Храфн, сын Ньяля по прозвищу Кислый, всегда хотел стать хорошим охотником за грибами. Однако для этого необходимо приручить и натаскать дикого кабана или, по крайней мере, кабаниху - самки много поменьше ростом и не так злы, а чутьё у них даже лучше. У человека не такой нюх, чтобы выискивать "лысые колпаки" среди густой травы, а копыт, чтобы выбивать добычу из-под снега, нет и вовсе.
Своего Храфн добился воровски: в канун беззвёздной ночи Йоль, самой длинной и страшной в году, когда нараспашку открывается преисподняя и даже храбрые воины сидят у очага, рассказывая друг другу всякие будоражащие сердце и плоть истории, сманил из хлева лучшую добытчицу Ингмара, сына Бьярни, по кличке Огги Золотая Щетинка. Огги была так яростна и одновременно так падка на "грибы веселья", что приходилось во время охоты держать зверюгу на коротком поводке и цеплять нарыльник. Не иначе Храфн подсунул свинке толику любимого лакомства, думал Ингмар, суетливо поспешая вдогон. Этим вечером выпал обильный снег, и следы шести конечностей - четырёх копыт и пары ног в растоптанных сапогах - были видны вполне отчётливо.
Со злости Ингмар не захватил с собой ничего, кроме кнута с петлей на конце, которым полагалось заарканивать найденные грибы и между делом приводить в чувство зарвавшуюся скотину. Доли в добыче кабанихе не полагалось: малая горсточка тянула на такую же горсть серебра. К тому же "трип" - это иноземное словечко означало неземное блаженство от принятия грибной дозы - расслаблял человека, внушая ему чистую братскую любовь ко всему, что движется, и начисто лишал кабана боевой ярости, а его самку - детородной силы.
Этим кнутом Ингмар в досаде похлопывал себя по сапогам: привычка, из-за которой он получил в народе неблагозвучное название "Серый Мышехвост", хотя причём тут мышь или хотя бы крыса, никто не мог ему объяснить.
Следы по временам прерывались. "На руках, что ли, он волочит тушку, - думал Ингмар. - Откуда у этого слабака силы взялись".
Произнесённые слова напомнили ему сразу о потере и похитителе. Для кабанихи Огги казалась самую чуточку мягка и пышна, шерсть на загривке была необычно светлой, почти седой, а умные глазки смотрели на хозяина с небывалой для свиньи кротостью. Её тать был тощ и высок, отчего воинское прозвище Храфна звучало как "Оглобля".
След вёл в горы, глухие в это время года, и кончался у пещеры самого мрачного вида. На входе горел костёр, что своим пыланием разгонял мрак, текущий из зева. Первое, что заметил Ингмар, были глубокие насечки на чёрном базальте краёв. "Это он плеть свою испытывал, что ли, - мельком подумал о Храфне. - Размусолит ещё, чего доброго". Охотничье орудие, в которое были вплетены жилки небесного булата, досталось Храфну от отца и было отменным: Ингмар имел на него свои виды.
Лишь со второго взгляда он заметил женщину, что неподвижно сидела у огня в чём-то вроде низкого кресла на колёсах. "Глаза отвела, что ли", - подумал с досадой.
А потом спросил:
- Где Храфн, тётка? В пещере с добычей спрятался?
- Тоже мне тётка, - ответил звучный голос. - Фирзули моё имя, учти это. В грот мой заползли, куда им ещё себя деть.
Женщина являла собой диковинное зрелище, оттого Ингмар, как ни бился, никак не мог решить, хороша она собой или уродлива. Кожа была цвета смолы, добытой из ямы углежога, и на этом фоне вовсю сверкали белые зубы, каждый их которых был заточен на манер кинжала. Нос расплющен, словно от удара кулака, тёмные волнистые кудри увенчаны плотно закрученным атласным полотенцем. Роскошная жёлтая шуба с откинутым капюшоном была испещрена чёрными пятнами - из-за этого Ингмар поначалу не заметил, что рядом с меховым подолом восседают две крупные долговязые кошки того же окраса. На стоящих торчком ушах - кисточки, на строгих мордах ремни, на стройных меховых телах - тоже.
- Упряжные, - с приятным хихиканьем сказала женщина. - Твоя поисковая свинка тоже внутри, так что поторопись, храбрец, пока кто-нибудь из вас троих не потерял девства.
Он стиснул в кулаке рукоять хлыста и крадучись проник в пещёру. Едкий и какой-то необычный запах окутал его с порога вместе с полутьмой - теперь Ингмар видел, что стены чуть светятся зеленоватым.
Огги лежала неподалёку от входа на брюхе и была привязана к крюку, что торчал из стены, - приманка, подумалось ему. От этой её позы и из-за верёвки, что впилась в шею и корпус, формы свиньи показались ему соблазнительными до невероятия. "Как его? БДСМ-бондаж", -рассеянно отметил он. При виде владельца кабаниха сочно хрюкнула, шевельнув крутыми боками, и добродушно помахала куцым крендельком.
"Что-то в ней не так, - в смятении подумал Ингмар. - Она же должна быть зла или перепугана, а тут такое спокойствие. Как его... автаркия. Никак эта сволочь Храфн её грибами обкормил".
- Детка, где он? - спросил Мышехвост, не надеясь ни на ответ, ни на понимание.
- Хррафн в уххронке, - внезапно донеслось до него. - Хррибы перепрятывает.
- Да ты никак помогала ему, стерва? - тут же взъярился он. И только вытащил из-за пояса хлыст, как явился тот, кого упомянули.
В руках он имел порожний мешок, за голенищем - оружие. Долговязый и сутулый, каким Ингмар его знал, но ещё более унылый и осунувшийся. В глазах прыгали диковатые искры.
- Ты чего - сам этой пакости нажрался? - гневно спросил Ингмар. - Типа сто грамм для храбрости? Это ведь беззаконие - потреблять то, чем торгуешь.
- Тут по всем стенкам их сплошняк, - звучно икнув, объяснил Храфн. - Вроде гнилушек, но куда лучше. Давай-ка лучше дёру отсюда, Хвостик, а то я тебя своей оглоблей прям по ушам огрею.
Свинья протестующе взвизгнула, и снова в обертонах послышалось человечье.
- Я уйду. Я и правда уйду - но с твоим трупом! - вспылил Ингмар. Серый Мышехвост - ладно, Мышехвост - вроде как даже интимное повышение в ранге, но Хвостиком его никто пока не называл.
- Ну нет, - ответил его противник. - Победитель останется в гроте... этой, как её. Тьфу, она же называла имя. Эрзули, ага. Вроде нашей Фрейи, только покруче. Говорит, прямым ходом из Винланда, куда её продали в рабство, да обломилось им всем. Смачная бабёнка, а? И по виду головёшка, и под юбкой уголёк... тьфу, огонёк. Говорит, моя Огги ей ещё больше меня по вкусу пришлась.
- Твоя? Да пошёл ты к Хёль, - ругнулся Мышехвост.
Дальше ничего не помнили уже оба - пряный дух Венерина грота ударил в голову, протестующий свинский визг заложил уши, хлопанье бичей резало как ножом и сшибало с копыт. Оба сцепились в клубок, точно репьи, и покатились по устилающей пол щебёнке в направлении к устью. Краем глаза заметили, что кабаниха сорвалась с привязи и побежала вглубь - соблазнительный круп и нежно прорисованные ляжки казались во мраке скопищем полных лун. Но им было всё равно...
Очнулись на свежем воздухе. Рассветало. Оба орудия убийства, поникшие, смирно лежали рядом с юбкой Фирзули, расшитой понизу вудуистскими символами. Что-то до крайности жёсткое и тесное - упряжные ремни? - врезалось в одежду. Нет. В толстую щетинистую шкуру.
- Хрр, Мышехвост, ты же в кабана обратился. Бокастого такого, - ошарашенно выдохнул Храфн.
- А ты в такого поджаристого, хгрр. Поджарого и к тому же вислохвостого. Тьфу!
Оба оскалились друг на друга, ещё больше натянув сбрую, и зарычали сквозь саженные клыки.
- Ну-ка, смирно! - скомандовала негритянка, поддавая в бок Окороку Отти внесезонным тапком на высокой резной подошве, а Доходяге Дотти - огрызком измочаленного ремня. - Надоело мне, драчуны, на леопардах кататься, достало - на рысях, теперь свинками всласть накушаюсь. Типа вы меня днём повозите, а ночью я сама на вас поезжу. Ибо благословенно ложе, что принимает в себя Фирзули, и короток век мужа, с кем богиня творит то же самое. И только попробуйте пожаловаться на меня в Гринпис, хряки безмозглые: мигом кое-что к плети приморожу!
Свинская шея поворачивается туго - вернее, совсем никак. Однако на прощанье оба парнокопытных скакуна увидели-таки позади себя ослепительное зрелище.
Леопарды возвышались по обеим сторонам входа в пещеру, как обрамление герба, и, обхватив их за шею, смеялась вослед резво тронувшемуся экипажу богини пышнотелая, розовощёкая красотка с белокурой, чистого льна косой до самых пят.
