Аннотация: Не до конца правленый и более полный вариант.
МОНАХИНЯ НА ВСЕ ВРЕМЕНА
Некоторые люди приходят на землю как бы в укор остальному человечеству - но и к вящей его славе.
Необыкновенности начались с самого рождения девочки.
Хуана Инес де Асбахе-и-Рамирес де Сантильяна родилась в ноябре 1651 года в гасиенде (считай, деревне) Сан-Мигель-де-Непантла. Семья с пышным дворянским хвостом имён, образованный дед, а внучка, как и две её старших сестры, - незаконнорожденная, от испанского капитана. Видимо, у отца в Старой Испании была жена, которая ждала, пока ему не наскучит Испания Новая. Обыкновенное дело. В конце концов, он и удалился, исчезнув из памяти семьи.
А дочери? Так называемые дети Церкви. Таким нет ходу ни в добропорядочные жёны, ни в монахини - ибо за ними не дают ни приданого, ни требуемого обителью взноса. Для всего в этом мире необходимы деньги...
Детям было легко не задумываться об этих печальных материях. Их родная гасиенда была, по современным меркам, провинциальной деревушкой. В шестидесяти километрах от столицы, Мехико, и у подножия знаменитейшей пары вулканов Истаксихуатль и Попокатепетль, изображающих влюблённую пару. Один из вулканов покрыт вечными снегами, другой пышет вечным пламенем, а по склонам обоих царственной мантией спускаются дубовые и кедровые леса. Воздух прозрачен, солнце - ослепительно: оно ведь тоже бог, ведь в этой древней земле всё сплошь - боги...
Инес была самой младшей и самой яркой из трёх девочек. Выучилась читать в три года, подсмотрев за старшей сестрой. Когда ей исполнилось восемь, в солидной дедовой библиотеке не осталось ни одной книги, которую бы она не прочитала. Вначале, правда, её ждало разочарование - книги в основном были написаны по-латыни. Она настояла на том, чтобы брать уроки этого языка, и родные не посмели ей отказать - впрочем, дед, человек на диво образованный для того времени и места, поощрял внучку.
Обучение Инес было поручено священнику по имени Мартин де Оливар. (Надо сказать, что высокая образованность и дело защиты коренного населения было традиционной прерогативой духовных лиц. Уделом дворян была почти полная неграмотность и звание притеснителя ацтеков; впрочем, случались достойные и приятные исключения.) Под руководством достойного Мартина девочка овладела латынью лишь за двадцать уроков, чем повергла учителя в крайнее изумление. Кажется, девочка и сама задавала себе уроки и следила за их исполнением, потому что нередко обстригала себе кудри, если заданное не удавалось выучить к назначенному сроку. Она считала, что таким эксцентричным образом наказывает себя за невежество собственной головы, ибо для неё знания - более желанное украшение, чем причёска.
Так девочка ознакомилась с трудами Платона, Аристотеля и Эразма Роттердамского в оригинале, вообще со всей почти античной философией, а также богословием и медициной. И этого уже было из неё не выбить никакими угрозами и наказаниями.
В девять все мечты Инес сосредоточились на столичном университете - она вроде бы спланировала побег из дома в мужской одежде. Но авантюры не понадобилось: родные, изрядно напуганные стремительным взлётом и дерзостью дарования, отпустили девочку по доброй воле. Видимо, надоело бороться со своеволием и упрямством малолетки - или слишком много толков пошло о ней в узком провинциальном кругу.
Не прямо в университет, разумеется. К родным на поселение. То были дядюшка и тётушка, вхожие в дворец вице-короля и притом достаточно умные, чтобы не ограничивать необычные стремления питомицы.
А она росла на книгах, словно на самой питательном корме. преподавателей уже в дом не приглашали: Инес хватало одних книг.
К тому же она росла красавицей: карие глаза, высокий лоб, прямой нос, изящные руки, обаятельная улыбка, живой и дружелюбный характер - ровным счётом ничего от "синего чулка".
Мы не умеем оценить истинный возраст тогдашних "девочек". Или они все сплошь были скороспелками? Или мы, при всей нашей акселерации и физической выкормленности, на самом деле тотально недоразвиты?
Ибо когда Инес исполнилось тринадцать лет, то есть в 1664 году, Мехико получил из Испании нового вице-короля и вице-королеву, чету маркизов Мансера. (Эти фигуры второго ранга регулярно менялись - чтобы не сделаться слишком богатыми, своевольными и не зависящими от властей метрополии.) Девушка была представлена при новом дворе и в кратчайшее время завоевала такую любовь и доверие высокой четы, что вице-королева сделала её своей первой фрейлиной. А значит - второй женщиной страны и первой невестой.
Так гениальное дитя вмиг оказалось в средоточии культурной жизни столицы - и это оказалось для неё благодатной почвой.
Мексика тогда была для европейцев воплощённой Тысяча и Одной Ночью.
О пышности тамошнего двора ходили легенды. Оттуда в Старую Испанию непрерывным потоком текла роскошь: золото и изумруды, ценные породы дерева и какао, меха и сафьян, перья экзотических птиц и индейские ткани. А в самой Испании Новой они были предметами обыденного, если не сказать повседневного спроса - для имеющих средства, разумеется: но не сверхбогачей, а просто людей зажиточных. Через Мексику проходили торговые пути Европы к странам Дальнего Востока: Китаю и Японию. Откуда везли фарфор и лаковые изделия, часть из которых естественно оседала на перепутье.
Земля за океаном была, однако, далеко не символом наживы. Все сколько-нибудь незаурядные люди в Испании того времени стремились за океан - не только ближе к золоту и алмазам, но и подальше от инквизиции, которая здесь не свирепствовала - лишь отзывалась глухими раскатами грома. Оттого здешний наместник традиционно играл роль просвещенного и благосклонного монарха, стремясь превзойти истинного владыку обеих Индий не только в роскоши, но и в духовных и интеллектуальных материях.
Он был и чувствовал себя здесь калифом на час, но вокруг сияла и рассыпалась бриллиантовыми брызгами самая настоящая сказка тысяча и одной ночи...
Для коренных же мексиканцев наиболее ценной были не дары, так сказать, физического свойства, но вся культура Старого Света, взятая в целокупности. Не как предмет обладания, но в качестве образца, который надлежало превзойти. Здесь, на стыке обоих миров, бурно формировалась новая нация, до поры до времени себя не осознающая, но обладающая незаурядным потенциалом.
Оттого при втором по значению королевском дворе принимали всех, кто мог привезти новое: свежие политические анекдоты и стихи, вести о последних научных открытиях, книги, как редкие и древние, так и недавно изданные, но находящиеся под запретом. Люди тоже числились здесь по по разряду драгоценностей - на сей раз живых. Представители знатных испанских фамилий, что покинули обедневшие поместья в поисках новой жизни. Отважные мореплаватели - верные солдаты его величества, но с некоей жилкой авантюризма и лёгкой склонностью к пиратству. Ученые отцы иезуиты, вынужденные приобщать "дикие племена" к христианской цивилизации, дабы их не истребили под корень. Что культура, подавленная испанским нашествием в страну, также была цивилизацией, причём великой и абсолютно выходящей за рамки европейских представлений, догадывались тогда лишь священники. Искренне стремясь приобщить индейцев к своей вере, иногда негодуя на их закоренелость и круша всё и вся, много чаще защищая и оберегая (буквально - от травли собаками), эти духовные лица всё же сохранили всё то ацтекское и маиянское, что дошло до наших времён и поразило Европу девятнадцатого и двадцатого столетий в самое сердце.
Инес посчастливилось стать символом и светочем бурного восхода. Не забудем, что она свободно владела языками всех мексиканских культур...
В Испании и, следовательно, в её блистательном заморском двойнике процветал театр. Не было в живых ни Лопе да Веги, ни Кальдерона, однако при дворе вице-короля ставили спектакли, стихотворный текст для которых сочиняла его первая дама. В моду вошли поэтические причуды барокко с его смелыми метафорами, ветвистыми образами, затейливыми рифмовками, отсылкой к другим мэтрам и мятежным смыслом, замаскированным афористикой. (Чем, кстати, не наш нынешний постмодернизм?)
Самым блистательным выразителем барочного направления в Испании считался Гонгора - но Инес вряд ли уступала ему в искусстве и, возможно, превосходила в славе. Всё же Гонгора, как можно вспомнить, был священником, а Инес - юной девушкой, которая вступает в любовь, как на неизведанный, манящий континент. Он поневоле был скрыт от взоров облаком рясы, она невозбранно блистала звездой первой величины во всех взорах: её даже прозвали "мексиканским фениксом". (Феникс, по легенде, - и вправду более звезда, чем пернатое созданье: светя другим, сгорает сам на собственном костре.) При всём блистании и отточенности мастерства и значительной склонности к психологическому анализу, даже к финальному морализаторству концовок - стихи Инес настолько искренни и сердечны, что на первый взгляд кажутся почти безыскусными. Овладев витиеватыми приемами гонгористской поэтической школы, она легко и непринужденно подчинила рифме свои искренние мысли и чувства. Там, где испанские поэты надевали маску и искусно прятали душу, их юная современница, в силу наивности или бесстрашия, её обнажала. Эта искренность принесла ей дары обоего рода: восхищение и ненависть, мрачное презрение и славу, сверкающую подобно алмазу.
И ведь отточенность чувств и их выражения соединялись в ней с блистанием вечно несытого разума. Что было ещё менее простительно для женщины...
Мысль о том, что всё возникшее обречено закончиться: и любовь тоже. Мысль о превосходстве разума над страстью. Это было чистейшее выражения естества странной девушки - но из этой сути её натуры необходимо исходить, если хочешь понять, отчего земное бытие Инес развивалось именно в эту сторону.
Глубина её научных знаний не раз подвергалась сомнению - вице-король был, наконец, вынужден устроить публичный экзамен, где многочисленный синклит задавал юнице каверзные вопросы из всех сфер знания. На испытании присутствовали выдающиеся богословы, философы, математики, историки, литераторы Новой Испании - настолько широко распространилась уже в ту пору известность Инес, и настолько громко звучало её имя.
Инес выдержала испытание с присущим её блеском: никакая придворная суета не могла отучить её совершенствоваться в науках. И никакая слава - возгордиться: для такого девушка слишком хорошо знала и ценила себя. Ибо что дано таким - то уже не отнимется.
Известность её возросла до небес. Бывшей бесприданнице предлагали - одну за другой - блистательные партии. О вкладе невесты, в те времена необходимом для ведения совместного хозяйства (к примеру, гасиенда, особняк в столице, пышные приёмы), можно было не заботиться: правитель, не скупясь, оплатил бы все настоящие и будущие траты.
Только вот времени для занятий тем, чего Инес особенно жаждала, удавалось выкроить всё меньше. Да и в высшем свете девушка помалу-понемногу начала вариться в собственном соку. Любое ответвление жизненного лабиринта неизбежно оканчивалось тупиком.
Оставаться при дворе, только на более скромных ролях? Один королевский наместник неизбежно сменял другого, и тратить силы на то, чтобы удержаться в прежней свободе, могло не хватить.
Стать чем-то вроде высокопоставленной дамы полусвета? (От знаменитых венецианских куртизанок ожидалось, что они смогут поддержать изысканную беседу наивысочайшего уровня.) Но о таком ни в одной из Испаний даже не слыхивали. Не по нраву, да и не по возможностям девушке, которая хоть и размышляла о противоположном поле, то мимолётно.
Сделаться "синим чулком", опередив сатиры Мольера примерно на столетие? Никогда в натуре этой сияющей жизнелюбием девушки не наблюдалось учёного занудства. Знания её приобретались и расточались естественно и неистощимо, как воздух и солнечный свет.
Выйти замуж и замаскироваться тихой и размеренной семейной жизнью? Пылкая влюблённость в избранника - ибо все почти стихи Инес варьируют тему непостоянства земных увлечений, в смысле "я люблю того, кто меня не любит, а от нелюбимых лишь принимаю поклонение" - в те времена мало что значила. В спутники жизни выбирали верного, понимающего друга. Да и время сначала "не поджимало" - хотя девица шестнадцати лет уже считалась старой девой в венце безбрачия. Но, возможно, венценосная чета - да и возлюбленные мужчины - уже начинали подстёгивать ленивицу и нерадивую - нерадивую в одном поиске партии, ни в чём более.
Только любой мужчина рядом - уже по умолчанию препятствие для овладения науками и искусствами. Ведение дома и воспитание детей... -Эти традиционные занятия замужней сеньоры - "не рукавица: с белой ручки не спихнёшь и за пояс не заткнёшь". Сам сеньор - либо мягкий тиран, либо слегка ироничный подкаблучник: это ещё наиболее мягкий вариант. И в любом случае помеха наиглавнейшему наслаждению в жизни.
А ведь в своё время девочка Инес, как все дети, охочая до лакомств, отказалась есть сыр, потому что её убедили во вреде его для мыслительной деятельности... (Жаль, некому было её просветить насчёт фосфора, что обретается в рыбе.) Без еды она в какой-то мере могла обойтись, без мужской любви - безусловно. Но жить умела лишь непрерывно познавая новое. В неуклонном и неукротимом движении к истине.
И вот Инес решилась на крутой поворот судьбы. Отчего?
"Писательство для меня - не пустая прихоть, а потребность души, подаренная с неба... - объясняла она. - Или я не умоляла Господа потушить во мне огонь ума, поскольку, как считают многие, женщине ум не нужен и даже вреден. Но Господь не внял моим мольбам, и тогда замыслила я похоронить себя, своё имя и в то же время и свой ум в монастыре".
Всё высокопоставленное общество было взбудоражено: первая красавица, самая завидная невеста Мексики собирается уйти от света и затвориться в обители - чтобы калейдоскоп празднеств и развлечений не мешал занятиям наукой. (Не забываем, что средневековая учёность зародилась и вышла из монашеской кельи.) Пусть она, хоть и искренне верующая, не одухотворена настолько, чтобы это осветило все келейные занятия. Пускай книжные труды и доступный лишь урывками отдых густо перемежаются молитвой - но это не так уж будет тяготить. Пусть живое чувство к Богу, которым бывают наделены мирские поэты, именующие себя атеистами, у неё отсутствует. Но свободный, широкий путь, как ни удивительно, возникает перед Инес именно на этом поприще. Разумное решение, каким бы неразумным и выходящим из рамок оно ни казалось окружающим. Только Инес вечно из рамок выламывалась.
Истинный свет никогда не удаётся прятать под спудом.
Итак, вскоре, отказавшись от светской жизни и, по всей видимости, будущего замужества, шестнадцатилетняя Хуана Инес ушла в монастырь кармелиток.
Первый опыт оказался неудачен - суровый устав босоногих кармелиток привёл к тому, что юная послушница заболела.
Через год она повторила попытку и после короткого периода пребывания в послушницах постриглась.
Нас может удивить, но церемония перехода Инес, ныне Хуаны Инес де ла Крус, в иное состояние бытия получилась торжественной. Взнос за новоиспеченную Христову невесту внесла вице-королевская чета, на обряде пожелало присутствовать пожелало множество столичных жителей.
Выбранный ею орден иеронимиток был настолько либерален, что напоминал скорее вольное женское общежитие или институт благородных девиц. Даже молебны докучали Хуане, повторяем - искренне, хотя без одушевления набожной, - не более чем певцу-профессионалу надоедают спевки или репетиции хора. А ведь пространство любой монашеской жизни прошито молитвами...
Собственно мы сейчас, представляя себе монастырь, невольно попадаем в плен устоявшихся стереотипов (пускай даже и слегка расшатанных). В каждой келье была своя кухня, ванна с горячей водой, помещение для отдыха и зал для приёма гостей. Каждую монахиню-дворянку обслуживало несколько служанок, попросту говоря, рабынь.
Вот в таком вот небольшом, но приятном убежище сор Хуана де ла Крус разместила библиотеку в четыре тысячи томов, самую большую в Новом Свете (многие книги были получены в дар от авторов), музыкальные инструменты, астрономические приборы и даже одну из самых свежих новинок: микроскоп. Здесь сестра Хуана давала ученицам уроки музыки и драматического искусства, отсюда во все сторон света летели письма великим людям современности...
И, естественно, в монастырь наведывались многочисленные гости: иногда утешить именитую и знаменитую затворницу, чаще - насладиться беседой с одним из блестящих умов современности. Что уж говорить о светских подругах и добрых сёстрах-иеронимитках, которые, желая скрасить тяжесть ее разлуки с вольной жизнью при дворе, считали должным урвать минутку, чтобы зайти в апартаменты Десятой Музы. Здесь многому учили и учились сами: начиная с музыки и кончая изощрёнными богословскими рассуждениями.
Послушав службу в монастырской часовне, благородное общество в лице владыки и его свиты нередко устремлялось на премьеру пьесы, сочинённой и отрепетированной самой сестрой Хуаной.
Удивительно ли, что с лёгкой руки правящей четы тихая келья окончательно превратилась в блестящий литературно-научный салон, где правила "Десятая муза" - так именовали в стране знаменитую сестру?
Итак, свет, от которого она было отказалась, догнал ее и здесь. Но, скорее всего, это был не тот свет, которого так жаждала великая монахиня...
И неудивительно, что Хуана часто жаловалась на отсутствие времени для уединенных занятий.
В 1673 году маркиз и маркиза де Мансера отбыли на родину однако сестра Хуана сохранила и связи при дворе, и дружбу архиепископа, который временно исполнял царственные обязанности. Он благоволил салону своей подопечной, хотя бывал в нем не так часто, как остальные. Вся прочая мексиканская знать и интеллигенция продолжали регулярно осаждать обитель Святого Иеронима и, разумеется, приносить ей доход.
Подарки судьбы продолжались. Через несколько лет в Мехико прибыли новый вице-король, маркиз де Лагуна, и его супруга Мария Луиза, урождённая графиня Паредес. Впервые в жизни сестра Хуана встретилась с прекрасной, умной и утончённо образованной дамой своего склада и возраста. Завязалась дружба; в новом, юном приливе поэтического вдохновения монашка выводила маркизу под именами Филис и Лизис. (Филлида и Лизистрата? Знак и знамение женской свободы?)
Последний дар судьбы. Но что может счесть даром добровольная затворница, у которой и божественные прозрения принимают натурфилософский вид?
Ибо кульминацией поэтического творчества сестры Хуаны становится пространная поэма "Первое сновидение", в истинно барочном духе оставляющая широкое поле для интерпретаций. Метафизический сон, в котором поэтесса рассказывает о том, как душа, освободившись от тела, направляется во внешнее пространство в поисках себя подлинной. Однако в мистическом трансе душа не ищет слияния с божественной силой - однако пытается осознать саму себя и окружающий мир.
Кульминацией человеческих привязанностей стала дружба двух сестёр по духу и разуму.
Кульминацией самой жизни...
Тут становится трудно говорить.
С отъездом вице-королей воздух над головой сестры Хуаны опасно сгустился, так что дышать и творить становилось всё труднее. Новый архиепископ Мехико, Франсиско Агийяр-и-Сеихас, славился ярым женоненавистничеством и противником театра - что и говорить о том прискорбии, когда пьесы (добро бы религиозно-нравоучительные, так ещё и мирские) пишет монахиня!
То, что рачением маркизы де Лагуна поэтические произведения были изданы в Старой Испании, нимало не смягчило положения дел в Испании Новой. Удача могла отвернуться от Хуаны в любой момент - довольно было повода, небольшого толчка. Или провокации - намеренной или нет.
Хуану, которая слыла - и поистине была - выдающимся теологом, попросили написать опровержение на знаменитую проповедь сорокалетней давности, составленную монахом-иезуитом Антонио Виэйрой. Сестра Хуана ответила на предложение длинным письмом частного характера, в котором мастерски разгромила проповедь по всем статьям. Для неё эта работа была очередным наполовину шутливым упражнением в риторике и логике на примере из богословского учебника. Возможно, развлечением не вполне этичным и во многом бестактным - аргументами того же уровня просвещённости знаменитый воин Иисусов защищал права индейцев, чем и прославился в веках. Его именем буквально клялись все мексиканские иезуиты.
Письмо внезапно было опубликовано и разошлось весьма широко - не только в обеих Испаниях, но и в Португалии. Теологи с наслаждением смаковали аргументы, изложенные в нём, и слали автору поздравление за поздравлением...
Подлость в самом факте широкой огласки. Другая подлость была в том, что издатель и автор предисловия к письму, скрывшийся под маской Филотеи де ла Крус, мешал преувеличенные восторги с плохо скрываемой язвительностью в адрес Инес - советуя ей не расточать дар Божий на низкую поэзию с драматургией и вплотную заняться богословской критикой. Поговаривают, что Филотеей был сам архиепископ Всемексиканский. По крайней мере, провокация случилась с его подачи, и в результате её начальство Хуаны получило предлог обвинить неудобную сестру в гордыне и пренебрежении монашеским послушанием.
Чтобы восстановить свое доброе имя, сестра Хуана пишет и публикует последнее и, пожалуй, самое известное произведение - "Ответ сестре Филотее".
Что же было в "Ответе"? Виртуозная защита чести женщины, поэта и ученого, которую глубоко оскорбили бесцеремонная огласка частного письма и двусмысленные пожелания по его поводу. Блестящая попытка показать, сколь необходимы для женщины познание и творчество. Горячее отстаивание права женщин на образование - ведь времена запрета на профанное чтение Библии минули вместе с Лютером и Меланхтоном, каждая католичка времён Контрреформации получила право и почти обязанность понимать Священное Писание во всей полноте.
И среди этих отточенных доказательств - скромное признание того, что не писать стихов она, Хуана, просто не может - это её способ изъясняться...
Она не учла одного. Женщине могут простить занятия поэзией, но не то, что она блестящий богослов и теолог, который играючи разбивает "мужские" аргументы.
"Ответ", составленный в самых изысканных выражениях, нисколько не успокоил ее духовных пастырей нашей тихой мятежницы. Они продолжали настаивать, чтобы она, во исполнение монашеских обетов, отказалась от мирских занятий, как, впрочем, и от публичного богословия. Сестра Хуана послушно продала всё свое имущество, раздав деньги бедным. Освободила служанок - скорее младших членов семьи, чем рабынь. Некоторые современные публицисты называют Хуану первой противницей рабства в Америке, но это скорее был зов души, чем продуманная акция. И - что самое тяжкое - она дала обет не прикасаться к перу и бумаге. В Мехико возникла такая смута от её религиозного рвения, что следующий по архиепископ, следуя благочестивому примеру, тоже продал все свои книги, драгоценности, антиквариат и даже собственную кровать...
А что сама великая Сестра от Креста?
Кажется, всё в жизни бывало ей дано лишь для того, чтобы отказаться.
Что книги! Для такого мощного ума все внешние опоры - лишь игрушки.
Занимаясь кулинарией, Хуана сделала несколько открытий в области органической химии и написала (а, всё же коснулась письменных принадлежностей? Или схитрила, как в последний свой день?) труд по механике, основываясь на работе прялки. Единственно от чего - от познания мира она отказаться не умела: это давным-давно вошло в её интимную природу.
Один церковник отмечал, что Хуана не идёт, а летит по стезе добродетели - в смысле, что не мешало бы её притормозить, сеньоры.
Он был прав. Всё на этой стороне жизни близилось для неё к итогу. Да и покаяние, такое пафосное наравне с искренностью, закончилось скоро. В стране, в столице и в монастыре началась эпидемия чумы. Умный микроскоп, если бы он и сохранился в келье подвижницы, не смог бы распознать versinia pestis - и тем более дать защиту.
Сестра Хуана ухаживала за больными сёстрами и заразилась сама. Сохраняя верность данному обету не касаться пера и бумаги, она написала завещание на стене кельи пальцем, облитым собственной кровью: "Здесь будут отмечены день, месяц и год моей смерти. Во имя любви Господа и Его Пречистой Матери я молю своих возлюбленных сестёр - и двух ныне живущих, и уже ушедших - помянуть меня перед Ним, хотя я была худшей женщиной на свете. Подписано: я, Хуана Инес де ла Крус". По свидетельству выживших монахинь, "она умерла в полном сознании и с полным спокойствием".
Три смерти пережила она.
Для тьмы - к свету.
Для света - к тишине.
Для самой смерти - к бессмертию.
Как подземный ручей к звёздам, она исподволь торила себе дорогу в вечность...