- А как насчёт того, чтобы тихо-мирно удалиться и посмотреть насчет двери? - спросил Сорди. - Если можно вернуться нашим лошадкам, то уйдём в башню, если нет - решим, куда двинуться: сюда или иную лазейку искать в здешних коридорах.
- Всякое лицо потеряем, - чуть комически вздохнула Кардинена. - Это как во сне: в принципе невозможно отыскать то место, откуда вышел.
- Слыхали мы о Гераклите и его учениках, - ответил он.
Вокруг сидящих на плоском камне недвижимо возвышались чудеса подземного царства. Земное пламя мерцало в них, изменяя все формы - свою и их.
- Я не понял, как ты потеряла эту свою защитную регалию, когда на самом деле не уходила в Степь?
- Не потеряла - взяли. Вернее - приняли. По крайней мере, очнулась в этом мире уже без неё. Смысл всей моей игры ещё в том, чтобы не сразу, но вернуть мой александрит. Один из смыслов. Ведь когда ты совершаешь нечто - разве не разумным будет принять на себя ответственность за то, что совершил? Причём ответственность особого рода.
- Я так понял, она у тебя и так была.
- Перед собой. Перед своим личным понятием совести.
- Не делай пауз, не отмалчивайся. Расскажи.
- О, дитятко наладилось командовать... Сделаю зарубку в памяти.
Кардинена, что до того сидела, пригнув голову к коленям, обернулась к нему, глаза блеснули чистым сапфиром. Взор любви, подумал он: в гневе у нее глаза темнеют, отливают лиловым.
- Ладно-хорошо, как говаривал один мой знакомый. Уйти от косых взглядов и уклончивых разговоров после гибели Волка было трусостью. Хотя... возможно, потом расскажу, как это было или хотя бы могло быть в одной из прядей времени. Именно из этой авантюры я извлекла благородного мстителя по имени Фахриддин Стагири Ладо. Стагир, единокровный братец Джена. Второе имя - знак побратимства: помнишь, иногда при этом именами обмениваются?
Я училась быть магистром, параллельно работала на отчима - числилась в наиболее доверенных его референтах, - по обеим этим причинам его ищейки не смели об меня и обтереться, не то что ножку задрать. До поры до времени, возможно. Но... ты понимаешь, что реальной власти у меня не было никакой ни там, ни здесь. Одна консультативная на веки веков. О народном правительстве я нисколько не жалела: строить утопию, реальную или поддельную, - дело по определению гиблое. Но вот в Братстве Зеркала - иначе. Такое было не по мне.
Рассказать тебе, кстати, одно заурядное приключеньице начала легальных времён, чтобы понял? Не уверена, что успею, но попробовать стоит. Иначе можешь не понять, отчего я положила силт между собой и легенами, потребовала рассудить меня с покойником и на ту краткую пору отказалась от неприкосновенности.
- Расскажи, конечно.
- Тогда слушай. Рассказываю я это не впервой, как-то отполировала первый вариант на молодых, подающих надежды кровососах...
В то время была я всего-навсего скороспелый кавалерийский старлейт из офицерского училища. Под началом у меня ходило две трети мусульман, четверть условных католиков, прочий люд именовал себя агностиками. Ну конечно, люди Керта, что влились почти тайком, помнили вольготную жизнь в горах, когда отвечали только перед собой и командиром, и этого командира чтили. Однако таких было немного, и условный рефлекс понемногу начал стираться.
Накануне штурма небольшой сельской крепостцы - ты такие видел -
оказалось, что нашего вселюбимца Ноя Ланки пристукнуло круглой датой. Тридцатник. Ради такого случая он загодя выкопал из земли памятное вино соответствующего срока и возил за собой в обозе. Знаешь, наверное, что на Кавказе отец закапывает бочоночек отборного пития в день, когда у него родился первенец? Важная штука.
- Знакомый армянин меня похожим угощал, - мечтательно проговорил Сорди. - Его сыну исполнилось двадцать пять, так он в машине еще и кастрюлю с шашлыком из барашка привёз. Мариновалось по дороге.
- Кто маринует, кто квасит, а кто без лишних затей бухает, - отозвалась Кардинена.- У нас принято было говорить, что христиане пьют без зазрения совести, мусульмане - с сокрушением душевным, а так идут голова в голову и ноздря в ноздрю. Ещё и дивный случай подвернулся: живём одним днём, как в рифму говорят латинцы, убьют именинника - век сожалеть будем, что не уважили. Все отметились: рядовому составу налили по сто фронтовых грамм, офицерам - четверть объёмистого жестяного ковша. А мне, как командиру и посестре, сволочуги аж полковшика поднесли. Я, дура полная, выдула одним махом и еще облизнулась, как после конфетки. А знаешь, как такое вино работает? Не в голову ударяет, а в ноги.
- Тот папаша предупреждал, чтоб шашлыка не жалели, - вставил Сорди. - Брали побольше.
- Вот именно. Все прочие вино под хороший кус масла выпили и дрыхать повалились, ну, кроме часовых, опечаленных невольной трезвостью, а меня даже не предупредил никто. Я еще с кроками добрых полночи проваландалась.
Завтра сигнальщики боевую тревогу трубят, время мне в седло становиться, а ноги от колен - как гири чугунные в сто пудов. Дойти дошла, ногу в стремя - и плюхаюсь наземь, будто мешок с конским навозом. Перед лицом чёткого кавалерийского строя. Ну, тут меня оттащили, благо мой дорогой Керт рядом находился и все понял, - и в палатку отсыпаться. Дальше командовал он пополам с побратимом. Отбили ту деревушку у кэлангов, как же иначе. А если б нет? Или потеряли полсостава? Всё дело бы просадила по пьяни.
Сорди невольно ухмыльнулся: никак не мог поверить.
- Нечего зубы скалить. Ты подумай: я ведь командир перед более-менее ответственным сражением. По происхождению типичный назначенец, не считая неких отношений личного характера. Репутация в массах только начала возникать - и мигом вдребезги. Слушаться меня будут, присягу ведь не мне приносили, а полковому знамени. Но мусульмане с тихим презрением, приятели по банде - с тошнотой в нутре, а прочие - откровенно подхихикивая. И это теперь навсегда.
Так вот. Встала я с моего позорного ложа и пошла к Керту советоваться. Да нет, уже с готовым решением. Не к анде - ещё не хватало его таким грузить. Там у нас еще третий был в задушевной компании, Стейн с рояльным прозвищем Стейнвей - дока был в музыке. И в Братских понятиях о чести и совести. Умылись, кархи-гран нацепили, пошли с местными властями толковать.
Кади тут был - пожилой, умный, славный своей учёностью на добрые два десятка деревень. Вышел к освободителям, чаю предлагает с копченой бараниной, с медовыми сладостями. Ибо гостеприимство в сих местах - дело святое. Даже так: не уважить - обида получится едва не смертельная...Мужики только собрались на суфу с ногами плюхнуться, как я говорю, прижав десницу к нагрудному карману:
- Прости нас, уважаемый судья, но мы пришли по делу и не хотим, чтобы потом шли толки о подкупе или сговоре. Я христианка, но во времена халифов Фатимидов и испанских королей трех религий даже люди пророка Исы нередко прибегали к шариатскому суду как к более простому, быстрому и справедливому.
И выкладываю как на духу всё, что случилось. Ссылаюсь на обоих моих спутников как на праведных свидетелей. Кади, говоря откровенно, опешил, но легко совладал со своими эмоциями. Их ведь этому специально учат. Сказал только:
- Ты ведь излагаешь своё дело судье.
- Сама знаю, почтенный, что не школьному учителю, - моя реплика, как и его слова, между прочим, из весьма почитаемого здесь хадиса были взяты.
Говорили мы долго и решили под конец, что само разбирательство можно за дверьми оставить, а вот приговор должен быть вынесен публично и перед всем имеющимся в наличии воинским составом. Чтобы видели так же ясно, как и сам проступок. И не позже вечера сегодняшнего дня.
По приказу вывели на главную площадь всех моих солдатиков, кто по службе не занят. Построили у мечети по трём сторонам квадрата. Местные, кто хотел, сами заявились. Это же вроде долга или жертвы - как, например, православному ортодоксу на воскресную службу сходить.Является наш кади, в парадной накидке, абе, из синего атласа, расшитого звездами и стихами Корана. Со свитком в руках. Читает по нему, очень громко, внятно и благозвучно:
- К правосудию по законам фикха прибегает христианская женщина по имени Та-Эль, водительница воинов. Она обвиняет сама себя в том, что нарушила закон, в опьянении своем едва не проиграла битву и не погубила больше людей, чем Аллаху было угодно, - хотя Он знает о том лучше! Люди, свидетельствующие о правдивости её слов, заслуживают полного уважения и доверия. Закон опредёлен самой Благородной Книгой и не имеет двояких толкований. Исходя из этого я именем Его, верным свидетельством Корана и своей властью приговариваю упомянутую Та-Эль, водительницу воинов, к восьми десяткам ударов, что должно быть исполнено немедленно и в присутствии тех, кто слышал сие и видел воочию сам проступок.
И выводят меня под руки из-за рядов, где до времени наполовину прятали: без оружия и распояской, будто прямым ходом с гауптвахты, в одной рубахе, галифе и сапожках. Не мои люди, а из помощников кади, понятно. Долгий волос увязан в этакий плотный обмот, чтобы им перед людьми не светить, а конец еще по голой шее пущен и подбородок закрывает. Полный аврат, одним словом.
- А это что за зверь?
- Наготу свою нельзя показывать. Мужчине - от пояса до колена, женщине - от подбородка до запястий и кончиков ножек. В древности даже перед врачом.
Танеида тихо вздохнула.
- Они такие древние козлы в подсобке прятали за ненадобностью. Закон, так я думаю, в последние годы исполнялся редко и без затей. Растянули меня на них и честно выдали всё предписанное шариатом.
- Это же больно.
- Да нет, в общем терпимо. Концом тюрбана закусывала. В Замке Ларго бывало покруче, однако. Да не забывай про аврат. Тонкую рубашку сильным ударом насквозь просечь - бесчестье, а толстая сама по себе защищает. Меня ведь специально нарядили во что поплотнее. И вот ещё что. Исполнитель должен под наказующей дланью священную книгу держать, а это уменьшает размах таки изрядно. Ну, строго говоря, я не видала, чем там он пользовался и какую технику применил, но по ощущениям было похоже, что здешние католики ради такого случая пожертвовали ему ветки Палестины, хранимые с минувшего Пальмового Воскресенья слегка присоленными - для свежести. И ещё на то, что исполнитель малую толику сбился в счёте, отчего мне досталась добрая сотня этих знаков мира, будто прелюбодеице. Только вот им, бедняжкам, дурманный настой дают: потом муж с ними разведётся и свой жениховский залог отберёт, так зачем женскую долю без меры отягощать? Ну, а Коран у того парня, всеконечно, был, я потом проверила: на такой небольшой лямке через правое плечо, дабы не выронить. В конце процедуры ведь ещё обниматься с ним полагалось ради мусульманского всепрощения. Это оказалось трудней всего - я же с большими грудями дама, а как пристойно к нему прижаться, заранее почему-то не поинтересовалась. Дотронулась обеими руками до его плеч и говорю: "За боль, что ты мне причинил, я не в обиде, а позор на себя еще раньше навлекла".
Сорди снова неопределённо покачал головой:
- И на кой ляд тебе была нужна эта стыдоба? Обошлись словно с британским школяром середины прошлого века. Притом нарочито женщиной назвали. Звучит как-то антифеминистски, по-моему.
- А что, по-твоему, было нужно? Сказать, что я муж битвы, или иной кеннинг сочинить?
- И ещё при большом стечении народа, - прибавил он. -Твои конники явно догадались, что здесь замешана политика. Ну и какой смысл был - на глазах у всех позориться?
- А это в тебе европеец говорит. Согласна, историйка моя невыносима для ихнего менталитета, но у нас в горном Лэне он свой собственный и неповторимый. Бабы под ружьем или там с бомбой на поясе для ислама вообще не в новинку, но вот чтоб им над людьми войны верховодить - полный шокинг. А тут получилось форменное юридическое обоснование: уж если ты отвечаешь как военный командир - ты он самый и есть, и никаких споров. Что я рвусь в авторитеты - так кому не было ясно! Только вот способ инициации уж больно хлопотный для заурядного человека. Значит, я личность непростая. Что христианка мусульманское правосудие принимает в самой неудобоваримой форме и блюдет тутошнее понятие о праведности ценою своей личной шкуры - это ж мне такой козырь, что мамочка моя! Все эти лидеры, милостивцы и справедливцы наши, обыкновенно иных прочих дрочат. Приплюсуем и то, что наказание, принятое добровольно, закрывает любую вину и делает тебя этакой изначально непорочной девой. Ну, а самое главное - священный страх.>
- Чей?
- Их самих. Передо мной как непостижимым созданием Аллаховым. Как говаривал Кьеркегор, страх, трепет и благоговение. С той поры я из каждого моего муслима, да и изо всех прочих моих подначальных, могла веревку свить и на ней повесить. Но за что меня особо полюбили, так за то, что знали: ни с кем я так бы поступать не стала прежде самой себя.
А все до одного лэнцы с тех пор на меня смотрели, во-первых, как на человека, что умеет вывернуться из любой неудобной и вообще патовой ситуации, обратив ее к вящей пользе для себя. И во-вторых - не боящегося снизойти. Знаешь здешнюю пословицу? "Кто не страшится встать внизу - того и унизить невозможно". Такой вот дзенский афоризм.
- Снова урок японского национального мышления. Хотя вот теперь я понял.
- И слава в вышних Богу... - фыркнула она. - Да, вот еще что. Поскольку я оговорила в условиях, чтобы мне сесть в седло через неделю, к моему ложу скорби доставили склянку такой тягучей мази коричневого цвета и каждую ночь покрывали меня толстым слоем этого шоколада...
Села, и правда. Шагом и галопом хорошо, а на рысях да по каменистой горной тропе - так и вообще слов нет.
Сорди снова покачал головой с неопределённым выражением:
- Эту историю ты преподнесла тем, кто скрывался в башне? И что они тебе на неё ответили?
- Что она уже была однажды написана. Почти что плагиат, - рассмеялась Кардинена. - В том плане, что Лион Фейхтвангер рассказывал похожее об Иосифе Флавии. Как он сорока ударами плети по своей спине разводился с женой-иудейкой, чтобы потом жениться на запретной гречанке. А я на то им говорю: всё, что произошло, происходит и будет происходить, записано в Главной Книге.
Оба помолчали. Сорди машинально ковырял ножом трещинку в полу, рискуя затупить лезвие, Кардинена туже закуталась в покрывало - наверно, радуясь в душе, что хоть вот это осталось при них.
- Выходит, чтобы подняться на более высокую ступень, непременно приходится рискнуть своей головой, - наконец произнёс он. - Или хотя бы шкурой.
- А на крайний случай - хотя бы отпарить её хорошенько в ванне, ту шкуру, - проворчала Кардинена. - С душой этот номер по определению не проходит.
- С душой, - внезапно повторило за ней парадоксальное эхо.
Внезапно все окружающие чудеса поплыли, потеряв краски и очертания, обратились в тягучий туман. Пандусы, полукружья, крипты, щебень будто подняло нездешним ветром и смешало в однородную тяжкую массу беловато-бурого цвета. А потом тот же ветер дунул сильней - и всю селевую хмарь унесло.
Чёткие шеренги изысканно выгнутых арок стояли друг у друга на плечах, отражаясь в ледяном озере: мрамор сиял тёплой белизной, казался мягким и гибким, как нагая плоть, лёд был составлен из гигантских пластин горного хрусталя, внутри которых росли кристаллические деревья и расцветали сады.
Из сердцевины купола, места, где сходили на нет ряды для невидимых зрителей и причудливая инкрустация, бил вниз столб света, настолько яркого, что смотреть на него казалось невозможным. Он не отражался в полу, не отбрасывал рефлексов на стены и предметы, как будто его отграничивала от зрителей пелена незримого мрака. Внутри него кружились, плыли, как рыбы с округлыми или вытянутыми телами, то приближаясь, то отдаляясь, некие артефакты - это слово возникло в мозгу Сорди как бы само собой.
А вокруг Света разомкнутым кольцом стояли двенадцать величественных фигур в тёмных плащах с наполовину откинутыми куколями - шесть по одну сторону, шесть по другую. У всех из-под плащей выглядывало оружие, руки в оторочке белых рукавов и кайма нижних одеяний, из-под капюшонов смутно сияли лица, и каждое называло ему своё прозвище и истинное имя одновременно.
Керг. Властное усталое лицо, крестьянские ухватки, лоб интеллигента в третьем поколении. Законник.
Сейхр. Похож на иудея-ашкенази.Маленький, юркий почти до смешного, добрый и невероятно хитрый взгляд, удлиненные, аристократические пальцы пианиста. Летописец.
Салих. Молодой, гибкий, как танцор: едва может оставаться на месте. Умнейшие глаза так и светятся на тёмном лице мулата. Курандейро Силиконовой Долины, не иначе. Меканикус.
Эрантис. Любое, чуть заметное движение - не "будто", но истинный танец. Широкая лента проседи в смоляных курчавых волосах, припухлые веки, загнутый книзу нос и смешливые глаза на загорелом лице. Ведьма. Гейша. Господи мой. Эррант?
Хорт. Полноват и всё равно изящен: гончий пес на пороге метаморфозы в борзую. Руки теребят рукоять меча; явный знак, что непривычен то ли к острой стали, то ли к публичности. Лекарь.
Маллор. Широкий в кости, добротно выделанный солдафон. Вот он-то на оружие никакого внимания не обращает - любимая часть тела. Что мне о нем говорили? Рыцарь.
Карен...Да, тот самый. Высокий купол черепа, гладкая, будто отполированная кожа, умные, спокойные глаза философа. Рудознатец.
Имран. Типичный ариец, белобрысый, надменный и, похоже, тонкий в кости. Шпагу носит, как очень большую авторучку, бонбоньерку в лацкане - точно микрофон. Глашатай.
Диамис.Старая женщина с ехидцей во взгляде и характере, сеточка морщин на лице, паутина волос вокруг него. Ткачиха.
Шегельд. Тощ, дряхл и на диво крепок. В тонкогубом рту знатно обкуренная трубка. Звездочёт.
Даниэль. Светлый волосом и ликом, единственный без стального клинка - лишь в руке нечто вроде бокэна или посоха с перекрученным, как рог, набалдашником. Пастырь Древес.
Некий сбой: я никак не могу уловить звуковое имя последнего, только суть его, говорит себе ученик.
Волчий Пастух. Пегие волосы, невысок, весьма изящен, прозрачные глаза с сумасшедшинкой внутри. ... Денгиль!
Да, он. Не так уж слишком похож на того себя, что из сна, мимолётно подумал Сорди, еще менее - на всадника верхом на крылатом вороном жеребце, однако сомневаться не приходится.
И еще промелькнуло: кто скрывается за самим Светом, невидимо для всех - и прямо против меня? Отчего мерцают силуэты, делаясь то плотнее, то прозрачней, собираясь в сгусток или рассеиваясь облаком искр?
- Ну что, вызывала нас, признавайся? - проговорила Ткачиха. Если не самая старшая, то самая старая в этом собрании, - решил Сорди.
- О, как-то само собой вышло, госпожа главная хранительница музея, - ответила Кардинена спокойно.
- Кольцо-то по доброй воле с руки сложила, чтобы не мешало тебе и нам в совместном деле?
- Можно сказать и так.
- И любишь ты судить и рядить, дочь моя, в равной мере как судиться и рядиться. Не взять ли тебе лучше твой силт обратно?
- Знаю я такие уловки, сама в них играла с котом по имени Ирусан: и вещи так не добудешь, и на несколько уровней вниз провалишься. Добывай себе потом пропитание всякими байками, чтобы подняться над самой собою.
Легены рассмеялись. "Не пойму никак, - произнёс внутри себя Сорди. - Кое-кого я видел в живых, хотя и в несколько иной форме, о некоторых Карди вспоминала как о мёртвых. Что здесь присутствует от них?"
Наверное, он, как иногда бывало, пошевелил губами, произнося последнюю фразу, или просто напряг мускулы горла. Ибо Салих ответил ему и никому другому:
- Всё в мире есть текст, однако тексты не похожи один на другой. В чём отличие текста в виде чистой информации, от текста, что есть книга, и от текста, который представляет собой человек как Homo Utilitaris? Человек единствен и неповторим и оттого вынужден пользоваться транспортом и плодить себе подобных - однако далеко не идентичных прототипу. Книге не обязательно передвигаться в плотском образе, чтобы размножить себя - потому что есть типографии. А чистая информация вообще не двигается с места, производя с себя самой бесчисленные и почти вневременные копии. И они могут совершенно ничем не отличаться от оригинала. Ты понял, даровитый юноша?
Сорди не успел ни ответить, ни даже обернуться в сторону, откуда пришла к нему быстрая, как вспышка, мысль. Потому что вмешался Астроном:
- Наше Братство потому и называется Зеркальным, что мир, где обитают люди, подобен огромному зеркалу, а сами они - отражениям в этом зеркале. Чистом или мутном, стеклянном, серебряном или медном - не так важно.
- И таких отражений больше, чем кто-либо умеет вообразить, - продолжил Историк.
- Вообще-то наше время началось задолго до возникновения глобальной Паутины, - хмыкнула престарелая Арахна.
- Ну да, - подхватил Журналист. - Когда на Новом мосту города Парижа стали раздавать первые памфлеты, лорд Болингброк испачкал себе пальцы в типографской краске, а с бостонского типографского станка сошёл газетный прообраз Декларации Независимости.
- Братья и сёстры, - прервал это изящное словоблудие Юрист, - обращаю ваше внимание на то, что вы отвлеклись от основной проблемы, обрушившись не на ту персону. Мальчик ни при чём. Второстепенный свидетель, не более того.
- Верно, - Геолог и Офицер кивнули одновременно, будто были соединенными пуповиной близнецами.
- Исходя из специфических отношений, что изволили сложиться в верхушке нашего Братства, - ответила им Плясунья, - вас, друзья, можно считать главными пострадавшими.
- Вот как. А не вон его? - Журналист без особой церемонии показал подбородком в сторону Волка-Оборотня.
- Ну, разумеется, - со смехом подтвердил тот. - Еще Сократ считал смерть наилучшим излечением от жизненной скверны. Верно, Хирург? Тем более что они причинили мне самую что ни на есть почётную из возможных.
Хорт угрюмо кивнул.
-Дамы и рыцари, вы угомонитесь наконец? - спросила Кардинена. - Ваши дебаты мне во всех моих прошлых аватарах приелись. Или еще Дан хочет высказаться напоследок?
- Я подожду, - с неопределённо мягкой интонацией отозвался тот. - Подожду, как распределятся между вами роли.
Кардинена вздохнула:
- Ясно же, как пень в лесу. Магистру для чести, который застрял на этой ступени, прежде чем взойти на следующую, необходимо себя выкупить. Вот давайте этим и займемся вплотную. Неприкосновенности у меня нет, так что не извольте стесняться, высказывайтесь прямо мне в физию... простите, в глаза. На моём счету Волк - ладно. Дар - о том Сеф Армор мог бы свидетельствовать вместе с побратимом, но думаю, это общеизвестно. Так же, как и о Тэйнрелле, - там ведь присутствовала уйма народу.
- Ты выступаешь своим собственным обвинителем, Хрейа? - негромко спросил Древесный Пастырь.
- Лишь для экономии времени, Даниэль, - успокаивающе кивнула она.
- Кажется, ты ещё на излечившего тебя лекаря лавину обрушила неосторожным словом, - добавил Хорт. - Я могу снять обвинение за недоказанностью, как вам это?
- Не надо, - ответила Кардинена. - Уж отвечать, так по самому большому счёту, как сказала бы некая госпожа Стемма.
- Кто это? - громким шёпотом спросил Маллор.
- Героиня новеллы Конрада Мейера "Судья", - объяснил ему сосед. - Отравила мужа, спасая своего незаконнорожденного ребёнка. Потом это стало всем боком - его сын от первой жены в ту её девочку не по-братски влюбился. Признаться ей пришлось, чтобы ему не гореть на костре за кровосмесительство.
Рыцарь поморщился:
- И это при тогдашней вольности нравов. Да, вспомнил я ...
Он прервался и поднёс руку к губам, будто бы желая удержать еще не произнесенные, но уже понятые всеми слова.
- Вспомнил ту девушку, гибелью которой был оплачен мой вход в Оддисену, не так ли? - почти по слогам произнесла Кардинена. - Хорошо, пусть бросят на весы и это.
- Но уж тех воинов, что погибли от недостаточной компетентности командира, мы присчитывать не станем, - добавил Керг.
Во время беседы, приобретавшей всё более напряженный характер, Сорди с беспокойством поглядывал на свою старшую: те, кого она вызвала, - или, возможно, кто сам вышел на её след, - были бесплотны, но мощь их от того не страдала. Что же до неё самой - хотя ни её осанка, ни голос не давали повода усомниться в том, что она по-прежнему бодра, он с недавних пор мог становиться частью этой женщины, более того - брать её умение и силу. И теперь чувствовал, что этой силы фатально не хватает ни на что.
Кроме того, Сорди ощущал вокруг них обоих как бы облако иных мыслей: нельзя сказать - чужих, ибо они не были вовсе враждебны, не казались эти плотные светящиеся сгустки также и отблеском чего-то высшего по отношению к ним обоим. Это было нечто, в потенции могущее прийти к нему словами или легко читаемым импульсом.
- Я прошу снисхождения для нас обоих, - почти неожиданно для себя обратился он к Двенадцати. - Даже тем, чья вина бесспорна, разрешается сидеть во время суда. Кто вы - отражения в зеркале или призраки, но ведь есть у вас и разум, и сострадание, и...
- Чела, - рука Кардинены стиснула его запястье с такой силой и болью, что он вынужден был прервать фразу. Чьи были эта сила и боль - его или её самой?
- Мы можем подать сюда хоть кресла, хоть целую оттоманку, - ответил ему Имран. - Только мы вот прямо сейчас кончаем... прости, заканчиваем обсуждение твоей подопечной. А во время чтения приговора всё равно понадобится ее поднимать.
"Истинная Сила приходит на стыке жизни и смерти, ученик. Разве ты не испытывал подобного дважды, трижды, несколько часов назад и в самый первый миг осознания? Не становись поперёк".
Это пришло к нему от Кардинены, пока Глашатай произносил одно своё "Мы". Когда же на губах Имрана ещё звучало "поднимать", Сорди уже ответил ей:
"То, что во мне любит, - женское и обращено на мужчин и юношей. То, что защищает, - мужское и прикрывает собой любую женщину в любом из миров".
- Мы решили меж собой, - после небольшой паузы сказал Юрист, - что в отношении высокой ины Та-Эль Кардинены будет соблюдён обычный ритуал. Однако против нее встанут не один и не двое противников, а все двенадцать. Мы все умеем владеть своим оружием. Если она устоит - поднимется на высшую в Динане ступень Магистра по праву. Если падёт, это право будет подтверждено, хотя и не реализовано на этой земле. Клинок вы можете оставить тот, что при вас, ина, - на него не предъявляют права собственности.
- Пока, - тихонько фыркнула Карди в перерыве между двумя его словами. И еще: "Чела, хоть сейчас мне не мешай. Я тебе не "женщина", а существо с большой придурью".
- Принимаю без обжалования. Поединок произойдет сейчас?
Сорди отбросил от себя ее руку, уже готовящуюся снова вцепиться в его рукав, и громко спросил:
- Это ордалия? Суд Божий?
- Да, - ответил ему кто-то.
- Подсудимый был вправе выставить вместо себя другого бойца. Я так думаю, ина Та-Эль слишком горда для такого. Поэтому говорю за себя сам. Пусть я буду таким бойцом. Пусть мне достанутся те, кого я сумею победить, а ей - прочие.
Вынул "змеиную" саблю и протянул перед собой - ножны отлетели как бы сами.
Двенадцать переглянулись под гневным взором Кардинены.
- Одного прошу, если согласитесь, - добавил он. - Не ставьте против меня прекрасную ину Эррант и почтеннейшую ину Диамис, потому что против них я не смогу сражаться.
Окончание напыщенной речи покрыл дружный хохот.
- Малыш, да Эррант ведь танцовщица, она тебя не то что одной правой рукой - одной левой ножкой уложит. В грациозном пируэте, - объяснила, чуть отдышавшись, Кардинена. - А насчёт фехтования разве не объясняли тебе, что база там одна с танцами, нет? И мой диамант драгоценный - она же за супругом своим во все экспедиции ходила. Верхом по горам и пустыням. Отбивалась от этих, как его...хунхузов и французов. Пистоль в руке, верный крис за поясом. Малайский.
- А ведь он по сути прав. Ибо мастер нередко предлагает ищущему славы пришельцу сразиться с его учеником, - донёсся до их ушей спокойный голос Даниэля. - Мы можем спокойно пойти им навстречу.
"Верно, - донеслись до ученика сдавленные временем голоса. - Он в курсе, что ему, как и ей, не дозволено нас убивать?"
"Не будем срамиться, ставя в известность. Пускай его играет от души, тем более что мы... сами понимаете".
- Он знает, - кивнула Карди. - Вы легко могли бы это в нём прочесть.
- Так ты даёшь согласие?
- О, женщине ли спорить в таких вещах с упорным мужем! - усмехнулась она.
- Тогда готовься, юноша. Первым встану я, - слегка улыбнулся тот, кого назвали Монахом. - Дерево - к дереву, железо - к железу.
Перехватил свой посох посередине и дотронулся его завитком до склонённой сабли противника. Капюшон ниспал с седых кудрей, плащ откинулся за спину и затрепетал парой чёрных крыльев.
Секунду спустя уже оба клинка взлетели в воздух.
Лотос в пламени - про них обоих. Кружение двух беркутов под облаками в замершем небе - про них обоих. Бараний рог - это гарда и захват, берегись. Гибкость дракона - ловушка, остерегайся. Искры, вылетающие из скрещения двух шпаг - это ты и я. Двойное плетение древесной лозы - это мы...
Нет мыслей. Нет страха. Нет смерти и жизни. Ты существуешь в мгновение боя, в узкой щели между мигами и мирами, и более не существует ничего. Тем более времени. Он - кто он? - наступал и отстранялся на шаг, парировал и делал выпады, кисть руки повторяла извилистые ходы партнёра, высвобождая пленный клинок и снова - почти намеренно - посылая его в ловушку. Каждый шаг - последний. Каждый миг - первый.
Трость в очередном выпаде захватила Дракона, закрутила в свой бараний рог. И - распалась на крупные осколки.
Сорди в недоумении стоял над останками посоха с невредимым мечом в руке.
- Игра в ножницы - камень - бумагу, только и всего, - улыбнулся Пастырь. - Наше оружие вовлекло нас обоих в старинную игру метаморфоз, и твой клинок добыл тебе победу удачным выбором.
- А поскольку все мы, кроме Волка, поддерживали Пастыря, ты одолел всех нас, - проговорил Керт.
"Это случилось не по закону, - по наитию. Мальчик оказался сильнее самого сильного и чистого из Двенадцати. Как получилось, что он сумел втянуть в поединок всех прочих?"
"Подобным людям единожды позволен звёздный миг. Наверное, так".
Сорди хотел сказать, что не заслужил победы. Хотел признаться, что с самого начала воспринимал чужие голоса, хотя не мог угадать, кому принадлежит каждый из них. Но понял, что ничего такого не требуется.
- Возьми для своего меча истинные ножны, а не эту перьевую точилку, - с иронией произнёс Волк. - Не беспокойся, теперь сумеешь.
Вращение в столбе света утихло, некая крупная рыба подплыла к самому краю света на уровне глаз Сорди. Он протянул руку и достал...
Простые ножны того же цвета и глянца, что морёный дуб, схваченные поперёк серебряными кольцами. Устье и наконечник - тоже серебряные, с чернью: кельтика или нечто вроде, - перевязь - узкая, хорошей кожи, но больше сказать про неё нечего. Светящийся ореол окружал ножны некоторое время, потом погас.
Сорди вложил свою карху во влагалище (откуда возник этот старинный термин?) и повесил через плечо. Подобрал прежний футляр и вздел на противоположную сторону.
- Имя твоему клинку отныне будет "Стрелолист", ибо имеет форму узкого листа, летит подобно стреле и связан со стихией воды, как одноименное растение, - сказал Пастырь. - Носи с честью.
И тоже удалился в неведомые сферы.
Осталось трое.
- А теперь уходи, прошу тебя, - проговорила Кардинена. - Нет, постой. Ежели Волк получит от меня своё, я, понятное дело, не вернусь. Если обернётся иначе - всё равно ты сам себе теперь хозяин. Иди к Тэйнри, возвращайся в город - везде тебе будут рады. А Сентегир? Что же. Если Магомет не идёт к горе, гора всё равно придёт к Магомету.
- Я подожду, - упрямо ответил он. - Как ты дожидалась, пока принесут известие.
И увидел две вещи: как кольцо с огромным камнем, переливающимся радугой, вырвалось из Света и легло ей на ладонь. И как Денгиль приветствовал Магистра и его Тергату поднятым "Зерцалом Грома".
Что произошло дальше - было почти невидимо глазу: смерч, вихрь, в который вплетены оба тела, яростный лязг металла. И молчание, которое не стало более глубоким, когда обезумевшая карусель остановилась и замерла.
Волк стоял над распростертым навзничь телом Кардинены - кровь на лезвии его сабли, тонкая пурпурная полоса на её белом кожаном одеянии. Подобрал Тергату, положил у ладони, повёрнутой к небу, своё Зерцало.
- Магистр по праву, - сказал торжественно. - Я так решил и так сделал. Не чернят тебя теперь никакие долги.
И удалился.
Ученик, не имеющий ни учителя, ни внятной клички, ни даже утверждённого по закону имени для своей кархи, брёл по тускло освещённым коридорам. Были то снова огни Эльма, просто гнилушки или светляки - ему не было дела. Как и до того, сколько времени он плутает по тупикам, возвращаясь на прежний путь с упорством летучей мыши.
Дверь в башню была гостеприимно распахнута, как и наружная, - белый свет, процеженный через сугробы, щедро лился в помещение. Лошадей внутри не оказалось.
- Ну и что ты в навозе потерял, чела? - донёсся снаружи знакомый недовольный голос. - Кони навьючены, Шерл застоялся, да и Сардер вовсю копытом бьёт.
- Как ты... П-почему? - спросил он, слегка заикаясь.
- Отпустили погулять, - ухмыльнулась она, расправляя пончо поверх заношенного кителя. - По большой и идущей от самого сердца просьбе. Чудак, ты думаешь - Тринадцать так и сидят в некоей торжественной зале на стульях с прямыми спинками или в курульных креслах? Странники мы от века и непоседы, высоких имён своих не почитающие. И ты отныне таким будешь.