Мохорт Генрих Генрихович : другие произведения.

Мохорт Г.Г.

Зимняя практика.

Верховский леспромхоз.

На первом нашем собрании декан лесоинженерного факультета Бойко честно признался, что

реально увидеть свою будущую работу и ощутить жизнь, которая нам предстоит, мы сможем лишь на четвёртом курсе, где программой предусмотрена первая зимняя производственная практика. Для многих эта правда жизни, как показывает его многолетний опыт, оказывается слишком шокирующей, но отступать будет уже поздно. Так что думайте, мол, сами... Некоторые мои товарищи оказались внимательными слушателями и всё запомнили. Когда после третьего курса открылась возможность перейти учиться в политехнический институт на модный тогда радиотехнический факультет, который страдал от недобора студентов, некоторые наши товарищи пошли вместо четвёртого курса на второй курс политеха, резко изменив свою дальнейшую судьбу. Я же, как и большинство товарищей, которые привыкли плыть по течению жизни, остались. На первую производственную практику мы с товарищем Ромой "записались" в Верховский леспромхоз, который назывался учебно-опытным и принадлежал комбинату Онегалес. Ехали мы поездом со Львова до Плесецка, который теперь широко известен своим ракетным полигоном, а тогда был сплошь деревянным райцентром Архангельской области. В Москве у нас была пересадка. Времени между поездами было достаточно, чтобы съездить на экскурсию в Кремль. Мы с Ромой ходили по территории Кремля и о чём-то беседовали, надеясь, что откуда-то из-за ёлочки может появиться Никита Сергеевич Хрущёв. Он не появился, но всё равно нам было интересно. Возле Ярославского вокзала какой-то мужчина вдруг сказал нам: "Ребята, сообразим на Башашкина?" Мы с Ромой переглянулись, т.к. ничего не поняли. Видя нашу растерянность, мужчина спросил, знаем ли мы Башашкина. Я сказал, что слышал такую фамилию, есть такой футболист. "А под каким он играет номером? Не знаете? Под третьим! Сообразить на Башашкина - значит сообразить на троих! Поллитра водки на двоих - много, на троих - как раз!" Мы от предложения отказались. Пообедали в столовой на вокзальной площади. Примечательным было наличие в гардеробе услужливых пожилых мужчин, которые, подавая нам пальто, "символически" смахиваи щётками с них несуществующую пыль. На наши вопросительные взгляды они показали на консервную банку с мелочью, стоявшую на прилавке. Мы тоже туда что-то бросили, хотя были немало удивлены -- нигде раньше такого "сервиса" мы не встречали. До Плесецка доехали благополучно. Север встретил нас сильным морозом, глубоким снегом. Был вечер, в комбинат идти было поздно. Мы узнали, что недалеко от вокзала есть гостиница, туда и направились. Всё для нас было непривычно: высокие деревянные тротуары, деревянная дорога, деревянная двухэтажная гостиница со скромной вывеской "Дом крестьянина". Но внутри гостиницы было тепло. Выстояв небольшую очередь к окошку администратора, мы предъявили свои паспорта и командировочные удостоверения. Женщина- администратор была очень симпатичной и приветливой. Она поселила нас в двухместный номер на втором этаже, в котором в больших кадках росли какие-то экзотические растения, было тепло, чисто, просторно. Дополнительно нам выделили верблюжьи шерстяные одеяла, возможно, учли наше "южное" происхождение. Переночевали мы нормально, хотя из коридора то и дело доносились какие-то пьяные песни. Интересен был туалет на втором этаже. Заглянув в дырку, я увидел целую гору смерзшихся экскрементов в виде конуса большой высоты, вершина которого достигала центра отверстия, а основание покоилось на земле. В комбинате "Онегалес" нам объяснили, что ехать надо было сразу в Верховский леспромхоз и объяснили, как это сделать. Мы доехали поездом до какого-то полустаночка, потом долго шли пешком до маленькой избушки, потом почти всю ночь мёрзли на морозе, т.к. дверь станции была заперта. Мороз был градусов под тридцать, а мы с Ромой были в "холодных" ботинках. У меня были в чемодане упакованные мамой валенки, но я их не мог обуть из солидарности с товарищем. Наконец подошли ещё какие-то люди и стали стучать в дверь. Дверь спустя какое-то время открылась и все зашли внутрь. Там было относительно тепло, можно было сидеть на деревянных скамейках. Запомнились два колоритных мужичка: один маленький, шустрый, постоянно что-то рассказывал о своём товарище -- большом и пьяном, который спал рядом с ним. Это были рассказы о необычайной силе товарища, который мог щелчком пальца выбить в алюминиевой тарелке вмятину размером с орех. Другой пассажир рассказал о том, как какой-то "герой" убил кувалдой директора соседнего леспромхоза, просто так зашёл к нему в кабинет с кувалдой, а разговор у них не получился. Вот и дал ему по голове. Все одобрительно кивали головами, мол правильно, так им, гадам и надо! Наконец пришла "подача" - узкоколейный поезд с пустыми платформами, к которому был прицеплен пассажирский вагон. Мы заняли места в вагоне и благополучно добрались до леспромхоза. Приняли нас хорошо и предложили поработать в бригаде Леонтьева по разделке и сортировке древесины, рабочих у них не хватало. Леспромхоз был новый и всё в нём было новое -- общежития, клуб, библиотека, столовая, нижний склад с эстакадами для разделки, сортировки и складирования древесины. Поселили нас в комнату с молодым и энергичным бригадиром лесозаготовительной бригады. Мы получили спецодежду - валенки, ватные брюки, фуфайки, рабочие рукавицы. Наше жильё было хорошо тем, что было новое, клопы в нём еще не успели завестись. Но спать было холодно, особенно под утро. Мокрую спецодежду сушили у печки, которую с вечера хорошо топили, но к утру всё тепло куда-то улетучивалось и мы спешили одеться, чтобы сохранить тепло в своих телах. У нас с Ромой было много молодой нерастраченной энергии и простого любопытства. Мы быстро познакомились с участком: столовой, в которой давали бруснику с сахаром, просторным клубом с хорошей библиотекой, снежными дорогами. Снег падал с неба каждую ночь, каждый день его посыпали золой многочисленные печные трубы, вертикальный срез сугроба получался в чёрную и белую полоску, как тельняшка.

В бригаде Леонтьева мы проработали два дня. В первый день сил у нас было много и мы целый день катали брёвна длинными стальными крючками. Лес был мелкий, "кубатуры" из него получалось мало. Бригадир всё время был чем-то недоволен. Транспортёр нёс разделанные части брёвен куда-то дальше и там пневматические цилиндры сбрасывали их в соответствующие "карманы". В такие морозы система управления давала сбои -- штоки цилиндров с большой силой били в бревно не синхронно, брёвна крутились волчком и летели не туда, куда надо, ложились неровно, приходилось держать на транспортёре рабочих, которые "исправляли" то, что неправильно делала автоматика, чаще всего просто сбрасывая брёвна вниз с транспортёра и они хаотически заполняли всё вокруг: "завалы" достигали 3 м в высоту и тянулись вдоль всего транспортёра со стороны, противоположной той, с которой лес грузился в вагоны. Бригадир был зол, работа шла не так, как ему хотелось. Лесовозы подвозили свежий лес. Система их разгрузки была весьма оригинальной: система тросов, закреплённых на двух мачтах, поднималась вверх, образуя наклонные направляющие, по которым лес скользил на разделочную эстакаду. Водитель одного из лесовозов ЗИЛ-151, не желая ждать, пока брёвна сползут на эстакаду, стал закрывать стойки. В этот момент более нагруженный трос, который был ближе к кабине, лопнул. Пачка деревьев посыпалась на землю и на машину, водитель каким-то чудом оказался зажатым между колёсами задних осей машины. Леонтьев не растерялся. Его команды были чёткие и понятные. Тросом зацепили упавшие деревья и лебёдкой затащили их на эстакаду. Потом занялись водителем. Он с большим трудом вылез из щели между колёсами. Его спрашивали о самочувствии, ощупывали, он был невредим -- отделался лёгким испугом. "Ну, парень, ты, наверное, в детстве г...о ел!", сказал какой-то мудрец из нашей бригады. Потом водитель, приходя в себя, ещё долго ходил вокруг машины. Трос заменили и работа продолжалась. На второй день мы двигались уже не так быстро, усталость сказывалась. Леонтьев поставил меня в месте, где брёвна переходили с одного транспортёра на другой, приказав сбрасывать с транспортёра вершинки. Я сути приказа не понял и "пропустил" метровую чурку, которая очень неудачно провалилась между звёздочками транспортёров и заблокировала их движение. Леонтьев был взбешон! А тут как раз проходил по транспортёру начальник нижнего склада Лукин, Леонтьев ему кричит: "Смотрите, кого вы мне присылаете, ничего не могут, ничего не умеют!" Был уже конец рабочего дня, Лукин вполне доброжелательно сказал нам с Ромой, что с утра даст нам "самостоятельную" работу. Он также заметил, что его рабочие зарабатывают гораздо больше, чем он. Утром нам выдали бензопилу "Дружба" и мы с Романом отправились разбирать завалы из брёвен вдоль транспортёра. Я шёл по транспортёру с "дружбой" на плече, а наши бывшие товариши по бригаде посмеивались: "Гляди, как она тебя раскачивает!" Мы старались с Ромой, но сделали гораздо меньше нормы. Скоро Рома пошёл работать в лес помощником вальщика, а мне дали нового напарника из местных, который был старше меня лет на 15. Новый товарищ вместо тяжёлой "Дружбы" подключил электропилу и показал, как надо работать. Пильщик он был классный. Норму мы делали легко. Он пилил, я укладывал дрова в поленницу. Никакой суеты. Всё делалось очень спокойно и расчётливо. Мой напарник часто командовал "Перекур!" и действительно курил, а я просто отдыхал. При этом он мне рассказывал интересные истории времён войны, когда ему было 16 лет и он развозил хлеб. Тогда было голодное время и он за кусок хлеба мог "иметь" любую девушку. Постепенно мы напилили столько дров, что за ними уже стали приезжать местные жители, молодые женщины в основном. Мой напарник шутил с ними так, что мне было стыдно за него, но они сами только посмеивались. Видимо, сквернословие и грубые шутки были привычным делом. Я вошёл в ритм работы и чувствовал себя нормально. Рома тоже привык к работе в лесу. Нарабатывался он больше, чем я, но и платили там лучше. Ему приходилось разгребать снег, очищая вальщику рабочее место около дерева, затем брать валочную вилку и валить подпиленное вальщиком дерево. Приходил с работы мокрый и усталый. В институте мы с ним увлекались пулевой стрельбой из пистолета. Он вырос в Сибири и мечтал об охоте в лесу, взял с собой несколько мелкокалиберных патронов. Наш товарищ по комнате, бригадир, показал нам свою "стреляющую авторучку", но без патронов. Рома дал ему патрон, тот снарядил своё устройство и хотел стрельнуть куда-то в угол комнаты. Раздался щелчёк, но выстрела не было. Что-то там было неисправно. Потом в наш магазин завезли тройной одеколон в больших бутылочках. Бригадир купил несколько упаковок по 5 бутылок в упаковке. Тут же налил одеколон в стакан, разбавил водой, отчего раствор побелел, и предложил нам выпить. Мы, естественно, отказались. Свои запасы он быстро распродал. Оказалось, что спиртное в этих краях самый дефицитный товар. А за неимением водки пили одеколон. Кроме нас с Ромой в леспромхозе был ещё один практикант из Архангельска. Мы с ним встречались в столовой. Как-то он за обедом сказал мне, что плохо себя чувствует. Я присмотрелся к нему, у него были жёлтые белки глаз. Я высказал свою гипотезу о желтухе. После посещения врача оказалось, что мой диагноз был правильный. Парень уехал лечиться домой. Питание в столовой было не очень калорийное, а работа на морозе отнимала много сил. Приходилось "обедать" трижды в день. Т.е. съедали первое, второе и компот утром, в обед и вечером, и много нам это не казалось. Утром в темноте шли на работу и ночью возвращались. День был очень короткий. В этот же период в посёлке состоялся суд над одним местным жителем, который приревновал жену к одному вербованному и выстрелил в неё из охотничьего ружья пулей. По счастью, пуля пролетела у женщины между ног, едва задев её половые губы. Какое было наказание, уже не помню.

Незаметно подошёл к концу наш срок, собрали кое-какие материалы для отчёта о практике. Рома захотел ещё немного заработать и остался, а я уехал домой сам. Потом в деканате наш замдекана, экономист Шитов, не верил моей справке, где было написано, что я за три недели заработал 85 рублей! Первое впечатление об архангельских краях было такое, что женщины там красивые и добрые, а среди мужиков много пьяниц, которые постоянно бродят, как киношные зомби , в поисках выпивки.

Карелия.

Год прошёл. Учёба шла своим порядком. Снова пришла зима и с ней новая производственная (преддипломная) практика. Темой моего диплома была зимняя эксплуатация автомобилей МАЗ-501 в Кондопожском леспромхозе. Поехали мы в Карелию с товарищем Серёжей, там нас направили на разные лесоучастки. Мне досталась Кьяпесельга. Несколько дней я жил в комнате для приезжих. Хозяйка с мужем жили в соседней квартире, а с противоположной стороны дома - за стенкой, было женское общежитие. Хозяйка сообщила мне, что там поселились девушки, которых выселили за тунеядство со Львова. В первую же ночь они впустили к себе мужчин и там была шумная пьянка. Кроме меня, на участке проходили практику несколько москвичей и двое ребят из Йошкар-Олы. Москвичи работать не хотели и развлекались в своём общежитии. Пили, в основном. С одним их них, женатым парнем, спала местная девушка, молодая, красивая, румяная! Как бывает обманчива внешность! Я был удивлён тем, что её родители никак на её поведение не реагировали. Ребята из столицы марийского края работали в бригаде. Один из них имел любовницу из местных, она работала в столовой. Отдалась ему без всяких сомнений. Местные ребята ей не нравились: вечно подвыпившие, нахальные, некультурные, а этот парень был как бы из другого мира... Москвичи подшучивали над марийцами, напевая им "...стоял впереди Йошкар-Ола, столица Марийского края", но те не обижались, не обращая на это внимание. Ребята были серьёзные. Потом меня переселили в общежитие, в маленькую комнатку на двоих. Моим сожителем оказался аптекарь. Морозы стояли суровые, за 30 градусов, но общежитие было тёплое, комнату одним своим круглым боком согревала большая цилиндрическая печка, которая топилась с общего коридора. Меня направили работать слесарем в гараж. Участком командовал не старый ещё человек с украинским акцентом, но когда я с ним заговорил по-украински, он сделал удивлённое лицо и больше я его не проверял. Направили меня на шиномонтаж. Это было очень трудное занятие в такие морозы: резина становилась очень твёрдой и роботать с ней было невозможно, пока не разогреешь колесо на костре. С костра начиналась любая работа. Потом туда бросали колесо, наблюдали за ним, чтобы оно нагрелось, но не сгорело. После разогрева резины всё было относительно просто. Все МАЗы имели компрессоры, исправленные и собранные колёса наполнялись воздухом, ставились на место, прикручивались. Мне досталась машина, водитель которой был немолодой человек, который собирался идти на пенсию. Мы с ним разговорились и я рассказал ему про своего деда, который, выйдя на пенсию, быстро "сдал" без привычной работы. Он меня успокоил, что имеет дачу, огород и ему это не грозит. У них в этот день была получка, водитель ушёл за деньгами, а я с колесом работал сам. Когда пришло время его накачивать, спросил у соседнего водителя, какие держать обороты двигателя, он мне всё объяснил. Колесо я прикрутил монтировкой изо всех сил, на которые никогда не жаловался, и спокойно ждал своего водителя. Он скоро пришёл, похвалил меня за работу, но качество крепления колеса решил проверить. Я был уверен, что колесо прикручено, как надо. Какое же было моё удивление, когда водитель, взяв вместо монтировки ломик, ещё на целый оборот подтянул каждую гайку! МАЗы имели дизельные двигатели, которые "теплые" заводились и работали, как часы! Но завести мотор, который простоял ночь на 40-градусном морозе, было очень трудно. Машины, которые удавалось завести первыми, брали на буксир другие машины и тягали их по снежным дорогам, пока они не оживут! Работа "по колёсам" была не всегда, тогда меня направляли в помощь водителям, которые ремонтировали что-то другое. Я приобретал ценный для автослесаря опыт. Первая ночь в общежитии, когда я, усталый, спал, как мёртвый, не принесла мне отдыха: я проснулся с головной болью и вообще был, как говориться, не в себе. Оказалось, что мой аптекарь всю ночь напролёт курит! К утру окурками папирос он наполнял целую консервную банку! Я понял, что в такой атмосфере, если что-нибудь не придумаю, могу не выжить. Сам процесс перехода от сна к курению у соседа по кровати происходил совершенно автоматически. Я слышал какое-то сопение, потом сосед чиркал спичкой, прикуривал, делал несколько глубоких затяжек и засыпал, но не надолго -- через несколько минут всё повторялось! Я не нашёл ничего лучшего, как открыть форточку. Морозный свежий воздух оказался для меня спасительным, а для моего соседа хорошим снотворным. К утру "пепельница" оказалась почти пустой. Конечно, в комнате стало к утру холодно, но спалось хорошо. Так мы и спали в дальнейшем. Общаясь с моим соседом, я узнал, что у него аптеке покупают презервативы женщины, мужчины почему-то стесняются. Зима тут суровая, сейчас всё покрыто снегом, а летом - красота! Много озёр, кругом большие камни-валуны, оставленные ещё ледником. Хорошая рыбалка, охота, грибы, ягоды -- красота! Скоро меня отправили в командировку: в какой-то деревне обломался кузовной автомобиль, его водитель был мужем хозяйки комнаты для приезжих, у него "полетел" редуктор, надо было привезти и поставить запасной. Ехали мы с молодым парнем кузовным ЗИЛом, всю дорогу о чём-то разговаривали, водитель он был хороший, ехали быстро. В одном месте на подъёме дорогу перекрыл аварийный лесовоз, набралось много машин, пришлось думать, как проехать. Сначала поднялись на горку пешком. С правой стороны дороги было узкое место на обочине, где могла проехать машина, но на скорости, т.к. после остановки тронуться под гору на скользкой дороге было бы невозможно. Мой водитель прикинул, в каком месте он должен перейти с третьей передачи на вторую, попросил меня "на всякий случай" выйти из кабины. Мы с другими водителями с волнением наблюдали, как его машина, подпрыгивая, промчалась по самому краю обрыва и благополучно выехала на горку. В деревню мы приехали, когда день уже клонился к вечеру. Я залез под сломанную машину, снял сломанный редуктор, поставил новый, залили масло. Мороз был такой, что один разводной ключ сломался, сталь на морозе становится хрупкой. Потом мы нагрузили эту машину древесным углём. Было уже темно. Нас пригласили на ужин в дом. Перед ужином я вымыл только руки от угольной пыли, т.к. зеркала не было и я себя не видел. Когда сели за стол, кое-кто стал поглядывать на меня и хихикать, видимо, лицо у меня от угольной пыли было чёрное, как у негра. Но хозяин строго приказал оставить меня в покое. Обратно возвращались ночью, наш мотор тянул лучше, мы приехали первые. По дороге чуть не сбили человека, который шёл по дороге, но мой водитель успел среагировать, а я немного испугался. Приехали благополучно.

Утром, выйдя на улицу Кьяпесельги, я её не узнал! Исчез большой двухэтажный клуб! Он в эту ночь сгорел до тла. Свежий снежок присыпал пепелище, словно ничего и не было. Особенно жалко мне было прекрасную библиотеку. Я пожалел, что не набрал больше книг - ведь спаслись лишь те книги, готорые были "на руках" у читателей! Потом мне предложили поработать на нижнем складе, где, как обычно, не хватало "неквалифицированных" рабочих. Немножко "дрейфил", вспоминая неудачный опыт работы в бригаде Леонтьева. Но всё сложилось, как нельзя лучше. Лес был крупный, крючья короткие, бригадир и вся бригада были из местного населения, люди спокойные, основательные. Сучкорубом была женщина. С крючком, кроме меня, был ещё один парень, был один разметчик, а с электропилой работал сам бригадир Мелехов. Всё было чётко распределено. Работали не торопясь, но успевали много сделать. Я сначала пытался помогать женщине, но мне сказали заниматься исключительно своим делом. Как оказалось, в этом был большой смысл: к концу смены я так устал, что не мог удержать в руках носилки со снегом, когда мы после себя убирали эстакаду. Так как следующий день был выходным, я вполне успел восстановиться и в дальнейшем хорошо справлялся с работой. Через неделю получил письмо от Сергея: он сообщил, что материалы уже собрал и больше задерживаться тут не намерен. Я решил последовать его примеру. Предупредил бригадира, чтобы подыскивал на моё место человека. Со следующего понедельника наша бригада работала во вторую смену - ночью. Оказалось, что бригадир уже договорился с человеком, который должен заменить меня и этот человек уже вышел на работу. Так что, если я хочу, то могу ещё смену отработать, а если не хочу, то работать будет этот человек. Я уступил ему работу, а сам вернулся в общежитие в хорошем настроении. Шёл по шпалам железной дороги, напевая "Я люблю, тебя жизнь,...я шагаю с работы усталый" и радовался, что "испытания" физическим трудом позади.

Сравнивая работу в бригадах Мелехова и Леонтьева я понял, что первые постоянно жили на лесоучастке, работа была для них важна, но они не хотели на ней так выкладываться, как вербованные леонтьевы, т.к. имели семьи, огороды, корову и массу других интересов и забот, кроме основной работы. Надо было распределить свои силы так, чтобы их хватило на всё. Леонтьев же с товарищами, завербовавшись на полгода, имели целью заработать как можно больше денег, на этот период других забот у них не было. Работали изо всех сил. Отдыхать будут, когда вернутся домой. Позже часто встречал таких людей. Для них даже бытовые условия, питание, культурные мероприятия - кино, библиотека, были не столь важны. Они и работали не по 7 часов, а сколько смогут, хоть по 12! До полного изнеможения.

Перед моим отъездом девушки, высланные со Львова за тунеядство, позвали меня в свою комнату, там были какие-то ребята. Один, совершенно пьяный, как стоял, так и грохнулся об пол лицом. Никто на него не обращал внимания. А меня попросили девушки зайти к их родителям во Львове и сообщить им радостную весть, что они уже исправились, работают, что у них всё в порядке. Что водку тут не продают и они ведут трезвую, "праведную" жизнь. Т.к. это была ложь, то я, конечно, не захотел дезинформировать бедных родителей и поручение не выполнил. Собрав в конторе леспромхоза какие-то материалы, я отправился домой. Впереди был тот важный в жизни каждого инженера период, когда бывший студент за полгода самостоятельной работы над дипломом превращается в молодого специалиста.

Послесловие. Эти мемуары - отражение того, что остаётся в памяти о нашей жизни спустя почти 50 лет после описанных событий. Детали, в основном, исчезают, забываются эмоции, но кое-что почему-то остаётся. Зачем? Не знаю. Смысла в этом, как, впрочем, и в остальной нашей жизни, немного.