Аннотация: Зимняя сказка. Запертые в башне тешатся историями былой любви.
КОСТРЫ СЕНТЕГИРА
XVIII
Проснулся он от слитного чувства белизны и холода. Кое-как выпростался из наброшенных на него покрышек и сена, отряхнулся и стал на ноги. Из крошечных, величиной в кулак, оконец на самом верху лилось фосфорическое сияние, перемешанное с мельчайшими иголками, камин в углублении стены прогорел, только чёрная копоть стелилась вверх по камню вплоть до самого большого из продухов.
- Зима на землю свалилась, - негромко произнесла Кардинена. - Снега нам по пояс, лошадкам по брюхо, впору плавать в нём. Это оттого, что Огняник наверх ушёл.
- Ты откуда знаешь?
- На верхнем этаже мельком побывала. Там окно хоть и в забрале, да ясное. В своё время ставила вполне современного литья.
Она закуталась в подобие ворсистой шали, на удивление крепкой на вид: Сорди вспомнил, что ему говорили об энтропии с обратным знаком. Или то был фантастический рассказ?
- Ты как, выспался? Есть-пить желаешь? Насчет обратных процессов - вниз к лошадкам. Потом из кизяков формуем брикеты и топим. Дров запасено мало, а гнилья хоть и много, да лёгко прогорит.
- Ничего, - Сорди вздохнул с какой-то внутренней судорогой и сжал плечи руками. - То есть не очень. Я пойду посмотрю?
- Только быстро. Принеси заодно что-нибудь толковое. Потом и я схожу, пожалуй. А вообще-то закрыть чердачный ход придётся наглухо и ещё подумать, чем забить стенные отверстия: слишком их много.
Почему-то не вызывало спора то, что продолжать путь они не смогут. Какая-то леность времени больших холодов, подумал он несвязно.
Соловьиная лестница и то была почти беззвучна - едва поскрипывала.
Вверху воздух был как жидкий лёд: еле можно дышать. Крупные снежинки, что в одиночку или попарно планировали вниз, походили на балетных танцовщиц в пачках, а на самом полу в точности отразился пейзаж за окном: переливы белого, изгибы и лёгкие тени, только никаких гор и вод, даже покрытых пеленой, не было видно. В люстре отразилась лишь серость - солнце даже не проглядывало из-за облаков. Может быть, в этом новом мире его не было вообще?
Нечто в отчасти знакомом рельефе слегка его удивило. Как раз посередине пола лежало нечто вытянутое в длину, и слой снега на нём был тоньше, чем на прочих предметах.
Он нагнулся и дотронулся с некоторой опаской - но когда понял, что это вовсе не мёртвое тело и даже не орудие убийства, а нечто совсем иное, подхватил на руки и понёс.
Внизу Кардинена целенаправленно шарила по углам.
- Смотри, что я обнаружил. Тёплые попоны, лёгкие, точно пух. И какие-то накидки вроде пончо с рукавами. И того, и другого по две. Откуда?
- С самого верху сброшено, - она пощупала материал, улыбнулась. - Только не думай, что здесь железные винтокрылы летают. Волк показывает, что мы по его слову здесь оказались. Помнишь - "сиди в своем дому, джан, и носа на улицу не высовывай".
- Помню. Но неужели он считает, что ты послушаешься?
- Весь расчёт на то, чтобы не. Он меня присудил к затвору, а с какой это стати? Уж кто-кто, а он знает мой супротивный характер. Только до самого конца не просчитывает. Всё сделал, чтобы меня отсюда выдворить: и еды в закрома тишком добавил, пожалуй, ещё загодя, и верёвочную лестницу с крюками - чтобы окна легче заделать, и покрышки для нас и лошадей. Вот назло ему и воспользуюсь всем этим в своём добровольном заключении.
Под эти разговоры они с Сорди торопливо влезали в накидки - кажется, еще более пушистые и тёплые, чем из натуральной вигони.
- А кони пока подождут: факт у себя тепла надышали, - прибавила Карди. - Давай собирай камни, тут везде валяются, круглые такие. Заглушки для амбразур.
Потом они аккуратно прилаживали к месту булыжники - она стояла на лестнице, прицепленной к стене, мурлыча "Шелковые петли к окошку привесь", он подносил образцы и уносил их прочь.
После того наверх спутешествовала уже Кардинена.
- Холод мне не так чтобы мешает, - объяснила она потом. - Дело в том, что одно время в руине, как раз под самой крышей, поселились мои приятели вампиры.
- ???
- Бледнолицые и белокурые красавцы. Дети Луны. Лунники - так я их называла. Мы с самого начала легко поладили - женщина ведь создана из той же материи, что и месяц. Одно время я даже стала одной из них - обернули, хотя не до конца. Мне тогда нешуточно угрожал канцер, но как-то быстро избавилась и от него, и от последствий. Типа само соскочило, когда больше не было опасности. Солнечный свет я с самого начала переносила без больших проблем, не то что некоторые не шибко продвинутые особи. То-то радость - в землю п уши зарыться... Ах, ты думаешь, им так уж нужна наша заветная красная жидкость? Вовсе нет. Они умеют легко и быстро убивать, но при нужде довольствуются напёрстком величиной в небольшой стакан. Я вообще пила лошадиную кровь, как воины-монголы: это раз в десять целительней кумыса и не приносит животному никакого вреда. Разве что слишком ручным становится.
- Карди, это было на той или на этой земле?
- Одно скажу: в Динане, - она со значением улыбнулась. - Парень, ты не заморачивайся. Иная выдумка имеет смысл метафорический, иная - аллегорический.
С тем и удалилась на чердак. Там ей удалось отыскать среди рухляди и ветоши старинную мельничку для пряностей, почти не тронутую окислами, чугунный котелок на треноге и самый настоящий рашпер длиной со старомодную шпагу. Поэтому чуть позже было решено, что пончо - это пончо, но огонь в камине следует разжечь как следует. И кстати приготовить на нём хоть какую-никакую снедь.
- Мы остановились, а ведь к Белому Сентегиру следует идти, - с сожалением произнёс Сорди, запивая свои слова очередной чашечкой кофе из-под циветты.
- Идти к цели можно и взаперти, - сказала Кардинена, закусывая напиток эльфийским крекером. - И наоборот: иногда приходится бежать только ради того, чтоб остаться на прежнем месте.
- Ага. Первое Правило Алисы, - кивнул ее собеседник. - Тем более что здесь как раз Зазеркалье Страны Чудес. И что - долго будет длиться это приключение? Пока мы от тоски не начнём месить рыхлый снег ногами, грудями и копытами?
Она посмотрела на Сорди с иронией:
- Если уж ты взялся цитировать, вспомни лучше такую пьесу - "Обыкновенное Чудо". Как та в единственную ночь в году, когда всё можно, он и она остаются в доме, все дороги к которому запорошило метелью.
А они не поняли, не осмелились, не бросили всё на чашу весов, - подумал он. Мысль о том, что и с ними обоими случилось похожее, он гнал, не давши оформиться в слова.
Но вот что можно выбраться, расчистив снег перед воротами, - это он озвучил.
- Конечно, - без особого азарта подтвердила Кардинена. - Ещё навьючиться припасом до упора, чтоб совсем невмоготу стало. Уж будь уверен, я без тебя так бы и сделала - и будь что будет. Вернее, уже сделала однажды, по непроверенным данным.
- Как так?
- Волк ведь не всеведущ. Был у него вполне закономерный провал в памяти, вот и закрыли его потом легендой. Будто бы я бросила всё и вся, даже кольцо неснимаемое Тергате на эфес нацепила, когда ее мне принесли, и тайно ушла за перевалы. В безводную глинистую степь, где меня сначала едва не пришибли, но, одумавшись, подобрали как некий кусачий раритет. Один "песчаный князь", как говорят в Эдине, сделал меня четвёртой по счёту женой и матерью своего сына.
- Это правда?
- Отчасти. Знаешь, есть у легенов такой ритуал "смены лика". Когда старое "я" носить становится невмоготу, ибо замарано, приходится от него до поры до времени отрекаться и жить так, чтобы лишь под самый конец рассчитаться за всё, что было в разных жизнях. А у меня - у меня было столько бытийственных вариантов, что ужаснуться можно. И все активные. Сплошная...как это? Синергетика в действии.
- И дети в них? От Огневолка, да?
- Почему ты так решил? У Терга и Терги хороших детей не случается. У меня случались и дочки, одна - "играющая во всех мирах", как и я сама, и сыновья, но от самых разных мужчин. Я умела их всех ублажить, предстать богиней, которая к ним нисходит. И сама получала от них больше, чем иные женщины... Однако это всё было не то по сравнению с Дженом.
Кардинена плотнее закуталась в свои одежды, придвинулась к собеседнику.
- С тобой хорошо. Ты не будишь пожара в крови, как многие из вашего рода-племени.
- Карди, Волк рассердился за то, что было, или за то, чего не было?
- Хороший вопрос. Скорей за второе. Теперь мне тебя из рук придётся учить фехтованию, а ему, вишь, некогда. А уйти, как он желает... Уйти всегда можно, только слишком это просто. Одна кавалерственная дама прямо бросила мне тогда, после того, как Джена увели вооруженные легены, такое напутственное слово: "Уходи и ты. Ты сделала верно, до того верно и правильно, что нам всем невмоготу тебя видеть". То есть бегства она нисколько не подразумевала - за такое легену смертная казнь, а магистра одно кольцо его спасёт, и то самого, но не власть. И еще малолетнее дитя - у меня уже тогда оно было. Меня ведь незадолго до того прямо закоротило на ребёнке: все бабы могут, а я что - после того издевательства в тюрьме неспособна сделалась?
Она привстала, чтобы помешать варево, что готовилось над приглушенным огнём очага:
- От травок самое горькое пшено станет сладким, самая замкнутая женщина - плодовитой. Так говорят в Эдине, да и в лесном Эрке тоже. Тот дворянский юнец был вроде как монах по жизни, я у него была единственным опытом такого рода. В первый раз убил в запальчивости - с грубым умыслом коснулись его сабли. В первый раз познал женщину. Его до суда выпустили в город под залог и поселили неподалёку от самого охраняемого в городе места.
- До суда.
- Ну конечно. Что еще делать с человеком, который органически не приемлет ни бесчестия, ни убийства? - ответила Карди, будто повторяя чужую фразу. Его имя было, как помню, Даниэль Антис. В ту дурацкую войну был сущим мальчишкой - офицер по праву высокого рождения - и настоящего дела не нюхал ни разу. Один наш "красный плащ" в пылу ссоры хватил рукой за его наполовину обнаженную шпагу, а это ведь смертное оскорбление. Хуже, чем за яйца взять. И отвечают на такое инстинктивно. Ну, он выдернул "чёрное жальце" из чужих рук и вгорячах рубанул оскорбителя чести от плеча вплоть до задницы. Его потом сутки рвало жёлчью с непривычки. Меня попросили защитить, среди моих знакомых был один набивший руку адвокат, специализировавшийся на подобной клиентуре. И приглядеть заодно... О, как сразу вкусно запахло! Теперь только бы не подгорела наша с тобой стряпня.
Попробовала с ложки.
- Самое то, что нужно для такого денька. Тем зимним утром тоже было холодно: снежило, завораживало, смывало горечь с души, и в воздухе плясали такие же танцовщицы в пышных белых юбочках. Ветер относил их в сторону и бросал наземь, но оттого их не становилось меньше. ...
Мальчик на самом рассвете проснулся и вышел на порог дома. И как раз прошла мимо него смутная фигура, обёрнутая в длинную накидку. Широкий капюшон ложился на плечи, под плащом прятался вечерний туалет или верховой наряд - женщина? Судя по походке, гибкой прямизне стана, гордому поставу головы, она была молода, но именно таких он и не хотел. Боялся роскошных победоносных самок, остерегался неопытных, как он сам, девственниц и пуще огня боялся нежного материнского начала.
В ее голосе зазвучали чужие нотки, словно она передавала историю с чужих слов.
- Но эта женщина двигалась иначе: не раскачивая бедрами, как большинство их них, не оглядываясь кокетливо. Будто парила, летела над землей вместе со снегом. Так легка и просторна была ее поступь, что юноша начал отставать почти сразу. Но она замедляла шаг, точно подманивая, - и снова уходила, легко вынося вперед маленькую ножку в отороченном мехом башмаке. Двое почти бежали незнакомыми улицами, почти деревенскими - одноэтажные дома, покрашенные будто самим временем, заборы из штакетника с резными навершиями или хитроумно переплетенной ивы, плакучие березы и ладные дубы. И когда уже сердце подступало к самому горлу и во рту появился солоноватый привкус - тогда женщина остановилась: он чуть не налетел на нее с разгона. Остановилась и обернула к нему смеющееся лицо. Глаза были очень чистого синего цвета, говорил он потом, - как зимнее небо при ясном солнце. Светлая прядь легла на ворот, голос мягко толкнул его в грудь:
- Спасибо, до дому вы меня проводили. Не зайдете ли внутрь? Обогреетесь, чаю выпьете, вина согрею ради гостя.
Он послушался, как заворожённый. Без лишних слов - иногда они только мешают.
Горячее вино цвета спелого граната, с запахом корицы и гвоздики, терпкий чай почти того же цвета. Комната с выцветшими гобеленами, старинным оружием, развешанным поверх них, с шаром резной слоновой кости вместо светильника - электричество еле пробивалось насквозь - показалась ему величиной со скорлупу грецкого ореха: так много было книг. Рядами выстроились на стеллажах, угнездились на крышке распахнутого бюро, стопками возлегли на письменный стол и на узкий старомодный диванчик...
Сроду не видал подобного книжного богатства, признался он, хотя в роду были отпетые книжники. Мы бродили в этом море по щиколотку, размыкали застёжки тяжких переплетов, любовались золотыми, киноварными, изумрудного цвета заставками, причудливостью инициалов, отдували шелковую бумагу с гравюр.
- Это всё твои? - спросил он. Не договариваясь, мы стали с ним на "ты".
Я рассмеялась:
- Не в том смысле, какой придают этому твои родичи. Мне их сюда привозят - ничейные, брошенные, пережившие своих людей. Книги, которые умирают.
- Твой голос - что серебро звенящее, как чистая вода, бегущая по ложу из камней, - ответил он. - Ты-то сама какого рода?
- По матери я Стуре. Они все поголовно были букинисты, архивариусы, учителя премудростей. А род Антис ведёт свое начало от кузнецов, воинов и оружейников. Оттого ты библиями любуешься, а на клинки уголком глаза таки поглядываешь. Скажешь, нет?
- Значит, ты угадала моё прозвание и историю?
- Не так уж это и сложно. Угадать и догадаться.
Не только об имени, но и о том, что последует за разговорами. Ибо всё было предопределено с самого начала. Волосы, которые я подколола на висках и распустила по спине, казались ему плащом из золотой пряжи, щёки зарозовели с мороза, губы окрасились вином.
- Ты и в самом деле из аристо, причём с обеих сторон - зачем оговорка насчёт матери? Такое почти инстинктивное чувство собственного достоинства, устоявшееся благородство слов и движений говорят сами за себя.
- Или о том, что я много тебя старше, а опыт мой - не обычный женский, - ответила я. - Тяжелый опыт, что любой другой не по плечу.
Не знал он, кто перед ним, или отстранял от себя неуместное знание?
Мы еще что-то пили, шутя пытались доставать прямо ртом бирюльки со дна плоской чаши, как будто я была гейшей с тех драгоценных гравюр укиё-э, что мы рассматривали. Читали друг другу стихи, на разных языках говорящие об одном и том же, листали старинные рисунки и акварели, что всё более откровенно повествовали нам о земной любви. У меня было много таких - привозили специально, ибо для тогдашних государственных библиотек это уж никак не годилось. Обречено было на безвестную гибель в схронах... И он уже ничуть не боялся того, что должно было произойти. Что надвигалось на нас тугой волной. Стояло за спинами и обдавало жаром.
"Роняя лепестки,
Вдруг пролил горсточку воды
Камелии цветок",
вдруг шепнули его губы. Очередной раскрашенный лист соскользнул с колен. И мы бросились друг другу в объятия - с отчаянием последнего дня.
- Знаешь, у меня ведь никогда не было женщины, - пробормотал он.
- А у меня - юноши, - отозвалась я.
И это было чистой правдой, которой не было дела до десятков, сотен, тысяч моих мужчин. Только сейчас, когда мы, не разъединяя рук и губ, пали на ковёр и запутались в одежде друг друга, он испугался. Однако куда меньше, чем мог, если бы дал себе труд понять истоки моего опыта. Я сдерживалась, как могла, но невинные души и тела - они особенные. В свой первый раз они прорицают глубины.
- В тебе есть нечто первородное, - сказал он под конец, и, думаю, это было правдой. - Я излил в тебя всю муть и грязь, весь ужас, который поднялся из моего нутра, - гордыню и гнев, мрак первой стыдной тяги к женщине, кровь той нечаянной смерти, что легла поперек всех моих путей. Ты понимаешь мои слова?
- Больше, чем ты думаешь, малыш.
- Ты как земля. Всё поглощаешь без возврата.
- Я как вода: смываю любую нечистоту. Принимаю любую форму, оставаясь собой. Я огонь: выжигаю, чтобы возродить.
Так я говорила ему, пока он лежал на мне опустошённый, без мыслей, без желаний, даже не испытав истинного облегчения. Но наши губы уже отыскали новые пути, и они были чисты, как снег, что залеплял окна, опутывал дом сетью, кутал нас обоих в кокон.
В такие часы говоришь совсем не то, что намереваешься, - и не тому, кто должен слышать.
- Знаешь, я ведь человека убил, - неожиданно признался он, прижимаясь ко мне всей дрожью своего тела.
- А я, наверное, сотню. Это тех, чьи имена я запомнила. Тех, кто сумел их назвать.
- Моё имя - в их числе?
Он понял верно. Хотя я вспоминала убитых в горячке первых боёв и следующих за ними поединков, однако после сегодняшнего безумства никто и ничто не осталось прежним. Это было как смерть естества. Оттого ли я не сумела ответить или просто потому, что увидела будущее своей истинной любви, которую неким непонятным образом обменяла на сегодняшнюю жалость? Ибо в любви нет места состраданию.
- Скажи мне, наконец, твоё собственное прозвание, - продолжил он.
- Тебе не будет в нём проку, - ответила я еле слышно: не было никаких сил, мне казалось, что вся она ушла на перемену судьбы моего светлого мальчика.
- Тогда я назову тебя сам. Ты Хрейя. Хрусталь, и радость, и светоч, и хруст снега под ногами ясным утром. Лучший колокол в городе Лэн-Дархан, подобный человеческому голосу.
Хрейя. Такое имя он выкрикнул, когда я приняла его ещё раз. И ещё раз, и ещё - пока он не насытился, а я не получила от этого ребёнка новое дитя. Не спрашивай, как я угадала то, чего не знает с точностью ни одна женщина. Но сбылось.
К концу дня я его отослала: нужно было жить, как прежде. Такой, какой я была всегда.
Только с тех пор ни один из мужчин не колыхнул во мне даже кровиночки. Разве что Джен - и то на пределе жизни. Всегда на пределе жизни.
- А он? - спросил Сорди.
- Дэйна удалось выгородить: состояние аффекта. Ну, лагеря - это не смертельно, особенно если Братство над тобой надзирает. Потом ему удалось счастливо эмигрировать. Знанием об отцовстве я его не обременяла, хотя он, безусловно, слышал и даже видел. Женщин, как я могу судить, ему больше не понадобилось - по крайней мере, в упомянутом аспекте. Францисканец на вольном режиме - как те, может быть, знаешь, что собирают милостыню. Только из него получился отличный учёный. Оправдание моё. Эколог и этнолог, что ли. На стыке сфер.
И тотчас же, без перерыва, воскликнула:
- Вот и готово. Упрело и доспело, можно налетать. Жиру маловато, что уж там наскребла по донышку. Зато пряности отменные. Не боишься, что так же одурманю, как крошку Даниэля?
- Там еще глинтвейн был. Если захочешь сварить - вот им упьюсь с восторгом, - поддержал он шутку.
А сам подумал:
"Даниэль и Даниль - два варианта одного и того же имени, если я не ошибся. Два разных человека или две стороны одной монеты?"
Но вслух произнёс совсем другое:
- Уйти нам трудно, но и оставаться невозможно. В точности как тебе тогда.