Июнь 2002 года выдался жарким. Солнце жгло, асфальт плавился, ни ветерка; люди изнывали от зноя, покидали душные квартиры и устремлялись на водоемы, невзирая на запреты. О них из года в год напоминали таблички на стойках по берегам прудов: "Купаться запрещено!" Ниже буквами помельче разъяснялись мотивы. В воде, оказывается, обнаружены всякие там паразиты в виде вшей, блох и прочей нечисти; отсюда кишечная палочка, чесотка и еще бог знает что. СМИ информировали о том же. Говорят, это от собак, которых с наступлением погожих дней выводят на прогулку к берегам водоемов. Здесь они вволю полощутся, а их хозяева с умильными улыбками наблюдают, как их питомцы отравляют фауну. Запретить это, увы, никто и не пытается.
А молодой, сумасшедший июнь знать ничего не хотел ни о каких запретах и гнал людей к рощам, водоемам, к некоему Изумрудному городу, где вместо домов - деревья, вместо тротуаров - тропинки к озерам и прудам.
Наш рабочий коллектив, как, впрочем, и любой другой, дружно изнывал от жары в своих кабинетах. Каждый из нас трогательно расписывал красоты загородных ландшафтов и доказывал их несомненные преимущества перед городскими, но мой голос, похоже, звучал убедительнее других. Я понял это, когда в один из таких одуряющих дней мне неожиданно предложили путевку в подмосковный санаторий. Беспрецедентный случай! Я еще ни разу не отдыхал в таких учреждениях и, конечно, сразу же согласился. Нас оказалось двое, второй - мой коллега Николай. Остальные - а нас, рабочих, было пятеро - отказались: один наглухо завяз в болоте, именуемым дачей; другого стальной удавкой крепко-накрепко держала при подоле жена. Что касается третьего кандидата, то он рассматривал любое мероприятие прежде всего как очередную грандиозную попойку, причем за чужой счет, и ничего иного не признавал. Для женщин он давно умер, а для врачей еще не родился.
Мой товарищ, бывший заводской труженик, за сорок лет работы на одном из оборонных предприятий столицы, как и я, только слышал о таких путевках. На него не обращали внимания в этом смысле. Легко понять, в какой восторг он пришел, услышав такое предложение. Лечить ему, впрочем, было нечего (а вот меня беспокоил остеохондроз), но он просто был рад, пусть даже и несколько запоздало, глотнуть воздуха свободы или, как он выразился, "хоть разок отдуплиться". Именно так, потому что свои 65 лет он отбыл, мягко выражаясь, за решеткой: ничего не видел, никуда не ездил, нигде не бывал. Дом - завод, завод - дом - вот его жизнь. И все богом отпущенные ему годы он простоял у станка, где старательно ловил микроны.
Он любил порыбачить, но, в общем-то, был страстным грибником, этаким тихим охотником. Всю дорогу, пока мы ехали, он талдычил мне о том, какие в Подмосковье леса и сколько там грибов. Он бредил утренними туманами, девственной чистотой леса и нехожеными тропами, вдоль которых стоят крепыши-боровики и гнездятся семействами подосиновики и лисички. Он мечтал, как насушит их тьму-тьмущую и привезет эту тьму домой, а зимой жена будет варить грибной суп.
Я молча слушал его, улыбался, кивал в ответ, но думал совсем о другом. Ходить по грибы я тоже любил, но не был таким "завинченным" на этом и притом понимал, что в такую погоду о грибах могут думать только такие "задвинутые", как этот Коля. Последний раз дожди прошли, наверно, дней восемь или десять назад.
На его осанну в адрес грибов я ответил ему так:
- Во-первых, неизвестно еще, есть ли лес там, куда мы едем...
Он чуть не выскочил из рубашки, собираясь бурно возразить, но я сразу утихомирил его, подняв ладонь, и продолжал:
- Во-вторых, посмотри, какая стоит сушь! Трава вся пожухла, птицы сгорели и попадали, водоемы пересохли, а ты - грибы...
Он снова раскрыл рот, но поток его возражений был опять мною остановлен тем же манером:
- В третьих, мне твои славословия в адрес грибов - по барабану. Что касается меня, то моя цель поездки тебе известна.
Он загадочно улыбнулся и закивал:
- А ты, кроме баб, ни о чем и думать не можешь; одно на уме: кого бы, где бы да как бы. Главное - завалить, не важно кого, лишь бы между ног что-то чернелось.
- Боже, какой грубый материализм, - усмехнувшись, возразил я. - Вообще, у нас с тобой диаметрально противоположные подходы к этому вопросу. Вот когда мне будет столько, сколько тебе, возможно, меня тоже постигнет бесстыдная ирония природы, а пока я еще полон сил и еду в этот "круиз" не только лечиться. Женщину мечтаю найти. Для души, понимаешь? Чтобы любила в постели, но при этом не смахивала бы на каймана. Слеза чтобы не просилась при взгляде на ее "фасад". Ну, и остальные женские достоинства должны отвечать установленным стандартам. - Перечислив то и другое, я полюбопытствовал: - А? Как тебе такая перспектива, дед? (Я по-дружески называл его дедом).
- Можно подумать, у тебя дома не такая... - проворчал он.
- То яблоко из собственного сада, - резонно возразил я, - а там, куда мы едем, чужое... запретное, стало быть. Улавливаешь разницу?
Мой спутник закряхтел, помялся, стал чесать за ухом. Потом выдал свой вердикт:
- Вообще-то, я тоже не прочь с заветного дерева... этого... запретного плода (лексикон его был не богат, чуть выше, чем у людоедки Эллочки). Дело это того... правильное. И я бы тоже... это... но... - он понизил голос (все-таки мы ехали в электричке, народу - пропасть) и прибавил, мечтательно заулыбавшись: - Мне бы только помацать, и то кайф, за титьки бы подержаться за чужие, да пошарить... между ножек... костяшкой. Да не той, - замахал он рукой в ответ на мой взгляд ниже живота, - та уже давно не работает, только и осталось, что побрызгать... А вот ладошкой бы у нее там... - плотоядно сощурился дед, - где мягко да где бугорок... Эх, черт, давно уж не доводилось. Забыл, когда последний раз на бабку лазил... Тебе хорошо, ты молодой, только свистни - бабы толпой выстроятся, а вот мне только и осталось, что в "него" свистеть. Да и найти его еще надо-ть...
На сиденье кто-то прыснул со смеху. Мы переглянулись, и оба - глаза вниз (стояли в проходе). Видим - женщина, лет тридцати пяти, хорошенькая; рукой рот зажимает и бросает озорной взгляд снизу вверх - сначала на коллегу, потом на меня.
Мы все поняли. Дед засмеялся. Я ему укоризненно:
- Сбавь обороты. Про твою недееспособность не всякой женщине слушать охота. Разошелся тоже... свистнуть ему осталось... Поди, в другом конце вагона слышали твои откровения.
Женщина улыбку не гасила, я сразу отметил это. Добрый знак. Я наклонился к ней:
- Ведь правда же?
Она бросила на меня любопытный взгляд (чертовски красивые у нее были глаза) и всё с той же любезной улыбкой произнесла, кивнув:
- Да уж...
Я повернулся к деду:
- Ну вот, видишь, а ты - шепотом, шепотом... Гражданку вот в краску вогнал... балбес. Вы уж нас извините, - снова я к ней, - так вышло. Говорю ему: "Нашел тоже место изливаться". А он мне: "А что такого, не под венец же иду".
- Ничего, бывает, - неожиданно рассмеялась женщина.
И тут у меня мелькнула дерзкая мысль.
- А вы, случаем, не в санаторий? - с надеждой спросил я. - Смотрю, уже час как едете, и мы столько же.
- Нет, - обворожительно улыбаясь, ответила она. Потом с интересом спросила: - А вы, значит, в санаторий?
Кивок в ответ.
- И далеко?
Я назвал станцию.
- У-у, вам скоро выходить, - подсказала она. - А моя - чуть подальше вашей. Конечная.
- Жаль, - вздохнул я.
Она ничего не ответила, отвернулась и стала смотреть в окно.
Больше разговор не возобновлялся, и мы вскоре сошли с электрички.
Поначалу здания санатория не нашли. Проникнувшись оптимизмом, бодро прошагали по длинной асфальтовой дорожке в лесу и минут через десять в недоумении остановились. Перед нами было... кладбище. Оптимизм стал стремительно улетучиваться, прихватив с собой в попутчики энтузиазм. Мы уставились друг на друга и поскребли затылки.Что и говорить - непредвиденный конец маршрута, прямо ирония судьбы. Куда же оно подевалось, это оздоровительное учреждение, ведь глядели по сторонам, когда шли сюда? Значит, промахали. Выход один - повернуть обратно и восстановить потерю ориентировки. Развернулись, и тут, видим - бабуля постукивает палочкой по асфальту, на нас идет.
- Полагаю, на кладбище нам с тобой рановато, - высказал я мнение о сложившейся ситуации. - Смотри, бабка пришла, место себе подыскивает. Может, подозревает в нас конкурентов? Надо вывести ее из области фантазий, пусть спит себе спокойно.
Она подошла, как-то недобро поглядев на нас. Мы к ней с вопросом: так, мол, и так, на погост пока не торопимся, отдохнуть вот хотели прежде, нервишки подлечить, да заплутали, разыскать не можем место назначения.
Бабка грустно поглядела в сторону кладбища, потом вперила в нас слезящиеся глаза и внесла ясность. Четырехэтажное здание, белое, из бетонных плит, - как пойдем ныне по тропинке, так оно будет слева от нас. Да и одно оно тут, других нет, так что заблудиться мудрено.
Сказала - и дальше застучала палочкой своей. Поблагодарив ее, мы отправились в указанном направлении и минут через пять, действительно, невдалеке, за деревьями обнаружили искомый объект.
В первый же вечер мы перезнакомились чуть не со всеми отдыхающими. На другой день - с остальными. Я говорю о женщинах, разумеется, потому что процент мужчин здесь, как, впрочем, и в любом санатории, был ничтожно мал. Скромная единичка робко топталась перед двоеточием; зато по другую сторону от него, под грохот барабанов и рёв труб, с гордо поднятой головой величаво выступала цифра 15! Или 20. Такая вот ужасающая диспропорция, свидетельствующая в процентном отношении о том, как женский пол держит под наблюдением собственное здоровье. Надо ли говорить, какое внимание в такой обстановке уделялось нам, особенно после ужина, когда местное руководство через день устраивало вечера танцев, чередуя их с выступлениями местного же гармониста. Того хватало самое большее на час, после чего он упаковывал свой аккордеон и с чувством до конца исполненного долга удалялся. После этого мы разворачивали самодеятельность, а в перерывах между сольными и хоровыми номерами травили анекдоты.
Мужчин было всего пятеро или шестеро на весь санаторий. Двоим из них, включая сюда и моего деда, под семьдесят; двое других с женами; еще один (наш сосед) с дочкой шести лет, и остаюсь я. Холостой, разумеется.
Но, как и следовало ожидать, последнее яблоко с тарелки никто не брал, и оно так и осталось нетронутым. В чем тут дело? Попытаюсь объяснить. Не один раз я предпринимал попытки к сближению то с одной откровенно скучающей дамочкой, то с другой, но везде встречал искреннее понимание и не менее искренний отказ от контакта. Будто бы все сговорились! Чуть позже понял причину. Первая. Местное питейное заведение (бар), услужливо раскрывающее двери по вечерам, больной люд посещал неохотно, предпочитая либо групповое шарканье босоножками по тротуарам, либо (безусловно, чаще) бессмысленный просмотр телепередач в горизонтальном положении.Ну, а без этого (я о возлиянии), как известно, взаимное притяжение разнополых индивидов весьма затруднено. Женщина в этом случае напоминает латунь: сколько ни подноси к ней магнит, не притянется. Но стоит ей пригубить, пусть самую малость, как латунь моментально обращается в железо. Вторая. Все женщины оказались москвичками и у всех были мужья, которые регулярно навещали своих ненаглядных жен. Словом, оберегали их моральные и нравственные устои вкупе с душевным равновесием, благо езды до санатория час, полтора, кому-то два.
И что за мужья, прямо диву даешься! Пятница, вечер, птички поют, декоративный кустарник маняще благоухает... и вот они, долгожданные, на своих "Джипах", "Мерседесах" и "Тойотах"! Кое-кто, правда, на "Жигулях". Тоже приезжает проведать, пронюхать, разузнать: а как там моя "половина", блюдет ли честь свою, не открыла ли замочек, что держит пояс верности?.. Да и то сказать: супруга на иконку молится тайком, ждет, когда же наступит время ее двухнедельного избавления от опостылевшей рожи... а он-то, супостат, рожа эта - тут как тут, нарисовался, ждали его!..
Но это о замужних. Были здесь и холостые, конечно, только... Взглянешь на такую и подумаешь: увидят люди нас вдвоем и покачают головой: да он что, себя в куче отбросов нашел или ослеп совсем?
Третье. Контингент здешний - сплошь причисляемый к РОНО. Одни учителя. Вернее, учительницы: английского, географии, истории, ну и т.д. Да и живут, как выяснилось, все почти что рядом. В одном, то есть, районе. Вот и поди тут, пофлиртуй. Враз товарки засекут, у баб на это глаз острый. Ну, а там и до мужа дойдет. Скандалу не оберешься. Вопрос: кому оно надо? Ответ: никому. Результат - нулевой. Правда, предупреждают доброжелательно, от всей души: "Не тратьте со мной времени, ничего не получится, займитесь другой, нас тут много". Понимают, что две недели всего у нас, и что до женского полу известную надобность имеем, вот и берегут наше время драгоценное. Сознательные. Но хоть за это спасибо; с другой промучаешься полмесяца - и ничего, кроме "ужимок и прыжков", не увидишь.Есть такие... инквизиторши. Зовутся непечатным словом.
И, наконец, четвертое. Шибко боязно льнуть к такому, который один на всех. В любой момент бросит, вон баб-то кругом сколько. А для женского сердца это драма, да и глаза потом не знаешь куда деть: вот, скажут, рохля, мужика удержать не сумела. Мало того, коситься станут: что, дескать, самая деловая из всех? Мужиков и так нет, а она последнего увела. Другой какой тоже захочется, до конфликта может дойти. Прецедентов предостаточно.
В общем, как ни рассуждай и ни маши руками, а вместо одной зазнобы приобрел я сразу штук пятьдесят. Все были "моими", но ни одна не была моей. И я был один для всех, но ни для кого в частности...
Однако довольно, что это я всё про себя, увлекся, похоже. Двое ведь нас с дедом. Так мы с ним и оказались душой местного женского коллектива. Все нас уже знали, здоровались по утрам, с доброй половиной переменного состава мы были на "ты" и, в общем-то, перестали мечтать об амурах. Правда, попыток своих я не оставлял и, свято помня данное самому себе обещание, предпринимал все же некоторые атаки, одна из которых к концу нашего пребывания здесь закончилась... страстным поцелуем. И только. Да и то лишь после того как мы с этой дамой вышли из бара, и она, пошатываясь, попросила меня напомнить ей номер ее комнаты.
Да-а... "и вот в таком предразмышленьи", как говорится в известном стихотворении, дед одним прекрасным днем решил в корне изменить наш образ жизни. "Хватит уже, - сказал он как-то, - что ни день, то на пляж, и всё по бабам. Надоело. Результата, вижу, никакого. Завтра будем брать вокзал (Дед порою любил ввернуть что-нибудь этакое)".
- Это как? - поинтересовался я.
- Пойдем на рыбалку. Там, по дороге, куда ходили за грибами, помнишь?
- И где ни черта не нашли, - не в восторге от его предложения и не без сарказма подметил я.
- Там, справа от дороги, пруды, - гнул свое дед. - Я узнавал у местных, пока ты там с девочками барахтался в песочке. Говорят, карась есть, карп, окунь тоже.
Я помолчал, поразмышлял немного; потом кивнул, соглашаясь, но все же не мог не съязвить:
- Не получилось бы как с грибами. Вот бабы-то будут языки чесать.
- Не должно, - уверенно крякнул дед. Потом прибавил: - Места тут глухие.
- Это точно.
- Червячка бы копнуть где... - размечтался он.
- Какого червячка, землю ломом не возьмешь! - пытался вразумить я его. - На хлеб ловить надо, да с манкой смешать, у меня есть.
- На хлеб - это только пацаны, а мы люди сурьезные, - пробурчал дед. - Сегодня после ужина пойдем, я знаю местечко, там сыро.
- А ловить-то когда? - без энтузиазма спросил я. - Ночью, что ли?
- Утром, после завтрака. Можно бы и до завтрака, часика в четыре утра...
- Чего?! - возопил я в страхе. - Да у тебя как с головой? Совсем от жары крышу унесло? Подняться в такую рань!..
- Во-во, я так и думал, - заворчал дед. - Тебя разве добудишься? Тебя и в восемь-то с трудом... Можно бы и одному, конечно, но одному как-то...
"Сейчас что-нибудь ввернет", - подумал я. И услышал:
- Невпротык.
Я вновь попытался воззвать к его благоразумию:
- Жара такая стоит, разве рыба будет брать? В траву забьется, под коряги, в тень - возьми ее оттуда! Да и сам не усидишь на солнцепеке.
- Ничего, в кустах мы ее и найдем. А зачем на середину-то бросать? Там ее нет.
Я бросил веский аргумент:
- Трава-то на мелководье, а там вода теплая, рыба этого не любит. Ее надо в бочагах искать, в ямах, где вода холоднее, а откуда мы знаем дно в этом пруду?
Дед помолчал, посопел, попыхтел папироской, сосредоточенно разглядывая что-то у линии горизонта, потом обронил:
- Ладно, придумаем что-нибудь. Стрижи вон низко летают, к непогоде... Может, вёдра завтра не будет.
Утро и в самом деле выдалось пасмурным. Но после завтрака - как черти раздули облака - неистово зажарило солнце. Дало оно о себе знать, когда мы свернули с дороги на грунтовку, ведущую к дачному поселку. Энтузиазм вмиг испарился, впереди замаячила перспектива изнывать на самом пекле, с удочкой в руках. Но... осталось только развести руками: ничего не попишешь, уже пришли. И в самом деле, едва миновав перелесок, мы увидели пруд. Берега обрывистые, песчаные, поросшие низким кустарником и ольхой, и внизу, под кручей - зеркальный блин с мутной водой, почти не заросший. Это и был тот самый пруд, о котором деду говорили.
Мы разглядели невдалеке пологий спуск, ведущий к самой кромке воды; в метре от нее - высокое ветвистое дерево, бросавшее тень на редкий камыш. Лучшего места и придумать нельзя, и мы, немного приободрившись, бодро направились туда.
Но... тут мне волей-неволей придется сменить жанр или род повествования. Этакую идиллию довелось мне увидеть через минуту, что она мгновенно липкой паутиной обволокла сознание, заставив напрочь забыть о цели нашего похода. А потому ныне - никакого юмора, одна лирика. Все дело в том, что на этой самой круче, шагах в пяти от обрыва, близ куста мы увидели грациозно возлежащую поверх одеяла, расстеленного на траве... полуобнаженную деву. Дед, плюнув, прошел мимо, а я не мог отвести от нее глаз, столь живописно и соблазнительно смотрелась она наверху этой кручи, на фоне далекого перелеска. Тропинка змеилась рядом с нею, в каких-нибудь двух шагах, и не заметить это чудо, эту юную аврору мог разве что слепой или тот, в ком уже не осталось ни желаний, ни возможностей.
Имея в наличии то и другое, я остановился: меня точно пригвоздили к месту. Очарованный, я подошел к этой красавице и опустился возле нее на корточки. Пройти мимо меня не заставили бы даже под ножом гильотины.
Дед еще некоторое время в одиночестве пинал землю огромными резиновыми сапожищами с толстенной подошвой, затем, почуяв неладное, оглянулся. Крикнул мне что-то недовольно. Мельком глянув в его сторону, я махнул рукой. Дед вздохнул, развернулся и молча поплелся к редкому камышу в тени дерева...
А мне уже было не до чего. Я сидел у ног прекрасной хариты, пожирая ее глазами. Она лежала на спине - руки вдоль тела, на глазах темные очки. Правая нога ее была согнута в колене, и вид соблазнительного, гладкого бедра возбуждал бешеную страсть, похотливое стремление сию же минуту с рыком зверя наброситься на эту самку и совокупиться с нею. Я глядел на ее чересчур откровенные белые трусики и живо воображал себе, какое сокровище таилось за ними. Я ласкал взглядом ее внушительных размеров грудь, едва прикрытую столь же откровенным белым лифчиком, и мысленно уже впился губами в эти два розовых наливных плода, которые, казалось, вот-вот готовы были вырваться на свет божий и явить миру свою красоту.
Должно быть, я слишком шумно дышал, а может быть, она почувствовала на себе мой горящий взгляд, только она вдруг повернула голову. Чуть сдвинув ко лбу очки, она некоторое время смотрела на меня...Потом очки вернулись на место, и голова ее приняла прежнее положение - лицом к солнцу.
И тут я заговорил с ней. По-иному уже было нельзя. Она не удивилась. Она не удивлялась ничему: ни тому, что я присел рядом, ни тому, что так бесцеремонно разглядываю ее, ни нашей беседе. Казалось, она нарочно расположилась здесь ради того, чтобы каждый проходящий мимо мог полюбоваться ее великолепным телом. Она ждала самца, звала его, от нее исходил дурманящий запах самки; вся ее поза располагала к соитию, ни о чем другом уже нельзя было думать, глядя на нее.
Голос ее был тихим, тон - доброжелательным, а ответы - лаконичными, тем не менее, сразу всё объясняющими. Она разговаривала со мной как с давнишним приятелем, встреча с которым именно здесь и сейчас была у нее оговорена. Так, не меняя позы и не снимая очков, она поведала, что вчера, в пятницу вечером, должен был приехать ее муж, однако почему-то не приехал, видно, задержали дела. Но у них договоренность: коли так случится, стало быть, они свидятся на другой вечер, в субботу. То есть, сегодня, часов в шесть. А что она тут делает? Живет? Нет, живут они в городе, а здесь у них дача. Она работает в офисе, но сейчас в отпуске и отдыхает здесь одна от пыли, шума и суеты, а он приезжает к ней по выходным.
Она замолчала, но я не стал ожидать ее вопросов и рассказал о себе. Вернее, о нас: кто мы и с какой целью прибыли. Она молча слушала, не перебивая, и, когда я умолк, спросила - томно, растягивая слова и по-прежнему не размыкая век:
- Что ж одни-то, без подруг? Не нашли, что ли?
Смущенно улыбнувшись, я ответил:
- Не выходит...
Легкая улыбка затаилась в уголках ее губ:
- Столько женщин у вас там... и любить некому.
- Так и есть, - кивнул я, вздохнув. - Нет среди них ни одной, даже на сотую долю похожей на вас. Не едут туда прелестные дамы вроде той, что передо мной, а всё такие, что и глазу отдохнуть не на чем.
Она помолчала, потом сладко потянулась, выгнув спину, как это делают кошки и собаки, и нежно промурлыкала, вся томимая ожиданием ответа:
- Прямо-таки прелестная дама?..
Призвав на помощь весь свой нереализованный багаж комплиментов, я принялся щедро расточать их в ее адрес. Один за другим они обволакивали слух этой Мессалины, и под их градом она глубоко и протяжно вздохнула, издав легкий стон. Я воззвал к своему воображению, вспомнил Пушкина, Ронсара, Боккаччо, кого-то еще, и, добитая окончательно каким-то персонажем, кажется, Ромео, прекрасная фея медленно склонила голову набок. Потом снова глубоко и томно вздохнула. И тут я решил, что настала пора действовать. Да и то сказать, вот уже сколько времени огромным усилием воли я подавлял в себе кипучее желание дотронуться до нее, начать ласкать!..
Не давать воли рукам я уже не мог, как ни боролся с этим. И, уже плохо соображая, весь во власти ее чар, голоса, запаха, исходившего от воистину совершенного тела, я коснулся колена все еще полусогнутой ноги этой Афродиты. Она чуть вздрогнула, я почувствовал это, но не шевельнулась. Она никак не отреагировала даже тогда, когда, погладив колено, я перебрался на бедро. И только когда ладонь моя скользнула по внутренней стороне бедра, она вновь легко вздрогнула и крылья ее носа затрепетали. Рука моя осторожно поползла вперед, огладила живот, прошлась по ребрам и достигла груди. А дальше...
Женщины всегда удивляли меня и отталкивали от себя своей показной недоступностью, неким высокомерием, преувеличенным мнением о своей особе как о королеве, которую не то что обнять - заговорить с нею, и то требуется разрешение. Такие встречаются, и нередко. Порою красавицы, они вызывают лишь отвращение к себе своим чопорным видом. Эта была не из таких. Она позволяла делать с собою что угодно, прекрасно зная, видимо, что мужчинам это доставляет величайшее удовольствие. Когда я ласкал ее грудь, она, казалось, не обращала на это никакого внимания, но я замечал, как время от времени она облизывает губы и тяжело дышит.
Меня удивило еще и то, что она оставалась совершенно безучастной к тому, что происходит вокруг. В самом деле, ведь нас могли увидеть. Мало ли кто мог в эту минуту показаться на тропинке: те же отдыхающие или рыболовы, к примеру. Но это ее, похоже, не беспокоило - еще одна странность, которую я в ней подметил.
Я быстро огляделся по сторонам. Кругом - ни души. И тогда я решил вернуться обратно, к тому пункту, откуда начал. И тут она... Но по порядку. Только рука моя скользнула вниз и дошла до ее живота, как она томно вздохнула и повернулась на бок, ко мне спиной. Причем проделала этот маневр столь грациозно и в то же время с таким откровенным бесстыдством, в котором явно сквозил зов горячей плоти, что рука моя сама потянулась к теплому, манящему бедру. Она так демонстративно выставила напоказ свой зад, поджав при этом ноги и вдобавок прогнувшись, что у меня закружилась голова, будто я махнул три по сто, не закусывая. Что, по сравнению с этим, картины на стенах Эрмитажа и Лувра! И какое мне было теперь дело до величественного пейзажа, открывающегося с этой самой кручи! То полотно, куда впились в эту минуту мои глаза, было куда привлекательнее и затмевало собою все шедевры мирового искусства. Глядя на него, восстали бы из праха все павшие в битве при Ватерлоо!..
Моя плоть давно уже властно заявляла о себе, она кричала, рвалась, трубила в рог! Рука моя продолжала гладить ее бедро, движения эти становились все более настойчивыми, приобретая захватнический характер, и я даже сам не заметил, как...
Но, кажется, довольно об этом. Если увлечься, описывая всё в подробностях, рассказ затянется на добрых пару страниц. А между тем, все и без того ясно, к чему лишние слова?
Услышав через какое-то время ее тихий стон, я склонился над ней и горячо прошептал чуть ли не в самые губы:
- Пойдем...
Она вся замерла, с закрытыми глазами и приоткрытым ртом, только грудь ее тяжело вздымалась. Потом губы шевельнулись, и я услышал:
- Куда?
- Сюда, в рощу, рядом, шагов тридцать...
- Нет... - неожиданно, но слабо воспротивилась она. - Не надо... увидят.
- Никто не увидит, кругом ни души, - задрожал я от нетерпения. - Пойдем скорее, ты же видишь, как мы оба жаждем этого...
Она вняла. Да и сама хотела, что там говорить. Усевшись, она сняла очки, огляделась вокруг, накинула халат и, прихватив с собой одеяло, торопливо направилась в сторону рощи. Я - за ней. Там, углубившись в частый кустарник, она остановилась близ огромной поваленной березы, швырнула на нее одеяло, огляделась, стащила с себя халат и повернулась ко мне. Я подошел и обнял ее; она обвила руками мою шею, и наши губы слились в страстном, но недолгом поцелуе. Не это было нашей целью. Я сразу расстегнул у нее на спине лифчик, хитроумные застежки которого разглядел, когда она лежала на боку, и, сорвав его, приник губами к ее груди. Закрыв глаза, она откинула голову назад, потом, резко развернувшись, нагнулась над березой, опершись локтями на одеяло...
Что было потом - не передать никакими словами. Это известно только тому, кто сам бывал в такой ситуации, держа партнершу за бедра. Одним словом, сладостнее этого мига в жизни, наверно, не бывает. Не считая оргазма. И пришли мы к нему одновременно. А потом я еще с минуту стоял, тесно прижавшись к ней, и не мог отойти, потому что она не отпускала меня. Наконец ее руки бессильно упали, и я освободился.
Ну, а дальше... Какое-то время мы посидели на березе, ничего не говоря, тесно обнявшись. Помнится, все никак не могли отдышаться и насладиться объятиями. И досиделись до того, что сбросили на землю одеяло и повалились на него. Как закономерное явление, имел место повторный заход. На этот раз она выступала в роли всадницы. Я не возражал: какая разница, пусть скачет себе, раз ей этого так хочется.
Второй тур всегда затяжной, это каждому известно. Так было и с нами, вернее, со мной: она достигала пика блаженства несколько раз. Я удивлялся, как ей не надоест скакать, ведь всю задницу, поди, отбила об мои кости. Но нет, ничего; по-видимому, эта позиция доставляла ей огромное удовольствие. Я смотрел на нее, держа в руках ее груди, чтобы не прыгали (она сама так попросила), а когда, будто Сизиф с камнем, я взобрался-таки на вершину, она упала на меня и осыпала жаркими поцелуями...
... Мы медленно брели по тропинке, как счастливые влюбленные; я обнимал свою нимфу, положа руку ей на бедро, умопомрачительно играющее под пальцами. Она не переставала восхищаться сегодняшним безоблачным днем и уверяла, что ей еще никогда не было так хорошо, как сейчас. Под нашими ногами полегали травинки и потрескивали павшие сухие ветки; слева и справа высились кудрявые березы и лениво шевелил листвой орешник; по обе стороны тропы живописно зеленели ландышевые полянки. Странно, почему я не замечал ничего этого, когда мы шли к роще? А моя Мессалина? Я поглядел на спутницу. Глядя себе под ноги, она благодарила судьбу за то, что мы с ней встретились.
Вскоре мы вышли на лужайку, ту самую, где эта Аврора совсем недавно загорала. Тут я с улыбкой спросил ее:
- Слушай, как хоть тебя зовут?
- Света, - ответила она. - А тебя?
Я назвал свое имя.
Она вдруг остановилась и, тоже улыбнувшись, озорно заглянула мне в глаза:
- Скажи, а тебе не страшно было со мной?
Я опешил.
- Страшно? - И пожал плечами. - Почему это?
- Ну как же... ведь ты меня совсем не знаешь. А вдруг я больная? Награжу тебя чем-нибудь этаким нехорошим, потом клясть меня будешь.
Я хотел как можно естественнее улыбнуться, но не получилось. Все же постарался придать голосу относительное спокойствие:
- Ты ведь говорила, что замужем...
- Я могла солгать.
Меня как ледяной водой окатили. Впереди угрожающе замаячили двери вендиспансера. На ум пришли советы доктора в далеком 1976 году. Как я мог их забыть?..
Поглядев на мое обескураженное лицо, моя дама рассмеялась:
- Что касается тебя, то я верю, что ты здоров. Говорил ведь, что из санатория. И не врал, я видела. Вы там все чистые, иначе вас не примут. Знаю этот санаторий... "Авангард". Ну, а что до меня, то ты не бойся: у меня правда есть муж, и я тоже чистая. А он у меня до баб не охотник, так что за себя я спокойна. Я вообще-то никому не говорю об этом: пусть ухажер помучается, пусть скребет за ухом и терзается сомнениями. А тебе сказала потому, что ты со мной по-человечески, не как со скотиной, как некоторые...
Она замолчала и опустила голову. Потом подняла на меня печальные глаза:
- Знаешь, я так мало видела ласки... И всегда так хотела этого, но не получала... - Тут взгляд ее потеплел, глаза заискрились жаждой жизни, и она прибавила: - А ты мне всё это дал. И я отблагодарила тебя, как смогла. И ты меня тоже... Мне было так хорошо... как никогда.
Она бросила взгляд на лужайку, где вновь собиралась расстелить одеяло, поглядела на группу подростков на другом берегу (некоторые уже купались) и неожиданно предложила:
- Хочешь, пойдем ко мне?
Я даже растерялся. Потом бурно запротестовал:
- Да ты что! Куда это к тебе? Домой, что ли? Прямо сейчас?
Она закивала, с надеждой заглядывая мне в глаза.
- Нет, ну ты... - я не нашелся сразу, что ей ответить, - ну ты даешь! Да ведь я не жеребец племенной, не могу же я так... безостановочно. Да и подустали уж мы с ним... ему отдых нужен, не потянет такую нагрузку.
- Потянет, - убежденно заговорила она, прижавшись ко мне. - Я тебе такие позы покажу - у мертвого поднимется. А потом уж ты будешь сам фантазировать, без вопросов... Только пойдем, а?
Нет, идти я не хотел, да и не мог. Все-таки дед ждал меня там, у камышей, наловил уж, поди, прорву... Да и сил у меня не осталось, я чувствовал это. И потом, идти, не зная куда... и с кем... Честно говоря, было как-то не по себе от такого предложения, не прельщали даже обещанные ею любопытные позиции. Да и она-то сама, о чем думает?! Ведь муж приезжает скоро!
Так я и сказал. Ничуть не смутившись, она ответила:
- Приедет он в шесть, не раньше, ну а где-то до четырех мы будем заниматься любовью...
- Ничего себе! - вырвалось у меня. - Нет, ты явно без головы! Да где это видано, чтоб вот так вот... да у тебя же на него ничего не останется!..
- Останется, - кисло улыбнулась она. - Ему ведь со мной только что - пихнул и вынул... даже и не поймешь, то ли поимели уже тебя, то ли только подумали. Я ведь говорила, что до баб он не охоч... У него другая жена есть, и она у него на первом месте.
У меня брови поползли на лоб:
- Другая жена?! Как это...
Она грустно улыбнулась:
- Его машина - вот я о чем. Сначала она, всё для нее, а я где-то там, на задворках... И называется-то, я такого и не слышала - "Грандис"! Да еще и Рольф. Вместе - "ГрандисРольф". Супер! Бежевая. Новейшая конструкция. Он с нее пылинки сдувает, чуть не языком вылизывает... Меня бы так... А вообще, пошел он к черту со своим Рольфом, была охота парить себе мозги... А тебя я понимаю. Я бы на твоем месте тоже не пошла, будь у нее хоть поперек. Стрёмно все же...
Молодец, хоть поняла. Я был благодарен ей уже за это. Мы простились, не доходя шагов десяти до ее места на взгорке, и она взяла с меня слово, что я непременно приду в воскресенье, после ужина. Муж к тому времени уже уедет, и мы встретимся у плотины.
Она расположилась на том же месте и вновь предоставила свое тело палящим лучам солнца. А я взял удочку, лежавшую там же, где оставил ее, и заторопился к Николаю, под сень раскидистого дерева.
Он, оттопырив нижнюю губу, воззрился на меня, словно на марсианина, и поинтересовался, где я был. Я вкратце рассказал ему свое приключение. Дед забыл даже, зачем пришел сюда. Удочка выпала у него из рук и шлепнулась в воду. Губа во время рассказа так и оставалась отвислой, а глаза удивленно и с неприсущей им быстротой хлопали ресницами. Наконец он криво усмехнулся, печально поглядел на свой поплавок, надолго замерший меж стрел камыша, и вывел резюме:
- Ни хрена себе! Я тут как идиот торчу у этой лужи, а он там кайфует...
Мне оставалось только вздохнуть в ответ:
- Каждый ищет то, что ему ближе по духу. Я ведь говорил, что без любовного приключения не мыслю себе эту поездку. А санаторий - всего лишь ширма. Там мне с любовью не повезло, зато повезло здесь... Кто бы мог подумать? Вот уж не знаешь, где потеряешь, где найдешь.
- Да уж... - посопев и покивав головой, глубокомысленно изрек дед.
- Поймал хоть что?
Он кисло ухмыльнулся:
- Во! - и показал лежащего в траве еще живого ротанчика размером с палец. Потом с грустью прибавил: - Больше - ни поклевки. Что на асфальт забрось, что в этот пруд...
- Да уж... - в свою очередь протянул я.
- Гиблое место, - сплюнул дед и выдернул леску. - Пошли отсюда к едреней фене. Не пруд - гадючье болото, так там хоть лягушки квакают. А здесь ни одной, даже дохлых нет. А эта нечисть, - он кивнул на ротана, - в каждой луже водится.
- Стало быть, сорвалась рыбалка.
Дед начал собирать удочку.
- Зато у тебя не сорвалась...
- Да еще какая! - восхищенно отозвался я. - Не баба, черт из преисподней! Дашь слабину - замучает до смерти. Да и то сказать: мужем не любимая, жизнью обиженная, о печку битая, вот печкой... и печкой битая.
Закончился наш поход, в общем-то, на оптимистичной ноте: зашли по пути в магазин и усугубили это дело бутылкой водки и пивком.
Воскресенье прошло как в тумане. Хотите верьте, хотите нет, но я уже успел соскучиться по моей Клеопатре и с нетерпением ждал ужина...
В этот вечер, как назло, местный персонал вздумал устроить танцы, хотя они были только вчера (их периодичность - через день). И тут женщины меня одолели, может, попривыкли уже: наперебой стали приглашать на первый танец, да еще с таким загадочным видом, будто после этого между нами непременно должно было произойти то самое, что называют "вытекающими отсюда последствиями". Но я-то знал, что это блеф, мишура; просто им хочется покрасоваться перед другими. Что до "последствий", то ответы были известны: "Да ты что, в своем уме, мы же просто друзья!";"Да как можно, а вдруг узнают!"; "Да я вообще не такая, ищи себе другую"; "Да у меня муж хороший, я его очень люблю!" (Как будто я запрещаю его любить). Ну и т.д.
Все они уже не вызывали во мне интереса. Меня ждала удивительная ночь с такой амазонкой, рядом с которой любая из них покажется дурнушкой. Но, дабы не обижать слабый пол явным к нему невниманием, мы с дедом пообещали прийти и внести, таким образом, оживление в их ряды. Дед не обманул их ожиданий; что же касается меня, то, едва закончился ужин, я помчался к своей Цирцее...
Едва она затворила двери дома, как немедля сбросила с себя всё и кинулась в мои объятия.
- Светка, ну ты точно без головы, - проговорил я в перерывах между поцелуями, - только муж за дверь, как ты тащишь любовника в постель.
- Плевать, - жарко шептала она мне на ухо. - Такая уж я. Жуть как люблю это дело... Да и чего себя жалеть? Для кого? Для земляных червей? Один раз живем, и от жизни надо брать всё, а там хоть трава не расти. Потом, когда будет за шестьдесят, ты будешь уже никому не нужна, а станешь подыхать, то нечего будет и вспомнить.
Так она мне ответила, и я выразил полное согласие с этим: сам был таким.
Что мы с ней вытворяли этой ночью - об этом не то что писать, вспомнить нельзя без содрогания. Она и в самом деле показала мне такое, что не может присниться в кошмарном сне самому Казанове, и это, по ее словам, - в благодарность мне за то, что я ее так нежно ласкал. Ну, а потом, насытившись, она предоставила мне полную инициативу...
Честно говоря, мне уже хотелось спать: было что-то около часу ночи. Но я все же исполнил свой "долг". Оба вконец изможденные, часов около двух или трех мы, наконец, уснули...
Подъем для меня - всегда такое инквизиторское мероприятие, что меня легче поставить под пулемет, чем разбудить с возгласом, что пора вставать. Это я и сам знал, и об этом каждое утро верещал дед, который поднимался всегда в половине шестого, от силы в шесть утра, хотя и ложился порою в первом часу. Но что поделаешь: я не привык, не умел засыпать раньше двенадцати, а разбудить меня в семь, а тем более в шесть утра было делом тухлым, хоть кричи в самое ухо, что на наш балкон навели орудие.
... Утром, когда в ясной дали уже устал алеть горизонт и давно прокукарекал петух, моя нимфа стала нашептывать что-то нежное и умиротворяющее, действовавшее на меня ничуть не хуже колыбельной. Минуту-другую спустя, усмотрев в этом неверную тактику для побудки, она переменила тон. Сквозь сон, откуда-то издалека, из мрака ночи, вдруг явственно услышал я магические слова, которые каждое утро бубнит на ухо дед: "процедуры... гидромассаж... вибромассаж... душ Шарко..." О, будь оно проклято, и кто это всё выдумал! Как на работу. Неужели нельзя просто отдыхать в санатории, не утруждая себя каждое утро выполнением этого ритуала, да еще и с сомнительной пользой? Кстати, почему бы все эти оздоровительные мероприятия не перенести на послеобеденное время? Какого черта надо вставать чуть свет и нестись по кабинетам массажистов, физиотерапевтов и других всевозможных ...ологов, ...истов, ...евтов и т.п.? Нет, в самом деле, поваляться бы этак до девяти, можно даже до десяти; по утрам самые сладкие сны. Ну, а если еще и завтрак в постель принесут...
Но магические слова были произнесены, и это на меня подействовало. Единственное, чего я спросонья никак не мог понять, - почему заклинание произносит не мужской голос, а женский, да к тому же такой приятный, будто кошечка урчит. Медсестра, что ли, пришла? Но с какой стати? Да и не стала бы она церемониться, еще и шприцем пригрозила бы за ослушание. Поневоле вскочишь...
Я открыл глаза. Моя фея тотчас обняла меня... и тут я вспомнил и сообразил, чего от меня хотят. До кабинетов ли теперь с ...ологами и ...истами, с душем Шарко и страшной люстрой какого-то еврея? Пропади оно все пропадом! Здесь, как выразился незабвенный Гамлет, магнит попритягательней. И я снова окунулся с головой в тот омут, где нет чертей, а есть место только для любви. И опять она, как на лошади, скакала верхом до одури. Я не мог не отреагировать на это:
- По-моему, тебе нравится быть всадницей. Во всяком случае, я нахожу, что эту позицию ты предпочитаешь любой другой.
Не переставая гарцевать, она ответила:
- Мне так нравится. Брантом говорит, что такая поза не унижает женщину... Держи лучше мои яблочки, а то болтаются, как на вибростенде.
Я усмехнулся и подумал: "Смотри-ка, знакома с Брантомом. Пустышкой не назовешь".
В то утро я покинул ее совершенно опустошенный. Я шел по обочине дороги, еле передвигая ноги, будто всю ночь толкал вагонетки с углем. На какой-то массаж я все же, кажется, сходил, но дальше этого не потянул. Позавтракав, я завалился в постель и проспал чуть не до обеда. Дед, дефилируя между моей кроватью и балконом, куда выходил курить, сочувственно поглядывал в мою сторону, качал головой и произносил время от времени: "Да-а... дела". А на следующем заходе: "Да уж..." Любопытному соседу (балконы рядом) он ответил, безнадежно махнув рукой в мою сторону: "Дрыхнет. Всю ночь работал, как шахтер в забое". Потом поднял вверх указательный палец: "Понимать надо!"
Но вот настало время обеда. В столовой я заметил, как некоторые женщины с ехидной улыбочкой посматривают в мою сторону; на других лицах - недоумение или прямой вопрос. Перед массовой сиестой я ответил на их упреки по поводу вчерашнего вечера, что неважно себя чувствовал, болела голова. Одни немедленно стали советовать ограничить употребление спиртного, другие - сходить к врачу.
Но и в этот вечер я отсутствовал на традиционных посиделках у главного входа. Утром, подходя к зданию санатория, увидел на балконах знакомые лица из переменного состава, молча и окаменело уставившиеся на меня. Одна из наших учительниц (по географии) улыбнулась и приветливо помахала мне рукой. Позже выяснилось, что она, единственная из всех, понимала меня и искренне приветствовала мои ночные вылазки. Со стороны остальных я почувствовал холодок отчуждения. (Вот женщины! Как собаки на сене). Во всяком случае, с тех пор никто не пытался ни советовать мне, ни сочувствовать.
Ну да бог с ними, нашими женщинами, тем более что нам и осталось-то всего несколько дней. Вернусь лучше к своей светлоокой царевне, которая, однажды вечером узнав, что мы уезжаем послезавтра, заметно взгрустнула. Впрочем, ненадолго. Рюмка водки быстро превратила ее из флегматика в холерика...
Позже, когда мы недвижно лежали, бездумно глядя в потолок, мне вздумалось поинтересоваться ее средствами предохранения. В ответ услышал, что ей сделали укол и теперь три года она не забеременеет. Я полюбопытствовал в отношении презервативов, и она тотчас, словно давно вызубренный отрывок, выдала:
- Ненавижу. Как огурец. Вот когда живой - совсем другое дело. А в резинке - все равно что гребля на тренажере или ласкать грудь женщины через платье и бюстгальтер. Тебе ведь тоже интереса мало, согласись.
Что ж, она была права, я так и сказал.
Потом она завела о муже:
- Как тебе сказать... наверно я его не люблю, раз не жду, раз с другими мне лучше. Я ведь очень темпераментная, не знаю, в кого такая уродилась... Мне с одним нельзя никак, я хочу, чтобы меня постоянно имели. У меня два любовника, и это нормально, на меньшее я не согласна. Выпадет случай - подцеплю еще кого-нибудь, я не жадная на свое тело, пусть мужики берут, раз им нравится.
- Как же муж на это смотрит? Наверняка ему что-то известно или он подозревает, или нашептывают недоброжелатели.
- Догадывается, в общем-то, но фактов не имеет. А вообще говорит: "Застукаю - убью на месте". Ревнивый. Но пока не поймал. Я у него паинька, всегда готова по первому желанию, не рожаю, как он просит; это его и сбивает с толку. Мало того, я всегда ему в укор ставлю, что он мною не занимается, а он только хмурится и ссылается на машину: то одно с ней, то другое. Дальше - больше: кого-то куда-то надо отвезти, потом привезти, и пошло-поехало: то шеф затрахал, всё по каким-то делам гоняет, то ему в сервис, то из сервиса. А тут в аварию попал, пешехода чуть не задавил. Говорит: "Из-за него..."
- Во-во! - вырвалось у меня. - Вечно на пешеходов сваливают, а копни - сами виноваты: мотаются как ошалелые, всё им срочно надо куда-то, на тот свет, что ли...
- И не говори, - перебила она меня, - я так со своим ездить боюсь. Машина - зверь, у нее на спидометре - скорость отрыва Боинга от земли, ему разве по таким дорогам ездить?
- Вообще, занятие это ужасно нервное, - вставил я. - В свое время я работал на грузовике, так тогда хоть машин мало было, кати себе спокойно. А сейчас? Сплошные "пробки".
Она согласно закивала:
- Он как попадет в "пробку" - в кабине стоит мат-перемат, хоть уши затыкай. Все кругом виноваты: этот впереди ползет как черепаха, другой прижался близко к левому боку; третий со двора выезжал, так "мой" чуть в багажник ему не въехал, не хотел пропускать... А что сам-то на дорогах делает!.. Как "пробка" - так он в сторону и прямо по тротуару. Я ему: "Ты же людей подавишь!" А он мне: "Ни хрена, посторонятся, уроды, я на машине еду, не видят, что ли?" Да если б ехал, а то ведь летит! Лужа на асфальте, он - бац в нее колесами, брызги во все стороны, люди ему вслед кулаками машут. А он глядит в зеркало и зубами скрипит; "выйти бы, - говорит, - да харю начистить одному, другому, чтоб не вякали, скоты".
- По-моему, это законченный негодяй, - не выдержал я.
- А однажды, - продолжала она, - выскочил из "пробки" - и вдоль забора, а навстречу нам мужчина с девочкой, в садик, наверно, идут. Не торопясь так, спокойно. И мой дурак - прямо на них, в лоб! Мужчина тот опешил от такой наглости, заметались они с девочкой, прижались к стене... А "мой" пролетел мимо них, потом тормознул, вылез из машины, - во рту сигарета, в руке мобильник, - обернулся и крикнул: "Ишак, в натуре! Не видишь - еду!" Потом сел, как дал по газам - все от него в разные стороны, а он за светофором вклинивается в поток: дальше по тротуару узко, столбы мешают. Ругается, орет на всех, что не пропускают его. Каких только слов я не наслышалась... Вообще-то, когда без машины, он - ничего, спокойный, но как только сядет за руль, превращается в зверя и подонка.
- Не он один, - заметил я. - Едва ли не каждый.
- Да, не он один... - задумчиво согласилась она. - И пешеходов ненавидит едва не каждый. А уж мой-то!.. Он вообще не считает их за людей; им - зеленый, и он туда же, плевать он хотел на "человечка". Попробуй тут перейди, когда такой едет, да и много таких... Вот и бегут люди на красный, все одно на зеленый не пройдешь. Да еще и сигналят, сволочи: давай, мол, шевели копытами, раз колес нету... И даже когда по тротуарам. Идешь себе спокойно, а он сзади подкрадется, да как надавит на сигнал! У тебя сердце в пятки, не знаешь, куда бежать, а он с ухмылочкой так проедет мимо тебя, да еще и плюнет в твою сторону. Сколько раз замечала... Это у них называется "высший пилотаж". Подонки! И куда только милиция смотрит, у таких права надо отбирать... Но ее, конечно, нет. А когда появится, то все сразу шелковые, ни один на тротуар не выедет, знают, что запрещено... Ох, насмотрелась я на все это. Так противно: никакого уважения к людям...
- Похоже, муж твой крайне ограниченный человек. Внутренний мир таких людей беден...
- Я и моя машина - вот и весь его мир, ничего другого для него не существует, ни одной книги не прочел... А у тебя есть машина? - внезапно спросила Светка.
Я помотал головой.
Она с радостью расцеловала меня, должно быть, компенсируя этим огромный моральный ущерб, наносимый пешеходам водителями-лихачами.
Я во всем был согласен с ней: сам часто наблюдал точно такие картины, что она нарисовала. Я видел еще более хамское поведение водителей, за что, откровенно, ненавижу их всех, и уже хотел было поделиться своими наблюдениями, но она вдруг страстно зашептала:
- Люби меня... мне так хорошо с тобой. Никто меня так не полюбит... Люби, пока я твоя... пока мы вместе...
Утром, когда я собрался уходить, она неожиданно заплакала. Потом утерла слезы рукавом халата, поглядела мне в глаза:
- Знаешь, в тебе есть что-то от человека... Джигарханян так говорил в одном фильме... А эти бритоголовые на иномарках - законченные ублюдки. А ты... ты из другого мира... о леди Макбет мне рассказал, о Елизавете Тюдор... Нам бы вместе, я бы Шекспира читала... А я вот с ним, коверкаю свою жизнь... А ведь я хочу иметь детей, быть матерью, как все... Понимаешь?
Но не договорила и снова заревела, уткнувшись головой в мое плечо.
Я долго утешал ее, да так, что опоздал на завтрак, но зато надо было видеть, с какой радостью она встретила меня вечером. Эта волшебная ночь навсегда осталась у меня в памяти потому, должно быть, что была последней. Наверно, и ей тоже она запомнилась. На прощанье, как это всегда бывает в подобных случаях, я попросил у нее номер телефона в надежде вновь встретиться в Москве. Грустно улыбнувшись, она долгим взглядом посмотрела на меня:
- Не надо. Там мы с тобой окажемся совершенно чужими, не то что здесь, пойми. У тебя свой антураж, у меня свой. Поэтому постараемся забыть об этом... хоть это и будет нелегко.
Я попробовал возразить, но она оборвала меня:
- Это вопрос решенный. У тебя мы встречаться не сможем, жена сразу узнает, да и далековато к тебе от Химок. А у меня тем более. Мой циник с бандюками дружбу водит, да и меня все хорошо знают... увидят тебя со мной - враз голову оторвут, у них это запросто. - Она вздохнула и опустила голову. Потом тихо прибавила: - Так что живи себе спокойно, береги здоровье... и вспоминай хоть иногда обо мне. Да, передай привет твоему товарищу...
Последние слова она выговорила уже сквозь слезы.
Закончились две недели нашего пребывания в санатории. Собрали мы с дедом вещи, попрощались с теми, кто остался, и направились на платформу...
Я сидел в электричке, смотрел на мелькавшие за окнами перелески, луга, поселки и пруды, а перед глазами у меня стояла моя прекрасная фея. В памяти, как на фото, четко отпечатался момент, когда она, положив руки мне на грудь, прощалась со мной, а по лицу ее струились слезы печали. Но плакала она, думаю, не по мне, а по своей неудавшейся жизни, в которой кроме офиса, кухонных кастрюль и мужа-сатрапа с его "Грандисом", ничего не видела.
Больше мы с ней никогда не встречались...
Прошло около двух месяцев. Образ моей мимолетной любовницы стал постепенно таять у меня в памяти, становясь далеким, туманным, почти совсем невоспроизводимым. Понятно, что я все больше забывал об этом странном приключении. Но вспомнить пришлось, да так, что тревожно забилось сердце и вырвался сдавленный стон. В одном из номеров газеты "Жизнь" я однажды вычитал небольшую криминальную заметку, которые здесь часто помещают. На Союзной улице в подмосковных Химках произошло двойное убийство. Неожиданно вошедший в квартиру муж, владелец бежевой иномарки, обнаружил в постели жену с любовником, закричал, что терпение у него лопнуло, выхватил нож и стал творить расправу. Искромсав тела несчастных любовников, обезумевший супруг понял, наконец, что натворил, и вызвал "скорую". Мужчину спасти не удалось, женщина умерла на другой день. Убийцу ждет суровое наказание.
Имена, конечно, были изменены. И я подумал: уж не Светка ли это? Вот догадалась тоже, привела домой... Ну совсем без головы.
Впрочем, это всего лишь домыслы. Возможно, то была вовсе не она. Дай-то бог!