Я смотрел на них - и не мог отвести глаз. Только сейчас я понял

Сашку, ко всем чертям пославшего город, работу и всю нашу

цивилизацию.

Над лесом собиралась гроза. Огромные тучи заволакивали стремительно темнеющее небо, заслоняли багровое солнце, которое спешило скрыться за синие горы, в чаще кто-то утробно хохотал.

Как бы дорогу не размыло, обреченно подумал я. До пасеки, в деревне говорили, ехать и ехать. Как там Сашка? И с чего это он меня так настойчиво в гости зазывает? Почитай, лет пять не виделись. Сначала мы вместе учились в университете, вместе защищали диплом, вместе работали. Потом он вдруг, ни с того, ни с сего развелся, бросил все и уехал в деревню. С тех самых пор - ни слуху, ни духу. И вдруг письмо.

- Не женись, земеля, ни за что не женись! - Водитель погладил огненно-рыжий ежик своих волос, ухмыльнулся и засмолил "Приму". - Знаешь, как я своих кудрей лишился? Кудри у меня были знатные, одно слово - первый парень на деревне! А дело было так. Поехал к

куму в город, машину, само собой, поставил, чтобы не мешала, ну, и загудели мы на недельку. Очнулся - ни денег, ни кума. Стою на улице, а где - хрен его знает. И рука разбитая болит. Подрался, значит, с кем-то. Смотрю, автобус. Сел я, понятно, еду

неизвестно куда. И заходит баба, молодая, красивая. Сумки у ней тяжелые. Я, как культурный, место уступаю: "Садитесь, пожалуйста". Вышел потом вместе с ней, остановок через пять, сумки помог поднести. Она мне у подъезда говорит: "Может, на чашечку чая зайдете?" Зашел. Попробовал - не понравилось. Слабенький. Мы-то в деревне покрепче завариваем. Она мне: "Может, водочки?" Короче, задержался я у нее. Через две недели

ушел, когда намекать стала: не худо, бы, мол, отношения зарегистрировать. Кума нашел, денег занял, пошел в парикмахерскую и обстригся налысо. Да...

- Так ты, значит, убежденный холостяк? - с любопытством спросил я своего случайного попутчика.

- Угу, - ответил он, выбросив окурок за окно. - Поставь мне в одном углу ящик водки, а в другом - француженок человек двадцать, и я все равно выберу водку. Так-то! А вот и пасека!

- Заходите, гости дорогие! - улыбается с высокого крыльца хозяин. Я вглядываюсь в него - это Сашка?! Росту словно бы прибавилось, отощал, правда, в волосах седина, глаза печальные.

- Ну, и как ты тут живешь, вдали от цивилизации? - спрашиваю я, крепко обнимая старого друга.

- Живу, - пожимает он плечами и поворачивается к водиле. - Зайдешь, Григорьич?

Моего словоохотливого спутника словно бы подменили.

- Недосуг мне, хозяин, - хмуро отвечает он. - Мед вот заберу - и обратно в деревню.

- Смотри, гроза будет, - улыбка Сашки становится насмешливой.

- Не впервой, - бурчит Григорьич в ответ, пряча глаза. - Доеду как-нибудь. Медовухи плеснешь на дорожку?

Проводив Григорьича и усадив меня за стол, Сашка проворно выставил угощение - тушенные в сметане грибы, лепешки, сотовый мед и пузатый глиняный жбан с медовухой.

- Боятся меня в деревне, - объяснил он, разливая по кружкам прозрачный, как слеза, напиток.

- Чего боятся-то? Дерешься больно?

- Да нет, когда я дрался... Хозяина леса боятся.

Легкий и крепкий напиток, словно солнцем пронизанный, голову мне не затуманил, но поперек глотки встал.

- Кого? - поперхнулся я, решив, что ослышался.

Над лесом сверкнула молния, загрохотало победно - и потоки воды обрушились на истомившуюся ожиданием землю. Сашка озабоченно выглянул в окошко.

- Ох, не доедет Григорьич до деревни. Зря не остался. Батюшку-лешего испугался. А кого бояться-то? Он ко мне в гости все равно не заходит. Будь здоров!

Мы выпили снова. Я по-прежнему чего-то не понимал.

- Слушай, мы же с тобой образованные люди. А ты мне о лешем толкуешь.

- Да как же не толковать-то, когда он здесь хозяин! Ешь лепешки-то, остынут... Ты вот по творчеству Муркока дипломную работу писал...

- Ну.

- Баранки гну. А я по магическим элементам в русском фольклоре. А когда мы с Ольгой разошлись, я все бросил, уехал к деду Афанасию в лес, на пасеку. На эту самую. Ни радио, ни газет, ни телевизора - тоска! Сошлись мы сначала с Григорьичем. По этому делу. - Сашка выразительно щелкнул себя по кадыку. - У Григорьича на все случаи жизни одна песня

была: "Не женись!" Одни раз, правда, сказал: "Вот когда утром проснешься, на фотографию ее посмотришь и волком от тоски взвоешь - тогда женись! Если она захочет, конечно." Но Григорьич моего деда всегда побаивался, суровый был старик... А через пару лет дед помер, прямо как в анекдоте: "Главное, помни, сынок: все в мире ерунда, кроме пчел. Впрочем, пчелы тоже ерунда". Кое-чему он, меня, правда, успел научить. И не только ходить за пчелами.

В запечье кто-то завозился, с грохотом упал ухват.

- Домовой с котенком разыгрался, - усмехнулся Сашка, вновь наполняя кружки. Шевелиться мне совсем не хотелось, по телу разливалась блаженная истома. Голова вроде работала ясно, вот только рассказы Сашкины в ней совсем не укладывались.

- А потом я ее и встретил. И взвыл.

- Кого? - лениво переспросил я.

- Лесную деву, Раду. Дочь Хозяина леса.

М-да. Хмеля в моей буйной головушке как ни бывало. Вот так и сходят с ума от одиночества. А пчеловод-филолог между тем продолжал увлеченно:

- Впервые я ее увидел, когда она с русалками в лесу играла. И так уж она мне приглянулась! Вот бы, думаю, хоть словечком с ней перемолвиться! А она, известное дело, к себе не подпускает, только смеется. Ну, я ее и присушил.

- Чего сделал? - мне показалось, что я ослышался.

- Присушил. Дед, правда, говорил, что это невозможно: любовь, мол, только для людей. Да уж очень она мне понравилась.

Рассказ становился все более захватывающим.

- А как присушивают? - осторожно поинтересовался я.

- Очень просто, - охотно пояснил Сашка. - С помощью заговора. Тут главная трудность - имя узнать. Имя я узнал. Не скажу, чтобы это было легко. Зато все остальное, как говорят наши городские коллеги, дело техники. И желания, - добавил он, подумав.

- А текст?

- Текст мне дед Афанасий рассказывал. Много он мне разных заговоров успел передать. Не старик был, а целая фольклорная библиотека. - Чуть помедлив, мой хозяин заговорил торжественно, напевно:

На востоке, на восточной стороне, есть Окиян-море, на том

Окияне-море лежит колода дубовая, на той колоде, на той дубовой,

сидит Страх-Рах. Я тому Страху-Раху покорюсь и помолюсь: "Создай

мне, Страх-Рах, семьдесят семь ветров, семьдесят семь вихорев;

ветер полуденный, ветер полуночный, ветер суходушный, которые

сушили-крошили леса темные, травы зеленые, реки быстрые; и так

бы сушилась-крушилась обо мне лада моя, свет-Радушка...

- А дальше-то что было?

- Да ничего! - досадливо дернул плечом Сашка. - Я бы ее в дом женой ввел. Так не хочет она! А мне, кроме нее, никто больше не нужен. Люблю я ее, понимаешь? Одно только и остается - ждать. Прибежит, как на свидание, по хозяйству похлопочет, - и опять в лес

убегает, к подружкам, к отцу... Да, отец... - добавил он, странно усмехнувшись. - Я ведь тебе о нем чистую правду сказал, в гости он не заходит, так ни разу на глаза и не показался.

Гостинец может передать, лихого человека от дома отвадить, за пчелами присмотреть. Медовуху мою очень любит. Правда, когда лишку хватит - на весь лес гудит! А заглядывать не заглядывает. Ну, да я на него не в обиде - лишь бы он Раду мою не обижал.

Чудны дела твои, Господи!

- Сашка, да ведь ты крещеный!

- И что? - глянул он на меня непонимающе. - Какое отношение одно имеет к другому?

Я попытался срочно сменить тему разговора.

- Тяжело тебе?

- Еще как! Веришь ли, порой мед горьким кажется. Было дело, я чуть в петлю не полез. А только придет она, посмотрит своими ясными зелеными глазами, улыбнется ласково - и все ей простить готов.

Дверь в сенцах хлопнула, и на пороге появилась хозяйка - Лесная дева. Распущенные каштановые волосы ее были мокрыми после дождя, улыбка, по-детски беззаботная и чуть виноватая, освещала все вокруг, голос прозвенел серебряным колокольчиком:

- Здравствуй, Саша! И ты здравствуй, гость дорогой! Мне о тебе русалки рассказывали.

Хозяин потряс головой, приходя в себя, поспешно встал из-за стола, шагнул ей навстречу, радостно улыбнувшись.

- Солнышко мое! Наконец-то!

Я смотрел на них - и не мог отвести глаз. Только сейчас я понял Сашку, ко всем чертям пославшего город, работу и всю нашу цивилизацию. Вспомнился Григорьич с его вечным "Не женись!" Помедлив несколько мгновений для приличия, я внезапно охрипшим

голосом обратился к хозяйке.

- Послушайте, Рада, вы меня извините, ради Бога, но... Нет ли у вас сестры? Или подруги, хоть немного похожей на вас?