Солнце светило сегодня особенно жарко. Деревья, бушуя своей зеленью, тоже, казалось, изнывали от этого невыносимого зноя. Они своими тёмными стволами составляли крепкий природный замок на берегу тихой и неглубокой речки. В тени этих гигантов зелёная сочная трава плела живые ковры, на которых часто можно было заметить то зайца какого-нибудь, то ужа, а то и вовсе какую незнакомую живность.
На этой сочной и свежей траве я сейчас и валялся. Боже, как приятно было сейчас просто лежать, ни о чём не думая, и смотреть в чистое голубое небо. Иногда по нему проплывали лёгкие перистые облака и, когда они загораживали Солнце, его свет пробивался сквозь них, слабовато распуская веер тускловатых нежарких лучей.
Я лежал на траве, и сам себе удивлялся - какая неведомая сила вдруг заставила меня сюда прибыть. Удивлялся и радовался...
Пыльная тропинка к деревне не заросла, хотя была на грани этого. Высокие стебли репья и чертополоха грозно изгибались над ней, и ноги прохожих, безусловно, путались во всей этой растительной каше. Ближе к жилым домикам начинались гигантские заросли крапивы, после перехода через которые, человек должен был бы чувствовать себя готовым ко всем болезненным процедурам в жизни. Я ловко пробежал через крапиву и оказался на холме. Под ногами простирался небольшой посёлок. Десятка два домиков с просторными огородами, речка, спускавшаяся и к деревне, и всё это выглядело так уютно и мило, что я, серьезный городской житель, чуть не разревелся от нахлынувших беспощадным ураганом воспоминаний. Но, с усилием подавив поток умильных слёз, я широкими шагами стал спускаться вниз по холму.
Притормозив около самого берега речки, я увидел тощего мальчика, который отважно прыгал в мутную воду и, затем, выбираясь на берег, опять упрямо бежал обратно.
- Эй, парень! Ну что, вода тёплая?! - крикнул я мальчишке.
- А то! Хоть всю вечность купайся! - заорал пацан.
- Отлично, парень! - ответил я и приветливо махнул рукой.
- Отлично! - закричал из воды тот, смешно прищуриваясь солнечным лучам, которые ласковыми бликами плясами в маленьких речных волнах. - Прекрасного отдыха Вам!
Я сидел на склоне, одной рукой прижимая поросли свежезелёной травки к влажной земле. Это давно уже забытое ощущение касания нежных стебельков и листочков приводило меня в восторг, сводило меня с ума. Я отметил про себя, что мне сейчас было так несказанно хорошо, что хотелось кричать, трубить воплем взбешённого мамонта на всю деревню, на весь мир. Я приставил ладонь козырьком над глазами и посмотрел в небо. Облака плыли также медленно и торжественно, оставляя при этом значительное преимущество яркому солнышку и нежно-голубому свету.
Кто бы знал, как хорошо жить на свете! Я сжевал не один травяной стебелёк, любуясь, как ныряет в реке мальчишка. Безумно хотелось составить ему компанию, а ещё лучше оказаться на его месте, в его возрасте, с ничтожно малым багажом проблем, с таким необъятно большим запасом неразгаданности, неизвестности и незнакомости. Как бы я хотел пожелать этому весёлому юнцу оставаться в мире, лишённом забот. Случайно вспомнился один замечательный мультфильм, где главные его герои - зверьки джунглей - всегда весёлые, добрые и надёжные, пели песню о том, как прекрасна беззаботная жизнь. Хотелось вскочить на четвереньки, приплясывая ногами и руками, громко завопить "Акуна Матата!" Хотелось стать каким-нибудь наивным бородавочником, рыть таких же наивных червей и жучков, скакать вприпрыжку через непроходимые просторы безграничных джунглей вместе с наивными друзьями, бороться и внушать добрые поступки наивным врагам. Я даже зажмурился от того, как прекрасна была моя мечта. Солнышко продолжало лучиться светлым пятном в темноте моих опущенных век. Я почувствовал, как в уголках глаз просочились слёзы. Вот они уже тонкими струйками защекотали щёки. Но это были чистые слёзы, слёзы искренней радости и счастья. Я наслаждался ими в течение нескольких секунд, потом смахнул со щёк холодной от травы рукой и поднял веки.
Мальчишка продолжал нырять. Он, конечно же, дотягивался до самого дна, касаясь невесомого ила и нежных водорослей. С трудом открывая под водой глаза, он, наверное, провожал удивлённым взглядом стайки трепещущих от испуга блестящих рыбок. А так интересно, вероятно, выглядит солнышко, если смотреть на него из-под поверхности воды. Как волшебно переливаются его лучи в гребешках речной ряби.
Мальчик, нырнув в очередной раз, пустил прозрачные пузырьки из-под воды. Они тут же наполнились радужными бликами. Светлые лучи играли в них свою цветовую шутку, они представлялись полотнами для неких невидимых летних художников. Кто же придумал все эти цвета, звуки? Кто придумал свет? Кто угодно, но я был уверен, что вовсе не тот, кто сочинил тьму и горе.
Я не стал ждать, когда вынырнет мальчишка. Я резко поднялся со склона, отвернулся и зашагал по направлению к трассе, чтобы поймать там попутку с каким-нибудь загоревшим и утомлённым дачником. Я представил, что позади меня, над речкой, ярким и разноцветным коромыслом выросла огромная радуга. Поднялась до самых небес..., уходя в небеса. И пусть эта радуга остаётся здесь, вместе с весёлым мальчишкой, голубой речкой и зелёным склоном. Я возвращался в свой мегаполис, к своей привычной и чем-то любимой суете. Да, город любил меня, и я тоже любил его по-своему. Я всегда возвращался к нему.
- Счастливо, парень! - крикнул я мальчишке, не оборачиваясь. - Люби жизнь и живи радостно, плыви вдоль этой радуги!
2
Когда я приехал домой, в моей комнате кто-то переклеивал обои. Двое цветущих мужчин, одетых в ослепительно белые костюмы, приставили лесенки к моим стенам и не спеша работали. На их лицах были улыбки.
Я остановился на пороге, раскинул руки в стороны, словно готов был обнять их обоих сразу же и приветливо пропел:
- Как я рад Вас видеть, мои друзья! Как же радостно жить на свете!
Мужчины переглянулись друг с другом и, по-прежнему улыбаясь, подтвердили мою радость. Если бы жизнь была мюзиклом, то они без сомнения станцевали бы сейчас, вовлекая и меня в свой танец. Вот-вот, через секунду-другую, уже оглушительно грянул бы оркестр. Но жизнь мюзиклом не была, и потому оркестр не грянул, и мужчины не пустились в пляс. Вместо этого я сам станцевал для них несколько виртуозных партий, особенно красиво завершив действие низким поклоном и бодрым припевом из только что сочинённой мной песни.
Мужчины, стоя на ступеньках своих лестниц, благодарно зааплодировали, вроде бы вызывая меня на бис, и продолжали переклеивать обои. У меня в комнате отродясь, ещё, кажется, со времён самых древних предков, висели обои нежно-голубого цвета. На их поверхности очень неравномерно, но от того ещё более завораживающе, были прорисованы ярко-алые гвоздики самых разнообразных габаритов. Лично мне казалось, что с течением времени мои голубые обои нисколько не утратили, а наоборот приобрели некую свежесть и очарование. Я любил часами смотреть на эти гвоздики, прижав ладони к прохладной поверхности стены. В темноте или при свете я обнимал любимые цветы и со слезами на глазах целовал алые лепестки. Кто же посмел бы быть против того, что я так любил мои цветы?! Да никто, в общем-то против и не был. Мне даже казалось, что всех как бы одушевляла эта моя привязанность к нарисованным гвоздикам. Но зачем тогда переклеивать обои? Я так и спросил белоснежных мужчин:
- Простите меня, пожалуйста, мои друзья, но зачем Вы заклеиваете гвоздики?
Удивительно, но мужчинам удалось убедить меня в том, что ярко-жёлтые обои, которые так ровно ложились на мои прежние нежно-голубые, будут дарить мне даже больше радости, чем это было раньше. Приглядевшись к свежезаклеенным стенам, я так проникся этой идеей, что обнаружил в этом ослепительно-ярком оформлении бесконечное множество волнительных и трепетных одуванчиков, сплетённых соцветиями с оживляющим солнечным светом. И мне, действительно, после этого новые обои понравились куда намного больше. В душе неумолимо продолжило расти чувство беспечного счастья. На губах уже проявлялась улыбка, от которой почти сразу же не осталось и следа.
Куда же подевались все комнатные цветы. Они раньше стояли везде - на всех подоконниках, на столах, стульях, на полу, в конце концов. А сейчас не осталось ни одного растения. Голая, абсолютно безжизненная комната. Боже! А ведь я так люблю жизнь! Я же не могу жить, если нету жизни в моей комнате.
Цветы, растения, горшки с комнатными цветами раньше всегда занимали большую часть комнаты. Они дарили мне жизнь, делились со мной жизнью. Их сочные зелёные листья, нежные благоухающие соцветия разбавляли моё щедрое на проблемы и тяжкие думы существование той наивной и беспечной радостью, какую могут дарить, наверное, только дети. Ведь недаром детей называют цветами жизни.
Эти растения мне присылала мама. С тех самых пор, как я покинул отчий дом, регулярно каждые два месяца приходили ко мне посылочки с нарядными горшочками и мизерными побегами в них. Горшочки мама всегда лепила сама, старательно украшая каждый из них как-то по-особому. С самого моего детства она чувствовала мою тягу к прекрасному, к красоте во всём её величии и потому всегда желала меня радовать, делясь всей красотой, какая только была у неё в наличии. Каюсь, я поступал как порядочная скотина, и с тех пор как мы расстались, я очень долгое время не навещал её, ссылаясь на непомерную занятость в делах. Но всё-таки я умудрился найти немного свободного времени и заехал на денёк к моей мамуле. Она очень плохо чувствовала себя, была сильно уставшей и вскоре после моего приезда прилегла отдохнуть. Но я, будучи благодарным сыном её, сумел-таки развеселить матушку. Мы протанцевали и пропели всю ночь напролёт, почти до самого утра. Мне не доводилось видеть маму такой счастливой, меня до жара грела гордость за то, что я, её единственный сын, смог подарить такие необыкновенные моменты радости.
Утром, когда я уходил, то решил не будить маму. Слишком она была уставшей. Нынче я подарил ей столько много радости, что теперь стоило подарить хоть немного отдыха. Я только остановился на пороге и, не оборачиваясь, тихо прошептал:
- Спасибо тебе, любимая мамуля моя! Я так хочу, чтобы радость теперь никогда не оставляла тебя.
С тех пор она почему-то перестала посылать мне комнатные растения в милых самодельных горшочках, перестала писать или звонить мне. Я решил, и это было, несомненно, так, что мама поняла то, каким счастливым она меня сделать уже смогла и, конечно же, хотела, чтобы я продолжал дальнейшее развитие без родительской опеки.
Каждый день, крепко зажмурив глаза, я шепчу мамуле: "Спасибо".
3
Возле подоконника, пристально глядя на меня, стояла прекрасная дама. Я улыбнулся самой широкой улыбкой, какой только мог, и отвесил удивительно глубокий реверанс.
- А где мои комнатные растения? - спросил я у дамы.
Прекрасная дама пристально глядела на меня и молчала. И тут, совершенно неожиданно, но, как всегда, вовремя мне в голову пришла великая догадка, которую я сразу же отважился высказать:
- А я знаю, мне кажется. Наверняка вы их отпустили. На воле, в своей родной стихии, под ласковыми лучиками летнего солнышка они, несомненно, будут чувствовать себя более счастливыми. Ведь, согласитесь, я прав?
Дама поспешила охотно подтвердить моё предположение. Она улыбалась при этом так лучезарно, что невыносимо приятные мурашки тут же галопом пробежались по моему телу. Её чистые и искренние глаза прямо и открыто смотрели на меня. В этом взгляде крылось и таилось то немалое, чего мне всегда не хватало, чего я так долго искал, но уже почти отчаялся найти. И, вот так, неожиданно является передо мной правда жизни, открываются ответы на все вопросы. Самое удивительное заключается в том, что когда смотришь на уже полученные эти ответы, анализируешь алгоритм их поиска, только тогда начинаешь понимать, как же всё на самом деле просто и только тогда начинаешь удивляться тому, как же долго к этому шёл. А нужно-то почти ничего. Только этот взгляд и только честное стремление к счастью и радости.
Но... Стоп! Всё это прекрасно, великолепно, волшебно, но... неправильно.
- Вы меня, пожалуйста, не ревнуйте, - застенчиво сказал я прекрасной даме, - но моя Любимая здесь... она здесь.
Было заметно, как дама напряглась. Всё стремительно начинало становиться каким-то серым, пыльным, тягучим.
- Вы не думайте, она ничего не скажет, - пытался я сбалансировать возникающую неловкую ситуацию, так было мне необходимо не терять счастливое состояние души, - она не будет кричать, не будет скандалить. Она просто смотрит за мной, наблюдает, проверяет, испытывает. Она следит за мной всегда, потому что она Любимая.
Дама удивлённо осмотрелась вокруг себя. Я заметил, что радостное состояние, до сих пор витавшее в воздухе сладостным эфиром, вдруг начало стремительно улетучиваться вместе с этим солнечным днём. Прежде ярко-голубое небо слишком быстро приобретало особенно насыщенную синим цветом окраску. Щедрые в дневные часы лучи солнца скупо распластались над самой линией горизонта. Всё, что только могло хоть как-то возвышаться над землёй, уронила длинные тяжёлые и тягучие тени. Казалось, будто что-то невидимым прессом принялось выдавливать из всего радость и счастье ясного летнего настроения.
Мой внешний вид, видимо, тоже претерпел значительные изменения и приобрёл настолько печальную окраску, что прекрасная дама незамедлительно предложила мне отдохнуть. Естественно, я лениво посопротивлялся, но это было так, для вида. Тем временем двое цветущих мужчин, которые всё это время переклеивали обои на моих стенах, размеренным шагом подошли ко мне и, не спеша, надели на меня элегантный белый костюм. Точно такой же костюм, какие были на них. Потом они ласково и осторожно уложили моё тело на высокую кровать.
Я уже смотрел на этих мужчин и на даму с умилением. Тоска куда-то растворялась безвозвратно, наверное, вытекая из меня в мир теней, во тьму сумерек и сливалась с этой темнотой новой незаметной тенью. Мне же опять становилось хорошо, так хотелось благодарить этих людей.
Цветущие мужчины и прекрасная дама направились к выходу. Они остановились на пороге, нежно пожелали мне спокойной ночи, улыбнулись, погасили свет и ушли.
Я же знал, что скоро, очень скоро, почти уже сейчас вот, начнётся самое интересное. Ко мне обязательно сейчас придут гости.
Только самые любимые и самые верные гости.
4
Первым гостем, а вернее гостьей, была она, моя Любимая. Впрочем, она всегда была здесь, наблюдала за мной, заботилась обо мне, и я знал об этом, но сам увидеть её я мог далеко не всегда. В эту ночь она показалась, хотя я не сразу смог это заметить. Она всё равно не выходила из тени, никогда не выходила из тени.
В дальнем верхнем углу комнаты, где почти ощутимо зависало мрачное облако, непросветным киселём заливая стены и потолок, я обнаружил её глаза. Как всегда, это был спокойный и непроницаемый взгляд, прямым прицелом наведённый на меня.
- Давно наблюдаешь... - даже не спросил, а констатировал я, - что случилось на этот раз? Почему ты не радуешься? Ты же сама учила...
- Зачем убирать мои обои? - перебил меня холодный голос из дальнего угла комнаты.
- Этот яркий жёлтый цвет мне дарит столько радости, - пытался оправдать себя я.
- А наши обои не дарили... - сухо произнесла Любимая, - там же были цветы..., нарисованные для тебя..., это же была моя краска...
- Мы нарисуем новые! - выпалил я, не подумав.
- Моя краска закончилась с тех самых пор, как ты убедил меня остаться здесь, с тобой, - напомнила она и, немного помолчав, неожиданно добавила, - и мне не нравятся эти люди..., это нехорошие люди.
- Почему? - искренне удивился я, так как очень редко какие люди становились не по душе моей Любимой, - они же хотят...
- Они хотят только одного, - опять резко оборвала она мою оправдательную речь, - отнять тебя у меня, вот чего они хотят. Я не хочу их...
Как это бывало всегда, моя Любимая начала уходить очень стремительно, и так же очень неожиданно. Её глаза в самом тёмном углу комнаты потухли, слились с плотным облаком мрака. Она сама осталась здесь, несомненно, осталась здесь, только мне стало её не видно.
- Никто и никогда не отнимет ни меня у тебя, ни тебя у меня. Никто! И никогда! Потому что невозможно такое! - отчётливо произнёс я, безнадёжно ожидая ответа.
- Слышишь? Невозможно! - отчаянно крикнул я в гнетущую тишиной пустоту.
- Милый мой мальчик, не убивайся так. Устала она просто, видимо. Отдохнёт вот и обязательно возвратится. Уж мне ли не знать, что такое усталость, - тихий и спокойный голос раздался сбоку от меня.
Вторая гостья уже успела появиться в комнате, а я так погрузился в мысли о своих переживаниях из-за Любимой, что даже и не заметил вовремя посетительницу. Она сидела с другого бока моей кровати, склонив голову на бок и глядя на меня самыми добрыми глазами.
- Мама! Мамуля! - восторженно прошептал я.
- А ты и не вздумай переживать, - тихим голосом продолжала она, - а ты цветочки-то эти, гвоздички, возьми и нарисуй только их красками. Всеми их красками. Сделай ей подарок. Вот увидишь, приятно ж ей будет.
- Мама! - я не мог унять свою радость. - Ну, рассказывай, мама, как дела твои!
- А я вот всё с цветами и растениями без расклона, - с улыбкой говорила мама. - Там, где я сейчас нахожусь, слишком много цветов и растений. Сплошь одни цветы и растения.
- Вся в земле, всё в земле, день и ночь - в земле, - запричитала она, - вот, даже перепачкалась вся.
Она, действительно, брезгливо смахнула с платья несколько липких грязных комьев земли. Потом поправила тёмную косынку на голове и тяжело вздохнула.
- Устала ты, наверное, мама, - услужливо отреагировал я на это, - отдохнула бы.
- Да куда там! - усмехнулась в ответ она. - Науставалась я уж за свой век! А ты б друзей-то своих новых пригласил бы ко мне, и мне веселее бы было, да и у тебя - гора с плеч.
Я задумчиво уставился в потолок.
- Что ты тут думаешь ещё? Завтра же приглашай и не думай даже!
Мама вдруг встала и торопливо направилась к выходу, не говоря больше ни слова. Даже не оборачиваясь, она, видимо, очень куда-то спешила.
- Мам, ну, постой! Ну, куда ж ты? Побудь ещё со мной! - вскричал я, но было уже бесполезно кричать. Мама уже исчезла, уже скрылась за дверью.
Внезапно я заметил, впрочем, уже без удивления, что рядом с моей кроватью стоял другой гость. Это был тот весёлый мальчишка, который сегодня так отчаянно купался и нырял в речке, когда я сидел на её склоне и наблюдал самую чудесную радугу. Только сейчас я понял, что именно его посещения мне не хватало для того, чтобы вернуть в душу безмятежную радость. Мальчишка явился ко мне с ног до головы мокрым, и он был в одних только плавках, как будто он только вылез из воды. В руках его был оригинальный букетик из свежедобытых водорослей. Лицо мальчишки светилось лучезарной улыбкой, глаза были широко открыты, ясные и яркие, как будто пылали огнём в этом сумраке. С мокрых волос на пол мягко шмякались капли воды. Я посмотрел на него, приветливо улыбнулся и сказал:
- Здорово, пацан! А ты, что, до сих пор нырял?
- Да, - закричал тот. - Вода-то какая тёплая! Купайся хоть вечность!
- А я рад, что ты зашёл ко мне, - сказал я.
- Как же я мог не зайти? - улыбнулся мальчишка ещё шире. - Редко встречаются такие люди, которые дарят радость просто, ничего не требуя взамен. И именно таким людям хочется возвращать этого тепла во много раз больше.
- Я и не думал, что так помог тебе, - удивился я. - Точнее, я догадывался, что помог тебе, но то, что ТАК помог, даже не мог подумать.
- Самое главное, когда творишь добро, не искать, не ждать результата. Иначе это уже превращается в погоню за выгодой, а с понятием добра это не совместимо. Добро вернётся своим путём, если это было действительно добро, - мальчик подумал и добавил, - и не только добро возвращается. Всё возвращается, соответствуя содеянному.
После этих слов у меня почему-то слегка затряслись руки и потекли струйки холодного липкого пота со лба.
- Так ты пришёл вернуть мне что-то? - я приподнялся, вглядываясь в темноту.
Мальчик широко улыбнулся. Его мокрые плечи судорожно дрогнули, мелькнули еле приметным блеском.
- Да нет, - как-то очень тихо произнёс он, - мне тебе и возвращать-то нечего пока. Всё, что ты мне дал, у тебя самого сейчас с избытком. А будет с каждым днём всё больше. Ты, главное, жди. И придут к тебе всё и вся.
Я зажмурился и решил, что до утра уже точно не рискну открыть глаз. Пусть я запомню о счастливом мальчишке только это, только это - на всю ночь. Только широкую улыбку мокрых синих губ, яркие и ясные глаза, горящие спасительными маяками в ночи, блеск мокрых рук. До самого утра не открывать глаз.
А утром..., а утром меня ждало очень много важных дел.