Урок обществоведения кончился, и старшеклассники, гремя стульями, со вздохом облегчения потянулись к выходу из класса. Генка Брусникин остановился и забегал глазами по сторонам, ища своего дружка Валерку Панина, с которым каждую перемену бегал на улицу курить. Надо разыскать его, пока он не исчез еще с тремя такими же, как они, оболтусами. Один из них громко позвал Генку. Он повернулся на голос и только собрался было догонять приятелей, как вдруг кто-то ухватил его за руку. Генка оторопел: Ольга Ардатова! С какой стати вдруг?
- Чего тебе, Ардатова? - быстро и недовольно спросил он. - Давай шустрее, тороплюсь.
- Опять курить? - сощурила глаза Ольга.
- А тебе-то что?
- Лучше бы в тетрадь заглянул, математика сейчас.
- А чего в нее заглядывать, пример я уже списал.
- Вот-вот, списал, нет бы сам решил... А по физике?
- И по физике... Слушай, Ардатова, чего тебе надо? Вот привязалась!
- Какой же ты грубый, Гена. Хоть бы раз по имени назвал, - улыбнулась Ольга.
- Вот еще! - хмыкнул Генка. - Ты что мне, сестра?
- А если не сестра, значит, уже и не обязательно?
- Давай говори, чего хотела, некогда мне, - вспылил Генка и бросил вожделенный взгляд в конец коридора.
- Я вот что хотела у тебя спросить... Что это ты писал весь урок? Письмо, что ли, кому?
Генка вызывающе подбоченился:
- А тебе все скажи! Любопытная какая.
- Нет, все-таки интересно, - не отставала Ольга. - Сидеть весь урок, склонившись над партой, и без конца писать... В этом есть что-то ненормальное. Уж не роман ли, случаем, сочиняешь?
Генка смутился, переступил с ноги на ногу:
- Да так... кое-что.
- Не письмо, значит?
- Нет.
- Я замечаю, ты не первый раз уже пишешь на уроках. Может, дневник ведешь?
- Может, и веду. Ладно, пойду я, - Генка сделал шаг в сторону.
- Постой. А поговорить об этом не хочешь?
- О чем? - остановился он.
- Ну, о том, что пишешь.
- Это с тобой, что ли?
- А почему бы и нет?
- А, ну да, ты ведь у нас больная литературой, все знаешь, научить можешь...
- Ты подожди, не иронизируй, я серьезно. Хочешь, встретимся после уроков у школы, ты мне расскажешь, может, я помогу чем...
- Вот еще, охота мне с тобой встречаться после уроков.
- Тогда давай поговорим сейчас. Я ведь вижу, у тебя склонность к сочинительству. Расскажи мне, тебе же не с кем поделиться, а я могу помочь. А? Тебя все-таки женщина просит.
- Ха, женщина! - рассмеялся Генка.
Но Ольга не обиделась, а, улыбнувшись, добавила:
- А вы мужчины и должны исполнять наши желания, потому что вы сильные, а мы слабые.
Стало не до смеха. Генка почесал затылок, искоса взглянул на Ольгу. Потом, вздохнув, печально посмотрел в конец коридора. Ардатова выразительно махнула ладонью в том направлении.
- Да не гонись ты за своими обалдуями, подумаешь, одну переменку не покуришь, ничего с тобой не сделается. А тут, может, судьба твоя решается, вот в эту самую минуту... Пойдем к окну? Не здесь же стоять.
Генка покрутил головой:
- Не в кайф, смотрят на нас уже...
- Ну и что? Боишься, что ли?
- Кто, я? Ну да, сказала тоже...
- Тогда идем.
Генка нехотя поплелся за ней.
- Пойми, - продолжала Ольга по дороге к окну, - может быть, это очень серьезно и ты уже выбираешь свой путь. Мы все сейчас на таких перепутьях, каждый думает - кем ему стать; а ты... - они остановились, положили сумки с учебниками на подоконник, - ты уже решил, Генка!
- Что решил? А, все наблюдаешь...
- Мне кажется, ты пишешь какое-то произведение.
- Да ты что, с дуба упала?
- Ну вот, с дуба упала... Какой же ты писатель, если даже не умеешь ни вести себя, ни разговаривать с девушкой?
- С чего это я - и вдруг писатель?
- Нет, конечно, это я так, образно... Но ведь не может человек ни с того ни с сего склониться над столом и несколько часов подряд над чем-то пыхтеть? А когда его спрашивает учитель, он даже не знает, о чем идет речь. Здесь что-то не так, Генка. Тебя тянет сочинять, верно?
Теперь уже Генка не мог не сознаться, отступать было некуда.
- Ну, верно...
- Вот! - обрадовано воскликнула Ольга Ардатова, и глаза ее заблестели. - Я говорила? Я так и знала, что это в тебе есть!
- Что "это"?
- Страсть к творчеству.
- Хм! Скажешь тоже - страсть...
- С чего бы тогда тебе строчить на уроках, вместо того чтобы слушать учительницу?
Брусникин пожал плечами. Что ответить, он не знал и уставился на стенку, мимо Ольги.
- А что ты пишешь? - поймала она его взгляд. - Не бойся, я никому не скажу, что я - идиотка? Мы же с тобой взрослые люди.
Генка опустил глаза:
- Ну что, что... Роман, вот что! - неожиданно выпалил он.
- Роман?! - Ольга непроизвольно бросила руки ему на грудь, впилась жадным взглядом в лицо. - Нет, ты серьезно?
- По-твоему... - протянула Ольга. - Слушай, а ты часом не графоман?
Генка поднял на нее глаза, нахмурился:
- Это как?..
- Это тот, в ком наблюдается страсть к сочинительству.
Генка задумался. И в самом деле, в последнее время он только об этом и думает, и это увлечение доставляет ему удовольствие. Пусть даже в ущерб урокам.
- Мне нравится, понимаешь? - проговорил он. - Вот хочется писать, и все. Я даже пьесу одну придумал, скоро начну.
- Ну!.. Вообще, знаешь, по-моему, это неплохо. Только в толк не возьму, как же ты справляешься с этим, ведь у тебя по русскому и литературе одни тройки да двойки, а по истории и того хуже.
- Да ты пойми, - возбужденно заговорил Генка, жестикулируя для убедительности, - она чего мне двойки-то ставит по русскому? Я же ни одного правила не знаю. А пишу без ошибок.
- Как это... Откуда же тебе известна орфография?
- Понятия не имею, но пишу верно. Само получается. Знаю, какую букву надо писать и где поставить запятую, а где не надо. С рождения это у меня. И мать у меня такая, грамотная, пишет без ошибок, а никакого образования. Все свои школьные годы в партизанах была, где-то под Брянщиной. А потом на работу пошла, сестренку маленькую кормить надо было, одни ведь они остались, родителей поубивало...
- Ой, Генка, а я и не знала... в первый раз слышу.
- Так что она у меня пишет - дай бог каждому, позавидуешь еще! И тоже ни одного правила не знает. А мне так и сказала: "Это у тебя, сынок, наследственное, от меня".
- Но почему ты правила не учишь? Ведь что ни вызовут к доске - то тройка в лучшем случае, а так - двойка.
- А зачем они мне, если я и без них правильно умею писать? А сочинения мои, сама знаешь, без ошибок и лучше всех. Ну, конечно, когда тема без тумана.
- Да, но в результате-то в четверти выходят одни трояки! Ты же знаешь нашу "литеру"- педантку, ей хоть семи пядей во лбу, а правила должен знать.
- Ну и черт с ней, подумаешь! Обойдусь как-нибудь без ее правил, а тройки мне и так хватит.
- Нет, не хватит. Пойми, Генка, - Ольга принялась теребить отворот его пиджака, - тебе же с твоими способностями в Литературный надо, может, ты писателем станешь, а у тебя в аттестате будут одни тройки! Да и потом, тебя на русском устном сразу же завалят! А сочинение? Ведь ты ни одной книжки не прочел!
- Чего? Да ты знаешь, сколько я прочел?..
- Понимаю, много читал Майн Рида, Конан Дойла, Жюля Верна, Дюма и прочих. Уверена, будь сочинение на тему любого из них, ты написал бы его блестяще. Только дело-то в том, что экзаменовать тебя будут по школьной программе, а это Толстой, Чернышевский, Достоевский...
Генка взорвался:
- Да не люблю я этих тяжеловесных идолов! Читаешь - и спать хочется. Лет в тридцать, сорок, пожалуй, я буду их понимать, а сейчас, кроме скуки, я ничего в них не нахожу. Лучше я десять раз перечитаю "Трех мушкетеров" или "Остров сокровищ", чем один раз "Анну Каренину" или "Преступление и наказание". Пытался читать, но ничего не получается. Не для нашего возраста такие валуны. И кто только придумал включить эти гранитные глыбы в школьную программу! От них только тупеешь.
- Понимаешь, нас учат думать, делать выводы, давать оценку прочитанному, - попыталась образумить его Ольга. - Все это очень нужно, а тебе - тем более. И потом, ведь это классика, и ее нужно знать хотя бы для того, чтобы быть эрудированным и не прослыть невеждой...
- Да пошла она, эта классика! Пусть ее читают пенсионеры, она для них. Да и писали-то это старики, все с бородами, в морщинах...
Ольга помрачнела, тяжело вздохнула:
- Я понимаю тебя. Знаешь, в общем-то я с тобой даже согласна и тоже не испытываю особой симпатии к этим бородачам и усачам. Никто не испытывает. Но что делать, не нами с тобой это придумано. Там, наверху, сидят умные головы, которые решили это за нас с тобой.
- Там сидят недоумки! - безапелляционно отрезал Генка. - Они балдеют от Нехлюдова, монолога Чацкого и старухи с топором в башке, а я плевать хотел, мне это неинтересно. Я не хочу забивать себе этим голову и никогда в жизни не вспомню, что там видела в своих снах Вера Павловна и какие противоречия были между Кирсановым и Базаровым. Мне это не нужно и никогда не пригодится, так же как и математика с ее кубами, квадратами, логарифмами и прочей мутью. Кому надо, тот пусть до посинения извлекает радикалы из натуральных чисел, а я буду делать то, что мне нравится, а не то, чего хотят от меня другие.
- Генка, Генка, - печально улыбнулась Ольга и покачала головой, - ты типичный нигилист. Тебя не примут в институт. Ты против всех, ты - диссидент. Так нельзя.
- Значит, плыть туда, куда и все? Нет! Никто меня не заставит делать и учить то, что мне противно. Я хочу и буду писать!
- Для этого надо учиться, - возразила Ольга. - Твое стремление похвально, но ты еще плохо знаешь жизнь и мало читал.
- А я и буду учиться, - решительно объявил Генка и стащил с подоконника свою сумку с учебниками.
- Да как же ты будешь, если ничего не хочешь знать! И в аттестате у тебя будут одни тройки. Тебя ведь даже не допустят к приемным экзаменам!
- Ну и ладно. Я сам буду учиться. Без Горького и Островского. Сам! Ты - пять лет в своем институте, а я - десять лет дома. Может, больше.
- Как же ты сам, ведь кто-то должен тебя учить: подсказать, направить... Не Стивенсон же и не Купер!
- На первых порах - только они. Дальше - посмотрим. Возраст сам подскажет.
- Генка, да ведь так можно потратить на это всю жизнь!
- Ну и пусть! Каждому свое. Ты посвятишь жизнь своему, а я - своему. Кстати, а куда ты-то думаешь поступать?
- Ой, Генка, ты же знаешь, конечно, в Литературный. Наша "литера" мне уже все уши прожужжала: "Оленька, Оленька, тебе прямая дорога только туда, больше никуда и не пытайся, это твое призвание".
- Писательницей, что ли, хочешь стать? - усмехнулся Генка.
Ольга обреченно махнула рукой:
- Нет, для этого у меня не хватает воображения.
- А кем же?
- Не знаю еще.
Внезапно она рассмеялась:
- Кем? Редактором! Буду сидеть и читать рукописи. Буду царем и богом! От меня будет зависеть - напечатать произведение или нет. Вот так, Геночка, ко мне ты пойдешь на поклон, и от моего решения будет зависеть не что иное, как твоя судьба и, в общем-то, сама жизнь. Так что не теряй со мной контакта и учти - без торта ко мне в кабинет не заходи.
Генка ответил с добродушной улыбкой:
- Да я два принесу и притом самых лучших, только бы тебе понравилось то, что я напишу!
- А вот это уже будет зависеть от тебя. Ну что ж, учиться нам осталось уже немного, а потом... Потом встретимся мы с тобой лет через десять в каком-нибудь издательстве, и я посмотрю, каких высот ты достиг в самообразовании. Если, конечно, у тебя это не очередная блажь.
- Нет, Ардатова, у меня это серьезно, я чувствую.
- Пошли в класс, уже прозвенел звонок на урок.
И, схватив сумку, Ольга торопливо ушла.
Генка задумчиво глядел ей вслед.
Как четыре дня, промчались четыре года.
После окончания школы Генка попробовал поступить в институт, но сразу же "завалил" литературу. Сочинение на тему "Образы коммунистов в романе "Поднятая целина" ему было не написать. Он эту книгу даже в руках не держал. Другая тема "Образы плохих и хороших людей у Чернышевского" тоже не вселила в него оптимизма. Чернышевского он терпеть не мог. Хлопнув дверью института, он, по совету друзей, подался в другой. Если поступит - можно будет потом перейти в Литературный. И вот - экзамен по математике. Едва Генка прочел первый вопрос одного из билетов, как сразу погрустнел и вспомнил приятеля, приглашавшего его на завод учеником токаря. "Подумаешь, зарплата маленькая, это на первых порах, потом станешь "заколачивать шайбы" - так советовал ему приятель. - Зато свободного времени - хоть отбавляй". Этого Генке и надо было.
Поднявшись с места и демонстративно положив билет на стол перед комиссией, Генка вышел из здания института и, улыбнувшись, вдохнул полной грудью чистый, после дождя, воздух. Полюбовался на липы и тополя по обе стороны аллеи, с листьев которых торопливо срывались алмазные капли, на голубей, разгуливающих под ногами у прохожих, и, обернувшись и "сделав ручкой" институту, с легкой душой отправился домой.
Все эти годы он оставался верен своей мечте и продолжал писать, не задумываясь особенно ни о стилистике, ни о точности и выразительности языка и не обращая внимания на художественные средства и синтаксис. Ему был важен сюжет, основная мысль - то, что он хотел сказать и что, по его мнению, должно заинтересовать читателя. Он научился составлять длинные и, как ему казалось, красивые фразы. Он учился этому у других писателей и полагал, что пишет правильно, так же, как все, а вот сюжеты у него даже острее, нежели у других. Он сравнивал свои новеллы с образцами зарубежной приключенческой литературы и, в общем-то, если говорить о занимательности, не видел между ними большого различия. Он написал несколько рассказов о пиратах, неведомых чудовищах, о трагической любви внебрачной дочери некой маркизы и о нелепой смерти одного благородного дворянина, и хотел уже идти на "штурм" какого-нибудь издательства, как вдруг ему пришла в голову трезвая мысль. Он вспомнил об Ольге Ардатовой и решил вначале показать свои труды ей. Все же она понимала в этом толк и могла ему подсказать, стоит ли или еще рано заявлять человечеству о своем существовании на этой земле.
Они встретились однажды глубокой осенью недалеко от кинотеатра, у автобусной остановки. Генка отметил про себя, что Ольга заметно изменилась и выглядела солидно, совсем не так, как в школе. Какая там сумка с учебниками, черный передник и значок с юным Володей Ульяновым на груди! Теперь она была одета в кожаную курточку поверх свитера и брюки; шею облегал воротник пестрой мужской рубашки. В руках у нее - твидовая сумочка, украшенная полосками кожи. Она повзрослела и расцвела. Недаром подмечено, что с возрастом женщина хорошеет, если, конечно, не толстеет при этом.
На Генке была синяя осенняя куртка и черные брюки. В руках - объемная папка.
- Привет, Генка! - воскликнула Ольга, идя к нему навстречу и сияя улыбкой.
- Здорово, Ардатова! - тоже широко улыбнулся Генка и принялся бесцеремонно разглядывать ее всю, с головы до ног. - Слушай, какая ты стала, а?..
- Какая? - кокетливо повела она головой.
- Во! - Генка победоносно поднял кверху большой палец. - Вообще!.. Я даже не думал... как меняются люди...
- В лучшую сторону?
- Говорю же - во! Прямо не Ольга Ардатова, а королева Марго!
- Спасибо. Мне приятно. Хотя Марго, к слову, была далеко не красавицей.
- Да что ты, все ее так расписывают... Жемчужина Франции, сокровище Лувра и так далее.
- Кто - все?
- Тот же Дюма, Брантом отзывался...
- Ну, Дюма был вынужден дать столь лестный отзыв об этой даме, ведь она героиня его романа, а Брантом ее боготворил, потому что был влюблен. Да и французы того времени смотрели на женщину совсем иными глазами, нежели нынешние мужчины, это во-первых. А во-вторых, отозваться нелицеприятно о дочери короля - значило в то время нажить себе врагов и попасть в опалу, так что оценка личности "жемчужины Франции" была подобострастной.
- Откуда ты знаешь? И потом, ты так выражаешься... я и не знаю таких слов. Слышал, конечно, но вот что они означают...
- Я ведь на четвертом курсе Литературного, Геночка, как же мне не знать больше тебя... Но что-то мы всё не об этом. Слушай, пойдем в парк, сядем на лавочку и побеседуем под сенью кленов, берез и тополей.
- Может, в кафе? - предложил Генка.
- Зачем? - взметнула она тонкие брови. - Выпить чаю, послушать музыку? Не хочу. Идем.
И они пошли по асфальтовой дорожке, ведущей в парк.
Легкий прохладный ветерок, играя, дул им навстречу и, запутываясь в Ольгиных волосах, отбрасывал их то назад, то в стороны. Генка кидал на нее любопытные взгляды, в которых читалось восхищение. Еще бы, ведь он никогда не видел Ольгу вне школы. Теперь она была другая, совсем не та. Прическа, взгляд, жесты, походка - все иное. Даже трудно было поверить, что совсем недавно она сидела за партой и отвечала у доски.
Они нашли скамейку в середине аллеи и уселись на нее. Мимо них неторопливо прогуливались пешеходы.
- Ну вот, под сенью кудрявой березы, - изрек Генка, подняв голову, - как ты и хотела.
- Я бы еще добавила: "...печально роняющей под ноги прохожим свой золотой наряд. Еще немного - и ее вынужденная нагота ни в ком не вызовет восторга, в то время как сейчас все любуются ее нижним бельем, которое она день за днем стыдливо и не торопясь сбрасывает с себя".
Генка смотрел на нее во все глаза. Потом поинтересовался:
- Где ты это вычитала?
- Нигде, - улыбнулась она. - Это я сама, на ходу. Экспромтом. Просто посмотрела на березу и сказала первое, что на ум пришло.
- Ничего себе! - восхищенно протянул Генка. - Слушай, тебе бы романы писать, у тебя бы здорово получалось.
Ольга повела плечом:
- Может быть, когда-нибудь я и воспользуюсь твоим советом. Ну, а как твой роман? Помнишь, тогда, в школе, ты начал его писать? Я тебя еще остановила на переменке.
- А-а... - Генка махнул рукой. - Бросил. Так, ерунда, это я только теперь понял.
- Почему ты так решил? Сюжет плох?
- Нет, не в этом дело, хотя и сюжет тоже... Мне надо "набить руку", понимаешь? К романам приступать еще рано. Я должен научиться писать, грамотно излагать свою мысль.
- Весьма любопытное умозаключение, - наклонив голову, загадочно резюмировала Ольга. - Ну, и на чем же ты собираешься "набивать себе руку"?
- Пишу рассказы. Я говорил тебе, когда звонил.
- Да, да, помню. Ну, и много написал?
- Да уже порядочно, семь штук.
Она неодобрительно посмотрела на него:
- А вот это уже настораживает, Геночка.
- Что? - не понял он. - То, что перешел на рассказы?
- Нет. Слово "порядочно". Ты еще ничего не сделал, ничего не достиг, а считаешь, что тобою пройден уже немалый путь. Жюль Верн написал целый десяток романов, прежде чем воскликнул: "По-моему, я кое-чему научился". И только, кажется, одиннадцатый роман он рискнул показать издателю. А Лев Толстой девять раз переписывал "Войну и мир", прежде чем роман вышел в свет.
- Да ты что! - изумился Генка. - Правда, что ли?
- Ну не вру же я тебе. А ты - семь рассказов... Впрочем, может быть, я и не права, ведь все зависит от качества, а не от количества. Кстати, ты их принес?
- Да, вот они.
- Давай, я их прочту и скажу свое мнение. В двух словах - о чем они?
- Ну, в общем... один - о черных перчатках, которые ровно в полночь сползали с рояля и душили свою жертву. Другой - о безымянной любви, окончившейся смертью героини; действие происходит в восемнадцатом веке. Третий - о приключениях юного француза, впервые попавшего в Париж. Четвертый рассказ о том, как герой мстил своим обидчикам и сам погиб в этой борьбе; тут они дрались на мечах, и он провалился в колодец... В общем, прочтешь сама.
- Все ясно, - Ольга взяла у Генки рукописи, - всё те же пираты, рыцари, маркизы, графы и тому подобные вымышленные герои. Ты по-прежнему ретроспективен и не желаешь обращать внимание на людей, с которыми живешь, работаешь... которые тебя окружают. В них - живых, реальных людях, в их поступках надо искать сюжет, а не в мифических личностях, живущих в твоем воображении.
- Понимаю, это верно, конечно, но как-то он мне не интересен, мой современник, не хочется про него писать. Да и столько уже написано о нем...
- Выходит, ты всего лишь хочешь пополнить собою ряды сторонников реминисценции романтизма?
Генка явно не воспринял фразеологизма, в чем тут же и признался. Ольга пояснила:
- Это подражание чьему-либо творчеству в своих произведениях.
- Пусть так! - запальчиво воскликнул молодой автор. - Но, наверное, это все же лучше, чем пополнять стопы книг о моем современнике, с которых уборщица в магазине веником сметает пыль.
Ольга задумалась. Потом кивнула:
- В чем-то, конечно, ты и прав. Мусору хватает.
- Знаешь, - признался Генка, - если честно, то хочется быть похожим на того же Стивенсона или Конан Дойля. Ведь здорово писали, скажи?
- Здорово... - вздохнула она. - Только человек в жизни всегда должен оставаться самим собой, а не следовать в своем творчестве примеру других.
- Но ведь это хорошие примеры!
- Учись у них, если тебе этого так хочется, но не пиши о том, о чем писали они, если не хочешь вызвать у читателя ничего, кроме смеха и презрения. Тема эта для тебя чужда, не лезь ты в эти дебри, ищи что-нибудь свое, говори людям о том, что известно только тебе и никому больше. Делись с читателем своими тайнами, и помни: каждое твое произведение должно быть для него открытием, он не должен разочаровываться и восклицать: "Ну, это мне знакомо, где-то я об этом уже читал". Понимаешь меня?
Генка кивнул. До него медленно, по капле доходил смысл ее слов.
- Сейчас я не буду доказывать тебе правоту прописных истин, - продолжала Ольга, - мы поговорим об этом потом, когда я прочту твои рассказы и у меня сложится представление о твоем кругозоре, манере, стилистике, языке и прочем. А сейчас, Генка, расскажи мне о себе: что ты, как ты, где ты?.. Черт возьми, мы так давно с тобой не виделись, и вот встретились - и давай о литературе... Бог с ней, оставим ее, поговорим о нас. Ну, рассказывай.
Генка поведал, что поначалу устроился на завод, проработал три месяца, дальше не смог, не выдержал. Его деятельная натура вечно требовала движения, каких-то перемен. Здесь, у станка, он обречен был на медленное угасание. Его жизнь стала напоминать пассивность фитиля свечи. А он хотел пылать факелом и не стал "хоронить себя заживо" на заводе, который сразу же окрестил "тюрьмой для зомби". Одним словом, он ушел оттуда, окончил курсы шоферов от военкомата, попробовал поступить в летное училище, потом - в высшее ПВО. Не добившись успеха, ушел в армию, вернулся и вот теперь работал на автобазе "Скорой помощи". За ним закрепили старенький зеленый "Москвич", и он развозил врачей и медсестер по вызовам, совсем недалеко от дома. Теперь он знал район как свои пять пальцев. Он не только превосходно ориентировался на улицах, но, целыми днями разъезжая по ним из конца в конец, мог безошибочно указать, под каким номером и даже какой этажности дом стоит на такой-то улице в таком-то месте. Поэтому, когда ему называли адрес, он, уже не глядя по сторонам на номера, ехал точно в указанном направлении. Он знал даже добрую половину больных, которых регулярно навещали врачи и медсестры. Порою вместо адреса ему называли лишь фамилию, а он уже восклицал: "А, это тот диабетик из восьмого дома!" или "Опять к этому припадочному из семнадцатого?"
Он в считанные дни сжился с коллективом поликлиники, был общительным, веселым, его все любили, и о другой работе он уже не мечтал. Ну, а свободное время отдавал своему увлечению - литературе.
Ольга была рада, что он нашел работу по душе, что у него, в общем-то, все хорошо. О себе она рассказала немного: по-прежнему учится, но порядком все надоело: бесконечные сессии, семестры, лекции, горы конспектов, куча дисциплин, и всё надо знать, знать... Скорее бы конец. Но уже недолго ждать, всего год. А потом? Наверное, в издательство. По всей видимости, заместителем главного редактора, а там - кто знает.
- Ты почему в школу не прошел? - неожиданно спросила Ольга. - Тебе Анька звонила?
Аня была у них в классе комсоргом, все организационные мероприятия устраивались ею, лежали на ее плечах. Этакий массовик-затейник. Такою же осталась и теперь, четыре года спустя, когда неожиданно позвонила Генке и в приказном порядке (это она умела) напомнила о встрече бывших выпускников школы.
Генка сослался на занятость; сказал, правда, что должен прийти, но ничего не обещал. И не пришел. Он знал, кто там соберется: те, кто учится в институтах и уже без пяти минут инженер. Они часа два будут тарахтеть об одном и том же, плавая в волнах студенческих будней. Потом, наговорившись, уставятся на него и с ехидцей поинтересуются: как, мол, его дела? Кем он стал? Чего достиг?.. И что он им ответит? Что работает шофером? Для этого и окончил десятилетку?
Так Ольге и сказал, чего юлить. Она помолчала, повертела веточку березы в руках, покачала головой и невесело проговорила, глядя на носки своих лакированных туфель:
- М-да... Вот и разошлись наши пути-дорожки: интеллигенция - по левую сторону кустиков, рабочий класс - по правую.
- Да нет, ну почему...
- Да не "почему", а так оно и есть. Знаешь, кто пришел на встречу?
Она стала называть фамилии. Генка не ошибся. Почти все "хорошисты" и отличники, и все учились в институтах. Из тех, которым вузы были изначально заказаны, не пришел ни один. Гильдия троечников оставалась единодушной. Разделение это произошло уже давно...
Быстро смеркалось. Ольга заторопилась:
- Ой, Генка, поздно уже, пора. Мне еще к курсовой готовиться. Ну, пойдем, проводи меня. Как только прочту рассказы, сразу тебе позвоню, хорошо?
- С нетерпением буду ждать, Оля. Знаешь, ужасно хочется услышать критический отзыв о своей работе. Это поможет мне не допускать ошибок в дальнейшем.
- А вот это уже похвально, - произнесла Ольга, вставая. - Ты не слишком высокого мнения о своих способностях, критический разбор написанного тебе не чужд, а это само по себе уже представляет залог будущего успеха.
Сделав несколько шагов, Ольга внезапно взяла спутника под руку и, с улыбкой посмотрев ему в глаза, тихо произнесла, как бы извиняясь:
- Ночью в Париже так нужна опора...
Генка засмеялся:
- Это же из "Трех мушкетеров"! Констанция!..
Она кивнула:
- Можешь вставить фразу в какой-нибудь свой роман, вреда от этого не будет.
Через неделю Ольга позвонила, и Генка пригласил ее к себе. Без всякой задней мысли. Родители уехали на дачу, он был дома один. Ольга тоже не "комплексовала" по этому поводу. Они были друзьями, и этим все сказано. Перейди один из них грань - и все рухнет. Для обоих это было нечто вроде догмы. Своего рода табу.
Поэтому Ольга на правах старой доброй приятельницы решительно нажала кнопку звонка Генкиной квартиры и смело вошла в гостеприимно распахнутую дверь, озорно воскликнув:
- Привет! Заждался, труженик?
И эти слова лишний раз убедили обоих, что ни о чем другом, кроме как о деле, речи не пойдет.
- Чем занимаешься? - весело спросила Ольга, непринужденно раздеваясь в прихожей.
- Чем же я могу заниматься, если ко мне должна прийти дама? - пожал плечами Генка. - Жду своего рецензента, а тем временем жарю яичницу с колбасой. Чертовски проголодался, да все как-то недосуг: то одно, то другое... Слушай, Ольга, давай я и тебе тоже сделаю? Ну, чего мнешься-то? Вот чудная. Голодная, небось?
- Да я же из дома...
- Мало ли что! Сейчас мы это оформим. И по рюмочке винца... как ты?
- Ген...
- Ну что, Ген, Ген... Подумаешь, окосеешь, что ли? Было бы с чего. Оно не крепкое, сухое, стоит тут с праздников еще. Никто не пьет.
- Гулять, значит, будем? - улыбнулась Ольга.
- А что, гулять так гулять, или мы не люди, права не имеем? Проходи на кухню, сейчас яйца наколем. Вино здесь, а вот бокалы там, в серванте... мачехина неприкосновенность, этакий алмазный фонд. Всё из хрувсталя, аглицкой работы (Ольга засмеялась). Только по праздникам и достает. Сейчас принесу.
И уже из зала, где Генка, будто сейф вскрывал, осторожно открыл сервант с чайным сервизом и двумя десятками рюмок и бокалов, из глубины этого серванта донеслось:
- А то из дома она...
Они выпили по рюмке, с аппетитом закусили. Потом по второй. До третьей не дошло. Ольга вдруг всполошилась:
- Все, Генка, хватит, а то я не скажу тебе всего, что должна сказать. И так язык уже заплетаться начал, а мне еще речь толкать.
- Ладно, это ты по делу, - согласился Генка. - Дело прежде всего. Пойдем в зал, сядем за стол и разложим нашу канцелярию. Уверен, будет что послушать.
- Будет, будет, - передразнила она его. - Да еще как! Приготовься. Сейчас целый тайфун обрушится на тебя, а не грибной дождик.
Она вытащила из сумки рукописи, разложила их на столе и раскрыла первую.
- Все, что я тебе говорила раньше, оказалось чистой правдой: ты романтик и ретроград, к тому же графоман. Рассказы твои в таком виде, в каком они сейчас, никуда не годятся.
- Я так и знал, - упавшим голосом произнес Генка. Страшнее этих слов он не мог вообразить ничего.
- Тебе надо серьезно работать над собой, если ты действительно хочешь стать писателем, - продолжала Ольга.
- Хочу! - с жаром воскликнул он.
- Это хорошо. Теперь слушай. Ты совсем не следишь за словом, за своим языком.
- Оль, да у меня язык-то нормальный, как у Стивенсона...
- Слушай сюда, Стивенсон, и не перебивай, - она повела пальцем по строкам рассказа, остановилась на одной.
- Подожди, - живо остановил ее Генка, - я маг включу.
- Зачем?
- Половину твоих наставлений я запомню, вторую - точно нет. А пленку я всегда сумею прослушать. Каждое твое слово сейчас будет для меня кладом кардинала Спада, магнитофон не даст его забыть.
- Как хочешь, - пожала она плечами. - Ну, слушай. Вот, например, ты пишешь: "Неподалеку от густого и дремучего леса..."
- Ну и что? - удивился Генка. - Что здесь не так?
- Да только то, что "густой" и "дремучий" - одинаковые по значению слова, а ты разделяешь их союзом, будто они разные. Дальше. "Одинокое, торчащее словно перст, дерево". Что значит - торчащее? Да еще и словно перст? Торчать может лопата в песке, клок волос на голове, а дерево обычно стоит. И растет, если живы корни. Совершенно нелепая фраза, сам-то чувствуешь?
Генка почесал нос, подумал.
- Знаешь, действительно, что-то не так.
- Вот видишь, и сам понимаешь. Это все равно как если бы сказать, к примеру: "Вот стоит на асфальте, словно торчит одинокое дерево в поле, как перст, пешеход".
Генка засмеялся.
- Вот так же будет смеяться и редактор, читая это. Правильнее было бы: "одиноко стоящее дерево". Теперь следующее. "Горная местность". Геночка, местность бывает гористой, а не горной, а горными бывают, ну, скажем, мастер или промышленность... А это что за тарабарщина: "резко, широко обнажил зубы"? Не проще ли по-другому: "широко улыбнулся, показав ряд или блеснув рядом белых крепких зубов"? К чему ты коверкаешь язык? Хочешь делать фразу замысловатой? Но от этого она у тебя только проигрывает, во-первых, потому что ты не умеешь обращаться со словом, а во-вторых, замысловатость никому не нужна. Вообще, у тебя чересчур длинные фразы. Зачем? Это было модно во времена классицизма и романтизма, сейчас литература иная. Чем фраза проще, короче - тем она лучше. Важна суть сказанного, образная точность, а не расплывчатость и витиеватость слога, которые только утомляют читателя, заставляя его отвлекаться на всякие пустяки. Следующее. "Пырей-самоцвет". Что это - растение или камень? У тебя разницы между ними нет, поэтому получается абсурд. Дальше: "...осадили и плотным кольцом окружили крепость".
- Ну да, - пробормотал Генка, - осадили и взяли в кольцо.
- Геночка, осада и окружение - это одно и то же! Как же ты этого не знаешь? Пишешь серьезную вещь, а получается детский лепет. Почаще заглядывай в толковый словарь. Он у тебя есть?
- Нет...
- Отсюда все твои нонсенсы, то есть нелепости, бессмыслицы. Вот еще: "...начали рыть подземный ход в сторону замка, когда там уже начался голод". А теперь представь, сколько времени надо рыть этот самый ход? Наверное, никак не менее полугода, ведь им пришлось бы копать около километра, если учесть, что замок был осажден врагом. За это время люди, находящиеся в осаде, давно бы умерли, а сам замок наверняка был бы уже захвачен неприятелем. К тому же, как могли они рассчитать место выхода на поверхность? Кто информировал их о точном расстоянии? А ров с водой, который окружал замок? Об этом ты не подумал? Да они наверняка врезались бы прямо в него и все потонули под землей!
Генка молчал, угрюмо глядя на Ольгин палец, сурово указующий на ляпы. Права! Она тысячу раз права! И в самом деле, как же это он сам не додумался? А ведь все казалось таким безусловно идеальным...
Ольга тем временем продолжала бить тараном в уже давшую трещину стену крепости:
- Надо было просто сообщить о том, что с незапамятных времен здесь существовал подземный ход, а уж кем он был прорыт, когда и для чего - читателю знать вовсе не обязательно, пусть сам додумывает, если ему нравится. Все это говорит о том, Гена, что твои рассказы вызовут недоверие у читателя, введут его в заблуждение. Выдумка хороша тогда, когда она конкретизирована, а не похожа на некую химеру, на несуществующий "Город солнца" Кампанеллы. Дальше. Вот ты пишешь: "Решение это моментально обсудилось на семейном совете".
Генка приподнял брови, словно в недоумении спрашивая у неприятеля с высоты крепостной стены, как это он простым бревном рассчитывает пробить брешь в стене?
"Неприятель" улыбнулся в ответ и нанес сокрушительный удар, от которого стена затрещала:
- Решение - это что-то уже законченное, своего рода вердикт, и это нельзя обсудить, потому что оно уже обсуждено. Понимаешь? Дальше, здесь же: "...это моментально обсудилось...".