Аннотация: Давняя и первая редакция статьи, которую в будущем я хочу переработать.
Классики и современники
или
Какие писатели попадают в классики
1. Акунин или Игра в классики
Почему одни писатели со временем попадают в разряд классиков, а другие нет? Что делает произведения иных авторов бессмертными? Образы, стиль, сюжет, композиция? Что подкупает читателей на протяжении веков? Какие инструменты и детали творчества писателя? И где грань между классиком и просто беллетристом?
Пытаясь ответить на эти вопросы, мы не претендуем на фундаментальное филологическое (читай - философское) исследование. Боже упаси. Нам хочется лишь привести здесь несколько смелых рефлексий. А заодно одернуть некоторых горе-прорицателей, утверждающих, будто им известно, что ждет русскую литературу в будущем.
Чтобы не быть голословными, предложим взглянуть хотя бы на любую обложку издательства Лимбус-пресс. Ну, к примеру, на обложку книги Ирины Денежкиной. Там должны встретиться фразы типа того: "проза автора - настоящее открытие русской литературы двадцать первого века". Впрочем, издателей можно понять. Надо же как-то пиарить свои книги. Тем более, если цены назначены выше, чем на шедевры признанных классиков.
Ну да ладно, перейдем к сути. Каждая эпоха рождала заурядных беллетристов и великих. В свое время они, образно выражаясь, шли бок о бок, и их современники только догадывались, кто останется в памяти народа, а кто нет, кому суждено стать классиком. В девятнадцатом веке были Толстой и Соллогуб. В двадцатом... Ну хотя бы - Набоков и какой-нибудь автор соцреализма, производственной прозы; или же в Европе - Сартр и его пересмешник Борис Виан. Соллогуб писал повести о светской жизни, комедии, водевили. Говоря современным языком - "развлекаловку". Что творил Лев Толстой, мы знаем. Почему первый канул в лету, а второй до сих пор у всех на слуху? И главное, никто не сомневается, что имя его будет жить вечно.
На наш взгляд, дело даже не только и не столько в диалектике души и в острой социальности прозы творца. Основная сила гения "матерого человечища" в некой глубочайшей трагичности созданных им образов. Анна Каренина, Андрей Болконский, Хаджи-Мурат. Да что говорить! (Тут же и Чехова можно вспомнить: Гуров и Анна Сергеевна; и Достоевского: Алешенька Карамазов.) Эта трагичность складывается главным образом из поступков героев (бросилась под поезд, убил бабушку топором). Однако внешние черты героя, т. е. непосредственно черты лица, а также характерные обороты речи, болезни и привычки... Все эти признаки личности закономерно, а главное, лаконично сочетаются с ее поведенческими мотивами. Поэтому рискнем предположить, что именно умение опоясать литературный образ ореолом трагичности способно сделать беллетриста классиком.
А теперь попытаемся спроецировать ситуацию на текущий век. Ныне многие восторженные критики безапелляционно зачисляют в отряд классиков известного и успешного беллетриста Бориса Акунина. Спору нет, у этого уважаемого автора много заслуг. Акунин пишет безупречным литературным языком. Его книги профессионально слеплены, каждый кирпичик в них четко стоит на своем месте. Они имеют безусловный коммерческий успех и вместе с тем содержат познавательный элемент, что немаловажно для современного читателя-интеллигента. Акунин несомненно сказал свое слово в русской литературе.
Но его герои, его образы - они живут недолго, они, увы, не запоминаются. Ну вот, взять хотя бы роман "Алтын-толобас". Мне довелось прочесть его на заре Акунинской славы. Сегодня я долго не мог вспомнить ни одного героя этой книги, пока вновь не подержал ее в руках. А вот из "Крейцеровой сонаты", скажем, до сих пор помню рассказчика в поезде; из "Дамы с собачкой" хорошо помню даму и главного героя. Так в чем же дело? Разве у Акунина герои картонные? Да вроде бы нет. А вот поди ж ты! Все же черты Фандорина со временем как-то совсем стираются в памяти.
Все просто. Стиль Акунина полон тех модных, попсовых ужимок современной коммерческой литературы. А именно - это некая ироничность и легкость. Эти качества способны завуалировать любой образ. У классиков же все сквозит трагичностью. Оттого и запоминается на века. Трагичность как черта (не путать с трагедией) вызывает сильные эмоции, которые порой навсегда откладываются в памяти человека. В то же время легкая ирония порождает кратковременное переживание, не оставляющее в памяти глубоких следов.
Да тут еще стоит припомнить эту плохо скрытую язвительность по отношению к России, вложенную в уста Акунинских героев. А ведь у классиков всегда прослеживается искренняя, поистине трагичная любовь к Родине. Впрочем, что говорить: грузин не русский.
Стало быть, не мешает поостеречься безоговорочно включать Бориса Акунина в когорту классиков. Ведь "выдающийся общепризнанный деятель литературы" (по Ожегову) - значит еще признанный потомками (обще-!).
Впрочем, по заверению самого писателя, он старается, чтобы каждый новый роман, вышедший из-под его пера, был лучше предыдущего. Так что - поживем, увидим.
2. Бендер или Смех сквозь слезы
Проницательный читатель должен с легкой ухмылкой возразить: вот вы говорите, мол, классику присуще трагичное, а не ироничное. А как же тогда, скажем, Ильф и Петров? Они что же, по вашему, не классики?!
Позвольте, тут особая стать. При всей своей легкости, образ Остапа Бендера несет на себе след этакой, осмелимся сказать, советско-антисоветской печали. (Мечты Бендера о солнечном городе Рио-де-Жанейро; вызывающий умиление с грустинкой, образ стареющего составителя шарад; наконец, трагический по сути крах Остапа Бендера в финале...) Ирония, переходящая местами в едкую сатиру, вызывает, таким образом, смех сквозь слезы. А это опять же сильное смешанное переживание, которое надолго откладывается в памяти, отчасти из-за своей смешанности.
Да и к тому же, мы ведь знаем, есть и другие прекрасные образцы трагичной сатиры. По истине классические --- Салтыков-Щедрин с его хитрыми сказками, Гоголь с его "Ревизором" и "Мертвыми душами".
Кстати коснувшись великого и загадочного гения украинских корней, мы не можем уже пропустить такую важную деталь, как поэтичность повествования. Вкупе с трагичностью иронии поэтичность прозы является мощным инструментом воздействия на читателя (не на мозг его, а на другие тонкие структуры, на душу), отчего сила впечатления и "запоминаемость" следа от прочтения произведения увеличиваются неимоверно. Что в свою очередь неизбежно, исподволь, превращает книгу в классическую и, следовательно, автора в классики.
В этом плане ярчайшим примером последователя гоголевской поэтичности "Мертвых душ", в период новейшей истории, является Веничка Ерофеев с его "Петушками". Философский алкоголизм с неприкрытым "осмеиванием" злосчастных обывателей "моей страны" ("Ах, какие глаза у людей моей страны!") Сколько здесь юмора до животиков, трагизма до слез (опять же советско-антисоветского), поэзии до эйфории!
Такую красоту хочется снова и снова взять в руки. И вот оно - простейшее определение классики. Классика - это то, что хочется перечитывать. Чтобы снова испытать незабываемые ощущения.
3. Идейность или Новое не есть хорошо забытое старое
Мы не затронули еще один важный элемент классического произведения как такового, еще один признак писателя как классика. Это способность генерировать "эвристичные" идеи. Причем идеи эти не должны быть жалкими ремиксами и переделкой старого. Для литературного творчества подобный путь чаще всего становится пагубным. Переделка старой идеи почти всегда не попадает в десятку, т. е. не достигает уровня классиков. Исключение можно считать редкой удачей. Чаще всего это просто перекладывание иностранного на свой лад (Пиноккио - Буратино).
Под "эвристичностью" идеи мы понимаем нечто сродни гениальному вымыслу (прием с мертвыми душами, пусть и подсказанный другим классиком; идея убивать девушек ради создания необычайного парфюма; комичный поиск двенадцати стульев, в одном из которых драгоценности).
Однако "идейность" классика может быть и другого свойства. Новизна нередко заключается не в содержании, а в форме. То есть может быть присуща идея новой формы, нового стиля. Взять хотя бы Владимира Набокова. В самой по себе фабуле совращения малолетней девицы нет ничего гениального, но зато как преподнесено! Истинная гениальность формы! Более талантливый писатель способен модернистские стилизации превратить в классику, но менее талантливый остается лишь модернистом (см. "Лед" В. Сорокина).
Надо еще отметить, что идеи в принципе взаимосвязаны с рамками жанра. Например, для научной фантастики характерны идеи содержания, а для интеллектуальной прозы - идеи формы. Что касается "сцай-фай", иногда идея содержания настоль "эвристична", настоль гениальна, что она как бы становится достоянием всех жанров, целой страны или всего человечества, а не только круга любителей фантастики ("Солярис", "Война миров").
Итак, получается, что автор гениальной идеи - а это не каждому дано - может стать классиком, но при обязательном наличии у него других вышеописанных способностей. С другой стороны, без гениальной идеи нет классика.
К сожалению, с началом двадцать первого века мы вынуждены констатировать, что банк "эвристичных" идей катастрофически оскудевает. Несомненно, мы столкнулись с тем обстоятельством, что колодец творческих идей не бездонный. Все чаще мы натыкаемся на низкопробные интерпретации уже выдуманного. Но это естественный процесс. Это общая тенденция нового времени - все колеса уже давно изобретены.
Было бы наивным полагать неисчерпаемость банка идей, потому что всякая фантазия на самом деле неотрывно связана с объективной реальностью, и всякий вымышленный мир строится на логических законах, проверенных в объективной реальности. А поскольку реальность меняется все-таки гораздо медленнее, чем пишутся многочисленные опусы, то неизбежно приходит дефицит идей. Нельзя упускать из виду и властелин умов - телевидение, прочно завладевшее бывшими читателями. Оно отбирает львиную долю из банка идей, тем самым еще больше усиливая известный дефицит.
Следует ли из этого, что в когорте классиков не появится больше новых гениев, а соответственно и проза постепенно отомрет? Теоретически - да. Правда, в последнее время прослеживается новая тенденция генерирования идей. Назовем такие идеи не "эвристичными", а "синтезированными". В данном случае вымысел появляется на основе некой компиляции классических "эвристичных" идей. Образно говоря, известные сюжетные ходы, приемы или пройденные темы как стеклышки калейдоскопа вдруг удачно складываются в красивую мозаику, и все вместе образуют что-то новое. Как говорится, с миру по нитке. Главное, чтоб это не превратилось в фарс. (Подобное явление синтеза, кстати, стало характерным и для кино, в частности, в индустрии сериалов.) В современной литературе, правда, немного тому примеров. Ну, скажем, профессионально раскрученные "Дозоры" Лукьяненко на самом деле представляются нам умелым варьированием известных идей.
И все же поскольку банк "эвристичных" идей иссякает, то, стало быть, их пересекающиеся множества тоже конечны.
Что ж, кажется, прогноз получается нелицеприятный. Но мы будем счастливы, если время покажет, что мы ошибались.
4. Последний признак или Хождение в народ
Последний необходимый, но недостаточный признак классика - это массовость его творчества. Созвучность с чаяниями толпы, способность затронуть вопросы, волнующие простой люд, социальность творчества - вот та путеводная нить, без которой не пробраться на Олимп. Подкупающая простота, как известно, сестра таланта. Разве стал какой-нибудь Нобелевский лауреат из последних общеизвестным классиком? Нет, и еще раз нет, ведь они написали такую баламуть, что через их словесные дебри и днем с огнем не проберешься. Но зато как близки нам ясные и верные стихи Владимира Высоцкого, как близки нашим чувствам переживания героев Ремарка, как понятны нам характеры своих, родных гардемаринов!
Что и говорить, успешное "хождение в народ" неизбежно оставляет свои плоды. Добавить здесь больше нечего.
5. Итого или Что мы имеем с гуся?
Итак, попытаемся подвести некоторый итог. Выражаясь народной поговоркой, что мы имеем с гуся?
Вот необходимые условия попадания произведения в разряд классических (читай, автора в классики). И только все вместе они обладают необходимой достаточностью.
1.) В произведении должна сквозить трагичность, даже если это ирония.
2.) Должна наличествовать хотя бы одна "эвристичная" идея или, на худой конец, синтез классических идей.
3.) Аккорды произведения должны быть созвучны с чаяниями толпы, своего народа или всего человечества.
Но, интуиция подсказывает, что мы забыли что-то еще.
Вот взять, допустим, Солженицына. И первое вроде у него есть, и второе, и третье. А ведь поди ж ты, не перечитывают! Но мы же договаривались, что простейшее определение гласит: классик - это тот, кого хочется перечитывать.
Так чего же тогда не хватает Солженицыну?
Есть, есть, видно, еще и четвертый признак. Незримая нить, скользящая через все произведение, зыбкая магия прозы, волшебство, помогающее воздействовать на читателя между строк...
Все это относится к стилю письма. И мы отдаем сюда три четверти таланта классика. Именно этот четвертый признак и отделяет беллетристов от классиков. Частным его случаем является поэтичность прозы, о которой мы уже говорили выше.
Вот, пожалуй, и все. Еще раз заметим, что мы не претендовали на какую-либо истину в последней инстанции, не задавались целью больших научных исследований. Мы просто поделились мыслями. А принять их или нет, решать уже вам.