Аннотация: В студии при библиотеке им. Светлова как-то давали задание на лето - написать воспоминания о своём детстве
Во-первых, вторых, четвёртых,
Даже живых-то - чёрт их
Знает, что с ними, где они.
(Борис Рыжий)
Я тоже люблю выстраивать соображения и воспоминания по пунктам: во-первых, во-вторых, в-четвёртых. Чисто хронологически-биографически, это, кажется, взрослая черта, потому что моё взросление случайно началось с "акунинского" Фандорина: "во-первых, в-во-вторых..." (хотя определялось взросление и не им и даже не последовавшим избавлением от подражательной привычки заикаться "как Фандорин" - а знакомством с выпивкой на улице).
Этот же подход намереваюсь применить к рассказу о своём детстве, формально отметая даже подозрения в, безбожно ныне переоцененных, так называемых, детской искренности и детской непосредственности - в лущении напоказ собственной шелухи, которого сегодняшний читатель, должно быть, ожидает от всякой книги о детстве. Вернее, не от всякой, а только от хорошей; искренне - лишь искренне надеюсь, что такой читатель назовёт мой рассказ плохим.
Итак, во-первых, о печеньи. Сладкое пшеничное фигурное печенье от советских ещё хлебокомбинатов - оно значило для меня невероятно много. У меня была диета, и эта диета была комплексная - в психопатологическом смысле слова. Такую диету ещё можно назвать параноидальной; кажется, у каждого из многочисленных аллергологов была своя паранойя, их обширные запреты и ещё более обширные ограничения дополняли друг друга и перекрывались, так что даже принцип "всё разрешено, что не запрещено" оставлял пациенту совсем нищий гастрономический выбор: что-то вроде чёрного хлеба, геркулеса, варёной капусты и варёной картошки - кажется, это всё, что мне позволялось есть без ограничений. Помню праздничные искорки в глазах бабушки, впервые постругавшей в горячий суп шестилетнему мне - морковь! Всего полморковки. Праздничные искорки занялись на узорчатых кружочках и, конечно же, передались мне. Взрослые с противным смехом говорят, будто всё детство я любил поесть, но в своих-то воспоминаниях я волен придерживаться собственных версий - так вот, в этот день я познал, то ли переоткрыл для себя - напрочь забытый, - аппетит. А всё потому, что морковка - красная, а красное нельзя - кроме вываренной свёклы, - и то ли лечащая врачиха не находила различия между красными фруктами и красными овощами, то ли аналогию додумали за ней сами мама с бабушкой... Помню ещё отвратительную губастую рожу, которая скорчила та же бабушка, как старенькая театралка - хотя и не актриса,- придавая визуальную убедительность осуждению яблока: "ну, оно же кр-расное! Нельзя тебе его - что мне, жалко? У тебя потом будет лицо такое же - крр-рась-нё-е!"... Пшеничный хлеб был белым, а не красным, но его тоже не давали лет до семи. Печенье - типа динозавриков или зайчиков, - было тоже белым, да ещё и сладким, но все понимали, что совсем оставлять ребёнка без сладкого - недопустимо. Так что, кажется, печенье мне стало можно чуть раньше, чем белый хлеб к обеду, но тоже - что значит, "можно"? Тут самая мощная, самая запомнившаяся из моих детских истерик - когда я стоял у буфета, не осмеливаясь просто влезть туда и забрать, - и во всё горло пререкался с мамой из-за двух печенек. Мама спокойно повторяла: "нет, одну", а я верещал: "нет, две!! две!!", и оглушительный дошкольный бунт, слёзное, чёрное, занозистое желание делать назло - усиливалось сознанием своей правоты, яростью от предположения, что во мне как раз не находят этого сознания. Пробежав круг по квартире, я выкрикнул "нет, одну!" - и мама, разумеется, согласилась, и переигрывать было поздно, и мама совсем не смеялась надо мной и моей ошибкой, но я возненавидел себя так, как только может ребёнок...
Я бы мог рассказать ещё про варёный яичный желток по воскресеньям (белок - нельзя совсем), про бульон этих супов, сваренных без костей, про многое другое... Но это выходит так похоже на саркастическую злопамятность, а я совершенно не хочу этих издевательств над родными. Передо мной никто не виноват. Надо как-то обойтись без "похороните меня за плинтусом", да? Многие нелепые с виду запреты были действительно медицински обоснованны, я не вникал; почти наверняка, красный пигмент овощей даёт у аллергиков реакцию, и даже обычный сахар, не говоря уж о шоколаде... Да дело в том, что собирался - только о печеньи - плоских зайчиках, оленях, чебурашках и совсем уже не определяемых инопланетных зверушках - с контурами типа "штамповки" - не природными, а геометрическими, - со стенографической сеточкой от заводского противня на обороте, с гладкой верхней стороной, и сладкие-то они были едва-едва, но, кажется, у ребёнка такие слюни, что ему всё кажется слаще, чем взрослому. Да самые запрещённые продукты из разрешённых поздно, - потом не стали моим раем; не было у меня никогда смысла жизни - отъесться, наконец; скорее уж, от чисто перестроечного разрешательства и дискредитации врачей в нашей семье, травм было больше: "А давай даже рыбку попробуем, маленький кусочек" - а я от рыбки распухаю, иногда даже от запаха, а если нет, после маленького кусочка придётся наращивать постепенно, а когда запоздалая реакция - ведь предстоит подлечиться и начать, наверно, всё сначала... а ещё, некоторые вещи шершавым колом в горле - совершенно абсурдно, например, тот же самый любимый желток, если "в мешочек", - а тогда говорят "ну, это уж у тебя ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ"; отвратительное слово - "психологическое"! - вот уж что бы могло стать материалом для детского-скотского злопамятства! Да самое-то главное, мама с бабушкой действительно "всего боялись" - так было, чего бояться: при всей той диете, я ходил весь в кровавой корке - точнее, всё лицо, а руки-ноги - просто как наждак... Я понаписал столько в этом абзаце к тому, что не исключаю, что из диеты развились некоторые странности моей нынешней персональной философии: не верю, например, ни в какую "личную ответственность"; не может человек многого исправить, многого не допустить. Тем более - одним упорством в "ответственности", без объективных знаний, без центра смыслов... Аллергия возникает, конечно, не из ниоткуда, на то она и реакция: что-то я всё-таки ел или вдыхал - в квартире, или с улицы, иначе бы кожа была гладкой... Про что-то можно сказать - "позволял себе". Но вот как-то так вопросы обвинения себя в своих проблемах и становятся абстрактными. А винить других -... а как это, вообще? Не умею! Чушь это, будто всем людям надо перебарывать такую свою "природу" - винить других...
Во-вторых, ВДНХ. Выставка Достижений Народного Хозяйства - наверное, подростки даже не знают, отчего там в наше время так называется лишь метро, её-то саму переименовали в ВВЦ - точнее, его: ВДНХ - всё-таки, парк, "он". Мы тогда жили рядом, и прогулки по парку ВДНХ были моей каждодневной сказкой. Там и ракета, и два самолёта, и ещё более интересные стенды - мне было по ним проще и интереснее лазить, чем по чугунным "черепахам" и чугунным лесам типовых дворовых детских площадок. К тому же, был - то ли в самом парке, то ли неподалёку, - особенный магазин "Хлеб". Раз мне можно было хотя бы чёрный - мама как-то две-три недели подряд каждый день - КАЖДЫЙ, не повторяясь, - приносила новый сорт из этого магазина к обеду и ужину, вот какой был магазин!
В-третьих, время. Начало девяностых - что было за время? В страну, прежде всего, хлынул похабный, глумливый хипхоп. Воинствующий козлизм "Мальчишников", Титомира, а позже ещё и Децла, - то ли Влада Валова, если это его текст песни, - выразившего злобу десятилетия и состояние юного поколения в одной строчке - "чтоб меня не наказали родители-звери".
Родители - звери.
Отпетые Мошенники вообще стали в фильме Говорухина удачным саундтрэком к групповому изнасилованию. Такой бессмысленно-злобной "расслабляющая" музыка и должна была быть, если народ воспринимает новую власть как иностранных оккупантов, если успех с оккупацией ассоциируется.
Однако совковые - есть в моём словаре такое словцо, но для немногих - публицисты-писатели, самопровозглашённые "простые люди", - по-моему, умудрились даже героев перестроечной рекламы перещеголять в людоедстве, когда избрали мишенью постсоветский лозунг Pepsi - "бери от жизни всё!". Как будто это и был девиз поколения, как будто это хотя бы квинтэссенция рекламы. Между прочим, всё было наоборот: телеролики пепси были редчайшим исключением, в них предлагался чуть ли не философский взгляд на жизнь. Кто вообще смотрел внимательно эти сюжеты? Например, про похотливого кавалера, который с помощью бутылки пепси ускоряет ход времени, проскакивает минуты и часы жизни: чтобы не высиживать со своей дамой в тоскливом кинотеатре, чтобы не маяться тоской и предвкушением по дороге домой... Но когда он, увлёкшись ускорением, "проматывает вперёд" минуты раздевания - то попадает в момент... утреннего поцелуя и шёпота "это было великолепно!". Огорошенный вид парня; очевидно, что "бери от жизни всё" - значит, и хорошее, и плохое - и кайф, и тоску - не мужественный ли это взгляд, во всяком случае, для клипмейкера? Почему я говорю "мужественный"? Объясню. Образ продукта, конечно, здесь, не негативный - а вдруг заказчик бы не понял этого? Разочарование от "ускоренной промотки" - так, значит, вы сняли про то, что "Пепси" - это разочарование?! - не оценил бы заказчик... Тут нам запросто можно даже угодить в классики постмодернизма, напрашивается конспирологическая хохма: в перестроечной семиотике, ведь, "Пепси" - это поколение? Может быть, "Пепси" именно так и заказывало - намекнуть зрителю: "да, мы знаем, что ваше поколение разочаровано, но вы были с нами в лучшие минуты тех буйных дней, оставайтесь с нами и сейчас...". А если серьёзно, смысл в ролике есть, этот смысл - "наш продукт не заменяет живую жизнь, но хорошо её дополняет"... А писаки с графоманских сайтов, певцы советской ностальгии, грубого долга и простонародной пошлости - как услышали "бери" - так хором и зашипели - "а что ты этой жизни отдашь-то?". Обалдеть, как остроумно, как уместно, а главное - свежо! До сих пор, уже лет пятнадцать подряд. В дни моего повествования, ментовский вахлак по кличке "Гоблин" ещё не начал делать себе имя на нелепо-матерных "вариантах" перевода голливудских блокбастеров, чтобы потом конвертировать это имя в поучения стране. Он вписал себя в историю клоунады поддатым голосом, вокруг голоса вскоре вырисовался портрет в "мусорской" фуражке - актёр, игравший сельского милиционера в "Маски-шоу" к тому же стремился, но не достиг того же. А Гоблин уже парадно восседает, поучает из своего пропахшего уборкой кабинета: актёров, писателей и прочих клоунов слушать о жизни не надо, потому что они клоуны. И вот так же, как более холёные псы - на "бери от жизни", этот пёс, как сука, кидается на каждое крёстное знамение среди наших в современных фильмах про войну - ну, пусть даже нелепых фильмах: "Врёте! Врёте! Не вы выиграли войну - атеисты!". Как сука - за своих красножопых щенят (чтобы знать, отчего щеночки красножопые и что с этим делать - надо быть человеком, а не сукой. Надо владеть поиском в яндексе, вбить запрос: "кровавый понос у собаки, что делать")... Пусть этот более общий хронологический план будет у нас в-четвёртых. Новая страна. Прежние люди.
В-пятых, собственно большое воспоминание. Мне шесть лет. Мы с мамой гуляем по парку ВДНХ, заходим в павильоны, меня ничем не угощают, кроме зрелищ - барашки, лошадки, жутко вонючие и самые страшные для меня из зверей - белые боровы в павильоне "Свиноводство" - а мама даже и не знала, думала, я люблю смотреть на хрюшек тоже, а мне было жутко даже отвернуться. "Спокойной ночи, малыши!" я ещё смог полюбить, не без первых опытов самоконтроля, - но свиньи, которые снились после павильона, - которые прятались в шкафу в моей комнате, а в темноте или полумраке, если я был один в комнате, могли передвигаться и любили мять меня копытцами, а если я визжал, то передразнивали мой визг ещё гаже, чем это делала бабушка, - из-за этих я боялся спать, пока не начал их колотить во сне. Сдались и пропали из снов эти двуногие и четырёхногие монстры не сразу, а ещё сон со свиньёй прерывался не в тот же миг, чуть только я понимал, что это сон, - а только, когда страх дорастал до совсем невыносимой величины.
Но вот аллея животноводства уже позади, и мне радостно - кажется, мы в тот день и не смотрели на хрюшек. Уже фонтаны - "Дружба народов", "Золотой колос"; нас и приглашают попить чаю в какой-то павильон вроде "Электрификации" - со шпилем, один из первых, где стала уже не выставка. Женщина очень вежливая; мама, как перестроечный человек, то ли сказала, то ли очень заметно подумала, - нет-нет, ответили ей, это бесплатно, у нас такое мероприятие. Но мы всё равно боялись чека аж где-то до середины наших получасовых посиделок. А чай был вкусный и разный. С десяток чашечек с сортами чая в ряд. Вежливые опрятные люди интересно беседовали с мамой, я сидел в сторонке. А главное - там нашлось фигурное печенье, которое мне можно! И меня почему-то никто не ограничил по штучкам! Подарили мне какую-то игрушку. Ой, как хорошо, сказала мама на выходе, надо же, обязательно зайдём к ним ещё. Я был с ней совершенно согласен. Но то ли мы, то ли они, так и не вернулись. А что именно эти опрятные люди говорили о своём Боге - разумеется, не помню даже отдалённо.
Мы с мамой тогда, кстати, проходя мимо православного храма, могли решить спонтанно - "давай зайдём", а постоять там всего пять минут, или даже, сколько нужно, чтобы поставить свечку. А сейчас мама всё так же мало знает о Церкви, хотя стремится знать, иногда читает книги - но читает и про более либеральные религии. Я же вырос, стал грамотный, и знаю, что в Церкви нужно отстоять службу, три часа. И месяцами не могу собраться.
В-шестых, ещё одно воспоминание. Был ведь и хороший сон - про белочку. Мы тогда, ещё вместе с папой, поехали в Сочи, я там помню только пальмы и лесок. А у белочки в гостях мы втроём пили чай с белыми фигурными печеньками, белочка нам пела красивую песню, как в мультфильмах, и чай был разный. Папа был радостный и добрый - это не было чудом, но было редкостью. Сон про белочку был как кошмар, но наоборот: кошмара боишься даже наяву, а тут я маму стал гонять каждое утро в лесок - в гости к Белочке. Белку на ветках мы время от времени находили, но мама не понимала, что это не то, а мне хотелось уйти глубже в лес, по наитию. Та Белочка звала меня даже потом уже из Москвы. Может быть, даже годами, иначе откуда навязчивая идея школьных лет - уйти в пеший поход, непременно от самых дверей дома, безо всяких электричек, автобусов... Потом я решил, что лучше на велосипедах, но это тогда без мамы и дедушки, тут придётся набирать единомышленников из других ребят. Впрочем, нет: пожалуй, всё-таки есть большая разница между поисками конкретной Белочки в известной по наитию стороне и подобной идеей похода "сколько пройдём", хотя и там, и там удовольствие от смотрения по сторонам.
Я сильно подсел на это удовольствие. Разглядывать не столько людей, работающих, сколько плоды их труда, здания. Искать по дворам городские тайны, пещеры и гномьи домики. По-моему, оно очень сродни патологической шизофренической лени. Когда по процессу труда скользишь, как в электричке или проходишь зевакой - значит, очень скоро не сможешь больше трудиться. Труд приносит эмоциональное подкрепление - на этапе результата, а прогулка, с размышлениями, с наблюдениями - это и не опыт, и забивает всякое наслаждение результата. Страшно тем, что не замечаешь, как прогулка подменяет проход; кажется, что тебе всё ещё приятно работать - но это не то удовольствие. Например, просто приятно сидеть в офисе, прогуливаться слухом по разговорам или, чаще, взглядом по сайтам.
И что ещё приятно в прогулках: я на людей - не очень посматривал, а сами люди раньше, как мне казалось, посматривали на меня удивлённо, что я гуляю один. Такой маленький - и один. Но то раньше, да и родной город теперь, после того, как я вырос и не нуждался в сопровождении или обосновании пеших походов, почти весь исхожен, да и скоро, кажется, это уже будет не мой город. Москва избавляется от внутренних двориков, закутков и переулочков, парковых оград и чащ с какой-то страстью клаустрофоба.
И вот, боясь потеряться, боясь разучиться находить не только лесную избушку Белочки, но даже свой собственный офис, - я устремляюсь к выводу, к однозначной интерпретации написанного, что Набоков вообще-то считал не подобающим подлинному искусству. Мне кажется, этот город всё сильнее требует всегда знать, куда ты идёшь. По паркам с прямоугольными кустарниками вместо заборов, с прудиками, каменными скамейками, а иногда, даже в полуспальных районах - и видеокамерами повсюду - по таким паркам тоже не гуляют. В них приходят и в них сидят.
Если ты заблудился, тебя поправят или верный маршрут вскоре станет очевидным самому. Если ты стоишь и не знаешь, куда тебе идти - может быть, подскажут одно из таких мест, которых в городе становится, наверное, всё больше. Открываются новые церкви - много ли в них прихожан? Вряд ли туда заходят просто поставить свечку. На Крёстный ход - да... А на улице, никто не заинтересуется, это самостоятельность у тебя или одиночество. Местные дети ничем не отличаются от неместных - может быть, это и хорошо. Но никто не подскажет,не предостережёт, где датамайнинг превращается в вебсерфинг и затем в потребление подписок, где моя работа превратится, если не в "прохлаждаться в офисе", то в "застрять на месте в развитии" затем - "в парке", впрочем, спиться по нынешним паркам, к счастью, не позволят. И когда моя прогулка приобретает, по мере ознакомления с районом, всё более причудливый маршрут, это для того, чтобы ничего не держать в голове, а на одни и те же мысли набредать вместе с видами. Из этого должна когда-нибудь сложиться какая-то "общая картинка", более информативная, чем фотография с места назначения у того, кто всегда знает, куда движется, но пусть кто-то встретится мне и напомнит: "бери от жизни всё".
Диета была временем более насыщенным впечатлениями и ярким.