Вечером вино с шипением разъедает обкусанные до крови утром губы. Подсохшие края ранок шелушатся полупрозрачными пленками прошлогодних листьев, опавших с деревьев воспоминаний. Губы сейчас - неплодотворная, засохшая невыкричанными обидами холмистая долина, по которой гуляет сухим ветром сухой язык, неспособный вернуть жизнь некогда полноводным руслам тонких складочек нежной кожи. Пальцы сами тянутся зацепиться ногтями за сухой лепесток пленки у края ранки и быстро потянуть его в сторону, чтобы пересохшие реки зажурчали сладостью выступившей тут же крови.
Я одернула себя, быстро убрав руку от исстрадавшихся губ. Их ведь еще целовать кому-то, им ведь еще дарить кому-то улыбки, разносить по своим взгорьям эхо стонов ночью. Или, может быть, рассказывать сказку о городском метрополитене, полном рассадой красочных историй в любое время года.
Вот росток сказания о молодом рыцаре, о чем свидетельствуют синяки на берцовых костях мускулистых ног, задиристо высовывающихся из штанин шорт, корочки запекшейся сукровицы на ссадинах предплечий и царапина на левой щеке. Юный воин только и делает, что сражается с им же выдуманными драконами своих комплексов, стерегущих все подступы к любым принцессам, прекрасным и не очень. На его коленях покоится верный знаменосец фиолетового цвета, готовый голосами рэп-исполнителей воспеть своего хозяина - гордого обладателя переносной колонки. Только испещренный шрамами конь, чьи четыре копыта резиновыми окружностями перекатываются по бордюрам улиц, куда-то запропастился в Скейтляндии, или, возможно, даже браво погиб, разбив в щепки свои копыта-колеса в погоне за колесами-веществами.
А вот и принцесса, занимающая почетное третье место на конкурсе красоты Тридевятого королевства Предутренних Мечтаний и, преисполненная выученным при помощи метлы мачехи достоинства, гордо выпрямив спину под гнетом нависающей над ней угрозы грузного тела пенсионерки, не двигая глазами, читает книгу. На горбинку ее носа сползли воображаемые очки, пока перед мысленным взором перелистываются страницы захватывающей саги ее возможных свершений, оставляя существующую в действительности переполненного вагона поезда метро книгу нетронутой теряющим остроту зрением. Через станцию-другую окружающие звуки наконец прорвут оборону внутренней тишины и доберутся до ее барабанных перепонок, сообщая поставленным вежливым голосом кондукторши, что нужная остановка - дело давно минувших минут и что пора бы покинуть Тридевятое и вернуться в Нерезиновую.
Еще взгляд останавливается на черной решетке морщин, ограничивающих свободу жировой клетчатки полного седого господина, который мог бы стать Дедом Морозом в Тридевятом королевстве если бы, судя по обхвату талии, не съел всю упряжку своих оленей на ужин. Сытость каплями пота просачивается через ограждения глубоких теней в складках на шее старика, захватывая во влажный плен пряди длинных седых волос, пресыщенной негой струящихся по своду покатых плеч. Такому палец в рот не клади, вообще ничего туда класть не нужно - потеряешь себя в сальном мареве его туловища, и блестящая здоровьем седина прядей так и останется дожидаться дифирамбов в ее потенциально сказочную честь.
Между этими тремя расплескан океан глаз, сидящих на краю гамаков бактерицидных масок на лицах, и где-то среди них можно отыскать и мои, чьей таинственности только добавляется от факта сокрытия обкусанных утром губ под сводом респиратора. Поскорей бы губы зажили, ведь трудно рассказывать сказки, когда сухая кожа трескается на каждом слоге.