Лето на Урале короткое - не успеешь отогреться, глядь - зима трескучая опять уж тут, как тут - и снова зарядила без малого на
год! А долгие-то зимы новостями полнятся!
Но вот беда - не посидишь в мороз на лавочке, новостей не порасскажешь! Ну и торопятся бабушки-старушки погожими летними деньками перемолоть всё, что за зиму накопилось да за лето прибавилось. - Обсыплют скамейки у дома и давай языками чесать!
Двухэтажный грязно-зелёный дом с облупленным фасадом, застыл в углу большого двора словно танкер, забытый на приколе. Он слушал песни весёлой речки под холмом и взирал разбитыми окнами на военный госпиталь, что гроздился приземистыми бараками за кирпичным забором. Шалые девчата да голодные молодухи-вдовушки со двора и округи днями и ночами хихикали с окрепшими солдатиками на шелковистом госпитальном бережку - местной "запретной зоны", куда их тянула, как пчёл на мёд, природная сила.
Певунья-речка волнами уносила в голубую даль мечты и надежды и подбрасывала к песчаному берегу новорожденных младенцев.
Там, в "запретной зоне", по васильковой траве носится бойкая ребятня, вспугивая любовную идиллию под кустами.
- Нашёл! - громко хвастает малыш.
- И я нашёл! - его голопузый брат раскрывает влажную ладошку с мягким резиновым мешочком.
- И я!
- И я!
Обсасывая, детвора надувает "мешочки" и гоняет по ограде с белыми воздушными шарами. Конопатая Алька, чертыхаясь и плюясь, гоняется за ними, брезгливо вырывает "шарики" и шлёпает сорванцов по губам.
* * *
- Алькина-то... мать... - раскрасневшаяся дворничиха-Фрося перекинула в палисадник метёлку с лопатой, - Ох, наломалась... Ну-ка, бабы, подвиньтесь-ка... ноги не дёржут. - Женщина вытянула из обтрёпанного кармана не то шарфик, не то полотенчико, отёрла потное лицо, - Дак, слышь, чё говорю-то?.. Мать-то... опять на Алькину голову двойнят принесла.
- Да уж и не говори... - согласилась пучеглазая Лаврентьевна, - Нет, чтобы девке учиться, она взаместо этого с мамкиной мелкотой должна тютюшкаться. - Лаврентьевна разбросила на коленях недовязанный половичок, довольная, пригладила его и неожиданно зашлась кашлем. Глубоким, с надрывом. Старуха широким ртом хватала воздух, по отвислым щекам лились слёзы. Она ловко вынула из пузырька таблетку - быстро проглотила. Успокившись, продолжала, - ... Семьища-то, ого-го какая! Понабились, бедные, в комнатушке-то как тараканы в банке, ей богу...
* * *
Алька живёт в доме-танкере. Заканчивает семилетку. Каждое утро мясистыми в цыпках руками она вытаскивает огромное ведро помоев. Следом со второго этажа мячиками скатываются братишки.
У Альки - большая семья. Отец - чахлый, с войны хромой мужичонка - Пал Семёнач, как его уважительно зовут бабульки, сапожничает на дому. Крупная, всегда беременная мать - рыжая Варвара - целыми днями моет полы и посуду в пивнушке через дорогу. После дочери Альки она долго не рожала. Потом вдруг "развязался узелок", и горохом посыпались из Варвары ребятишки. Так что за короткое время баба наплодила кучу золотушной мелюзги, щеголяющей в соседских обносках.
* * *
Соседом у Альки был и симпатяга Жорка с первого этажа. Как вытащит вечером пьяноватый Жорка гармонь да как растянет меха! - Парни набегут, девчата.
"Ох... и для кого ж твоё сердце стучи-ит? С кем ты делишь печа-аль?" На пятачке танцы - пыль - столбом! Весело!
Тут уж и Альке дома не сидится - вылетит бельё снимать и... застынет на полпути! Мать из окошка надрывается: "Алька, ты долго будешь на нервах-то играть?! Иди Федюшку укладывай - без тебя не спит никак!" Бесполезно - Алька прильнёт к гармонисту... и сердце её запорхает радостной бабочкой в груди!
"Алька, Жорик, аргентинскую!" - просит молодёжь.
И зальётся гармонь переливами! И вскинет Алька белобрысую голову и прикроет свои глаза лучистые, и запоёт... душевно так, бархатисто... Да не по-нашему: "Кишляри-мишляри-бишляри..." Ну Лолита Торрес и всё! На конопатом Алькином носу, прижатом к румяным щекам, выступит испарина. Пшеничная косица защетинится на круглой спине. Дворовая шантрапа рты поразевает - слушает-глотает заморскую песню...
* **
И была у Альки мечта заветная.
- Мам, пойду учиться на певицу!.. Уж так хочу!
- Ага! - громко пугалась мать, - Певицей она хочет, смотри-ка на неё! А кто ребятёшек подымать станет? Мне одной-то не смочь... На отца надежды нету - больной весь. Давай, не сходи с ума - после нонешнего ученья работать пойдёшь - в продуковый вон техничка нужна. Хм... певица!.. Мелет, сама не знает чего...
В магазин Алька не захотела. Она пошла в оперный. Уборщицей.
Теперь дворня и вовсе её за артистку почитала. К тому же и Алька признавалась, раскладывая открытки на дощатом столике: "Вот это я - Кармен. Ну... меня под неё загримировали. Правда-правда! А это я - Лиза... из "Пиковой". А это..."
Ребята, затаив дыхание, рассматривали красоток и не знали, верить или нет сказочному Алькиному преображению из Золушки в Принцессу.
А ещё имела Алевтина тайну... сердечную! - Она любила Жорку. Уж так любила... пуще своей мечты заветной!
* * *
Жорка обитал в девятиметровке с одинокой матерью - Мотей, госпитальной прачкой. Самоучкой бойко пиликал на гармошке, оставшейся в память о погибшем отце-фронтовике, и с малолетства шастал по свадьбам, именинам да крестинам. Мать радовалась - какой-никакой, а кусок хлеба от сына-помощника.
"Помощник" рано пристрастился к "зелёному змею", открыто кадил и не слюнявыми бычками, а настоящими папиросами. Охочие до курева пацаны уважали гармониста за щедрость. - На заднем дворе, вдали от взрослых глаз, он бросал на стол открытую пачку: "Угощайтесь, мужики!" "Мужики" деловито рассаживались, дымили, заводили житейские разговоры.
Днями вместо школы Жорка резался с дружками в чику* или спускал в карты заработанные на гулянках деньги. А то (под визг старух: "Ах ты хфулюган! А ну слезай сичас же - крышу проломишь!"), громыхал по сарайкам -выпускал из-за пазухи сизарей и с улюлюканьем и свистом гонял их длинным шестом.
В редкие школьные часы Жорка ходил строгим наставником и учил одноклассников уму-разуму. Во время такого "урока" он и сам не досчитался трёх зубов.
Непутёвого "педагога", в конце концов, выперли из школы.
Мокроглазая Мотя валялась у директора в ногах. Тот посоветовал матери "уделять всё же сыну внимание", но, её жалея, согласился принять Жорку назад. Своенравный Жорка презрительно сплюнул разбитыми губами: "И так грамотный! Хватит с меня и шести классов".
На этом и закончилась Жоркина школа. Уж как только мать ни уговаривала - он - ни в какую!
* * *
Давным-давно стемнело. "Ну вот где его носит, а?.." Мотя сбросила с выварки крышку - в лицо пыхнуло обжигающим паром. Горячая вонь заклубилась вверх, обволакивая лампочку, и, зависнув удушливой сыростью, расползлась по комнате. Покашливая, женщина поддела толстой палкой кипящее бельё, тяжело плюхнула в корыто. Добавила холодной воды, остервенело зашоркала тряпьём по стиральной доске.
Хлопнула дверь.
"Явился." - проворчала облегчённо мать, не отрываясь от корыта.
Жорка неверными шагами подковылял к кровати. Вывернул с себя рубаху на пол, скидывая ботинок, что-то промычал.
Мотя подозрительно глянула на сына - он, помятый и растрёпанный сопел на койке распухшим носом. Мать нахмурилась, в сердцах швыранула тряпку в мыльные помои: "Да что это за наказанье такое?!" Опершись о стиральную доску и тяжело дыша от быстрой работы, Мотя, начала допрос:
- Ну... и где тя... черти... таскали, гулеван?
Сонно хлопая глазами , "гулеван" босой ногой пытался снять второй ботинок.
Женщина вытерла распаренные руки забрызганным передником. Держась за онемевшую поясницу, подошла к сыну, - Дак ты чё... опять назюзюкался что ли?.. - не спуская ястребиного взгляда, она повторила, - Где был, спрашиваю?!
- Где был... там уже... нету-у... - икнул Жорка.
- Чего-о?.. - взревела Мотя, - Ах, нету?! - у неё от негодования сдавило грудь, - Да в концах-то концы!.. - она выхватила из корыта мокрые кальсоны, - Это ты с матерью... так разговариваешь? Тут хрячишь, как проклятая, а ты, стервец, горло заливаешь, вместо того, чтобы копейку в дом принести!.. - охаживая сына по голой спине, навзрыд кричала она трясущимися губами. Оторопевший Жорка, притопывая одним ботинком, саданул дверь - выскочил в коридор.
- Тьфу на тебя! - Мать выдохлась, осела на табуретку. Уронив лицо на руки, она хрипло завыла, закачалась маятником. - Что ж ты со мной делаешь-то, а, Жорка-а... Ты же, сатана, все мои нервы вымотал! Ну сколь же это можно пить-то?
* * *
В работе да в заботах о младших приспело Алькино время - и заторопилась она замуж. И, конечно, за Жорку. Почему скоро? Согрешила потому что... А пока грех не вылез наружу - открылась матери.
"Ох, опозорила! Ох стыд-то какой перед людями! Ой-ё-ёй! - Запричитала мать. Наохавшись вволю, предупредила, - Только, смотри, отцу - ни гугу - убьёт и тебя и меня!" Оттаскала Альку за косы да собралась "бабушку" искать - ребёночка вытравливать.
- Не дамся! - с рёвом заявила дочь.
- Ну не успеешь что ли на шею-то ярмо надеть, а? Алька? Или у нас в городе уже других парней нету?- устала от уговоров Варвара. - Он же - оболтус, каких свет не видывал! - Тихо добавляла, - Да и нам бы с отцом помогла поскрёбышей на ноги поставить...
- Люблю...
-Рано ты надумала, рано. Но... перечить не станем, - сказал отцовское слово Павел Семёнович, не ведающий истинной причины Алькиной лихорадки, - Только смотри, девка, жаловаться не приходи, еслиф что... у самих нужда. Скажи хоть, где жить-то собираетесь?
- Жора сказал - у него.
- Хм, на потолке, что ли? А как же... артистка?
- Люблю...
- Лучше пусть за Жорку идёт, коли невтерпёж, - урезонивала мужа Варвара, поглядывая на спелую дочку, - А то ещё, чего доброго, начнёт кувыркаться вон... с солдатами из госпиталя, как все... эти... вертихвостки.
Если Алькины родители сомневались в выборе дочки, то Мотя без раздумий была радёшенька скорее оженить сына.
* * *
И вот она - свадьба - пир горой! Жених барином развалился на стуле. Рядом - Алька, в тесном штапельном платье с кружавчиком, счастливо моргает белёсыми ресницами. Званые гости вкусно пьют-жуют, дружно чавкают. Разомлев, горланят наперебой: "Го-о-орько!" Алевтина притягивает Георгия за шею, с аппетитом целует. Хмельной Жорка блаженно улыбается и без конца повторяет: "Ой, мама, роди меня обратно!" Обе мамы-хлопотуньи мечут на стол рыхлый холодец, жёлтую картошку с селёдкой, требушину с хреном. Подливают бражку, подкладывают солёные помидоры- огурцы: "Не побрезгуйте - чем богаты!"
Жених с настроением рвёт гармонь. "Иэ-эх! Ревела буря, гром гремел!", "Каким ты был, таким ты и остался-а..." - до хрипоты орут гости. "Аргентинскую!" - передохнув, требуют они. Георгий, наклонив голову, жуёт папироску и, щурясь от дыма, снова цепкими пальцами вонзается в кнопки... Гармонь, захлёбываясь, рыдает переливами! Алька промокает вышитым платочком Жоркин лоб и поёт своим чудным голосом: "Кишляри-мишляри-бишля-ари!"
* * *
Отгудела свадьба.
Мотя уступила молодым комнатушку, сама переселилась в чулан. А потом и вовсе уехала к сестре на окраину.
У супругов началась семейная жизнь.
Из оперного Алевтина перешла в магазин - зарплата побольше и... можно домой тихонько принести кой-чего из продуктов... К тому же и со временем свободнее.
Рано утром она убиралась в магазине, днём нянькалась с народившимися один за одним сосунками. Жорка бегал по гулянкам, где был первым гостем. Дома, пьяный и злой, отматерив жену и цыкнув на ребятишек, засыпал на полу в обнимку с гармошкой. Алевтина осторожно раздевала его, укладывала в постель.
- Жор, может, хватит уже по гостям-то лётать? - просила она трезвого мужа.
- Хм... А какой с тобой интерес дома-то сидеть - не выпить толком, не закусить?!
- А на какие вши закусывать-то? - взрывалась жена, - На одну-то мою зарплату далеко не уедешь... Ребят обудь-одеть надо - зима вон опять на носу. Молоко покупать... - Алевтина всхлипывала, - Мальчишки уже забыли, как ты выглядишь...
- Хорош ты гундеть! Без тебя башка трещит... - отмахивался Георгий. Эти разговоры вызывали у него раздражение.
Так они и жили - Алевтина рожала да, копейки считая, мурлыкала свои песни. Муж на гармошке наяривал - от души людей ублажал и себя не забывал. С праздников его приносили, приводили, а когда и сам приползал... И было у них неуютно, скандально.
От жизни такой Алькина любовь, вроде, и запропастилась куда-то... Но осталась... мечта заветная.
- Жор, мне бы учиться... Так хочу, веришь... на певицу! - однажды в порыве откровения поделилась она с мужем. К удивлению Алевтины Жорка пьяно расхохотался, - Мать моя женщина! Алька - арти-иска!! Ой, держите меня! - Ехидный его смех не сулил ничего хорошего. Багровый, он вскочил с кровати, заиграл желваками, - Я, значит, буду заместо бабы с ребятами дома сидеть, а ты... - Георгий аж поперхнулся, - А вот этого... не хочешь? - он сунул к носу жены могучий кукиш, - А я, может, тоже хочу... Батховеном стать! - Он засверлил её стальными глазами.
Алевтина сжалась, - Жора, что с тобой? Детей разбудишь... Я пошутила, никем не хочу, успокойся... - залепетала она в ответ.
Муж кипел от злости. - Ты, артиска из погорелого театра, ты давно в зеркало-то смотрелась, а? - Жорка скрипнул зубами, - Дикообразина! - Понизив голос, он наступал на жену, - Ну чё ты на меня впялилась? - и вдруг ударил Алевтину свинцовым кулаком в челюсть. Алевтина, охнув, свалилась на пол.
* * *
Лаврентьевна поставила на столик бидончик, сумку.
- Фрося, добренькое утро! Уже отработалась?
- Здоров, кума! - дворничиха собрала мусор, высыпала в ведро и... - Ой!.. спинушка моя-а... редикулит чёртов... ох, аж дышать не могу-у... - Фрося замерла, согнувшись, - Ну-ка, Лаврентьевна... развяжи-ка мне фартук-от... ой... да поколоти-давай... а то ведь не выравнюсь...
Соседка потарабанила Фросе по спине.
- Ну вот... отпустило, вроде бы, спасибо. Щас приду - натрусь скипидаром. - Дворничиха осторожно выпрямилась. - Да, отработалась на сегодня. С четырёх утра топчусь! А ты, смотрю, тоже на ногах спозаранок?
- Ага. Пока люд не набежал, взяла вот молочка да хлебца свежего - ещё горячий. Хочешь, кусочек отломлю да с молочком? Тащи кружку! Ты, поди, ещё ничё и не ела?
- Принесу! - пообещала дворничиха, снимая рукавицы, - Ты не слыхала, чё ночью-то было?
- Не-ет... а чего случилось?..
- Ой, Жорка с Алькой разодрались да так, что её "скорая" увезла, а его в каталажку посадили! Пал Семёнач ко мне ночью звонить приходил - на нём лица не было, веришь? -
Дворничиха заняла место возле соседки, распахнула бушлат, - Фу... жарко
- Отдыхай-айда. - Лаврентьевна отодвинулась, - Да застегнись, с редикулитом-то живо простынешь, не гляди, что осень! - предупредила она, - Да-а... собачутся, как не знай кто... И чё делют? Ребятишек жалко. - тревожно сказала Лаврентьевна, - Новостей ты мне не открыла. Оно видно, что у них за жизть. Я как-то зашла, а у неё, веришь, куска хлеба дома нет. Малец кукурузный початок мусолит. Дак я купила молока, батонов. Денег маленько дала. Варвара бы Альке помогала, конечно, да сама, вишь, с детворой бедует.
* * *
А жизнь не стоит на месте. - Вот снова идёт Алевтина из больницы. И снова забинтована от подбородка до макушки. Старухи все головы повыкрутили, на неё глядючи: "Сволочь, опять бабе челюсть раздробил".
Алевтина вяло кланяется.
- Ну-ка сядь. - приказывает Лаврентьевна, - Алька ты Алька-а... обожжённая твоя душа! - Лаврентьевна гладит молодуху по плечу, - Что ж ты ждёшь-то, а? Жорка... он же - смерч. Ведь не успокоится, пока тебя не ухлопает.
Алевтина опускает глаза, носком ботинка ковыряет землю. Сквозь дёсны, стянутые металлическими скобами, еле внятно цедит, - Ешё шильней люблю... Он тжезвый-то - хожоший. Да и как дети без отца? Они его...
- Правильно, Алька - так нас! И мало нас лупят! - Зло перебивает её дворничиха, - Мы же бабы - дуры - перед своими мужиками червями пресмыкаемся. Они нам - в морду сапогом, а мы оботрёмся и захлёбываемся от радости, дескать, любим. Дескать, ещё добавь! - Тётка Фрося хмыкнула, поднялась и, перекрестясь о своём: "Уж прости меня, Игнат, за Христа ради - зла не держу, и пусть земля тебе..." - быстро зашагала к подъезду.
Оба раза Жорка бухался перед женой на колени - обливаясь горючими слезами, просил у неё прощения. Оба раза он клялся ей в вечной любви. И оба раза Алевтина забирала свои жалобы - на радость мужу и милиции. Не любят там возиться с делами семейными, ибо "муж да жена - одна сатана".
* * *
С гармошкой на загривке Жорка нетерпеливо переминался у подъездных дверей. Он сделал несколько шагов - дождь не выпускал. "Чёртова погода!" Мужчина недовольно смотрел, как улица превращалась в бурлящее месиво. Наконец, он решительно накинул тужурку на голову и растворился в мощной стене водопада.
Под утро, чумазый и мокрый, Жорка притащился домой. Без гармони.
- Ты во всём виновата... ты жизнь мою отравила! - плакал Жорка, размазывая слюни и сопли, - Так бы и хрястнул по зубам! - он смачно чихнул, раскинулся у порога и захрапел. Нет, Жорка Алевтину больше не бил. Но и дома ему не сиделось. Его не тянуло на работу, его не тянуло под тёплый бочок в чужую постель. Тем более, его не тянуло домой - он волком рыскал по округе - искал приключения на свою голову.
- Остепенись, Георгий, давно пора! - строго погрозил участковый при встрече, - Иди работать!
- Ага, разбежался! От работы кони дохнут, - бросил вслед Жорка.
* * *
Аля примчалась из магазина. О, наконец-то хозяин дома! И вся семья в сборе! - Как она сама не додумалась с гармошкой-то разобраться? - глядишь, муж лишний раз не ускакивал бы незнамо куда. Да и бог с ней, с его работой, хватит того, что она при заработке! Довольная, хозяйка принялась за готовку. Мальчишки-сынишки, попрыгав возле матери, кинулись под стол - достраивать военную крепость.
- А сигареты?.. - Георгий собрал с клеёнки замызганные карты.
Домой Алевтина мужа не дождалась. Как выяснилось позже на суде -подрался с картёжниками, не поделив выигрыш. - Поножовщина со смертельным исходом.
И дали Жорке тринадцать лет.
* * *
Мотя, Жоркина мать, вернулась на свою жилплощадь - к Алевтине с внучатами. Поочерёдке со снохой носила заключённому передачи. Сделалась боговерующей, украсила комнату иконками и пропадала в церкви. Она и раньше-то лоб крестила, но, правда, лишь по большим праздникам. А горе, как и всех смертных, заставило Мотю вспомнить о Заступнике и просить у Него спасения для несчастного сына. Женщина как-то враз сникла, высохла. Она брела по улице, вежливо останавливала первого встречного: "Вы только послушайте". Смиренно глядела из-под оседевших бровей и, обхватив ладошкой подбородок, монотонно заводила: "Молюсь за Жору. За сына. Уж нет сил никаких знать, что он без вины под стражей мается. Но... Восподь сказал терпеть... значит, надо..." На полуслове уходила, бормоча и сокрушаясь. Прохожий недоумённо пожимал плечами...
И прозвали боговерную Мотю "Восподь сказал".
Лаврентьевна сокрушалась, - Ты посмотри, чё этот ирод-то с матерью сделал, а! Как её всю передёрнуло - прям, на себя непохожая...
- А много ль ты назовёшь сынков, которые мать-то сильно любют? -гремела вёдрами Фрося, - Или тебя вон... больную всю, с астмой, бросили одинёшеньку да на свой Север мотанули за длинным рублём. Много они тебя-то вспоминают? - Дворничиха колко зыркнула на Лаврентьевну. Та поджала губы, тяжко вздохнула. - А-а... нечего сказать? то-то и оно... а ты говоришь, - Бабка Фрося плюхнулась на завалинку, оживилась, - О! Вон и сама "Восподь сказал" идёт! Со свиданки что ли?.. - предположила она, позвала, - Мотря, айда сюда! Садись вон напротив. Ну как дела-то? Видела Георгия? В тюрьму не отправили ещё?
Мотя, по самые брови повязанная косынкой, присела на краешек скамейки, сложила красные руки на колени, руки забила мелкая дрожь.
- В тюрьму? Нет пока не отправили. А Жору... его видала, ага. Сообчил, дескать, ты, мать, не перживай, дескать, всё будет нормально. Ак я и сама думаю: это... чтоб челове-ека убить?! - женщина испуганно замотала головой, - Не-ет, он на такое не пойдёт! - он же ещё дурак-дураком, чего с него возьмёшь? жизни ещё толком не нюхал... - Мотя скуксилась. - И без вины под стражей мается...
- Во! Ничего себе "дурак" - с ножом на людей кидаться! - не сдержалась Фрося. - Хм, ребятёшек клепать да жену колотить он - не дурак. А тут...
- Оставь, не трави. -мигнула ей Лаврентьевна, - Человеку и так не сладко.
- Правда что, Хфрося, здря ты так. - Мотя вынула из кофты скомканную тряпицу, уткнулась в неё, зашмыгала, - Это вон зареченские ширмачи от себя всё на Жорку свалили. Теперь нам с Алевтиной пересуда бы добиться да абвоката нанять поумней... - мечтала женщина, - Поумней да поречистей... Опеть же... где такие деньги найти на защитника?.. Здесь на проживанье-то концы не сходются... - Мотя потуже затянула косынку, - вон ртов сколь...
* * *
Осеннее утро. Алевтина появилась на крыльце с большим чемоданом, сумкой и заплечным мешком.
- И какой это стервец разворотил такую ямищу, чтоб у него руки поотсохли! - громко ругалась тётка Фрося, присыпая землёй колдобину на тропинке... Тут она увидела соседку, - Ого! Ты кудай-то навострилась спозаранку такая гружёная? Никак на свиданку? Чё, уже в лагеря угнали мужика-то?
- Ну, - подтвердила Аля. - Под Уфу. Когда поезд - не знаю, вот пораньше решила...
Под грохот колёс пролетали деревеньки с облысевшими садами. Не отставая, неслись и тёмно-синее небо и яркая луна, и Белая Медведица.
Алевтина, подняла занавеску и всю дорогу не отрывалась от вагонного стекла.
* * *
- Двое суток, - предупредил хмурый вахтенный. Провёл по сумрачному коридору. Толкнул одну из дверей: "ваша".
Алевтина, робея, осторожно прошла в свидальную... - Её проглотила мрачная комната с серыми решётками на тусклых окнах, с рябыми от следов гвоздей серыми крашеными стенами и с грозными плакатами: "Не курить!", "Не сорить!". Возле серого кованого стола - свинцовыми горбунами на сером полу громоздились табуретки. Настороженно встретила провислая койка с серыми одеялом и подушкой. Алевтина огляделась: "Как в сундуке". Она толкнула под стол чемодан с котомками и легонько примяла койку, словно боялась, что та укусит... Женщина почувствовала себя больной, раздавленной. Сегодня, вообще, день какой-то... И Алевтине сегодня грустно... Грустно и всех жалко. - Жалко Георгия, всё же, как ни крути, а такого любимого. - "Не жилось спокойно мужику - засел в эти стены..." Жалко его блаженную мать-старуху, жалко детей-безотцовщину при живом отце... Ох... жалко себя... за жизнь нескладную...
Горестно повздыхав, Алевтина, в ожиданьи мужа, устроилась на койке - притомилась в пути.
Неслышно отворилась дверь - появился невзрачный мужчина среднего роста в тапочках, чёрных штанах и лёгкой чёрной куртке. В худых руках он держал веник и ведёрко с водой.
- Здравствуйте, - деликатно поздоровался вошедший, - Вот... сегодня здесь дежурный... - сказал он смущённо. - Извините. - Дежурный обмакнул веник в ведре и, разбрызгивая воду, стал подметать пол. Уборщик отводил в сторону острое плечо - маленькая, клином, голова его при этом дёргалась. - А вы к кому? -не отрываясь от занятия, тихо поинтересовался он.
Алевтина ответила, исподтишка рассматривая заключённого. - "И этот... чего хорошего здесь нашёл?.. Дома бабы маются без мужиков, а они тут... хм... прохлаждаются".
- Хулиганство? - прервал её мысли дежурный.
Аля поморщилась, - Так, вроде...
- А я вот попал за друга. - После короткой паузы, снова тихо заговорил мужчина, - Глупо... Понимаете, я - шофёр. Ну и везу, значит, на поле людей в своём грузовике. Дружок - рядом: "Дай порулить!" Дал ему порулить - он всех и угробил. В канаву влетел... Только мы с ним в живых и остались. Шрам вот... на память. - подметальщик ладонью провёл по впалой щеке. - Судьба...
- Ну и?..
- Я вину взял на себя. Машина-то за мной числилась, а у друга и прав не было. Ну и заработал двенадцать лет. Восемь уже отсидел. - Сгорбившись, он снова замахал веником.
"Вот жизнь... ишь, как людьми-то играет! - подумала Аля, - Страдает, бедный, за чужое..."
- Разрешите... под кроватью...
- Да, конечно, - Алевтина подобрала под себя ноги.
Дежурный приблизился, аккуратно снял с половицы сор и, не выпуская веника, жалобно посмотрел на Алевтину, - Слышишь... сестра... - кротко улыбнулся он гнилыми зубами, - Пожалей... - затравленные собачьи глаза его глядели голодно, просительно.
Алевтина, занятая раздумьями, не сразу сообразила, что к чему.
- Восемь лет... женщины не видел...- чуть не плача, шептал уборщик, - Пожалей... прошу... - несчастный понуро опустил голову, будто выклянчивал кусок хлеба.
Чего-чего, а уж такого Алевтина не ожидала! Толкнув просителя, женщина подошла к окну. - За решёткой оранжевое солнце, разбрызгивая золото, весело прыгало по железной крыше соседнего барака, в небесном марафоне мчались белые облака, в яркой синеве трепыхались голуби. И Алевтине вдруг стало нестерпимо жаль и этого хилого мужичонку, томящегося в неволе!
- Пожалей... Восемь лет...
- Давай. - просто сказала она, повернувшись. Ей не было стыдно перед незнакомым мужчиной. Не было страшно, что вот сейчас зайдёт Георгий... охрана... или ещё кто... Её затмила одна только человеческая жалость. - Давай, - повторила она.
Он взмок. Он обливал её липкими слюнями-поцелуями. Пальцы его дрожали.
"Господи, что же я делаю-то?.." Она дёрнулась, но везде были его потные жадные руки.
Он быстро управился и, подхватив ведёрко, юркнул за дверь.
* * *
Едва успев опомниться, Алевтина услышала торопливые шаги. Перед нею вырос свежий, широколицый Георгий. Из-под чёрной навыпуск рубахи виднелась чистая белая майка. "Тюрьма - на пользу", - не сразу узнала мужа Алевтина.
- Замуж-то не вышла? - сверкнул он фиксами* с порога.
- Чего спрашиваешь? - Аля с укором посмотрела на мужа, - А то меня не знаешь... - обиделась, - Хм... вопросы какие-то... не "здрассьте", не "до свиданья"...
- Здорово! - Георгий приобнял жену. Она стояла нерадостная, равнодушная.
* * *
Муж скоро и с удовольствием ел груздочки с картошкой, с хрустом вгрызался в колечко копчёной колбасы. Жевал, прихлёбывая густым чаем.
- Вкусно! А запивону... чё-нить... покрепче не принесла?
Алевтина, полотенцем отгоняя надоедливых мух, бубнила про житьё-бытьё, словно бы и не слышала.
- Нет водки-то? - настойчиво спросил Георгий.
- Откудаф водка-то?! Ну откудаф водка-то? - сорвалась она, - Денег на пожрать-то не хватает, а тебе - "во-одка"... Да и не пронесёшь её сюда.
- Захотела бы - пронесла!
- А ты чё... ещё не напился до сих пор? Дак и... - Не договорив, Алевтина замолчала, невидящим взором уставилась куда-то поверх мужниной головы. Спохватилась, - Что... сказать-то хотела?.. - раздосадованно закусила губу, - Фу, забыла! Затмилась совсем...
- Может, про ребят чего?.. - недоумённо предположил Георгий.
- Да нет... - Не вспомнив, жена принялась за подарки, - Вот... ношебные вещи. А это... носки... собачьи . Из Трезорки чёсанные. Твоя мамка послала. Тёплые. Говорит, от костей хорошо.
Скучно проходило свидание. Алевтина была не в себе. Она всё не могла сообразить, что же это такое она сотворила-то?.. Измену? Милосердие?
* * *
Громыхнул засов. Туго со скрипом открылась пружинная дверь и, поддав Алевтине по спине, выкинула на улицу. Подоспевший ветерок облизнул зябкой прохладой. Женщина поёжилась, замотала полушалок и с пустым чемоданом налегке зашагала вдоль колючего забора к станции. На жухлой полянке хроменький голубок резво охаживал подружку. - Гулил, пыжился выкатывал грудку с радужным отливом. Распустив крыло, приплясывал, удивляя возлюбленную. "Ишь ты, кавалер!.." - Алевтина рассмеялась, а сердце облилось вдруг печалью от услышанной давеча Жоркиной песни: "И что ты ходишь под тюрьмою?.."
* * *
Вместо своей матери Варвары, уже - пенсионерки, Алевтина, кроме магазина, подсобничает и в пивнушке. Хорошо-не хорошо - жизнь заставляет растить-кормить ребят. У неё их сейчас... ого... считать нельзя - плохая примета! Со свиданки, к домашнему выводку, она принесла ещё двойню. От мужа. А... может, от того убогого, что милостиво пожалела тогда на тюремной койке...
Июнь. Погожее воскресенье. Алевтина с детьми гуляет в сквере недалеко от дома - шантрапа разбрелась по асфальту, хрумкая морковку.
Шумно. Разноголосо. С улицы доносится перезвон трамваев. Горожане отдыхают: одни прогуливаются, посасывая мороженое, другие толпятся у лотка "Пиво-газ". Кто, рассевшись у пустого фонтанчика, громко спорит о том-о сём, потягивая пиво.
Вот и Аля направилась к скамеечке - "ноги не казённые - пусть ребятишки бегают..." Под урной, она вдруг заметила... три рубля! "Надо же! - засмеялась Алевтина, - вот это подарок на выходной!" Мать крикнула детям: "Я здесь!", - сама, довольная, опустилась на скамейку. К ней тут же подсел какой-то здоровяк: "Привет!"
Алевтина по голосу узнала бывшего одноклассника:
- Илья!?
- Он самый!
- Какой ты стал... большой! Не заговорил бы - не узнала б.
Илья весело подмигнул, - Дак и ты не похудела! - серьёзно добавил, - Всё такая же статная...
- Мам, купи мороженку! - К Алевтине подбежал малыш.
- И мне! И мне! - у скамейки заприплясывали остальные.
- Горлышки простудите.
- Не простудим... все едят морожено...
- Хватит! - прицыкнула мамаша.
- Я щас... - Через пять минут Илья угощал ребятишек холодным чудом. - Алька, ну как живёшь-то хоть, рассказывай!
- Представляешь! - радостно сообщила Алевтина, - Только что трёшницу нашла! Иду себе иду, смотрю... под урной трёшка лежит - меня ждёт! Я издали увидала! - Аля бережно разгладила купюру, - Хм... надо же... Щас картошки куплю!
И посватался одинокий Илья-машинист к бедующей Алевтине. Как паровоз, не моргнув глазом, сам готов был тянуть по жизни всю её ораву.
Отказ был недлинным: "Не могу... Жору люблю... да и как же он без меня? Пропадёт ведь... И детям он - родной. Нет, Илья, не могу".
* * *
А Жора отсидел срок от звонка до звонка. Пришёл - дети-школьники отца сторонятся -знать его не знают да и стесняются, что сидел. От жены он отвык, хоть и не привыкал особо-то. Матушка его, Мотя, не дождалась сына-Жору - в психушке свечкой сгорела.
Приунывший Георгий недолго скучал на свободе - и опять за что-то сел. Потом опять... И опять... Муж после каждой случки оставлял Алевтине по ребёночку.
- Ничего, - бодрилась Алевтина, - Вот окончательно поставлю детвору на ноги, определю, а там... жива-здорова буду... Учиться-то оно ведь никогда не поздно... и пенью тоже.
Годы таяли весенними сосульками, белым снегом осыпали волосы. Алевтина подымала детей, как могла-умела. А те заводили своих детишек-ребятишек да подкидывали мамке-няньке - в компанию к её последышам.
* * *
Алевтина собирается на свиданку. Рядом крутится внук Жорик.
- Деду там несладко. - утрамбовывает сумку бабушка, - Одна радость - из дому гостинцы. Так что... надо, внучек, снести ему чё повкусней.
- Надо? - спрашивает малыш.
* * *
Алевтина на этот раз приехала раньше положенного. Она сидит у тюремных ворот и, обняв котомки, бездумно смотрит перед собой измученными глазами... Тихо-тихо кругом. Но... что это?.. Где-то далеко-далеко вдруг пискнула... полосонула по сердцу гармонь... и боязливо поманила ласковыми переливами... Алевтина встрепенулась: "Аргентинская!.." Она, боясь спугнуть мелодию, стала тихонько подскуливать: "кишля-ари-мишля-ари-бишля-ари-и". Мелодия ответила, зазвенела... и... растворилась... Где же?.. Вернись!.. Алевтина замерла... прислушалась... "Ну, здравствуй... поседевшая любовь моя... - заплакала из глубины души другая песня, - И что ж ты ходишь под тюрьмою?.."
Алька всхлипнула и, подняв сумки, тяжело заскрипела по дорожке к проходной.
Испуганная птица метнулась с пушистой заснеженной сосны - снег заклубился и... рассыпался в искристую пыль...