Каверин подходил ночью к окну, только когда чувствовал, что его пижама застегнута на все пуговицы. Если хоть одна за время сна расстегнулась, он уже не решался предстать перед темнотой. "Ведь в ночи тысячи глаз могут незаметно подглядывать за тобой и совсем уж нельзя разобрать, какие из них доброжелательные, а какие - нет. А ведь бывает даже так, что человек и в мыслях не держит никакого зла, а тело все само сделает. Маньяк, который выходит на улицу, достает пистолет и среди бела дня разряжает в первого попавшегося прохожего всю обойму может оказаться в душе и не таким уж плохим человеком. Просто в каждом из нас живет целая куча всяких маленьких существ и какое-нибудь из них, порой, может начать барахлить и отказаться выполнять свою работу. Следовательно, наказания заслуживает именно оно - маленькая частичка человека, совершившего убийство. Именно ее следует вырезать, уничтожить и поставить новую. А правосудие наказывает всего человека целиком - вот на лицо его несовершенство.
Интересно, если постоянно заменять барахлящие частички человека, сможет ли он просуществовать дольше? Смогу ли я жить дольше, если буду подходить ночью к окну и смотреть в темноту только в пижаме, застегнутой на все пуговицы, когда ни одного кусочка моего туловища не видно? Ведь даже единственный злобный взгляд из темноты или призрачный свет месяца, похожего на тонкое лезвие кинжала, вполне может испортить какую-нибудь частичку моего тела и все пойдет наперекосяк.
А лучше на всякий случай поднимать и ворот. Лицо, конечно, закрыть не удастся - это было бы уж очень смешно. Кто-нибудь подумал бы, что я спасаюсь от загара в ночное время, и начал бы смеяться.
По мне, так в смехе человека есть что-то неестественное. Только для того, чтобы улыбнуться, мы приводим в движение около полсотни лицевых мышц. Если перенести хоть одну из них в другую часть тела, мимика сильно изменится, между тем, эта мышца на своем новом месте может в один прекрасный день сослужить человеку отличную службу и помочь ему выжить. Но все это предугадать не так уж просто!"
Каверин подошел к окну, и мягкая ткань пижамы неуверенно заерзала по его телу.
"Да, ничего и не разглядишь. Только какие-то аморфные силуэты! Сейчас, кажется, они не пугают меня, но когда отойду от окна, остается какое-то странное ощущение, его вряд ли можно описать. Потом из-за него подходить к окну не всегда хочется, поэтому если пижама расстегнулась хоть на одну пуговицу, то не застегиваешь ее, а просто пользуешься предлогом и проходишь мимо.
На самом деле причина этого кроется в остаточном детском страхе перед темнотой, который сохраняется до самой смерти и всегда может застигнуть врасплох.
Страх перед темнотой иногда может трансформироваться в страх перед любой неизвестностью - это его неразгадываемая личина. Тем не менее, вполне справедливо, что страх ее надевает, ибо она сама и есть символ неизвестности, помогающий в формировании того, что в итоге должно предстать перед человеческими глазами."
Каверин осторожно отошел от окна, и его мысли тут же спутались. Утром он опять помнил только о том, что за ним наблюдали.
II
Когда он учился в институте, более всего ему запомнился профессор философии, фрейдист, который приходил на лекции в брюках желтого цвета. "Все потому что у него желтая душа", - повторял про себя Каверин, хотя если эта причинно-следственная связь ему удавалась, то в остальном дело обстояло куда хуже - зачем фрейдисту нужна была "желтая душа" и что это значило, понять он не мог.
-Стра-а-а-а-нное было вре-е-е-мя... И люди были стра-а-а-а-нные...
В итоге харизма профессора распознавалась буквально за несколько секунд.
Каверин вспомнил обо всем этом именно теперь, когда шел по длинной улице с уродливыми пучеглазыми домами, потому что по пути ему встретилась маленькая девочка в желтых шортах, прокатившая мимо на трехколесном велосипеде. К правой ручке велосипеда был приделан красный клаксон, и Каверину пришло в голову, что если бы у девочки поднялся жар, он оторвал бы клаксон от ручки, засунул бы его в ухо ребенка и сымитировал, что мерит ей температуру. Зачем? Он не знал. Просто такое соображение промелькнуло в его голове в какую-то долю секунды.
Он всегда задавал себе этот обескураживающий вопрос "зачем?", на который в восьмидесяти процентах случаев не находилось ответа.
Когда Каверин обедал после работы, кофе немыслимо долго лился в его сверкавшую на солнце чашку. Кофейник, казалось, застыл в пластмассовом экстазе, обдавая руки дымящейся теплотой.
-Как твои дела, Максим? Ты сонный как муха в зимнюю... - он только теперь заметил ее пылающее чахоточными красками присутствие.
Его всегда забавляли те избитые сравнения, которые Виктория, порой, произносила, ибо интонацией, мимикой и жестами она привносила в них нечто новое. В результате они производили впечатление, подобное тому, которое производит какая-нибудь пресловутая мелодия в новой аранжировке.
Он не ответил Виктории - мысли его были на улице, за окном кафе. Дело в том, что по тротуару шел человек, показавшийся ему очень знакомым, только Каверин не мог вспомнить... Боже, человек остановился и посмотрел на него, затем подошел к зданию кафе и плотно прижался лицом к стеклу. Безумные глаза его пристально наблюдали за Кавериным...
-Максим, очнись, ты меня слышишь?
-Ты видишь его?
-Кого? - серебряное кольцо на указательном пальце Виктории сверкнуло нестерпимо холодным блеском - девушка осторожно взяла чайную ложку.
-На улице! Его! - Каверин снова посмотрел на окно. Человек исчез.
-Не понимаю, о чем ты. Там никого не было и нет...
"Только две скучные шеренги кукол-прохожих, в бессмысленной спешке старающиеся реализовать свои мелкие устремления", - мысленно докончил он, поднялся и застыл, склонившись над столиком в безмолвном страхе.
Каверину показалось, что его ботинки вдруг все как-то сжались, сдавили ступни, и он чуть не вскрикнул от неожиданности. Его тело покрылось холодной испариной.
III
Теперь он знал, что за ним могут наблюдать и днем. Не только ночью, когда он подходил к окну.
"Я должен перестать одевать рубашки с короткими рукавами. Я запакуюсь в одежду и буду сидеть, как черепаха под панцирем. Нет, не годится, совсем не годится... Нужно наведаться к Вельдову."
-Максим, вы уже здесь, очнитесь!
Каверин вернулся к реальности. Перед ним сидел его психоаналитик.
-Вы опять? - спросил Вельдов.
-Да, - Максим кивнул, - вернулся к недалекому прошлому. Увидел то, что было полчаса назад.
-Это вы умеете. Странная способность. Между тем, у каждого есть свои.
-Что вы хотите сказать?
-У моего брата в детстве была способность внезапно полностью уходить в свои мысли. Даже во время диалога. Представьте, вы один на один разговариваете с человеком, а он внезапно перестает вас слушать - его мысли уже совершенно в другом месте. И все это не потому, что он дурно воспитан или не умеет общаться. Просто так устроено его сознание. Это отнюдь не рассеянность... но, к слову сказать... и она не так плоха, как может показаться на первый взгляд. Ведь ты перестаешь воспринимать не только часть позитивной для тебя информации, но и негативной. В результате это может оздоровить мировосприятие.
-И часто такое происходит?
Вельдов развел руками.
-Здесь трудно говорить о какой-то статистике. По существу, ее просто нет. Вы спросили об этом, потому что...
-Я не знаю, почему я спросил. Вам кажется, что вы знаете ответы на все, но это проигрышная позиция.
-Хорошо, пусть так, - он помолчал, - вы уверены, будто за вами наблюдают и могут этим испортить какую-нибудь частичку вашего тела. Результат сего непредсказуем. Но, тем не менее, ночью вы каждый раз подходите к окну.
-Нет, не каждый раз.
-Это, по существу, не имеет значения, - Вельдов качнул головой.
-Вас послушать, так я сам хочу, чтобы меня испортили.
-Вовсе нет. Вы подсознательно убеждены, будто в темноте ночи запрятано нечто для вас значимое, нечто такое, что может упорядочить ваши странные рассуждения и сделать из них правильные выводы. Другими словами, дать ответ на пресловутый вопрос "зачем?", который вас обескураживает и мучит.
"Ему на меня наплевать, - пришло в голову Каверину, - я для него один из многих и только. Один из многих сумасшедших, которые к нему приходят. Интересно, если я когда-нибудь покончу жизнь, он что-нибудь почувствует? Нет. Зачем ему что-то чувствовать? Зачем?..
-О чем вы думаете?
-Ни о чем.
-Неправда, - спокойно проговорил Вельдов, - человек не может ни о чем не думать. Что скажете на это? Мое замечание неуместно?
-Не знаю, - Каверин поморщил лоб. Ему показалось... ему показалось, что психоаналитик пытается проникнуть в самые глубины его подсознания. Вот-вот, прямо сейчас он давит на мой мозг одним своим взглядом. Зачем ему это? Зачем?.. Тупик... Нет, не потому что он хочет мне помочь, в этом я уверен. Слишком уж очевидный ответ. Есть что-то другое.
-Вы слишком все усложняете, - голос Вельдова прозвучал как из туманной дымки.
-Вы прочитали мои мысли?
-Нет, этого делать я не умею. Но ваш встречный вопрос говорит о том, что я прав.
-Идите к черту!
Этот белый кабинет с высоким потолком и голубоватыми флюэрисцентными лампами внезапно показался Каверину тесной коморкой, отвратительно пахнущей холодными лекарственными препаратами. Ему хотелось домой.
-Я хочу закончить сеанс.
-Хорошо, как вам будет угодно, - спокойно отозвался Вельдов. Он всегда был спокоен, ничто, казалось, не могло нарушить его душевного равновесия, - я выпишу вам лекарство. Оно станет первой причиной, по которой не надо будет застегивать пижаму на все пуговицы.
Предательский удар ниже пояса.
IV
"Сегодня утром я принял лекарство, и вот оно, логическое завершение... Никто больше не будет страдать. Только я один. И никто больше не будет смотреть на меня из темноты ночи. Теперь все внутри меня самого. Миллионы глаз. Нет, они не победили. Это я их запер там. Я приму удар на себя, пожертвую своим телом. Другие люди не смогут от них пострадать, эти глаза будут видеть только меня, пока я их не уничтожу. Только перемешаю все мышцы своего тела. В этом помогут существа, которые жили во мне и раньше".