В шаге от отчаяния

Дафно стоял на палубе и дышал соленым воздухом. На этом проклятом корабле и вокруг него все имело неприятный привкус, вызывающий тошноту. Бесконечные, ничуть не успокаивающие покачивания крутили бриг в руках мягкого ветерка, и желудок Дафно поворачивался в теле сообразно этим движениям.

Путешествие обещало быть долгим, и тоска окончательно завладела его разумом уже на третий день плавания: пустые горизонты после родных очертаний Меца, его городского шума и тихих полей, не трогали сердца. Крик матросов корабля, скрип его просмоленных досок и треск канатов - все, что вызывало восхищение в Марселе, сейчас, при более близком рассмотрении, потеряло свое обаяние и приняло непритязательные очертания рутины.

За кораблем уныло тянулся след из мусора, выброшенного в воду: пустые бутылки, тряпки, обрывки тросов, парусов, щепки и то, о чем не стоит и упоминать - все это щедро кормило рыб с кормы. Дафно не обращал ни на что своего драгоценного внимания и просто стоял в центре палубы, предположив, что качка в этой точке должна быть минимальной.

- Сеньор, бутылка! - вдруг, словно горланящая чайка, прокричал моряк с бакборта.

"Как будто ты ее впервые в жизни видишь..." - подумал Дафно, но все же шагнул в его сторону.

- Не сеньор, а месье, - он позволил себе сделать ремарку незадачливому матросу.

- Простите, сеньор!

Дафно, скорчив гримасу на бледном лице, махнул рукой, отбрасывая приличия за борт, и вопрошающим взглядом впился в растерявшегося молодого мальчишку.

- Там бутылка, господин. Должно быть, послание. Ну, клад и всякое такое...

Дафно перегнулся через выжженную деревянную преграду. И правда, какая-то стекляшка плавала и билась о борт. Она не была пустой, и солнце, еще не перепрыгнувшее через грот-мачту, высвечивало белизну сокровенного, внутри скрывающей темноты зелени стекла.

- Ну-ка, нырни.

- Не положено, сеньор...

- Да не бойся, я прикрою. Ныряй!

Спорить со знатным иностранным гостем на судне для простого моряка не представлялось разумным, и он, зажав нож в зубах, собрался уже перелезать через фальшборт, но Дафно нервно выхватил опасную снасть из его рта.

- И так говорить-то не умеешь, хочешь еще и язык себе отрезать?

- Но ведь там акулы...

- Благословляю тебя от демонов морских, ежов колючих и иже с ними, встань и иди.

Моряк, глядя на черное облачение Дафно, несколько приободрился и, аккуратно спустившись до половины борта, прыгнул в воду.

Бутылка уже значительно отплыла и, качаясь в волнах, попеременно блестела на солнце. Морской агнец, почти не намочив шерсти, ловко доплыл до прозрачного сундучка с кладом, схватил его и направился обратно к выступающей из воды деревянной горе, поплыл прямо к нагромождению разных пород дерева с гордым названием "Сан Ноласко" на корме.

Дафно, не опасаясь задрать мантию, вытянул руку как можно дальше и помог взмокшему матросу взобраться на корабль. Молодой парень оглянулся, никто ли не смотрит, а Дафно своими острыми пальцами вынул пробку, перевернул бутылку и выбил из нее записку. Содержание ее, с учетом особенностей языка автора и познаний в испанском у самого Дафно, можно было бы представить приблизительно так:

"Я родился преступно под недоглядевшей тусклой звездой в неурожайный год - сейчас это ярче алмаза представилось моим очам, проклятым созерцать пустоту во веки веков.

Воистину, Бог создал многообразный мир в дар удачливым, а нелюбимых чад своих разделил по клеткам: одних он поместил в затхлую темницу, за деяния мерзкие и недостойные, других - в суховей костра, в надежде избавить от жгучих мыслей, меня же - в тюрьму, и без стен обширную и безысходную, должно быть, под стать моей вине.

С самого моего рождения, я был предназначен этому острову, как перезаложенный латунный подсвечник, из рук в руки передаваемый с пеленок, от отца к отечеству и обратно. Церковь заметила меня в раннюю пору моего существования и скромно попросила отдать ей свою душу. И я отвечал, будучи неразумным юнцом, что готов ходить по мукам.

И не бегал с того дня много лет, но сидел в келье, записывая слова слепца, видевшего много больше, чем можно было представить, бросив проницательный взгляд на его восковую маску. Для кого он говорил? Может, для меня? Для сего дня меня?

Выговорившись, тело его выгорело, а я уже достаточно повзрослел, чтобы не плакать в черный день. И я покинул церковь.

Из затхлой кельи, птицей, что не признает пользы и крепостной стены в осаду, я вылетел на волю. Увлекаемый горизонтом, ровным и незамутненным только в море, к воде я и протянул свои свободные молодые руки.

Освоив нехитрое ремесло, доступное и бессловесным рыбам, я был уже сыт по горло дарами моря, когда впервые узрел военный корабль.

Отнять рыбу у моря - пустой дар, думал я, бросая завистливые взгляды на тех, кто своими острыми руками и огненной головой отбирали Жизнь у Великого Моря. Сильные и смелые, они ставили себя на один иконостас с Богом, а на мою кровь, скрытую за крестьянским рубищем, смотрели с надеждой и вызовом.

И однажды, не раньше и не позже засечки на песчаных часах судьбы, я принял этот вызов.

Но офицеры не любят талантливых и бесстрашных солдат: они вызывают в них ужас, более скользкий и липкий, чем во врагах своих. И я безуспешно сделал свой первый сложный выбор: висеть на рее или стоять на рейде. Последующий значительный выбор уже сделали вместо меня.

Теперь сокрушаю себя ежечасно за каждый грех мой: дезертирство духа и смелость тела, нерешительность сердца и чрезмерную чувствительность уха, что слишком прислушивалось к чужим голосам. Не прощу себе, как в детстве, ведомый волной толпы, я бросил камень в сочинителя у позорного столпа - тот камень мне вернулся булыжником моей естественной тюрьмы.

И вот, исходив мою клетку тысячью шагов, я в шаге от отчаяния теперь. Моя последняя воля - клочок бумаги, скомканная молодость моя, выброшенная с бутылкой рома: я хочу вернуться в родную землю.

Эома Эсперадо."

Так заканчивалась записка: с оборванным смыслом, но целая сама по себе.

- Ну что там, сокровище? - спросил голос из-за плеча читающего.

- Бедный клад богато разукрашенной души...

Моряк смотрел растерянно, не зная, радоваться ему или нет.

- Просто письмо, - сказал Дафно и спрятал его в сутану.

Когда ночь опустилась на день, повиснув на рее и раскрыв свою сияющую карту перед капитаном, Дафно лежал в гамаке каюты, не мог уснуть и говорил сам с собой:

- Почему он пишет "в землю", а не "на землю"? Может, так он просит похоронить его дома? Но откуда такие мрачные мысли: ведь я выловил его письмо, и если бы он сообщил в нем координаты или хотя бы описание острова, то его бы спасли. Но там ни слова, за которое можно было бы зацепиться... Неверие. Как мне это знакомо! - Дафно посмотрел на свою выцветшую темную мантию: он не снимал ее почти никогда с тех самых пор, как черная теплая кровь, стекая по шпаге, обожгла его руку... - Он ведь солдат, брошенный своим генералом, покинутый своей церковью, словно заблудшая овца... Завтра спрошу капитана, нет ли поблизости необитаемого острова.

Дафно перевернулся на бок. Внутренняя стена борта качалась перед ним. Или это его неподвижная люлька качалась? Все относительно.

- Но почему я должен верить этому письму? Вдруг это ловушка: уж как-то очень по-робинзоновски звучит!

Утром, застав капитана, умывающегося драгоценной пресной водой, Дафно позволил себе нарушить его ритуал и скромно спросил:

- Господин капитан, воды ваших бескрайних владений вчера шепнули мне тайну одной обреченной души...

- Святой отец, говорите проще.

- Бутылка, выловленная из воды, содержала записку человека, выброшенного на необитаемый остров.

Капитан цинично улыбнулся.

- Ха, да вы хоть представляете, сколько таких "несчастных" отшельников живет на ничейных клочках земли? А когда мы пытаемся спасти их, в нас летят камни и самодельные стрелы. Они там сами себе короли, обеспеченные всем необходимым: водой, едой и одиночеством... А впрочем, дайте почитать.

Капитан, вытерев лицо и руки об узорчатую салфетку, перекинутую через плечо, взял записку у Дафно. Читая, он улыбался и разглаживал усы. Однако, бросив ее на середине, он небрежно вернул клочок бумаги тому, кому было интереснее.

- Чушь! Бросьте и не думайте об этом.

- Но вы ведь не будете против, если на следующей остановке я сойду на берег и поспрашиваю людей.

- Я буду против, и вы знаете почему.

- Потому что я ваш пленник?

- Хватит, Дафно! Кажется, я вам в прошлый раз довольно наглядно продемонстрировал разницу между пленником и гостем.

"Прекрасно помню", - подумал гость, вспомнив избитого и закованного в кандалы французского моряка. Две недели назад он выглядел как человек, которому срочно необходим духовник. И священника ему привели, прямо в грязный огороженный кубрик, но только для того, чтобы показать разницу между гостем и пленником.

- Вам опасно сходить на берег. Мы воюем с вашим государством, но не с Богом, который у нас общий. Однако не все это понимают, и могу вас уверить, что ваша черная ряса может вмиг стать вашим саваном.

Дафно опустил глаза, поклонился и собрался уходить.

- Ему не нужна ваша помощь, поверьте. Да и не найдете вы никого... А вот мои моряки опять загрустили - поговорите с ними, снимите якорь с их души.

Улыбнувшись, капитан попрощался с ним взглядом и вернулся к освежающим процедурам.

В последующие дни Дафно уже не тосковал так как раньше... Что-то занимало его мысли. Он ходил по кораблю взад-вперед, говорил с матросами, кормчим и штурманом, проявляя незамеченное ранее любопытство, попросил у шкипера табак и трубку, и часто стоял на юте, покуривая. Он глядел на волны, разделенные пером руля.

И вот, когда земля показалась на горизонте, Дафно знал, что нужно делать. В своей каюте, сняв сутану, он облачился в тугие штаны, которые не любая шпага возьмет, в кожаный жилет поверх белой рубахи, на рукавах и вороте оточенной узорчатой вязью французского кружева, изображавшего эпизоды войн Шарлеманя. Он подпоясался широким витком материи, заткнув за нее нож, который он недавно вырвал изо рта матроса и незаметно спрятал в сутану. Свою колоратку Дафно сменил на ее тайную противоположность - черное шелковое жабо. Теперь его никто не узнает!

Окрыленное его тело, более не скованное, мгновенно взлетело на палубу. Расталкивая моряков, не узнававших своего духовника, он нашел капитана и, поймав его боковой взгляд, спросил:

- Господин капитан, а теперь мне можно сойти на берег?

- Дафно?! Я вас и не узнал... А разве вам можно вот так вот...?

- Моя миссия - спасение душ, особенно заблудших, а не занашивание тряпок до дыр.

- Крамольный вы, однако, тип! Думаете, никто не догадается?

- Без сутаны и ни слова по-французски, как вы и просили...

- Я бы лучше попросил вас остаться, - совершенно обыденным тоном ответил капитан, пытаясь пошатнуть воодушевление птицы, которая нашла лазейку в золотой клетке.

- Разрешите мне поискать его.

Капитан, прочитав в глазах Дафно азарт, но не подвох, решил все-таки отпустить голубя полетать, но только на коротком поводке: быть может, он вернется с благой вестью и еще с одним "гостем".

- Ладно, но только с сопровождающим... Мрачный, иди сюда!

На зов пришел моряк, своим телосложением, должно быть, уменьшающий качку и тормозящий их ловкий бриг-разведчик. Выслушав короткие инструкции, сказанные полушепотом исключительно ему, он кивнул и встал за спиной Дафно как тень.

Через два часа корабль зашел в бухту, кормчий по подсказкам лоцмана аккуратно лег в фарватер, подошел к бамбуковому причалу и сбросил трап. Капитан не сошел на берег, но офицерский состав, моряки и инженеры-картографы отправились на разведку, каждый по своим интересам: землемеры вдоль острова, по периферии, офицеры - в центр поселения, а простые морские черти мухами закружились вокруг портовых построек.

Дафно, одетый богато, как офицер, отделился от общей процессии, и под присмотром своего телохранителя пошел в произвольном направлении, осматривая все вокруг.

Ходили они уже довольно долго, не решаясь заговорить с кем-нибудь, а просто наблюдая. Молчаливый спутник вел себя соответствующе своему прозвищу и за всю дорогу от порта к центру города не сказал ни слова, не выказал никакой эмоциональной реакции. А стоило бы!

Удивительно, что на отчужденном острове проскальзывали черты испанской архитектуры: ровные квадраты зданий, с внутренними дворами, двух- и трехярусными аркадами, новаторскими элементами платереско, уже устаревшего на материке, и все - в простом, каком-то детском, исполнении. Виллы соседствовали с хижинами из бамбука, их черепичные крыши - с тропическими широколистными опахалами, перевязанными лианами, камни - с глиной, а земля, влажная и чавкающая, уживалась с твердым и широким деревом. Но испанцев здесь не было - одни аборигены, одетые, однако, на манер своих завоевателей, только проще.

Дафно у всех спрашивал лишь одно имя: "Эома Эсперадо". Окружающие кивали, но больше ничего не происходило. Должно быть, они не понимали, что от них требуется. Почти отчаявшись, он подошел к дряхлому старику и спросил то же, что и у остальных. Старик кивнул, развернулся и пошел.

Дафно стал оглядываться в поисках других информаторов, но старик, перегнув голову через плечо, поманил его крюком неразгибающейся руки.

Шел старик медленно, и спутники молчаливо следовали за ним, сдерживая себя от губительного для их проводника ускорения.

Вскоре они остановились. Старик жестом показал им на землю, по-видимому, призывая ждать здесь, а сам неспешно скрылся за углом какого-то возвышения на площади.

Любознательные путешественники, слегка утомившиеся черепашьей прогулкой и жарким, влажным климатом, присели на край каменной пластины.

Шло время, а старик не возвращался. Спутники воспользовались задержкой для отдыха и, попеременно передавая бурдюк с водой, тихо утоляли жажду.

Дафно оглянулся и посмотрел на чем он сидит: постамент статуи мужчины с надписью "Отчаяние".

- Странно, кто будет устанавливать памятник отчаянию? - спросил Дафно у Мрачного, который, естественно, ничего не ответил. - Да и ведь отчаяние - это женщина, а не мужчина! Хотя, у кельтов и готов смерть - это старик, то есть он...

Ерзая на камнях, Дафно случайно стер пыль с постамента, и открылся узор. Теперь видимый, он начал извиваться в голове роем мыслей. Дафно задумчиво смотрел в пустоту и вдруг фамильярно хлопнул своего огромного спутника по плечу.

- Отчаянный! Десперадо!

Он встал и начал рукавом оттирать надпись на статуе гордого вельможи. И, конечно же, "D" превратилась в "Э", и перед ним предстал тот, кто родился преступно под недоглядевшей тусклой звездой, тот, кто был в шаге от отчаяния в свое время. Только в какое же это время? Видимо, лет 100 назад...

Дафно весело, не находя слов, показал рукой на статую, на надпись "Э. ЭСПЕРАДО", а Мрачный не мог понять, чему он радуется и что такого особенного он нашел на этом Богом забытом острове.

(Автор: Меркурианка)

Другой рассказ