Аннотация: Мертвые не танцуют, мертвые не поют... Человечество сомневается в этом тысячи лет. Автор рассказа тоже. 4-е место на РБЖ-Человек 2007.
Давай, братишка, садись. Бери лимончик в холодильнике, сейчас накатим по маленькой... Да не смотри ты так на бутылку, это специально, чтоб завотделением не раздражать. А так - коньяк нормальный, дагестанский. Благодарный пациент принес. Ну и слушай.
Было это году в девяносто шестом, по-моему. Да, точно, я тогда на последнем курсе учился. В то время практик всяких с выходами в больницы много у нас было, и попал я на одну из них в Н-ную больницу нашей славной столицы. Там с врачами, как обычно, напряженка имелась, вот меня и прикрепили к одной из дежурных бригад, припахали на общественных началах в травматологию. Понятное дело сложный случай мне никто не доверил бы, а вот всякую ерунду в приемнике - это пожалуйста.
Рядом с нами, что характерно, патологоанатомическое отделение и, соответственно, морг находились. Видимо, чтобы жмуриков далеко не возить. Тема эта постоянно предметом шуток служила, а на двери, что вела в местный филиал Аидова царства, какой-то шутник повесил табличку "Оставь одежду, всяк сюда входящий". Сизюхин Пал Петрович, начмед, правда порывался все снять ее, но руки так и не дошли.
При этом деле сторожем состоял старик Егор Кузьмич, бодрый такой старикан, хоть и за семьдесят ему было. Он еще во второй мировой где-то в Карелии воевал. Пенсию государство ему платить приличную не желало, вот он и прирабатывал по ночам у нас. Да какой там прирабатывал. Надерется, бывалочи, водки что подешевле и храпит в своей каморке. Сам Кузьмич сказывал, что полк его в середине войны в окружение попал, никто почти и не выжил. Его автоматически зачислили в покойники, отправили похоронку жене. Та погоревала недолго и укатила с новым мужем за Урал производство поднимать. Кузьмич ее не винил, времена такие были. Да и сам говорил, что правильно она сделала - во время войны разве легко мужика свободного да не приписанного на фронт найти? Зато потом и дети, и внуки были, это главное.
Вот ей Богу, сам он это говорил.
А из окружения он по болотам ушел, чудом выжил. Но документы свои потерял. Бродил он, бродил, и через три месяца вышел аж к Петрозаводску. Там его местные подобрали, отходили, долго прятали от финнов, а как те ушли, какая-то сволочь в НКВД стукнула, его и забрали. Сначала решили, что немецко-финский шпион. Но недолго держали - Кузьмич вообще гебе ругать не любит, он ее уважает. Разобрались быстро, что фриц из него, что из местного саама негр и отпустили. Он пока по болотам шлялся, все себе проморозил, на фронт его уж не отправили. Да и, думается мне, попал он в категорию подозрительных лиц... Были такие. У моего друга одного, из ФСБ, до сих пор на работе в рамочке висит разрешение на арест всех подозрительных лиц на территории Москвы и области зампредом ОГПУ подписанное. Вот как.
И что Кузьмичу делать было без аусвайсов? Дали ему НКВДэшники бумазейку, что считать его Егором Кузьмичем Свиристелиным, так он с ней до пятьдесят третьего года и прожил.
А как-то раз он проболтался, что до ухода на фронт в одном из столичных институтов преподавал, да не пригодилось ему его высшее в Петрозаводске. Там все больше руками приходилось работать.
А почему я думаю, что в категорию неблагонадежных он попал? До этого самого пятьдесят третьего он в окрестностях Петрозаводска и просидел безвылазно. А новый паспорт в аккурат после смерти Сталина получил и в Москву перебрался.
Чего я так много про Кузьмича рассказываю, потом объясню. Без него не пил бы я с тобой коньяк сейчас, вот ей Богу!
Так вот, он когда трезвый был, так умнейший человек. Да и так есть чему у него поучиться - как ни как на войне-то не один раз старухе с косой в глазные впадины глядел. Ничем его вроде не проймешь, но мужики мне втихаря рассказали, что иногда не любил он на ночь в морге оставаться. Ходил за завхозом, упрашивал его на ночь отпустить, только что до слез не доходило. А если тот не в духе был и отказывал, то, как пить дать, на следующее утро Кузьмич в своей каморке в хламину пьяный оказывался. Позапирает все замки, не достучишься. Смена обычно к восьми приходит, а дверь вниз заперта изнутри. Значит опять Кузьмич чудил. Начинают ломиться, пивом его выманивать, а то жмуриков потом целый день складывать некуда. Но, обычно, его отпускали - куда эти покойники денутся, не сбегут же.
Был там еще один персонаж, Паша Городовой, патологоанатом. Из-за него-то все и случилось. Спорить он любил, как иной выпить. Впрочем, он и в этом не дурак был. Не дай Бог зацепит тебя за что-нибудь, и так слово за слово, глядишь - с ним на бутылку поспорил. Платился он за свой азарт не раз, да ничему так и не научился. Все так его за болтуна и держали, никто серьезно не воспринимал. И вообще, это что работа - жмуриков резать? Говорят, что он этим занялся, когда ему очень толсто намекнули, что хирург из вас, батенька, как хрен моржовый. Но, между тем, ни одна пьянка без него не обходилась.
Или вот Сизюхин... Эх, вот уж человечище был! Пузырь мог уговорить, и на ногах спокойно держался. Мне Серега Расторгуев, который там второй год нейрохирургом работал, рассказывал, что раньше он под этим делом и операции делал. А потом, как-то раз, чуть девку молодую не зарезал. Хорошо ему Барышев Леха ассистировал, он ее откачал. Об инциденте никто не узнал, но Сизюхин после этого вопрос ребром поставил - или я начмед, и больше не оперирую, или ухожу нахрен. Ну, кому ж охота такого специалиста терять? Его полгорода знало, на консультации даже из области ездили, две научных работы за ним числилось, а третью он заканчивал. Пришлось больничному начальству, скрепя сердце, снять с должности пенсионера Федорова, и поставить Сизюхина. С тех пор он за скальпель не берется, только консультирует.
Ну, кто еще тогда со мной работал? Расторгуева и Барышева я уже упоминал. Они все дежурантами были, а остальное время еще в паре мест на приеме пахали. Петр Филипыч Семенов, анестезиолог. Он же реаниматолог, блин. Вопреки распространенному мнению - капли в рот не брал. Солидный мужик, семья, дети, все как положено. После смены на своей "шестерке" подкалымивал. Ну, сестры там, я про них и про других врачей ничего рассказывать не буду. Долго и отношения не имеет к той истории.
Произошло все это ранней весной. Тогда, помнится, мы еще день рожденья Лехин отмечали. Ну, собрались в ординаторской, прямоугольник белой скатертью накрыли. Сизюхин тогда к нам пришел - он после случая с той девчонкой сильно уважительно к Барышеву относился и не остаться на его днюху не мог. Ну и какое же застолье без Паши Городового? У него на эти дела нюх, ей Богу. В общем, и он примазался.
Ну, сели мы, выпили закусили, Леху поздравили. Презент ему презентовал от нашего имени Сизюхин. Леха у нас был большой любитель музыку в метро послушать, а недели за две до этого случайно свой древний "панасоник" вдребезги расколотил. С тех маялся - много ли плееров на зарплату врача купишь? Ну, мы поскребли по сусекам, набрали деньжат, в основном, конечно, Сизюхин помог - он по нашим меркам изрядный буржуй был, и купили Лехе "соньку". Не то чтобы самую крутую, но Леха и этому рад был.
Потом пошло как обычно, слово за слово, рюмка за рюмкой. И тут Паша по лбу - хлоп!
- Мужики, - говорит. - У меня ж там внизу Кузьмич! Давайте его тоже к столу пригласим.
Это в духе Паши - на чужой праздник своих гостей звать. Но возражений ни у кого не возникло, Кузьмич за столом свой человек был всегда. Паша сам же за ним и сбегал. Тот, сначала, для вида посмущался, но после первой рюмки все наладилось.
Часа через два мы все изрядно уже подшофе были. Вот ведь свинская, на самом деле, у нашего брата натура - каждый знает, что в любой момент могут приволочь кого-нибудь, Москва ведь, тут ночей спокойных не бывает, а все равно пьет. Ну вот привезли бы какого-нибудь тяжелого, кто бы его откачивал? Сидит нас тут целый врачебный консилиум, а трезвый только анестезиолог Семенов. Анекдот какой-то, ей Богу. Позорище вышло бы на весь город... Сизюхин, правда, заранее предупредил диспетчеров, чтобы скорые к нам с тяжелыми не направляли, но ведь и на старуху бывает проруха. Это я к тому, что в наши больницы попасть - все равно что в русскую рулетку гусару сыграть.
Мне Серега как-то рассказывал, что когда он в уездном городе В. работал, у них в реанимации нейрохирург был некто Потапов, прозвище имел Терминатор. Горячий был парень. К нему как ЧМТ привозят, он сразу проверяет зрачки и, хлоп, череп трепанировать - дырки сверлить. На случай если гематома есть. Ну вот раз и привезла им скорая мужика одного ночью, без сознания, черепом об асфальт, якобы, приложился. Потапов ему веко задрал, фонариком в глаз светит - а у него зрачок вообще не реагирует. Епрст, давай тут же наркоз, дыру долбить в черепушке для снятия внутричерепного давления. Продолбили - а нет ничего. Странно, конечно, но Потапов человек настырный - хлоп, вторую дыру. А гематомы нет, у мужика вроде и сердечный ритм в норме, и дыхание в порядке. Дрыхнет, только храп по всей операционной. Ну, делать нечего, замотали ему башку и в палату. Тот утром глаза продрал как ни в чем не бывало, а у кровати уже целый консилиум. Ну и что оказалось? Глаз у мужика, блин, был стеклянный. Конфуз получился офигенный, вся смена потом получила по шее от главврача.
Так вот, сидим мы уже малость поддатые и нам действительно хорошо - зима тяжелая выдалась, не продохнуть. Ни одного праздника толком не отметили. Огнестрелы каждую неделю поступали, где уж тут отдыхать. У меня на учебе тоже завал, с подругой поссорился. Короче, с Нового года первый приличный праздник удался. Ну вот мы и разговорились про все то, что в стране твориться. Сизюхин, так тот сразу сказал, что нам еще повезло. Вот года два назад огнестрелы и ножевые чуть ли не каждую ночь поступали, даже в милицию сообщать не успевали. А то вообще прикатят какие-нибудь на джипе, сунут труп на стол и пушку под нос - откачай, мол, братана. И хрен им объяснишь, что таких уже обратно на этот свет не берут... Много тут наобъясняешь, когда у каждого по два ствола и все на тебя направлены. А если откачаешь - так они его в свой джипер - бряк и поминай как звали. А клиент ведь в таком состоянии, что и до утра не доживет...
Паша тоже свое веское вставил - надо полагать, не один авторитет в его хозяйстве за это время побывал, а уж про шестерок всяких и говорить нечего. Ну, в общем, договорились мы до того, что решили, что у нас сейчас хуже чем на войне. А с этим вопросом к кому - к Кузьмичу, конечно.
Тот покряхтел, махнул стопку и говорит:
- Не знаю даже, что и сказать. С одной стороны на войне хуже было, это да... С другой - мы ж друг друга не резали. Только фрицев. Я это сейчас понимаю, что половина из них сами не по своей воле на фронт шла. Ну не, конечно, сначала-то эти сыны Одина зажравшиеся были, как на прогулку в Европу приехали... А у нас обломались. Блицкриг, понимаешь... Вот их как к сорок второму подызвели наши-то, так и пошли на фронт слать кого попало. Сопляки, нам ровесники. Думаете они рвались у нас землю своей кровью удобрять? Только тогда-то у нас об этом никто не думал. У всех немцы кого-нибудь из родных убили. Кто в Белоруссии погиб, кто на Украине остался, а уж когда они к Москве шли, так мало у кого в семье они покойника бы не прибавили. Вот мы их лютой ненавистью и ненавидели. В книгах ведь не пишут, что мы поначалу с пленными творили, да и не нужно это. Потом, конечно, образумились. А сперва грешили, грешили. Но можно было нас понять - тех горлопанов, что историю переписывают сейчас, да в то время, чтобы они посмотрели, что эти сволочи с людьми творили... Да они и за людей-то нас не считали.
Во время речи Кузьмича мы еще опрокинули по пятьдесят.
- А все ж, Кузьмич, - Леха спрашивает. - Когда хуже было?
-Сейчас, конечно. Мы тогда хоть и мерли как мухи, а хоть знали за что. А сейчас, - тьфу! За копейку горло перегрызут.
- А сам-то ты много народу положил? - Паша спрашивает.
Кузьмич задумался, хрустнул огурчиком.
- Не знаю, Паша, не считал. Оно ведь на войне как - ты ж ведь почти не видишь, в кого стреляешь. Там главное плотный огонь создать, а уж в кого попасть только Бог решает. Так и я - палил перед собой... У нас только снайпера знали, скольких на тот свет отправили. Ну, правда, я несколько раз в штыковую ходил, там тяжелее, в лицо-то бить...
- Призраки убиенных не преследуют?
О корректности Пашиного поведения уже легенды ходили, но тут даже Сизюхин поперхнулся.
- Кузьмич, да не слушай ты этого балабола, - говорит он. - И ты, Паша, помело свое попридержи. Нашел что спросить. К тебе-то самому жмурики по ночам не ходят?
Паша только хихикнул.
- Зря хихикаешь, Паша, - Кузьмич отставил рюмку. - Мертвые они тоже много чего могут.
- Да ну, - ухмыльнулся скептически настроенный Паша. - Может тогда и немцы из могил вставали?
- Вставали, Паша, вставили, - кивнул Кузьмич. - Тогда много что приключалось - времена ведь темные были.
- Кузьмич, что правда мертвецы вставали? - спросил Леха. Он у нас серьезно мистикой интересовался, и ходячие покойники с летающими блюдцами ему во многом близки были.
- Было дело, Леш. Я вам расскажу, все равно завтра или забудете, или решите что по пьяни сочинил. А это все на самом деле было.
В сорок третьем мы на границе с Финляндией стояли. Хотя, какая она тогда была граница? Мы уже от нее черт знает на сколько отступили. Зима была зверская - кого фрицы или финны не уложат, тех мороз доконает. Получилось так, что встали мы посреди леса на постой, а через часок дозорные прибежали - немцы-то, оказывается, прям напротив нас в паре километров. Тогда только одно название было, что линия фронта. И финны могли на середину нашей территории забрести, и наши, бывалочи, в ту же Финляндию уходили. Странно, правда, было, что немцы так далеко забрели, они в то время выше, у Кандалакши, стояли.
Ну, командир наш поматерился, с замом посовещался, и решили никуда отсюда не двигаться. А если фрицам рядом с нами неуютно будет, пусть сами убираются. Люди и так уже еле на ногах держались, половина обмороженные. Разожгли мы костры, часовых выставили и, не скрываясь, квартируемся. Немцы нас заметили, часовые говорят, пару раз их дозоры видели, но тоже дергаться не стали. Намаялись, видать, не меньше нашего.
Вот так вот мы ночь и простояли с фрицами под боком. Наутро просыпаемся - тишина, благодать... Правда не все проснулись - у командира термометр минус сорок показывал. Собрались, проверились, усопших на сани погрузили - не бросать же их там. А могилы не выкопаешь, земля на таком морозе, что твой гранит. Да и земли-то с гулькин нос, одни болота.
Ну и удумал командир у нас разведку выслать, посмотреть как там фрицы поживают. А меня тогда взводный поставил у штабной палатки часовым. Ух, я там и напрыгался на морозе, пока сменили. Потом, когда снова моя очередь стоять пришла, разведка вернулась. Командиром разведвзвода у нас молодой парень был Димка Волохов, на тебя, Гоша, чем-то похожий. И смотрю я - идет к палатке командирской с одним из своих сержантов. Оба бледные, как будто с того света только что вернулись. И оба к командиру зашли. Через полчаса выскакивает замкомандира, вид у него ошалелый, глаза навыкате. Увидел меня.
- Так, боец, ну-ка давай со мной, свидетелем будешь.
Каким свидетелем, зачем? Не спрашивал я. Командир сказал - значит надо. Вслед за ним вышли Волохов с сержантом, такие же бледные, даже тепло в палатке не помогло. И пошли мы прямиком к тому месту, где фрицы стояли. Там лес на две части делился, посредине болото, замерзшее и снегом засыпанное. Мы по нему идем, нас видно как на ладони. Я, естественно, думаю - сбрендил замок, сейчас нас фрицы и поснимают. Прикидываю, в какие бы кусты нырнуть если что. Да понимаю, что не успею.
И, что странно, все почти болото прошли - а фрицам на нас, похоже, наплевать. Никто даже в воздух не выстрелил.
Зашли мы, значит, в лес. Волохов, видно, прямиком нас к тому месту, где немцы встали ведет. Прошли мы и туда, ни одного часового не встретили. А там... Да чего тут загадочное лицо делать. Вымерзли они все за ночь. Все до единого. Кого где приморозило. Мы походили, посмотрели - лежат фрицы скрюченные, лица как из камня высечены, все снегом залеплены. И тишина стоит над всем этим, даже вороны не каркают, только слышно как снег у нас под сапогами скрипит.
Нашли мы ихнего командира. В палатку (хорошая, зараза, не чета нашей) полог приподнят, снегу намело по колено. Командир сидит на стуле. Рядом очки залепленные снегом и котелок. Еще один фриц, адъютант верно, как стоял, прислонившись к пологу, так и остался стоять. Даже сигарета в зубах торчит. Тут я понимать начинаю, что дело-то нечисто. Ну не могли они все разом замерзнуть! Ладно бы еще во сне, а то ведь вон он, этот жмурик, стоит как стоял со своей сигаретой. И остальные точно так же. Такое ощущение складывается, что ночью здесь, в одном месте, мороз градусов в сто врезал, да так что все разом и замерзли. А ведь не бывает такого!
Замок на это внимание обращать не стал. Вытащил у покойника карты, полистал их и просветлел разом. Много видать там чего интересного оказалось. Поворачивается к нам и говорит:
- Значит так, сегодня соберем у этих померзлых все оружие, и завтра обратно двинемся. Карты надо в штаб доставить.
С амуницией у нас, конечно, проблемы были, по полдесятка патронов на брата оставалось. Но как наши узнали, что с фрицами приключилось, мало кому захотелось идти у них в лагере копаться. Командир с ротными до обеда провоевал, потом плюнул и команду штрафников назначил за оружием идти, а остальных в покое оставил.
Команда вернулась уж когда вечереть начало. Полные сани привезли - автоматы, винтовки, ящики с патронами и гранатами. Даже миномет нашли. Все это хозяйство раздали, мне новехонький МП-40 достался и два магазина к нему. Офицеры себе "вальтеров" и "парабеллумов" набрали. Не успел я новый автомат изучить как следует, как меня на ночь в караул поставили. Людей было много, командир полка силы наши экономил, поэтому ночью стояли только один раз по два часа.
Пришлась моя смена с одиннадцати ночи до часу. Вышел я на пост, от полка метрах в двухстах сидеть надо было. Но ночью мороз крепчает - разве ж посидишь? Смотрю, мой предшественник уже и колею под елками натоптал. Вот я на нее и пристроился - туда-сюда, туда-сюда, топ-топ. Там, в Карелии, зимой всегда тишина по ночам. Благодать, спокойствие. Ничего не слышно, только деревья от мороза трещат. А снег скрипит так, что за километр услышишь, если кто пойдет. Одно плохо - даже на ходу засыпаешь.
Так я и проходил где-то с час, чувствую - носом клюю. И чудится мне звон такой будто стеклянные иголочки меленькие падают и друг об друга звенят. Позвенело-позвенело, да как холодиной на меня пахнет, я аж проснулся. Замерзать что ли начал, думаю... Правда, говорят, когда замерзаешь, то чувствуешь, что теплее становится, а сейчас наоборот. И тут я понимаю, что скрип-то моих шагов с их ритмом не совпадает. Остановился - скрипит. Странно как-то, неровно. Я смотрю - идет кто-то. С нашей стороны, наверно смена, думаю. На часы глянул - вроде рановато.
Я пригляделся - мать честная, да это ж фриц! И как он оттуда пробрался? Я в кусты шасть, думаю щас пройдешь, морда фашисткая, я тебя и шлепну, нечего тут всякие "хендехох" разводить. И, что чудно - я в кусты, и он в мою сторону повернулся, как будто видит меня и топает. Ну не мог он меня оттуда видеть, вот те честное слово!
Тут до меня и доходит - а откуда ему взяться, этому фрицу, коли они все еще прошлой ночью перемерзли? Я башку из кустов высунул - идет. И идет странно так, будто все руки-ноги в гипсе и к спине палка привязана так, что ничего не гнется. Как кукла какая-то, а не человек.
Он как поближе подошел, так я и понял, почему у него ничего не гнется. Где ж можно увидеть замерзшего покойника, у которого хоть что-то гнется? Мертвый этот фриц был, мертвее не бывает, но все ж шел ко мне. Не иначе как мне его "шмайсер" достался, так он за ним пришел, чтобы в свою Валгаллу поганую забрать.
Я, конечно, оторопел и стоял так, пока он почти вплотную ко мне не подошел. Тут уж его с живым точно спутать сложно стало - глаза коркой ледяной покрыты, зубы оскалены, полон рот снега, да и форма вся задубевшая. И пальцы скрюченные мелко-мелко трясутся, как у припадочного. Я такого зрелища долго не выдержал и стрекача дал зигзагами к стоянке нашей, даже про автомат забыл. Вылетаю на просвет, где мы стояли, а там тот же фрицевский лагерь, только наши теперь все такие же замороженные, кого где застало. Тут со мной плохо и приключилось. Рубанулся я в обморок, через сколько в себя пришел не знаю. Слышу - шаги вокруг по снегу скрипят. Только не обычные, а как у того фрица дерганые, припадочные. Я проморгался пару секунд, потом вскочил и, не глядя, в лес ломанулся, подальше от этих покойников проклятых... Вот так вот дело было.
- А как же окружение, то, что полк твой в бою погиб? - первым голос подал Сизюхин.
На время рассказа Кузьмича мы притихли - никто и не подумал, что он нам байки может травить, уж больно он по жизни серьезный мужик был.
- А что я, по твоему, Пал Петрович, НКВДэшникам должен был рассказывать - что полк мой в одну ночь замерз, а потом за нами мертвые фрицы пришли?
- И то верно, - согласился Сизюхин.
- Да ерунда все это, Кузьмич, - подал голос Паша. - Привиделось тебе все на морозе.
Кузьмич пожал плечами - мол, твое Паша дело верить или нет.
- Я вот сколько раз по ночной у нас сидел - хоть бы одна зараза встала, - Паша принялся насвистывать песенку "Крематория" - Мертвые не танцуют, мертвые не поют... Да и ты, Кузьмич, сколько там сидишь, а небось ни одного больше ходячего не видел.
- И то хорошо, - Кузьмич сплюнул. - Нет желания видеться.
Ну и тут черт меня за язык и потянул свое слово вставить:
- А ты, Паш, трепло. Герой прозекторской. Это когда ж ты там у себя целую ночь провел? Ты сказки-то не рассказывай, видали мы таких смелых. Такими байками перед своими девками хвастаться будешь, а не нам заливать.
Городовой аж побагровел.
- Кто бы говорил, студент, блин, недоучка. Я-то с ними уже не первый год ковыряюсь, привык. И в штаны, в отличии от некоторых, не накладываю каждый раз, как шорох там слышу.
А правду ведь говорил, стервец. Было дело - пуганули они меня в первый раз там как следует. В штаны, конечно, не наложил, но перетрусил изрядно. Я как это вспомнил, мне сразу обидно стало. По пьяной лавочке я и полез на рожон.
- Да я там хоть целую ночь просижу, а утром, Паша, тебе свои штаны сухие и чистые предъявлю. Спорим?
Паша услышал волшебное слово и в глазах его загорелся огонек.
- А спорим. На ящик "миллера".
Богатство сие стоило огромных бабок, но достать его был реально - одна наша общая знакомая имела возможность затариваться в duty free в Шереметьево, и ее можно было уломать на вынос вышеозначенного ящика.
- Но только чтобы без всяких подколок, - говорю.
Еще не хватало, чтобы Паша вставил в жмурика какие-нибудь батарейки, от которых тот дергаться начнет. А с него, дурака, станется.
- Вот разошлись, горячие финские парни, - попытался развести нас Сизюхин. - У нас уже есть один сторож... О, Кузьмич, так ты ж на завтра отпросился!
- Вот давай вместо него и иди завтра! - тут же вставил Паша. - Чего тянуть?
- Ну и пойду, - буркнул я, прикидывая, на какую авантюру подписываюсь.
Надо было готовиться к зачету, и я рассчитывал сделать это завтра... Впрочем, мертвые ведь действительно не танцуют и не поют, в отличии от соседей. А те еще и баб водят. Таким макаром не одна моя попытка как следует подготовиться проваливалась.
- Ну, тогда по рукам. Завтра остаюсь на целую ночь. А утром ты мне "миллер" приносишь.
И тут Кузьмич как заорет:
- Гош, ты чего, дурак, творишь! Нехрен тебе завтра здесь делать!
Все на него уставились.
- Кузьмич, - говорю, - Ты чего? Иди, отдыхай завтра, а я вместо тебя бомжей погоняю. Ей Богу, Кузьмич, ты как маленький.
Кузьмича всего перекосило, трясет. Он меня за руку схватил и говорит:
- Гоша, не майся дурью. Откажись от этой затеи.
- Да ладно те, Кузьмич. Не боюсь я жмуриков и в то, что они ходить умеют, не верю.
А тот не отстает.
- Кузьмич, - говорю. - Ты ведь мне ящик "миллера" не купишь? Нет. Вот и успокойся, все нормально будет.
Насилу мы Кузьмича успокоили. Пришлось в него еще двести влить, пока он в себя пришел.
После этого инцидента застолье как-то разладилось. Посидели мы еще минут двадцать, а тут как раз сестра Светочка заглянула:
- Ой, товарищи врачи, нам тут перелом поступил, надо осмотреть...
Все тут же засобирались - кто домой, кто на перелом. Кузьмич под шумок меня за локоть взял и отвел в сторону. И, вполголоса, говорит мне:
- Вижу, Гоша, дурь тебе в голову крепко ударила, ничем не вышибешь. Послушайся моего совета, я ведь не зря отпросился на завтра. Придешь как на ночь туда - ты в комнате сразу запрись и никуда до утра, пока я не приду, не выходи. А еще лучше реланиума тяпни и отключайся сразу. Только не ходи там никуда ночью, понял?
- Ну ладно, Кузьмич, понял. Ты не переживай, никто твоих дружков не упрет.
Он покачал головой.
- Ни черта ты, - говорит, - не понял. Ты хоть танцы можешь там плясать, да только не завтра. Переспорьте на другой день.
Но я отказался, клятвенно пообещав Кузьмичу просидеть всю ночь в его каморке над учебниками.
На том разговор и закончился. Сдав смену, мы разошлись, а с Пашей договорились, что он вечером меня ждать будет.
День пролетел незаметно и в восемь я стоял у входа в приемное отделение с сумкой, где покоились три бутерброда и пара учебников. Спустя минуту на своей раздолбанной "копейке" подъехал Паша, сопроводивший меня в мертвое царство. Ребятам-дежурантам мы объяснили суть спора и строго-настрого запретили меня пугать. Паша был в этом заинтересован не меньше меня, так как шутки дежурных врачей в наш уговор не входили.
Я устроился в каморке Кузьмича, зажег лампу и принялся за учебники. Ох уж мне эта наука...
Часам к одиннадцати зазвонил внутренний телефон. Наука пошла неплохо, и я не заметил, как пролетело время.
- Гоша, это Звонкий.
Серега Звонкий числился еще одним молодым перспективным хирургом Н-ной больницы. Закончил учиться в Ярославле и пристроился дежурить к нам и еще в две больницы, дабы содержать семью. Приятный в общении парнишка, только какой-то дерганый.
- Ну, слушаю.
- Гош, сходи проверь ворота, а?
- А че их проверять, Кузьмич когда уходил запер.
- Ну проверь, а? Мы тебя все равно сейчас сверху запрем.
- Это еще зачем?
- Чтобы бомжи не лазили.
- А что, они и сюда забредают?
- Да было в прошлом месяце. Никто ж в коридоре за этим не смотрит. Кузьмич как раз не дежурил, и, видать, ворота забыл закрыть. Утром пошли сдавать хозяйство Паше, а наверху, около двери, сюрприз. Окопытился от сердечного приступа... Ой, Гош, извини, я не специально... Я ж забыл, что вы с Городовым поспорили!
- Да ладно, верю я тебе.
Я вспомнил, что Семенов, когда мы как-то домой ехали, действительно рассказывал, что в феврале вызывали милицию какого-то бомжа оприходовать. Правда менты долго не хотели его за сердечника принимать, у него все руки в кровь располосованы были. Он и внизу все ей заляпал. Так Паша при них тело вскрыл, так сказать не отходя от кассы, точно сердце оказалось.
- Ну, ты это... Проверишь ворота, да?
- Да проверю, проверю.
Я себе отлично представлял, как наверху Звонкий и компания загибаются от хохота. Козлы.
Бросив трубку, я набросил на плечи куртку. Тут и летом-то как у чукчи в холодильнике, Кузьмич свою каморку круглогодично обогревателем отапливал. Вышел за дверь, а там одна лампа на полкоридора. Темень, коридоры глухие, ни одного окна, в общем, все условия чтобы человеку ходячие мертвецы мерещились.
А что нам кабанам? Мы в зомби и вуду не верим, прихватил я фонарь и пошел. По сторонам глазеть было нечего - две прозекторские, пустые и убранные, да холодильник. Дверь в него нараспашку - замок второй месяц как сломан. Закроешь - потом только слесаря откроют. Правда дверь была не в саму "холодную", а в предбанник, где столы стояли. Паша, скотина такая, специально несколько жмуриков выложил туда. Типа на завтра приготовил. Чтобы оттаяли. Шутник хренов. Нашел чем пугать.
Ворота, естественно, оказались закрыты заботливым Кузьмичем на замок. В щель между створкам и полом змейкой струился снег, значит на улице опять похолодало и замело.
Попинав ворота для острастки, я вернулся в каморку. Проходя мимо "холодной" разок зыркнул в сторону жмуров. Лежат, болезные... И тут меня как током долбануло - показалось мне, что их меньше, чем было когда я туда шел. Понятное дело, что посчитать пять их было или четыре, как сейчас, я не удосужился. Ну, думаю, приплыл. Уже сбежавшие покойники принялись мерещатся. Хотел плюнуть, да в каморку пойти... Ей Богу, думаю, какие глупости, не могут мертвецы ходить - у них же все ткани коченеют, а в такой холод тем более ни один сустав не согнется. И от таких мыслей мне еще больше тошно становится. Я уж было собрался вообще эту дверь захлопнуть, черт с ними с этими слесарями, да представил как меня завтра Паша на смех поднимет. Дескать, испугался таки, а нам теперь всем миром снова сбрасываться на бутылку, чтобы дверь открыть. Ну нет, меня такой ерундой не проймешь.
А покойнички лежат тише мыши, только один своими буркалами мутными в потолок пялится. Оскалился. Издевается тоже. Ничего, думаю, ты свое уже отзубоскалил, вон какая дырень в боку. Аккурат вместо печени будет. Паша на днях его "обеспеченным" обозвал. Остальные на вид не такие мрачные. Еще одного я тоже узнал - он два дня тому под наркозом откинулся, прямо на операции. До нее тоже позубоскалить любил. Бедный Йорик...
Ну а потом я услышал шаги. Сначала не понял, что это. Просто не ожидал. Потом сообразил и разозлился. Не иначе дежурная бригада пошутить решила. Шаги, вроде, из-за поворота доносились, вот я и решил - сейчас нагоню, по шее накостыляю, да заодно изнутри дверь запру, как это Кузьмич делает, когда не забывает. Ну и рванул туда.
Забежал я за поворот - шаги стихли. И нет никого. Это меня, надо сказать, еще больше взбесило. Развернулся я и к двери наверх пошел. Уже издалека вижу, что она закрыта. Странно, конечно, но я просто решил, что шутники фиговы подстраховаться решили. А так как мимо меня к ним никто прошмыгнуть не мог, значит главный шутник здесь где-то бродит.
Можно было, конечно, плюнуть и пойти дальше грызть гранит науки, но я из принципа решил этого шутника отловить и содрать с Паши честно заработанное пиво. Обратно пошел тем же маршрутом. Захожу в коридор около "холодной" и вижу, что в конце коридора стоит кто-то. Ага, думаю, попался.
- Эй, - как заору. - Юмористы сортирные, идите сюда. Мне ваши шутки уже в одном месте сидят.
Тот, что в конце коридора молчит, не двигается. Я и решил, что просто сам его припугнул как следует. Эффектом неожиданности взял, так сказать. Правда, никак не могу рассмотреть, кого застукал - больно уж освещение хреновое.
- Чего встал аки столб? Иди сюда, пойдем позорить тебя в глазах товарищей. Паша вам завтра скажет пару ласковых, когда узнает благодаря кому он будет пиво должен.
А тот все как стоял, так и стоит. Я тоже спешить перестал. Преступник застигнут на месте преступления, пиво у меня в кармане, Паша спор продул - договаривались, что шутки дежурантов трактуются не в его пользу. Куда торопиться? Проходя мимо "холодной" не удержался - глянул на жмуриков. И так мне не по себе стало... Не знаю сам почему. Вроде все на месте были, в тех же позах, а что-то там не так было. Что-то такое мерзкое в мороженном воздухе возникло, не могу словами описать это чувство. Нехорошее какое-то.
Я взгляд оттуда отвел - а в коридоре уже никого и нет кроме меня. Я понимаю, что шагов не слышал, а это ненормально. Тут слышно как снег шуршит, а шаги и вообще как гром греметь должны. Наверно, думаю, на цыпочках смылся. Я до конца коридора добежал - а там опять никого. Башкой повертел - ну нету никого, только тот самый снег по полу ползет. У меня волосы дыбом потихоньку вставать начали. Правда, там всякие ящики да бочки стояли, за ними спрятаться можно было, но я нутром чувствую, что не в прятках тут дело.
А сзади опять шаги. Повернулся - никого. И шагов нет.
Так, думаю, не знаю, что тут твориться, но чертовщина точно какая-то. Хочешь не хочешь, поверишь в россказни Кузьмича. Хотя, положим, покойники тут может и не шляются, а вот каким-нибудь полтергейстом попахивает.
Стал я по коридору пятиться, спиной к стене прижавшись. В темноте сразу страшно становится, так я по сторонам кошусь да пар изо рта пускаю что твой паровоз. Пока шел шагов не слышал ничьих кроме собственных. Дошел до двери в холодилку и чуть там коней не нарезал - покойников-то никак на одного меньше стало. На этот раз точно - нет того, что в потолок глазел. Сглотнул я судорожно, глаза протер. Вдруг померещилось? Да не успел проверить. Слышу слева, где ворота, заскрипело, словно по стеклу железом провели. Феномен нам этот еще на первом курсе объясняли - дескать скрип такой сходен с воплями каких-то африканских макак, предупреждающих так об опасности. Или они так орут, когда их едят... Не помню. Короче говоря, якобы наши общие дикие обезьянообразные предки тоже так визжали, что отложилось у нас где-то в области подкорки.
Тогда мне, правда, не до этих воспоминаний стало. Повернулся и дал стрекача к своей каморке. Как только спиной повернулся, снова слышу - шаги за мной. Я еще поднажал, а они как будто только приблизились.
В каморку я влетел пулей, и дверь за собой моментом запер. А за ней - вновь тишина. Я к телефону подлетел и давай номер ординаторской накручивать. В трубке лишь гудки. Не иначе привезли кого-то, все в операционной. Я собрался было номер поста набрать, потом передумал. Сидит там сестренка лет двадцати, чем она мне поможет? Только в Кащенку позвонит. Да и если трезво помыслить - что я сказал бы? Тут покойники разгуливают, меня пугают? Хрен с ним с пивом, но с ума-то я еще не сошел, а они ведь на это все спишут. Потом всю жизнь не отмоешься. А за дверью и правда больше ни шороха. Может, думаю, померещилось в потемках, переучился?
И тут в дверь как треснут! Хорошо она у Кузьмича крепкая была, и наружу открывалась. Говорят, он сам ее принес откуда-то и поставил.
И хрясь - еще раз, аж затрещала. Я к стене попятился. В дверь снова - бух, только уже слабовато так, неуверенно. А самое страшное - больше ни звука. Когда человек с такой силой в дверь ломится хоть что-то должно быть слышно - ругань, дыхание, топот, а тут ничего, тишина. А потом скрежет по двери раздался. Да такой, что прямо чувствуется, как стружка деревянная из под обледеневших когтей вьется и вниз сыпется.
Сколько это продолжалось, не помню. Что твой Хома Брут в волшебном круге, просидел я скрючившись в углу каморки, да только жалко никаких молитв не знал, чтобы прочитать. Кажись меня колотил озноб, и кулаки я сжимал так, что ногтями разодрал ладони в кровь. А прекратилось все также неожиданно, как и началось. Наверное, первые петухи где-то запели. Хотя какие петухи в Москве?
Еще какое-то время я сидел в своем углу ни жив, ни мертв. Страшно хотелось упасть на диван и уснуть, но сил не отсалось, а глаза закрываться отказывались, как будто в веки спички вставлены.
Когда же, наконец, я заставил себя подняться с пола, дверь открылась. На пороге стоял Кузьмич.
Он усадил меня на диван и сунул в руки эмалированную кружку, в которую до краев налил что-то, принесенное с собой. Я выпил не спрашивая, не чувствуя ни вкуса ни запаха. Только когда жидкость коснулась стенок желудка, я понял, что это была водка. Меня передернуло, с мышц спало оцепенение, а в голову крепко ударило хмелем. Я поплыл и Кузьмич, видя такое дело, сунул мне в руки кусок колбасы с хлебом.
Столбняк сходил постепенно. Когда я обрел способность более-менее ясно мыслить и говорить, то пробормотал:
- Кузьмич, и тут так каждую ночь?
Тот покачал головой.
- Нет, Гоша, не каждую. Только я после того раза на войне всегда чувствую, когда такое начинается.
- Никак все это с полнолунием или какими-нибудь сатанинскими праздниками не связано, - ответил Кузьмич, наливая по второй. - Сказки все это. Может быть и есть какой-то во всем этом смысл, только мне о нем ничего не известно. Просто чувствую как другие погоду. Я ведь вчера не все рассказал. Видел я тогда, в сорок третьем, когда удирал, что с нашими стало. Все они не только померзли, но и встали как те немцы. И старуха с косой среди них была...
- Неужели прямо так и выглядит?
- Нет. Она как... Не знаю я, как описать это. Не могу. И покойники все и наши, и немцы, слушались ее как мать родную. Она и меня заметила. Увидела, что я один жив остался, да отпустила зачем-то... Только я с тех пор покойников недолюбливаю. Не такие уж они все и тихие как кажется.
Мы выпили и закусили.
- Так что ж ты, старый дурень, - говорю. - Тогда сюда устроился, если так дела обстоят?
- А куда бы меня еще взяли, а Гош? Да и говорил я тебе, что я их шабаш заранее чую, уже научился с собой справляться. Да и ты научишься...
- Кузьмич, а может мне все это того... Приснилось, а?
- Эхма, твою мать, а ты в зеркало-то себя видел?
- А что?
- Да подойди, посмотри.
Я встал и подошел к неровному мутному зеркальцу над раковиной.
Того, кого я там увидел, я сперва не узнал. Лишь убедив себя, что никто кроме меня там отражаться не может, я поверил, что это действительно я, только весь в седых полосах. С тех пор приходится краситься.
Тогда же я лишь малость пошатнулся, но на ногах удержался, ухватившись за край раковины.
- Кузьмич, почему все так происходит?
- А я не знаю, Гоша. Думаю только, что дело в нас самих. Из-за злобы, ненависти. Это ведь тоже сила... Вот в войну в нас сколько ненависти было? И не только в нас - сколько ж еще народу в этой бойне участвовало. А сейчас посмотри что творится?
Я шмыгнул носом, но промолчал.
- Москву сейчас может и не бомбят, да видать столько всякой дряни в нас накопилось, что даже покойники не успокаиваются... Это, Гоша, давно предсказали все - мы ведь с тобой в Калиюгу живем... А может и наши попы правы, и Страшный суд уже близок, раз покойники встают. Так что дальше только хуже будет. Я так думаю.
Знал я, что Кузьмич мужик умный, но таких слов от него еще никто не слыхивал. Не зря, видать, он перед войной свое высшее получал. А ведь никто и не спрашивал, какое оно у него было.
- Ну ладно, пойдем отсюда, - сказал Кузьмич, открывая дверь.
На белой краске, в которую она была покрашена, ясно виднелись глубокие темные борозды, обнажившие дерево из-под слоя краски.
- Они? - спросил Кузьмич.
Я кивнул. Объяснять мне ничего не хотелось.
Подойдя к двери, я наклонился и поднял несколько катышков краски, растер между пальцев. Слабый запах лишь усилил чувство нереальности происходящего. Не говоря ни слова, я рванулся к открытой двери в прозекторскую. Покойники, все количеством пять, лежали на своем месте так же, как и вчера вечером.
- Оно те надо? - пробубнил Кузьмич у меня за спиной.
- Надо, Кузьмич, надо, - сказал я, подходя к жмурикам.
Мертвые не танцуют, мертвые не поют... Песенка назойливо вертелась у меня в голове. Вчерашнего "обеспеченного" я сперва не узнал - глазу у него теперь были закрыты. С большим трудом я вывернул ему ладонь и отогнул руку с синюшными пальцами. Под нестриженными кривыми ногтями у него виднелись белые дуги эмалевой краски, такой же, как и на двери каморки Кузьмича.
А потом я просто упал в обморок.
Паша, как и было договорено, в тот же день смотался в Шерементьево за проспоренным пивом. Накушавшись оного вперемешку с дешевым портвейном на следующий день, я полез с ним в драку. Нас еле разняли. Причин драки я никому объяснял и Паша на меня страшно обиделся.
С тех пор я меня каждый раз, как Кузьмича, крутить стало. Сперва я отпрашивался с ночных, но долго сочинять глупые отмазки мне не удалось бы, и кто-нибудь наверняка обратил бы на это внимание. Но на мое счастье пришли экзамены и с дежурствами я распрощался. После этого я в Н-ной больнице больше не появлялся.
Но меня знаешь, что больше всего пугает? Вот уж считай с тех пор десять лет прошло. Кузьмич уж помер. А меня все крутит. Значит, надо думать не стало у нас лучше-то, значит что-то в нас все еще не так, раз покойникам покоя нет?
И знаешь что еще? Я ведь потом Пашу до смерти запытал - зачем он вывозил перед той ночью жмуриков из "холодной". Паша клялся и божился, что не делал этого и даже взятка в виде двух бутылок "Смирнова" не заставила его изменить свои показания. И ребята, что в ту ночь дежурили, тоже говорят, что не выносили. В общем-то, я им верю. Кузьмич их, понятное дело, тоже оставить там не мог... Может они, конечно, и врут, только зачем?
Вот так вот. А ты говоришь - мертвые не танцуют, мертвые не поют...