Прошел год и Шептун, хотевший расстаться с жизнью путем повешения, психологически окреп. На платформе он уже держался с небывалым достоинством.

— Мы не предатели, мы — не изменники родины, — долетало до слуха девочки. — Мы — не враги народа. Мы тоже, чем могли, рискуя жизнью, помогали своей стране в её тяжелой борьбе с человеконенавистническим фашизмом… Мы тоже…

Девочка морщилась. Тоже круглолицая, с карими глазами, унаследованными от отца, она еще находилась в том возрасте — подростковом — когда ребенок уже не ребенок, но еще не взрослый, и первая любовь, равно как и первая ненависть, и всё то другое, что каждому из нас приходится открывать самостоятельно, было у неё впереди, но не очень далеко, а рядышком. Но она уже прекрасно знала, что такое «враг народа». Невыносимо горько и обидно ей станет при виде отца, выбравшегося чудом после «десятилетки» из лагерей, который весь остаток жизни в несколько раз будет сгибать эту страничку в своем паспорте.

Практичность Шептуна претила ей. Висельник никогда не приходил, как сейчас говорят, «с пустыми руками». Хоть кусок тряпки, но принесет. И судя по разговорам взрослых, был достаточно ленив и упрям.

— Родина нас поймет… — мужчина говорил много, но отсутствие зубов создавало вместо нормальной речи какой-то шипяще свистящий поток звуков. Мальчик, первым окрестивший его за это Шептуном, был на несколько лет моложе своей сестры, он постоянно щурился и был не по летам задумчив. В его карманах прятались два самых настоящих боевых патрона, о наличии которых не знал никто на свете. Это была его военная тайна, которую было нельзя вырвать ни на каком допросе. А еще ему страстно хотелось раздобыть черную, яйцом, самую настоящую гранату. Он её так никогда и не достанет, но чернильницей в одного придурка-переростка, терроризировавшего хорошо учившихся в классе, все-таки запустил.

С настойчивостью дятла Шептун повторял одно и то же, что и месяц, и два назад — в общем, с тех нор, как только среди «рабов Великой Германии советской национальности» поползли слухи о том, что Сталин приказал расстрелять всех, кого фашисты угнали на работу в Великий Тысячелетний Рейх — как изменников родины, а их детей, как членов семей изменников родины, навечно сослать в Сибирь. Людям, оказавшимся за пределами железного занавеса, по ту сторону фронта, было очень трудно судить: правда ли это или нет. Во время войны связей с СССР не было никаких; русскоязычные листки рисовали Сталина с руками по локоть в крови…

И когда Советская Армия уже подошла к границам Чехословакии, одна знакомая дама предложила Анне Васильевне навострить лыжи в Аргентину

— Вы же умная, интеллигентная женщина! Вы всё знаете. Самое существо Совдепии вам хорошо известно. Чека вам не простит вам вашего фольксдойче, — убеждала сотрудница эмигрантской газеты. Со времен гражданской войны там еще сохранились русскоязычные эмигранты. — Хотите кофейку? С ваши образованием в Аргентине вы сможете отлично устроиться. Если вам не жалко себя — пожалейте детей. Не делайте их на всю жизнь несчастными… В конце концов, что я мечу бисер, — вы форменная самоубийца!

Да, действительно, Анна Васильевна отлично знала немецкий (из-за чего чуть не попала в категорию фольксдойче) и французский языки, рисовала масляными красками белорусские пейзажи, до сих пор висит у меня на стене её автопортрет, вела русский язык и литературу в советской школе, играла на рояле, окончила Смоленский университет с медалью, вспоминала из студенческих лет Лопатинский сад и памятник Глинке, и ученики называли её «ходячей энциклопедией».

Узнав о пароходе в Аргентину, где, якобы, забронировано место для Анны Васильевны, Шептун страшно обеспокоился:

— Как? Вы такая мудрая женщина, как вы можете этому верить? Это всё вражеская агитация, — горячо шепелявил он. — Вы её ради всего святого не слушайте

— В Аргентине тамошние капиталисты всех вас будут эксплуатировать как рабов на сельскохозяйственных плантациях. Это точно. Голову даю на отсечение…Домой, только домой… Чужая страна, все говорят по-аргентински, вас затопчут, затопчут, затопчут…

Всю войну. народ в Б. жил, по советским меркам, сыто, благополучно. Многие богато. Одежда, обувь, еда не были слишком большой проблемой — не сравнить с тем послевоенным ужасным советским голодом, когда её брат так страдал… Днем и ночью горело электричество, в кинотеатрах с аншлагом демонстрировались художественные фильмы с участием знаменитой киноактрисы того времени Марикой Рёк, которую однажды облобызал сам Гитлер. И одновременно запомнился наголо остриженный жалкий человечек с желтой шестиконечной звездой на спине и надписью «jude», ходивший с ручной тележкой и убиравший конский навоз…

— Вы образованная женщина, знаете это не хуже меня… Не будьте самоубийцей! Вы спасли меня, теперь я хочу спасти вас…

И снова как дятел:

— Не слушайте этот бред Анна Васильевна. Что вы там будете иметь — пулю в лоб, детей — в приют. Эта ваша великорусская привычка к рабству… к покорности…