В родильной палате лежит женщина. Ноги раздвинуты. Колени подняты. Зубы сжаты. Пот заливает её лицо. У подножия кровати два человека в халатах и масках.
- Тужьтесь! Тужьтесь!
- А-а-а!
- Выходит. Вижу головку. Хорошо. Тужьтесь!
- А-а-а-а!
Медицинские перчатки обхватывают маленькую головку, осторожно поворачивают тельце. Женщина наклоняется вперёд, сгребает простынь в кулак, напрягается, кричит. Через мгновение в руках акушерки вопит сморщенный красный малыш.
Так я появился на свет.
Этот день впился в мою память, как гладиус в тело иудея. Даже сейчас, по прошествии тридцати лет, я могу описать всё подробно.
Врач и акушерка носятся со мной, словно с золотой амфорой. Пуповину зажимают и отрезают. Меня измеряют метровой лентой, кладут на весы. Я ору, словно подо мной раскаленная сковорода. Мать закрывает уши.
- Заткните его!
Чья-то сильная рука касается моего лба. Я умолкаю. Приоткрываю глаза. Вижу неясный силуэт мужчины. На нём пурпурная тога. Лицо окаймляют рыжие, как грива ассирийского льва, волосы и такого же цвета борода. Большой мясистый нос, торчащие уши, двойной подбородок. Вокруг глаз - веснушки. Он смотрит на меня, разжимает губы, говорит:
- Fortuna dies natalis, filius!*
Став подростком, я перевел эти слова. Незнакомец в древнеримской одежде назвал меня сыном. Это глубоко потрясло мою душу. Потому что родного отца я никогда так и не увидел.
После роддома человек с "львиными" волосами приходил часто. Он играл на лире. Читал стихи. Ласково гладил и бережно качал меня на руках. Я с наслаждением слушал, хоть ничего и не понимал. Взгляд его светло-голубых глаз успокаивал. Я постепенно привязался к нему и, когда оставался один, сильно скучал. Поначалу он казался мне странным, но потом я привык к его внешнему виду. Человек-лев стал близким для меня. В какой-то момент я поверил в то, что он мой настоящий отец. А, выучив латынь, называл его - pater.**
Моё детство прошло с дедом. Единственное, что его беспокоило, так это, чтобы внук не сдох от голода. Ему пришлось нанимать няньку, от которой воняло луком, как от римского легионера. Всё-таки это было лучше, чем находиться с равнодушной жестокой матерью, большую часть времени занимавшейся "обустройством личной жизни". Именно так она называла совместное времяпрепровождение с алкашами в своей тесной двушке. Меня она держала в закрытой комнате. Приносила кашу в миске, черствый хлеб и кружку с водой. Обычно я сосал соску или свой большой палец, а не материнскую грудь. Когда я слишком долго плакал, она прижимала меня к себе и, дыша перегаром, кормила молоком. Через пять минут психовала, говорила, что я такой же тупой и бестолковый, как и мой отец, что лучше б она сделала аборт, брезгливо отнимала от груди и оставляла одного. Так и не наевшись, я засыпал. Иногда у меня случался праздник. Научившись ползать, я, пока мать храпела в пьяном угаре в объятиях собутыльников, собирал на полу еду после попойки. Подбирал кусочки хлеба, сыра, колбасы и грязными ручонками пихал все эти яства в рот. Матери было плевать на меня. Но я её любил. И дедушку. Пока я был маленький, любви хватало на всех.
Разговаривать я научился с задержкой, в четыре года. В детский сад из-за плохого поведения меня не взяли. В школу пошёл в восемь. Практически сразу стал изгоем в классе. В первый же учебный день я разбил стекло в гардеробе. Целился в одноклассника, но этот гаденыш увернулся, и мой портфель угодил в окно. Мне никто не нравился в школе. Да и сама школа вызывала отвращение. Я ни с кем не дружил. Радовался только одному человеку - моему отцу. Когда он приходил, сердце наполнялось счастьем.
- Salvus sis, filius.*** - Приветствовал меня отец на мой семнадцатый день рождения. В руке у него был короткий меч с золотой рукоятью.
- Pater!
Я обнял его и указал на красные пятна на клинке.
- Quid est?****
- Это кровь заговорщиков, - Объяснил он,. - заговор раскрылся, виновные наказаны. Я казнил их. Несколько человек покончили жизнь самоубийством.
- О. - Выдавил я из себя, любуясь оружием.
- Возьми.
Он передал мне меч. Я обхватил его руками, ощущая холодок стали.
- Тебе следует поступать также, сын.
- Я не могу убить всех сразу. Как ты.
- Occidere per unum.***** - Произнёс отец и похлопал меня по плечу.
- Начни действовать. У тебя есть власть решать кому жить, а кому умереть.
Я покрутил меч в руках, рассек им воздух.
- Не позволяй им унижать себя. Сохрани достоинство и честь. Помни, ты - сын императора. - Сказал отец и исчез.
- Occidere per unum. - Повторил я, посмотрел на свои крепкие руки и вдруг понял, что всё получится. Мой отец умел вселять уверенность.
Я побрился наголо и сделал татуировку на груди - корона, а внизу слово NERO.
Первой жертвой стала смазливая девятиклассница. Ходили слухи, что она перетрахалась со всеми старшеклассниками и даже делала минет директору школы. Была такой же ненасытной, как проститутка из лупанария. Не знаю правда это или нет, но одевалась она вызывающе. Ко мне относилась презрительно, не упускала случая, чтобы оскорбить прилюдно.
В тот вечер она возвращалась домой от подружки. Улучив момент, я подбежал сзади и сбил её с ног подсечкой. Она упала на живот. Я запрыгнул на неё. Сжал запястья пластиковой кабельной стяжкой. Перевернул на спину.
- Здравствуй, Света!
- Чмошник, ты что делаешь?!
- Убиваю тебя, Света.
Я залепил ей рот скотчем, оттащил за волосы в кусты, раздвинул ноги и изнасиловал. После чего утопил в сточной канаве, как спинтрию.
Следующим был жирный очкарик, который пялился на меня в школьной раздевалке в первый учебный день. Потом ещё одна малолетняя блядь. Ещё. И ещё. Всего я убил десять человек.
С отцом мы могли часами сидеть и хвастаться нашими достижениями, смаковать наши победы. Он рассказывал мне как мучил апостолов, какую смерть выбирал для казни. Я же в подробностях описывал совершенные мной убийства.
Когда мне исполнилось двадцать пять, я поджёг школу.
- Люблю смотреть на огонь. - Сказал отец, рассматривая горящие свечи на торте.
Мы сидели одни в темной комнате. Наши тени от дрожащего пламени свечей прыгали по стенам, словно два безумных танцора.
- Рим так красиво горел. Невероятное зрелище. -Произнёс восхищенно отец и продекламировал несколько строк из поэмы "Разрушение Илиона". Я не стал задувать свечи - пусть полюбуется подольше.
Последний раз он пришел ко мне возбужденный.
- Убей свою мать. Я смог и ты сможешь.
Моё сердце настолько огрубело, что его слова не удивили меня.