за праздничным столом - и не более. И была на этот счет абсолютно спокойна. Потом она не раз вспоминала, что родителей волновала работа зятя в ресторане. Припомнилось и то, как они обрадовались, когда узнали, что ему предлагали работу в Филармонии, и как огорчились, когда они с Толиком решили ничего не менять.
   Снова Толику пришлось отпрашиваться у Чеснокова и объяснять, что это необходимо для встречи с Кобелевым. Фамилия эта Чеснокова впечатлила.
   - Все с тобой ясно! Если уж до Кобелева дело дошло - утащат тебя...
   - Вот, вот... Прямо в симфонический оркестр... Тарелки до блеска натирать...
   - А ты не смейся. Мне не смешно.
   Когда Толик приехал в Филармонию, репетиция оркестра была в самом разгаре. Сел по-ближе к сцене и поэтому имел возможность все видеть и слышать в деталях. Происходившее его поразило и едва не разрушило представление о коллективной работе над симфоническим произведением. Кобелев, в маечке и джинсах, выглядел не служителем муз, а скорее студентом, кинувшимся выучить и понять предмет перед экзаменом. Создавалось впечатление, что оркестранты ему в этом мешают. То кто-то один, то все скрипки, то барабаны, то валторны. Он соскакивал со своего репетиционного стула, ругался, возмущался и заставлял проходить тот или иной номер заново и заново. То вдруг радостно улыбался и раздавал комплименты. Особенно его поразила манера Кобелева разъяснять исполнителям то, как должны звучать их партии в той или иной части, отрывке репетируемого произведения. Было понятно, что дирижера заботила не столько техника игры, сколько понимание исполнителем того, какие мазки должна оставлять его партия на целостной палитре разучиваемой вещи. Так работает талантливый художник, для которого каждый мазок кисти значим не сам по себе, а лишь в органическом единстве со всем замыслом картины. Но сформировалось это ощущение в осознанное понимание дирижерской манеры Кобелева лишь после того, как, прослушав "Лунный камень", тот стал развертывать перед ним и Олей свое видение этой пьесы.
   Репетиция закончилась. Кобелев поблагодарил оркестрантов за работу, какое-то время приходил в себя, а потом провел их в свой кабинет.
   - Хотите знать, зачем я вас пригласил? - Начал он. - Разговоров о Вас много. И восторженных, и критических... Разговаривали со мной и Лисовец, и Расстригин. Буду откровенен. Как вы понимаете, Вас, Оля, я взял в оркестр не только за красивые глаза. Хотя, не скрою, на красивые глаза оркестранток приятно смотреть. Вы способная и подающая надежды виолончелистка. Тогда я понятия не имел, что Склянская и Виолончелев - семейная пара. И что? Взяв Вас в состав, я невольно стал источником проблемы шекспировского масштаба. Поистине, быть вашему дуэту или не быть? Так что прикажете мне теперь делать? Сохранить Вас в оркестре - значит разрушить дуэт. Поступить наоборот - лишить себя возможности иметь в оркестре того, кто в дальнейшем может стать лицом виолончельной группы и, чем черт не шутит, оркестра... Но будет ли от таких категорических решений польза и мне, и вам? В первом варианте мне и оркестру будет хорошо, а Вы, Лисовец и Расстригин, не без оснований, сочтете меня эгоистом и собакой на сене. Второй вариант однозначно хорош для Вас и для ваших покровителей. Прямо ситуация буриданова осла. Но возможен и компромисс! Я организовываю нашей виолончелистке определенные паузы, а она, то есть вы оба, обязуетесь сделать все, что в ваших силах, чтобы быть слугой двух господ. Все зависит от Вас, Оля. Насколько хватит у вас сил, я не знаю. Но пойти на такой компромисс могу. Слово за Вами. Думайте!
   А теперь игра. Но только "Лунный камень". Прослушал, попросил повторить... Разобрал по косточкам и Расстригина, и исполнение.
   - /Что тут скажешь? Порадовали Вы меня! Что касается трактовки и техники, меня больше чем удовлетворило. Теперь еще вот что. Я ведь слушал запись Вашего выступления в Сажинске. Репертуар безобразный. Вы так и не поняли, что Вы представляете разные миры. Аккордеон - инструмент народный. Танцульки, песнюльки... Виолончель же - существо возвышенное и тонкое. Симфоническое. Вы впрягли в одну упряжку коня и трепетную лань. Но пока съезженной упряжки не получилось. Исключение - "Лунный камень". Значит, дуэт возможен! И за это надо сказать "спасибо" Расстригину.
   Они переглянулись. Знал бы он, кто первый обнаружил в партитуре виолончельный след? Но ведь не скажешь...
   - Кстати, Вы, Оля знаете, что сказал Ростропович о виолончели и аккордеоне?
   - Нет...
   - А не мешало бы... За точность не ручаюсь, но смысл такой: "Виолончелист, который хочет до конца раскрыть звуковой мир своего инструмента, должен хотя бы раз сыграть вместе с аккордеонистом..."
   - Теперь вот что. Вам нужен режиссер. Если Вы хотите строитель карьеру в жанре развлекаловки, я Вам помочь не смогу. Если Вас больше тянет в мир серьезной музыки, рассчитывайте на меня. Первым делом надо поработать над репертуаром. У меня кое-какие соображения есть. Серьезная музыка халтуры не терпит. Отбарабанил - и ноги кверху... Ей нужно полное погружение и самоотдача.
   Взглянул на часы.
   - Ну и засиделся я с Вами!. Подумайте. Только не долго. Надеюсь скоро услышать ответ.
   А скорый ответ никак не давался. Были и споры, и даже ссоры. Толик сначала был за то, чтобы Оля работала исключительно в симфоническом оркестре. Доводы?
   - Давай смотреть на все трезво. Между нами большая разница. Ты - с дипломом Консерватории. Я - с дипломом училища. У тебя большое будущее...Не отнекивайся. Об этом говорят все. Да скажи это один лишь Кобелев, было бы более чем достаточно! Поэтому у меня нет никакого права настаивать на сохранении нашего дуэта. Поиграли, потешили самолюбие - и хватит. И еще. Мы ведь хотим детей. А какие дети могут быть, если родители - разъездные гастролеры. Поэтому я даже не вижу смысла перебираться из ресторана в Филармонию. Семью надо кормить! Да и маме помогать. Поверь, я буду счастлив, если ты сделаешь карьеру. Кесарю - кесарево!
   Убедить его в том, что "Агат" надо сохранить, стоило Оленьке не только больших усилий, но и слез.
   - Прав ты. Почти во всем прав. Но пойми, тебе, как ты говоришь, музыканту с дипломом всего лишь музыкального училища предлагает свою помощь не кто иной, как Кобелев! Ты хоть это понимаешь?! По-моему, нет! И не ценишь! Скромность хороша, но в меру и в нужное время. Да не увидь он в тебе таланта, никакая бы я, выпускница Консерватории, не заставила его поступить иначе. Не тот он человек! Сил у нас хватит. И на детей. И на "Агат". И вообще на все... А дальше будет видно. Давай лучше над репертуаром подумаем.
   Кобелев, к ее удивлению и даже огорчению, сообщение, о том, что они с благодарностью принимают его предложение стать, хотя бы на первых порах, их режиссером, воспринял чересчур по-деловому. Словно само собой разумеющееся.
   - Репертуар подготовили?
   - Не успели, Юрий Владимирович.
   - Нет?! Мы ведь договаривались!
   Не рассказывать же ему историю их долгих и мучительных споров... К следующей встрече с Кобелевым репертуар, с расчетом на два отделения, уже был подготовлен. После просмотра его Юрием Владимировичем концерт ужался до одного, тридцатиминутного. Открывалось оно "Лунным камнем" Расстригина. Была в нем еще партита Гайдна "Семь слов" в обработке самого Кобелева. (И когда он успел сделать ее, при такой занятости, они так и не узнали). Но основу его Кобелев составил из произведений великолепного аргентинско-американского композитора Астора Пьяцолло, о котором они только слышали как об авторе замечательных танго. От предложенного Ольгой и Толиком репертуара второго отделения Кобелев не оставил ничего, кроме "Амурских волн"
   - Это сколько времени понадобится, чтобы все выучить и отрепетировать? - не удержался Толик...
   - А Вы что хотели, раз-два-три - и в дамки? Извольте потрудиться. Поконцертировать успеете. Я с Лисовцом договорился.
   Прошел целый год. Лисовец о них не забывал - давал возможность двух-трех выступле-ний в квартал. Это приносило не только опыт, но и более или менее приличные деньги. Репертуар с забойными "Лунным камнем", "Семью голосами" Гайдна и "Libertango" (танго свободы) Пьяццолло принимался публикой, как говорится, "на ура!". Именно Libertango, сводившее слушателей с ума, в итоге стало визитной карточкой "Агата". Вполне естественно, что зазвучало оно и в ресторане. Единственное, что огорчало, это непонятное нежелание Лисовца разрешить им сольные концерты или, на худой конец, в сборных концертах отдавать "Агату" первое отделение. Оля даже как-то пожаловалась Юрию Владимировичу.
   - Не поймем, чего он нас зажимает? Ведь принимают нас хорошо...
   Кобелев только загадочно улыбнулся.
   - Головки свои напрягите, умишками своими пораскиньте - и поймете...
   Но сколько они ни пытались это сделать, недоумение оставалось довольно продолжитель-ное время, пока в одном из разговоров с Расстригиным они не получили исчерпывающее разъяснение.
   - Неужели непонятно? Ты, Анатолий, не обижайся. Не хочет Виктор Иванович выводить на первые роли ресторанного музыканта. Он ведь предлагал тебе перейти в Филармонию? Предлагал. Ты отказался? Отказался. Тогда представьте себе афишу:
   "Партию аккордеона исполняет солист ресторана "Лунный камень" Анатолий Виолончелев. Партию виолончели - солистка симфонического оркестра Среднегорской Государственной Филармонии Ольга Склянская"
   - Вот именно! Самим смешно...Хотя... есть, о чем подумать.
   Как говорится, посмеялись - и разошлись. Но случилось так, что после очередного вы-ступления к ним подошел молодой человек, представившийся редактором студии музыкальных программ Среднегорского Государственного телевидения. Наговорил комплиментов и предложил записать их для телевизионной программы "Музыка выходного дня". Разумеется, они согласи-лись. Но обещанного звонка с информацией о дне и времени записи они так и не дождались. Это стало последней каплей.
   - Все понятно!!! Ресторанный лабух на телевидении?! - Разошелся Толик. - Мелко плаваете - нам народных артистов подавай! Ну и катитесь куда подальше... - Потом, правда, остыл. - Все! Связываюсь с Лисовцом и ухожу в Филармонию. Он меня звал!
   Однако результат разговора с Виктором Ивановичем его разочаровал. Лисовец ахал и охал, изображал на лице радость. Посетовал на недальновидность молодежи, намекая на то, что Толик когда-то зря отказался перейти в Филармонию.
   - Я понимаю Ваше разочарование. Увы, свободной ставки у меня сейчас нет. Но наша договоренность остается в силе. Как только появится малейшая возможность, я Вас возьму. "Агат" нам и народу нужен. Что я сейчас точно могу, так это давать Вам выступать чаще. Сможете? Тогда договорились.
   Толик хотел еще обсудить вопрос о сольных концертах, о переводе "Агата" из вторых отделений в первые, но, поняв, что сейчас говорить преждевременно, поблагодарил Лисовца и поехал на работу. Явился он туда такой злой и взведенный, что этого не смог не заметить Чесноков.
   - Анатолий, ты чего такой? Я же не только по лицу, но и по игре вижу. Ладно, в антракте поговорим.
   Особого желания у Толика делиться подробностями всех его проблем не было, но, в общем и целом, он Чеснокова в них посвятил.
   - Ты что хочешь, чтобы Лисовец за тобой бегал? Да не будет он этого делать. Так он себе цену набивает. Ему нужно, чтобы бегал ты. Вот помаринует он тебя, а потом облагодетельствует. А ты не парься. Лучше опрокинь пару коньячка - оно и отпустит. По себе знаю. Стреляный. Ну и я с тобой. Тебе поддержка нужна. Поддержка, но уже всем коллективом, продолжалась вплоть до ухода домой. Оленька результат его визита к Лисовцу восприняла намного спокойнее.
   - И чего ты мечешься? Все, как ты хотел. Я слуга двух господ, "Агат" жив", выступления есть. Подождем, потерпим...
   - А-а-а-а! - взвился Толик, - так ты еще и слуга двух господ! С Кобелевым все понятно. А кто второй твой господин-эксплуататор? Я?! Так я тебя не держу! Я и раньше не хотел этого. Сама настояла, а теперь я виноват?! Все! Распускаю "Агат"! Остаюсь один!
   Оля, едва не начавшая его успокаивать, поняла, что Толик просто пьян. Испуганная, рас-терявшаяся, не зная, как на это реагировать, она просто перестала с ним разговаривать. Не заговорила и утром. И, лишь уходя в Филармонию, бросила:
   - Протрезвел? Тебе не стыдно за вчерашнее? - И, не дожидаясь ответа, ушла.
   А ему было не то что стыдно, а просто мерзко. Хотел было поехать в Филармонию и извиняться, извиняться, извиняться... Но понял, что делать этого не стоит. Ибо его появление может вызвать ненужное любопытство оркестрантов и скомпрометировать Оленьку. Решил сделать это по ее приходу с работы. Нужно было чем-то заняться. Читать не хотелось. Взял аккордеон, хотел порепетировать, но сосредоточиться на игре не смог. В голове звучал один рефрен - как он мог повестись на чесноковскую поддержку? Как? Разве не приходилось ему раньше не поддаваться искушению выпить в общаге? Сначала в институтской, потом Музыкального училища, в селе, во время работы по сбору картошки или капусты... А в Монголии, где парни пили, сколько хотели и когда хотели? Будь он психологом, он бы понимал, что в прежней жизни его всегда сдерживала память об отце, беспечно выпивавшего возле танка и погибшего под его же траками... Будь он психологом, он бы, наверное, осознал и то, что тормозящий эффект этой памяти, при соответствующих личностных и общественных предпосылках, может становиться все менее и менее эффективным. А предпосылки эти были. Главной же в его случае оказалась не наследственность, а ресторанная среда. Именно она неотвратимо порождала в сознании большинства работников этой сферы, особенно лабухов, тот самый ресторанный кураж, на отсутствие которого в поведении Толика уже давненько сетовал опытный лабух Чесноков. В тот раз все закончилось Олиным прощением и его клятвенными заверениями никогда не позволять себе ничего подобного. С выступлениями "Агата" проблем не возникало. Мало того, несколько раз, подменяя не сумевших по тем или иным причинам выехать в область артистов или коллективы, выступали сами. Много репетировали, ходили в театры, а Толик, пользуясь статусом мужа солистки оркестра, посещал концерты каждый раз, как выдавалась возможность.
   Во время одного из таких посещений он встретил Расстригиных. Оказывается, те следили за выступлениями "Агата", слышали отзывы об их новом репертуаре и переживали, что дуэт так и пребывает на вторых ролях и подхвате.
   - Как я понял, ты в Филармонии так и остался совместителем? Почему? Хватит тебе этих ресторанных завсегдатаев ублажать! Пора на серьезную музыку переходить!
   - Понимаю, Виталий Родионович. Была попытка, да без результата... Ставок нет. Обещал Лисовец на следующий год что-нибудь сделать. Вот и жду...
   - Ну, обещанного у нас три года ждать надо. А что Вы молчали? С Кобелевым говорили? За себя биться надо! Не в прямом смысле, но биться... Ладно, что-нибудь придумаем...
   - Слушай, Виталий, - вступила в разговор Вера Трофимовна. - Почему нам опять не пригласить ребят? Мы ведь их новую программу так и не слышали. Придете?
   - Какой разговор! Только и могу сказать "спасибо".
   - Вот и договорились. Ты, Анатолий, нам позвони, хотя бы через недельку. Я, может быть, ненадолго уеду, так Вера Трофимовна будет все знать.
   Уже дома Виталий Родионович продолжил.
   - Слушай, Вера, как тебе эта идея? Почему бы не пригласить еще и Кобелевых. Да обязательно Лисовца. Еще кое-кого... Послушаем ребят. Думаю, они не подведут. Обсудим. И скрягу Лисовца прижмем. У этой хитрой бестии в загашнике всегда есть местечко!
   - А ты, оказывается, еще и интриган...
   - Никакой интриги в этом не вижу. Все по-честному. Покажут себя - будет, о чем с Лисовцом поговорить. Провалятся - значит, не судьба. Но уверен - не подведут!
   Всю следующую неделю Оля и Толик прожили, как на иголках. Никуда не ходили. Репе-тировали и репетировали. Каждый день Утром и вечером. Даже опасались, что соседи не выдержат. Поэтому репетировали не в гостиной, а в спальне. И все боялись, что из?-за занятости Кобелева поход к Расстригиным сорвется. Но напрасно.
   Общество, собравшееся у Расстригина, их повергло в шок. Помимо Кобелева с супругой, театральным художником по костюмам, там была чуть ли не вся музыкальная элита Среднегорска: главный дирижер Оперы Синельников, его коллега из Музкомедии Черноскутов, известный композитор Бибиков, несколько профессоров из Консерватории и сам директор Филармонии - Лисовец! Было еще и несколько незнакомых лиц.
   Анатолий с Ольгой поняли, что Расстригин что-то затеял. Но что? И зачем? Устроить им экзамен? Но зачем тогда такие люди? Ведь он и без того знает им цену... Состояние было очень тревожное. Чтобы хоть как-то успокоиться, они, уединившись на кухне, тихонько гоняли гаммы. И обрадовались, когда к ним зашел Кобелев.
   - Не прост Виталий Родионович! Ох, как не прост... А Вы что дрожите? Зачем? Репертуар отличный! Руки не как у Венеры Милосской - при Вас. Дерзайте!
   Подошел Виталий Родионович.
   - А я смотрю, где это Юрий Владимирович? А ты здесь. Вдохновляешь? Все правильно. Хватит, ребята. Народ готов!
   И на правах хозяина повел их в гостиную. Собравшиеся встретили их появление легкими хлопками, - мол, не в театре...
   Потом, когда Толик и Оленька вспоминали этот самый необычный концерт, они едино-душно говорили, что такого куража им больше испытать не довелось. На этот раз аплодировали так, что вздрагивали и мелодично позванивали хрустальные подвески люстры. Надо понимать, что это были аплодисменты людей, не только владевших многими тайнами музыкального мастерства, но и не раз слышавших корифеев. Поднялся не свойственный такой публике шум. Поздравляли и "Агат", и Юрия Владимировича, взявшего исполнителей под свое покровительство, и Виталия Родионовича, подарившего дуэту "Лунный камень"... Бибиков никак не вяжущимся с его щуплой фигуркой басом заявил:
   - Дорогой "Агат", я просто обязан Вам что-то написать. В ближайшее время.
   Это был триумф "Агата". Юрий Владимирович и Виталий Родионович на правах его ро-дителей просто сияли. Лисовец же, хотя и аплодировал не слабее других, выглядел каким-то озабоченным. Нельзя думать, что он не раскусил, зачем его приглашал Расстригин. Но то, что там оказалось такое общество, чье мнение не только определяло судьбы представителей среднегор-ской музыкальной культуры, но и почиталось экспертным на более высоких уровнях, оказалось для него сюрпризом. Он понимал, что за похвалами и дифирамбами неизбежно возникнет вопрос о статусе дуэта. И ему могут не простить, когда узнают, что партию аккордеона исполняет музыкант из ресторана. Этого он допустить никак не мог!
   - Дорогие коллеги! Не менее Вашего я восхищен и обрадован тем, что на Среднегорье взошла звезда под названием "Агат". Как руководитель Филармонии, я искренне признателен Виталию Родионовичу, обратившему мое внимание на эту талантливую пару. Я очень благодарен Юрию Владимировичу, под руководством которого "Агат" засиял всеми гранями своего таланта. Не скрою, у нас уже были намерения взять Анатолия Михайловича в штат. Так вот, сейчас я официально объявляю: Анатолий Михайлович, в ближайшие же дни жду Вашего заявления о приеме на работу.
   Теперь уже зааплодировали не "Агату", а Лисовцу.
   Дальше началось застолье. Толику и Оленьке, ощущавшим всю неестественность пребы-вания за этим столом, было забавно наблюдать, с каким упоением эти музыкальные светила распевали песни аккомпанирующего им на рояле Расстригина. И никто, несмотря на уже прилично употребленные дозы "Коньяка", "Столичной" и отборных вин, не сбивался и не фальшивил. Музыкальный слух у этой публики был абсолютный.
   После песен Бибиков исполнял свои последние сочинения для фортепиано. Но удивил присутствовавших не столько он, признанный автор симфонической музыки, а снова Виталий Родионович. Взяв у Толика аккордеон, он попросил Самборского, Олиного профессора по классу смычковых инструментов, сыграть с ним свое, еще никому не известное адажио для аккордеона и виолончели. Борис Ефимович попробовал было отказаться, ссылаясь на незнание партитуры, но неудержимый Расстригин, пользуясь правом хозяина, усадил его рядом и велел импровизировать. Разумеется, каши профессор не испортил. Прозвучавшие на сей раз аплодисменты были выражением признательности Расстригину, убедительно продемонстрировавшему в адажио свой талант не только песенника, но и симфониста.
   - Виталий Родионович, дорогой ты мой, - поднялся с рюмкой Бибиков. - Как я за тебя рад! Дай, я тебя расцелую! Поразил ты навылет мое сердце... Предлагаю поднять бокалы за его талант и, не побоюсь этого слова, божественный дар!
   Когда очередная волна возбуждения схлынула, Виталий Родионович с чувством обнял Самборского, поблагодарил его за изумительное и моментальное вчувствование в дух адажио и, обращаясь к присутствующим, произнес:
   - Дорогие мои! Сегодня и сейчас мы стали свидетелями и участниками знакового не только для Среднегорска, но и для всего музыкального мира России события. Все мы единодушно признали талант этого молодого дуэта. И в честь этого события я не буду, как это сделал мой друг Орест Станиславович, обещать свое будущее произведение. Я просто дарю право на публичную премьеру моего адажио дуэту "Агат"!
   - Ну и уел ты меня, Родионыч, - отреагировал Бибиков. - Прихожу и сажусь за инструмент!
   От всего от этого у Оленьки и Толика головы шли кругом. Стало понятно, что сейчас не время благодарностей. Лучше будет, если они потихоньку и незаметно исчезнут.
   Словом, затея с организацией неочевидного, но, как оказалось, эффективного психологи-ческого воздействия на Лисовца, удалась.
   Прощаясь, Виктор Иванович, притянул к себе Расстригина.
   - Хитер ты, Виталий Родионович! Хитер! Обвел-таки старого бюрократа... Но я не в обиде.
   - Так и обижаться нечего. Никто тебя за язык не тянул, - парировал Расстригин.- Благое дело, Виктор Иваныч, мы с тобой сделали. Разрази меня черт, благое!
   Кобелевы ушли чисто по-английски. Не прощаясь. Другому бы этого не простили, но Кобелеву...
   Через две недели бывший лабух Анатолий Виолончелев впервые вошел в Филармонию как ее полноправный работник. До этого в "Лунном камне" был прощальный банкет. Домой его, еле владеющего языком, доставил хорошо знакомый таксист. У коллег по квинтету сил на такой подвиг не хватило. Снова были Оленькины обиды, угрызения его совести и клятвы о том, что это никогда не повторится.... И не повторялось такое несколько лет.
   Время шло. "Агат" не только получил право на первые отделения в сборных концертах, но и возможность самостоятельных выступлений. Расширялся его репертуар, отшлифовывался индивидуальный стиль... Кобелев, как и обещал, высвобождал Олю от работы в оркестре, давая возможность для выездных концертов. А для нее совмещение работы в оркестре с игрой в "Агате" становилось все труднее. Несмотря на это, они никак не могли разорвать отношения с Кобелевым и оркестром - слишком многим они были им обязаны. За эти годы "Агат" несколько раз становился участником различных конкурсов, не раз даже получал звания лауреата. Теперь на их афишах появилось "Дуэт "Агат". Лауреат Всесоюзного и Всероссийского конкурсов.
   Путь на сцены страны, в том числе и ведущие, был открыт.
   По окончании одной из репетиций Кобелев попросил Олю остаться. Долго сидел на своем репетиционном стуле. Молчал. Выстукивал дирижерской палочкой какой-то ритм... О чем-то думал. А она стояла перед ним, словно провинившаяся школьница перед строгим учителем. Отстучал последние такты.
   - Вот что, дорогая виолончелистка Склянская. Как говорится, пришла пора дать Вам во-лю. Негоже, да и права не имею мешать Вашей карьере. Помолчите... Не скрою. Делаю я это, скрепя душу и сердце. Очаровали Вы меня своим талантом. Но будущее Ваше иное. Не в оркестре. И даже, не побоюсь сказать, и не в "Агате". Да ладно. Не думаю, что Вы сильно огорчены моим решением. Виктор Иванович в курсе. А дальше поступайте, как знаете...
   Чем она могла ответить? Благодарностью за все, чему она научилась у этого большого дирижера и чуткого человека? Она лихорадочно пыталась найти единственные в этой ситуации слова. Находила и мгновенно понимала, что все они не более, чем банальность... И в итоге сказала абсолютно искренне и честно:
   - Юрий Владимирович, простите меня. Я не знаю, как Вас благодарить...
   - А Вы, когда высоко подниметесь, не забывайте меня...
   Пересказывая Толику эту сцену, Оля не могла сдержать слезы. Это было выше ее сил. На ее прощание с оркестром Толик идти не хотел. Но так как иной возможности встретиться с Кобелевым практически не существовало, то пришлось. И пусть его благодарность была сугубо мужской, но он дал Кобелеву слово навсегда остаться не только его поклонником, но и учеником.
   С оркестром они расставались непосредственно перед самой репетицией Симфонии ? 6 (h-moll) П.И. Чайковского. Поэтому было мало шампанского и много слов. Но лучше всех от имени оркестра сказал его концертмейстер и первая скрипка.
   - Уважаемая Оленька! Разрешите поцеловать Вашу руку и пожелать Вам, чтобы во время хотя бы одного концерта на Вашем инструменте порвалась хотя бы одна струна...
   Но тут же прозвучал требовательный голос Кобелева.
   - Все по местам! Начинаем с номера Седьмого!
   Оркестр продолжал свою жизнь без Ольги Склянской. А в ее жизни наступал новый этап. Начало ему положило полуторамесячное турне по городам Сибири: Тюмень. Омск. Томск. Новосибирск. В их багаже была обновленная программа. В первом отделении - два произведения Расстригина, обещанная Бибиковым сюита для аккордеона и виолончели, плюс "Семь слов" Гайдна и три венгерских танца Брамса. Второе отделение они полностью посвятили жанру танго. В нем звучал исключительно Пьяццолло. Но исчез любимый Толиком "Маньчжурский вальс", диссонировавший с остальным репертуаром. Сколько сил и слов это потребовало, знала лишь Оленька. Но он взял с нее слово, что при первой возможности вальс будет восстановлен в своих правах. Лишить себя радости от его летящих звуков он не мог!
   Вернулись они из своего первого настоящего турне полные впечатлений. Самобытные сибирские города поразили не только своеобразием архитектуры, но и музыкальной культурой. С такими благодарными слушателями им довелось встретиться впервые. А вскоре Оленька сказала ему, что у них будет ребенок. Дочка! Толик едва не воспарил от такой радости. В первые месяцы ее беременности они позволили себе съездить в Саратов, а потом, хотя Оленька чувствовала себя абсолютно здоровым человеком, ограничились рамками Среднегорского края.
  
   Глава 10
  
   А потом случилось то, что случается исключительно в женских романах. Однажды в их почтовом ящике оказалось письмо на имя Анатолия Михайловича Виолончелева, отправленное из Томска. Адрес был написан женским почерком. Вынула его и принесла Оленька, Первым ее предположением, озвученным перед удивленным Толиком, было:
   - Поздравляю! У тебя появилась первая поклонница...Читай!
   Толик вскрыл конверт и начал читать.
   - Это что, секрет?
   Явно ошеломленный, Толик судорожно глотнул воздух и сдавленным голосом произнес:
   - Оно, в самом деле, мне...
   Оля смотрела на него и видела, как с каждой прочитанной строчкой круглеют его миндалевидные глаза, меняется цвет лица.
   - Что случилось?
   - Дай, дочитаю...
   - "Здравствуйте, Анатолий Михайлович. Вы меня не знаете. Кратко о себе. Я Доронина Мария Владимировна. Пишу я письмо по просьбе моей подруги Веры Калининой. Вы должны ее помнить по Монголии. Эту историю я знаю от нее. Мы вместе учились в Кемеровском институте культуры. Она вышла замуж и осталась в Кемерово. Я распределилась в Томск. Потом она с мужем уехала в Монголию. Сразу после того, как Вы вернулись домой, она сообщила мужу о своей беременности и уехала от него в Кемерово. Развелась с ним и родила сына - Андрея Анатольевича. Он носит Вашу фамилию - Виолончелев. Так она захотела. В силу ряда обстоятельств и потому, что у нее не осталось не только родителей, но и вообще никакой родни, она переехала ко мне, в Томск.
   Замуж она больше не выходила и воспитывала сына одна. Вас она всегда вспоминала. Но никогда не делала ни малейшей попытки найти. Не хотела, как она говорит, навязываться. Так бы оно и было дальше, если бы с Верой не произошло несчастье. У нее обнаружился рак. Сейчас она в больнице. Андрюшка у нас. Вера попросила, если что случится, не бросать его.
   Врачи мне сказали, что жить ей осталось недолго. Она, конечно, обо всем догадывается. Но держится. Так случилось, что недавно я увидела афишу Вашего концерта. Я сразу подумала, не о Вас ли мне рассказывала Вера? Ведь все совпадало - фамилия, аккордеонист и город. Я Андрюшку очень люблю. Ему уже почти пять. Муж об его усыновлении слышать не хочет. У нас своих трое. Поэтому я, ничего не говоря Вере, подговорила мужа, который Ваш земляк, попросить своего отца, полковника МВД, попытаться найти солиста Среднегорской Государственной Филармонии - Анатолия Виолончелева. Отчества Вашего тогда я еще не знала. Сделал он это очень быстро. Однако решиться на письмо мне было нелегко. Я понимала, что не имею никакого права влезать в чужую жизнь. Но у Андрюшки, кроме мамы, на всем белом свете есть только один близкий человек. Я не знаю, как Вы поступите. Единственное, о чем я Вас прошу - дать ответ. Любой, но ответ. На всякий случай - наш домашний телефон: 243-39-75. С уважением, Мария Владимировна Доронина".
   Потрясенный прочитанным, на какое-то мгновение Толик потерял ощущение реальности. Нет... это какая-то фантасмагория... При чем тут я? Неужели у меня есть двойник? Но чуть позже пришло осознание, что это не иллюзия. В руке было "всамделишное" письмо. На него смотрели тревожные глаза жены. А память, которой он не мог не верить, со скоростью кинопроектора уже прокручивала отснятую ею хронику тех монгольских дней.
   - Толя, что там? Дай письмо!
   В этот момент он впервые почувствовал, что такое раздвоение личности. Не давай! Кричала душа. Н-е да-а-а-вай! Это только твое! А рука, вопреки этому воплю, уже протягивала письмо Оле. Заставить себя смотреть на то, как она будет читать, он не мог. Надо что-то делать! Выскочил в кухню. Открыл холодильник, налил полный стакан водки и проглотил ее одним глотком.
   Вернулся в гостиную. Оля уже дочитывала письмо. Бросил на нее взгляд. В ее лице не было ни кровинки. Что делать? Что же делать? Ей нельзя волноваться! Я убью ее и ребенка... И поразился. Голос у нее был совершенно спокойный.
   - Это правда? Почему я об этом ничего не знала? Как ты мог? Значит, так. Сейчас гововорить с тобой бессмысленно. Вызови такси. Я поеду к маме. Проспись, приди в себя и все обдумай. Через пару дней вернусь. Тогда поговорим...
   Родителей и брата дома не было. Дверь она открыла своим ключом. Согрела чайник и за-варила чай. И только налила стакан - пришла мама. Увидела ее плащ.
   - Доченька, это ты? Что такое? Почему одна? Что-то случилось?
   И это мамино, такое привычное и родное - "Что-то случилось?" - откликнулось в Оле таким горьким плачем, что только ответные слезы мамы и угрозы вызвать "Скорую" заставили ее успокоиться.
   - Ты пока не расспрашивай меня... Дай, я немножко посплю.
   Спала она не долго, но крепко. Разговаривали с мамой чуть ли не до прихода с работы отца. В конце концов, обе как-то успокоились.
   - Как мама, я тебя понимаю. Узнать о том, что у мужа твоего будущего ребенка уже есть ребенок... Но ты должна понять, что родился он до того, как Вы стали мужем и женой. Да и родился он вне брака... Судя по тому, что в письме, эта женщина ни на что не претендовала и даже не хотела, чтобы Анатолий об этом знал.
   - Тогда зачем она записала его Виолончелевым?
   - Ты знаешь, я с такими случаями встречалась. Женщина любит мужчину, хочет от него ребенка. Но замужество ей, по каким-то причинам, не нужно. А ребенка записывает на фамилию любимого. Видимо, это такой случай. Сама подумай! Случилось это почти шесть лет назад. Анатолий твой - молодой красивый парень... Почему он не мог понравиться этой женщине? Ты далеко... Его ничто не сдерживает... Может, у него это была первая женщина... У парня крыша и поехала. И еще. Обижаться на него за его жизнь до тебя - не очень умно. Если бы не эта трагедия, все так бы и осталось тайной. Не обязан он тебе обо всем рассказывать. Так что ты не дергайся. Тем более, тебе это нельзя. Поговори с ним. Послушай, что он расскажет. Что Вы там решите, дело Ваше. Но рушить семью и лишать своего ребенка отца я тебе как мать и будущая бабушка просто запрещаю. Папе мы ничего пока говорить не будем. Подождем. Сегодня уж переночуй у нас, а завтра я сама отвезу тебя к мужу.
   Эту ночь Толик не спал. Перебрал с десяток вариантов выхода из сложившейся ситуации. Но во главе угла неизменно оставалось одно: Оля и их будущий ребенок - это то, чем он не поступится никогда. А вот что делать с тем, что происходило и неизбежно должно было случиться в Томске, он так и не решил. Забылся лишь перед самым утром. Проснулся. Сполоснул лицо. И едва вышел из подъезда, чтобы ехать за Олей, перед ним остановилось такси. В нем были Оля и ее мама.
   - Здравствуй, зятек. Передаю тебе твою жену. Кормить ее не надо. Поить не надо. А вот поговорить с ней можно и нужно. - И села в такси.
   Оля, пока они поднимались на свой второй этаж, молчала. Молча вошла в квартиру. Сняла плащ, туфли. Прошла в спальню. Одеревеневший Толик так и застыл. Что означает это возвращение? Тем временем Оля вышла из спальни и совершенно неожиданно протянула руку для поцелуя...
   - Это что? Это мир?
   - Мир заключается в результате переговоров...- Прилегла на диван. - А теперь подробно! Письмо я помню.
   Целый час Толик рассказывал обо всем, что произошло тогда в Монголии. Целый час! Каких трудов этот рассказ стоил ему и какого труда ей стоило его слушать, не знает даже автор. На прямой вопрос Оли, говорила ли Вера о беременности, ответил, что узнал об этом за несколько дней до отъезда. И ничуть не кривя душой, добавил - мысль о том, что Вера просто им воспользовалась, дошла до него только в самолете. Оля надолго замолчала.
   - Мне неудобно об этом говорить, но мы люди взрослые и понимаем, что будь иначе, она, либо предохранялась бы сама, либо заставила это делать тебя. Но если так и было, то при чем здесь этот мальчик, Андрюшка? Он ведь не виноват! Он родился. Он живет. Что с ним будет, если эта Вера умрет? Значит, его ждет детский дом... Он ведь носит твою фамилию и отчество... А ты точно уверен, что он твой сын? - цеплялась она за малейшую возможность развеять навалившую-ся на них тяжесть, защитить себя и свою семью...
   - Да, - едва выговорил Толик.- И я не знаю, что делать...
   - Что ты раскис? Поступим так. Сейчас ты звонишь, ничего не обещаешь и просишь срочно заказным письмом выслать фото мальчика. Мальчики обычно походят на отцов. Если это окажется так, берешь несколько дней без содержания и летишь в Томск. Дальше - по обстоятельствам. Я понимаю, что это будет очень нелегко, но ты должен увидеть Веру. В таком положении, как она, люди не врут. Звони.
   Телефон ответил женским голосом.
   - Это Марина Владимировна?
   - Да. Это Анатолий Михайлович? Я так и знала, что Вы позвоните.
   - Я получил Ваше письмо. Надеюсь, Вы понимаете, что это не письмо - это бомба. Сейчас говорить о чем-либо рано. Если можно, вышлите мне фото мальчика.
   - Пусть несколько и разных лет, - подсказала Оля.
   - Лучше несколько и разных лет, - повторил он. - И заказным. Быстрее дойдет. Остальное потом.
   Письмо пришло через три дня. В нем были три фотографии мальчика, снятые к двум, к трем и четырем годам со дня рождения. В фотоателье. С первого взгляда стало очевидно - на них маленький Толик Виолончелев. Достали альбом. Совпадение подтвердилось. Только волосы посветлее. Но тот же рисунок бровей, миндалевидные глаза, губы и подбородок. Нашли фотографию младшего брата Толика.
   - А ведь они, вправду, похожи. Или мне кажется?
   - Нет, не кажется. Значит, это все правда. - Вздохнула Оля. - Давай позовем мою маму. Пусть она эти фотки тоже посмотрит. Согласен?
   Галина Дмитриевна приехала очень быстро.
   - Что случилось?
   Оля разложила перед ней фотографии.
   - Кто на них?
   Галина Дмитриевна посмотрела.
   - Как кто, это ты, Анатолий.
   - Ты, мама, повнимательнее, - попросила Оля.
   - Вы что, дурите меня? - Внимательно вгляделась в лицо зятя.
   - Да. Анатолий. В детстве... А что?
   - Ты на оборотах прочитай!
   - Андрей Виолончелев? Откуда они у Вас?
   - Из Томска...
   - Анатолий, ты уж меня извини, но я об этом знаю от Оли. Можно мне письмо прочитать?
   - Такое нарочно не придумаешь. Просто трагедия... Да и зачем этой женщине врать? Ну, и что Вы об этом думаете?
   - Я предложила Толику слетать в Томск. Самому увидеть мальчика и его маму... Без этого никаких решений быть не может...
   - Хорошо. Слетает. Увидится. Ведь если у этой женщины такой диагноз, тогда... - Она просто заставила себя продолжить. - Тогда другого выхода, чем забирать мальчика себе, не будет... О, боже! Иначе его отдадут в детдом... Толя, ты все молчишь. Ты-то что думаешь?
   - Я не молчу... Я думаю. Думаю, о том, что у меня нет решения... Любое из них, так или иначе ломает нашу жизнь. Можете не верить, но о той... женщине я давно забыл. Да. Я знал, что у нее будет ребенок. Но только... А мальчик этот, кивнул он на фотографии, для меня вообще полная абстракция. Похожая на меня, но абстракция. И что мне с ней делать? Скажите, что мне с ней делать?
   - Это не только твоя проблема. Это наша, всей нашей семьи проблема. Ты муж нашей дочери, отец ее будущего ребенка и нашей внучки. Отцу я еще ничего не говорила, но думаю, что надо. Там, в Сибири, трагедия. И так как мы оказались к ней причастны, то расхлебывать ее всем нам. В том числе и твоей маме. Она еще не в курсе?
   - Нет. Все так стремительно раскрутилось, что не успел.
   - Тогда позвони ей или лучше съезди. Фотографии покажи... А теперь, хватит мотать себе нервы. Оле, тем более.
   Реакция Валентины Петровны была предсказуемой.
   - Это просто кошмар!
   Потом, утирая слезы, долго сидела над фотографиями Андрея.
   - Это ты. Вылитый ты. - Достала фотографии своего младшего, Степки. Положила их рядом. - Смотри. Очень похожи...
   - Мы с Олей это сразу заметили. Так что же мне, мама, делать?
   - Ехать. Если все подтвердится... Если эта Вера жива - одно. Если дела ее совсем плохи, то и не знаю. Но мальчика в детдом не отдавай... Как ты это сделаешь - не знаю. Думаю, поможет, что он записан на нашу фамилию и с твоим отчеством... Но в детдом не отдавай... Не бери грех на душу. Это ведь на всю жизнь... Да и, как я поняла, ни Оля, ни Галина Дмитриевна не против... А прокормить и вырастить - справитесь. Вы молодые. Да и я, чем смогу, помогу... Езжай, сынок!
   Толик и Доронины узнали друг друга сразу, как только он вошел в зал прибытия. Она блондинка, ниже среднего роста. Он здоровый плечистый майор, как потом оказалось, работник Областной Прокуратуры.
   - А Вас и узнавать не надо. Андрейка - вылитый Вы! - заговорила Марина.
   Они вышли из здания аэропорта, сели в "Уазик" и поехали в город.
   - Как у Вас дела?
   - С Андрейкой все в порядке. Сейчас он в садике. - Ответила Марина. - Ни ему, ни Вере о Вашем приезде мы не говорили. Это проблема. Дела у нее много хуже, чем я писала. Она в больнице. Что будет, когда она Вас увидит...
   - Анатолий, прошу понять меня правильно. - Вмешался Валерий. - Это... будет со дня на день. У меня друг там Главврачом. Его слова... Ладно. Приедем быстро. Решим, что делать.
   Разговор дома начал Валерий.
   - Анатолий, буду краток. Марина за Андрюшку на меня обижается. Называет черствым человеком с прокурорской душой. Может быть, она в чем-то права. Но я не могу ни усыновить ребенка, ни отдать его в детский дом, зная, что у него есть отец. Это все равно, что лишить тебя права на отцовство. Но за что? За какие грехи? За то, что Вера все эти годы не хотела иметь с тобой дела? За то, что ты не знал, что у тебя где-то есть сын? - Чушь! Я не хочу брать на себя такой грех! Андрюшка записан на твою фамилию. Отчество у него твое. Я советовался со специалистами. Если Вера даст письменное согласие, а она его даст, и если ты не будешь против, твое официальное отцовство можно оформить за день. Связи у меня есть. Поэтому сегодня к Вере не едем! Посмотришь на Андрюшку - и примешь окончательное решение. А я на работу. Кое с кем поговорить надо...
   За Андрюшкой он пошел вместе с Мариной. В садик не вошел. Ждал, когда они выйдут. Волновался так, как никогда до этого. Дождался - и потерял дар речи. Перед ним стоял маленький он сам. Как на фотографиях...
   - Поздоровайся, Андрюшка. Это дядя Толя.
   - А мама где?
   - Мама в больничке...
   В больницу поехали втроем. Еще дома Толика начало колотить. У больницы их уже ждал, как Толик понял, адвокат из Прокуратуры. Зашли к Главврачу. Валера представил ему Толика. Главврач пожал ему руку. Налил в мензурку какой-то жидкости.
   - Выпейте! Полегчает...
   Просмотрел несколько листов документов, приготовленных адвокатом. На одном распи-сался.
   - Можем идти.
   Позднее происходившее показалось Толику дурным сном. Смотреть на Веру сил не было. Ему казалось, что она спит... Потом сквозь звенящую в ушах тишину услышал шепот.
   - Толя, это ты? Толя, это ты?
   Адвокат достал и положил на папку лист.
   - Вы подтверждаете, что перед Вами настоящий отец Вашего сына?
   - Да.
   - Тогда распишитесь вот здесь...
   Толик, едва не теряя сознание, выскочил из палаты. Затем, уже в кабинете Главврача, подписал заявление, подтверждающее его твердое желание стать официальным отцом Андрея Анатольевича Виолончелева, 1976 года рождения. С записью в своем паспорте. Валера с адвокатом поехали завершать дела. Они с Мариной - домой. Она плакала всю дорогу. Толик потрясенно молчал. Что он мог ей сказать, когда сам еще не осознал того, что случилось? Через пару часов он уже рассматривал привезенный Валерой паспорт, в который был вписан его сын. Потом с Мариной забрали Андрейку из садика. Толик был с ним, пока его не уложили спать. Решили, что ждать исхода им не надо. Лучше, если Андрейка будет знать, что мама очень долго будет в больнице и поэтому за ним приехал папа Толя. А того от этих слов буквально встряхивало. Проблему с билетами решил Валера. Через броню облпрокуратуры. Марина сходила на квартиру Веры, она была в соседнем доме, собрала чемодан всего, что нужно было для Андрейки. Положила туда же его любимые игрушки. Самолет на Среднегорск улетел ровно в четыре часа. Андрейка вел себя на удивление спокойно. Правда, перед тем, как выйти из дома, вдруг задал Толику вопрос.
   - А у тебя дома шахматы есть?
   - Есть.
   - Тогда поеду.
  
   Глава 11
  
   Толик удивился такому вопросу, но значения ему не придал. Всего через три дня после их возвращения позвонила Марина и сообщила, что Вера скончалась через двое суток после их отлета. Так неожиданно начался новый этап в его жизни, когда уже забытое прошлое врезалось в настоящее. Нежданно-негаданно пришлось осваиваться в двух ролях - отца почти пятилетнего сына и отца, ожидающего появления первого ребенка. Еще долго он так и не мог сказать себе, кто из них у него первый: Андрейка или родившаяся спустя четыре месяца после Томских событий дочь, названная Марианной. Раздвоенность эта усугублялась еще и тем, что после рождения дочери надо было выработать в себе равные чувства по отношению к каждому. Несладко приходилось не только ему, но и Оле. Можно сказать, что ей было даже труднее.
   Да, Андрейка был членом их семьи. Но не их совместным ребенком. Если первые месяцы душевных сил для преодоления самой себя у нее вполне хватало, то с рождением дочери все мысли и заботы сосредоточились на ней. Ожидать помощи от мамы Толика, на руках которой было двое детей, не приходилось. А на него, помимо работы, навалилась необходимость помогать Оле и заботы об Андрейке. Если бы не Олина мама, им в этой ситуации пришлось бы трудно. Андрейка нервничал, подолгу не разговаривал... Полегчало, когда Галине Дмитриевне удалось устроить его в детский сад, где она когда-то была заведующей. Так уж получилось, что именно ее он, видимо, почувствовав в ней доброту и тепло, стал звать бабушкой Галей. А та и не пыталась сопротивляться. Но Толика он пока звал дядей Толей, а Олю просто тетей. Их, особенно Толика, это обижало, однако им было ясно, что ключика, способного открыть сердце ребенка, они еще не нашли.
   Толик, оставшийся один, в Филармонии соглашался на все, что предлагали. Подрабатывал в Среднегорском народном хоре и даже на детских утренниках и свадьбах. Но денег едва хватало. Все бы еще ничего - подхалтуривали все их знакомые музыканты. Тяжелее было пережить вынужденный отрыв от уже заполнившего душу классического репертуара. Так получилось, что новое адажио Расстригина они успели исполнить лишь несколько раз. Да тут еще объявился Бибиков и пригласил их к себе для прослушивания того, что он обещал написать для "Агата". Обещанным оказалась сюита для аккордеона и виолончели, названная Орестом Станиславовичем в духе его тогдашнего увлечения европейскими народными танцами - "Ритмы". Сюита их очаровала. Состояла она из трех частей - "Сальтарелла" - "Хота" - "Фарандола". Договорились, что, несмотря на чрезвычайную занятость Оли дочкой, они найдут время для работы над ней. Они уже начали эту работу, но тут заболела Марианна, да так, что ее вместе с Олей уложили в больницу в Среднегорске. А потом болезнь осложнилась. Пришлось отправить их в Москву. Все это требовало больших денег. Должность солиста Филармонии, даже при постоянных подработках, дать их не могла.
   Выходов из этой ситуации могло быть лишь два. Первый - продолжить жизнь "Агата". Подыскать виолончелистку или виолончелиста, согласных на какое-то время заменить Олю. Это было не так уж трудно. Знакомые, с кем можно было заговорить на эту тему, были. И они бы согласились. Но даже мысль об этом показалась ему чудовищной! Подменить ее кто-то бы смог. Но заменить? Оставался другой - поговорить с Чесноковым и вернуться в ресторан. И если согласится, то в Филармонии договориться о работе на полставки. Олю решил не беспокоить.
   В "Лунный камень" шел с легким волнением. Последнее время они с Чесноковым почти не виделись. Представлял, что тот подумает... Не нужен был, так ни ногой, а тут... И был приятно удивлен, когда Чесноков, едва увидев его, сделал рукой - мол, посиди минутку! Быстро свернул игру и подошел. Поздоровались.
   - Старик, чему обязан? Случилось что? Ты какой-то необычный.
   - Да обычный я, Константин Николаевич, обычный. Только вот жизнь пошла какая-то не-обычная.
   - Так поделись.
   - Ох, Константин Николаевич, делиться времени не хватит.
   - Так, кратенько. - Подозвал не знакомого Толику официанта. - Витек, друг пришел. Поговорить надо, а не с чем. Ты нам поставь моего любимого. Да не бойся. Плачу, не вставая...
   - За встречу! И поехали...
   Выпили по коньячку. Чесноков слушал, не перебивая.
   - Не знай, что эта история про тебя, так не поверил бы. Так еще и дочь болеет. Это уж крайняк. Все понятно. Сейчас тебе деньги нужны. В общем-то, они всегда нужны, но в такой ситуации... - Помолчали, выпили еще. - Значит, денег я тебе займу. Сколько?
   - Константин Николаич, ты меня не так понял. Я не денег хочу занять, а работать. Возьми меня, как тогда, наподхват. На полную не смогу, сам понимаешь. Но это - потяну. А там дочь поправится. "Агат" восстановим. Все наладится.
   Выпили еще...
   - А что, Толян, это мысль! Надо только с директором переговорить. Помнишь Диму? При тебе администратором был, так он сейчас у нас директором. Он не полставки - целую отыщет. Да ты ему один - полный зал обеспечишь! Жаль, сейчас поздно. Значит, я его завтра подготовлю, а ты ему позвони. Лады?
   - Лады!
   - Тогда за успех!
   Допили бутылку любимого Чесноковым "Арманьяка" и расстались. Назавтра он созво-нился с директором. Об их разговоре с Чесноковым тот еще не знал, но едва Толик лишь намекнул о желании вновь поработать в "Камне", тут же пригласил его к себе. Разговор был деловым и предельно коротким.
   - Толик! Дорогой! Как я рад тебя видеть! Давно бы так... Все правильно. Ты уж прости меня, но к нам приходят посидеть не под классику, а под музыку... Потому и платят. Да я тебе готов не полставки, а полную дать. Понимаешь, Костя последнее время перебирать частенько стал. Клянется, божится - и опять... Ты думаешь, почему он меня в известность не поставил? А потому, что во внеочередной загул ушел.
   - Так ведь он вчера в полном порядке был!
   - В том-то и дело, что ты с утра с ним сидел. А вечером я его, в какой уж раз, на себе домой доставил... Сейчас недели две куролесить будет... Жаль... И семью его жаль... Так этого еще мало. Аккордеонист, понимаешь, у него какой-то малахольный. Себе на уме чересчур. Мне он даже как-то жаловался на него. Чудо какое-то! Это играю, это не играю. Это мне нравится. Это нет. Ему уж ребята говорили: не нравится - не ешь... Это ресторан. Так ты мой намек принял?
   - Принять-то принял. Но ты же понимаешь, что я не за этим к тебе пришел. Как-то не-удобно получается... Аккордеонист есть. Тогда зачем я? Да и Чесноков словом об этом не обмолвился.
   - Потому и не обмолвился, что расставаться с ним хочет. И вообще, это дело я беру на себя. Ребятам рука нужна. Трезвая и дело понимающая... Ладно, давай не будем. Ты, если можешь, то сегодня и начинай. Пиши заявление и приходи. Я тут все оформлю. А там поглядим...
   К вечеру Толик был в ресторане. Музыканты, еще сидевшие в своей комнате, уже были в курсе дела и приняли его с восторгом. Ударник, сакс и гитара были старые. Вот аккордеониста почему-то не было. И даже аккордеон был тот самый, что ресторан покупал для него. Немного расстроенный, но не настолько... Поэтому восстановить взаимопонимание и сыгранность труда не составило. Репертуар в основном был прежний. Правда, "Лунный камень" они уже не исполняли.
   - Почему? - поинтересовался он.
   - Чесноков снял. Да и, по правде сказать, не тянул его Аркаша, - ответил саксофонист Серега. - Николаич с ним возился, возился - и плюнул.
   - А что его нет?
   - Так тебе Димыч разве не говорил?
   Толику стало как-то неприятно. Вот же тип! Выпер-таки мужика! Он что, думает меня полностью проглотить? Надо поговорить.
   Но "Танго свободы" оставалось. С него и начали вечер. Закончили его коньячком. За воз-вращение и успех! Домой он пошел пешком. Шел себе и шел. Настроение было приподнятым. Радовало то, что теперь он снова сможет обеспечивать неожиданно разросшуюся семью. Будет, чем помогать маме растить младших. В возможности договориться с Лисовцом не сомневался. А потом в его радостное и спокойное состояние неожиданно влезла подленькая и грязненькая мысль... Шел, шел ты, Виолончелев, к настоящему искусству, а в итоге продал его за кусок хлеба... Вдруг вспомнилось, как уничижительно охарактеризовал первый репертуар "Агата" Кобелев - танцульки, песнюльки... И стало ему так тошно, так жалко себя, что защипало в глазах. Вошел в пустую квартиру. Андрюшка ночевал у мамы Гали. Не отдавая себе отчета, достал из холодильника бутылку "Столичной", налил полный стакан, опрокинул - и лег спать.
   Вопреки его уверенности, договориться с Лисовцом не получилось. А ведь все, что Толик просил, это хотя бы не ставить его выступления на пятницу, субботу, воскресенье. В "Лунном камне" живая музыка звучала в эти дни с вечера до утра. Тот искренне посочувствовал его положению и болезни дочери, но и этой малости разрешить не захотел, поскольку для этого надо будет вносить изменения в графики работы других артистов и коллективов. А у них свои проблемы. Даже предлагал дополнительные выступления... Но Толик уже хорошо знал, что тех денег, что ему даст ресторан, Лисовецкая широкая рука не принесет. Тогда он пообещал подумать, а пока попросил дать очередной отпуск. Отпуск, хотя после предыдущего еще не прошло полугода, он получил. И весь месяц пребывал в двух ролях - аккордеониста и тапера.
   За это время здоровье дочки поправилось, и они с Олей приехали домой. Известие о том, что он решил вернуться в ресторан, она восприняла двояко. То, что это положительно скажется на их бюджете, оспаривать было бессмысленно. Но его решение не возвращаться в Филармонию и тем самым поставить крест не только на "Агате", но и на ее планах, она восприняла в штыки. Разговор на эту тему был нелегким для обоих.
   - Я ведь только из-за "Агата" ушла от Кобелева. От Кобелева! Ты хоть это понимаешь? Ведь у нас были такие планы! И все бы получилось. А теперь что? Ты хоть тапер. А я кто? Домохозяйка с виолончелью?
   И слезы, и слезы...
   Сколько ни пытался доказать, что его поступок - не блажь, что он и только он несет ответственность за материальное положение семьи, его доводы в расчет не принимались. Тогда Анатолий прибег к тому, что раньше отвергал и боялся произнести вслух.
   - Раз так, возвращайся к Кобелеву. Тебя он возьмет. Не сомневаюсь. А "Агат" я восстановлю. С тобой ли, без тебя - он будет жить! Времени для этого хватит. Полнедели тапером, полнедели - свободен. Но к Лисовцу не вернусь. Все! Этот этап пройден!
   К этому разговору они возвращались не раз. В конце концов, он убедил Олю потерпеть еще с годик-другой. Марианна подрастет, Андрейка пойдет в школу. А там будет видно. За это время он возродит "Агат".
   Прошел год. Переменилось многое. И в семье, и в работе. Андрейка, наконец, признал в Толике папу, а в Оле маму. Но звать Галину Дмитриевну мамой Галей так и не перестал. Временами Толик отвозил его в Сажинск. А там его делили между собой настоящие бабушка. прабабушка и прадедушка. Да и младшие Виолончелевы очень скоро приняли его как родного. Так что особых проблем с врастанием Андрея Виолончелева в его род не возникало. Это не только разгружало их, но и предоставляло время. Ей - для виолончели. Ему - не только для "Лунного камня", но и для всевозможных подработок. Но и от "Агата" они не отказались. Даже, вопреки нежеланию Толика вернуться под крыло Филармонии, восстановили отношения с Лисовцом и раз-два в месяц получали возможность концертировать. Работали над расширением репертуара. Благо, с ними все теснее стал сотрудничать Бибиков. Не расставались они и с Расстригиным. Но сохранение с ним сотрудничества становилось все более проблематичным, так как после длительного затишья тот снова начал регулярно пить. Его пытались лечить самые известные наркологи, но эффект оказывался кратковременным. Мало того, Оля стала замечать, что он начал дурно влиять на Толика. Как его ни сдерживала Вера Трофимовна, он регулярно сбегал в "Лунный камень". Почти каждое такое посещение кончалось тем, что Толик приходил домой не только уставшим, но и подвыпившим. Нет. Не пьяным. Но в том состоянии, какое в свое время Чесноков называл куражом.
   Вообще, кураж потихоньку становился "alter ego" Толика. Ведь именно он во многом двигал его поступками. Нет, в нем не было ухарства и отпетой бесшабашности, так характерных для многих русских душ, но появились не осознаваемые им самим смелость и решительность, которые, наряду с природным талантом, позволяли ему двигаться вперед. Это хорошо чувствовали окружающие, начиная с Расстригина, Соломинского, открывших ему путь в искусство, а потом и Кобелев. Но, без всяких сомнений, первой в этом ряду была Оленька.
   Позже он вспоминал, что впервые, тогда еще не ощущая как нечто самостоятельное, мелодия посетила его во время их первой совместной зимней прогулки от Филармонии к ее дому. Он и потом иногда ловил себя на том, что то напевает, то наигрывает какие-то мелодии, почему-то не задерживавшиеся в памяти. Поскольку несколько попыток их записать неизменно завершались какой-то абракадаброй, он бросил этим заниматься. К тому же перед ним бы пример Оли, когда она, буквально из воздуха, почувствовав в "Лунном камне" тему виолончели, превратила ее в органическую составляющую произведения. Да так, что сам Расстригин этим восхитился. Не дано - значит, не дано... Это вовсе не означало, что он не интересовался истоками композиторского творчества. Благо, литературы не только о выдающихся композиторах, но и музыковедческой дома было предостаточно. Поэтому он выводил корни своей композиторской бездарности из собственной биографии. Ведь абсолютное большинство композиторов были детьми музыкантов либо композиторов и приобщались не только к музыке, но и к творчеству с раннего детства. Вот и Оля занимается музыкой с четырехлетнего возраста. А он? Научившись играть на аккордеоне самоучкой, впервые услышал симфоническую музыку и более или менее освоил ноты ближе к восемнадцати. Да и окончил-то всего лишь музыкальное училище... Нет, он не завидовал композиторскому дару, но где-то в глубине его личности копался, не давал покоя червячок. Тот самый червячок, что в свое время заставил его освоить аккордеон, выучить ноты, бросить танкостроительный факультет и вступить на музыкальную тропу. И не хватало лишь какого-то толчка, который бы заставил его прислушаться к своему внутреннему миру, к звучавшим в нем зародышам мелодий.
  
   Глава 12
  
   Как ни странно, спусковым механизмом, запустившим его дремлющий творческий потен-циал, оказалось возвращение в "Лунный камень". Возвращение вынужденное, оторвавшее его от мира классической музыки и никак не компенсировавшееся редким появлением "Агата" на концертных сценах. В один из зимних вечеров они возвращались с Дня рождения знакомого, жившего неподалеку от старой Олиной квартиры. Дети, оставшиеся с мамой Галей, уже давно спали. Можно было не торопиться. Они пошли вдоль той самой улицы, по которой он когда-то впервые провожал Олю из Филармонии.
   - У тебя нет ощущения, будто мы вернулись в тот самый вечер? - тихонько спросила Оля.
   - Есть. Словно в машине времени... И снег такой же. И тишина такая же...
   - В психологии это называется эффектом дежавю...
   Проснулся он необычно рано. Все спали. В окна только начали пробиваться первые лучи света. С чего бы? Подумал он. И вдруг ему явственно представилась только что приснившаяся зимняя картина. С легко падающим снегом. С желтым светом сказочных фонарей, золотящим снежные хлопья и бесконечные белые стены... И музыка. Неведомо откуда звучавшая музыка. Такая узнаваемая...
   Он окончательно проснулся и вспомнил: именно эта мелодия звучала тогда, в минуты возвращения из Филармонии! Пробрался на кухню и, боясь утратить ее мельчайшие нюансы, стремительно исписал чистые стороны двух листов, на обороте которых были рисунки Андрея. И только избавившись от этого наваждения, осознал, что это то самое дежавю. Так и назвал: "Дежавю". Теперь можно было досыпать.
   Разбудила его Оля.
   - Что это? Смотрю - на столе лежит. Подумала, что ребята баловались. Смотрю - и глазам не верю... Дежавю... С ума сойти... Толя, так это твое??? Когда? Ночью? Дай я тебя расцелую...
   - Мое, мое... Да успокойся ты. Может быть, чушь.
   - Нет, не чушь! Я ведь это уже прочитала. На чушь не тянет. Это ведь сонатная форма. Одно непонятно - для какого инструмента...
   - Я и сам не знаю. Скорее, для фортепьяно. Сон, понимаешь, приснился. С мелодией. Проснулся - записал.
   Их разговор заставил проснуться остальные домочадцев.
   - Что-то случилось? - традиционно спросила Галина Дмитриевна.
   - Случилось, мама, случилось! Толя такое сочинил, такое...
   - Так что по-пустому кукарекать. Лучше сыграйте! А я пока завтрак приготовлю.
   Толик взял аккордеон. Послышались нежные и светлые звуки с пробивающимися сквозь них всполохами чего-то тревожного, предвещающего их противостояние. Потом зазвучало все нарастающее крещендо борьбы между ними и, наконец, их умиротворение и возвращение к светлому духу первой части. Конечно, прочитать это на слух мог лишь профессионал. Это была классическая сонатная форма. Но Олю потрясло не столько содержание, сколько название. Ведь, по сути дела, она была одним из действующих лиц этого "Дежавю"...
   Галина Дмитриевна слушала Толика с закрытыми глазами. В музыке она разбиралась со-всем даже неплохо. Сама окончила музыкальную школу. Потом, когда получала диплом преподавателя системы дошкольного воспитания, очень любила все предметы, связанные с музыкой и искусством. Да и позднее, все годы учебы Оли жила в мире музыки. Но все, что она позволила себе, это поцеловать зятя.
   - Я, конечно, всегда знала, что в тебе есть талант. Но, по правде, считала его исполнительским. Оказывается - ошибалась. Такого я не ожидала! Чтобы для аккордеона такое написать и выдать...
   - А ты что молчишь? - обратилась она к Оле. - Сказать нечего? О, смотрите! Да она плачет!
   - Оленька! Ты чего? Еще этого нам не хватало... Так повода для этого нет. Подумаешь, сочинил! Так всего один лишь раз. Больше не буду!
   - Ты, я вижу, и вправду не понимаешь, что сделал. Одно название чего стоит!
   - Как, не понимаю? Понимаю! Жену до слез довел...
   - Не паясничай. Не время и не место. Все намного серьезнее. Ладно, детей покормим, попробую сыграть.
   Проводили Галину Андреевну, вызвавшуюся отвести Андрейку в садик. Усадили Мари-аннку играть и занялись сонатой. Оле очень хотелось понять, доступна ли она для виолончели. Подыгрывая ей, Толик внимательно вслушивался в то, как интонирование виолончели обогащает всю звуковую палитру сонаты, и вдруг его осенило! Соната и происхождением, и духом, предназначена не для фортепьяно, о чем думалось вначале, и даже не для аккордеона, а для его дуэта с виолончелью. Даже переложения почти не требуется. Достаточно некоторой корректуры и уточнения. Он тут же взялся за работу. Оля деликатно отошла в сторону. Вмешивалась лишь тогда, когда Толик спрашивал, а будет ли ей удобно играть тот или иной фрагмент, и просил озвучить его. К вечеру все было готово и переписано начисто. Встал вопрос, как быть дальше: дождаться возможности очередного выхода на концертную сцену или сначала показать "Дежавю" настоящим композиторам. Решили начать с показа.
   Увы, не получилось! Расстригин гастролировал по Сибири и Дальнему Востоку со Сред-негорским народным хором. Бибиков лечился на курорте. Оставался Кобелев. Но и с ним встретиться удалось не сразу, поскольку тот был очень занят в связи с переходом на должность Главного дирижера Оперного театра. Юрий Владимирович очень заинтересовался и пообещал, что позвонит в ближайшее время. Позвонил буквально через несколько дней. В воскресенье.
   Сонату слушал не просто внимательно. Просил сыграть еще и еще. И вдруг огорошил, заговорив не о сонате...
   - Что Вы за ребята?! Как связался с Вами, так сплошные ребусы. Думал, как? Склянская без работы. Мне эту старую оперную клячу оздоравливать и омолаживать надо. Вот и позову я ее к себе. В виолончельной группе ставка концертмейстера освобождается. Размечтался ... А Вы фортель выкинули. Deus ex machina" (лат. "Бог из машины"). Сонату вот сочинили! Долго писал?
   - Как на духу! Всю жизнь и одну ночь... Осенило. Но впервые главная мелодия появля-лась, аж, пять лет назад. Когда я Олю впервые провожал. А тут шли по тем же местам. Ночью проснулся - и снова она... Поднялся и записал. Правда, потом с виолончельной темой немного поработали...
   - Я ведь, признаюсь, полагал, что Ольга Николаевна писать начнет. Да-а-а-а... Поистине мы предполагаем, а бог располагает... Поэтому и "Дежавю?
   - Поэтому, Юрий Владимирович.
   - Тогда многое понятно. Это вдохновение. Переселение души из мира реальности в мир звуков. А когда она, чертовка, еще и талантлива, то и рождается такое... Не буду называть твое произведение шедевром, до этого уровня тебе еще расти и расти. Но талант тут фонтаном брызжет. Поздравляю Вас обоих! И опять вопрос: пойдете, Ольга Николаевна, ко мне? Я тут вот чем поделюсь. Но никому! Вы первые. Есть у меня мечта вытащить оркестр из ямы. И из оркестровой, и из репертуарной. Поэтому и забираю кое-кого из Филармонии. Договоренность с ними есть. Репертуар расширим - время требует! Посмотрите на Европу - там жизнь оперных оркестров и интереснее, и богаче. В прямом смысле. Будем гастролировать. Зарабатывать. Не только деньги, но и имя. Да и деньги никогда лишними не бывают. Исполнитель не должен жить впроголодь! Глядишь, и "Агат" под крыло возьму... Ну, как картина?
   - Картина маслом! Вы прямо художник, Юрий Владимирович. Но как быть до этой чуд-ной поры? Мне одному оставаться? И из ресторана не уходить?
   - Почему одному? Мы тебе такую виолончелистку подыщем. Оленька, Вы не против?
   - Не ее надо спрашивать, а меня. Я против. Не в смысле ее прихода к Вам. Тут я двумя руками "за". А в смысле ее замены в "Агате". Уж лучше я останусь единым в двух лицах. Каким и до сих пор был. Лабухом и свободным художником.
   - Когда ждать звонка?
   - Так он уже прозвенел, От таких предложений, Юрий Владимирович, не отказываются. Один раз я от Вас уже уходила. Второго не будет.
   - Ну и молодец! Буду ждать Вас в театре послезавтра. К 10-ти. Сможете?
   - Смогу. С детьми мама побудет.
   - Тогда остается лишь один момент: Вам пора иметь сольный концерт в Филармонии. Но это решаемо. Вы пока репертуар подготовьте.
   Домой они явились в приподнятом настроении. Было от чего! Соната признана. Оля в оперном оркестре. Концерт на филармонической сцене почти в кармане. О предстоящих трудностях думать не хотелось. Взяли детей и поехали радоваться вместе с Галиной Дмитриевной.
   Правда, свою ложку дегтя в их радость не преминул влить Лисовец. Весь текущий филармонический сезон был расписан. Единственное, на что можно было надеяться, это случайность. Вдруг кто-нибудь приехать не сможет. Тогда и родилась идея с Консерваторским залом. Только что реконструированный, он по акустике ничуть не уступал Филармоническому. Правда, был поменьше. Зато публика там всегда собиралась отборная - знающая и взыскательная. Они этого даже побаивались.
   Но все опасения оказались напрасными. Слушатели, верные почитатели классической музыки, очень тепло приняли и "Лунный камень" Расстригина, и его сонату "Ре-мажор", и "Ритмы" Бибикова, и "Семь голосов" Гайдна. После "Дежавю" устроили такую овацию, какой им еще не доставалось. Это было признанием композиторского дебюта Анатолия Виолончелева. Во втором отделении сверкали танго Пьяццолло, в том числе "Libertango". На бис исполнили специально подготовленное для этого концерта попурри мелодий Гато Барбиери из фильма "Последнее танго в Париже". Успех был полный. Подтверждение тому - звонок из Филармонии. Звонили от имени директора и приглашали подойти в репертуарный отдел для выбора возможной даты их сольного концерта. Это была победа! Со дня первого появления "Агата" на сцене прошло почти четыре года. Настала пора открывать новый этап.
   Как развивать свой творческий потенциал, он понимал. Да, в его голове могли рождаться мелодии. Однако для превращения их в профессиональное произведение мало было тонкой души. Он остро чувствовал отсутствие обширных знаний в области истории и теории музыки, в теории композиции. Короче, ему не хватало того, что дает консерватория, а потом и постоянное самообразование. Подчеркивало это и близкое знакомство с Расстригиным, Бибиковым, перед эрудицией которых он ощущал себя не намного комфортнее, чем студент перед маститым профессором. И, несмотря на то, что в этой паре пальма первенства принадлежала Бибикову, оба они абсолютно проигрывали Кобелеву с его потрясающей эрудицией не только в музыке, но и в ряде других сфер знания. Особенно его поражало то, как этот, рафинированный музыкант, мог судить о последних достижениях в физике, астрономии, математике, об особенностях различных автомобилей и, вообще, о многих технических проблемах. Право удивляться этому Толику давали три курса технического вуза и полученная там фундаментальная подготовка в области технических наук. Он не знал, что общую и музыкальную школу Юрий Владимирович окончил с отличием и что его любимыми предметами всегда были математика и физика. Не знал он и того, что, хотя все прочили ему выдающуюся музыкальную карьеру, он долго сомневался в том, по какому пути идти: музыканта или ученого. Знать этого по причине редкого с ним общения Толик просто не мог.
   Анатолий был в расцвете сил, полон веры в себя и поэтому совершенно не жалел времени на самообразование. Как-то у них с Олей даже зашел разговор о возможности поступить в Консерваторию. Но, трезво рассудив, они пришли к заключению, что в нынешней ситуации это нереально. Взвалить детей на плечи Галины Дмитриевны, и так делавшей для них очень много, они не могли. Оставалось рассчитывать на самообразование, на свои способности и на Олины знания.
   Вскоре они, как победители и призеры двух конкурсов, получили приглашение участво-вать во Всесоюзном конкурсе молодых исполнителей. Но радость от этого была омрачена неожиданным конфликтом с Кобелевым, взявшимся за постановку редко исполняемой оперы современного западного композитора. Всегда шедший навстречу Олиным отлучкам для выступлений в "Агате", Юрий Владимирович вдруг заявил, что в этой ситуации он не может оставить виолончельную группу без концертмейстера. Еще одна попытка договориться неожиданно окончилась неприятным разговором. Кобелев разнервничался и произнес целую речь о том, что ему надоело быть добреньким и что пора уже знать меру. Домой Оля явилась в слезах. Для них это было шоком. Что делать?
   Безмерное уважение к нему вошло в противоречие с реальностью. А реальность была сколь проста, столь и жестока. Участие в этом конкурсе и победа в нем (а они в победе и не сомневались) открыли бы перед "Агатом" не только столичные сцены, но и возможность заграничных выступлений. Конечно, можно было оставить все, как есть, и ждать той поры, когда за благостной картиной, в свое время нарисованной Кобелевым, откроется волшебная потайная дверь, подобная той, что была в каморке у старого папы Карло за нарисованным очагом. Да и золотой ключик был у них в руках - им надо было только воспользоваться. Но это означало пойти на конфликт с Кобелевым. Они были в смятении. Оставалась лишь маленькая надежда, что Юрий Владимирович, в конце концов, сменит гнев на милость. А пока работать и работать над своим репертуаром. Премьера оперы по разным причинам отодвигалась, и стало понятно, что ее совпадение с датой конкурса неизбежно. После долгих размышлений они пришли к тому, что, впрочем, было очевидно с самого начала: полноценная жизнь "Агата" несовместима с работой Оли в симфоническом оркестре. Даже тогда, когда им руководит Кобелев.
   Разговор с ним был кратким. К чести Юрия Владимировича надо сказать, что он их понял. Творческая личность, а перед ним их сидело сразу две, не может доверить свою судьбу кому бы то ни было. Покровительство для нее благотворно лишь в самом начале пути. А дальше, если у нее есть не только талант, но и кураж, она обязана взять ответственность за свое будущее исключительно на себя. Он не только так строил свою карьеру, но и уважал тех, кто не боялся трудностей и риска. Поэтому расстались они не врагами. Спустя три года, когда Кобелев, покинув Среднегорск, основал в северной столице новый оперный театр, они окончательно убедились, что были правы. Не подвела их и уверенность в возможности победы на Конкурсе. С той поры они получили законное право афишировать себя как победителей Всесоюзного Конкурса молодых исполнителей. А вскоре произошло то, о чем они могли только мечтать - "Агат" был включен в список коллективов, с которыми работал Союзконцерт. Тогда-то в очередной раз закончилась работа Толика в "Лунном камне".
  
   Глава 13
  
   Начались гастроли по всей стране. Было это очень нелегко. Ведь у них были дети. Андрейка, у которого все отчетливее одновременно начали проявляться музыкальные и шахматные способности, был принят в музыкальную школу-десятилетку. Откуда взялись музыкальные, было понятно, а вот происхождение шахматных так и осталось загадкой. Толик был средненьким шахматистом. Играла ли в шахматы Вера, он просто не знал. Правда, Андрейка как-то вспомнил, что этой игре он научился в детском садике. И все. Но шахматные способности его были очевидны. Это заставило шевелиться Толика. Вначале, чтобы сын не огорчался проигрышам, он давал ему фору: то ферзя, то ладью, то еще какую-нибудь фигуру. В конце концов, фора в виде любой фигуры, а потом даже одной пешки стала оборачиваться для него проигрышами. Во втором классе Андрейка вчистую обыгрывал не только отца, но и почти всех тех, кого он мог усадить за доску. Родители заволновались. Его увлечение шахматами могло навредить музыке. Но тут на смену шахматам пришло увлечение математикой, и они как-то успокоились. Тем более, что шахматы оказались еще одним ключиком, способствовавшим установлению между ними настоящих отношений сына и отца.
   Марианна еще ходила в садик. Мать и отец уже начали учить ее музыке. Брат терроризировал шахматами. Они и стали основным источником разборок между ними. Андрейке нужны были победы. Ей - просто игра. Но все заботы о них лежали на Галине Дмитриевне. Тогда-то мама Толика, хорошо знавшая об этих трудностях, предложила поменять квартиру в Сажинске на квартиру в Среднегорске. Всем стало легче.
   Если до этого Толик и Оля иногда отказывались от концертных предложений, то теперь такой необходимости не стало. И что самое интересное, интенсивная концертная жизнь самым положительным образом сказалась на творческой активности Толика. Теперь он уже сочинял не только для "Агата", а и для виолончели и фортепьяно.
   Однажды он случайно наткнулся в журнале "Среднегорье" на стихотворение не извест-ного ему Ильи Михайлова под названием "Мне кажется, вот всколыхнется". Оно было посвящено поэтическому вдохновению или предчувствию рождения стихотворения, таким созвучным его душевному состоянию, что мгновенно откликнулось мелодией романса.
  
   Все кажется, вот всколыхнется...
  
   Все кажется, вот всколыхнется,
   Сначла невнятен и глух,
   Но миг - и в пространство ворвется
   Рифмованный трепетный звук.
  
   И как по пути на Голгофу,
   Неся предназначенный крест,
   Потянутся строчки и строфы,
   Из разных пришедшие мест.
  
   И станет вдруг чинно и тихо.
   Душа озарится - и сквозь
   Меня окружавшее лихо
   Услышу:
   Случилось, сбылось!
  
   Первым его слушателем была Оля, высказавшая несколько незначительных и принятых им замечаний. Теперь послушать его должен был Михайлов. Но как? Ведь они не были знакомы. Толик даже не знал, среднегорец он или нет. Пришлось звонить в редакции журнала. Оказалось, что Михайлов живет в Среднегорске, что он не профессиональный поэт, а ученый. Михайлова настолько удивил звонок, что он предложил немедленно встретиться. Благо, у него дома было пианино. Оказалось, что они почти ровесники. Илья работал научным сотрудником академического института. Поэзия была для него не просто хобби, а вторым я. С этой встречи и началось их содружество. За первым совместным произведением последовали другие. А вскоре Толику начали предлагать стихи профессиональные поэты. Нужно сказать, эта сторона его творчества еще долго оставалась в статусе второстепенной, мало известной широкой публике. И это било по самолюбию.
   Дело сдвинулось лишь тогда, когда одна из песен понравилась известному в стране певцу Озолину. Он услышал ее на одном из конкурсов, где был в составе жюри. Каким-то образом тот узнал их телефон и, позвонив, сказал, что хотел бы включить ее в репертуар, что готов за это заплатить. Дело, конечно, было не в деньгах, а в оценке. Разумеется, согласие было дано. Ноты высланы. Но в ответ - ни денег, ни песни. Они с Олей уже отчаялись и махнули рукой, когда на одном из концертов, транслировавшихся по Центральному телевидению, появился Озолин и спел ту самую песню. Как потом они узнали из его звонка, исполнение задерживалось потому, что автор музыки не был членом Союза композиторов. Озолин сказал, что успех песни был полный. И если у Анатолия Михайловича есть или появится что-нибудь подобное, то он готов к сотрудничеству. Тогда же Озолин пообещал употребить все свое влияние, чтобы пробить там кандидатуру Толика и выслать обещанные деньги. Деньги вскоре пришли, а со вступлением в Союз композиторов началась канитель. Завершилась она лишь тогда, когда инструментальные произведения Анатолия Виолончелева стали звучать в исполнении других музыкантов, Правда, это добавило работы, потому что ему стали поступать заказы на переложение некоторых из них. Но это радовало. Радовало и то, что в поддержку его избрания в Союз композиторов выступили не только Расстригин и Бибиков, а и невесть откуда узнавший об этом Кобелев. Оказалось, что Озолин и Кобелев дружили еще со школьных и консерваторских времен. Только один окончил Консерваторию по классу вокала, а другой - по классу дирижирования.
   В итоге Анатолий Михайлович Виолончелев стал членом Союза композиторов. После приличествующих такому событию торжеств они поехали в Северную столицу. Решили не только поблагодарить Кобелева, но и посетить театры. Оля там бывала не раз, а Толик ехал впервые.
   Они и не предполагали, чем эта встреча обернется. А произошло следующее. В новом своем качестве художественного руководителя и главного дирижера Оперного театра Юрий Владимирович не только не оставил своей мечты об активной концертной деятельности оркестра, но всеми силами добивался ее реализации. И буквально на днях его оркестр должен был начать цикл концертов с выдающимся виолончелистом Соницким. Если у них есть возможность задержаться на несколько дней, то он приглашает их хотя бы на первый концерт.
   Оля, услышав фамилию Соницкого, буквально онемела.
   - Не может быть! Неужели он еще гастролирует? Ему ведь очень много... Услышать и увидеть самого Соницкого... Это мечта, это сон! У меня была его пластинка. Я ее до такой степени заездила... Это не игра - это нечто божественное!
   - Тогда вот Вам две контрамарки. Завтра до обеда позвоните мне. Обязательно. Кстати, Вам есть, где эти дни жить?
   - Юрий Владимирович, не беспокойтесь, найдем где-нибудь номер.
   - Конечно, найдете. В нашем-то городе? - Кому-то позвонил. Набросал на бумажке адрес. - Езжайте. Там у моего театра несколько комнат. Вас устроят.
   В первом отделении звучали Шостакович, во втором - Прокофьев. С концерта они вышли ошеломленные. Особенно Оля. Еще бы! Увидеть и услышать Соницкого! От Филармонии до дома, где они остановились, было рукой подать. Но идти туда не хотелось. Они обошли всю Площадь Искусств, долго сидели на скамейке возле памятника Пушкину. Уже наступили знаменитые белые ночи. Видно было, почти как днем. Спать не хотелось. Они вышли на Невский, дошли до Адмиралтейства, вышли к Неве и всю ночь любовались открывшейся панорамой.
   А утром, едва не проспав, позвонили Юрию Владимировичу. Разговаривал Толик.
   - Долго спите, господа. Между тем, Вас ждут великие дела. Через час в театре!
   - А что это за великие дела, Юрий Владимирович?
   - Через час! Понял? - И положил трубку.
   - Что это он задумал?
   Их удивило, что у театрального подъезда, несмотря на раннее время, толпилось столько народу, что к двери пришлось проталкиваться. Возле нее стояли два милиционера. Кого-то, кто показывал билеты или контрамарки, пропускали. Остальных - нет. Они впали в недоумение. Велел быть, а тут такое...
   - Постучи, - сказала Оля.
   - Ага, тут постучишь...
   Милиционер с офицерскими погонами уже отреагировал.
   - Гражданин! Отойдите! Видите - закрыто. У Вас билет или приглашение? Покажите.
   - Понимаете, нет. Но нас приглашал сам Юрий Владимирович...
   - Щас узнаем. - Сказал что-то в рацию. - Как фамилии?
   - Виолончелев и Склянская.
   - Виолончелев и Склянская, - продублировал милиционер в рацию. - Секунду подожди-те...
   Прошло, наверное, минут пять, пока он распахнул дверь и откозырял.
   - Проходите, товарищи!
   За это время из разговоров окружающих они поняли, что в театре состоится еще один, но не для широкой публики, концерт Соницкого и Кобелева. Так как ни билетов, ни контрамарок у них не было, пошли искать кабинет директора.
   - Значит, Вы и есть Виолончелев, Склянская? Простите, неувязочка вышла. Но Вы здесь, в списке. Вот номера мест. Да, чуть не забыл. Тут записано, что после концерта Вам надо подойти к Юрию Владимировичу. Всего доброго!
   То, что они услышали, превзошло все их ожидания. В отличие от концерта в Филармо-нии, где исполнялись в основном произведения советских композиторов, здесь звучали современные и практически запрещенные Денисов, Губайдуллина и Шнитке. Выбор весьма символический и имел совершенно неприкрытый характер протеста против засилья официального взгляда на допустимый для советского слушателя репертуар. Поэтому и оркестр, и виолончель звучали как-то по-иному, не в привычной классической манере. Звучание виолончели местами пробивало звук оркестра. Это и был тот самый модерн, что стал причиной официальных нападок на талант этих композиторов. Оставалось только восхищаться смелостью Кобелева, решившегося на такую открытую фронду против идеологического официоза, и реакцией зала на это исполнение - зал неистовствовал. Овациям не было конца. Наиболее экспансивные слушатели ринулись к сцене, а потом заполнили подход к кабинету Главного дирижера. Неудивительно, что попасть в приемную Кобелева сразу после окончания этого безумия они не смогли. Но уйти не решились. Они вошли туда, лишь когда перевозбужденную публику выпроводили из театра с помощью милиции.
   В кабинет к Юрию Владимировичу их не пустили. Они тихонько сидели и наблюдали, как входили и выходили какие-то важные персоны. Наконец, наступило затишье. Им показалось, что прошло, наверное, не менее часа... Но вот секретарша сняла трубку.
   - Да, Юрий Владимирович. Сидят. Проходите.
   На диване лежал виолончельный футляр, а за круглым столиком с вином и закусками сидели Кобелев, Соницкий, пожилая женщина, видимо, его жена и мужчина лет пятидесяти. Как потом они поняли, импресарио Соницкого. Все довольные и расслабленные. Соницкий был не в концертном фраке, а в какой-то несерьезной цветной рубашке навыпуск. Было, от чего засмущаться! Толик попытался вспомнить английский и сказать, что они очень рады видеть таких людей, но, как назло, ничего не вспомнил. Они просто поздоровались и вдруг услышали хорошую, правда, с английским акцентом, русскую речь Соницкого.
   - Добрый день, господа.
   - Позвольте мне представить этих молодых людей, - взял слово Кобелев. - В некотором роде они мои протеже. Это Ольга Николаевна, Ваша, маэстро, коллега. Это господин Виолончелев - ее муж и аккордеонист.
   - Как, как? - переспросил Соницкий.
   - Ви-о-лон-че-лев, по слогам повторил Юрий Владимирович.
   - А почему тогда аккордеонист, а не виолончелист?
   - А это Вы у него спросите...
   Пришлось в трех словах рассказать историю своей фамилии. Это было очень кстати, поскольку позволило снять напряжение. Гости наперебой стали выказывать восхищение концертами. Соницкий, привыкший к комплиментам слушателей во многих странах мира, был как-то безразличен. А Кобелев даже занервничал.
   - Дорогие мои, речь не о нас! Времени мало. Маэстро любезно согласился послушать Вашу, Ольга Николаевна, игру. Сыграете? Если да, то нам принесут хорошую виолончель.
   Что еще могло случиться в этот момент, чтобы сравниться по силе воздействия? Разве что пришествие бога! Но бог, в облике "всамделишного" Соницкого, сидел прямо перед ней. Надо было решаться. Она взглянула на Толика, увидела в его глазах такое же смятение и кивнула.
   - Юрий, да зачем нам инструмент? Вот он! Надеюсь, мадам Оля не порвет мои струны. Деточка, это великий Страдивари. Я отдал за него десять миллионов долларов. Так что Вы нам сыграете?
   - Даже не знаю... Я ведь не репетировала... И нот нет. А это Страдивари... Я к нему при-коснуться боюсь...
   - Ничего. У меня такое же было, когда я его впервые в руки взял. Забудьте о мастере. Сыграйте любимое.
   - Тогда Баха. Прелюдию и фугу из сюиты ? 5. Я с ней на конкурсе выступала.
   Пробежала пальцами по грифу, прошлась смычком по струнам. Виолончель откликнулась таким богатым и сочным регистром, что у нее перехватило дыхание... А дальше был Бах. И, видимо, потому, что играла она на память, и уж точно потому, что в руках был Страдивари, прелюдия звучала как-то по-особенному. Ей некогда было задумываться над происходящим, но она испытывала такое наслаждение, что было не чем иным, как вдохновением. И только с последними нотами она почувствовала невероятную опустошенность. Восемь минут прелюдии поглотили все силы.
   Все молчали. Она подняла взгляд на Соницкого. Маэстро сидел в той же расслабленной позе, что и до исполнения прелюдии. Что он скажет? И скажет ли вообще? А он все молчал и молчал. И когда она уже была готова к тому, что провалилась, заговорил. Но почему-то обратился не к ней, а к Кобелеву.
   - Юрий, почему я узнал об этом только от тебя? У нее что, нет гастролей? Это же чудо!
   - Так я же говорил, что живут они в Среднегорске. И работают вместе. У них дуэт. По России гастролируют, но за границей - нет...
   - Это где, в Сибири? Но ведь это несправедливо! Такого исполнителя везде на руках но-сить будут. Я слушал - и ушам не верил. Какое исполнение! Какая техника! Какая агогика! Давно такого не слышал... А Вам, деточка, я бы посоветовал не размениваться на дуэт. Вы просто обязаны заниматься сольной работой...
   - Во-первых, они еще никуда не выезжали, а во-вторых, их никто не приглашал. А Союз-концерт без приглашения и договора никого к Вам не пошлет.
   - Я готов, хоть сейчас, заключить договор, - сказал на английском импресарио. - Это бу-дет верный успех!
   - Да, но не с Союзконцертом. Они из Вас сначала душу вынут, - вставил Кобелев.
   - Ничего, в Москве и попытаюсь, - ответил импресарио.
   - Тогда будем заканчивать. У Маэстро скоро поезд. А Вы когда уезжаете?
   - Послезавтра? Тогда позвоните мне домой.
   Так и не придя в себя, они вышли из кабинета. И еще долго не могли избавиться от ощущения, будто бы только что побывали в Стране чудес или в Зазеркалье. Дозвониться до Кобелева не удалось. Но это их не огорчило. Продолжать разговор на тему произошедшего просто не хотелось. Они и между собой об этом почти не разговаривали. Оба боялись, что обсуждение неизбежно коснется ключевой фразы Соницкого: "А Вам, деточка, я бы посоветовал не размениваться на дуэт. Вы просто обязаны заниматься сольной работой...". И не просто коснется, а может привести к разрушению того, во что уже вложено столько сил.
   После встречи с Соницким они снова окунулись в ставшую привычной гастрольную жизнь. И вполне возможно, что тема сольной работы Оли, а, следовательно, и неизбежного распада "Агата" так бы и ушла на задний план их сознания. Спустя какое-то время, им позвонили из Союзконцерта и, не объясняя причины, попросили приехать. Но почему-то только Олю. Это их удивило - ведь недавно там были. График гастролей на вторую половину года согласовывали и подписывали. Тем не менее, поехали вдвоем и очень удивились, когда их направили в отдел зарубежных связей. Неужели сработало обещание импресарио Соницкого? Так оно и оказалось.
   Но радость от этой мысли быстро улетучилась. Тон и содержание разговора с чиновни-ком, который их принял, огорошил.
   - Конечно, - начальственным баритоном начал он, - нам приятно, что такой импресарио, как Вершлоу, работающий исключительно с выдающимися исполнителями, такого высокого мнения о Вас, что даже предлагает тур в США. Но каким образом фамилия Склянской, доселе не выезжавшей ни на какие заграничные гастроли, стала ему известна? Вы что, знакомы? Даже если это и так, то с Вашей стороны, Ольга Николаевна, просто нескромно предлагать саму себя. Тем более, что решение, кого и куда посылать, находится в нашей компетенции! И вообще, как это так - одну половину дуэта приглашают, другую - нет!
   Толик, понимавший, что он в этом разговоре третий лишний, не сдержался.
   - Простите, но она моя супруга. Как-нибудь разберемся.
   - Вот, вот. Я именно об этом. Как Вы к этому факту относитесь?
   - Да никак! Рад за жену. И дело не в знакомстве с Вершлоу. Мы его видели всего-то с полчаса. Просто он присутствовал, когда она Соницкому играла. У Кобелева.
   Так Вы и с Кобелевым знакомы?
   - Не просто знакомы. Я у него в оркестре работала. Он эту встречу и организовал.
   Чиновник впал в глубокую задумчивость.
   - Как, Вы играли самому Соницкому... И что он?
   - Вы же сами сказали, что хвалить себя нескромно. Спросите у Кобелева.
   - Тогда так, Ольга Николаевна. Вы, конечно, понимаете, что на данный момент речи о гастролях в Штаты быть не может. Так не бывает. Первые зарубежные гастроли - и сразу в Америке! Вот побываете в странах нашего социалистического лагеря, тогда... А пока напишите г-ну Вершлоу, что сейчас это невозможно. По семейным или по каким еще обстоятельствам, к примеру... А мнением Кобелева я поинтересуюсь. Будем иметь Вас в виду.
   - Меня или нас - "Агат"?
   - Там посмотрим. Какие заявки будут...
   На том и расстались. Домой они вернулись в плохом настроении. Но причины у каждого были разные. Оля, как ни старалась забыть о встрече с Соницким, все чаще начинала сожалеть о прошлом и задумываться о будущем. Собственно говоря, ничего необычного в этом не было. Ведь все годы учебы, втайне мечтая о сольной карьере, она не могла не понимать и не ощущать, что работа в "Агате", даже с таким музыкантом и композитором, как Толик, не исчерпывает ее потенциал. И если раньше эта мысль ретушировалась многими обстоятельствами, то после восторгов Соницкого и предложения контракта от Вершлоу ее все чаще посещало предвосхище-ние тупиковости такого способа самореализации. И хотя она не посвящала Толика в эти переживания, он не мог не видеть, что в душе у жены не все спокойно. Понимая, что это не что иное, как следствие ее неудовлетворенности складывающейся карьерой, он больше всего стал бояться, что, достигнув какого-то критического уровня, эта неудовлетворенность может взорвать "Агат".
   Письмо Вершлоу, хотя и с большим опозданием, но отправили. Вскоре пришла телеграм-ма, написанная по-английски. В ней было всего несколько слов: "Очень сожалею. Надеюсь на будущее. Фрэнк Вершлоу".
   Надежда на туманное - "там посмотрим" - таяла. Прошло уже больше года, а из Союз-концерта так ничего и не сообщили.
   Между тем, популярность "Агата" росла. Соответствующим образом росли и его доходы. Из своей "двушки" они перебрались в большую квартиру. Старенькое Олино пианино вернулось к ее родителям, уступив место новому роялю. Это было очень кстати - им необходим был хороший инструмент. И не только им: Андрейка уже учился в третьем классе музыкальной десятилетки, пора было начинать учить музыке и Марианну. Все как будто бы шло нормально, но лишь до того момента, когда из Союзконцерта пришла телеграмма с вызовом для Ольги. Они сразу поняли, что речь там пойдет о заграничных гастролях. Только для нее. Поэтому на ее предложение поехать вдвоем Толик ответил отказом.
   - Зачем там я? Вызывают тебя. Если что - позвонишь... И не задерживайся!
   Оля не позвонила, но прилетела на следующий день. Прилетела на крыльях. В прямом и переносном смысле. Хотя прекрасно понимала, что Толика ее новость, если и порадует, то не очень.
   - Толенька! Представляешь, нам предложили четыре концерта в Болгарии! Ты не рад?
   - Рад-то я рад. Но почему вызвали только тебя?
   - Видимо, поговорили с Кобелевым?
   Хотя так оно и было, она не подумала, что сболтнула лишнее.
   - Может быть, может быть... Доигрались... Значит, я уже ничего... Что поделаешь? Буду аккомпаниатором...Согласна?
   - Толенька, ты что, обиделся? Да плюнь ты на это! Подумаешь, вызвали меня... Что с них возьмешь? Ну, вызвали бы тебя. Мне что, тоже бы надо было дуться? Концерты-то будут наши! "Агата"!
   Толик как будто начал успокаиваться.
   - Когда концерты?
   - В сентябре. Представляешь: Болгария, море, Золотые пески!
   - А как с репертуаром?
   - Договорились остановиться на том, что работаем сейчас.
   - Так ты уже дала согласие?
   - Предварительно, да. Но сказала, что нам надо обсудить. Обещала позвонить завтра.
   - Что тут обсуждать?! Но как с нашим графиком?
   - Обещали все уладить.
   - Тогда и обсуждать нечего! Звони!
   - Нет уж! Звони ты! Ты у нас глава...
   Болгарские концерты прошли отлично. Но с внутренними гастролями все было напереко-сяк. Несмотря на обещания Союзконцерта скорректировать их график, ничего, кроме неразберихи, не поучилось. В итоге они потеряли больше, чем заработали в Болгарии. Первый блин вышел комом. Толик сердился, расстраивался. Что-то надо было делать.
   Уже полным ходом шла перестройка. Жизнь становилась все труднее и труднее. А с распадом Союза все усугубилось. Закрывались театры, рассыпались многие музыкальные коллективы. Артисты и музыканты меняли профессии. Кто уходил в мешочники, кто в торговлю спиртным, а кто и в телохранители упитанных владельцев красных пиджаков или просто к бандитам. Авторские отчисления исполнителей всех жанров стремительно падали. Если московские коллеги еще держались, то провинциалам, отрезанным от столичных доходов, становилось все труднее.
   В стране катастрофически разрасталось племя музыкальных шабашников, собиравших стадионы одуревшей от водки и наркотиков молодежи. Очарованные доходами, директора областных филармоний быстро освоили не только их профессиональный жаргон, но и пресловутый метод "чеса" карманов публики. Возможности для выступлений музыкальных коллективов, работавших в жанре классического исполнения, съеживались, как знаменитая шагреневая кожа. Чиновники Союзконцерта за заключение договора на любую гастроль требовали откаты. Причем, не после, а до того.
   Какое-то время "Агат" держался. Помогали отдаленность от столицы и популярность, за-воеванная раньше у жителей Среднегорья. Но, в конце концов, у населения, а ведь их слушателя-ми в основном была интеллигенция, просто стало не хватать денег не то что на посещение развлекательных мероприятий, но и на самое необходимое. Оля попыталась вернуться в свой бывший филармонический оркестр. Не вышло. Новый Директор филармонии, находившейся в бедственном финансовом положении, ее и слушать не стал.
   - Что Вы, милочка? Я думаю не о том, как кого-то принять, а о том, как кого бы сократить!
   Не лучшее положение было и в Оперном театре, и в Театре музыкальной комедии. От составов оркестров там осталось только две трети... Для себя Толику и Оле хватало, а ведь была еще мама Толика с ребятами. И хотя она нашла работу в архиве одного из Среднегорских заводов, ее заработка хватало лишь на скромное и питание и на то, чтобы оплатить коммуналку. Толик из-за этого сильно переживал, но помогать так, как он мог раньше, возможности не было. Он крутился, как мог, подрабатывал уже не только в "Лунном камне", но и в других ресторанах города. Благо, репутация позволяла.
   После долгих разговоров и сомнений они решились завести собственное дело. Вопрос о выборе занятия не стоял. Вначале хотели работать вдвоем, как "Агат". Но, поразмышляв, поняли, что хотят они того или не хотят, с тем репертуаром, что был у них до этого, рассчитывать на устойчивые доходы не приходится. События в стране изменили не только жизнь, но и вкусы людей. Следовательно, репертуар должен быть другим. И как это ни горько было осознавать - без виолончели. А поскольку Галина Дмитриевна тоже устроилась на работу, то с детьми она оставаться не могла.
   В итоге постановили: "Агат" должен сохраниться, но стать другим. Знакомых музыкан-тов, перебивавшихся с хлеба на воду, было достаточно. Авторитета Толика должно хватить на то, чтобы выбрать из них лучших и организовать квартет, зарегистрировать его как товарищество с ограниченной ответственностью и уйти в самостоятельную жизнь. В какую - выбирать не приходилось. Этим он и занялся. Пользуясь старыми связями, договорился с владельцами размножившихся, как грибы после дождя, ресторанов. И "Агат" начал новую жизнь. Новые заботы и работа с новым коллективом доставляли удовольствие, но со временем от этого начало страдать самолюбие.
   Член Союза композиторов, известный автор многих произведений и песен снова в роли ресторанного лабуха! Да и сами рестораны стали сильно отличаться от ресторанов советских времен. Они и тогда не были местом, где собирались ангелы. Разная была публика. И тогда музыкантам было нелегко работать. Толик это хорошо знал. Но то, что стало твориться теперь, потрясало даже бывалых лабухов. Ресторанные залы заполнялись не столько любителями выпить и поесть, сколько кичащимися лихими деньгами крупными бизнесменами, мелкими жуликами, воровской публикой, рэкетирами и просто бандитами. Сплошь и рядом ресторан и весь его персонал могла снять на ночь кампания владельцев красных пиджаков. И музыкантам ничего другого не оставалось, кроме как услаждать их блатным фольклором и цыганщиной. Правда, платили им с барским размахом... Тогда же этот жанр, по его мнению, не имевший ничего общего с настоящим искусством, составлявшим смысл его жизни, почему-то присвоил себе статус шансона. Того, любимого им французского шансона, что исполняли Пиаф, Брель, Ив Монтан, Азнавур, Дассен... От этого было тошно. Даже хорошие деньги, зарабатываемые, как он считал, таким пошлым образом, не радовали. Иногда посещала мысль: стал бы инженером - другое было бы дело...
   А жизнь продолжала подкидывать проблемы. Все, что происходило вокруг денег, неминуемо коснулось ресторанов. Очень скоро многие из них оказались между соперничавшми рэкетирскими, а по сути - бандитскими группировками. Кто-то, чья крыша была более сильной, выдерживал. Кто-то - нет. И разорялся. С наиболее упрямыми расправлялись кардинально. Поджогами. Доставалось и "Агату". Дело дошло до того, что Толику пришлось платить за "крышу". Сначала десятую, а потом и третью часть доходов квартета. Его попытка найти более гуманную "крышу" в милицейской среде успехом не увенчалась. Аппетит этой публики оказался ничуть не слабее, чем у прежних "крышевателей".
   Среди немногих, устоявших в этой круговерти, был "Лунный камень". Но вернуться туда у Толика не получилось. Владельцы его, накопившие громадный капитал еще во времена начала перестройки, умело воспользовались бедственным положением артистов и музыкантов Театра оперетты, переманили некоторых из них обещанием хороших денег и организовали нечто, напоминающее небольшое кабаре. Любопытства ради, они с Олей даже посмотрели одно выступление. И хотя им сразу стало понятно, что это жалкая пародия на кабаре, они были вынуждены с огорчением признать, что соперничать с ними "Агату" не по силам. Оставалось работать там, где была маломальская возможность - обслуживали свадьбы, разовые мероприятия, играли в различных кафе и клубах. Деньги это приносило, но удовлетворение - нет.
   Потом крупно повезло. Местом постоянной работы "Агата" стал ресторан на улице Братской, негласно перекупленный Союзом ветеранов Афганистана. Новые хозяева начали по-военному стремительно. Как делать деньги, они знали. Первым делом занялись кухней, для чего пригласили из Москвы какого-то крутого повара. Затем выгнали "не просыхавших" от пьянки лабухов. Позвали Толика с "Агатом".
  
   Глава 14
  
   Прошло, наверное, с год, в течение которого он, работая над репертуаром квартета, добивался того же, что раньше, в "Лунном камне". Ресторан "На Братской" стал местом, где, помимо хорошей кухни, была хорошая музыка. А местные шутники и ресторанные завсегдатаи даже перестали называть его " Братской могилой". Однако это обострило конкуренцию между наиболее известными в Среднегорске ресторанами.
   Владелец "На Братской" быстро смекнул, что традиционными методами победы не до-биться. План был разработан на уровне военной стратегии. Для начала он купил арендованный какой-то конторой пристрой к ресторану и занялся аккумуляцией капитала для его реконструкции. Все держалось в глубокой тайне. Потом вызвал к себе Толика и поставил перед ним задачу.
   - Слушай меня, Анатолий. Вторым я быть не могу и не хочу. Первый шаг сделан. И ты молодец! Я в тебе не ошибся. Ты же знаешь, как нас называли?
   - Знаю, Олег Романович...
   - Так вот, я решил, чтобы от этого "Лунного камня" камня на камне не осталось... И ты должен внести вклад в эту войну.
   Толик даже насторожился.
   - Какая война? Это раньше я учился на танкостроителя, а теперь я музыкант и пацифист.
   - Так мы с тобой почти братья, искренне обрадовался Олег Романович. - Я ведь танкист! В Афгане батальоном командовал. За это надо выпить! Ты не против?
   - Да нет...
   От директора он вышел нескоро. Оказалось, что Олег Романович родом из Сажинска. Что его отец работал на танковом заводе. И что жили они в одном районе Сажинска и даже учились в одной школе. Только он окончил ее на три года раньше. Повспоминали учителей и директоршу, которую за худобу звали селедкой. Словом, земляки нашли друг друга...
   В итоге земеля, как его тут же стал звать Олег, получил задание на разработку идеи твор-ческой стороны дела. От Толика требовалось предложить нечто из ряда вон выходящее. Причем это нечто требовалось родить до начала проектирования реконструкции пристроя. Времени на раздумья было дано по-военному мало.
   - Я что, Суворов? Пришел, увидел, победил! - возмущенно закончил он пересказ своего разговора с директором Оле. - Я ведь музыкант, а не министр культуры! Эстрадный оркестр? Более или менее знакомо. Так Олег меня с этой идеей пошлет куда подальше. А что еще?
   - Слушай, у "Лунного камня" что? Кабаре? Так ты же помнишь эту халтуру. Ни труппы настоящей, ни сцены... А тут под тебя целый пристрой... И, видать, деньги у твоего земляка есть. Вот и надо его под настоящее кабаре перестроить. Помнишь, такое, как в фильме "Кабаре"?
   - Точно! А ты будешь в нем Лайзой Миннелли. Хочешь? Устрою... У меня полномочий - во-о-о!
   - Не смейся. Я ведь серьезно. Конечно, на Миннелли я претендовать не могу. А вот на ка-кую-нибудь другую роль - пожалуйста!
   - Жаль, у нас нет кассеты с "Кабаре". Ну, ничего - достанем!
   Вскоре у них уже была не только эта запись - у друзей нашлись видеозаписи спектаклей Берлинского варьете Friedrichstadt-Palast и даже Парижских и Лондонских кабаре. Теперь они имели весьма приличное представление о том, о чем можно было говорить с Брусяновым.
   Их предложение уместилось на одном листочке. С ним Толик отправился к директору. Он и не надеялся на успех этой безумной идеи. Но Олега на месте не оказалось. Листок он оставил у секретаря. Прошел день, другой... неделя, другая. Ни привета, ни ответа. В итоге позвонил сам.
   - В командировке. Когда вернется, не знаю, - коротко сообщила секретарша.
   Они уже смирились, когда Толика вызвал Брусянов. Выглядел он озабоченным.
   - Видимо, разозлила его наша записка, - подумал Толик и решил забыть о том, что они были на "ты".
   - Здравствуйте, Олег Романович. Вот, пришел...
   \- Вижу. Что хочешь услышать?
   - Так Вам виднее...
   - Виднее, виднее... Задал ты мне ребус. Чуть голову не сломал. Знаешь, где я был?
   - Откуда мне знать?
   - В Париже! Консультировался. Мне эта поездка и переводчик в хорошую копеечку вле-тели.
   - Ну и как?
   - Втянул ты меня в авантюру, Толя. В жизни не думал, чем танкисту заниматься придется!
   Толик расслабился.
   - Понял я, что такое кабаре.
   - А где были? - продолжал сохранять официальный тон Толик.
   - Что ты мне все Олег Романович, Олег Романович... Нам с тобой теперь "на ты" надо быть. Большое дело затеваем...
   - Можно поподробнее?
   - А подробности теперь будут твоей заботой. Мне главным было с архитекторами встретиться. Проект французы делать будут. Они на эту площадь прикинули - можно сделать все про все мест на сто двадцать. Максимум... У меня теперь забота одна - бабок подкопить. И братца потрясти. Он у меня богатенький. Дорого эти ребята за проект просят. А пока съезди-ка ты в Париж. Посмотри все своими глазами. Я об этом договорился. Есть там такое "Кабаре Лидо". Не самый шик, но для нас - мечта! Ты, случайно, французским не владеешь?
   - Нет. Вот жена моя его в школе учила. А в консерватории - итальянский... Может, ее в переводчики?
   - А что? Дело предлагаешь... Все дешевле будет, чем нанимать. Номер один чего стоит! Они, паскуды, так дерут... Кто она по профессии?
   - Виолончелистка. У нее и диплом красный.
   - Чего ты раньше молчал? Работает?
   - Сейчас нет.
   - Вот и лады. Может, пойдет к нам?
   - Зачем?
   - Пока помогать тебе.
   - Так чем я буду заниматься? Квартетом или будущим кабаре?
   - На квартет есть кого оставить?
   - Не думал...
   - Вот и подумай. А пока съезди в Париж. Потом решим, как быть с тобой... Ясно одно - одному мне за всем не уследить... С архитекторами, со строителями, а потом и с кабаре должен работать освобожденный человек.
   - Олег, если я правильно понял, ты прочишь мне совсем другую работу. Ну, с кабаре я еще разберусь. Но с архитекторами и строителями? Все это далеко от меня...У меня и образование другое, и призвание, и профессия. Я ведь еще член Союза композиторов.
   - Ты ведь говорил, что у тебя незаконченное высшее инженерное.
   - Оно так, но ведь не строителя, а танкостроителя.
   - Ну и что? Я тоже танкист. А чем занимаюсь? Бизнесом. Волков бояться - в лес не ходить. Да и время сейчас такое... Хочешь жить - умей вертеться. В общем, подумай, с женой обсуди.
   - Так мне с ней о твоем предложении поговорить?
   - Поговори. Тянуть нам некогда. Французы скоро приедут. Договор будем заключать. К тому времени надо знать, что мы от них хотим. Договорились?
   - Вроде бы, да.
   - Значит, порядок в танковых войсках!
   Все так стремительно произошло, что Толик специально пошел домой пешком. Надо было спокойно подумать. Радикальными переменами грозила жизнь...
   - Слушай, - обратился он к Оле. - У тебя с французским в школе как было?
   - С чего это вдруг?
   - Ты не спрашивай, отвечай.
   - Вроде бы хорошо. В основном на пятерку. В чем дело?
   - А с итальянским?
   - Примерно так же...
   - Тогда еще вопрос. Не хочешь поработать переводчицей?
   - Вот те на! То Лайзой Миннелли, то переводчицей. Кончай прикалываться!
   - А ты в Париж не хочешь?
   - Все! Больше ни слова! Рассказывай, в чем дело.
   Вскоре Оля была оформлена на работу. Но не в ресторане, а в каком-то ООО под названием "Запчасть-Сервис", владельцем которого тоже был Олег. Визу во Францию получили довольно быстро. Потом был Париж. Все походило на сон. Оказалось, что ее французского с итальянским и его английского вполне достаточно. За неделю они подробно ознакомились с работой "Кабаре Лидо". Побывали на двух его представлениях. Очень хотели посетить знаменитое "Мулен Руж". Увы, билеты туда, как обычно, оказались распроданным на месяцы вперед. Но и того, что удалось увидеть в Париже, хватило надолго. А главное, теперь они более или менее ясно представляли устройство кабаре и основные принципы его работы. Это не только обрадовало, но и сильно озаботило. В таком настроении они вернулись из Парижа и предстали перед Брусяновым.
   Вопросов была уйма. Возможно ли то же самое сделать в России, да еще в Среднегорске? Где взять артисток? С музыкантами проще - все-таки есть выпускники Консерватории и Музыкального училища. Есть театры, есть оркестр в Филармонии. Но найти дирижера, таких специалистов, как хореограф и художник... А репертуар? В России не было никого, кто бы работал на жанр кабаре: ни либреттистов, ни композиторов. И самое главное - все это требовало больших денег.
   Разговор был долгий. Но Брусянова проблемы не смутили. Было видно, что решение он уже принял. Он предложил Толику возглавить всю работу: от реконструкции здания до создания кабаре. Курировать строительство Толик наотрез отказался.
   Олег поначалу уперся.
   - Думаешь, я предложил тебе это, не подумав? Думал. И долго. Мне нужен человек, которому я доверяю. Деньги будут крутиться большие. Особенно на реконструкции пристроя. Я за всем не услежу. А ты ведь знаешь, как у нас воровать умеют!
   - Чего уж там... Спасибо за доверие. Но пока я разберусь в строительстве, меня десять раз успеют кинуть. Ведь так? Потом мы ведь тебе почти все разложили, что надо будет делать для формирования труппы, добычи и отработки репертуара. Наверное, это посложнее стройки! Согласен?
   Олег тяжело вздохнул.
   - Пожалуй, ты прав. Ладно! На стройку я куратора найду. Но все остальное - на Вас.
   - А квартет?
   - Это как хочешь. Потянешь?
   - Думаю, да. А кем я теперь буду зваться? Руководителем квартета или как?
   - Или как... Давайте подумаем. Директор строящегося предприятия - пойдет?
   - Пожалуй, нет. Я ведь стройкой заниматься не буду.
   - Может быть, что-нибудь вроде Художественного руководителя кабаре? - предложила Оля.
   - Кабаре-то еще нет, - возразил Толик.
   - Хватит базара! Я хозяин! Что хочу, то и строю. Как корабль назовешь, так он и поплывет. Ты, - обратился он к Оле, - будешь у него заместителем. Устраивает?
   - Чуть не забыл! А зарплата, пока на ноги не встанете, будет у Вас... - И назвал такие суммы, что они онемели.
   - Дальше сами. Теперь поднимем. За что пьем?
   - За порядок в танковых войсках, - всерьез предложил Толик.
  
   Глава 15
  
   Начался следующий этап жизни. Знали ли они, что ждет их на этом этапе? Знать, знали. Вернее, знали цель. Но как к ней идти, какие при этом могут возникнуть трудности - могли только предполагать. Тем не менее, был кураж.
   В пору начала осенней прохлады и бабьего лета к ним приехали французы. Архитектор и переводчик. Месье Фабжу, ростом и внешностью напомнивший им де Голля, и месье Зидан, арабской наружности.
   Олег собрал их в ресторане и вместе с ними битый час через переводчика объяснял месье Фабжу, чем он располагает и что он от него хочет. И если бы не Олин французский, был бы конфуз. Переводчик оказался не на высоте. Потом, слегка навеселе от стола и разговора, пошли осматривать пристрой. С этого осмотра все и началось. Фабжу только взглянул на строение, заглянул в грязные окна - и отказался даже входить. При этом так возбудился, что его еле удалось успокоить и уговорить все-таки войти. С чисто французской экспансивностью он трещал, что знал бы он, что тут на самом деле почти развалины, ноги бы его в этой глухомани не увидели. Это просто надо снести - и выстроить по проекту.
   Толик с Олей даже расстроились. Что ж это Олег даже фотографии пристроя с собой не возил? Олег же был спокоен.
   - Была у меня фотография. Это он цену, паршивец, набивает... С меня где сядешь, там и слезешь...
   Дальнейшие переговоры шли в их отсутствии. Все, что от них требовалось, они уже сказали. Правда, Толик, не раз за неделю видел троицу переговорщиков в ресторанном зале. Но к нему не обращались. Слышали они и о том, что Олег Романович умудрился сводить французов сначала к Губернатору Среднегорской области, а затем и к Мэру Среднегорска. Снял вертолет и полетал с ними над осенним Среднегорьем. И, видимо, очарованный всем этим месье Фабжу подписал контракт на разработку проекта трансформации здания пристроя в кабаре. Официальная часть состоялась в резиденции Губернатора, но проходила без них. Подробности узнали лишь на фуршете, где они были представлены Губернатору и Мэру как идейные разработчики и будущие руководители кабаре. Правда, от Мэра они не удостоились ничего, кроме рукопожатия при кислом выражении лица, зато от Губернатора наслушались благодарностей за инициативу и обещаний всяческой поддержки. В своем выступлении он пространно рассуждал об укреплении традиционных Российско-Французских связей, рассыпался в благодарности людям, сохраняющим в сердцах традиции Среднегорского купечества жертвовать деньги на культуру родного края, пообещал жителям Среднегорска и области, что первое кабаре в России станет для них источником приобщения к европейской и мировой культуре.
   Как и было обещано, Олег Романович учредил дирекцию строящегося культурного учре-ждения. Назвать ее дирекцией строящегося кабаре не решились - уж больно непривычно оно было бы для среднегорского уха, а главное - для документации. Непосредственным куратором проекта и будущей стройки стал молодой выпускник того самого Политехнического института, в котором учился Толик. Парень оказался сообразительным, хватким и практически полностью освободил Толика от хождения за получением всевозможных разрешений и выяснения условий, необходимых для начала проектирования. Так как все они требовали перевода на французский, Толику пришлось установить контакт с кафедрой иностранных языков своего бывшего института. Потом Фабжу прилетал еще несколько раз. Согласовывал с ними отдельные моменты проекта. К следующему лету проект лежал на столе у Олега. Во всех его инженерных и архитектурных подробностях. Это было что-то! Теперь для согласования в многочисленных инстанциях его надо было перевести на русский. Но на кафедре запросили такие деньги, что Олег долго чертыхался, но договор подписал.
   Строительные работы уже шли полным ходом, а Олег никак не начинал финансирование создания труппы. Не было утверждено даже временное штатное расписание кабаре. Толик неоднократно встречался с Олегом, но, ссылаясь на большие затраты, тот все оттягивал и оттягивал выделение средств. Минул еще год. Радовало то, что пристрой уже почти превратился в уютное и красивое здание. Свои зарплаты они получали исправно. Однако рук они не опускали, и в их списках постепенно копились фамилии тех, кто заинтересовался или даже загорелся идей кабаре. Однако ничего реального им предложить они пока не могли. Толик еще компенсировал недовольство ситуацией работой с квартетом. А на Олю она стала действовать угнетающе. Доходило до того, что она захотела уволиться и заняться своей любимой виолончелью.
   - Ты знаешь, я сыта его обещаниями. Пусть он думает, что купил меня поездкой в Париж и зарплатой. Я знаю другое. Мне важнее возможность творческой деятельности. А тебе что, не так? Ты вон даже композицию свою забросил.- Уколола она, не желая этого. - Да ты за эти годы уже сделал бы из "Агата" самостоятельный оркестр! И зарабатывал бы не меньше, и композицией занимался!
   Толик завелся.
   - И я об этом частенько думаю. Все - завтра иду к Олегу!
   Об этом и многом другом, вызывавшем у них мысли о целесообразности продолжать свое участие в создании кабаре, шел разговор. И были его слова и доводы настолько убедительными, что Олег испугался.
   - Ты это всерьез?
   - А ты как хотел бы? Я ведь за эти годы авторитет свой и как исполнителя, и как композитора напрочь растерял! А Оля? Ее игру сам великий Соницкий хвалил! Она у самого Кобелева концертмейстером была! Ты хоть о них слышал?
   - О первом нет. А второй вроде в нашем Оперном дирижером был...
   - Вот именно! А Соницкого весь мир знает!
   Он вовсе не хотел припирать Олега к стенке. Но так получилось.
   - Ты, Толя, пойми... Эта стройка съела меня почти с потрохами. На одни взятки столько ушло... Материалы пришлось покупать импортные. Попробовали наши - ни к черту! А поставщики цены гонят и гонят. Платил-то в евро... Стройку сейчас на плаву один лишь ресторан держит. Остальные свои бизнесы я обдираю, как липку. Но этого хватает только на зарплаты. В том числе и на ваши. Братец мой жмотничает. Занял раз - и все. К другим банкирам ходил. Кредит - хоть сейчас. И процент божеский. Но как только узнают, на что - замолкают. Не конкретно и туманно... Губернатор лишь наобещал. Ему сейчас популярность нужна. Скоро на второй срок избираться будет. А Мэр наш, паскудник, этому рад. Ему второй срок Губернатора на дух не нужен. Вот он и ставит палки в колеса. Мне верные люди говорили, что это его рук дело. Это он мне не дает возможности с нашими банкирами договориться. Одного, правда, я пробил. Но процент чудовищный! Ты меня правильно пойми - я не жалуюсь. Но скажу прямо: на окончание работ я еще наскребу, а вот потом как быть? Мне ведь еще с долгами рассчитываться... И другие свои бизнесы с колен поднимать... Скорее всего придется открыть в кабаре филиал ресторана. На время, но придется... Может быть, на годик, на два... А там займемся экипажем.
   - Ничего себе, - подумал Толик. - Бились, бились - и все впустую. Теперь будешь обещанного еще три года ждать. Что делать? Что делать? И тут его осенило.
   - Слушай, а ты в столичных банках не пытался?
   - Нет. Нужен я им - у них масштабы другие. А у тебя там что, связи есть?
   - Вроде, есть. Парень из моей группы Женька Горбунов уже давненько в Москве. Жена у него - сестра Протанова. Они учились вместе.
   - Протанова???
   - Да. Он же из наших. После школы в Москве учился. Потом сестру с Женькой туда перетащил. Они в прошлом году сюда приезжали. Я их даже к нам в ресторан водил. Так он намекал, что служит у него, Протанова, чуть ли не главным советником. Может, попробовать связаться с ним? Попытка - не пытка...
   - Толик! Ты - голова! Телефон знаешь?
   - Записан. - Полистал записную. - Есть.
   - Звони!
   - А что говорить?
   - О деле не надо. Придумай что-нибудь вроде того, что завтра в Москве будешь. Мол, встретиться надо...
   Назавтра они уже рассказывали Горбунову о своей проблеме. Тот даже развеселился.
   - Ничего себе! В Среднегорске кабаре! Ну, вы и даете!
   - Мы-то еще собираемся. А вот, если бы Вы дали, то и мы потом бы дали, - продолжил Брусянов.
   - Тогда так. Ни сегодня, ни завтра к Протанову не попасть. У него все расписано на неделю. Попробую договориться на следующую. Будете ждать?
   - Долго. Дел невпроворот.
   - Хорошо. Как договорюсь - сразу позвоню. А пока кое-что предприму. На всякий случай, готовьте документы, и как можно подробнее.
   Всю неделю они вместе с главбухом лихорадочно занимались бумагами. Но звонок из Москвы раздался на несколько дней позже. Вскоре Олег раскладывал свои документы в отделе инвестиций банка "Титан", входящего в структуру концерна. После дотошной и придирчивой проверки была назначена дата встречи с Протановым. Ему одному. Но Женька помог. В Москву они, захватив высококачественные фотографии фасада и интерьеров, полетели вдвоем.
   У них было всего тридцать минут, чтобы изложить ему суть дела. Они не могли знать, что Протанов только что прочитал подробную записку, написанную его Главным советником Горбуновым, поэтому удивились, что разговор с олигархом был более чем свободным. Того больше интересовало, что происходит в его родном городе: как правит областью Губернатор и руководит Среднегорском мэр, спросил, откуда у них такая шальная мысль появилась. Кто проектировал? Удивился, что французы.
   - Конечно, они толк в кабаре знают! Бывал я там как-то... Расплачивались в евро? Вот и просели.
   Потом взял еще бумагу.
   - Тут написано, что на завершение реконструкции здания и создание труппы Вы просите кредит в размере... Но мои эксперты посчитали, что вполне можно обойтись суммой в ... Если Вы с ними согласны, то кредит дам. Все ж земляки... Но не в валюте, а в рублях. На три года. Процент минимальный. Устраивает?
   - Еще бы! - радостно произнес Олег. - Будем экономить на всем, но отдадим вовремя.
   Протанов вызвал секретаря.
   - Свяжись со Столетовым. Пусть позвонит.
   Вскоре Олег оформлял банковский кредит. А в следующем месяце ему уже открыли кре-дитную линию. Перед Новым годом на здании кабаре не хватало только вывески. И не потому, что не успели, а потому, что не знали, как его назвать. Сначала хотели "Ласточкой". Кто-то даже предлагал, в противоположность ресторанному - "На Братской", название "У сестрички". Не прошло. Идея объявить телевизионный конкурс была отвергнута, а так как новых предложений не было, решили не торопиться. Время позволяло.
   Дела как будто налаживались. Толик начал поиски главных фигур труппы. Режиссер, не-давний выпускник ГИТИС(а) Щенников, нашелся в Среднегорске. Из Тюмени пригласил театрального художника Гульбиса, бывшего среднегорца, тяготившегося работой в провинции. А вот поиск дирижера и хореографа затянулся. Ни в Среднегорске, ни в других крупных городах, где были музыкальные театры, подходящих кандидатур не находилось. Вернее, почти никто из кандидатов, с кем он вел переговоры, не очаровывал его настолько, чтобы сказать ему "да". А те, кто его устраивал, переезжать в Среднегорск не соглашались. Все упиралось в простую формулу: дашь квартиру - поеду. Но это было нереально. Сходил за советом к Расстригину.
   Виталий Родионович огорошил его реакцией.
   - Ты со мной советовался, когда этот вертеп задумал? Нет! Вот и разбирайся без меня. - И ушел в кабинет.
   А Вера Трофимовна долго его укоряла.
   - Я когда узнала о Вашем кабаре, тоже долго в себя прийти не могла. Все понимаю - время такое. Вся творческая интеллигенция без заработков. Но ведь Вы с Оленькой для другого природой предназначены. А тут вдруг - кабаре... Ну, назвали бы ваше заведение хотя бы варьете. Все поприличнее...
   - Вера Трофимовна, я не в оправдание... Когда все это затевалось, кто думал о том, что будет. Вы вправду думаете, что мы с Олей дьяволу продались? И на горло себе наступили? Нет! Но в тот момент надо было выжить. Просто выжить! У нас ведь с ней двое детей. Их кормить надо.
   - Как двое? У Вас ведь дочь. А когда еще родили?
   - Вы этого не знаете. Но у нас еще есть сын. Не общий. Его мама, с которой мы встречались до Оли, умерла. Ребенок остался один-одиношенек. Вот я и взял его к себе. Да и маму мою с младшими сестрой и братом надо было материально поддерживать...Потому и ухватились за идею кабаре. Она нас и спасла...
   - Погодите, погодите, Анатолий. Так это Ваш сын в десятилетке? Мне об этом говорили, но я не поверила. Я ведь знала только про дочь... Да, теперь я понимаю. На Вас столько висит...
   - Ну, с этим вопросом мы справились. А вот с кабаре проблема за проблемой. То одно, то другое. Но главное - деньги. Еле достали кредит на завершение строительства и создание труппы. И с людьми трудно. Вроде и человек подходит, но без квартиры никто не согласен. Откуда у меня они? Художника и хореографа нашел. Они из наших. Есть где жить. А дирижера - не могу. Только через квартиру!
   - А Вы не думали взяться за это дело самому? Вы ведь с музыкантами работать умеете.
   - Честно? Нет! Я ведь художественный руководитель.
   - Вот и совместите. Вы ведь еще и композитор. Пишите музыку и ставьте. - И рассмеялась. - Вас критиковала, а теперь сама увлеклась... А как ваше заведение, обошла она слово кабаре, будет называться?
   - Пока думаем.
   - Что тут думать? Назовите его "Агат". Это ведь все от него...
   - Как-то такое в голову не приходило... Спасибо за понимание и за обе идеи, Вера Трофимовна. Жаль, что с Виталием Родионовичем так вышло...- И стал прощаться.
   - Я с ним поговорю. Надеюсь, оттает. Он, по сути, человек добрый. Оленьке большой привет. Давненько мы не виделись. Заходите!
  
  
   Глава 16
  
   Оля к предложениям Веры Трофимовны отнеслась с интересом.
   - Почему нам это в головы не приходило? В самом деле! Сейчас квартет. Будет человек десять. Разница не принципиальная. В ближайшие годы нам большее не потянуть. Так что оставь ты поиски дирижера! Скажи Олегу, что решил сэкономить, что будешь совмещать. Он только обрадуется.
   - Я тоже об этом думал... Пожалуй, ты права. А как тебе идея с "Агатом"?
   - Отличная! У квартета твоего название забрать - ему оно ни к чему, а наш "Агат" пусть продолжит жить в новом качестве.
   - Прямо индуистская реинкарнация получается, - откликнулся Толик.
   Олег их предложения оценил.
   - Какой уж раз убеждаюсь - с тобой можно иметь дело. Теперь вот что. Раз до такого дошло, можешь искать художника и режиссера. Ставки пока меньше, чем ты просил. Покажут себя - добавим. Опять же стимул. Пока оформим их к вам, в "Запчасть-сервис". И начинай с юристом готовить документы на регистрацию "Агата". Теперь, пожалуй, самое важное. Предлагаю тебе стать совладельцем "Агата". Ты в него уже столько вложил, что заслуживаешь. Твою долю в Уставной капитал возьму на себя. Начнешь расплачиваться, когда пойдут доходы. Согласен?
   - Нет вопросов. А как быть с оркестром и труппой? Где деньги, Зин?
   - Утвердим штатное - зарегистрируемся. Деньги будут. Ты сам не тяни. У тебя на все две недели. Параллельно еще разрешающие эксплуатацию здания инстанции начнем проходить. Та еще морока будет! Придется давать...
   Через две недели ожесточенного торга Олег утвердил штатное расписание. Потом нача-лась долгая и нудная процедура признания помещения "Агата" соответствующим всем нормам и годным к эксплуатации. Регистрация юридического лица общества с ограниченной ответственностью "Кабаре "Агат" в Минюсте и открытие его расчетного счета в банке прошли быстрее.
   Теперь можно было объявлять официальное открытие кабаре. Денег на это Олег не пожалел. Поскольку торжество организовывалось непосредственно в нем, то три дня ресторан вообще был закрыт. Весь персонал, кроме кухни, трудился в "Агате". Открытие удалось.
   Соревнуясь в красноречии, к присутствующим обратились Губернатор области и Мэр Среднегорска, ни одним пальцем не шевельнувшие ради стройки. Правда, чиновники, от которых многое зависело, хорошо помнили, что Губернатор благоволит созданию кабаре.
   - Друзья! - задушевным тоном обратился к присутствующим Губернатор. - Мы являемся свидетелями незаурядного события - открытия первого на всем пространстве нашей страны, от Москвы до самых до окраин, культурного учреждения нового типа - кабаре! Ура! И мне особенно приятно вспомнить, как три года назад я благословил его создателя на это многотрудное дело. Всем мы его знаем - это Олег Романович Брусянов! Слава нашему среднегорскому культъегерю! - Понял, что ляпнул что-то не то, взглянул в текст, подготовленный чересчур уж образованным чиновником. - Нашему культрегеру! Именно такие люди нам нужны! Ура!
   Народ развеселился. Кто знал это слово, втихую смеялся. Кто не знал, почувствовал к нему нечто вроде уважения. Затем слово взял Мэр.
   - Буду краток. Руководство города искренне радо за всех. И за тех, кто затеял все, что стало причиной сегодняшнего торжества, и за граждан нашего славного Среднегорска, получивших еще один источник приобщения к культурным достижениям современной цивилизации. Вместе с тем не могу не подчеркнуть, что все это стало возможным лишь при той благожелательной культурной атмосфере, что сложилась в городе благодаря неустанной заботе его руководства. С праздником Вас, дорогие товарищи! - Привычным еще с советских времен поздравлением закончил он.
   Увы, никто даже не упомянул тех, кто породил идею кабаре. Хотя кое-кому они были хорошо известны. Но самое обидное было в том, что даже Олег Романович в своем ответном слове благодарил и Губернатора, и Мэра, и вообще кого угодно, но о Толике и Оле почему-то забыл...
   Выступавшие представители Среднегорского бомонда не скупились ни на дифирамбы Олегу Романовичу, ни приглашенному месье Фабжу, ни строителям, сотворившим это чудо архитектуры. Затем под первое включение красовавшегося на фронтоне табло "Кабаре "Агат", засверкали фейерверки, и всех присутствовавших пригласили на фуршет. Вскоре начался концерт силами "Агата" в составе Вилончелева и Склянской. Это было их последнее совместное выступление. С их появлением на сцене Брусянов взял микрофон.
   - Дорогие друзья! Поприветствуем Анатолия Михайловича Виолончелева, а также его супругу Ольгу Николаевну Склянскую! Именно они предложили мне идею кабаре. Именно они внесли неоценимый вклад в ее реализацию. Я горжусь тем, что у меня есть такие друзья и единомышленники!
   Видимо, он понял, что фигура умолчания их роли в появлении "Кабаре "Агат" не красит его самого. Олег был ими великодушно прощен! Через несколько дней телевизионщики, снимавшие открытие, привезли пачку дисков с его записью, в качестве платы попросили автографы у основных действующих лиц.
   Настало время форсировать создание труппы. Появились и первые проблемы. Задуманное раньше предложение - перейти из ресторана в кабаре и составить основу будущего оркестра -квартетом было встречено полным непониманием. Не помогли и разговоры о том, что такие сильные музыканты, как они, не имеют права губить свои таланты в ресторанных залах. Даже обещания хорошей зарплаты были встречены усмешками. Да и сам он прекрасно знал, что столько, сколько они имеют за один вечер работы в ресторане, не идет ни в какое сравнение с его обещаниями. А время поджимало. Параллельно с этим искал хореографа. Без него и проводить кастинг артисток было бессмысленно. Тем не менее, в итоге этот поиск завершился успехом. Попробовать себя в качестве хореографа в таком, совершенно неожиданном для него жанре согласился один из недавних солистов балета Среднегорского оперного театра Кернин, танцевальная карьера которого недавно завершилась. Ему и Гульбису он поручил объявление и проведение кастинга танцовщиц.
   Наконец-то Толик вплотную занялся исключительно набором оркестрантов. К его радо-сти, из уже бывшего ресторанного "Агата" в оркестр кабаре согласились перейти клавишник, саксофонист и ударник. Это были не только классные музыканты, но и хорошие ребята. Теперь у него появились помощники, каждому из которых он мог спокойно поручить подбор музыкантов в свои группы. Все были при деле: Щенников готовил предложения по будущему репертуару, Гульбис работал над эскизами оформления сцены, а Оля, Кернин и Гульбис. занялись организацией кастинга танцовщиц.
   С Брусяновым они прикинули - денег из кредита Протанова хватит месяцев на шесть-семь. Да и то, если сильно их экономить. Ведь нужно еще пригласить костюмера и хотя бы одного гримера, найти двух рабочих для сцены, купить рояль и другие инструменты. К этому сроку, хоть кровь из носу, кабаре должно дать первое представление и получить первые деньги. Голова шла кругом...
   Тем не менее, после этого разговора Толик решился на то, что еще со времени посещения Парижа не давало ему покоя - замахнуться на сочинение чего-то такого, что могло бы стать музыкальной основой для представления в кабаре. Теперь, когда заработала команда, он мог и обязан был это сделать. Он не был наивным юношей и прекрасно понимал, что задача безумно трудная. Все это время, насколько было возможно делать тайно от Оли, он пытался развернуть мучащую его тему судьбы провинциальной девушки, брошенной родителями и только благодаря своему таланту сумевшей стать звездой столичной сцены. Откуда эта тема появилась, он не задумывался. Может быть, навеяло когда-то прочитанное... Может быть, нечто подобное он видел в какой-то кинокартине... Вообще, в литературе историй, подобных этой, существовало несчетное множество.
   Толик все свободное время проводил за инструментом и что-то записывал, Оля, хотя прекрасно понимала, чем он занимается, делала вид, будто это ее не очень интересует. Тем более, что на ее вопросы он отвечал то шуточками, то сетованиями на трудности и свое отупение от вынужденного композиторского простоя. Когда же он впервые поделился своим замыслом с Олей, первыми ее словами были:
   - Сюжет твоей задумки очень напоминает историю Элиз Дулиттл из "Моей прекрасной леди" с Одри Хепберн! Здорово! И как это тебе в голову пришло?
   - Не знаю... Кажется, еще после Парижа...
   - И что делать с этим дальше? Ведь хореографу нужен сценарий. Кто его напишет? Ты?
   - Пожалуй, не возьмусь. Хотя сюжет у меня в голове. Надо подумать. Если кого-то приглашать - деньги нужны. Их и так кот наплакал.
   - Тогда остается Кернер. У него танцевальная фантазия в печенке должна сидеть.
   - Пусть лучше кастингом занимается. Позову, но попозже, и Щенникова, и Гульбиса.
   - А если Илюшу Михайлова попросить? Парень он заводной. Точно заинтересуется. И денег не попросит...
   - Олька, дай я тебя поцелую! Что бы я делал без тебя?! Звоню!
   - Илья, привет! Давно не виделись. Все открытия уже совершил или как? Я что звоню? Есть у нас с Олей необходимость к тебе обратиться. Не-е-е, деньги ни при чем. Да откуда они у ученого быть могут?! Тут речь о творчестве... Ты бы не мог к нам подскочить? Завтра? Порядок в танковых войсках! Ждем!
   Назавтра они с Ильей уже бурно обсуждали сюжет будущего варьете. В музыкальной ос-нове его явно проглядывалось три части. Осталось лишь дополнить их сценарием. Это взял на себя Илья. Через неделю первая часть сценария уже лежала перед Толиком. А к концу месяца появились вторая и третья. Только тогда, оставив всю полноту ответственности за конечный результат за собой, он передал сценарий в руки Щенникова, Кернера и Гульбиса. До первого представления оставалось всего четыре месяца.
   К тому времени в оркестре уже насчитывалось десять человек - вполне достаточно для начала. Можно было начинать сыгрываться, репетировать. Пока Толик использовал свой любимый репертуар. Но возникла проблема с получением заказанных инструментов. Хорошо, что выход нашелся - музыканты согласились пока играть на собственных. Рояль, с целью экономии, они взяли в аренду в Филармонии. Пусть не новый, зато "Bechstein"! Настройщик, работавший с ним долгие годы, обещал довести его до нужного состояния.
   Дело продвигалось: кастинг танцовщиц практически уже закончился, оркестр почти сыгран. Конечно, за оставшееся время можно было слепить нечто, похожее на представление в настоящем кабаре, и совершенно не искушенный в этом жанре среднегорский зритель проглотил бы подделку, не запивая. Но Толиком уже овладел кураж. Нет! Первый спектакль должен быть его, и только его!
   После обсуждения с Олей и остальными помощниками возможности уложиться в этот срок Толик решил не рисковать и пошел к Брусяновым. Олег уперся.
   - Мы же договорились... Раньше надо было думать! Я должен начать выплаты по кредиту Протанова.
   - Но трех лет ведь еще не прошло...
   - Ты мне не указывай! У меня каждая копейка расписана!
   - Значит, совладелец - пустое место?
   - Считай, как хочешь... Сначала выплати свою долю, потом советуй!
   - А пошел ты подальше! - не выдержал Толик. - И хлопнул дверью.
   Пришлось включать форсаж. Работали буквально день и ночь. Без выходных. Толик с Олей дорабатывали музыку. Репетировали с оркестром. Илья со Щенниковым шлифовали сценарий и режиссуру. Кернин придумывал и репетировал хореографию. Гульбис рисовал костюмы и начал дизайн сцены. Почти все танцовщицы вызвались шить свои костюмы сами. Труппу охватил кураж. Примерно за полтора месяца до премьеры Толик назначил прогон представления. За два дня до представления он дал всем и себе отдохнуть.
   Совсем недавно они купили машину. Толик, получивший права еще вовремя учебы в По-литехе, давно ею грезил. Теперь это стало возможным. Выбрать и купить ему помог Брусянов - у него имелись большие связи в этом мире. Машины лучше "Тойоты" для него не было. Сам он ездил на внедорожнике "Land Cruiser" и Толику посоветовал эту же марку. На танк, как называл Олег свой вездеход, у Толика денег не хватало, и он приобрел простую трехлетку - "Седан". Но ездили они на ней мало - в основном на работу и в магазины.
   Решили свозить детей отдохнуть на турбазу, где директором был Олин дядя. Позвали с собой Степку и Леночку. Весна на Среднегорье в этом году выдалась ранняя и теплая. Они уже и сами забыли, когда в это время бывали на природе. На турбазе, расположенной на берегу не широкой, но бурной горной речки, снег почти сошел. От запаха прелой листвы и свежей лиственничной хвои кружилась голова. За изгибом речного русла просматривалась далекая горная гряда. И была такая красота и тишина, что захватывало дух! Ребята носились по турбазовскому парку, кидались сосновыми шишками и снежками из талого снега. Они с аппетитом поглощали столовскую еду, а потом до самого вечера бесились так, что наутро их едва добудились. Домой ехали не спеша - никак не хотелось расставаться с зеленой стеной тайги, с полями, усеянными черными точками грачей, кормившихся прошлогодней стерней и рассыпанными комбайнами зернами. Это настроение сохранилось и на следующий день.
   Оля к предстоящему событию отнеслась со всей ответственностью. Рискнула обновить нарядный, купленный на сэкономленные деньги в Париже костюм, так идущие к нему агатовое ожерелье и перстень. Толика заставила надеть приобретенный там же джемпер, оттеняющий цвет его глаз.
   Небольшая стоянка во дворе между рестораном и "Агатом" оказалась занятой милицей-скими машинами. Припарковались буквально у входа в "Агат". Возле служебного подъезда ресторана стояли две скорых помощи. Милиционер потребовал пропуска. Они их никогда не носили с собой - пришлось. Толику сбегать за ними в машину.
   - Что такое? Что случилось? - спросили они.
   - Там узнаете...
   В коридоре, где был кабинет Брусянова, толпились милиционеры. Дверь в приёмную была открыта. Толик попытался пройти.
   - Туда нельзя, - загородил дорогу страж порядка. - Там работают...
   Толик заглянул через его плечо - увидел белые халаты и милиционеров. Пахло лекар-ствами. Ощущался запах пороха - Толик знал его с детства, когда, несмотря на категорические запреты и не придуманную старшими опасность, они пацанами ходили к краю полигона, где испытывалось танковое и некоторое другое вооружение. Сердце заколотилось.
   - Ранили? - шепотом спросил он милиционера.
   - Хуже...
   Через какое-то время оттуда вынесли прикрытые белым носилки... С этих минут нача-лось сумасшедшее время. И его, и Олю уже допрашивал следователь. Знали ли они о каких-нибудь неразрешимых проблемах убитого? Говорил ли он им о каких-либо угрозах в свой адрес? С кем он общался и так далее, и так далее...Вскоре стало известно, что буквально за тридцать минут до их появления Главбух, пришедшая на работу пораньше, услышала что-то вроде глухого звука выстрела. Она выглянула в коридор и увидела, как в сторону выхода убегал мужчина. А из открытой двери приемной раздавался стон. Секретарши еще не было. Главбух заглянула в кабинет Брусянова - он лежал в луже крови. Она и вызвала скорую и милицию. Все, кто имел дело с Брусяновым, были в трансе. Кто убил? За что? Такого хорошего человека взять и лишить жизни...
   Первый прогон представления Толик отменил. Но работа над ним шла. Не в том темпе, что раньше, но шла. За эти дни его несколько раз вызывали к следователям. Однако никакой новой информации так и не появилось.
   Постепенно Толик начал приходить в себя. Полная растерянность от случившегося стала замещаться мыслями о том, что теперь делать: спасать кабаре или все бросить и заняться тем, от чего они с Олей отказались ради него? Решиться на это он не мог. Сколько денег уже было вложено в создание кабаре, сколько людей, поверивших ему, он втянул в этот проект! И бросить всех и вся? - Нет! Он будет бороться! Но как?
   Многое зависело от того, кто возглавит ресторан и кто станет совладельцем "Агата". Он даже не интересовался схемой его финансирования после получения кредита от Протанова. До этого момента все было ясно - деньги Брусянов брал из доходов всех своих фирм. А теперь? Но ведь он все-таки директор ООО "Агат", пусть входящего в группу Брусянова, но директор!
   Первым своим решением через девять дней после гибели Брусянова он определил дату прогона представления. Затем пригласил Главбуха, юриста и попросил их объяснить ему свое собственное юридическое положение и раскрыть механизм финансирования "Агата". Оказалось, что кредит был выдан Олегу не как владельцу ресторана и ООО "Запчасть", а совладельцу ООО "Агат". Что деньги на его счету есть, и немалые. Совсем не такие скромные, о каких говорил Олег. Вполне возможно, что он их планировал расходовать на компенсацию первоначально неизбежно малых доходов кабаре. Но права на их использование и вообще на подпись под финансовыми документами у Толика нет. Олег оставил его за собой. Чтобы получить это право, ему потребуются юридические процедуры и арбитражный суд, но все это может стать возможным, когда свои права на долю ООО "Агат" предъявят наследники. А пока на использование финансовых средств Прокуратура наложила запрет. Это означало одно - ООО "Агат" временный банкрот. И не только перед своими работниками, но и в возможности погашения кредита Протанова.
   Такой оборот дела был неожиданным "Как обухом по голове", - говорил Толик. Однако многое прояснилось. Спасение утопающего - дело рук самого утопающего. Попытался связаться с вдовой Брусянова. Несколько звонков были впустую - никто не отвечал. А когда дозвонился, то она ответила, что никаких разговоров до прошествия сорока дней не будет. А если и будут, то только через адвоката.
   Пока суд да дело, надо начинать работу и расплачиваться только тем, что будет заработано. На это можно получить временное разрешение Прокуратуры. Юрист и Главбух справились с этим неотложным вопросом.
   На следующий день Анатолий собрал коллектив - решение работать несколько месяцев фактически без зарплаты мог принять только он. После долгих дебатов договорились, что на таких условиях готовы трудиться столько, сколько понадобится. Практически все были уверены, что "Агат" будет способен не только самоокупаться, но и давать прибыль. Значит, "порядок в танковых войсках", вспомнилась Толику любимая поговорка Олега. Ею он и завершил собрание. Затем состоялся первый прогон представления, получившего название соответственно трем его частям - "Вера. Надежда. Любовь". В самом деле, это была танцевальная история провинциаль-ной девушки Веры, никогда не терявшей надежды и в итоге добившейся того, о чем мечтала. Премьеру назначили на сороковой день после убийства Олега Брусянова. По этому поводу довольно долго спорили, но в итоге сошлись во мнении, что это будет лучшим выражением признательности и памяти о человеке, без которого не было бы ни "Агата", ни всех, кто составил труппу.
   Снова репетиции каждый день. Времени оставалось все меньше и меньше. Толик нервни-чал, но держался. Больше всего беспокойство вызывала готовность декораций, света и музыкальной аппаратуры. За эту часть работы отвечал Гульбис, у него просто не хватало рук, хотя он дневал и ночевал в кабаре. Средств, чтобы нанять ему помощников, не было. В оформлении декораций, чем могли и как могли, помогали его друзья по учебе в Художественном училище. Подготовку освещения и настройку звука спас электрик ресторана, на поверку оказавшийся выпускником радиофакультета Политеха. С пошивом костюмов, поскольку не все из танцовщиц с этим справлялись, помогла хорошая подруга Олиной мамы, работавшая в костюмерном цехе Оперного театра. За оркестр и за танцовщиц Толик не волновался. В его отсутствие с оркестром прекрасно работала Оля, которая, как он узнал от музыкантов, была даже более требовательной, чем он. К тому же, когда с оркестром работал Толик, с удовольствием садилась за виолончель. Мало того, она еще выполняла обязанности концертмейстера.
   Не мог он не нарадоваться и на Кернина. Если вначале ему еще трудно было смириться с тем, что уже не танцовщик, а руководитель балетного коллектива, то теперь в нем все отчетливее проглядывала та разумная властность, без которой хореограф просто немыслим. С каждой репетицией кордебалет рос и в отдельных сольных номерах, и в ансамблевых мизансценических рифмах, главном достоинстве и украшении жанра кабаре. А Толик тем временем добивался полной гармонии оркестра и работы кордебалета. Это было абсолютно новым поворотом в его карьере. Он специально ходил на балетные спектакли в Оперный театр, посещал наиболее насыщенные танцами спектакли в Театре оперетты. А потом, через Бибикова, договорился со вторым дирижером Оперетты Черноскутовым, чтобы тот дал ему пару мастер-классов по работе с оркестром. Результат этих мастер-классов в совокупности с наблюдениями за работой дирижеров дали ему очень много. Кое-что подсказывала Оля, так как имела возможность видеть и анализировать его манеру дирижирования не со стороны, а непосредственно как виолончелистка. В итоге и кордебалет, и оркестр все очевиднее приближались к тому образцу работы кабаре, что они видели в Париже и на видеозаписях. Это радовало. Вот если бы еще не эта неопределенность с финансами, да и вообще, с будущим ООО "Кабаре" ... Хорошо еще, что юрист порадовал - временное разрешение на использование доходов от продажи билетов готово!
   А вскоре к Толику, поскольку он директор и юридический совладелец ООО "Агат", при-шел адвокат вдовы Брусянова. Он известил о начале арбитражного процесса по установлению права наследования имущества и финансовых средств ООО "На Братской", ООО "Запчасть-сервис" и ООО "Кабаре "Агат". Более того, он сказал, что если Виолончелев не хочет потерять свою долю в "Агате", следует немедля подать встречный иск. Несмотря на такое известие, ему стало легче. Все-таки какая-то ясность...
   Посоветовавшись с Олей, они решили, что привлекать к этому делу юриста ресторана не стоит. Кроме того, что он уже долго обслуживает интересы семьи Брусянова, не исключено, что в этом деле у него могут быть свои интересы. Да, это будет стоить денег, но лучше нанять адвоката. Толик напряг всех своих знакомых, и его вывели на одного из лучших специалистов в области хозяйственного права адвоката Казанского. Офис его находился недалеко от центра Среднегорска, в старинном особняке, до революции служившим монастырской гостиницей. Казанский сидел на втором этаже в шестигранном кабинете, еще при Советах оборудованном под прежним церковным куполом. Толик представился.
   - Виолончелев Анатолий Михайлович. Мне Вас рекомендовали как специалиста по моему делу.
  
   Глава 17
  
   Было вечернее время, и кабинет заливал мягкий свет от шикарно отреставрированной, невесть каким образом сохранившейся старинной люстры, опускавшейся из-под купола. Сергей Иванович оказался мужчиной средних лет, весьма упитанным и явно наслаждавшимся своим статусом и тем, что его окружает. А окружало его настоящее музейное богатство! На межоконных простенках шестигранника висели иконы и явно музейного уровня картины. Под ними, в стеклянных шкафах, стояло множество чугунных дореволюционных скульптур знаменитой Среднегорской школы чугунного литья. В одном стояла знакомая Толику по Среднегорской художественной галерее полуметровая чугунная статуя библейской праведницы Руфи.
   - Нутес-с, дорогой, - явно имитируя манеру адвокатов из старых кинофильмов, начал Казанский. - В общем-то, о Вашем визите меня известили. Так чему обязан?
   Толик, как мог, изложил свои проблемы.
   - Слышал я об этом убийстве. Весь город слышал. И что следствие?
   - А ничего не известно.
   - Ну, это у нас любят! Как же! Тайна следствия... Значит так, уважаемый Анатолий Ми-хайлович. Помочь Вам можно. Мне нужен не только Устав "Агата", но и все, подчеркиваю - ВСЕ документы, подписанные Вами с момента назначения Вас директором. А как только получите разрешение на временное ведение хозяйственной деятельности от Прокуратуры, то и оно. Все в трех экземплярах и нотариально заверенное. Если Вы не возражаете, то я подошлю помощника. Он лучше знает, где и что искать.
   - А сколько Ваша работа будет стоить?
   - Вот ознакомлюсь с документацией, тогда и договоримся. Но если пригласите на премьеру, то тем более...
   - Считайте, что уже...
   А Толику надо было срочно заказывать билеты. В бухгалтерии подсчитали, что если назначить стоимость билетов хотя бы на треть выше, чем средняя по театрам, то этого хватит на оплату официантов ресторана, закупку шампанского, бокалов на каждый стол и даже на печать программок. Макет программы нарисовал Гульбис. Текст Анатолий составил сам. Обложки программки были разрисованы под агат и окаймлены бежево-коричневым орнаментом, под цвет среднегорской яшмы. Программа и съела почти все деньги. "Ничего, - решил он. - Со второго-третьего начнем зарабатывать".
   Пусть! Ведь это открытие! Первый спектакль! И он бы себе никогда не простил, если бы не сделал этого. Но как поощрить труппу? Люди столько работали! Чем? Денег нет... Остаются бесплатные билеты. Пусть первое ревю не даст ни копейки дохода! Но ведь какие-то деньги он все равно получит... В итоге решил, что по два бесплатных билета дать просто обязан. В том числе бухгалтерии, добровольцам, двум художникам, друзьям Гульбиса, и радиоинженеру. Вечером он спросил Олю, сколько таких билетов они имеют право взять себе.
   - Я как-то об этом не думала... А остальным ты даешь сколько?
   - По два.
   - Хм... Задача... Значит, нам четыре. Две мамы и папа. Остается один. Расстригиных бу-дем приглашать?
   - Как же!
   - Бибиковых?
   - Разумеется!
   - А Илья?
   - Ты ему только не проговорись, что его чуть не забыли.
   - В итоге - девять, и один на запас.
   - Нет. Я обещал Казанскому.
   Прошла неделя. Они съездили к Расстригиным, к Бибиковым. Помощник Казанского за это время собрал и подготовил необходимые документы. Можно было встречаться с Казанским. Пока тот был занят бумагами, Толик прошелся по кабинету. Хотелось поближе рассмотреть всю эту старину. Особенно его поразило то, что, в отличие от музейного экземпляра, у стоявшей перед ним скульптуры Руфи были целы все пальцы. Ничего себе! Это ж сколько денег она стоит?
   - Нравится? - спросил Казанский.
   - Еще бы...
   Казанский приоткрыл стеклянную дверцу шкафа, достал чугунную Руфь и аккуратно по-ставил на стол.
   - Предмет моей гордости! Наших, среднегорских литейщиков рук дело! Знаете, сколько она весит? Пуд! Перевернул богиню вниз головой. Видите, копия номер три. Где один и два, не знаю. В нашем музее вообще семнадцатая. Они мне предлагали обменяться. Мол, Вам все равно - не музей! Я им ответил, что все музеи начинаются с чего-нибудь одного. А у меня вон уже сколько! - И с нескрываемым удовольствием показал на свое богатство. - У меня мечта есть - хочу основать галерею чугунной скульптуры. Вот и трачусь...
   И тут же перешел к делу.
   - Подойдет. Одно "но". Как же Вы это, батенька мой, согласились на долю в уставном капитале и ничего не внесли? И документа нет, что обязуетесь это сделать? Что ж это Вы ни с кем не посоветовались. Ведь не юрист же и не экономист! Теперь придется доказывать, что, прошу прощения, Вы не верблюд. Не самозванец какой-то. А то, не дай бог, и рейдер. Их сейчас вон, сколько развелось... Нехорошо так о покойнике, но обвел Вас Брусянов. Почему он так поступил? Видимо, преследовал какой-то свой интерес. Даже такой важный пункт, что в случае продажи своей доли он обязан получить согласие совладельца, в вашем уставе отсутствует.
   Толик остолбенел.
   - Как, обвел? Мы ведь обо всем договорились...Я и не сомневался...Ведь, если бы не я, мы бы еще несколько лет ждали, пока нужные средства соберутся... Это ведь я нашел возможность получения кредита...
   - В таких случаях ни слово, ни даже поступок ровно ничего не значат. Нужны бумажки. Это бизнес! Ладно... Вы, я вижу, расстроились. Ничего. И не такие дела выигрывали! Но учтите - процесс займет не меньше полугода. Придется потерпеть. Стоить это будет .... Но поскольку я приглашен на открытие "Агата", то со скидкой будет столько...
   Домой он вернулся в таком ужасном настроении, в каком Оля его видела один раз - на похоронах Брусянова.
   - Как же так? Я ему верил, всем его словам верил... - Жаловался он Оле. - Как он мог?
   - Выходит, мог. Ты вспомни, он тебе в последнем разговоре сказал, что пока свою долю не выплатишь, ты для него - никто...
   - Немного не так - "пока не выплатишь, не лезь ко мне с советами".
   - Подумаешь, разница! Смысл тот же...
   - Знаешь, ехал сейчас и думал. Это в какие джунгли нас с тобой жизнь забросила? Никому верить нельзя!
   - Мне можно...
   - Не хотел об этом говорить, но... Гадко у меня на душе... Я теперь сомневаюсь, говорить ли мне в спиче о посвящении открытия его памяти?
   - Ничего удивительного - такую оплеуху получить... Но давай уж останемся порядочны-ми. Знаешь - не суди, да не судим будешь!
   - Виолончелистка ты моя мудрая! Давай поцелуемся...
   - Какая я уже виолончелистка... Воспоминания одни...
   - Ничего! Все наладится!
   День перед премьерой он объявил днем отдыха. Трудился лишь Гульбис с помощниками. Дорисовывали. Докрашивали. Прибивали. Проверяли свет и звук.
   Премьера была назначена на восемь вечера. Никто и не предполагал, что будет твориться возле "Агата". Собственно говоря, ажиотаж начался неделей раньше, когда приступили к продаже билетов. Тогда толпа, собравшаяся с ночи, едва не разнесла кассу.
   Назавтра, приехав задолго до начала ревю, они не нашли места для парковки. Свободно пройти к входу не смогли. Толик даже удивился, что его узнавали. Все хотели лишь одного - пусть, сидя на полу, но посмотреть спектакль. Едва вошли в кабинет, начались звонки. Звонили и знакомые, и незнакомые. Просили билетик или контрамарку. Предлагали за это любые деньги. Но что он мог? Билетов не было... Мест не было... Все было рассчитано. Шампанское уже охлаждалось в ресторанном холодильнике. Что, одни с шампанским и в комфорте, другие без шампанского и у стен? Нет! Прекрасно понимая, что обид и обиженных будет море, Толик твердо решил - прецедента создавать не стоит. Есть предельная вместимость и - баста! В конце концов, так как звонки следовали с разрывом в несколько секунд, он был вынужден отключить телефон. Потом уже узнал, что у спекулянтов билеты стоили две тысячи. То есть в несколько раз дороже. Он даже про себя порадовался. Значит, интерес к "Агату" есть!
   Перед началом ревю Толик поднялся на сцену. Поздравил коллектив и всех гостей с первым спектаклем. Вспомнил о Брусянове. Высказал благодарность всем тем, кто добровольно тратил свое время на помощь в подготовке ревю. Спич был встречен бурными аплодисментами. Это были первые аплодисменты, прозвучавшие в кабаре "Агат". Затем спустился в оркестровую яму и дал отмашку на начало ревю "Вера. Надежда. Любовь".
   Он волновался. Но волновался он не за себя как дирижера, впервые управлявшего оркестром и кордебалетом, сколько как композитор, сочинивший музыкальную партитуру развертывавшейся на сцене феерии танца. В отдельные моменты он бросал взгляд в сторону Оли, а она отвечала то одобрительным взмахом ресниц, то отрицательными покачиваниями головы. И эти сигналы через его руки то хвалили оркестр, то заставляли еще больше концентрироваться на следовании партитуре и дирижеру. О реакции зрительного зала он догадывался по почти непрерывным аплодисментам и крикам "браво", сопровождавшим как отдельные соло танцовщицы, исполнявшей партию главной героини, так и наиболее эффектные ансамблевые номера. И уже совсем близко к последним аккордам оркестра и финальному параду кордебалета он вдруг почувствовал в себе почти непреодолимое желание не останавливать этот летящий фейерверк. Такого куража он не испытывал уже давно. А может быть, и никогда. И, не дожидаясь реакции зала, он запустил его несколько раз подряд.
   Все, что было потом, Толик выдержал с трудом. Зал неистовствовал. Метал на сцену и в оркестровую яму букеты. Он снова и снова запускал финальную карусель. Но залу было мало! В ответ на благодарное раскланивание кордебалета и оркестра он взрывался криками восторга и требовал бисирования. В конце концов, когда он показал, что артисты устали и их надо пожалеть, зал стал затихать и разбиваться на группки. Самая большая - рядом с Толиком, остальные вокруг артистов и музыкантов. Непонятно, откуда на столиках вновь появилось шампанское. К этому времени, уже насладившись по горло комплиментами, он пришел в себя. И испугался. В зале могла развернуться банальная русская пьянка. Пили почти все. Кроме их с Олей родственников. Хорошо еще, что Расстригины и Бибиковы уже ушли. А то было бы позору... К огорчению Толика, "попивали" шампанское и танцовщицы, и музыканты. Надо было что-то срочно предпринимать. Собрал своих помощников и вместе с ними начал обходить столик за столиком, просить гостей покинуть кабаре. Хорошо, что это удалось. Потом он хвалил себя, что вовремя спохватился. Именно тогда он впервые осознал, что быть директором кабаре, такого абсолютно непривычного для русского человека театра, это не только иметь удовольствие от широких творческих возможностей, но и нести самую банальную ответственность за соблюдение зрителями элементарных правил поведения. И что еще более важно и непривычно - за дисциплину в коллективе, поскольку абсолютное большинство зрителей, да и большая часть труппы, не видели особых отличий кабаре от обычного ресторана. А что такое среднегорские рестораны и их посетители, он знал из собственного опыта...
   На другой день было объявлено общее собрание, где он, помимо разбора премьеры, изложил свои требования к труппе. Главное из них - полный запрет на употребление спиртных напитков, как с посетителями, так и вообще во время рабочего дня.
   С этого времени ревю стали идти по три раза в неделю. Однако желающих достать билет становилось все больше и больше. Не уменьшалось и количество просивших провести их бесплатно. В зале нет-нет, да и замечал ребят с явно выраженными блатными привычками. В сопровождении охраны появлялись красные пиджаки. Развязностью они мало чем отличались друг от друга. Эмоции, подкрепленные шампанским и, видимо, не только, они выражали громкими репликами, подходили к сцене и пытались разговаривать с артистками. Что-то надо было предпринимать. Но денег на привлечение охраны еще не было. Только через месяц, когда подвели первые итоги, стало понятно, что после оплаты всех услуг уже через месяц-полтора можно будет начать выплаты. Пусть не в полном объеме, но можно.
   Тем временем, в Среднегорском областном арбитражном суде начались слушания по по-воду претензий к гражданину Виолончелеву со стороны гражданки Брусяновой, которая настаивала на незаконности его статуса как совладельца и директора ООО "Кабаре "Агат". Мало того, что это трепало нервы, так еще требовало достаточно частых посещений заседаний суда, что отрывало от работы...
   Но Казанский подтвердил свой высокий авторитет. Дело было разбито на две части. Первое, состоящее в доказательстве его юридической правомочности как директора ООО "Кабаре "Агат", они успешно выиграли - Толик выплатил половину причитавшегося адвокату гонорара. Временное разрешение Прокуратуры на хозяйственную деятельность отменялось, и теперь он получил законное право распоряжаться получаемыми доходами. На душе у него и у Ольги стало много спокойнее. Затем было выиграно и второе дело. Причем с неожиданным для обеих сторон исходом. Постановление арбитражного суда гласило, что факт наличия доли гражданина Виолончелева в Уставном капитале ООО "Кабаре "Агат" имеет место и не может быть подвергнут сомнению. Тем более, с точки зрения отсутствия расписки о заимствовании оных у гражданина Брусянова. А ввиду экстраординарности рассматриваемого дела суд обязал его стороны заключить мировое соглашение на предмет подтверждения гражданином Виолончелевым своих обязанностей по выплате долга гражданке Брусяновой как полноправной совладелице ООО "Кабаре "Агат". Соглашение было достигнуто, и на очень выгодных для Толика условиях. Без выплаты пени. Это коренным образом изменило ситуацию. К тому же он стал полноправным распорядителем немалого остатка от Протановского кредита.
   Примерно через полгода "Агат" вышел на доходный уровень. Появилась возможность не только поднять зарплату до весьма приличного уровня и начать выплаты по кредиту, но и решать важные внутренние проблемы. Первым делом он продолжил закупку музыкальных инструментов и заключил договор с вневедомственной милицейской охраной. В здании уже было, что охранять. Затем договорился с частным охранным предприятием о выделении для них двух охранников на каждый спектакль. Присутствие последних сразу же сказалось на атмосфере в зале. И главное - наконец-то удалось перекрыть "пронос" спиртного. Оставалось еще освободить себя от неизбежных хозяйственных дел. Вскоре ими стал заниматься молодой и энергичный парень, племянник Гульбиса - Арнольд.
  
   Глава 18
  
   Только теперь у него появилось время для творчества! Прежде всего, он начал осуществлять давно вызревавшую идею расширения рамок репертуара. Сценическая жизнь ревю "Веры. Надежды. Любви" приближалось к году. Надеяться на то, что интерес к нему будет бесконечен и так же непоколебимы будут доходы от него, было бы недальновидно. Он предложил Щенникову и Кернину ввести в ревю вокал. Те для виду посопротивлялись, но решение им уже было принято, даже мелодия в стиле основной партитуры готова. Илья написал к ней зонг. В итоге они сдались и стали его убежденными сторонниками.
  
   Меня девчонкой все жалели,
   Но напрасно!
   Была тогда я юной
   И прекрасной.
   Хоть я гулять
   Любила вдоль панели,
   Я верила в себя,
   В судьбу и в счастье!
  
   Хоть я гулять
   Вдоль панели,
   Я верила, что труд
   Приносит счастье!
  
   Я не искала принца
   Золотого,
   Красавца и богатого
   В придачу.
   Настырному судьба
   Мостит дорогу.
   Я верила в упорство
   И удачу.
   Настырному судьба
   Мостит дорогу.
   Я верила в упорство И удачу.
  
   В моих подругах
   Было много лени.
   И губки бантиком,
   И мальчики вокруг.
   Пусть я одна!
   Но я стою
   На сцене!
   И это стоит
   Всех потерь
   И мук!
   Пусть я одна!
   Но я стою На сцене!
   И мне не жалко
   Слез моих
   И мук!
  
   Хотя и ему, и Илье за этот вокал досталось комплиментов, их смущало, удастся ли найти артистку, в равной степени способную танцевать и петь. Опасались они и другого - не превратится ли ревю в мюзикл. Тем не менее, кастинг на одно вакантное место был объявлен. Вскоре они были ошеломлены количеством претенденток. Заявки шли отовсюду: из Питера, из Москвы, из Сибири. Жюри во главе с Олей в качестве его заместителя просмотрело множество фотографий и видеозаписей. Осталось три претендентки, которых можно было пригласить на прослушивание.
   Помимо красоты, девушки оказались на удивление талантливыми. Предпочтение жюри отдало выпускнице студии при Среднегорской опере Юленьке Мозалевской, очаровавшей его своими танцевальными и вокальными данными. Через непродолжительное время ее начали вводить в ревю. Правда, это вызвало недовольство Маши Верховцевой, танцевавшей партию Веры. Но Щенников с Керниным быстро придумали ей партию ветреной подружки главной героини, и конфликт был погашен. Ревю, по признанию многих, от этого новшества только выиграло и вызвало новый всплеск зрительского интереса. Толик, уже привыкавший к тому, что для коллектива он потихоньку становится Анатолием Михайловичем, радовался. Он вновь стал сочинять и уже начал работу над новым ревю. В этом ему очень помогала Оля, с которой они начали делить функции дирижера. Она долго не решалась на это, но Толик не переставал ей напоминать, что кроме того, что она много раз и успехом заменяла его, у нее есть бесценный опыт работы у Кобелева и в Филармонии, и в Оперном театре. А это дорогого стоит! В конце концов, она дала согласие.
   "Агат" работал ритмично и возвращал Протановский кредит. Возможным даже стало пла-нировать увеличение численности кордебалета и оркестра. Сам он начал гасить долг Брусяновой, причем даже без сокращения собственных доходов.
   Единственное, что огорчало - отношения с ней не складывались. Нет, она никоим образом не вмешивалась в его компетенцию как директора "Агата". Но за время, прошедшее с арбитражного суда, они ни разу не встретились. Хотя для этого ей надо было лишь пересечь двор. Впрочем, такое положение его устраивало. Уже шел второй сезон работы "Агата", когда ему стало известно, что Брусянова собирается продать свою долю в уставном капитале. Чем это было вызвано, можно было только предполагать. Скорее всего, она так и не смогла смириться со своим поражением. И, видимо, оно ее так терзало, что ей было наплевать на дивиденды, которые ей давал "Агат". А может быть, просто хотела избавиться от "Агата", связанного с памятью о ее покойном муже, убийство которого так и не было раскрыто.
   Нельзя сказать, что Толик никогда даже не задумывался о том, когда, наконец, сможет стать единственным владельцем "Кабаре "Агат". Пока это было невозможно. Он попытался узнать, кто хочет купить у Брусяновой ее долю. Через знакомых выяснил, что претендент был один - хозяин "Лунного камня".
   Тогда Толика посетила жуткая мысль - в смерти Олега есть и его с Олей вина. Пусть косвенная, но вина. Ведь это они подбросили Олегу идею создания кабаре. А когда их "Агат" стал соперником "Лунного камня" и золотой жилой, его владелец вполне мог заказать убийство Брусянова. Исключать такое было нельзя. Поделился своим подозрением с Олей. И напрасно. Потом был вынужден ее долго успокаивать. Побежал советоваться к Казанскому. Тот не утешил. Да, Брусянова не обязана просить у него согласия на продажу своей доли. Толик был в панике. Ведь если его подозрения верны, то и он с Олей, и "Агат" могут попасть в руки их врага! А может быть, даже и убийцы Брусянова! Нет! Допускать этого нельзя!
   Они стали считать, какими средствами располагают. Вышло так, что если даже закрыть счет в банке, продать квартиру и машину, то все равно не хватит. Но не жить же вшестером в двухкомнатной квартире матери Толика или в такой же с родителями и братом Оли! Просить в долг у них было смешно - таких денег не водилось. Оставалось идти к кому-то богатому или в банк за кредитом. Но даже если с кредитом выгорит, то это новая кабала. И надолго. К тому же, пока он будет добывать кредит, Брусянова свою долю уже продаст. Стало быть, не откладывая ни на минуту, надо связаться с ней и попробовать уговорить подождать со сделкой. Ну, хотя бы недельку. С великим трудом, но это удалось. Теперь он точно знал, что у него есть эта неделя. Сунулся в один банк, в другой - безрезультатно. Короткие деньги дать могут, но на год-полтора - нет. А меньше, чем за этот срок, кредит не вернуть. Он едва не впал в отчаяние. Решение, как это часто бывало, подсказала Оля. Они сидели в его кабинете и размышляли.
   - Есть идея! Прежде всего, нам надо поднять цену на билеты. Подсчитать, насколько вырастут наши доходы, и попросить в долг у Казанского. У адвоката номер один деньги есть. Если только он их не вкладывает в какой-нибудь бизнес.
   - Во вторых, - продолжил он, - увеличить количество выступлений в неделю до четырех. Правда, будут недовольные, но это бизнес. Придется немного поднять зарплату.
   Прикинули, что только четыре добавочных ревю в месяц и увеличение на четверть стоимости посещения позволит поднять чистую прибыль примерно на четверть. И тут начал срабатывать его опыт директора.
   - Что, если в свободные дни начать сдавать "Агат" в аренду? Вон, сколько появилось всяких групп! Чаще всего они выступают в неприспособленных помещениях. Ни хорошего звука. Ни света. А у нас все это есть! Сейчас вызову Арнольда.
   - Слушай, Арнольд. Есть такая мысль. Почему бы нам не начать зарабатывать на нашем помещении! Я знаю, что ты в курсе, где и за какую цену всякие коллективы снимают залы. Попробуй предложить наш. Такая аппаратура, как наша, есть у единиц. Это наше преимущество. К нам пойдут! Но этим надо заниматься всерьез. Считай, что я тебе дал поручение. У тебя связи. Ищи клиентов!
   Теперь у него появились веские основания для визита к Казанскому. И не с пустыми руками, а по сути дела, с бизнес-планом. Застал он его погруженным в чтение какой-то книжки. Заложил страничку, отложил в сторону.
   - Рад, рад Вас видеть! Так что на этот раз? Мы вроде бы всем нашим врагам головы разбили. Или они у них, как у ящериц хвосты, отрастают? Или снова меня на премьеру пригласить хотите? Слушаю.
   - Прямо не знаю, с чего начать. Но не до шуток мне, Сергей Иванович. Вот послушайте. И рассказал ему о событиях последних двух дней.
   - Вот и пришел я к Вам с необычной просьбой. Чтобы спасти "Агат", мне нужны деньги. И немалые. Часть у меня есть. Обнулим счет в банке. Продадим машину. Но этих денег все равно не хватит. Вчера я принял три решения, способные исправить ситуацию. Увеличиваю количество спектаклей и поднимаю стоимость входа. Кроме этого, решил сдавать помещение в аренду для различных музыкальных коллективов. Однако на реализацию всего задуманного понадобится время, а я располагаю не более чем неделей. Если не успею, перспектива лишиться "Агата" станет весьма реальной. Поэтому я решился обратиться к Вам. Не займете ли Вы мне нужную сумму? На год-полтора. Разумеется, с процентом.
   - Да-а-а, дорогой мой Анатолий Михайлович. Понимаю я Вас... Сложная штука - бизнес. Вот, читаю о нем книжку. Бывший коллега подарил. "Богатство и культура личности предпринимателя" называется. Любопытно пишет. Вот...
   Толик взглянул на обложку... Автором этой книги был Илья Михайлов!
   - Так мы с ним дружны... Он мой соавтор. Такие стихи пишет! Ведь сценарий "Веры" -его! Но мне он об этой книге ничего не говорил...
   - А Вы попросите и почитайте. Очень полезная работа. Вот слушал я Вас и сравнивал с тем, что в книге. То, к чему Вы стихийно и вынужденно пришли, по-научному называется диверсификацией бизнеса. По-простому, это расширение сфер деятельности. Чем больше источников доходов, тем он устойчивее и быстрее развивается. Да что это я Вам лекцию читаю? Привычка вузовская. Тут дело конкретное. И ответ должен быть такой же.
   Пощелкал мышкой компьютера, что-то посмотрел, посчитал на калькуляторе... Толик бездумно листал книжку Ильи...
   - Значит, так! Столько, сколько Вы просите, и на полтора года - занять не смогу. Сегодня располагаю суммой не более 75.0-80.0 процентов. И на год. Планы... Сами понимаете... Если соглашаетесь, то завтра встречаемся и оформляем. И бегите скорее к Брусяновой.
   Потом ненадолго задумался. Видимо, что-то прикидывал.
   - Впрочем, есть еще вариант. То, что Брусянова - амбициозная дура, я знаю не пона-слышке. Имел удовольствие пообщаться. Продавать курицу, несущую золотые яйца, и не иметь при этом никаких хлопот... Это ею какие-то скрытые комплексы управляют... Слушай, Анатолий Михайлович, - вдруг перешел он на ты, - я вот о чем подумал. На кой черт тебе опять залезать в долговую кабалу? Из одной еще не выбрался - и в другую. Тебя нынешние доходы устраивают?
   - В общем, да. Но что меня ждет при новом компаньоне? Это ведь главное!
   - Ну, если оно так, то почему бы новым компаньоном не стать мне? Не думал?
   - Честно - нет!
   - Если так, то приобретение доли Брусяновой я беру на себя. И будем мы в шоколаде. У тебя - гора с плеч! Нового долга не будет. Получай свои золотые, отдавай долг Брусяновой и занимайся своим "Агатом". Кстати, отдавать еще много?
   - Если все будет нормально, то за год рассчитаюсь.
   - Прекрасно! Ну и мне будет капать. И голова не будет болеть, куда средства вкладывать. Что скажешь?
   Толик лихорадочно обдумывал услышанное.
   - Заманчиво, слов нет. Я-то согласен, но согласится ли Брусянова?
   - Согласится. Она мне кое-чем сильно обязана.
   - Тогда так. Ты, Сергей Иванович, меня не раз упрекал в чрезмерной доверчивости. Поэтому - встречное предложение. Наша договоренность и мой директорский статус должны быть зафиксированы на бумаге.
   - Естественно! Значит, по рукам?
   - По рукам!
   - Тогда я звоню Брусяновой и договариваюсь на завтра. Вдвоем?
   - Вдвоем!
   На следующее утро они втроем сидели в ее кабинете "На Братской". Казанский оказался прав: Брусянова, услышав, что сразу после заключения купчей они едут в банк, и она получает всю сумму без остатка, мгновенно согласилась.
   А вскоре после этого ее арестовали по обвинению в организации убийства мужа с целью завладеть его имуществом и деньгами. Вот почему она оказалась такой сговорчивой. Параллельно с продажей "Агата" она уже начала процедуру избавления и от ресторана, и от "Запчасти-сервис". Она собиралась все продать и уехать за рубеж.
   После заключения сделки Толик и Казанский вернулись в ресторан и хорошо обмыли это событие. Толик все порывался сходить в "Агат" и порадовать Олю, но Казанский его отговаривал, ссылаясь на то, что не к лицу пьяному директору являться перед коллективом. Тем более, что уже шла подготовка очередного ревю.
   - Ты что на меня давишь? - чокаясь очередной рюмкой бренди, возмущался Толик.
   - Имею право! Мы теперь в доле! - довольно ухмылялся Казанский!
   - Не-е-е! Я выше! Я - директор!
   - Вот завтра ты меня представишь труппе, подпишем соглашение, тогда я тебя за директора и признаю.
   Работать с Казанским оказалось легко. Первым делом они зафиксировали их взаимоотношения на бумаге. Мало этого, он, учитывая вклад Виолончелева в создание, в руководство коллективом и обеспечение его работы собственными произведениями, предложил увеличить его дивиденды. Одновременно предложил сделать посещение кабаре дороже, чем задумывалось. Единственное, что Толику удалось, так это уговорить его на постепенное повышение цен в течение квартала. В итоге оба остались довольны. Казанский, имевший склонность к изобретению афористических выражений, разразился таким перлом:
   - Не будь на то бы божья воля, я не купил бы свою долю. И не видать бы век мне воли, когда б не съел я тонну соли!
   К окончанию сезона чистая прибыль "Агата" возросла настолько, что стало возможным не только повышение зарплаты всей труппе, но и постепенное увеличение численности кордебалета и оркестра. Благо, размер сцены и оркестровой ямы это позволяли. То, как французский архитектор умудрился этого добиться в таком ограниченном пространстве, восхищало многих. Архитектурная Академия даже как-то попросила его разрешения на ознакомление с чертежами, а потом несколько раз присылала студентов, темой дипломных проектов которых были театральные здания.
  
   Глава 19
  
   В следующий сезон произошли события, существенно изменившие многое в жизни Ви-олончелева и Склянской. К тому времени, когда Толик, в содружестве с Ильей, уже закончили работу над новым ревю, а Щенников и Кернин начали первые репетиции, в Среднегорске неожиданно появился Кобелев. Приехал он не просто так, а по приглашению дирекции Оперы. После его ухода из театра, Главные дирижеры там не задерживались больше сезона. Театр хирел, начался катастрофический уход артистов и отток зрителей. Прежний директор, чтобы зарабатывать больше и платить труппе, начал повышать стоимость билетов. И так одно за другим, одно за другим... В итоге эта цепная реакция привела к банкротству театра.
   Новый директор, протеже Губернатора, начал круто. И первым обратился за помощью к Кобелеву, оставившему почему-то свой театр. Деньги на годичный контракт с ним он выбил из областного и городского бюджетов. Губернатор еще сумел убедить нескольких ведущих банкиров дать театру беспроцентные целевые кредиты для приглашения нового дирижера и солистов.
   Встретиться с Юрием Владимировичем в первые месяцы со дня его приезда не удалось. Говорили, что он днюет и ночует в театре. А они не оставляли мысли о том, как бы пригласить его в "Агат". И вот однажды, за пару часов до ревю, когда Толик был в своем кабинете, позвонили из Оперного и от имени Кобелева попросили приехать в театр. В этот вечер дирижировать должна была Оля. Он вскочил в машину - и уже через пять минут был у входа в театр. Встретились они так, будто бы не виделись всего несколько дней.
   Оказалось, что Юрий Владимирович, несмотря на свою занятость, хорошо осведомлен об их делах. И о том, что Толик является не только директором и художественным руководителем "Агата", но и автором идущего уже скоро два года и наделавшего много шума ревю. И что Оля тоже работает в "Агате". А когда Толик рассказал, что она еще второй дирижер, то обнаружил к этому факту большой интерес.
   - И давно?
   - Уже второй сезон. Сегодня ее очередь работать.
   - Начало скоро?
   - Скоро. Через полтора часа. А что?
   - Прекрасно! И творение твое посмотрю, и Олю. Ты не возражаешь?
   - Конечно! Я на машине. И весь вечер в Вашем распоряжении.
   В "Агате" они появились прямо перед началом. И можно представить себе состояние Оли, когда она, выйдя к оркестру, обернулась, чтобы поздороваться со зрителями. Прямо перед ее глазами сидел не как обычно, кто-нибудь из городских или областных вип-персон, а Юрий Владимирович! Но она, не подав вида, лишь кивнула ему головой и повернулась к оркестру. В первые секунды Оля еще думала о нем и о том, как она будет выглядеть в его глазах, но потом музыка захватила. Да и была она уже не той робкой выпускницей консерватории, плакавшей от требовательности и резкости Кобелева.
   Толик весь спектакль просидел за кулисами. Он хорошо видел и Олю, и Кобелева. Было очень интересно наблюдать, как звучание оркестра под ее управлением отражается на лице Юрия Владимировича. Временами он забывался, и его руки в наиболее сложных местах партитуры вдруг не выдерживали и начинали жить в унисон с оркестром. Вспомнилось, что точно так же он впервые слушал "Лунный камень" в гостиной Расстригина. По окончании ревю Кобелев был весьма сдержан. Похвалил Толика за музыку, Олю - за дирижирование и, сославшись на голод, предложил зайти в ресторан. Естественно, им открыли директорский кабинет и с максимально возможной скоростью выполнили заказ. Без спиртного, от которого они дружно отказались. Юрий Владимирович и впрямь был голоден. И пока не справился с салатами, с первым и со всем остальным, молчал. Молчали и они. Не лезть же в пекло поперед батьки! А потом устроил разбор.
   - Что я могу сказать? Порадовали Вы меня. Думаете, девочками? Хотя, должен признать, кордебалет у Вас штучный и работает профессионально. Я бы сказал, без малейшего налета провинциальности. Кстати, кто его так вышколил?
   - Кернин.
   - Славочка Кернин? Вот уж не ожидал! Впрочем, он и у меня к творческому подходу тяготел. Молодец! Привет ему от меня большой! Теперь о музыке. Я всегда знал, что ты многое можешь. Но то, что услышал, делает тебе честь. К тому же прекрасная аранжировка. Нюансы, которые бы не мешало поправить, конечно, есть. Но это - на мой вкус. Навязывать не буду.
   - Так у меня и аранжировщик, и концертмейстер! Всем бы такого!
   - Я догадался, кто это. Школа сразу видна! Вы знаете, Оленька, мне даже показалось, что Вы меня копируете. Конечно, не точь-в-точь, но что-то знакомое проглядывает...
   - А сколько я перед Вами просидела? Мне всегда нравилось за Вами наблюдать. Поневоле подражать начнешь! Но Вы, я думаю, не в обиде?
   - Честно? На Вас - нет. А вот на мужа Вашего... Вот зачем он тогда Вас от меня увел?! У меня ведь планы на Вас были...
   - Прошу прощения, Юрий Владимирович. Не я ее увел. Обстоятельства. Иногда прихо-дится выбирать между призванием и необходимостью. Тогда нам не до призвания было. Надо было самим что-то кушать и детей кормить.
   Обстоятельства, обстоятельства... Вот и у меня сейчас обстоятельства. Мне второй дирижер нужен. А где его взять? Приглашал двоих. Послушал - Федот, да не тот! Слушай. Анатолий, отдай мне ее.
   - Как это понимать, Юрий Владимирович?
   - Так и понимайте. Мне нужен второй дирижер. Я что, зря комплиментами разбрасыва-юсь? Репертуар оперный и мои пристрастия в нем она знает. Концертмейстерский опыт есть. То, что я сегодня увидел, обнадеживает. Год стажировки - и готовый оперный дирижер! Хватит ее на подхвате держать!
   - Простите, Юрий Владимирович, на каком подхвате? Она заместитель художественного руководителя и дирижер. И не второй, а первый!
   - Тогда иду козырем! У меня контракт на год. На продление его я не пойду. Следующее. Театр я за год подниму. Пусть не до прежнего уровня второго театра в стране, но до третьего - точно! Без единомышленников это невозможно. И если Вы, Ольга Николаевна, мои надежды оправдаете, а уверен, и даже больше чем уверен, что так оно и будет, театр останется Вам. Это мое последнее слово. Думайте! Спокойно и без мандража. Такой шанс выпадает раз в жизни. А второго дирижера мы тебе, Анатолий, подберем.
   Спать они легли далеко за полночь. Уж очень неожиданным и жутко заманчивым оказа-лось предложение.
   - И что за судьба у нас с тобой? - рассуждал Толик. - Ходим какими-то кругами. Что я, что ты...
   - Нет, это не круги, а восходящая спираль, - уточнила Оля. - Видишь, мне уже и театр пообещали...
   - Так, может быть, хватит давить на себя? Чему быть, того не миновать! Надо соглашаться. Прав он. Такой шанс... А я не пропаду! В случае чего - ты есть. Поможешь?
   - Тебе не стыдно такой вопрос задавать?
   - Значит, решено?
   - Решено!
   Вскоре Оля вернулась в Оперный театр. Дирижером-стажером. А нагрузка Толика увели-чилась ровно в два раза. И вновь надо было что-то предпринимать. На должность концертмейстера он перевел пианиста Марика Неймана, очень способного молодого музыканта. Затем начал привлекать его к дирижированию. Начали с репетиций. А когда убедился, что у парня есть дирижерские качества и характер, а оркестру и кордебалету с ним весьма комфортно, решил прибегнуть к розыгрышу. Утром, перед очередным представлением, позвонил Марику домой, сказал, что плохо себя чувствует, и попросил его отработать вместо себя. Марик попытался отказаться, но как-то вяло... Назавтра Толик уже был в "Агате" и выслушивал восторги по поводу дебюта Неймана. Потом, несмотря на занятость в театре, его послушала Оля, и Нейман был официально утвержден в качестве второго дирижера. Должность помощника художественного руководителя Толик попросту ликвидировал.
   Приход Оли, как в самом театре, так и в музыкальной среде Среднегорска воспринимался двояко. Как это можно притащить девицу из легкомысленного кабаре сразу в дирижеры Оперы?! О том, что она была приглашена лишь в качестве стажера, почему-то забывали. Забывали и то, что почти год она была концертмейстером струнной группы оркестра. А уж о том, что в числе своих достижений она имеет звания первого лауреата различных конкурсов, и подавно. Она переживала, но держалась. Помогало, что со многими артистами и оркестрантами работала в свой первый приход. Они-то знали ее способности. Но когда недоброжелатели пустили слух, что она не просто протеже Кобелева, а еще и его любовница, не выдержала, пошла к нему и потребовала решительного опровержения всех этих мерзких слухов.
   - Ольга Николаевна, выходит, и я, и Вы должны доказывать, что мы не верблюды? Нет уж! Увольте! Не надо опускаться до уровня этих недоумков! Однако признаю, что в этом есть и моя вина. Надо было с самого начала поставить точки над "и". И это на следующем сборе труппы я сделаю. Когда он у нас? В ноябре? Прекрасно!
   - Дорогие друзья! Прежде чем начать обсуждение наших ближайших творческих задач, позвольте мне сказать следующее. Я не буду говорить о том, что меня к этому подвигнуло. Но сейчас я совершенно официально заявляю, что Ольгу Николаевну Склянскую я знаю не только как талантливого виолончелиста, но и как подающего большие надежды дирижера, способного заменить меня на посту Главного дирижера. И прошу Вас, уважаемые коллеги, воспринимать ее только так, и никак иначе. А теперь к делу...
   Разумеется, такое заявление не прошло бесследно и в самом театре, и в среде его почитателей. Авторитет Кобелева был в городе вне подозрений. Но не только из-за этого, а скорее всего из-за Олиного отношения к делу. Иначе с Кобелевым было нельзя. Тем более, что о своем намерении подготовить ее себе на замену он не забывал ни на минуту. Не обремененный семьей, он находился в театре с утра до вечера. Изматывал себя и окружающих. От Оли требовал присутствия на всех его репетициях. Это называлось непосредственным погружением в его методы работы с солистами и с оркестром. Она только удивлялась и восхищалась его работоспо-собностью. Все-таки он был старше ее на целых пятнадцать лет! Учеба была и трудной, и интересной. Но ей хотелось большего. Техника его дирижирования не была для нее абсолютным откровением. Хотя со времени предыдущей работы с ним в его манере и появилось кое-что новое, но это были лишь нюансы. Гораздо интереснее было окунуться в его творческую лабораторию постановки. Так и получилось. Спустя пару месяцев он объявил, что по контракту обязан поставить новый спектакль, Времени оставалось мало, и поэтому его выбор пал на еще не исполнявшуюся в России оперу Рихарда Штрауса "Ариадна на Наксосе". Хоть и небольшая, она давала хорошие возможности проявить себя и певцам, и оркестру, и художнику. У Оли уже был опыт постановки ревю "Вера, Надежда, Любовь", но теперь появилась возможность пройти весь постановочный цикл в Оперном театре. Тем более, что Юрий Владимирович остался верен слову и избрал себе роль консультанта. О таком она могла разве что мечтать! Театр стал ее домом. Выходные - рабочими днями.
   Так совпало, что с Толиком, у которого тоже шла работа над новым ревю, они стали видеться лишь вечерами. Домой она приходила, как выжатый лимон. Сил, да и то не всегда, хватало только чтобы поесть. Марианна снова оказалась на попечении Галины Дмитриевны. Но бросить мужа и переселиться к родителям она не могла, и поэтому дочка почти все время жила у них. Андрейка, уже шестиклассник, после школы уезжал к бабушке Валентине Петровне. Там ему было много интереснее, чем у Склянских. Со Степкой вместо выполнения домашнего задания можно было резаться в шахматы. Когда же бабушка заставляла его и брата садиться за пианино, находились десятки причин говорить "сейчас" и продолжать свое. Толик об этом, конечно, знал, но вынужден был мириться. Обедал он и ужинал чаще всего в ресторане. Правда, если было время, заезжал за Андрейкой пораньше и усаживал за рояль. Но оставалась проблема с его увлечением шахматами. На кое-то время оно приутихло, но потом снова вспыхнуло. Да так, что стало сказываться на учебе. Нередкими стали жалобы со стороны учителей. Единственными предметами, с которыми у него не было никаких проблем, все очевиднее становились математика и физика. Если раньше за тем, как у него идут дела с общеобразовательными дисциплинами и музыкой, больше следила Оля, то теперь ее свободного времени не хватало даже на Марианну, а уж на Андрейку - тем более. В итоге он вообще заявил отцу, что его будущее не в музыке, а в шахматах. Толик пытался настаивать, не раз заводил разговор об этом при бабушке Вале, но переубедить не получалось. В довершение ко всему, у бабушки Гали не стало прежней необходимости приезжать к ним. Если раньше она обязательно готовила им что-нибудь покушать, то теперь просто забирала внучку и уезжала. Ее вполне устраивало, что Марианна при них, а зять имеет возможность видеть ее хоть каждый день. Да и Андрейка все очевиднее тяготел к бабушке Вале и к Степке с Леной.
   Толик переживал. Разрывался между сыном и дочкой. Пытался как-то остудить Олин те-атральный кураж, вернуть в семью, но вскоре понял, что бессилен. Ее творческий темперамент и амбиции талантливого виолончелиста, все эти годы подавляемые необходимостью существования в прокрустовом ложе "легкого искусства", прорвались наружу. Вместе с тем ему становилось все очевиднее, что их отношения с Олей вошли в кризис. И опять проблемы, и опять что-то надо было предпринимать... Но что - он не знал.
  
   Глава 20
  
   Так продолжалось до самой весны. В один из вечеров, решив выспаться, он договорился с бабушкой Валей и Андрейкой, что заедет за ним только утром и отвезет сына в школу. К его удивлению, Оля пришла даже позже уже ставших обычными двенадцати часов. Толик уже почти спал. Проснулся и попытался с ней заговорить. Но Оля, сославшись на позднее время, разговари-вать не стала. Проснулся он поздно. Оли рядом уже не было. Увидел ее за чашкой кофе. Бросил привычное "доброе утро" и подошел, чтобы поцеловать. Она поначалу отклонилась, а потом вместо губ подставила щеку.
   - Ты что? - удивился он. - Что-то случилось?
   - С чего ты взял?
   - А сама не догадываешься?
   - У меня все нормально. У детей тоже. Вот что с тобой, не знаю.
   - Откуда тебе знать! Видимся мгновениями. Почти не общаемся. Слава богу, что спим пока на одной кровати...
   - Опять ты за свое... Ты разве не видишь, что у меня никаких сил не остается. Театр все съедает.
   - Допустим, вижу. Но это надолго?
   - Слушай, пей свой кофе и отстань.
   - Как это отстань? Это ведь наша жизнь!
   - А что? У меня уже и личной жизни нет?
   - Есть, конечно. Но не касайся она нашей общей, я бы вопросов не задавал.
   - Ответить?
   - Ответь!
   - Так вот. В моей личной жизни все в порядке. Вопросов больше нет?
   - Если так, то нет. Главное я понял. У нас две жизни. Моя и твоя... Но как быть с детьми? Они, вроде, у нас общие...
   Оля как-то задумчиво побарабанила своими профессионально длинными и гибкими паль-чиками по столу.
   - Никак вот не припомню, что Андрея рожала я...
   Толик знал, как ответить, но сдержался. Надежда на то, что все уладится, еще теплилась. Вышел за ней в прихожую. Молча смотрел, как она укладывала в сумку несколько платьев, кофт и еще что-то из своего. Она взбила прическу, покрасила губы, надела его любимое агатовое ожерелье и вышла. А он еще стоял, молчал и думал, как справедливо выражение о том, что кто за девушку платит, тот ее и танцует. Потом спохватился. Взглянул на часы, Понял, что почти опаздывает за Андрейкой. Кинулся вниз, заскочил в машину и погнал. И вдруг его словно пронзило: а ведь все последние несколько лет только он говорил, как ее любит. Только он! И никогда - она! С этой пронзительной мыслью он приехал в "Агат". Работа хоть как-то успокоила. А ему так хотелось просто пойти в ресторан и напиться...
   В кабаре уже устоялся рабочий ритм. Доходы стабилизировались настолько, что они с Казанским подняли размер ежемесячного возврата кредита. Шло намеченное увеличение состава кордебалета и оркестра. Однако тревожила одна проблема - у него так и не было пошивочного цеха, а индивидуальные заказы костюмов обходились очень дорого. С Казанским подумали, посчитали и решили открыть свой пошивочный цех. Ну, если не цех, то мастерскую. Занимался этим Арнольд. Марик был в поиске подходящих музыкантов. Толик сам отбирал кандидаток в танцовщицы. У него уже зрело желание уйти из жанра кабаре в мюзикл, хотя понимал, что это не более чем желание и фантазия, ибо здание было слишком мало для постановок мюзиклов. Впрочем, сцена-то позволяла, а вот при том количестве зрителей, что вмещал зал, мюзикл будет нерентабельным.
   Поговорить с Олей и выяснить, что с ней происходит, он пытался еще не раз. Хотя ее реакция на эти попытки бывала разной, но поведение оставалось прежними. Между тем уже близилось окончание годового контракта Кобелева, а ее так не назначали Главным дирижером. Однажды Толик попытался ее спросить об этом, но услышал то же, что всегда: "У меня все нормально!"
   - Нормально, так нормально, - подумалось ему. - Это ее жизнь. Значит, ему надо начи-нать думать о своей.
   А у нее действительно все шло нормально. И даже лучше. Уже вскоре после ее возвращения к Кобелеву до нее стало доходить, что в Среднегорск он вернулся не только по воле случая, не только после скандала с чиновниками департамента культуры Санкт-Петербурга, которые пытались указывать, что ему надлежит ставить, и не только из-за конфликта с дувшим в их дудку директором им же основанного театра... С его репутацией и авторитетом в мире классической музыки и оперы решение вопроса о смене места работы не было проблемой. Он мог свободно уехать за границу. Но так уж было угодно судьбе, что примерно в это же время он ушел из семьи. Нет, он не развелся, хотя для этого были все основания. Жена его, впрочем, никогда не отличавшаяся образцовым поведением, стала открыто изменять ему с чиновником Санкт-Петербургской мэрии. Он терпел ее художества, сколько мог. Но когда на это наложился еще творческий и административный конфликт, решил, что с него довольно. Такое событие, как уход Кобелева из созданного его руками театра, не могло остаться незамеченным. Поскольку Среднегорская опера для выхода из кризиса нуждалась в сильном дирижере и режиссере-постановщике, с ним связались, и он, не раздумывая, дал согласие на годичный контракт. Театр, которому отдано несколько лет жизни, не был ему безразличен. Но при всем при этом он не мог сказать, что в Среднегорск он вернулся из-за того, что там живет Оля Склянская. Да, она нравилась ему всегда. В ней было все то и того уровня, что нравилось ему в женщинах. И Красота. И молодость. И талант. Она понравилась ему еще тогда, когда с мужем играла у Расстригина. Но она была замужем. И, как ему тогда показалось, ни на кого, кроме мужа, не смотрела. Честно говоря, он даже забыл про нее, пока она не появилась перед ним после окончания Консерватории. Но когда увидел и узнал... Поэтому он не так уж грешил, когда говорил ей и ее мужу (с этой чудной фамилией Виолончелев), что в оркестр он взял ее не из-за красивых глаз, а потому, что она не только талантливая виолончелистка, но и вообще музыкант. А вот уже тогда, когда позвал ее к себе концертмейстером, впервые понял - эта девушка ему нравится. Увы, тот период их сотрудничества оказался непродолжительным... Он уехал в северную столицу и так погрузился в создание и пестование своего театра, что память о ней отошла куда-то далеко. Так оно бы и осталось, не случись их приезд в Питер. Неожиданно для него самого в нем всколыхнулось прошлое. И во многом поэтому он организовал ее прослушивание у Соницкого и очень переживал, когда узнал, что все оказалось зря.
   И тут случилось приглашение в Среднегорскую оперу. Память услужливо напомнила ему о той сероглазой виолончелистке... Первое, что он предпринял по возвращению в Среднегорск - поинтересовался, где она работает. Узнал, что в кабаре "Агат" помощником художественного руководителя и вторым дирижером. А потом все сдерживал себя от желания ее увидеть. Ведь она замужем, и разница в возрасте... Но когда прикинул, что поскольку пришла она к нему сразу после консерватории, понял, что сейчас ей должно быть лет двадцать девять-тридцать. А ему всего сорок пять... Однако позвонить долго не решался. Все придумывал повод. И придумал: "Приглашу-ка их к себе, в театр. Там будет видно". Тогда он и не думал, что ему придет в голову мысль предложить Оле стать стажером. Но, увидев ее работу с оркестром кабаре, сразу решил - она ему нужна! Рубикон был перейден! И если поначалу он еще находил силы прикрывать свое отношение к ней работой, то уже скоро это стало невозможным.
   В общем-то, она хорошо его знала. Знала его требовательность и резкость, временами доходившую до обидных для исполнителей высказываний. Но не по отношению к ней. И она не могла не почувствовать, что за его страстным желанием дарить ей все секреты своего мастерства скрывается нечто другое. А когда поняла, ЧТО, то просто испугалась. Домой она возвращалась где-то в девять, ну - в десять. Толик к этому еще относился с пониманием и разговорами о том, что у нее, кроме театра, есть еще семья, доставал редко. Пытался держать ее в курсе всех своих новостей и даже обращался за советами. А она все чаще стала ловить себя на том, что эти его новости и проблемы становятся ей все более безразличными. Слишком велик был контраст между ними и тем, во что она погрузилась в последнее время.
   - Кто он и кто я? - думала она. - Он - Учитель. Я - ученица. Да, он мне нравится. И очень. Но разве я имею право пойти навстречу его чувствам? Я замужем. У меня семья. Он женат...
   Тогда она еще не знала, что семейная жизнь Юрия Владимировича рухнула, и не по его вине. В этом клубке сомнений она находилась долго. Но тесное общение с ним делало свое дело. Она уже перестала сомневаться в себе и целесообразности того, что с ней происходит. Значит, так ее судьбе надо! И все время, пока шли репетиции, она думала лишь о том, что будет после них. К тому времени в театре уже никого, кроме вахтеров, не оставалось. Они уходили в его кабинет, заваривали кофе, и начиналось ее приобщение к тем аспектам искусства, о которых она раньше даже не задумывалась. Однажды она решила, что его монологи об искусстве надо записывать на магнитофон. Юрий Владимирович это заметил, но промолчал. После традиционного обсуждения ближайших планов они расставались.
   А потом до нее дошли слухи, что об ее встречах с Кобелевым уже начинали поговаривать коллеги. Это было неожиданно и ужасно. Она тут же рассказала об этом Юрию Владимировичу и попросила его прекратить их вечерние посиделки.
   - Юрий Владимирович, поймите меня, - со слезами в голосе обратилась она к нему. - Вам что? - Вы скоро уедете... А мне каково... Не скрою, мне с Вами не просто хорошо... Да Вы это и сами видите. Но я так больше не могу...
   И тогда случилось то, о чем она боялась подумать. Кобелев подошел к ней. Сильными руками дирижера взял за плечи и стал целовать ее мокрые от слез глаза...
   - Оленька, да ведь и я так не могу! Неужели ты ничего до сих пор не поняла?
   Она молчала и лишь все теснее прижималась к нему...
   - Все! Сейчас мы идем ко мне. Отныне все уроки будут у меня! Ты не против?
   Разве она могла быть против. Жил он рядом с театром, в служебной двухкомнатной квартире. Правда, не в малометражной хрущевке, а в совсем новом доме. У него была богатейшая коллекция видеозаписей опер лучших театров мира. С того вечера они начали новый цикл изучения этого жанра. Они дотошно разбирали режиссуру и работу дирижеров. В основном это были корифеи дирижерского искусства. Поначалу она еще предпринимала попытки сильно не задерживаться, но вскоре сдалась.
   Она прекрасно понимала, что в ее отношениях с Виолончелевым образовалась такая трещина, которая, в конце концов, потопит их семью. И что причиной тому - она. Но одновременно она не считала, что в чем-то виновата перед ним. Более того, где-то в глубинах ее сознания таилась оскорбленная память о том, что Виолончелев омрачил ее любовь к себе изменой с Верой. Пускай это было тогда, когда они были еще не женаты. Но ведь было!
   Она отдавала себе отчет в том, что с уходом от Виолончелева ее жизнь неминуемо обретет иное измерение, станет сложнее и труднее, но нисколько не боялась такой перспективы. Ведь у нее уже есть Кобелев! Со всеми его достоинствами и недостатками. И если раньше она могла не только переживать, но и плакать от его резкости и безапелляционности, то теперь воспринимала их как его достоинства, дарованные талантом. Она еще пыталась сравнивать Виолончелева и свое прежнее восприятие его личности с восприятием Кобелева, но каждый раз победа доставалась Кобелеву. В итоге она сказала себе твердо и бесповоротно, что без Юры ее дальнейшая жизнь теряет всякий смысл. И пусть ей предназначено быть лишь его любовницей! К этому она была готова. Иногда она начинала думать о том, как скажется на детях ее уход к Кобелеву, и в первую очередь, на Марианне. Но вскоре поняла, что должна это сделать.
   Тогда она съездила к родителям. Долго и откровенно разговаривала с мамой и попросила ее взять заботу о Марианне на себя. Галина Дмитриевна ужаснулась от всего услышанного. Пыталась убедить дочь в опасности такой связи, но, почувствовав, что та ее не слушает, приняла все происходящее как неизбежность. Отцу, пока он сам не поймет, обещала не говорить. Единственное, о чем она спросила - что будет с Андрейкой?
   - У него есть родная бабушка и отец - не пропадет!
   После разговора с мамой Оля перестала смотреть на часы и думать о том, что уже пора домой. По окончании репетиций они с Кобелевым либо ужинали в ресторане, либо заходили в ближайший гастроном за продуктами, и Оля готовила им поесть. Когда Кобелев почему-то задерживался, она приходила к нему в квартиру одна. Но к Виолончелеву пока возвращалась регулярно. Попутно забирала что-нибудь из своей одежды. Именно в один из таких дней и состоялся у них разговор, после которого нужда в ее приездах отпала.
   Тогда и случилось то, от чего она уже не больше могла и не хотела отказываться. Ощущение своей духовной близости с Юрой стало таким непереносимым, что у нее уже не было другого выхода, кроме как отдаться ему и своим чувствам. Думать о том, что она только любовница и что ее любовь может быть недолгой, она не хотела. С той поры ничто уже не мешало им появляться вместе там, где они хотели появиться. Разговоры о том, что она любовница Кобелева, перестали ее волновать. Она была счастлива и свободна! Что будет - то будет!
   Но однажды случилось то, чего она не ожидала. В тот вечер они приступили к разбору очередного спектакля. Кажется, это была "Свадьба Фигаро" в постановке Ковент-Гарден. Юра увлеченно объяснял ей особенности этой оперы и вообще творчества Моцарта. Когда она, как обычно, включила магнитофончик, он вдруг резко его выключил.
   - Оленька, неужели ты еще думаешь, что мы расстанемся? Так вот! Этого не будет никогда! Слышишь? Никогда! Мы всегда будем вместе! Вместе, вместе! И мне все равно, что ты замужем. И что у тебя есть дочь. Я тебя люблю! Я много об этом думал и понял, что я тебя люблю. Я не мыслю своего будущего без тебя!
   Лучшей музыки она еще не слышала. Все, чем была полна ее жизнь ранее, теперь, после этих слов, не имело значения.
   - И я тебя люблю! - Дыхание ее перехватило...
   В эту ночь она узнала, что Кобелев уже скоро год, как расстался с женой. Узнала и то, что он уже решил, что никаким Главным дирижером Среднегорской оперы ей не быть. И что у него уже есть официальное предложение от дирекции Баварской оперы на двухгодичный контракт. Контракт предыдущего Главного дирижера и режиссера-постановщика, американца Стенли Метьюза, подходил к концу. И что буквально на днях он летит в Питер, подает на развод, а так как он уже год не живет с бывшей женой, то его моментально оформят. Он возвращается в Среднегорск. Она подает на развод с Виолончелевым, а он, пользуясь своими связями, обеспечивает его быстрое получение. В этот же день они пишут заявление на регистрацию брака и начинают готовиться к отъезду в Германию. А утром случилось то, что ранее было просто невозможно - они проспали! Но этот факт не послужил поводом для огорчения.
   Через неделю они встретились с Виолончелевым. Анатолий уже все знал. О том, что у его жены роман с Кобелевым, говорил весь город. Спокойно обсудили создавшееся положение. Вместе поехали в ЗАГС и одновременно подали заявление на развод и на бракосочетание. Заведующая ЗАГСом оказалась поклонницей и Кобелева, и Виолончелева, поэтому уже через два часа зарегистрировала брак Юрия Владимировича Кобелева со Склянской Ольгой Николаевной. На регистрацию никого, кроме свидетелей, друзей Юрия Владимировича, они не звали. Решили, что как только перевезут к нему ее вещи, дадут небольшой банкет в ресторане. Но сделать это не успели, поскольку уже через пару дней позвонил Виолончелев и предупредил, что сейчас к ним привезут все вещи Оли, что оставались в их квартире. Видимо, не мог он смотреть на то, что напоминает о прежней жизни...
   После банкета Кобелев слетал в Мюнхен, где подписал контракт на три года, но с одним условием: место в оркестре будет иметь его супруга, виолончелистка Склянская. Однако миссия его в Среднегорске еще не была завершена. Предстояла премьера "Ариадны в Наксосе". Состоялась она, как он и планировал, за месяц до окончания контракта. Это стало событием не только для Среднегорской, но и для столичной публики и критики. На Кобелева и театр в целом сыпались восторги, им буквально пели дифирамбы. Наиболее экзальтированные любители оперного искусства даже договорились до того, что такого второго дирижера в Росси нет. Всю эту шумиху Юрий Владимирович воспринимал не без удовольствия, но очень спокойно. Что есть - то есть! Но можем и больше! В этом была его жизнь и судьба. А вот областное начальство и дирекцию Театра его сообщение о скором расставании сильно расстроило. Срок контракта заканчивался. Его даже пригласил к себе Губернатор, просил задержаться хотя бы еще на год-два. Обещал дать шикарную квартиру в самом современном доме, выстроенном рядом с лесопарком. Кобелев поблагодарил и - отказался. Контракт в Германии уже был подписан.
   Надо отдать должное дирекции Театра, устроившей ему очень теплые проводы. Зал был заполнен до последнего места на галерке. Исполнялись и сольные, и хоровые партии из всех поставленных Юрием Владимировичем за все годы работы в театре опер. Не уступила им и балетная труппа. Речей практически не было. Да они были и нужны. Для Оли самым неожиданным и запомнившимся надолго стало то, что к ней подходили многие и выражали признательность, говорили, что именно благодаря ей Юрий Владимирович только за год добился того, на что у иных уходят десятилетия. Потом, когда вспоминали это время, они называли его Юрьевым годом.
  
   Глава 21
  
   После получения виз они тут же улетели в Германию. Марианну, с согласия Виолончелева, а также бабушки и дедушки, решили пока с собой не брать. Через год ей предстояло идти в школу, и начинать учебу в немецкой школе было бы неразумно. Никто не мог знать, как сложится их жизнь в Германии. А сложилась она весьма удачно. И в профессиональном, и в личном плане. Они на удивление быстро нашли общий язык с коллегами. Правда, пару месяцев Кобелев еще прибегал к помощи переводчика. К тому же в труппе работали несколько выходцев из России. Бас Асмоловский, меццо-сопрано Шипулина и скрипач Штейнбок. Но поскольку он неплохо знал немецкий еще со школы, то, как человек с абсолютным музыкальным слухом, очень быстро освоил разговорную речь. Оля, первое время еще путавшая свой французский с немецким, немного отставала, но уже на втором году заговорила весьма и весьма прилично. Что касалось профессионального общения, то здесь проблем почти не было - язык музыки и нот в переводе не нуждался.
   Как личность, которой претит обыденность, Кобелев отдавал театру все свои силы и эрудицию талантливого дирижера. Оле эти его качества были отлично известны. Ведь именно за них она его полюбила и любит. Но, к большому удивлению, труппа и оркестр оказались достаточно далеки от тех представлений, что были у них в отношении европейской оперы. А вот балет -напротив. Причина такого дисбаланса вскоре выяснилась. Дело было в пристрастии прежнего дирижера Метьюза к балету. И не было ничего удивительного в том, что все, чем обогатил репертуар Метьюз за три года, были два балета. Причем, оба русские. "Бахчисарайский фонтан" Асафьева и "Дама с собачкой" Щедрина. Сработаны они были на совесть! Тем более, что по полгода в них танцевали прпглашенные солисты Мариинского театра.
   Первый год Кобелев ничего не ставил. Главной его заботой в этот период была настройка труппы и оркестра в унисон с его требованиями и представлениями об опере. Собственно говоря, того же самого он добивался и в Среднегорской опере. А когда почувствовал, что уже можно, начал постановку той самой "Ариадны на Наксосе" Рихарда Штрауса. Процесс постановки шел легко. Все было у него в памяти и в руках. И на ДВД. На главную партию критской царицы Ариадны пригласили солистку из Афинской оперы. Главный художник не был жестко лимитирован сметой на декорации и костюмы. Конечно, ограничения имели место, но это было совсем не то, что в России. Опера была очень доброжелательно встречена музыкальной общественностью и критикой. Ведущий баварский музыкальный критик даже написал, что в лице господина Кобелева театр приобрел незаурядного музыканта, обладающего очень тонким вкусом и способного реализовать самые сложные задумки.
   Вскоре Кобелеву предложили поставить одну из жемчужин немецкой оперы "Тангейзер" Рихарда Вагнера. Собственно говоря, "Тангейзер" была одной из основных постановок театра. Но в Европе уже сильно веяло стремлением режиссеров к новому прочтению классических опер. Это было как раз то, о чем Кобелев мечтал, что стало главной причиной его отъезда из Питера. Там чиновники от искусства никак не могли и не хотели идти в ногу со временем. Осовременивание классики, с их точки зрения, есть не что иное, как кощунство. Хотя "Тангейзер" дался ему нелегко, результатом он остался доволен. А особенно он был благодарен Главному художнику театра Дитриху Ветцлю и хореографу Карлу Лутцу, которые сумели не только проникнуться его идеями, но и реализовать их через костюмы, оформление сцены и хореографию. После премьеры, во время одной из прогулок в горах он сказал Оле.
   - Теперь я способен и на большее!
   - Юрочка, я это всегда знала! Этим ты меня и покорил.
   - Ты знала, я себя не знал, - скаламбурил он, переиначив Лермонтова.
   - Ты себя не знал?
   - Представь себе - не знал, - неожиданно серьезно ответил он. - Не знал, что я хочу что-бы ты родила мне сына... А вот сейчас знаю и хочу...
   Ровно тогда, когда было положено природой, у них родился сын, которого они назвали Станиславом. А его отцу, после удачных гастролей по США с "Ариадной" и "Тангейзером", предложили сразу после окончания его Баварского контракта стать режиссером-постановщиком и Главным дирижером Лос-Анджелесской оперы. Они долго сомневались, тем более, что речь шла о возможности пролонгации баварского контракта еще на пару лет. В итоге победил Лос-Анджелес. Вскоре Юрий Владимирович улетел туда для подписания пятилетнего договора, а Оля со Стасиком - в Россию. Надо было решить проблему с Марианной. Они хотели взять ее в Штаты. Не ясно было, как к этому отнесется Виолончелев. Но оказалось, что он уже год был женат на своей танцовщице и певичке Юленьке Мозалевской и у них уже есть дочь. А с Марианной, как рассказали родители, он видится раз-два в полугодие, а то и реже. Тогда она пожалела, что оставила дочку на его фамилии и не подумала об ее удочерении Юрой. Правда, алименты он выплачивал хорошие и регулярно. И вообще, Анатолий стал богатым человеком. Встретилась они с ним, как старые и добрые знакомые. Она поздравила его с дочкой, он ее - с сыном. Все было сухо и по-деловому.
   Рассказал, что со своим партнером Казанским они начали проектирование нового здания для "Агата" - старое уже стало тесным. Но странное дело: эти новости ее как-то не затронули. И посетить "Агат", несмотря на его предложение, отказалась.
   Тогда же она узнала, что Андрейка, хотя еще был девятиклассником, стал мастером спор-та по шахматам, а после окончания школы собирается стать физиком. Возможности переезда дочери в Америку Виолончелев даже обрадовался. Тут же дал письменное согласие и пообещал, что билеты им оплатит сам и даст еще "VIZ" на хорошую сумму. Почему он так себя повел, она не поняла и для себя решила, что он действует по принципу "с глаз долой - из сердца вон". Скорее всего, ему не давала покоя ее измена. Но от денег она отказалась... С этим у нее проблем не было. Пока от Кобелева не пришли нужные бумаги и разрешение ей с дочерью въехать в Штаты, она все время проводила с детьми. Усиленно учила Марианну музыке. Наняла ей учителя английского языка и, сколько можно было, отдыхала. Хотела свозить Марианну к бабушке Вале, но потом это желание как-то утихло. Провожали ее лишь родители, брат и старая подруга Тамара. Думала, что Виолончелев захочет проводить дочь, но он не появился. "Значит, я права, - подумал она. - Для него главное - свое я".
   И в самом деле, у него уже была другая жизнь. Через год Андрейка окончил школу и поступил на мехмат МГУ. Тогда же ООО "Агат" полностью вернул кредит Протанову. Подоспел проект нового здания, который выполнило архитектурное бюро того же месье Фабжу. Они взяли хороший кредит в банке и начали строительство. На это ушло три года. Спектакли в старом "Агате" не прерывали еще год, доходы от его работы в основном ушли на оснащение нового здания необходимым оборудованием. За эти годы Анатолий Михайлович ничего нового не написал - не было ни времени, ни желания. Второе ревю, которое он написал еще до ее ухода к Кобелеву, хоть и шло, но оставляло желать лучшего... Конечно, были еще постановки поменьше, "сшитые" из различных источников. Хорошие доходы приносили приезжие коллективы, с удовольствием арендовавшие у них "Агат". Но гвоздем репертуара так и оставалась "Вера, Надежда. Любовь". Поэтому чистая прибыль не только не уменьшалась, а росла. И росла хорошо. У него была молодая и красивая жена, дочь. Он мог себе позволять выезжать с ними на самые фешенебельные курорты. А вскоре после завершения строительства театра они переехали в новенький коттедж, расположенный в живописном пригороде Среднегорска. Словом, жизнь не давала поводов для огорчений.
   О Склянской и дочери он долго ничего не знал. Между тем, в Лос-Анджелесе Юрий Вла-димирович и Оля прожили семь лет. Сказать, что эти годы были для них легкими, значит согрешить против правды. Трудностью для них было не только усвоение ментальности, свойственной американцам, но и английский язык. Они даже завидовали Марианне, заговорившей на нем спустя полгода. А им пришлось нанимать для себя преподавателя. Но, как и тогда, в Германии, языковый барьер они преодолели достаточно быстро. Работа в опере была в радость. Круг их общения ширился и ширился. Во многих спектаклях работали выдающиеся певцы. А когда их контракт кончался, приглашали не менее известных. Но наиболее значительным событием была встреча с Соницким, приехавшим в Лос-Анджелес на гастроли. Они встретились в его громадном номере в отеле "Шератон". Встреча была настолько теплой и волнительной, что маэстро даже прослезился. Еще бы! Столько лет! Внешне, и как они успели заметить, внутренне, Соницкий почти не изменился. Такая же смесь собственного достоинства с детским любопытством и доброжелательностью. О том, что Кобелев теперь в Штатах, он, естественно, знал. Даже собирался ему позвонить. Но кочевая жизнь гастролирующего по всему миру музыканта все как-то мешала. Однако того, что та самая маленькая виолончелистка, которая играла ему на его собственном инструменте в Санкт-Петербурге, тоже здесь - он не знал. Его очень огорчило, что сольная карьера у нее не сложилась.
   - Да, я слышал, что в России трудные времена. Но теперь-то Вы здесь! Юра! Я запрещаю удерживать твою талантливую жену в оркестре! Остальное я беру на себя! Ждите!
   Они хотели спросить, что значит "остальное", но время у маэстро было крайне ограничено. Ждали они несколько месяцев, пока им не позвонил тот самый Вершлоу, импресарио Соницкого. Появился он буквально на другой день и не с пустыми руками, а с конкретным предложением. Кобелев организует ей трехмесячный перерыв, и Оля с Чикагским филармоническим оркестром отправляется в большое турне по маршруту - Франция, Голландия, Германия и Швеция. Если они согласны, то вот контракт. Нужна лишь подпись. Напор Вершлоу и такое головокружительное предложение сделали свое дело. Контракт был заключен. До отъезда в Чикаго оставалась всего неделя. Проблем с Олиным отпуском не было. Но как быть с детьми? Оля позвонила маме. Подробно объяснила сложившуюся ситуацию и попросила срочно подать заявление на получение визы. Приглашение она уже высылает. Деньги уже переведены. Благо, что в Среднегорске было консульство США. Через месяц Галина Дмитриевна уже прилетела в Лос-Анджелес. Оля, после возвращения из Европы, покинула оперу и целиком отдалась концертной деятельности. В том числе и с оркестром под управлением Юры.
   Благодаря этому повороту, о ее судьбе узнал Виолончелев. Узнал от Андрея. На третьем курсе МГУ тот занял второе место на международном конкурсе студенческих работ в области искусственного интеллекта и получил грант на годичную стажировку в Массачусетском технологическом институте в Кембридже. Несмотря на занятость в коллаборации, он находил время и для шахмат, и для музыки. Хотя среди окружающих его коллег было много достойных соперников, он вовсю увлекся игрой с шахматными программами. Как с известными, так и с экспериментальными. Тем более, что погружение в алгоритмы шахматных программ очень помогало ему в разработке идей искусственного интеллекта. А когда было свободное время, он ходил в студенческий клуб и отдавался музыке. Жить без нее он не мог...
   Как-то, проезжая по Кембрижду как раз мимо местного Концертного зала, он попал в пробку. Машина его остановилась прямо возле тумбы с афишей трех концертов симфонического оркестра Лос-Анджелесской оперы под руководством Юри Кобелеф и солистки оркестра, виолончелистки Ольги Склянски. Он сразу понял, кто это. Заехал на паркинг и зашел в кассы. Но было поздно. Оказалось, что афиши висят уже почти два месяца, и билетов ни на один концерт нет. Сначала он даже расстроился, но потом решил, что надо просто дождаться первого концерта и попытаться встретиться с Олей. Он знал историю ее ухода от отца. Но теперь, повзрослев, он уже мог себе позволить не судить ее так строго и безапелляционно, как раньше.
   К Концертному залу он подошел задолго до начала. Теперь оставалось узнать, там ли Кобелев и Склянская. У служебного входа стояли два молодых человека в униформе персонала. Андрей представился.
   - Listen, guys. I from Russia. Here I have a year training. Today you have concert of an orches-tra of the Los-Andzhelesky opera. And so. The soloist, is my foster mother - Olga Sklyanski. In Russian - Sklyanskaya. I couldn't buy the ticket. Late I learned. Help if it is possible to contact it. It already arrived?
   (- Слушайте, парни. Я из России. Здесь у меня годичная стажировка. Сегодня у Вас концерт оркестра Лос-Анджелесской оперы. Так вот. Солистка - это моя приемная мать - Ольга Склянски. По-русски - Склянская. Билет купить я не смог. Поздно узнал. Помогите, если это можно, связаться с ней. Она уже приехала?)
   - From where we know that you to us don't fool brains ...
   - Guys. You will be able to give it a note?
   - A note it is possible.
   (- Откуда мы знаем, что ты нам не морочишь мозги...
   - Парни, вы сможете передать ей записку?
   - Записку можно.)
   Андрей достал ежедневник. Присел на поребрик. Что писать? На русском или англий-ском? Решил, что лучше так и так.
   - Уважаемая Ольга Николаевна! У служебного входа в Концертный зал стою я - Андрей Анатольевич Виолончелев. Я здесь на годичной стажировке в Массачусете. Очень хотел попасть на концерт и увидеть Вас, но билет достать не смог. Если можете, позвоните, пожалуйста. Мой номер 478-051-3297. Жду звонка. Андрей.
   (- Dear Olga Nikolaevna! The office entrance to a concert hall have me is Andrey Anatolyevich Violonchelev. I here on year training in Massachuseta. Very much I wanted to get on your concert and to see you, but the ticket couldn't get. If you can, call, please. My number 478-051-3297. I wait for a call. Andrey.)
   Парень, с которым он разговаривал, взял записку и ушел. "Значит, они уже здесь", - подумал Андрей и стал, не отводя взгляда от двери, ждать. К входу то и дело подкатывали машины. Высаживали пассажиров и уезжали на паркинг. Прошло, наверное, минут десять. И вдруг в двери он увидел Олю. Не узнать ее было невозможно. Она на мгновенье застыла, а потом кинулась к нему. Обняла его. Поцеловала. Потом отодвинулась, чтобы лучше его рассмотреть.
   - Боже мой! Андрейка?! Большой! Взрослый! Красивый какой! - И стала покрывать его лицо поцелуями. - Боже мой! Где встретились!
   А он молча смотрел на нее, и в глазах его что-то подозрительно защипало...
   - Я, я, Ольга Николаевна! Собственной персоной...
   И вдруг она заплакала.
   - Прости меня, Андрей... Прости за то, что я тебя бросила. Но так получилось...Мы тебя с Марианной часто вспоминаем...
   - Что Вы, Ольга Николаевна! Я ведь уже взрослый - все понимаю. Такое бывает...Я на Вас не в обиде...
   Слезы у нее текли и текли, а он растерянно пытался ее успокоить...
   - Ольга Николаевна, успокойтесь. Все у меня хорошо. Видите, я перед Вами. И у отца все хорошо...
   И тут подошел Кобелев.
   - Здравствуй, Андрей! Рад, очень рад тебя видеть. Всего, чего угодно ожидал, но увидеть здесь Виолончелева???
   - Оленька, дорогая, да успокойся ты! Тут радоваться надо, а ты в слезы. А через час уже на сцену... Успокойся, прошу тебя!
   Взглянул на Андрея - и рассмеялся.
   - Ты посмотри на его физиономию! Ну и разукрасила ты его...Отмывать придется.
   Ольга Николаевна взглянула и тоже рассмеялась.
   - Да, как-то не подумала...
   Все это время парни в униформе не сводили с них глаз.
   - We congratulate Ms.! This is your son? Fine! To see the son ... Forgive that we didn't pass it. We after all didn't know it. Сome in please!
   (Поздравляем, мисс! Это Ваш сын? Здорово! Увидеть сына... Простите, что мы его не пропустили. Мы ведь этого не знали. Проходите, пожалуйста!)
   Концерт Андрей слушал и смотрел из-за кулис. Симфонические оркестры он слышал много раз, еще когда учился в музыкальной десятилетке. Но так, чтобы до оркестра было всего несколько шагов - впервые. Это было потрясающе! Он видел глаза и мимику Кобелева так, как это видели оркестранты. В мельчайших подробностях видел лицо Ольги Николаевны и работу ее пальцев со смычком и на грифе виолончели. Чувствовал, как заполняют его душу звуки оркестра. И когда уже становилось невмоготу, оркестр, безукоризненно повиновавшийся дирижеру, смолкал. Во втором отделении блистала Ольга Николаевна. Виолончель ее звучала то торжествен-но, то проникновенно... Он смотрел на нее - и не верилось, что все это делают ее руки... Даже поймал себя на желании, чтобы Юрий Владимирович со своим оркестром умолк - только мешают ему наслаждаться этим чистым звуком. И вдруг осознал, что и его любимые шахматы, и искусственный интеллект, последнее из его увлечений, ничто в сравнении с этим проявлением человеческого духа - музыкой! Был он и на втором, и на третьем концертах. Как потом он говорил, лучше бы не был...
  
   Глава 22
  
   Из трех вечеров, остававшихся до их отъезда на гастроли в Карнеги-Холл, один вечер он целиком провел с Ольгой Николаевной и Юрием Владимировичем. По их просьбе играл на рояле и классику, и даже выученную уже в Америке и безумно нравившуюся ему "Голубую рапсодию" Гершвина. Это был не только вечер воспоминаний, но и серьезных разговоров о музыке и миссии в ней музыканта, которого природа наградила бесценным даром слышать то, что большинству людей недоступно, и сопереживать тому, о чем большинство просто не догадывается. Нет, они вовсе не уговаривали его вернуться к музыке как к профессиональному занятию. Тем более, Ольга Николаевна отлично знала, как непрост был путь в музыку, который выпал на долю его отца. Просто проницательный Юрий Владимирович на прощание бросил.
   - Если что надумаешь - я тебе помогу.
   Кому бы еще он мог такое сказать? Когда за Андреем закрылась дверь номера, первыми словами, что он произнес, были:
   - У парня есть редкое, даже среди отличных музыкантов, качество. Музыка у него - не просто хорошо выученная партитура. Она живет в кончиках его пальцев! Жаль, если он к ней не вернется... Да что это я? Ты и сама это видела...
   - И не только сегодня. Это было видно еще с первых классов музыкальной десятилетки. Учителя прочили ему большое будущее. А вот видишь, ему шахматы и математика нравились больше.
   - Значит, он талантлив и там, и там. Андрей ведь говорил, что он еще и шахматный мастер. А таких не много. Я в свое время хорошо Марка Тайманова знал. Помнишь гроссмейстера. Он же ведь питерец. Даже в шахматы с ним играли. Вернее, играл он, а я проигрывал. Хотя кое-чему у него научился.
   - Конечно, знаю. Когда в музыкальном училась, на его концерте была. Он тогда в Среднегорск приезжал. Прекрасный пианист!
   - Так и я о том же...
   Поговорили, и за делами и работой - забыли. А вот для Андрея этот разговор оказался судьбоносным. Как в свое время его отца благословил на занятия музыкой Расстригин, так и сго, сына, благословил Кобелев. После этой встречи он начал сомневаться в правильности избранного пути. В своей приверженности шахматам он не сомневался, без них себя не мыслил! Но вот с искусственным интеллектом было сложнее. "Да, - размышлял он. - Теория искусственного интеллекта - это надежный способ существования. И не где-нибудь, и не как-нибудь! Это принадлежность к интеллектуальной элите, и, что совсем немаловажно, хорошие доходы... По крайней мере, здесь, в Штатах".
   О России он почему-то не думал. Но поначалу далеко идущих выводов он не делал. Однажды его осенило, почему перспектива работы в области искусственного интеллекта превратилась для него из абсолютного и естественного догмата в предмет сомнений. Все оказалось очень просто. Что бы ни говорили об успехах человечества в этой области, искусственный интеллект, в конечном счете, это попытка подменить природный разум неким суррогатом. Так стоит ли, задавал и задавал он себе вопрос, отдавать жизнь на заклание этой, пусть великой попытке, когда он стоит у порога величайшего проявления человеческого духа и гения - Музыки?! - Не стоит! И войти в этот мир надо, не откладывая. Что с того, что с момента ухода из музыкальной десятилетки прошло уже четыре года... Разве он бросал музыку? - Нет! И он решился. Отцу, хотя часто общался с ним по телефону, ничего не сообщил.
   Позвонил в Лос-Анджелес. Сказал, что ему непременно надо с ними посоветоваться, и попросил разрешения приехать. Встретили его очень радушно. И прежде всего, его сводная сестра Марианна. Расстались они тогда, когда ему было пятнадцать, а ей одиннадцать. Сейчас же он увидел уже красивую взрослую девушку, страшно похожую на отца: те же миндалевидные глаза, разве что другого цвета, тот же оттенок волос, а главное - улыбка. Поначалу они были немного скованными, зато потом не могли наговориться. Тогда Андрей и узнал, что она серьезно озабочена выбором дальнейшего пути: то ли продолжить линию родителей и стать музыкантом, то ли пойти учиться на физика, как в свое время ее отец.
   Затем, вспомнив свои совместные детские игры, даже сели за шахматы. От ее игры Ан-дрей оторопел. С первых ходов ему стало ясно, что Марианна не просто любительница иногда поразвлечься шахматишками, а весьма серьезный соперник. В его сознании немедленно включился инстинкт победителя. Но перед ним был не соперник, а сестра. Сделал вид, что, отвлекшись на разговор с Ольгой Николаевной, "зевнул" ладью, и свел партию вничью. Сдать партию, даже в таком случае, он просто не мог. Но был разоблачен. Оказывается, Марианна знала, что он шахматный мастер.
   - Вот теперь и доказывать не надо, что у Вас гены общие, - заметила Ольга Николаевна. - А вот, этого оболтуса, - кивнула она сына, - шахматы не интересуют.
   Потом они сидели на балконе, с которого просматривался чуть ли не весь ночной город. "Оболтус" Станислав уже спал. Марианна сидела с ними. Андрей делился всем тем, что не выходило из головы в последнее время. Потом, на правах старшего заговорил Юрий Владимиро-вич.
   - Что тебе можно сказать? Если по правде - ничего нового. Не математик ты... Будь я на месте твоего отца, не дал бы тебе в математику удариться. Зато теперь уже тебе решать и за себя отвечать. За всю оставшуюся жизнь свою отвечать. Но шахматы не бросай! Да что я тебя учу... Лучше расскажи, как ты свое возвращение в музыку осуществлять собираешься?
   - Примерно знаю. Вернусь в Среднегорск. За год сдам за десятилетку - и в Консерваторию. Дальше видно будет...
   - Вариант. Неплохой. А ты не думал о другом?
   - Каком?
   - Остаться здесь. И учиться здесь...
   - Как, остаться? У меня ведь виза только на год!
   - Остаться, положим, хоть и проблема, но решаемая. Сколько у тебя до окончания визы?
   - Полтора месяца.
   - Возвращаешься к себе. Доводишь стажировку до конца. Переезжаешь к нам. Театр принимает тебя на работу как специалиста по обслуживанию электронных инструментов. Это дает тебе право претендовать на рабочую визу с продлением ее до трех лет. За время, остающееся до приемных экзаменов, ты усиленно готовишься. Как и с кем - обдумаем. Да, это будет хорошо стоить. Но, думаю, отец тебе поможет. А я попробую составить тебе протекцию для поступления на подготовительное отделение Джульярдской школы. Не в смысле российского блата, а в смысле рекомендаций...
   - Мне в Джульярд?!
   - Да, Андрюша, - включилась в его монолог Ольга Николаевна. - Мы после твоего звонка много думали, кое с кем посоветовались. Попускаться возможностью остаться здесь и учиться просто нельзя! Ты и сам это не хуже нас знаешь. Отец должен тебя понять. А помочь тебе материально у него возможность есть. Так что теперь все в твоих руках. Жить пока будешь у нас. Поступишь - уедешь в Нью-Йорк.
   - Вау! - Захлопала в ладошки Марианна. - Ты будешь с нами!
   Анатолий Михайлович, когда услышал об этих планах, только вздохнул, но ни слова против не произнес. Сын шел тем же путем, что когда-то прошел он. Может, даже более тяжелым. Все-таки начинал он его в чужой стране. С другой стороны, он уже имел четырехлетний опыт самостоятельной жизни. Правда, немного резануло, что помогает ему в этом не он, отец, а его бывшая жена с новым мужем. Но утешало то, что сын хочет-таки стать музыкантом, а он может помочь ему материально.
   Дальше все шло по плану. Оставшееся до вступительных конкурсных экзаменов время, а это был почти год, Андрей не отходил от рояля. Занимался с ним хороший знакомый Кобелева, известный в музыкальных кругах Лос-Анджелеса пианист и педагог Фрез Квинксли, сам выпускник Джульярда. Работать с Андреем ему было легко. Мало того, что тот уже обладал достаточно высокой техникой звукоизвлечения, так этому еще способствовал его живой и восприимчивый ум и прекрасная, натренированная годами занятий шахматами память.
   Юрий Владимирович находил время для основательного расширения, обогащения его общекультурного и музыкального кругозора, так необходимого для прохождения первичного собеседования. Помимо специальной подготовки, пришлось еще усиленно заниматься английским. Спустя годы, Андрей с благодарностью вспоминал знаменитые лекции Кобелева. Очень помогло ему и общение с Ольгой Николаевной. Уже потом она понял, что все то, что она для него тогда сделала, было для нее своего рода индульгенцией за то, что она недодала ему в детстве.
   Перед тем, как Андрею надо было подавать документы, в Лос-Анджелес прилетел отец и привез с собой все бумаги, что требовались для этого. И главное - так необходимый аттестат за полный курс музыкальной десятилетки. На вопрос, как это удалось, не ответил. С Кобелевым и Склянской они встретились, как старые и добрые знакомые. Он благодарил их за то, что они делают для его сына, а они лишь упирали на то, что их обязанность помогать таланту. Зато с Марианной встреча оказалась неожиданно трогательной. Он передал ей привет от бабушек и дедушки и пригласил в гости. И в летние каникулы она уже слетала к себе на Родину.
   Незадолго до вступительных экзаменов Андрей получил рабочую визу. Юрий Владими-рович устроил ему показательное выступление перед своей труппой. Разумеется, многие пришли послушать этого русского мальчика исключительно из-за того, что об этом их просил маэстро Кобелеф. Андрей перед концертом сильно нервничал. Еще бы! Весь его опыт выступлений ограничивался теперь уже далекими отчетными концертами в музыкалке и участием в нескольких конкурсах. А тут?! Труппа и музыканты оперного театра! Но он понимал, что провал может во многом, если не во всем, повлиять на его судьбу. Поэтому был просто обязан преодолеть себя.
   Концерт проходил в репетиционном зале балета. Рояль стоял не на сцене, а на полу. И эта деталь так напомнила ему концерты в музыкальной школе, что он как-то незаметно для себя успокоился и выдал все, и даже больше того, что умел. Вердикт был один - замечательно! А когда публика узнала, что он всего лишь готовится на подготовительное Джульярдской школы, то удивлению не было предела. Главной же была единодушная оценка сэра Квинксли и Кобелева - он готов!
   В Нью-Йорк с ним поехала Ольга Николаевна. И для поддержки, и как талисман на сча-стье. Перед самым отъездом он получил рабочую визу, что добавило ему так нужное спокойствие. В итоге Андрей был принят на подготовительное отделение Джульярдской музыкальной школы. Правда, без стипендии. И он, и Ольга Николаевна были на верху блаженства. Он - от счастья, а она - от того, что искупила свою вину. Позвонили Юрию Владимировичу. Тот поздравил, но нисколько не удивился.
   - Иначе быть не могло!
   Потом порадовал отца и бабушку Валю. Бабушка даже заплакала от счастья. А когда успокоилась, посоветовала обязательно позвонить Галине Дмитриевне, так много сделавшей для него в первые годы переезда в Среднегорск. Он позвонил. И услышал буквально те же слова, что от бабушки Вали. Отец воспринял его сообщение как-то по-деловому. Первым делом спросил, будет ли он получать стипендию и где будет в Нью-Йорке жить. Узнав, что стипендии здесь не платят, сказал, что деньги на жизнь и жилье будут ежемесячно поступать на его счет. Его же дело - успешно закончить подготовительное и поступить на основной курс. Так оно и произошло. Через год он успешно поступил в класс известной исполнительницы и профессора Джульярдской школы Анны Грушевской.
   Концертировать Андрей начал еще во время учебы. И уже тогда его имя попало в число тех молодых пианистов, кому, по мнению публики и критиков, предстояло большое будущее. Поначалу это были сольные концерты. Позже, когда он начал исполнять Первый и Второй концерты Рахманинова для фортепьяно с оркестром, с ним стал работать оркестр под управлением Юрия Владимировича. Тогда он сполна ощутил разницу между Кобелевым вне сцены и Кобелевым-дирижером. И это при том, что профессор Грушевская, с виду такая мягкая и доброжелательная, на самом деле считалась одним из наиболее требовательных педагогов. Но Андрей не обижался, не вставал в позу в ответ на резкие и нелицеприятные оценки Юрия Владимировича. Наоборот, после каждой с ним репетиции он тщательнейшим образом записывал все его замечания. И в свой адрес, и в адрес оркестра. Еще студентом он съездил с его оркестром на гастроли в Бразилию и Аргентину. Из этих гастролей он привез чуть ли не две тетради с записями его импровизированных лекций, сопровождаемых своими комментариями и соображениями. По сути дела, помимо овладения мастерством пианиста, он пытался понять и освоить искусство дирижирования. Но попрактиковаться возможности не было. Зато имелись аудио и видеозаписи оркестра Кобелева. Его технику и манеру дирижирования хранила зрительная память. Оставалось лишь осваивать все это богатство. Но сколько так можно? Что же делать? Не ехать же в Лос-Анджелес и не просить об этом Юрия Владимировича!
   Возможность практики с живым оркестром появилась неожиданно. Дирекция школы пригласила Кобелева дать мастер-класс будущим дирижерам. Не воспользоваться таким случаем было грешно. Узнал расписание мастер-классов. В зал, где Кобелев занимался, кроме студентов, пришло много преподавателей, в том числе и известных дирижеров. Он едва нашел свободное место. Роль оркестра исполняли два фортепьяно. Кобелев молча наблюдал за демонстрировавши-ми свое умение будущими дирижерами. После придирчивого анализа их достоинств и недостатков Юрий Владимирович излагал свою трактовку фрагментов произведений, исполнением которых они дирижировали, и в заключение терпеливо показывал то, как это сделал бы он. Андрей наблюдал за происходящим, сравнивал с тем, что знал, и радовался представившейся возможности еще детальнее углубиться в искусство дирижирования. К Кобелеву после первого мастер-класса он решил не подходить. Как ему показалось, Юрий Владимирович его присутствия не заметил. А вот после второго, несмотря на толпу окружавших его поклонников, подошел и поздоровался.
   - Ты почему тогда сбежал? Смотрю, а его уже нет...
   - Вы так заняты были... Не хотел мешать...
   - Как у тебя дела? Хотя бы позвонил. Ольга Николаевна и Марианна тобой интересуют-ся...
   - Спасибо! У меня все хорошо.
   - Тогда зачем ты здесь? Увидеть хотел?
   - И то, и это...
   - Что за "это"?
   - Это означает, что меня уже давно привлекает дирижирование. А после работы с Вами - тем более.
   - Почему молчал?
   - Честно? Не хотел навязываться. Вы и так для меня столько сделали... А теперь вот понял, что скрываться хватит. - И рассказал ему о своих записях, раздумьях над ними, тренировках...
   - Ты с Грушевской разговаривал?
   - Нет. Она точно будет против. Даже знаю, что скажет: "Опять ты разбрасываешься. Шахмат тебе мало, так еще и дирижирование..."
   - Тогда так. Два последних мастер-класса я даю со студенческим оркестром. Для этого я готовлю с ним "Шотландскую симфонию" Мендельсона и четвертую симфонию Брамса. Послушай записи и походи. Я договорюсь с директором и Грушевской, чтобы тебе дали возможность репетиций. А там посмотрим...
   После этого разговора времени у него оставалось только на еду и сон. Первая половина дня - занятия с Грушевской. Вторая - репетиции с Кобелевым. Затем работа над заданием Грушевской. Перед сном - чтение учебников по дирижированию и мемуаров великих дирижеров. Вообще он не был человеком, сомневающимся в своих способностях. В шахматах и математике таким не место. Но сейчас он иногда вздрагивал от подленькой мыслишки: "Вдруг не получится?" И учил с оркестром симфонию Брамса. Радовался, если репетиция заканчивалась без серьезных замечаний и уколов от Кобелева, либо их было меньше, чем у других. Он пребывал на седьмом небе от происходящего.
   Наконец, слушатели получили возможность продирижировать одной частью симфонии полностью. Которой - решал жребий. Он почему-то оказался в самом конце и даже обиделся на Кобелева. Слушал других. Кто-то нравился больше, кто-то меньше. Но так и не увидел никого, кто хотя бы напомнил ему о том, что целый месяц учился у такого дирижера. Сам он дирижировал в последний день и последним. Отработал выпавшую на его долю первую часть. Послушал аплодисменты, показавшиеся ему весьма хлипкими. Раскланялся и пошел на свое место.
   - Андрэ, - остановил его голос Кобелева. - Я бы хотел, чтобы ты сыграл нам вторую часть.
   Сыграл вторую. Аплодисменты были явно сильнее... И опять голос Кобелева.
   - Я думаю, что никто из нас не будет против, если маэстро продирижирует остальное.
   Андрей вытер вспотевший лоб и взмахнул палочкой. Потом он говорил, что все происходившее с ним дальше было чем-то нереальным. Он буквально физически ощущал, как его руки успевают одновременно скользить по смычковым, перебирать струны арф, извлекать барабанный рокот и звон тарелок, а губы продувать звуковые каналы духовых. Аплодисменты он не столько слышал, сколько понимал, что должны быть. Главным было не это, а то, что к нему подошел Юрий Владимирович и обнял его.
   - Господа, мы с Вами присутствовали при рождении настоящего дирижера! Я поздравляю его и всех нас! Не так часто такое случается!
   Потом подходили и профессора, и студенты. Что-то говорили. Жали руки. Успокоились лишь тогда, когда Кобелев громко напомнил, что он еще должен оценить работу своих будущих коллег. Об Андрее он больше не сказал ни единого слова. Слушать, как он оценил других, не хотелось. Надо было прийти в себя. Вышел на улицу, в лицо дул влажный океанский ветер. И с ним пришло осознание того, ЧТО с ним случилось...
   После окончания ему предложили должность постоянного руководителя студенческого оркестра. Проработал с ним больше трех лет. Завоевал несколько призов на международных конкурсах студенческих оркестров. А когда Кобелев уехал из Лос-Анджелеса и возглавил Кливлендский симфонический оркестр, стал у него вторым дирижером. Марианна Виолончелева к тому времени уже была студенткой и готовилась стать музыкальным критиком.
   В Среднегорск Андрей приехал спустя несколько лет. Но не как дирижер, а как пианист. Дал несколько концертов в Филармонии. По просьбе отца - еще два, уже в новом здании театра-кабаре "Агат". Перед отъездом провел мастер-класс в своей музыкальной школе-десятилетке...
  
   После этого моя связь с героями повести стала постепенно сходить на-нет. Иногда их фамилии мелькали в сообщениях о музыкальной жизни, но ничего такого, что бы в их судьбах продолжало меня интересовать, я не находил...
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"