время двигалось с упорством улитки, еле-еле переставляя глиняные ноги с пустой головы одного часа на другую, прищуривало подслеповатые глаза и сеяло мелкий бисер секунд в древесный водоворот, из которого они всплывали, не раздробленные и непобедимые, отказываясь двигаться вперед.
Она даже потрясла маленькими своими часиками (подарок Алёши после их первого поцелуя), недоверчиво глядя на циферблат, видя судорожно дёргающуюся секундную стрелку - ни вперёд, ни назад!
- Ах, ты... Вот же напасть!.. Батарея кончилась. Еще один хильярик!
И она рванулась автоматически, всем телом, изнутри, реагируя на приглушенный полу шепот, полу крик из соседней комнаты:
- Копела!.. Копела!
Потому что это была старуха, которая нуждалась в ней снова, в который уже сегодня раз, и не было сил, что бы понять, почему это так происходит, и кто тому виной, и когда же окончиться это мучение при полу живом теле этой престарелой, некогда красивой и энергичной женщины, оставленной на произвол судьбы исправно платящей семьёй на полу пустынном острове.
Она моментально подскочила к кровати, поправила подушку, нагнулась к судну, чтобы показать его старухе, но была остановлена вялым жестом.
- Ну, что ж... Не надо - так не надо...
Зависла ухом над пересохшими покусанными губами.
- Копела!.. Копела!..
- Ну, что же еще, Господи! Ведь лекарства - еще не время...
И тяжело осела на безнадёжно заскрипевшем стуле около кровати, глядя не мигающими глазами на засиженное мухами стекло, и - дальше - на женский изгиб скалы с фрагментом дерева ли, куста, расправленного, как человек, подставляющий грудь косо летящим облакам со страстно откинутой назад головой.
- Ни дать, ни взять - ангел!.. - в который уже раз подумала она и положила
ладонь на напряженный, но и прохладный, лоб старухи.
- Здесь я. Вот она - твоя Копела! Да что же тебе!..
Старуха посмотрела куда-то в сторону, испуганно заморгала, и вдруг затихла, закрыла глаза и задышала ровной хрипотцой.
- Ну, вот тебе... И заснула! - умиленно, почти по-матерински обрадовалась она,
- На долго ли?
Она постояла с минуту, полу наклоненная, потом постепенно убрала руку, распрямилась и так, четко прислушиваясь к мерными выдохами старой женщины, пристроилась по привычке на краешке стула.
Письмо, на половину открытое лежало тут же. Строчки непрестанно текли в её памяти, - теплые волны от живота и по всему телу, укладывающиеся тяжелыми мягкими складками где-то у горла, враз пересохшего от такой близости: "...и желаем тебе счастья... денежки твои мы получили... у нас тут холодно... мама вставила себе новую челюсть... будь здорова, доченька... а Алёшенька к нам совсем не ходит... вы так, верно, как на курорте..." и что-то ещё, пахнущее её подушкой, в голубой в цветочки наволочке тысячи километров отсюда. Она представила себе это "не-ходит": злое, колючее, с паучьим, вертким телом, заслонившее дорогу тёмной массой "не", перерезавшее тонкую венку такого бессильного "ходит".
- Копела!.. Копела!.. - забулькала-захрипела снова старуха и потом залопотала
что-то по-своему, по-иностранному, но совершенно отчетливо, в полном сознании говоря-разговаривая, рассказывая-спрашивая, прося-отказывая.
- Сига, сига...- успокоила она старуху взглядом и потянулась, было за словарём,
потом оставила и просто сидела, вслушиваясь, в странные созвучия - то ли горлица, то ли ручей пересыхающий, то ли всплеск весла в ставу, заросшим ряской и какими-то бело-розовыми цветами.
- Лилиями, что ли? - подумала она и странная мысль промелькнула в её
сознании, что это письмо - во все и не то письмо, а какое-то старое, может - годовой давности, и она должна тут же и безотлагательно бежать к своему чемодану и перетрясти его, потому что последнее письмо по странному стечению обстоятельств завалилось там в какую-ту трещину и утопает в ней, западает все глубже и глубже, такое свеженькое, ещё не распечатанное, в котором маленькое, электрическое на ощупь письмецо Алексея перекатывается нетерпеливым звонным яблочком с одной стороны блюдечка на другую такое вкусное, медовитое, близкое...
- Копела!.. Копела!..
Теперь это был просто шепот, но какой-то странный, с отзвуками какого-то не знакомого металла, с каким-то новым присутствием, тень которого всегда зависала тяжёлыми крыльями в её сознании и которое она всегда силилась назвать, но не могла, не получалось.
- Наверное, потому что силилась, - подумала она, и поймала взгляд старухи
глубокий, спокойный, совершенно прозрачный, но какой-то отстраняющийся все дальше и дальше в черном коридоре, в одном месте которого она сама была зажатая, как прессом, между двумя осколками стекла, и - не шевельнуться, в то время как старуха удалялась всё быстрее и быстрее, и только взгляд её, такой близкий, хотя и оторванный от тела происходящего был здесь с ней подобно корням только что вырванного куста с густыми, влажными комками земли. Она отвела глаза, посмотрела сквозь покрытое ознобом окно и вздрогнула: тучи летели в распад, мелкие брызги налетали, как саранча, на тонкое чувственное лицо скалы, но ангела на его обычном месте не было!..
- Не было, значит, и не было...- безучастно подумала она, теряясь в мыслях и
видениях, и погружаясь в странное оцепенение: то ли дрёму, то ли явь, прореженную густыми всхлипами дождя, прибивающими ветер к цепким, зазубренным скалам.
И представилось ей, что видит в той же самой комнате её праздничное платье, то самое, в котором она пришла к Алексею за день до отъезда, и которое так легко соскользнуло с её тела, отдавшегося его жадным ласкам. И что висит это платье на каком-то, закрученном в колючую проволоку существе с хитрыми горючими глазами, с паучьими, оволосенными ножками, и смотрит сквозь неё на старуху, а та сидит на кровати весёлая со свисающими голыми ногами и ест манную кашу её, той, что еще из детства, серебряной ложкой, и машет тем самым деревом-кустом, который был, а вот уж и нету. А это вовсе и не куст, а сам Господь Бог, не то, что там какой-то ангел! И он подходит к старухе и сворачивает её, кровать и окно в этакое синенькое с лилиями-цветочками письмецо и вкладывает его в огромную, полную дождя и ветра и завитыми в локоны волнами бутылку, и, глядя ей прямо в глаза так, что даже нёбо индевеет, и в горле встают распаренные скалы, как какие-то цирковые коняки с крыльями, и говорит ей ласковым голосом:
- Ну, что же ты, Надюша... Вот - письмецо тебе... Ты же так мечтала путешествовать... А теперь видишь?.. И Алексей твой здесь на храбром коне... И денежки пригодились!.. Ну, и что ещё тебе рассказать?..
А она, вся дрожащая, с кусками посторонних мыслей, впирающимися в голову со стороны: ("Неужто умерла?" "Жаль всех, и маму, и ложку и старуху!" "А кто теперь платить будет?..") Так нежно смотрит на него и томным от страсти голосом вдруг спрашивает:
- А расскажи-ка мне, Добрый Человек! Как растут баобабы?..