Аннотация: Человек остался один в доме и дом стал жить жизнью мужчины...
Не надо меня любить - достаточно не огорчать.
Ты ушла - не стало лишних слов!
Из переписки.
После смерти жены и отъезда детей Самохвалов остался один в большом доме. Номинально он числился главой семьи, но здравый смысл подсказывал, что он никогда не был хозяином в этом доме, хотя в молодые годы вместе с тестем старательно выстроил его и прожил в нем с семьей тридцать лет. Он всегда мечтал вырваться из семьи в холостяцкую вольницу, норовил пожить отдельно, старался избавиться, освободиться, уклониться от обязанностей, к которым его принуждал дом. Только всё это было не в реальной повседневности, а в регулярно разыгрывающемся воображении Самохвалова. И потому все вольные мечты ограничивались редкими недельными командировками и недолгими отпусками, большую часть которых он проводил, ухаживая за домом, выполняя тот минимум, который дом требовал от мужских рук.
Раньше здесь правила и царила жена, а он даже мусорного ведра не выносил. Их последний спор после десятилетия совместной жизни об этом накопившемся мусоре закончился неожиданным примирением. Тогда Самохвалов многозначительно, с нажимной силой сказал:
- Мужчина ничего из дому выносить не должен - только приносить. Понимаешь ты это или нет?! Все только в дом приносить! А не выносить! Заруби себе это на носу!
- Ты кому это говоришь? - была готова к ответному прыжку жена.
- Тебе! И передай всем своим подругам эту правильную мудрость! Пусть больше не терзают своих мужиков этим мусорным ведром.
То ли уверенный голос Самохвалова, то ли угрожающие интонации, с которыми были произнесены эти слова, повлияли на супругу, но с того самого дня она смягчилась и отступила. Отступила навсегда, никогда больше не возвращаясь к проблеме мусорного ведра. Даже когда она уже болела - ведро с мусором безропотно выносила сама. Тем более что Самохвалов отличался от известных ей по рассказам подруг других мужей тем, что нес все в дом, все для семьи, в том числе и для нее персонально. Золотых гор, конечно, не было, но все в пределах разумных бытовых фантазий того времени выполнялось.
После смерти жены дети попытались все переставить и переиначить в доме на свой лад, по своему усмотрению и представлению, но как-то эти перестановки не заладились, пошли наперекосяк, начались споры, ссоры, претензии, и легкая на подъем молодежь предпочла уехать из дома, из города.
Когда Самохвалов остался один в доме, он все вернул назад, как было при жене. Даже мусорное ведро старенькое нашел, а новое, которое успели завести дети, отправил в кладовку. И хотя с первых минут дом принял этот шаг с благодарностью, но в целом по-прежнему относился к Самохвалову с прохладцей и подозрением.
Да и было за что: Самохвалов мог по выходным целый день ходить нагишом из комнаты в комнату, перемещаясь в основном от диванов к холодильнику, потом завалиться спать и проспать двенадцать часов кряду, пока уже не пора было отправляться на работу. Он считал, что такой образ жизни демонстрировал его душевную сытость.
Иногда он надолго исчезал из жилища по своим личным делам, и тогда дом, наскучавшись в одиночестве, встречал его возвращение особенно недружелюбно. У обоих с возрастом образовался тяжелый характер, и они пытались друг другу доказать, кто из них главный. Но это ни у кого из них не получалось. Четыре года они приглядывались друг к другу, пытались договориться, но Самохвалов не высказывал особой любви, и дом отвечал тем же. Самохвалов особо стал чувствовать это по тому, что даже редкие женщины, что захаживали на чай, старались быстро уйти, покинуть дом, ощущая всю неприязнь чужого жилища. Да и сам Самохвалов не удерживал их больше чем на пару часов. Некоторые все же порывались выполнить незатейливую домашнюю работу, но Самохвалов отнекивался.
- Не суетись, я всё уже сделал,- говорил он уверенно женщине, которая таким образом старалась зацепиться и остаться подольше в доме.
Женщина с обиженной улыбкой оглядывалась, замечала, конечно, мужскую неряшливость по углам комнат, но делала вид, что все в порядке, тем самым, как ей наивно казалось, подогревая и теша мужское самолюбие. Самохвалов понимал, что дамы игриво подвирают, но спорить с ними не пытался. С возрастом он отличался нравом молчаливым, и если затевал разговор, то только по существу вопросов, причем сам определял, когда нужно было говорить и о чем. Пустословие презирал.
То, что дом был изрядно запущен без женской руки, особенно стало заметно, когда неожиданно приехала из другого города дочь, сбежавшая от постылой поденщины на работе. Свой приезд обставила красивыми словами: "Люблю! Скучаю!" Распаковав дорожные сумки лишь наполовину, первым делом взялась наводить в семейном гнезде порядок.
И дом тут же стал набирать свой свет. Заблестел всеми зеркалами, стеклами и металлическими предметами, открылся хозяйке всем своим внутренним содержанием, которое при Самохвалове притупилось и угасло. Дом принял заботу дочери всем домашним сердцем и преобразился до прежнего состояния, которое было при жене. Расчувствовавшийся Самохвалов даже взялся за мусорное ведро, но дочь решительно остановила:
- Я все сама!
- Давай помогу, я же этим всегда теперь сам занимаюсь!
- Мужчина не должен ничего из дому выносить - только приносить!
- А ты откуда это знаешь?- остолбенел от неожиданности, узнав свои слова, Самохвалов.
- От мамы.
- А ты знаешь, кто маму научил?
- Теперь догадываюсь.
- Знала бы ты, какие вначале войны шли в нашей семье из-за этого пресловутого ведра с мусором, которое твоя мать норовила вытаскивать каждый день.
- Представляю!
- Не, ты даже не догадываешься!
- Ну, почему, папа, насколько я слышала и знаю, все споры в современных городских семьях начинаются из-за выноса мусорного ведра. Это сейчас даже в телесериалах активно обыгрывают.
- Ты ж знаешь, я сериалы не смотрю,- Самохвалов после этих ее разоблачительных слов как-то сник.
- Кстати, а я помню, как вы с мамой ссорились.
- Я - ссорился!? - удивленно вскинул голову Самохвалов.
- Не, мама ссорилась, а ты молчал. Всегда молчал.
- Да, я всегда молчал,- с гордостью произнес Самохвалов
- И в этом была твоя ошибка. Когда женщина ссорится, с ней надо разговаривать. Лучше бы ты отвечал...- разговор приобретал опасный характер, и Самохвалов постарался перейти на шутливый тон.
- Ну, милая, насчет умения женщины построить из ничего скандал и салатик мы, мужики, давно в курсе. Уже вошло в поговорки.
- Ну, ну,- вести диалог дальше Самохвалову расхотелось, и он пошел по комнатам с ревизией - смотреть, каким стал теперь его дом.
А дом от дочкиных забот преобразился, оживился, повеселел, подмигивал отмытыми окнами, чего при Самохвалове никогда не было. И все дни, пока дочка жила с ним, он чувствовал эту неутихающую радость дома, который стал и Самохвалова принимать по-особому. Все, что до этого не работало и барахлило, стало неожиданно работать, все, что нужно было отремонтировать и не ремонтировалось уже несколько лет, было отремонтировано в одно мгновение, с какой-то несвойственной Самохвалову игривостью... Как-то быстро нашлись нужные запчасти и были поставлены на свои технологически законные места. Дом подчинялся по одному только хотению и велению Самохвалова, хотя он никогда не отличался мастеровитостью. И в такой дом Самохвалова снова тянуло после работы, такой дом становился ему приятным, близким и родным. У него даже проснулось желание сделать ремонт. За разговором о ремонте дочь сообщила ему свое решение:
- Это, папа, уже без меня. Я купила билет на поезд. Послезавтра уезжаю!
- Уезжаешь?- сначала Самохвалов как бы расстроился.- Странно ты как-то себя ведешь: то неожиданно приехала, то неожидаемо уезжаешь.
- Ну, папа, дела зовут! Я же тебе только тут мешаю.
- Ты мне? - Самохвалов даже удивился.
- Мешаю, мешаю! Я же вижу, как вокруг тебя активная общественная жизнь застыла с моим приездом!
- Да какая жизнь у одинокого вдовца?.
- Ну, ну, не скромничай! Ты когда все же жениться надумаешь, поставь в известность нас с братом. А то приедем вот так же, а тут чужая тетя.
- Твоего брата как раз это меньше всего интересует,- уклонился Самохвалов от темы.
- Очень даже интересует!
- А чего ж ничего не пишет, не звонит?
- Ну, это ты у него спроси!
Разговор как-то оборвался и до отъезда дочери больше не возобновился.
Самохвалову хотелось поговорить о своем будущем, но он знал, что всегда в семье всем командовали недомолвки и заправляли недоговоренности, которые, видимо, были привиты им же и подхвачены другими членами семьи. И теперь он сам от этого страдал.
Дочь уезжала поздно ночью. На перроне они решительно обнялись, поцеловались, и дочь быстренько села в вагон. Не дожидаясь отправления поезда, Самохвалов ушел. Жил он недалеко от вокзала и домой вернулся пешком. Повернул ключ в двери, переступил порог и сразу почувствовал, что в доме кто-то есть. Обнаружил это каким-то внутренним обостренным чувством, которого раньше за собой не замечал. Самохвалов снял обувь, обошел быстро все комнаты, открыл все имеющиеся двери, заглянул во все углы, даже вышел на скромный балкон. Но никого не было. А Самохвалов все же продолжал ощущать, что в доме кто-то затаился и ждет. Чего ждет, Самохвалов не знал. Но что кто-то, пока он провожал дочь, пробрался и поселился в его жилище, Самохвалов ощущал.
Быстро раздевшись, он юркнул под теплое одеяло, обдумывая новое для себя положение в доме, и уснул.
Ему снились всякие разности, содержание которых невозможно разгадать логичным мужским умом. Последнее, что ему запомнилось из утреннего сновидения, так это большой высотный дом, в котором была еще жива жена, и этот дом у него на глазах провалился глубоко под землю. Он видел отчетливо, как вокруг места трагедии собрались спасатели, но его не пускали к провалу. А он спокойно смотрел на все это и говорил, что это его дом, он его строил, это его имущество, и там осталась жена. К нему подвели врачей, но, увидев, что Самохвалов ведет себя адекватно, они не знали, что с ним делать. Потом во сне появились дети, и теперь вместе с ними Самохвалов стал искать жену в гостинице, куда переселили всех пострадавших. Они знали, что где-то в комнате на пятом этаже поселили их маму. И дети вместе с отцом шли по ступенькам и лестничным маршам, но все время куда-то попадали не туда, и так всю ночь проискали, но не встретились с мамой. Дети спрашивали: " А ты точно знаешь, что она здесь?" Самохвалов уверял, что точно знает, что видел ее в окне, она махала ему рукой. Но попасть к ней в номер они так и не смогли.
Весь день Самохвалов долго обдумывал свой сон, искал значения. Он уже знал, что сон хороший, что жене там хорошо, и она не зовет их к себе, даже избегает с ним встречи. Это был старый повторяющийся сон, новое в нем было только то, что дом провалился. Но Самохвалов это отнес к тому, что смотрел недавно по каналу "Культура" кино про землетрясения. И поэтому сон его больше не беспокоил.
А беспокоило его чужое присутствие в доме - оно оставалось, оно подавало сигналы, оно волновало Самохвалова, заставляло менять линию поведения. Он садился обедать, и оно уже сидело за столом. Он брался стирать, и оно было под рукой. Вместе они активно пылесосили, читали, разговаривали по телефону. Кстати, когда он разговаривал по телефону, то оно стояло рядом и настойчиво требовало прекратить разговор. Нет, оно ничего не говорило, оно вызывающе молчало! Ему не нравилось, что Самохвалов был занят с другими, а не с ним. И когда он поспешно клал трубку, оно успокаивалось и в доме воцарялось благополучие тишины звенящей. Нет, оно не спорило с Самохваловым, не устраивало сцен ревности, ничего не запрещало. Оно просто укоризненно молчало, в зависимости от настроения всё прибавляло и прибавляло звук тишины. И от этого Самохвалову становилось как-то особенно не по себе, потому что это молчание заглушало его личную внутреннюю тишину.
Оно любило смотреть телевизор: в это время оно его не беспокоило, а вело себя сдержанно, только изредка одобряло выбор телепередач. В доме было тихо, а если звонил телефон, то Самохвалов к нему не подходил, дескать, дома нет никого, а смотрел в голубой экран телевизора. В нем можно было увидеть все, а потом, перед сном, обсудить с ним все, что видели вместе за вечер. Оно с удовольствием слушало комментарии Самохвалова обо всем увиденном по телевизору и говорило: какой ты все-таки умный, ну надо же, и никто этого не ценит, кроме меня. Под аккомпанемент таких приятных слов, которые в его голове звучали знакомой приятной музыкой, Самохвалов засыпал. Засыпал всегда с одной и той же мыслью, как хорошо было бы больше не проснуться, и эта мысль растекалась сладостной истомой по всему телу, которое хотело только продолжительного отдыха от всего, что находилось за пределами их общего одинокого дома.