Я смотрю в глаза и понимаю - за ними бесконечность. Глубоко за их синью отражается пара людей - мужчина и женщина, они смеются, они счастливы. Им нравится шлепать по кромке берега, временами поднимая смехом брызги.
Я знаю: счастье их вневременно и неподвластно пространству. Между ними и мной - взгляд, встающий прозрачной стеной зрачков. Мне ничего не нужно, кроме этих голубовато-стеклянных окон в счастье. Мир закончился. Точка. Минута молчания.
Москва, 29.05.03
Один день из жизни
1.
День блистал. День визжал от удовольствия. Рабочие обязанности откровенно тяготились сами собой и упорно заводили в парк, к прудам, реке; к траве, осыпающейся на деловые бумаги. Все получалось легко. Я отчаянно кроила рабочий график, нагромождая встречу на встречу (зная заранее, что не успею, опоздаю, буду извиняться) и непостижимым образом успевала всюду и в срок. Этому не мешали ни поломки транспорта, ни отказавшийся работать телефон, ни собственное недоумение, - где же она, непунктуальность-то, неужели без нее вовсе, - и, словно приняв решение добиться чего-то от рабочего дня, снова и снова назначала невыполнимые сроки.
А день висел надо всей этой суетой, висел огромной своей раскаленной массой. Ему-то никуда не надо было торопиться, и он грел свои минутки на солнышке, разминая их, вытягивая, зажмурившись от удовольствия.
День-то не спешил, летний такой, солнечный денек получился, отпускной денек. Ему и в голову не приходило (и в самом деле, откуда голова у дня?), что есть дела, что время катится сумасшедшей лавиной, грозя смести напрочь все то, что не успело свершиться.
И я катилась вместе со временем, забыв выкинуть красную спасательную ниточку, - если исчезну в лавине, никто не разыщет.
А день висел сверху и покрывал гладкой корочкой расплавленных минут суету наших озабоченных движений.
Так вот мы вместе со временем и прикатились, и застыли посреди разбуженной тишины родных улиц. Домой приехали, стало быть, - хорошо хоть остановилась лавина в пяти метрах от родительского дома, все живы, все счастливы, хотя и до сих пор не могут перевести дух от испуга. Думалось, что - ну вот, вот еще бы мгновение, и ничего бы не стало: ни лиц, ни напряжения чувств, ни обид, ни прощений, - ничего, все бы смешалось в одном кроваво-снежном хаосе лавины времени.
Но день был медлен, но расплавленность минут обернулась резиновой тягучестью, - и лавинообразная напористость времени сдалась, сошла на нет, встретив достойный отпор.
2.
Собственно, мы поругались. Вместе со временем вляпались в до блеска расплавленный день и поругались вдрызг.
3.
Площадь трех вокзалов всю московскую суету отражает в концентрированном виде. Так, чтобы каждому приезжему сразу было ясно: не зевай, здесь еще повернуться надо успеть. За что я эти три вокзала люблю - не пойму. Шум, толкотня, мат во все стороны. Но вот сюда, на Ярославский, в свое время я и приехала - в первый свой московский день.
Отсюда (с Ленинградского) моталась каждую неделю, как оторванная, в Питер - в волшебно-спокойный, промерзший, почти блокадный Питер из альбома художника Кикорина. Там стены самой историей дышат, - потому и надобно было туда каждую неделю.
Здесь же работала, в пяти минутах ходьбы, мало не год; бегала на обед, пути-дорожки короткие протаптывала. Сюда (на Казанский) ходила друзей провожать уезжающих. На электричке поздней в кабине машиниста на слет отсюда ездила.
Вся моя московская жизнь привязана к трем вокзалам, будто настырно мне внушают свыше: "Была ты тут проезжим человеком, да так и останешься им навеки". И уезжаю я тоже - отсюда, с Ярославского. Впереди два с половиной дня пути. Позади - три дня сплошных нервов. Все, теперь все. Вернусь через неделю - одна, и жить мне теперь одной. Не к кому мне возвращаться в этот город-спрут, задушивший все мои душевные порывы. Да и ехать домой - не к кому. Полгода назад сама все объяснила родителям - мол, люблю, потому слушать доводы вашего разума не желаю. И жить буду своим умом и без вашей помощи.
А правы были родители, и его, и мои. Мои объясняли, что поначалу-то оно всегда хорошо да счастливо. Но ненадолго это, а потому нечего жизнь налаженную ломать зря. Его родители рассказывали мне, что нам с нашими характерами (моим да любимого) не ужиться вместе ни в какую, - будто двум медведям в одной берлоге.
Правы оказались те и другие. Но и мы тоже - по-своему. Мы были счастливы наперекор неуживаемости, ругани, ссорам, неприятию друг друга, материальным трудностям и прочему жизненному хламу. И пусть подойдет тот, кто скажет, что так нельзя и что это не любовь, - в глаза поплюю.
Когда я вернулась, он сказал: "Я безумно по тебе соскучился".
И - следующей фразой, будто железным ломом в точку на виске, - "Но давай-ка я уеду, пока нет ссор".
И еще: "Я люблю тебя".
И уехал. За пять тысяч километров.
А я прокляла все московские вокзалы, вместе взятые, и Казанский конкретно. А заодно и себя, влюбленную.
Москва, июль 2001г.
Монолог на кухне
Грязная затекшая кухня. Продавленный диван. Читаю Романа Сенчина, всю его наркотическую лужу питерской жизни. Руки к лицу - спрятаться, закрыться, перетерпеть как-то эту боль. Пустота в груди, ничего больше нет. "Как получилось это все, что получилось, и чем это закончится?"
Я обманываю себя, говоря: пока книги со мной, пока кисти и бумага есть, пока руки держат гитару, - я живу. Пробую ухватиться за это, самое реальное в моей нереальной судьбе - театральной постановке бездарного режиссера.
Вчера еще находила силы возражать Сенчину (поговорить бы с ним лицом к лицу): дескать, ну да, все бессмысленно, но нельзя же так бросаться жизнью, надо непременно результат оставить. Жить вопреки, плюнуть на весь абсурд и назло всем получить удовольствие от этой жизни.
Но стоит остановиться, - и захлестывает пустотой. Ничего нет, нет ничего в этом мире, каким бы бушующим он ни казался. Я сижу на разоренной кухне, с потолка капает, в ванной мокнет белье, - зачем все это? Какое "завтра", о чем Вы говорите? Завтра просто не будет, а если будет - уж лучше бы его не было. Меня нет. "Я больше не буду", - сказала она и перестала быть.
Спору нет, у меня все в порядке. Есть деньги на билет в Питер, где ждет меня Катя, она отогреет и отпоит меня, вернет к жизни. Я еще буду. Есть деньги на билет в Новосибирск. Родители уже даже не осудят. Папа скажет: "Маша, тебе надо быть взрослым человеком". Только зачем все это?
Хочется плакать. В углу - мои вещи. На стенке мой рисунок пастелью. Я так хотела быть художником. Кто я, что я умею? Профессионально мистифицировать. Думала, что любить умею - да где там... Одна пустота в глазах - что я могла дать тем, кого думала любить?
Москва, ноябрь 2001г.
У мокрой трубы
На выходе из метро внезапно налетел ветер. И ливень. Один неожиданней другого, - зонтик, естественно, остался дома. На вешалке. Богатые опытом люди-путешественники в дебрях метро знали, что в подземке, внутри, стихии бессильны. И не торопились наружу. Стояли у выхода, у лестницы; смотрели на дождь завороженно, будто на незнакомого Бога. Откуда им знать, людям из метро, каково растворяться между капель и стекать на черный асфальт?
Но это так, для красного словца. Все под ливнем бывали, только никто не называет это "растворением". Нормальные люди, нормальная психика, - и верно: никакой романтики, только мокро и очень зябко. Плечи самопроизвольно трястись начинают.
Да, вот так все и было.
А я оказалась не готова к испытанию водой. И пошла стекать каплями. На остановку.
Струи дождя не пузырили лужи. Это означало: льет ненадолго. Наверное, я осталась бы стоять там до окончания водяного светопреставления.
Да-да, так и стояла б, кабы только предательские плечи не задрожали.
Как раздвоение: вроде и линии ливня стройны и ошеломляюще красивы, их нарисовать потом непременно надо. И непременно маслом. И, в то же время, страшно как-то, в самом деле.
Страшно одной, прислонившись к насквозь промокшей трубе спиной, а спина тоже до мозга спинного перемешалась с водой; страшно привыкнуть и остаться посреди - в луже, под дождем (волосам продолжение струйки воды, почти такие же); никто, ни одна живая душа не найдет, потому что искать никто не будет.
И не потому, что никому не нужна. Упаси Боже! Кажется, весь белый свет во мне нуждается. Природа решила в свое время создать несколько таких вот "нужных" людей, а меня по ошибке тоже внесли в список.
Но, сказав однажды: "Я живу одна", - уже не уйти от некстати сказанного.
И - никто не будет искать.
Ха! Попробовали бы они!
Все знают - я появляюсь время от времени и снова исчезаю в никуда.
Для них - в никуда, а на самом деле: вот она я, стою тут у мокрой трубы и слезы реву. (Роняю? Нет, роняют помидоры на рынке, а я их, слезы то есть, а не помидоры, реву). Они потом обижаются, мои те, кто "весь свет". Дескать, следует отвечать на письма и заглядывать в гости. Один-единственный человек, наверное, по-другому так говорит, - то есть спрашивает каждый раз: "Ты обиделась на меня? Ты скажи, если обиделась... Ты просто так сразу ушла". Я смеюсь, предлагаю составить список, на что мне обижаться, мол, посмотрю и решу, вдруг и правда стоит.. Потом серьёзнею.
И снова ухожу.
В никуда.
К мокрой трубе.
Будь я все-таки романтиком, я заметила бы тут вскользь, что жду человека с теплым пледом. Уж больно плечи замерзли.
Будь я тем самым человеком, я бы вскочила и побежала. И сама догадалась бы, что это та самая труба рядом с выходом из метро "Щукинская".
Москва, сентябрь 2001г.
Поперек вокзала ...две судьбы поперек вокзала
Вокзал. Залитый солнцем вокзальный перрон.
Суматоха вокруг выгружаемого багажа,
..носильщики, как торговки булками на базарной площади, зазывают ополоумевших пассажиров.
У нее в руках одна небольшая сумка - больше не надо;
в сумке платье, в котором стоит ложиться на бильярдный стол.
У него руки в карманах, иного багажа нет вовсе. Солнце, завязшее в кудрявых головах.
Шапок нет - весна. Тает почерневший снег.
У нее - косит правый глаз: ведьма. У него пестрые глаза - падший ангел.
Достает руку из кармана, протягивает навстречу, забирает сумку с бильярдным платьем и душеньку - на время, попользоваться.
У них один день - это бесконечное время, целый вагон времени впереди.
Качели в парке - выше, выше; переворачиваются, уносят прочь обоих в головокружительном движении.
И - свистит паровоз, подавая сигнал к занавесу,
колеса застучали, и над пустым осенним полем только последние птицы жалобно кричат, тоже ошарашенные исчезновением.
Ведьма - может и не было ее вовсе?
Падший ангел - может, только приснился?