Аннотация: Никто поделать ничего не смог Нет,смог один, который не стрелял....
В РУБАШКЕ РОЖДЕННЫЙ
повесть военных лет
(по мотивам песни В.С. Высоцкого "Тот, который не стрелял")
Небо, пропитанное леденящей сыростью, придавило черной хмарью тяжёлых туч. Погода безотрадно сопутствовала характеру человеческих поступков, иначе к чему бы в апреле осенняя тоска? Строй выжидающе смотрел на того, кому дышать оставалось всего ничего - считанные минуты. Тот, не глядя на бывших товарищей, изучал темное беспросветное небо, жадно ловя ноздрями сырой воздух.
- Решением Военного Трибунала, согласно закону военного времени, Званов Егор Макарович, за моральное разложение вверенного ему командного состава в количестве одного взвода, за спаивание рядовых бойцов и утрату адекватной оценки фронтовой обстановки приговаривается к расстрелу! Прошлые боевые заслуги бывшего ефрейтора Званова считать недействительными, как не искупающие тяжести вины, в час, когда Родина стонет под тяжестью фашистского сапога! Также Званову вменить вину за провал задания касаемо доставки "языка" в штаб нашей дивизии, случившимся пятью неделями ранее! Решение согласовано с главным штабом НКО и одобрено за подписью зам. нач. Управления ОО НКВД СССР комиссара госбезопасности 3 ранга Мильштейна Дата-октябрь 1942 года. Приговор зачитал старший лейтенант Особого отдела Суэтин, прикомандированный к линейному штабу Юго-Западного фронта. Приговор привести в исполнение незамедлительно, перед строем!
Из девяти "расстрельщиков" второй справа то ли зазевался, то ли замечтался, но "трёхлинейку" вовремя не поднял.
- Копылов, твою в качель! - Заорал командир. - О чём мечтаешь, оглобля?! Команду слушай, а не сопли жуй! Ружь-о-о!!! Це-э....
Он поперхнулся, не доорав. "Замечтавшийся" ружья не поднял.
- В чём дело, сынок?! - Командир, подбежав к "замороженному" бойцу, схватил его щепоткой пальцев за подбородок. - Копылов, твою душу! Ты что? Ты меня слышишь, солдат?
Глаза Копылова отрешенно смотрели мимо командирского лица. Ровконюк проследил за направлением его глаз и наткнулся на неприкаянную фигуру Званова.
- Чёрт.... - Прохрипел Ровконюк. Он всё понял. Какого рожна он вытянул в расстрельную этого....
- Копылов, Копыло-ов.... - Жарко зашептал капитан, тормоша плечо бойца. Он позабыл имя подчиненного, но торопился донести главную мысль. - Надо, брат, надо.... Иначе, и тебя и меня, всех нас....
- В чём дело? - Раздался, справа за спиной, голос особиста. - Малахольный что ли?
Командир виновато улыбнулся, оборачиваясь.
- Да что там.... Контуженный он. В приходе каком-то непонятном летает. Как бы в сумраке, что ли....
- Тогда какого ... ставишь под исполнение пришибленных?!
Лицо Копылова было сухой глиняной маской. Потресканные и покусанные в кровь губы, выдающиеся юношеские скулы, пацан ещё.... Однако, глаз червив, опасный глаз.... И не похоже, что умом тронулся....
Копыловская рука сдёрнула винтовку Мосина и опустила прикладом к сапогам.
- Ружьё па-ад-нять!
Правая рука рядового заученно согнулась в локте, но и только. Выработанной техники вскидывания винтовки не произошло. Локоть разогнулся, и приклад шлёпнул оземь.
- Шта-а?! - Заревел, багровея старлей. - Саботаж?! Неподчинение?! Копылов, ё.. твою ...ть! Ты у меня, сучонок, там встанешь!
Палец "особого" ткнулся в, стоящего в зоне выстрела, смертника.
- Ты слышал, контра?! Ты там стоять скоро будешь. Ружьё, говорю, подня-ал!!!
Копылов не шелохнулся.
Особист вырвал из кобуры пистолет.
- На "три" буравлю тебе лоб! Раз....
Тишина неестественно оглушала. Лишь в вышине вороны изредка покаркивали.
- Два-а!
- Гришка.... Не дури! Мне всё один конец.... - Донеслось со стороны Званова.
- Молча-ать!!! - Взъярился белесый особист. - Два с половиной....
На "два с половиной" Копылов приподнял ружьё и в напряженно-тягучей тишине повесил винтовку на плечо. Затем также без эмоций схватил вооруженную кисть особиста и припечатал стволом себе в лоб. Долго не отпускал, пока тот не вырвал оружие силой. Всё произошло настолько быстро, что растерявшийся "старлей" от чересчур усердного рывка назад чуть не запрокинулся наземь. Подогнулся в присядь, в раскоряк, но не упал. Выпрямился в скользкой траве, встал как "ванька-встанька", ошалело вращая глазами. Указательный палец тщетно давил курок.
- Ты что? Ты это как.... - Блеющим дрожащим голосом задолотил офицер. - Нападение на уполномоченного?! Все видели?
Наконец он сообразил снять бой с предохранителя.
- Ладно. Ты сам хотел. - Он вскинул оружие, целясь в голову солдата, но подоспевший Ровконюк ударил его, чуть выше локтя. Пуля с рокотом улетела вверх, всполошив стаю ворон на кронах осин.
- Не поз-волю!- С лютой ненавистью по слогам выжжевал командир.
Глаза офицера выкатились за пределы орбит.
- Да ты охренел, комбат!
- Это ты охренел, Суэтин! - В два тона злее выкрикнул Ровконюк. - Ты на чью шею верёвку сучил, а?! Чью смерть полгода окучивал? Не его ли?!
Он выкинул палец в сторону приговоренного.
- Вот его и забирай, понял?! А Копылова не тронь! И никого не тронь по самосуду! Нет таких прав....
- Шта-а?! - Выгнулся Суэтин. - Да я тебя.... Да я любого тут....
- А патрончиков хватит в пистолетике? - Колюче сузил глаза Ровконюк. - А то попроси, я подкину. А где и ребята пособят, чем богаты....
Капитан насмехался. Суэтин кинул взгляд на строй, но ничего там не увидел, правда, почувствовал.... Тугая, как струна, неприязнь обдавала особиста.
- С кем воевать-то останешься, Суэтин? Коли всех под распыл пустишь? Ни сегодня-завтра немец прорвёт оборону, ты что ли его сдерживать будешь?
- Родина скажет, встану и я в окоп, не сомневайся!
- Не сомневаюсь. - Сказал Ровконюк, то ли искренне, то ли в насмешку. А потом добавил деловито примирительно: - Ты вот что, Пал Кузьмич, позволь я сам со своими раскумекаю. А ты не вмешайся пока, ладно? Хорошо? Вот и хороводно....
Он обратился лицом к расстрельной команде.
- Рядовой Копылов!
- Я!
- Два шага вперёд!
Отделившийся Копылов встал перед командиром. На лбу краснел отпечаток от вороненого ствола Суэтина.
Комбат угрюмо разглядывал его лицо.
- Встать в общий строй! - В злых-презлых глазах Ровконюка краем промелькнуло уважение.
Все восемь ружей синхронно грянули залп. В верхних ярусах оголтело заорали перепуганные вороны.
Званов больше не стоял.
Рассказ от лица Егора Званова.
Град пушечных ломовых ударов сотрясает тело, мгновенно вышибая дых из лёгких. Сознание ещё пытается осмыслить и уловить боль, но твердь земли жестко ударяет в лицо, не давая сосредоточиться на ощущениях. Последнее, что успеваю услышать, это запоздалый рокот выстрелов. А дальше - пусто.... Тёмная как чернила топь. Но не совсем. Что-то клубится вокруг: картинки, образы, слова.... Что это? Последний выплеск угасающего сознания? Плёнка крутится в обратную: остервенелый в своей правоте комбат; перекошенная морда Суэтина и между ними бессловесный Копылов, единственный, кто не стрелял в меня. Что ж, братишка, спасибо! Но зря ты так.... Этот тля, нелюдь Суэтин погубит тебя, прожуёт, не подавится. Я то что? Законченная пьеса по всем законам жанра, а вот ты, паря, подставился.... Всё равно твоя пуля никак не решала, хотя конечно спасибо! Большое тебе спасибо! Не ожидал такого.... Своих бывших подчиненных не осуждаю. Солдат - человек без убеждений, категория подневольная. Скажут: загони патрон и выстрели, не думая, кто там впереди: враг ли, друг, брат али отец - выстрелит. На том и держится войсковая дисциплина. И я бы, приказали - выстрелил. Но Копылов.... Кто знал, что в этом тихоне зреет такая сила. Лихая и правая в своем ключе. Ведь не в том штука, что меня пожалел, а в том, что посмел возразить. Там, где возражать нельзя - смерть. Ставлю себя на его место. Не смог бы как он. И в этом мой позор и моё бесчестие. Нам, разменявшим пятый десяток лет, не грех поучиться у молодых зубастости и жертвенности. А вот не можем. Страх ослушаться начальства поселяется в позвоночнике и умирает вместе с телом. Где я?
Огромная пропасть в шаге от меня и не просто пропасть - бездна, где не видно ничего, кроме клубящихся паров тумана. Я прижат неведомой силой к наскальной стене и боже, не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Я закован, только сейчас замечаю: запястья, и лодыжки ног стиснуты железными скобами. Я буквально распят на скале, и пропасть впереди навевает мысли про Ад. Что за колоброд фантазий? Какой Ад, какие мысли и какие фантазии, когда я умер и согласно материалистическим большевистским взглядам, должен пребывать в темном беспросветном небытие? И причём здесь руки, ноги, когда тело моё остывает в неглубокой присыпанной яме? И всё-таки.... я думаю, вижу, наблюдаю.... И чем, спрашивается, я думаю, когда мозг мой мёртв и, скорей всего, пробит добивающей пулей Суэтина. Но если смерть - это вечный сон, тогда что ж.... всё сходится. Сон не бывает без сновидений. Но на хрена мне, скажите, пропасть, да ещё в качестве истязания? Мало ли я претерпел в земной жизни, чтобы ещё здесь мытарства продолжались?! А ну ка Сон, давай-ка, если ты вечный, то будь добр, избавь меня от этих пропастей и сковородок с чертями. Давай-ка, брат, Вечный сон, яви-ка лучше разгулье молодецкое! Чтобы стол горой, самогон рекой и молодица бела кожа! А чего?! Не заслужил разве? Всю жизнь с лаптя на сапог, с сапога на кисет и не видал ни чего как командирские курсы и подъёмы по тревоге. Женился даже на бегу. Думал, приду, детей обниму! Жинку растрогаю по всем мягким местам, присяду, накачу грушёвую, затянусь беломориной и что? Война, здравствуй живёшь, кто бы её просил, с нашим побратимом Гитлером! И ведь не предал я, не убежал и не самострельничал, как есть некоторые, а воевал. Нормально воевал. Рубежи по сантиметру откусывал у фрица. Все приказы исполнял, ну.... не каждый, конечно. С "языком промашка вышла.... Но за это ли командира третьего взвода ефрейтора Званова позорной смерти предавать? Бражничал?! Согласен! Но, то был трофейный шнапс, горилка немецкая, из опилок они её что ли гонят? Ни голове, ни заднице....
Сон, однако, не думает передислоцироваться. Сон упрямо мне навязывает мне оковы и пропасть. А если существует он, и Рай и Ад, ведь подумывал ты об этом, без пяти минут партийный ленинец. Подумывал.... Значит, по меркам божьим я заслуживаю преисподней? Сам-то что думаешь? Заслуживаю я по совести райские кущи, коль за спиной несчитанное количество погубленных душ. Пусть врагов. Пусть фашистов. Но ведь Библия не отличает, кого ты убивал по убеждениям и долгу Родины. Ты убивал живых существ по образу Христа и значит прямое твоё назначение в Аду. Вот попал ты, Званов, так попал!
Я пытаюсь вытечь из этих оков. Я ведь не материальное тело, а только иллюзия Сна. Железо больновато саднит кожу в местах прихвата. Что ты, твою.... ТАМ терпел и ЗДЕСЬ тоже? Что мне, крест сотворить? Так ведь не умею и руки закованы. Молитвам не обучен. Атеист, согласно Марксу. Как быть? Лучше б черная мгла - небытие. А так прижучат за всё про всё....
Жду, что дальше. Пропасть - она и есть. Как и я над ней. А где же Суд Божий? Готов поверить в него. Кто произнесёт речь надо мной? Не помню имена апостолов. Пусть хоть сам Бог, но чтобы всё по чести правильно. Чтоб всё по совести.... Давай же! Что там есть, развивайся!
Из ниоткуда появляется Копылов со своей невыстрелянной " трёхлинейкой". Ба, Гришка! Ты-то сюда, к какому месту? Я бы поклонился тебе, да не могу. Спасибо тебе, что не выстрелил. Даже не за то спасибо. Спасибо, что заставил меня поверить в Человека. А ведь я.... Давненько уже в Него не верил.
- Гриша-а-а.... - Кричу ему. - Ты золото парень, но зачем ты ко мне? Негоже живым с мертвецом общаться....
А сам думаю, холодею, неужели, думаю, мразь Суэтин и его вагончиком пустил. Да не-е, Ровконюк не даст, коли встал на дыбы. Не даст и всё....
Копылов, и как ухитряется балансировать над пропастью, отвечает:
- Да не мёртвый ты, Егор Тимофеич. Шкуру попортили, а так.... Держись! Скоро доктор придёт....
- Чего? - Кричу. - Какой доктор? По мне пора свечи за упокой, а ты доктор.... Иди - Кричу. - Отсюда!
Копылов улыбается, но не уходит. Я жду, что дальше. Если сон, то ладно. А если хуже....
Вдруг небо закрывает сумрак. Что-то тяжёлое опускается рядом со мной. Господи, (не верил в бога, но поверишь тут) огромная птица, орёл, что ли, захлопывает крылья рядом со мной.... Чёрный с красной прожилкой глаз ненавидяще свербит моё тело. Я холодею. Я вспоминаю всю школьную историю, а верней, не школьную, а библиотечную, что попришлась мне на двенадцатый год, очень любил сказки да мифы, грешен.... Был такой божок у нехристей, который согласно ихним верованиям, похитил огонь у главного, над всеми, Начальника. Главный и приковал его к скале, а разве я не там.... Огромный орёл (вот он, кстати) каждый святый день прилетал и клевал печень у несчастного. Как же звали его.... Пралотон или Промотай? Не помню....
- Прометей! - Говорит Копылов. - Его звали Прометей. Огонь пошёл на службу людям, но ты не Прометей. Ты Званов Егор Тимофеевич, незаслуженно расстрелянный, а значит по праву возвращенный в строй.
Копылов поворачивается ко мне спиной и растворяется в туманной мгле. Я же остаюсь наедине с хищной птицей.
- Ну и пошла ты! - Говорю я ей. - Я Званов, а не Прометей, ясно?!
Птица косит кровожадно глазом и уж никак не хочет улетать. Неожиданно она впивается клювом мне под ключицу и тащит, я чувствую это, изрядный кусок плоти.
- А-а-а! - Ору я диким ором. Слёзы градом катятся из глаз. Боль просто жуткая, невероятно больнючая. Я в Аду, это точно....
Орёл впивается мне под самое сердце и тащит из меня то ли жилу, то ли какой-то хрящ. Я ору, я чувствую, как безжалостный клюв копошится во мне, елозит, цепляет половчее мясо и тянет....
- Есть ещё одна.... - Кто-то басит над головой. Пытаюсь поднять голову, но не могу.
Орёл сволочь делает передышку. С клюва его капает моя кровь, но чувствую: не остановится. С каких грехов мне такая мука? Я огонь не похищал.
- Перестань, слышишь!!! - Стараюсь на голос пронять эту птицу. - Я Огонь не воровал! Ты ошибся, я не Прометей!!!
Орёл, кажется, удивился. Смотрит вытаращенным глазом. Может, понял, что залетел не по тому адресу. Вдруг говорит совершенно по-человечьи и с каким-то проникновенным сочувствием:
- Потерпи, родной! Потерпи, солдат! Нету у меня обезболивающих.... - И р-раз, своим острым жалом мне куда-то под брюхо. Заелозил, стараясь втиснуться глубже. Гадина, слаще ему там что ли? Я такую боль на земле не чувствовал.
- Сука-а-а!!! - Я вне себя от бешенства, а ещё больше от своей беспомощности. Какая-то дрянь выклёвывает мне мясо, а я не могу ей шею свернуть. Вены мои взбухли, я ощущаю скачущий пульс, я рву своё тело, чтобы вырваться на секунду и разодрать в клочья этот ненасытный клюв. Кажется, есть! Мне удаётся освободить правую руку, и я с ликованием тянусь к орлиной шее. Не уйдёшь, гнида пернатая!
- Держите его, что смотрите! - Орёт кто-то надо мной. Я не понимаю, у орла есть подручные? Мне стискивают плечо, припечатывают вырвавшуюся на волю руку и снова опутывают её чем-то. Глаза мои затуманены болью. Я плачу и ругаюсь.
- Не смей, гнида! - Я не плачу, я рыдаю. - Оставь меня в покое, тварь!
- Согласен. Тварь и гнида. - Соглашается кто-то со мной. Это не орёл. Это кто-то, кого я не вижу. Сатана, поди.... Следит, чтобы я не вырывался, пока палач его справляет кровавую работу.
- Вот вытащу последнюю.... Из тебя. И будешь покоиться. Делайте последние пять кубиков! Счас будет самое трудное....
Пытаюсь въехать в разговор Сатаны, ничего не понимаю.... Какие кубики? И что хотят вытащить из меня последнее? Душу?
На меня наливается жар. Я раскалён как чугунок на огне. Я проклинаю всё и вся и призываю Копылова в помощь. Он появляется невозмутимый, склоняется и промыкает мой лоб влажным платком.
- Братишка.... Копыло-ов.... - Шепчу я. - Ты мой ангел-хранитель.
Неожиданно между ребрами закопошился ненавистный клюв. Боль, то ли я притерпелся, то ли устал орать, была уже не той. Оставалась лютая неприязнь к мучителю-орлу. Всё-таки я не шашлык на блюдечке, чтоб меня размеренно отщипывать.
- Копыло-о-ов!!! - Взвинчиваюсь я. - Подстрели! Или меня или этого орла! Умоляю....
- Всё-всё. Теперь всё! - Успокаивает Копылов и действительно, боль прекращается. Я проваливаюсь в темноту, где нет ни орлов, ни преисподней, а голос Сатаны где-то там далеко кому-то вещает:
- Восемь пулевых и лишь одна тяжелая.... Надеюсь, вытянет....
****************************
Жёлтый в потеках потолок свидетельствует о прохудившейся кровле. Весной должно быть хорошо заливает, и сестрички не успевают менять тазики. Кроме потолка, я могу наблюдать за соседом справа. Он ампутированный по колено и часто просит медперсонал поменять ему бинты на ноге, которой у него нет. Кричит, что чешется рана, пусть подышит.... Налево смотреть нет резона. Слева от меня стена и прикроватная тумбочка. Да и нельзя, говорят врачи, вертеть головой. Покой и ещё раз покой. Я пробовал подымать голову, плечи, пока мухи в глазах не заставили отказаться от чересчур активных движений. Я в госпитале, далеко за фронтом. Отлёживаюсь, пока мои где-то воюют....
Прооперировали меня не здесь. В захудалом медсанбате, в прифронтовой полосе. Говорят, восемь пулек из меня выковыряли. Одна сидела глубоко в рёбрах и краем задела стенку легкого. Не потому ли у меня сейчас свист в дыхании. Ну да ладно.... Остальные семь свинцовых околышей размещались чудным образом, где как бог положил. А положил Он их, действительно, так расчудесно, что ни одна не повредила меня всерьёз. Говорят, орал безбожно и матом костерил всех. Врачу чуть руку не оторвал. Шутка ли, во мне копошились щипцами на живую! В медсанбате не было даже спирта, чтобы меня опоить. А раны и инструменты стерилизовали тройным одеколоном, который тоже считался дефицитом. Для самой глубокой пули, врач приберег из своих сокровенных запасов промедол. Хотя старожилы госпиталей утверждали, что в этих шаром-покати-лазаретах кололи только алко-морфином, если конечно и такой имелся. А на "нет" шла фатальная карта: боль, везение, случай. Многие умирали. Многие выживали. Вот и всё....
Мне посчастливилось не загнуться. С медсанбата меня отправили в тыловой Калужский госпиталь, так сказать на долечивание. В госпитале были все необходимые медикаменты, пилюли какие надо, и главное, спирт. Последний, мы, старожилы-пижамники, научились выклянчивать у молоденьких сестричек. Втихаря. Разумеется, от докторов.... Часто потом вечерами, подустав от шумных койко-соседей, я попивал чаёк со спиртиком и поминал добрым словом того, который в меня не выстрелил. И даже ружья не поднял в мою сторону. Где он и что с ним стало? Неподчинение ему грозило не меньшими неприятностями, чем мне в своё время. Даже если Суэтин не подаст рапорт в отношении Копылова, то в любом случае приберёт его в свой чёрный список. На дозревание, так сказать.... Сволочь. Почему же он меня не докончил на полянке? Что случилось там, когда я упал полумёртвый? В сорок первом я сам присутствовал на расстреле одного дезертира, тогда их много бежало.... Прежде, чем сбросить тело расстрелянного в яму, его всегда достреливал в голову особист. Руководствуясь, разумеется, гуманными соображениями. Мы ж не фашисты, живых закапывать.... О том, чтобы "отходить" врага и вернуть его с того света и речи не могло идти. Приговор ясен, обжалованию не подлежит! Так что же там случилось.... там? Когда я бездыхан вне памяти едва шевелился у сапог Суэтина? Свои бы не стали достреливать, это точно! Ставить точку в трибуналах - привилегия Особого отдела. Так почему в моём деле поставлена запятая? Что это может значить и как же всё это понимать? Ломая голову над этой загадкой, я не находил ответа, уставал и переключался на Гришку Копылова.
Копылов.
Тугие удары снарядов, разрываясь, бьют по самому сердцу, заставляя его сжиматься в комочек. Парень скукожился на самом дне окопа, прикрыв трясущимися руками лицо.
- Ма-а-ма....
Новый земляной столб с гулким бахом разлетается близ окопа. Парень ничком валится лицом в пыль. Пробегающий по линии рва боец чудом не опрокидывается через него. Чертыхается.
- Ранен? - Спрашивает он у зашевелившегося под ногами солдата.
Солдат отрывается от земли, явив на свет, вымазанное в слезах и грязью, лицо.
- М-м-мм-м.... - Губы грязнули по-детски дрожат.
- Копылов? - Больше утвердительно, чем вопросительно возглашает споткнувшийся.
- М-м.... Я....
Абсолютно деморализованная личность, перепуганный до усыху. Не убивший ещё, да и сможет ли? Пацан.... От титьки оторвали.... Куда таких на войну....
Всё это молниеносно проносится в голове Егора Званова. Но не время сюсюкать....
- Встать, солдат!!! - Орёт сквозь канонаду Званов. Руки рвут гимнастерку труса, поднимая его на ноги. - Оружие па-аднял!!!
Рядом где-то снова ухнуло, обдав бойцов ошмётками земли. Копылов трепещет, неведомо от чего. Ща определим от чего....
Званов с размаху бьёт по лицу Копылова.
- Смирно, с-сука-а!!! Пришёл воевать, воюй, а не в штаны делай!!! Я, старшина второй роты, ефрейтор Званов, твой командир! И ты, блядь, сдохнешь у меня героем, а не говном собачьим! - Он снова его хлещет и осатанело орёт в лицо: - Фриц пошёл на рывок, и мы обязаны его остановить, понял, нет?!
Бахает раз-два. С противным свистом пролетает шрапнель, выискивая жертву побеспечней. Но у Званова в ушах другая музыка. Он брызжет слюной, пытаясь перекричать грохот артиллерийских орудий.
- По команде "За мной!" скачешь из окопа за мной. Понял?! Бежишь в метре от меня и чтоб я спиной чувствовал твоё дыхание, понял? Понял?! Деревенский?! Значит, дрался хот раз.... Будешь драться за всех своих девчонок! За свою мать! Понял?! Спрашиваю, понял?!
Что-то меняется в очумелых глазах солдата. Он светлеет, несмотря на грязь, и перестаёт трястись.
- Вот и ладно! - Радуется Званов. - Как звать?
- Гри-ша-а....
- Надо, Гришаня! Надо, сынок! Нечисть ходит по нашей земле! Жжет деревни, сильничает сестёр. Если не мы, тогда кто?
Глаза Копылова загораются.
- Молодец! - Хрипит, подустав от крика Званов. Сжав шею бойца, прижимается лбом к его щеке. - Всё правильно понял! Я ща.... Жди....
Он бежит дальше, координируя действия на предстоящую контратаку. По цепи разносится его надорванный крик.
Он возвращается, как обещал. И Копылов, уже не заяц, стоит ровно, чуть полусогнут в спине, чтоб не выстегнула пуля. Держится красавцем, хоть и боится, видно.... Сапоги вышибают чечётку.... Званов ободряюще хлопает парня по плечу и надвигает окуляры бинокля.
- Пошли гады.... - Он сосредоточенно зол и, казалось, позабыл о присутствии Копылова. Но через минуту вскидывается и обжигает взглядом "необстрела".
- Всё! - Он мрачнеет лицом и юрким движением выпрыгивает наверх.
- Рота-а-А!!! - Он страшно хрипит, но пуще боится не доорать до дальних. - За Родину!!! За нашу Родин-ну!!! За мной! Вперё-о-О-О....
Гул голосов, как рассерженный улей подхватывают клич. Стены окопа осыпаются, продавленные сотней подошв. Смерть пошла на смерть....
Егор бежит, ссутувшись, собравшись в тугую пружину, готовый принять свинец. Но ещё готовый рвать голыми руками. Война, это шахматы, думает он, а доживёт ли пешка до ферзя.... Вопрос к стоящим "над", атеист Званов.... Он чувствует - парень бежит за ним....
Рассказ Егора Званова (продолжение).
Копылова я узнал в сорок первом, когда немчура глотала залпом наши сёла и города. Сопля был пацан, желторотик и губы.... Маменькино вымя просят. Тряслись они у него, губы-то.... Первый бой. Вижу, либо обделается, либо протащит и дальше понесёт. Пуля, снаряд не выстегнет, так заматереет в последующих схватках, покроется коркой. Это как пить дать! И точно не ошибся. В том бою Копылов выл, но бежал. А когда я поймал сквозную в плечо, левая рука отнялась, и фашист в рукопашной подмял меня, сволочь. Тянется ножом к горлу, одновременно рану коленом давит. Я правой-то его кисть удерживаю, но чую - сила покидает. Боль от плеча через глаза лезет, мочи нет. С пасти оскаленной фашистской слюна на меня во-вот упадёт.... И почему-то не смерть меня в то время занимала, а то, что его поганая слюна меня замарает. Такая гадливость была.... Только вышло ещё хуже. Лицо моё кровью затопило. Немецкой. Копылов ему вогнал штык с тыла в шею. Остриё аж из горла выскочило.... Пока от крови отплёвывался, промаргивался, Гриша немца столкнул и на меня вытаращился оловянными глазами. Я мат-перемат, чего, мол, встал?! Вперёд! Обернули-таки немца вспять. Я в горячке ещё двоих завалил и помню, левой помогал, хоть и раненой. Зато потом после боя рука плетью повисла, верёвкой.... Меня в санчасть пинками, а я упираюсь: погодите.... Подошёл к Копылову и руку жму: "С крещеньецем, тебя, Гришаня! С тем самым, боевым! А за выручку спасибо! Обязан буду!"
А он отходит - зубами "танец саблями" стучит. Первый бой и первая смерть за ним. Причастил я его спиртиком и к доктору на штопку. Вот с тех пор-то, Гриша и приклеился ко мне как хвостик. Рос парень за мамкой, без отца. Тот в Гражданскую где-то сгинул. А я и стал ему отцом, в буквальном этом значении. Мог и наорать, где и плюшку отвесить. По отцовски, стал быть, по командирски, не по злобе. Но чаще брал словом, лепил, ваял, дышал в него.... Способный ученик оказался. Многому я чему его научил: и колоть врага бесшумно и бить не вусмерть, а на предмет "языка". Последнее, кстати, всегда мне отводилось, как состоявшемуся спецу по таким деликатностям. Я брал с собой двоих-троих проверенных орлов, а потом и Гришку присовокупил. А чего? Парнюга лютый стал, "фрицев" на конвейер поставил. Качественно тесто пропеклось, с перспективой....
Надо сказать, нам везло на самые трудные дела. Чтоб упаковать серьёзного "ганса" требовалась порой недюжинная изворотливость, смекалка и талант сродни актерскому мастерству. Однажды, чтобы вытащить из комендатуры ихнего пресс-адъютанта, пришлось выдумывать целый спектакль. Наша группа под видом сельских плотников загодя соорудила сортир деревенского типа. Нужник по-другому. Два с половиной часа аккуратного труда и стоит такой свежеструганный домик с квадратный метр, правда ближе к лесочку. Сортир ничей лично, но свежесколоченный. Это главное в предприятии. Оставалось дожать ситуацию и что? Некто из домочадцев, у кого изволит квартировать наш объект, с нашего вдохновенного напутствия, выливает в жерло дворового нужника черт те, какую химию. Разумеется, инкогнито. Результат превосходит ожидания. Подкаменелое и успокоившееся г.... вступает в немедленную реакцию с вылитым на него. Сортир начинает благоухать, мягко выражаясь, а грубо.... Из дырки лезет непотребство, бурля и обгаживая всю отведенную площадь. Немец, он аккуратист, на том и просчёт. Что он видит? Туалет ни к черту, а природа зовёт.... Не сегодня, так завтра, на худой конец на два послезавтра. Но оправляться надо, а тут напасть. Можно в лопухи, наш Иван бы так и сделал, но немец.... Европа, вашу маму. Тут психология. Есть четыре-пять дворов и при каждом есть удобство. Но там квартируют коллеги. Можно поулыбаться, сконфузиться и попроситься. Но зачем конфузиться, когда вот, он стоит от леса на пару шагов. Ничей и на глаз абсолютно новый. Подарочек для задницы.
Ждали мы этого хлыща, ох как долго. То ли он, действительно в кусты делал, то ли не хотел. Мы уж думали идти на таран, что всегда чревато сложностями. На седьмой день, Гришка и Плечиков просекли движение. В сторону лесного заведения двигались мотоциклеты: две коляски. В одной, значит, он сам. В другой, стал быть вооруженный эскорт, ну эти семечки для нас.... Главное, всё быстро сделать. Мы разделились по флангам, затихарились в траве да по кустам. Вышел Сам. Естественно, важный и озабоченный мирской задачей. Его гаврики проверили конструкцию изнутри, никаких опасностей не обнаружили. Прошёл и Сам, затворился дверью. Крючка мы не стали на дверь придумывать, к чему нам усложнять операцию. Охрана почётно расположилась афронтом к лесу, как же.... Лес, в их понятии, - партизаны. Двое таращатся на ёлки, а третий на мотоцикле прикуривает. Милая сердцу картина. Гришка дал ему затянуться на два хода, а потом.... Финка вонзилась ему промеж лопаток. К тому времени и мы с Плечиковым подобрались к своим "подопечным". Скользить по траве и не задевать при этом ничего лишнего - это тоже, я скажу, наука. А нам и того легче. Эти дурни котелками не вертят по радиусу, а сверлят один лес, как же их напугали лесные братишки.... Сработали с Плечиковым синхронно. Обоим отворили кровь, без подробностей, быстро. Ни криков, ни стонов. Пасть в таких случаях зажимается. Оттащили вояк в кусточки, Гришка у двери стреножит. Кругом тишина, птицы поют, ровно будто б и не случилось ничего. Немец наш за дверцей тужится, что-там бормочет или даже поёт. Делаю знак Гришке: пора! Тот распахивает дверцу.... Глупо кричать "Хенде Хох!", когда человек оправляет свои естественные излишки, даже если человек этот фашист. А в нашем случае вообще лучше ничего не кричать. Но Копылову надо покуражиться. "С облегченьецем, вашблагородь!" - И скалится. Отталкиваю его и пока "ганс" пытается выдавить из себя гортанные звуки, сую ему в глотку приготовленный кляп. А чтоб руками не вентилировал, даю ему промеж глаз рукояткой ножа. Обмякшего и со спущенными штанами, мы с Плечиковым извлекаем его из нужника и быстренько пакуем. То есть, штаны на место - это в первую очередь, подтирать-то зад ему некогда. Ну а ещё "ветки" его пристраиваем за спину. Бежать далёхонько придётся. К лесочку-к лесочку, а Копылов отход прикрывает.
Вот по такой схеме и работали. Ну, раз на раз выходило всяко. Бывало, рвали "языка" с боем. Там уже не до самодеятельности. Гришка всегда такой в себе угрюмый, малоразговорчивый, прямо-таки расцветал на таких операциях. Обожал парень риск....
Ну и случилось то, что когда-нибудь должно было случиться. Удача изменила нам, и ведь что обидно.... Взяли мы одного пузатого адольфыча, совершенно не прибегая ни каким ухищрениям. Тот решил позагорать на природе, беспечно разлегшись на июльской траве и выпятив своё пузо навстречу солнышку. Один, без сопровождения охраны - абсолютно нелогичный поступок в условиях прифронтовых действий. Словно он у себя в Германии выбрался за город. Лежит и жмурится.... А нам того и надо. Присели так ласково и объяснили, что может с ним случится, если будет шуметь. По документам глядим, серьёзный субчик. В чине не меньше майора. А у нас наступление ихнее вот-вот на носу. Ну, подарок и только! И случись же такое! Пока вели, он пыхтел как паровоз.... Сначала с кляпом, а потом, как к своим попали, кляп вытащили. Но он всё равно пыхтел: то ли плакал, то ли задыхался. Некогда нам было вглядываться и темп бега тоже снижать не резон. А зря! Не выдержало сердечко у фрица. К своим уже труп приволокли. Меня как старшего к комбату и не столько к нему, как к Суэтину. Особый отдел курировал всех военнопленных. Ровконюк молчит, а этот аж жмурится, доволен, что ли? Но спрашивает, ясный корень, строго. Дескать, да как, да почему, а нет ли в этом умысла? Ровконюк давит усмешку, видит: дурак особист, а если не дурак, то сволочь. Давно ко мне щупальца тянет. И чем я ему не показался....
Этого жердя в синей фуражке нам прикомандировало Главное управление Штаба дивизий в декабре сорок первого. И с тех пор у меня и начались неприятности. Первая его придирка была: отчего я поднимаю бойцов в атаку без имени Сталина на устах? Действительно, я как-то обходился без этого. Мне казалось, солдат на краю жизни, не устрашится её потерять, если извлечет из памяти светлый образ матери, жены, дочки, там, сына.... Того места, где он вырос. А образ Великого Кормчего хорош тем, чтобы строить с ним города, воздвигать плотины. Вдохновляться им на труд ратный и никак не на убийство. Примерно в этом ключе и выдержал ответ, хотя чувствовал, не туда несёт. А он: "Вы, Званов, демагог! Ради матери убивать можно, а ради Сталина нет?" И глаза такие ядовито-зеленые. Где я мог видеть эти глаза? Ощущение знакомости не покидало меня с первых дней, как я его увидел. Но.... Наверное, знал похожих людей. " Идите, пока...." Ну, я и пошёл, кляня себя, что позволил словоблудить про образы.... Уже потом, Ровконюк мне наедине: " Ты посторожней со словами-то! Этот тля к тебе неровно дышит. Захомутает и я не смогу помочь". Я поблагодарил: "Василич, ладно.... Где наша не пропадала!" А сам думаю, а ведь, действительно, эта чекистская метла не просто так окучивает. Мне вспомнилось, как он таращился на меня в первые дни знакомства нашей роты с ним. Я это чувствовал и затылком и боковым зрением. При прямом контакте он тут же отводил взгляд, словно был уличен в нехорошем, в чем-то непристойном. Длинный каланча, на полголовы меня выше, вытянутый во всём: в лице, в руках.... Он мне показался знакомцем, но.... Нет. Таких я до войны не видел. Он не больно-то здорово занимался своей работой, был неприметен, а когда рядовой Левашенко отстрелил себе ногу.... Никто не сомневался, что это так. Но особист делу хода не дал. Отправил "самострела" в госпиталь. Тогда-то, пожалуй, и стали вырисовываться странности. Меня, стал быть, на вид, что Сталина не кричу, а трусов жаловать в пострадавшие?
Вот и теперь: " Как случилось, что вы, опытный разведчик, не смогли доставить в расположение "языка" живым?"
"Бывает, - говорю, - и на старуху проруха. Этот майоришка сердечник или астматик, да ещё дюже перепугался. Вот и двинул кони, а я что...." Он аж подпрыгнул.
"Если этот майор был астматик или сердечник, как вы говорите, то вы были обязаны его как вазу нести, зная, что мы накануне вражеского наступления!
"Виноват. - Мямлю. - Хотя виноватым себя не чувствую. Попробовал бы ты, горлодёр, потащить как вазу центнер веса, да ещё по вражьим тылам.
Он кривит губы, этот воблообразный и бросает, отвернувшись к окну, прикуривает....
"Идите! - Сказано тоном учителя, отправляющего бедокура за родителями. - И учтите: ещё раз такая проруха!"
Суэтин, Суэтин.... Хотелось схватить за грудки эту профуру в форме НКВД и вытрясти из него ответы: " Чего тебе надо? Какого.... ты ко мне присосался? Но время шло, а тут ещё наступление.... В общем, потерялся из виду Суэтин. Не выделялся. Я воевал, трижды был ранен. Легко. Мы потихоньку отступали. Закреплялись на рубежах, чтобы выстояв неделю-меньше, отступать дальше.... Плечиков погиб, и я ходил за "языком" с новым бойцом татарином Гамидовым. Теперь я в паре работал с Копыловым, а Гамидов прикрывал отход. Прорух больше не было, но и "языки" попадались так себе. А один матёрый просто плюнул в морду Суэтину, не пожелав изливать душу. Сам не видел, но Ровконюк рассказывал с упоением. Враг подлежал уничтожению любой. И разговорчивый и фанатичный, а вот выбор свой делал каждый сам.
Однажды мы наткнулись на немецкий обоз и отвоевали восемь подвод с мукой, картофелем, салом, немецкой тушенкой и.... немецкой горилкой. Со странным названием шнапс. Поскольку никто тут учёта не вел, я распорядился прибрать восемь бутылок в солдатские закрома. Но до особого случая. Мало ли.... Бойцу выдавался наркомовский спирт и лишь перед боем. Многие его не употребляли, чтобы приохотиться потом. Или уж кто не пьёт, обменять на курево. Но непьющих становилось с каждым боем меньше. А тут шнапс и не попробовать. Случай особый представился скоро. В третьем и четвёртом взводах объявились сразу два именинника на 19-е число, а у Гамидова в его далеком селе родилась внучка. Это стоило сбрызнуть. А тут как на грех и немец притих. По последнему протоколу "языка" движения с их стороны не ожидалось. Ждали они подкрепления силой. Ну, раз так, почему б не приговорить пару-другую бутылочек? Вышло так, что распробовав немецкую горилку и не поняв в чём суть, подзажглись спиртом и.... Поутру по взводам бегал Суэтин и нюхал каждого. Наткнувшись на меня, заорал: "Старшина! Что тут у тебя в роте?! - Учуяв нечто с моей стороны, заорал пуще: - Званов! Я тебя под трибунал, вражина!!!" Помню, что во мне бродили пары спирта и шнапса. Оттолкнул его и говорю: "Под трибунал так под трибунал. А вражиной хаять не смей! Я их столько перевёл на тот свет, что тебе.... - Тут я, помню, сплюнул и смачно закончил: - Сволочь!" Или "Гнида!" Что-то в этом ключе. Повернулся и пошёл. "Сопля! - Думаю. - Ты ещё курсы свои синие кончал, когда я первых врагов оприходовал". Потом была выволочка от комбата. Но так.... На формальном уровне. Того Суэтин заел моей персоной, ну и понятен перец, комбат должен отреагировать. А я уже ничего не боялся. К тому времени, я уже знал. Особист настырно роет под меня яму. Боялся ли я? У меня давно всё выгорело, чтобы бояться. Я надеялся погибнуть в бою, хотя намеренно под пули не лез. Полгода миновало, прежде чем стало известно: Суэтин отправил на меня материал Главному штабу девизий при Особом совещании или Особых полномочиях. Не знаю как правильно. Знаю, что пришёл ответ - расстрелять. Ровконюк уверял, что первым письмом пришла резолюция на усмотрение местного командования: штрафбат или расстрел. И что он, комбат почти склонил Суэтина к варианту один. Но затем пришёл второй вердикт, где было прописано однозначно, без двумыслий. Расстрелять.
Я фатально подводил себя к этой судьбе. Я верил, что так и будет. Хотя очень надеялся погибнуть с честью в бою, а не от пули своих солдат. Одно меня умилило. То, что Копылов не стрелял. Что не его пуля стала для меня смертельной. С девятой я б наверняка загнулся. Но почему Суэтин не приложил девятую в мой череп из своего ТТ? Это было выше моего понимания. Одно за другим я складывал пазлы в этом неразрешимом ребусе и не находил ответа. Особист меня ненавидел и просто был обязан меня дострелить. Что, решил дожарить меня штрафбатом? Но формально я был расстрелян, и ему б не знать, с кого спросят, если объявится живой Званов. Решение трибунала не пересматривается. Я чертыхался и не мог уснуть. А когда однажды открыл глаза на больничной койке, вдруг ясно вспомнил, где видел эти зеленые глаза. Мигом все пазлы собрались, и я понял, почему Суэтин занимался только мной.
Суэтин.
- Ну, что там? - Нервно спросил высокий, вытянутый как шпала "старлей".
Приземистая фигура выпрямилась, поднимаясь с корточек. Обернув серое лицо, ответил:
- Жив.... Пульс прерывистый.... - Он отошёл, покачиваясь, зная, что за его словами последует.
Вытянутый "старлей" плотно подошёл к, распростертому на проталине, телу. Рука с "Токоревым" поднялась ровно настолько, чтобы мушка пришлась на лоб Званова. Ровконюк зло выхаркнул и отвернулся, не желая смотреть.
Суэтин стоял с вытянутым стволом и глядел в лоб тому, кого он люто ненавидел все эти годы, того, кто поломал его жизнь и тому, кому он высверлит на лбу красную точку. Окончательную в их споре.
Рука, от долгого держания, стала уставать, крениться вниз. Но палец на курке отчего-то мешкал, неуверенно раскис.... Сейчас.... Суэтин стрелял в людей, а в этого выстрелит подавно. Сейчас.... Сознание раскололось. В одном были он и Леночка, в другом - Леночка и Званов. Поперечина в их счастье. Он так и не узнал его. И не узнает....
Ожидание затянулось. Строй замер, ловя сердцем последний выстрел в судьбе их товарища. Казалось, вороны и то удалились, каркая где-то не здесь, а дальше....
- Не томи, Суэтин! - Глухо выдавил Ровконюк, играя желваками. Он по-прежнему глядел в сторону.
Палец замёрз на курке. Как замерзло его сердце тогда.... Суэтин сглотнул тяжелый ком и опустил руку. Остальное давалось легче. Пистолет упал в кобуру. Он поймал удивленные глаза комбата.
- В медсанбат! - Голос окреп металлом, а c сердца сняли оковы. О, как же хорошо....
- Что? - Ровконюк глупо заморгал, пытаясь очевидно найти подвох.
- В медсанбат! - Чеканно и чуть ли не торжественно произнес особист. - Капитан Ровконюк, распорядитесь!
Он пошёл мимо зашумевшего строя к старому пню, чтобы опустившись на него, прижечь беломорину и напиться едким дымом. Пальцы его больше не дрожали....