ГРЯЗИ

**

Едва совещание началось, едва Петр приготовился к взбучке - в кармане пиджака запиликала печальная мелодия из "Орфея и Эвридики". Петр достал телефон, вопросительно посмотрел на Главного. Шеф поморщился, кивнул. Петр вышел в коридор:

- Да, мама.

- Петенька, приезжай...- требовательно заворковало в трубке.

- Господи, да что...

- Это важно. Очень. Сынуля. Прошу тебя. Жду.

И повесила трубку! Слова не даст вставить! У Петра все поплыло перед глазами. И так "разбор полетов" ничего хорошего не сулил...До Петра-то шеф, козел старый, никогда не докопается. За ту аферу с накладными уже другой сел... Но напряжение это каждый божий день! А тут еще созвал всех старый козел ни с того, ни с сего. И звонок этот. И надо ехать. Дезертирство получается какое-то!

Когда отпрашивался у Главного - со стыда сгорал. Прям детский сад какой-то! "Мама просит...Извините... Надо срочно... Что-то случилось... Не знаю"... Тьфу! А лица у всех - уча-а-астливые! Особенно у шефа и Таньки. Еще хмыкнула, стерва!..

Эх, мама, мама... И что за докучливая старость такая - никакого покоя другим не дает!

**

Петр подъехал к дому престарелых уже в сумерках. Светился весь верхний этаж и два-три окна в нижнем. Все небо было в движении тяжелых туч. Припарковался. Бездумно посидел в машине, чувствуя и раздражение, и легкий страх. Закурил. Кленовый лист ввинтился в воздух перед глазами, прилип к лобовому стеклу.

"Что случилось? Матери стало хуже? Что ж звонит она, а не врач... Ничего не объяснила, выдернула прямо с работы. Приезжай и все тут".

Петр включил дворники. Похожий на желтую кисть руки, растопыренную перед лицом, лист исчез. Хлопнул дверцей, швырнул в куст окурок, двинул сквозь уже вечереющий воздух к фонарику у входа. Скорей бы все прояснить. Поскакал через две ступеньки, нажал кнопку звонка. От движения стало чуть легче на душе. Охранник сразу узнал, пропустил. Мать сидела на мятом диванчике в холле, на коленях какой-то сверток серый. Петра почему-то замутило...

- Сыночек, - она взяла его за руку, - Присядь. Не сердись. Понимаешь, Марфа умерла.

- Сколько? - нервно полез он за бумажником.

- Что? - мать растерянно захлопала глазами. - Нет, не надо денег, что ты! Не надо так, Петенька. Марфа ведь все спрашивала о тебе, - "Как там ваш сыночек? Как ему там?"

- Тронут. Дальше.

- Сын. Я тебя не так уж часто о чем-то прошу. Но сейчас...

Тут она и протянула ему этот странный предмет, - будто коробку конфет зашили в грубую холстину. Петра передернуло.

- Да, Петенька, Марфа сказала, можешь и сам это посмотреть...

- Благодарю покорно!

- Это надо передать сегодня же... Ну не смотри ты на часы! Это по пути. Поселок Грязи. Там где-то за дачами пять-шесть домиков от деревушки осталось. Вот адрес.

- О, Господи!

Предмет лег на ладони неприятной тяжестью.

**

"Вот так! Заарканит одна старуха другую, чтоб о житие своем рассказывать днями и ночами, а перед смертью еще - нате вам! Последняя просьба. И обязательно - на ночь глядя!" Петр развернул машину так, что шины взвизгнули. Врубил дальний свет и поехал.

От нежданной нервотрепки, оттого, что вечер был теперь испорчен - для Петра видимый мир как бы потерял объем. Перед глазами просто была череда плоских картинок - небо, циферблаты панели, дорога, руки на руле, перелески... Все стало одномерно узнаваемым. Петр потер лицо, помассировал веки. Но ощущение не пропало.

Вывернул на прямую - и чуть не ткнулся в красную "Ферарри"! Екнуло сердце. Едва успел крутануть руль. Слыша, как кусты скребут о борт машины, медленно объехал сплюснутую каплю полуспортивного автомобиля посреди дороги, заметил толстяка в белой рубашке около поднятого капота, какого-то темного пса у ног. Проехал метров пять остановился.

"Да-а, такую бы тачку... Номер-то - "666"! Да, сейчас это модно. Удачу, говорят, приносит. А что? Если б знал, что начнет фартить - на груди бы себе татуху выбил. Плевать, какая там еще мистика! Да как-то нелепо это все, правда... Ну, что - приятно помочь сильным мира сего? Вроде чувствуешь себя ровней? Возможное знакомство? ".

И Петр вышел из машины.

- Помочь чем?

Толстяк засопел. Он упер руки в боки и расставил ноги. Тяжелый взгляд в глаза. От него за версту разило деньгами. Большими деньгами и агрессией. Пиджак валялся у ног. Ротвеллер, старая красноглазая сука, подрагивал рядом и то ли с хрипом дышал, то ли рычал. Казалось, ждал только команды хозяина. Тут толстяк перевел взгляд чуть ниже, и вдруг перестал сопеть. Что-то в ситуации изменилось. Собака чуть подалась вперед с отчетливым уже рыком. Петр и не заметил - как и откуда в кулаке толстяка появился маленький пистолет. А толстяк все смотрел куда-то вкось. Петр проследил его взгляд и тут только понял, что все это время зажимает под мышкой серый сверток. Он вышел с ним из машины! Его прошиб пот.

- Ну, если помощь вам не нужна... - изо всех сил держась независимо, отвернулся, зашагал прочь. Спина превратилась в мишень. Сверток казался куском льда. Или бомбой.

- По-мо-ги себе...сам! - прорычало и рявкнуло сзади.

Петр замер. Обернулся.

- Что?

Толстяк стоял спиной. Ротвеллер лежал на брюхе. В оцепенении Петр залез в свою серенькую "Мазду", бросил сверток на сиденье. Зло хлопнул дверью. "Жирный боров! Мешок с деньгами! Еще, небось, думает, я в штаны наложил!" Зверски захотелось дать задний ход, с разгону переехать суку и сдавить меж машинами толстяка. Так, чтобы лопнул и вылезли кишки! Только он коснулся руля, тишину прорезал рев. Петр оглянулся. Дорога была пуста. В воздухе оседали, взметнувшиеся было, листья.

**

Он гнал и гнал машину в ночь, теснил фарами густеющую темноту. В сердце словно вонзилась заноза, в крови растворялся яд. Всем от него что-то да надо! Шефу - мальчик для битья! Таньке - жениться. А как же. Тридцатник разменяла. Стыдно подругам в глаза смотреть. Пусть еще докажет, что ребенок от него... С Санькой уже встречаться невозможно. Ну, друг. Ну учились вместе. Каждый раз хоть пятихатку да займет. Прям, хоть шифруйся! Мать трезвонит, что ни день, по делу и не по делу. Лишь бы вечно рядом был! Вот ему-то вообще ничего от них не надо. Да глаза бы их всех не видели!

Тут он покосился на сверток на соседнем сидении и нажал на тормоз. Машина вильнула, Петр съехал на обочину. Осветились мертвенные деревья. Поскреб ногтями по грубой ткани, с усилием поднял "посылочку" Марфы. Подержал на весу. Швырнуть в кусты, да и дело с концом!

И вдруг - что-то стало не так в, окруженном ночью, пятне пейзажа. Какое-то движение. Петра пробрала дрожь. Из сплетения деревьев, от зарослей кустов что-то отделилось и двинулось к дороге. Сверток выпал из рук, больно ударил углом по ноге, кувыркнулся вниз. Петр хотел "дать по газам", но все с каким-то болезненным любопытством всматривался, всматривался... Черт!

Вышел из машины, пошел навстречу. Из ложбинки поднималась девушка. Длинные патлы, серая кофта, рюкзачок.

- Здрасьте! Не подбросите?

- Не страшно ночью одной? Нет? Ну, садись. Куда тебе?

- Да хотя б до поворота. На Грязи.

**

Разковор не клеился, ехали молча уже несколько минут. Петра начинало все это злить. По виду - хиппушка, а держит себя как. Прям примадонна ни дать, ни взять! Хорошенькая, правда. Груди прямо литые. Надя. Едет к бабушке. ВУЗ бросила, к родителям боится. В кустах переодевалась - в одежду посветлей, чтобы на трассе издалека было видно. Все это прямо клещами из нее вытянул. Сидит и молчит. Да, да. Нет, нет. И все. Будто это она ему одолжение делает.

- Куришь? На, угощайся.

- Спасибо. У меня свои.

Закурили. Помолчали. Петр ткнулся носком ботинка в какую-то коробку... А да! Посылка. Сбросил скорость, быстро нагнулся. Надя опасливо прижалась к дверце. Он поднял сверток, швырнул его на заднее сиденье.

- Чего ты ежишься? Боишься?

- Вот еще! - фыркнула, распрямилась.

- Чо это за колечко у тебя? Женишок?

- Вам какое дело?

- А ну да. Какой уж там женишок. Как там у вас... Свободная любовь. Секс, наркотики, рок-н-ролл, да? - Петр осклабился. - Наркотиков у меня, правда, нет. Ну, есть чекушка в бардачке. Рок-н-ролл включу. Так что? Займемся сексом?

- Останови! Ты! Быстро! Высади меня!

Оттого ли, что она начала кричать, или все нелепости этого вечера взвинтили нервы до предела... На Петра нашло помрачение. Он заблокировал двери, откинул сиденья. Визг резал уши, ее руки нацелились десятью когтями в лицо, царапали. Он навалился на корчившийся теплый клубок тела, задыхался от злобы, похоти. Ухватил за кисти, локтем нажал ей под дых. Надя как-то разом обмякла, он стал стаскивать с нее тесные джинсы, и тут... Ее тело выгнулось дугой, затряслось крупной дрожью. Бессвязные выкрики - "э! - пе-ме!... ма! а! пэ-э!" - перешли в протяжный стон. Петр в оторопи наклонился над ней. Глаза закатились, лицо подергивалось. По губам ползли пузырьки пены. Он сомкнул руки на теплой ее шее, в ладони ударил пульс. Удушить и все... Ее глаза разом расстеклились, колено камнем уперлось ему в живот. "Пус-с-сти, гад! - зашипела она...

- Ах, ты - стерва! - он за ворот вздернул ее, прижал спиной к дверце. - Припадочную разыгрывать, сука?!

Надя заплакала. Петр буквально выпнул ее из машины на дорогу, швырнул в лицо рюкзак. Пошарил руками - чем бы огреть напоследок, стиснул сверток... Когда он поднял его головой, Надя прижала кулачки к лицу и завыла! Петр пошатнулся, как-то неловко вытянул сверток перед собой, попятился...

Он не помнил, как сел, как поехал. Его трясло. Пот щекотал лицо, жег глаза. По щеке текла кровь. Темнота все сгущалась. Сверток молчаливым попутчиком трясся на переднем сиденье. На серой ткани отпечаталась кровавая пятерня.

**

Когда странно знакомый подковообразный поворот вынес на прямую, Петр стиснул зубы, чтобы не закричать. На него надвигались огромные, запертые на ночь чугунные ворота дома престарелых. Остановился метрах в десяти. Фонари били лучами сквозь прутья и витой узор. Ветер ворошил деревья. С той стороны ворот стояла женщина. Фигура в просторном халате, с облаком вслокоченных волос, обведенная по контуру светом... Его мать! Ночью! Казалось, она смотрела прямо в глаза. И словно тихо-тихо напевала что-то до боли знакомое... Что она делает? Ждет его? Здесь и сейчас?! С ума сошла! Он резко развернулся и помчался прочь.

**

Петр ехал так медленно, что казалось, машина катится, раздумывая вместе с ним. Пусто было внутри, пусто!

В дорожной кафешке он так жадно набросился на еду, будто это было последней радостью его жизни. Густо заливал гарнир кетчупом, горчицей и майонезом, солил и перчил, заглатывал сосиску за сосиской, с чавканьем и всхлипом вгрызался в очередную шаурму. Дальнобойщики похахатывали, глядя на него. Потом все с отвращением отвернулись. Покончив с очередной порцией картошки фри, залпом выпив который уже по счету стакан суррогатного кофе, Петр едва успел выбежать. Окунул голову в маленькую тую у крыльца, его вырвало. Отер рот платком, разжевал несколько пахучих веточек, выпрямился. Рядом приостановился миллиционер.

- Все в порядке?

- А у вас?

- Что?! - мент шагнул ближе.

Петр подобрался.

- Господи, да наркоманов расплодилось, деваться некуда. Подобрал тут одну, подбросить просила. Так, понимаешь, такое начала в машине вытворять... До сих пор блюю.

- А где подобрал?

- Да возле Песчанки... Там где-то и скинул. Двадцати км не проехали.

Милиционер кивнул, да и пошел себе в кафе. Если бы мент не зашел в кафе, Петр вернулся бы туда и жрал, жрал...

**

Потом он ехал в каком-то отупении и вдруг вспомнил такое, от чего стало и светло и больно. Как они с Санькой, на первом еще курсе, часто останавливали друг друга и показывали: "Смотри!" - Отражение ли в луже облака в соседстве с окурком. Совпадение ли - тетка завязывает шнурок, а девочка упускает нить воздушного шара. Да мало ли... Как-то умели, не боялись удивляться. И где эта лужа? Где тот окурок? Где эта девочка, где это шар... Мимолетно все.

А как он сам, Петр, запомнится этой хиппушке? Тому толстяку со зверопсом?.. И еще этот сверток гадский, ищи эти Грязи! Тут у Петра внутри похолодело. Да может все дело в этом! И ведь даже в голову не пришло - разодрать холст, посмотреть: что хоть там такое? Бр-р-р, гадость какая-нибудь, небось! Старушечьи вещицы.

На этих самых мыслях его и застиг огненный промельк меж темных древесных кущей. Костерок. Он тут же остановился, стиснул сверток и пошел. Сжечь!

У костра два бомжеватого вида бородача в камуфляже пили водку из горла. Один сидел, другой стоял. Издали слышался такой хохот, что как-то становилось радостно за них. Петр безбоязненно приблизился. И когда вступил в круг света, один мужик икнул и тяжело встал. А другой тут же мягко осел. И протянул Петру бутылку.

- С праздником, земеля! - пророкотал "стоящий". - Будь третьим.

- И вас. Не, мужики, я за рулем. А какой праздник-то?

Мужики озадаченно уставились на него. "Стоящий" сел. Петр подождал, не встанет ли "сидящий", но тот надолго припал к горлышку. В костре треснула и брызнула искрами ветка.

- Рождество Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии! - отчеканил "стоящий".

- Ясно. А где тут поворот на Грязи? Мне надо дом там один... Сейчас, где-то адрес...

- Да ты и так весь в грязи... - бормотнул "сидящий" и повел перед собой рукой с бутылкой.

- Цыть, ты! - оборвал "стоящий". - Не про это речь.

Стало очень по ночному тихо. Петр выждал немного. Неожиданно для себя отвесил им полупоклон и пошел прочь.

- Да сверток-то не потеряй, земеля! Пригодится еще! - еле расслышал он, уже подходя к машине.

**

Сел и закурил. Какие-то встречи сегодня, черте что... Хотя он, в общем, так и живет, наверное. Просто сегодня все разом навалилось. Прямо беда. И что вот с этим делать? Сверток лежал на коленях невесомо как птичье перо. Петр достал из бардачка чекушку и нож. Отвинтил пробку, хлебнул. Потом посидел с минуту. Тьма ночи загустела, и будто давила со всех сторон. Петр вспорол мешковину, достал. Некоторое время сидел в полной тишине. И тут он разом понял все.

**

Очень солнечно. Осыпаются последние листья бабьего лета, застревают в кустах, ложатся на землю дорожек и могил. Автобус "Ритуальные услуги" кажется неуместным вторжением в сдержанный осенний пейзаж. Два могильщика опираются о лопаты. Оркестра нет, музыки не будет. Заплаканная женщина сидит на скамеечке и куда-то глядит. Мужчины, разбившись на группки, молчат, говорят, курят. Двое беседуют в сторонке.

- Да там история такая - с ума можно сойти. У нас заседание было, шеф готовился все дела ему передать. Да старику и пора на покой... Ну, не суть. И тут вдруг этот Петр вынимает мобильник. Не, ну, может, кто и звонил, виброзвонок там, все такое, кто ж знает. Короче, вынул мобилу, посмотрел на всех как-то дико и - шмыг в коридор. Минуты не прошло, влетает, белый как мел. Мать, говорит, звонит. А его мать-то уж больше месяца как помре, прикинь? Ну и Петя тут же выходит. То есть, вышел из конторы и запропал. Дома его нашли. На третий день. Как это говорится, - умер в своей постели. Но машина-то его, "Мазда", Боже мой! Вся в говнище, в кровище, в салоне чьи-то волосы, кровь. Задний бампер помятый. Холстина там еще какая-то на сиденье, нож. И вот, что интересно. Через час с небольшим, после того, как Петр уехал, его друган, Алексей, приперся к нам в контору долг Петру отдавать. Всю жизнь помаленьку занимал, говорит... А еще Танька, вон она сидит, только это между нами, вся в истерике была. Она в тот день хотела Петру сказать, что замуж выходит, ну, тыры-пыры, никаких претензий. Причем она от него в залете.

- Да-а... История. Ну что, докурил? Пошли, начнут сейчас, вон поп идет.

- Пошли. Да, вот еще! Прикинь, какой наворот. Петра, когда нашли - он на кровати в одежде, в башмаках, тоже весь изгвазданный был. И с книгой в руках.

- Какой книгой?

- Да название забыл... Короче, написана для живых, чтоб к смерти подготовить. Там, ну, после смерти, как щенка тыкать будут, в то, что нагадил при жизни. Душе ее грехи показывают. Да, не, чо ты рукой машешь, наша, ну, православная книга... "Мытарства Души"!