Кто сведал глубину литовских темных пущей?
Проникнул в сердце их, до твари, там живущей?
Наверное, правда, что время имеет две стороны, как так называемая двуличневая, двусторонняя ткань: одну парадную, другую обыденную. Одна сторона - навь, другая - правь. До того, как оженился, я жил сказкой. Ночной костер и одному мне зримый собеседник, беседы с воплощением моего внутреннего "я"... Писаная красавица, что разбудила меня однажды ранним утром... У этой девушки были удивительной, нездешней красоты белокурые волосы и записанные в российском паспорте имя, отчество и фамилия: Елена Юрьевна Папенина. То обстоятельство, что мы были практически однофамильцами, не помешало нам зарегистрироваться в загсе, как всем нормальным людям. А что, к тому же, ее имя в сокращении давало Ёлку, Ёлочку, напоминало нам о чем-то крепко забытом, но, безусловно, очаровательном.
Так вот и получается с молодыми супругами вскоре после короткого медового месяца, который пришелся как раз на февраль. Остаются одни воспоминания. Яркие клочки для украшения тусклой реальности.
Для того чтобы мой быт снова превратился в бытие, я должен был, наверное, жить как во сне.
Но я не занимался подобными размышлениями: попросту вел свой курс по истории, культуре и истории культуры. Моя жена, в свою очередь, занималась раскопками. Собственно, копали за нее мои бывшие сотоварищи, а сама Елена брала образцы тканей. Биологических - потому что именно дипломированным и остепененным биологом она была по профессии и по жизненному призванию.
- Знаешь, болота сохраняют тела погибших не хуже вечной мерзлоты, - говорила она мне. - Особенно почему-то наши беловежские. Однако быть первым по величине европейским лесным массивом - невелика заслуга после того, что там сотворили со своими деревьями. Но такая слава была за пущей и много раньше.
- Гм, - вежливо отвечал я.
- Вот я и брожу по глухим лесным болотам со своими землекопами.
- Что, второго мамонтенка Диму ищешь? Или вторую алтайскую царицу?
- Обоих сразу, - смеялась жена.
И вот однажды...
В одном из дальних болот Пущи, там называемом "Незнановом Роге" с его незамерзающими багнами, куда боялись пускать туристов и экскурсантов, было найдено два звериных тела.
Разумеется, первыми к раздаче явились сотрудники Белорусского Государственного НИИ генетики, биоинженерии и редупликации. Куда раньше самых пройдошливых журналюг, не говоря уж о всяких там наукообразных личностях вроде меня самого.
- Нам ведь сущая чепуха нужна по сравнению со всеми другими, - объясняла мне жена, что ходила прямой невестой. - Всякие соскобы, биопсии, клочки... Однако со вполне определенных участков тела. А чучела пускай набивают все прочие.
Ох, кстати. Тогда никто еще не дал прозвания нашим дорогим ископаемым. Это случилось позднее и не без помощи биологов, которые четко секли в родах, видах и расшифровке этих... как их... митохондриальных ДНК.
Гигантская разновидность европейского тура. Bos Taurus Primagenius Rex. Животные, некогда широко распространенные, отчасти одомашненные и превращённые в покорных коров, но в подавляющем большинстве выбитые на корню. К последнему руку приложил, в частности, Владимир Мономах, чья княжья резиденция была как раз в нашей любимой пуще. Недаром его кто-то там рогома бол и копытом лягал, ох, недаром!
Я пытался напроситься на визит к дорогим останкам, но получил форменный отлуп:
- Вам, археологам, только бы из них турьих рогов наделать. Окованных золотом и серебром, - отшучивалась моя Елена.
- Я не совсем они, - отвечал я так же несерьезно.
- Ну, тогда из этих рогов напиться до упаду, - отвечала она. - В качестве культурологического опыта и изучения средневекового менталитета.
Разумеется, я уже тогда понимал, что имею дело с чем-то шибко запретным. Ну не то чтобы совсем. Просто женины сотрудники страх как боялись потревожить белорусскую и мировую общественность чем-то вроде явления на свет очередной овечки Долли (при чем тут клоны - не знаю) или, наоборот, разочаровать эту капризную даму о тысяче тысяч голов отсутствием подобного результата. Отсюда нежелание дать информации утечь слишком далеко. В самом начале - даже и в мою сторону.
Наверное, от всех моих тревог и волнений Тадзь, воплощение моего тревожного подсознания, снова начал являться мне во сне - почему-то в виде коренастой фигуры с рогами над головой, как Хозяин Шервудского Леса в старом сериале про Робин Гуда.
Однако постепенно меня начали вводить в курс эпохальных событий, нешуточно смахивающих на колдовство, черную магию или, по крайней мере, Великое Делание. Да зачем колдовство, когда у нас есть высокие технологии, как смеялась моя Ёлка. И генная инженерия. И нанороботы.
Она была права. Как-то раз я выбил разовый пропуск в их святилище и в поисках жены нечаянно внедрился в одну из лабораторий. Тогда, кстати, уже не было режима строгой секретности, по крайней мере для членов семьи. Впечатлило: перегонные кубы из черного и прозрачного материала, сталь и никель, вспышки пламени, то ли дым от атаноров, то ли пар от криогенных установок. И женщины. Почти одни только женщины в лазурных туниках и брючках операционных сестер, в тугих чепцах на косе и повязках на нижней половине лица. Все горящие взоры тут же обратились на меня.
- Ага, вот и тучный телец пожаловал, - глухо проговорила одна из амазонок через свою разовую стерильную бумагу. - Почему без халата? Зачем септический? Давай его живо под микротом, тонких срезов из него нашинкуем!
- Да не воюй, Альбиночко, - унимала ее другая. - Ото ж нашей младшей алхимической поварихи безнадзорный. Пускай сама над ним лютует.
Все-таки меня схватили и сунули мордой в какую-то черную трубку - как мне объяснили, не микротом, а микроскоп, встроенный в один из контейнеров. И показали нечто, по из мнению, эпохальное, от чего весь коллектив пришёл ныне в телячий восторг. Я тоже его выразил, боясь очередного наложения рук.
По счастью, Елена все-таки явилась сюда и меня выручила, но больше, простите, я туда был не ходок.
Тем более что информацию о ходе процесса я получал из главных заинтересованных уст.
То, что они делали с этой парочкой болотных утопленников, казалось на мой слух полной абракадаброй. (Но ведь эти слова произносили фокусники, а до них - алхимики, не так ли?)
Сначала сотрудники еще раз запустили процесс зимнего замораживания. Для того и пригодились криогенные механизмы. Потом стали выводить из него - куда медленней, чем в природе. Затем соскобы и клетки поместили в специальные камеры: пробовали подтолкнуть их к развитию.
И наконец:
- Мы добились деления. Представляешь? Это куда большее чудо, чем с древнеегипетской пшеницей из гробницы Тутанхамона.
Из этих оживлённых клеток с помощью какой-то очередной научной магии сделали рабочее подобие стволовых и начали лепить их этого сырья - поначалу запчасти для будущих бычков и коровок. Соединительную ткань. Глаз. Печень. Сердце. Зубы. Половые органы....
Затем взяли жизнестойкие зародыши из матки турицы-самки и выделили из них уже природные стволовые клетки. То же самое - из самца. Осторожно соединили.
И вот под стеклом и в стекле зрели, словно яблоки, полновесные зародыши новой жизни.
- Слившись, они образовали крошечный комок и тотчас начали двоиться и расти, - увлеченно говорила Елена. - Мы их разделили и поместили в камеры из небьющегося стекла и пермаллоя. Ах, пермаллой - это такой сплав железа с никелем, который используется для защиты от магнитных излучений. Вообще-то можно подобрать состав так, чтобы это получалось тотально или чтобы природный магнетизм обособлялся от создаваемого человеческой культурой - или бескультурьем. (Как-то не очень по-современному звучат ее объяснения, вы не находите?) Всё на свете пронизано естественными магнитными полями и как бы звучит незримой мелодией пространств. А излучения от любых технических устройств, созданных человеком, вносят в эту музыку разнобой и диссонанс.
Закрыты сплавом две камеры из двенадцати. Одна полностью, другая - не совсем.
- В первой, сплошь металлической, развитие клеток пошло хаотично. Получился сбой, - огорченно сообщает Елена. - Впрочем, отрицательный результат - тоже результат. Очевидно, того, что записано в генах, недостаточно для образования того сложнейшего организма, каким являются наши приятели - или приятельницы.
Во второй камере, для экранирования которой использованы особые расчеты, иное. Совсем. Не знаю. Во всех прочих, по-прежнему из одного стекла, деление представляет собой обычную картину.
- Обычную для таких, как ты, - комментировал я.
Чуть позже:
- Клетки камеры номер два бурно разрастаются. Целенаправленно, Михась.
(И куда эта их цель направлена?) В остальных - то же, но не совсем.
Но всё-таки - живые пульсирующие комки плоти. Розоватые, наполовину прозрачные - так я представляю их себе.
- Наши клетки делятся информацией и распределяют между собой роли. Кому из них формироваться в какой жизненный орган. Кажется, обмен идет даже между отдельными сосудами.
Ага. Захватывающий спектакль бытия. Божественная комедия дель арте.
- И откуда все они получают эту информацию? Сценарист кто?
Елена только улыбается.
- У питомца камеры номер два забилось сердце. Понимаешь - сердце!
Я сразу представляю себе насиженное любимой бабушкиной курой яйцо: круглая беловатая пленка с красным пятнышком посередке и растяжками по бокам. Противно.
- Мы рискнули пересадить малыша из второй камеры в матку живой коровы. Остальных еще надо подращивать.
- Я так понимаю, этот, с сердцем, ваш лидер. Не боитесь рисковать?
- Михась, у нас нет выхода. Без животного тепла он хиреет.
Недели через две уже и не столь ценные комочки получили прописку в разных суррогатных матерях. Как объясняет мне Елена, все суррогатные матери до единой были выбраны из старобелорусской, так называемой "пущинской" породы: изобильно мясной и молочной, с крепким округлым костяком, высоким крупом, низким передом, очень выносливой и неприхотливой.
Прошло девять календарных, или, что то же самое, десять акушерских месяцев - мне очень кстати подарили информацию о том, что корова носит ровно столько же, сколько человек. По истечении этого времени все детки дружной цепочкой появились на свет - путем кесарева сечения, иначе они грозили вывернуть своих приемных мамаш наизнанку. Первым родился бычок, потом - телочки, числом десять. После всего этого моя Елена, которая руководила операционным процессом, держалась с такой важностью, что некоторое время я называл ее не иначе как "леди Хэрриот", в честь знаменитого йоркширского ветеринара и писателя.
Потомство вырастало крупное, с широкой головой и густыми волосами на лбу, между теми шишечками, из которых впоследствии должны были вырасти рога. Все они были крепкие, как орешек, и того же цвета, очень ласковые, привязчивые и веселые, но лучшим был он.
Буй-тур Всеволод. Всеволод Коровий Сын. По-простому - Сёвка.
Его сестренки также получили хорошие русские имена - Людомира, Всеслава, Рогволода, Светозара...
Эти доисторические телята были очень ласковые и веселые, особенно Сёва. Я убедился в этом, когда меня по большому блату допустили к королевским играм. Конечно, забава эта сулила в основном острые ощущения - поддавал, то бишь поддевал своими головными отростками он изрядно. Хитер, кстати, был уж никак не по-звериному: мгновенно менял тактику боя. А уж озоровать любил! Когда моя Елена подступалась к нему с большой молочной бутылью, на которую была надета соска, многое зависело от настроя нашего инфанта: миг, и все положенные ему витамины и микроэлементы оказываются на земле, среди осколков стекла или даже чего-то в принципе неразбиваемого. Жена говорила, что выступает он по делу, мигом чует обрат и суррогат. Но что уж с нее взять - влюблена в Сёвку она была по уши и глубже.
Несмотря на капризы и проказы, а, может быть, именно благодаря им рос Всеволод куда быстрей обыкновенных бычков - уже к году ему приходилось становиться на колени, чтобы подлезть под мамкино брюхо.
- Это еще ничего, - утешала Елена. - Вон зубрята-подростки до трех лет к своим мамашам за питанием подбираются.
"Чего" было в другом. Вовсю сказывался - и должен был сказаться еще больше после полового созревания - норов дикого животного.
И вот года через два с половиной, как раз по весне, ласковый телёнок, сосущий двух маток, животную и человечью, игривый бычок окончательно превратился в существо, которое уж нипочем не дало бы покуситься на свою корону, выросшую в подобие этакой критской лиры. Из одного Сёвкина рога, кстати, можно было досмерти упоить не одного Владимира, но и всю княжескую дружину...
Тогда нашего ярого тура и его коровьих сверстниц запустили в лес - в самую густоту его родимой пущи - и оставили в покое.
- Вот увидишь, он никому на свете не позволит своих женщин за титьки дергать, - сказала Елена. - Это ручных зубрих можно подоить, будто простую корову.
Снова начались регулярные сводки с фронта: Всеволод и его гарем не пожелали кушать сено из стожков, как прочие твари. Щиплют озимую поросль, а из-под снега приноровились добывать корм рогом и копытом. Внутреннюю загородку Сёва разнес вдребезги и блюдет свой участок, совершая регулярные обходы.
- И что, сходится в бою с другими самцами? - спрашивал я. Я отлично помнил, что в прошлом крестьянские быки иногда задирались с матерыми зубрами-одиночками и кончалось это плохо для первых.
- Да нет, ничего такого не замечено. Вообще-то все твари разделили пущу между собой еще раньше, а его личный удел у Незнанова Рога оставался свободным.
- А как насчет того, что турицы - его сестры?
- В первом поколении инбридинг не приносит особого вреда, - с важностью объясняла моя жена. - Мы это делаем, чтобы сохранить чистоту генома. Главное, потом привлечь другие гены со стороны. Ну и вообще Сёва...
- Ну?
- Он, кажется, другой. Это из-за защитной оболочки. И из-за внешнего излучения.
- В чем дело? Разве оно не...
- Оно верхнее. Такое же, как у нас, людей. И я думаю...
Но тут Елена накрепко замолкала.
Следующее поколение турят оказалось весьма разнородным генетически - как будто в один хромосомный набор напихали вдесятеро больше генов, чем положено, и теперь они вырвались из-под спуда и начали разбегаться в стороны. Ну, или в одном ядре возникло несколько таких комплектов на выбор...Черные с подпалинами, рыжие, бурые в чепрачных пятнах, белые телятки - неужели их предок тоже бывал таким, удивлялся я, когда передо мной клали очередную пачку снимков, сделанных из космоса. Хм. Вертолетов наши детки к себе не подпускали - сразу уходили с открытого места.
Вот почему я так легко поддался на провокацию, когда жена предложила:
- Ты знаешь, я ведь в турий заповедник легко проникаю. В качестве бывшей нянюшки и кормилицы. Хочешь со мной? Шоферишь ты классно, а мой служебный механик просится в отпуск. Нервы ему, видите ли, подлечить требуется.
Когда я увидел, что за бронетехникой управляет этот водила, вопрос о нервах объяснился сам собой. Конечно, это был "лендровер" той замечательной автопороды, чьи непуганые стада бродят в пустыне Серенгети, близ кратера Геклы или по дну Грэнд-Кэньона. Восемь толстенных колес, все ведущие, спереди и сзади решетки толщиной в руку, сдвижная бронированная крыша, блиндированные (Ёлка так и сказала - блиндированные) стекла, автономные отопление и кондишн, электродвигатель на мощных батареях. Сверхпрочность и сверхпроходимость.
- Знал бы я, что это такой танк, не взялся бы рулить, - пробормотал я.
- Можно подумать, ты в армии не побывал, - пожала плечами моя Елена. - Да не бойся, там какой-то навороченный гидропривод поставлен. Разберешься.
И я стал испытывать своё новое счастье.
Ну что же - рулю эта махина и в самом подчинялась будто игрушка, была покладиста и приёмиста. Однако разогнать ее даже до ста двадцати в час никак не удавалось: будто встречный ураган начинал давить в лобовое стекло.
- Это ведь обзорный экипаж, - объяснила жена. - Идет на одном уровне со средним гепардом, а больше нам и не надо.
Так что мы погрузились и поплыли.
Что меня удивило - это не дорога на Беловежье, а зрелище самого леса. Ну да, от жены и ее друзей я слыхал, что из-за нового режима пуща не обведена привычной всем посетителям двойной изгородью из стальных прутьев, а лишь невысоким частоколом. Это чтобы местные жители могли свободней подпускать к турам своих коров. Ибо желающие осеменить скотину по старинке, вживую, находятся во множестве: платят небольшие деньги и оставляют внутри.
Так вот. На дальних подступах лес представлял собой как бы ленту черного крепа, которая появилась на горизонте и начала понемногу расходиться не раньше, чем наш транспорт приблизился к ней вплотную. Но и тогда темные стены грозно стояли с обеих сторон старой королевской дороги, как Волна в книжке про Далекую Радугу. Дорога смутно белела в неторопливо наступающей полутьме, сверху сияло частыми звездами небо, узкий месяц рождался над верхней кромкой леса. По сторонам пути вековые сосны, отсвечивающие тусклой бронзой, стояли массивными колоннами, а далее деревья, туман, свет и темень сливались в одну бесформенную массу.
Пуща выглядела так, будто время в ней остановилось и застыло янтарным комком.
- Как в старину, - вздохнула Елена.
- Откуда нам знать, как оно было в старину? - спросил я.
- Туры. Они помнят.
Пока мы ехали по ведущей вглубь дороге, начало рассветать, и стали видны уже те деревья, что в глубине. Вековые сосны и пихты здесь росли островками или были перемешаны с лиственными деревьями. Летом это, наверное, давало фон, переливающийся всеми оттенками зеленого и бледно-желтого, но сейчас, в канун осеннего гона, к этой палитре добавлялись золотые, алые и оранжевые, пламенные тона, Сосны и те горели яро начищенной медью. Липы и дубы тянулись к свету, как струна. Сиплый рев оленей, доносясь издалека, временами заглушал не только урчание мотора, но и наши голоса.
По бокам узкого шоссе блестели лужи - как говорила Елена, в них любили плескаться лоси.
- Тут, помимо зубров и оленей, и лоси имеются?
- Конечно. И косули, кабаны, волки, рыси. Волки втроем зубра завалят, рысь бы и в одиночку справилась, да мои ребятки не дают. Медвежье семейство прошлый год сюда запустили. Бобры селятся на здешней открытой воде. Знаешь, это ведь первое дело - речные работники. Их тут когда-то хватало. Люди оберегали бобров от всяких тревог и даже в старинный литовский статут включили, ибо...
Тут она процитировала:
- "Ибо вспугнутый бобр бросает работу, которая делает его полезным для бобрового сообщества".
- Самый трудолюбивый и социально защищенный зверь был когда-то, - я кивнул.
- Всё мои малыши обеспечивают.
Тут вокруг помрачнело, будто мы снова въехали в ночь.
- Вот, смотри налево, сейчас турью колыбель увидим.
Бурелом, груды деревьев, которые громоздятся на вышину двух человеческих ростов, высоченные пни, что торчат из этой массы как дубина великана, посреди свободных участков - сухие белые скелеты мертвых дубов. В ямах, которые остались после вывернутых падением корней, гниет вода, покрываясь цвелью.
"Лишь басня тёмная бежит подчас в народ,
Что есть в средине пущ таинственный оплот
Из вала старых пней, из кряжей и каменьев,
Из груды мхов седых, разросшихся кореньев...",
- тихонько прочла моя жена стихи великого литвина.
- Да уж, сплошной мрак. Я не думал, что тут такое. Неужели нарочно не чистят?
- Здесь, в глубине, - да. Отсюда текут ручьи и реки, что питают всю пущу и ее окрестности. Здесь кормятся все до единой мелкие твари, и дыхание болот обновляет воздух вокруг.
Как бывало нередко, Елена сбилась на некий старомодный, торжественный речитатив. Почти библейский, подумал я.
Тем временем мы проехали дальше.
- Смотри теперь в другую сторону, Михась.
Камни. Суровые глыбы камней, поросшие высоким мхом и небольшими деревцами. Какой-то безумный лабиринт, состоящий из ям, колдобин и руин.
- Замчище.
- Тут чего, замок был?
- Наверное. Ходить почти нельзя - нога проваливается. Сколько тут глубины - никто не знает. Какие-то эманации оттуда идут...странные. Это из-за них все достижения цивилизации иногда отказывают: точно некий купол их отсекает. Остаются одни природные токи.
- Вот не могу поверить, что наши предки и особенно современники этим не заинтересовались.
- Смотря какие современники. Лесные молодцы явно умеют этим пользоваться на полную катушку.
- Ну, ты и сказала. Мы не умеем, а они, значит, могут?
Жена пожала плечами:
- Не хочешь сказок - не слушай сказок.
- Я и не слушаю, - отрезал я...
И на полном ходу вляпался во что-то всем стальным брюхом.
Нет, это была не коряга и не промоина. Просто аккумуляторы дружно сдохли, как перед атомной войной. И радио. И оба мобильника: мой и женин.
Мы остались наедине с дикостью и варварством.
Впрочем, моя жена казалась такой спокойной, будто сама это всё подстроила.
- Ага. Вот она, моя любимая зона. Пана Трохимчука именно это и фраппировало, - сказала она непонятно. - В смысле - загоняло во всякие там дома отдыха для невротиков и ипохондриков. Не беда, мы уже рядом.
Я отчего-то понял ее так, что все эти электромагнитные - или какие там еще - аномалии случались именно "рядом". Но тут Елена вышла из машины, подхватила меня с шоферского места под локоток и повела.
После мрачных картин, что мы оба лицезрели всю дорогу, здесь было солнечно - смешанный лес, обычный для пущи, перетек в поляну, обведенную по краю приземистыми липами с широкой золотистой кроной.
- Вот, можно сказать, мы и дома, - вздохнула Елена.
И тут до нашего слуха донеслось глухое ворчание, похожее на храп или на хрюканье великанской свиньи.
- Господи мой Диоген, - невнятно произнесла жена.
Старый, матерый зубр, самое воинственное животное пущи, выломился из кустов наперерез. Рога у него показались мне размером с колесо БЕЛАЗа, борода достигала колен. Одинец покосился на нас багровым глазом, махнул лобастой головой и на полной скорости попёр к нам.
Говорят, в такие минуты перед тобой проносятся все старинные способы избегнуть смерти от рогов и копыт сего легендарного зверя: укрыться за тонким (почему тонким?) деревом и бегать вокруг него, лечь под толстое поваленное бревно и быстренько туда закопаться ...
Но я успел только завопить - или, скорее, сдавленно пискнуть.
Потому что навстречу зубру, отпихнув нас крутым боком, пронеслась рыжевато-бурая туша. Чудовищный бык двигался стремительно и плавно, как дельфин в океане, - да ведь тут и была его родная стихия. Стал перед шерстистой глыбой, выставив неимоверной длины рога, и замычал - утробно, гулко, звучно.
То был Всеволод.
Зубр не проявил ответного азарта. Коротко взмыкнул в ответ, копнул землю разок другой и удалился с небрежной миной победителя в рестлинге.
- Диоген не на своем участке пасся, вот его Сёва и приструнил, - удовлетворенно объяснила мне жена. - Куда против него попрешь - главный радетель и защитник. О, Севичек, мы ведь к тебе за помощью.
На этих словах тур поворотил башку, с умным видом наблюдая, как она достает из кармана куртки нечто вроде окарины и прикладывает к губам.
- Ультразвук, - объяснила Елена.
- А это зачем?
- Ну, не могу же я мычать с обертонами, - ответила она слегка загадочно.
После серии коротких трелей и долгих свистков бык наклонил голову, потом задрал ее к небу и коротко рявкнул в сторону чащи.
Через минуту или две оттуда повалило стадо в отменном боевом порядке. Впереди шествовали два мощных самца-альфа, судя по всему, сыновья Всеволода. За ними поспешали куда более легкие на ногу самки - рога у них были, вообще-то немногим хуже. В середине толпились малые телята - темные, как жуки, головастые, с потешным маленьким задиком и очень прыгучие. Крупные не по летам подростки деловито шныряли по бокам стада. Тыл защищали молодые быки-бета.
Подойдя к нашему неподвижному экипажу, стадо разделилось. Самые крупные особи сплотились вокруг кузова и стали помаленьку и очень целенаправленно его раскачивать - как бурлаки, которым поют "Дубинушку". Наконец, им удалось стронуть махину с места, и они, так же сдавив ее своей слитной массой, покатили ее задом наперед.
- Теперь не остановятся, пока не доставят в человеческую зону, - сказала жена. - Всеволод их в кулаке держит...Тьфу, ну как это еще выразишь? В общем, глава рода. Держу пари, он не одно это семейство содержит. Последнее время он и со мной не больно-то искренничает.
- Он чего, тебя понял?
- А то. Всяко умнее высших приматов, хотя и они, как я читала, куда большие умники, чем считают массы. Сейчас я ему четко объяснила, что нам требуется, а для того кой-какие звуки перевела в свист. Ты знаешь, что собаки и лошади переговариваются между собой "верхним языком", если не хотят, чтобы их слышали люди? Приплетают его к низким тонам?
Я покачал головой:
- Что-то похожее читал про одно племя латиносов. Ну ладно, допустим, он тебя понял. А отчего послушался - ручной? Или дрессура такая?
- Животные бывают одомашненные, прирученные и дрессированные. Всеволод не домашний: вообще-то и насчет обыкновенного фермерского быка так не скажешь. О корове - да. Так вот, я же тебе говорила, что туры от человека ничего не берут, разве что снисходят? И они не ручные: к пальчикам приложиться никто из взрослых и солидных не подходит, разве что малышня - рожки почесать. А дрессура - это же трюки.
На этих словах Всеволод, который до того бдительно надзирал за остатками своего семейства, прошествовал к нам, изображая на морде подобие широкой улыбки. Лег наземь, изящно подогнув одну переднюю ногу и вытянув другую, и мотнул головой себе за спину.
- Приглашает, - объяснила жена. - Мы же пешими остались. Спасибо, сынок. Михася ты тоже помнишь и любишь, верно?
- А это вот - разве не трюк?
- Это, милый, называется "Похищение Европы", - усмехнулась Елена. - Или переправа верхом на этом, как его... тучном тельце. Нет, баране, как Гелла с фриком...Фриксом. В общем, на будущем золотом руне. Ну что же, давай садиться.
Забрались мы не без труда - казалось, мы карабкаемся на гору без альпинистского снаряжения. Уселись: она спереди, ухватив рог, я сзади, обняв ее талию. Сёва грузно поднялся - сначала задней частью, потом передней - и двинулся вперед.
- Сёва молодец. Хочет нас по вольной воде сплавить, - объяснила Елена. - Это быстрее, а какие пейзажи кругом! Самое главное - не свалиться и в здешнем болотном Геллеспонте не потонуть.
- Слушай, - говорил я по пути, - ты же нарочно всё это устроила. И поломку транспорта, и сплавные работы, и демонстрацию турьего интеллекта...
- Нет. Ну, не совсем нарочно. Процентов на семьдесят. Никто ведь не верит, пока своими глазами не увидит.
- Он что - в самом деле такой умный или притворяется?
- В самом деле. Ну, посуди сам: притворяться, то есть обманывать, - это ж человеческий ум нужен. Хитрый, изощренный... Подловатый, скажем так.
- Разум дается для чего-нибудь.
- Ему - чтобы царствовать.
- Ого, - я скептически покачал головой. - Я-то вроде привык, что это мы - венец Божьего творения.
- Ну конечно, где зверю тягаться с нашим родом. Никто не умеет убивать так много, так жестоко и так бесполезно, как человек. В этом он поистине венец... - медленно проговорила моя жена. - Лев и ныне может лежать рядом с антилопой, если он сыт, - и оба прекрасно это чувствуют. Он дрыхнет, она пасется в стаде.
- Царь-Лев, - съязвил я. - Господин наш Тур.
- Отчего же нет? Видишь ли... - тут она сделала паузу. - Всеволод, благодаря случаю или нашему наитию, уловил драгоценную золотую нить, на которой подвешено земное бытие. Ту, что приплетает себя к развитию огромной секвойи и крошечной водоросли, амебы и слона, ягненка и тигра, мельчайшего зародыша и всей огромной галактики.
- Связь с Перворазумом.
- Ты сказал, - как отрезала она. - И не будь, пожалуйста, скептиком, как все те, кто держит Бога за междометие. Пойми: ведь не одни деревья и водоросли - всё живое питается светом: волнами и частицами, лунным бликом и солнечной радиацией. А человек разучился. Отгородил себя искусственными полями - и дико счастлив внутри своего анклава. Но вот Всеволод - он умеет. И через него - его жены и дети. Он чует пущу, как свой дом, как своё большое тело. Собственно, он сам и есть Пуща.
- Погоди. Ты говорила, что местные фермеры к нему наведываются. Это значит...
- Что их телята будут хотя бы частью такими же. И бычки, и телушки. Их не станут пускать на мясо - они ведь ценные производители, да и мы следим. Ставим такое условие. Почему, думаешь, цена за огул небольшая? Вот это всё и пойдет шириться кругами...
По воде.
Потому что Всеволод, наконец, вышел на берег широкого чистого ручья, звучно плюхнулся в него и поплыл.
А в самом деле, почему, думал я, царственный тур, священное животное древних славян, не достоин идти рядом с человеком? Быть может, это было бы правильней того пути, который выбрало человечество почти с момента рождения?
- Вы что, так с самого и задумывали? - в изумлении спросил я, когда до меня дошло.
- Нет. Мы рисковали - и только. Мы позволили совершиться тому, что хотело вырваться из плена. Тому, что никак не вписывалось в обывательские представления о мире, - тихо ответила моя жена. - Это было непозволительно, я понимаю. Ну да, человек по природе своей дерзок и безрассуден, но, может быть, Бог любит его именно таким?
Ибо и зверь наследует землю.
Так говорила она. Я молчал. Мир несся перед моими глазами, превращаясь в хаос красок и звуков, в сон, в мечту, в радость...
![Тур европейский []](/img/m/mudrowa_t_a/bui/7tur.jpg)
Окончание не для конкурса, но персонально для рыцарственной дамы по имени Удонтий Мишия
...Мы всё плыли и плыли. Бобры выходили из своих хаток и приветственно махали нам лапками, скаля зубы в китайской усмешке. Лани и косули поворачивали вослед хозяину этих мест изящные головки. Непосредственно в Сёвкином кильватере шлёпал огромный резиновый ботик с мотором, приписанный к Минскому Морскому Пароходству: на веслах сидел человекообразный такс по имени Бруничек, позади него пренаглейший котяра с отъевшейся квадратной харей бацал по гавайской гитаре и вовсю драл котофея на следующие слова:
"Течет дорога торная
От пастбищ вдалеке,
Плывет калоша чёрная
По времени реке..."
А. Мицкевич. Пер. Н.В. Берга
©
Мудрая Татьяна Алексеевна
Связаться с программистом сайта.
|