"Теперь мы подарим меня этому миру", - произнесла Раима и удовлетворённо замолкла. Ей предстояло срочно измениться, мне - соорудить из тряпок нечто вроде перуанского слинга или сплести заплечную корзину для переноски. Где-то через час или полтора, после того как у меня прибыло первое молоко и дочка его пригубила, её уже трудно было отличить по виду от всех остальных грудничков. Правда, ей по внешности можно было дать месяца три-четыре (я плохо соображаю, как должно выглядеть свежевылупившееся человечье потомство), а если учесть безусловное сходство со мной, то и того больше. Только глаза вроде как были отцовы, без моего "хамелеончатого" перелива: хватило с нас общей мимикрии.
А земля расстилалась перед нами обеими как огромный ковёр для молитвы.
С того утра, когда на свет появилась моя Раима, Степь начала нам помогать. Да, мы по-прежнему должны были - непонятно, кому и по какой причине - идти вперёд. Но стоило мне пожелать отдыха, как глаза замечали либо травянистый холм с небольшой вдавлиной в боку, либо провал в земле, стены которого были укреплены обломками и булыжником (видимо, остался от шатра или палатки), либо скопление скал: ведь никакая равнина не похожа на плоское блюдо. Спать здесь без оглядки казалось мне небезопасным до тех пор, пока я не заметила, как реагируют на мою дочку змеи. Когда я на ходу останавливалась, чтобы не потревожить какую-либо рептилию, она не просто ползла своей дорогой, а явно делала петлю. Как-то здоровенный гамадриад поинтересовался нами, когда мы отдыхали; я как раз чиркала одним кремнем о другой. Но не успел он прошелестеть хвостом и развернуть капюшон как следует, как Раима в упор на него поглядела. Кажется, это вызвало сильный приступ уважения у кобры и - когда змея удалилась, - лёгкой истерии у меня самой. По крайней мере, я заключила вслух:
- Если гамадриад - то, наверное, где-то рядом есть леса и гамадриады-женщины.
Лесов не было: однако подобия рощ появились. Под низкими кронами я то и дело натыкалась на родники - для того, чтобы развернуться в ручей, силы у них было маловато, но почти каждый проточил в глине чашу, которую люди обложили по краям камнем или толстыми ветками. Камня здесь было явно больше, чем дерева: любая попытка расчистить кусок земли и хотя бы немного углубиться внутрь выворачивала наружу массу глыб различного вида и размера. Здешние селения, по идее, должны были вырастать вокруг кладбищ, а не наоборот. На самом деле все башенки такого рода казались заброшенными, в них даже лисы не селились. Кстати, из теплокровных хищников я не встречала здесь никого крупнее корсака.
Время от времени мы проводили в такой башенке, низкой, с косо срезанным верхом, около суток - я не хотела тратить силы непонятно на что. Со всем остальным тоже получалось неплохо - даже когда исчезали деревья. Там, где вода протекала близко от поверхности, трава была чуть более влажной по виду, съедобные корни отличались от ядовитых более тусклым цветом листвы, созревшие плоды чуть просвечивали на солнце. Возможно, я всего-навсего приспособилась к иному окружению, это всегда получалось у меня неплохо, только на сей раз я чувствовала некие эмоции, токи, что исходили от окружающего. "Кажется, необходимо хорошенько побуянить в жизни, чтобы получить право смириться и радостно принять то, что сулит иной путь", - так подвела я итог, чётко проговаривая в душе каждый звук. Обычные мысли ведь скорей аморфны...
Ну и вот. Однажды посреди равнин я увидела каменный купол, широкий в основании. Дверной проём приветливо зиял, но своды были сплочены так, что никому и ничему было не проникнуть. Внутри оказалось довольно чисто - за время пути я прониклась мыслью, что животные соблюдают некий договор с человеком и не занимают его место даже спустя сколько-то времени. А самое главное и удивительное - вокруг росли деревца с гибкими ветвями, узкой и как бы покрытой пыльным налётом листвой: такие часто вырастали неподалёку от воды. Подойдя ближе, я разглядела бутоны, такие же сизые и невзрачные, как листья, но готовые зацвести.
- Давай останемся здесь на некоторое время, - сказала я дочери, висевшей у меня на груди. - Жаль ломать на дверную плетёнку этот гибрид лоха и бобовника, но его не так уж мало. Может быть, до холодов придумаем что получше - если минует нас гибель от жары.
Оказалось достаточным проредить заросли, освобождая от сухих веток, чтобы открылся колодезь - яма с мутной водицей, которая, стоило копнуть лопаткой раз-другой, забурлила и закрутилась, почти достигая краёв. Мне не раз приходилось обмакивать в такую жижу тряпки, выкручивать в бурдюк и наполнять самодельное ведро. Только что из корья не получалось ничего долговечного.
Потом я поискала съедобных луковиц и корней - обычно мне хватало полной горсти, чтобы наесться самой и напоить дочку. Разожгла костёр из сушняка и на всякий случай прокалила над ним тряпки. Они как поистрепались, но не так уж сильно: добротную ткань я заранее испытала на трение и разрыв, из длинных лоскутьев кое-как надёргала ниток, а иголки здесь торчали из каждого куста. Впрочем, и в ножнах кинжала, как я обнаружила, было спрятано неплохое шило.
На следующий день я прикинула, сколько сусликов и тушканчиков надо освободить от шкурок и распялить оные на рамках из прутьев, чтобы смастерить откидную дверь. Выходило, что около сотни - это при том, что в день я позволяла себе не более одного экземпляра. Для быстрого достижения цели можно было сделать лук с тетивой, ссученной из моих волос, но было жаль и косы, и антилопы. Стада сайгаков и джейранов нам попадались нередко, но подходить ближе не собирались: я еле могла отличить одних от других благодаря повадке.
Но верный путь и правильное поведение вознаграждаются...
Мальчишки дружно хихикнули, таким образом дав о себе знать.
- А, я уж думала, что вас нет в живых, так увлеклась своей робинзонадой, - проговорила Та-Циан. - На самом деле всё просто, как в сказании о Мерлине и хрустальном гроте. Не так давно здесь жил отшельник, и когда он умер, кочевники, проходя со стадами, всякий раз навещали место, где обитала тень его души. Нет, похоронили его не здесь и, как я думаю, по обряду огнепоклонников. Я поискала могилу, но не нашла: зато обнаружила подобие жертвенника, откуда позаимствовала чашку из половины кокоса, перевёрнутую вверх дном. Почистила и утвердила в правильном положении.
На следующее утро сизый миндаль зацвёл, дружно и сразу. Все кусты, а из-за лёгкого ветерка - вся земля под кустами покрылись нежным розовым цветом.
Теперь я отрину поэзию и дам описание реальной жизни. Даже не описание, но разъяснение происходящего с точки зрения социума: то, что было бы само по себе занятием нудным и неблагодарным.
Дальние миражи приблизились. Один из них был овечьим стадом, другой - подобием кошары, но не глинобитной, а в виде скопления шатров. На юге Эдина их соединяют, размыкая часть решёток, служащих остовом, и по-иному соединяя войлочные и кожаные покрышки.
Я никогда особо не скрывалась по пути, а тут и вовсе перестала. Когда я возилась по хозяйству, Раима висела в особом мешке у меня за спиной. Желая покормить, я брала её на руки, для путешествий перекидывала мешок на грудь, отдыхая - выпускала дочку поиграть на земле под строгим присмотром. Мне не так уж хотелось, чтобы видели, до чего она резво бегает.
Да, конечно. Мы оказались под прицелом множества глаз, хотя большая часть принадлежала овцам и собакам. Сыны и дочери степей умеют отлично сливаться с природой хоть днём, хоть ночью, им без разницы. Я так и не увидела, кто клал в чашу и около чаши подаяние.
А было там многое из того, в чём мы нуждались: поношенная одежда и одеяла, сушёная баранина и конина в тонких ломтях, сыр, кислое молоко всех степеней брожения и перегонки: слабое - пить, крепким - обтираться от заразы. Пшеничный хлеб там тоже ели, но я, при моей недоказанной святости, могла рассчитывать лишь на корки и объедки от пирожного.
Весна увядала от лихорадки, которая забирала всё круче. Ночами мы с дочкой набрасывали на себя всю одежду и не тушили огня, разожжённого посреди жилого купола, днём почти не показывали носа наружу. А если я всё же выходила, то укутавшись в толстенный халат, чтобы сохранить внутри него нормальную температуру тела. Только меня, видимо, всё равно разглядели в мельчайших подробностях. Возможно, составили как мозаику, потому что обтиралась и ополаскивалась я не иначе как внутри дома.
И вот на стыке жары вообще и жары невыносимой ко мне явилась своего рода делегация. Двое пеших то ли пастухов, то ли воинов в кольчугах и с посохами, закрученными наверху не хуже епископских, вели под уздцы белую кобылу. Верхом на кобыле восседала женщина, с ног до головы укутанная в шелка: снизу показывались концы шаровар и носки башмачков, сверху - высокое очелье обруча, который придерживал волосы под широким головным покрывалом. По мере приближения процессии всё это переливалось и шелестело всё сильнее.
Я стала в дверях, на всякий случай загораживая собой видимое пространство дома. Впрочем, Раима либо притворилась спящей, либо в самом деле спала, невинно посапывая носиком.
Женщина сошла с седла при бережной поддержке спутников и направилась к дому. Став лицом к лицу со мной, она откинула покрывало с лица и оказалась очень молодой и смугленькой шатенкой: только глаза были необычно голубые для такой масти.
- Я Дзерен, - представилась она. - Позволено ли мне узнать имя уважаемой пришелицы?
Такой оборот дел я предвидела и давно выбрала себе псевдоним, созвучный с одним из настоящих имён. Придуманная кличка должна выскакивать из тебя как автомат, и не дай боги гор тебе сбиться. К тому же в этом сочетании звуков не один смысл: и клинок, и жрица, и... Шариат-хакикат-тарикат знаешь, Рень? Три пути следования в суфизме?
- В иных краях меня звали Таригат, - ответила я, пропуская красавицу в дверной проём и одновременно указывая на охапку тряпья. Женщина сбросила шелуху и опустилась на лохмотья изысканным движением, я рухнула напротив.
Потом мы скрестили ноги и языки в самой изысканной восточной манере.
Бессмысленно пытаться передать все извивы нашей беседы, потому что я их не запомнила. Скажу только, что я владела классической литературой хорошо, а моя гостья - виртуозно. Также меня сразу начали душить мои суконные покрышки. Её же собственные хлопок и атлас представляли собой идеальную теплозащиту, отточенную веками, - возможно, даже тысячелетиями. Свободный чехол наподобие турецкого чаршафа (широкая туника с воротом-капюшоном плюс широченная юбка с перехватом посередине) прятал под собой нечто вроде изящного казакина и узких штанов, заправленных в невысокие сапожки.
Вот вам сухая выжимка из образца красноречия Дзерен.
Почтенная отшельница (дословно - суфия), как все убедились, трудолюбива, уповает на Всевышнего, умеет украсить свою жизнь и радоваться в ней самому малому. Но за нежной весной неизбежно следует жгучее лето и сразу без перерыва - зима, которая способна сделать льдом слёзы в уголках глаз и снегом - кровь в жилах. Не годится в такое время оставаться одной. Их обеих просят хотя бы на время сделать честь крову малого племени - бану Зухд. Но поскольку досточтимая суфия, при всех её незаурядных достоинствах и мудрости, не достигла возраста, когда ничьи взгляды уже не могут оскорбить её похотью, следует ей избрать себе личного защитника. А кто может лучше послужить этой цели, как не супруг самой Дзерен, держательницы его сердца, и двух более старших женщин, держательниц его левой и правой рук? Имя ему - Валиулла-Кахан, то есть Друг Аллаха и благородный владыка. Многие из свободных женщин Зухд и иных племён хотят занять место рядом с ним, и приличен ему выбор четвёртой и замыкающей сферу, однако он выжидает.
Если вы, мальчики, полагаете, что я обиделась, или мне стало смешно, или я вульгарно стала в позу, - вы ошиблись. У меня достаточно опыта, чтобы отграничить добротную ткань от пустяковой вышивки.
Однако я сразу же уточнила:
- Присутствие милой Джейраницы означает, что и она, и прочие жёны одобрили выбор могучего. Но разве не нарушает обычай отсутствие свахи?
Она ответила не совсем так, как ожидалось:
- Мы, все три, сначала выбираем, потом советуемся, а наш супруг ставит печать на свитке. Зачем нужно чьё-то посредничество? Это годится для людной Вард-ад-Дуньа.
Тогда я ещё раз спросила:
- Нельзя нам с дочкой просто переждать в запретном для мужчин месте?
- Тогда чужие будут говорить, что мы обижаем достоинство святой госпожи, - мгновенно откликнулась моя собеседница. - Если она согласится на брак, ей соберут достойный выкуп, который поможет странствовать дальше. Сам Валиулла дал нам клятву, что отпустит госпожу по первому её требованию. Если ей не нужно соединения ног, то его и не будет, если понадобится - наш общий супруг обязан его дать. И это останется между вами двумя и Всемилосердным.
Как вам это покажется, ребятишки? Разлюли-малина или ветвистая клюква? Причём согласуется с законами первоначального ислама, хотя с небольшим превышением.
И вот какая информация к размышлению. На изнанке беседы так и сквозило, что не я им нужна, а моя дочка. Хоть не так много от Раимы они видели.
И уйду я в самом деле без помех, но одна.
Хотя ведь не носить же её за спиной всю жизнь? Не трястись над ней, как нищий над торбой? Вон, ваши рутенские захребетники только так и существуют - в переносном смысле, конечно.
И если мне запросить ради Раимы большой махр (так это называется в исламе), то можно быть вдвойне уверенной, что её станут оберегать. Вдвойне - потому что я и так поняла цель, не догадываясь о причине. К тому же начинать здесь с чего-то надо?
Нет, тогда я не спросила, отчего меня согласны взять с нагрузкой и другого приплода не требовать. Слишком получится в лоб.
- Я согласна, - ответила я. - Но хочу видеть и хочу говорить с женихом сама.
Это в традиционном обществе не очень принято. Однако Дзерен почти с восторгом ответила:
- Ну а как иначе! И с моим Валиуллой, и с нами тремя госпожа поговорит и договорится.
Уже назавтра корове притащили седло для смотрин. Я последнее время - имеется в виду, после зала Статуй - интересовалась лишь тем, чтобы чисто было да вошь не заедала. Да и раньше выработался у меня стиль не так чтобы женственный: юбки вечно путаются в ногах, грудь лифом обтянешь - не вздохнуть нормально.
Однако здешняя дамская мода оказалась удобной, как вторая кожа. Обувь и то не жала, а как бы дышала, когда сжимались-разжимались пальцы ступни. Сам наряд почти полностью повторял то, в чём щеголяла третья жена, только у неё за основу был положен бледный шафран, у меня - неяркий пурпур. Туго заплетенную косу, к сожалению, пришлось прижать широким обручем и засунуть во что-то вроде длинной кишки из кисеи, а до того расчесать, причём не пальцами и не верблюжьей колючкой, как бывало. Мою дочку тоже вырядили напоказ: меня удивило, что она и не вздумала капризничать, но вовсю рассылала улыбки.
На пол моего пристанища бросили толстый войлочный ковёр с грубым рисунком и несколько тугих подушек - сидеть с удобством. Поскольку душевный разговор по всем правилам приличия требует запивки, а запивка - заедки, следовало ожидать, что всё это прибудет вместе с претендентом.
И он явился. В сопровождении небольшого отряда важных молодых людей. Все верхами, все разодеты поярче их дамского пола. А предводитель...
Ох. Я не однажды объясняла, что представление о мужской привлекательности у меня нетрадиционное. Но красота - она и есть красота и порода - всегда порода, хоть в жеребце, хоть в человеке. Мощные плечи, тонкая талия, горделивая посадка в седле, мягкая поступь. Чёрные брови двойной дугой, выпуклые скулы, каштановые кудри. Борода имеется, куда же муслиму без бороды, но черт лица не застит, а они, что называется, точёные. И, как и у почти всех в племени, серые глаза. Чистейший горный ключ, умное живое серебро.
Словом, не из тех он был, кем в принципе я могла бы увлечься, вовсе не таким, как мой погибший любовник, но как-то вмиг я поняла, что в мужья мне надо брать только его - и более ни один в Сухой Степи не годится. В роде человеческом я разбираться умею.
И заговорил он первым, как того требует учтивость:
- Великая честь для меня - защитить такую женщину, как Таригат-кахана, и её благословенную дочь. Согласна ли она мне довериться?
- Во всяком случае, больше, чем погоде этих мест, - ответила я. - Но в какой мере и степени я доверюсь - то решать одной мне.
Проба на смышлёность. Он понял прекрасно:
- Какой выкуп Таригат-кахана за себя назначит?
А без такого и брак не брак, лишь сожительство.
- Нужно мне двадцать человек, которые следовали бы за мной повсюду и были словно пальцы на моих руках и ногах.
- Мои люди - не рабы, но свободные.
- Разумеется. Как и уважаемый кахан: потому что не Абдалла зовут его, не Раб Божий, по примеру христиан, но Божий Друг.
С точки зрения лингвистики игра слов довольно примитивная, однако доказывает, что мы оба знаем арабский, а не только местное наречие, и оба в равной мере образованны. Строго говоря, мы обозначили не реальное положение вещей, но символ.
- Я хочу получить лишь право выбрать тех, кто мне нужен, причём согласно и их желанию, - продолжила я. - Ведь лишь свободный может следовать по верному пути.
Насчёт пути - это уже был намёк на моё прозвище.
- Принято, - проговорил он и хлопнул себя по бедру. - Что я должен сделать для маленькой?
- Она тоже родилась и растёт свободной, - говоря это, я поглядела на Раиму краем глаза. - Такие всегда решают о себе сами. Не знаю, когда придёт моё время пускаться в странствие и каким оно будет: с ней или без неё. Но зачем заглядывать вперёд так далеко?
Тут оба мы, похоже, вспомнили одно и туже историю, которая плохо вмещается в головы продвинутых европеоидов. Юной жене пророка Мухаммада было девять лет, когда они поженились, она ещё в куклы играла. Был такой крылатый конь, сшитый из тряпок, - аналог пластмассовой барышни, которую новобрачная сажает на свою постель. Но в то же время Аиша считалась одной из самых образованных женщин тогдашнего арабского мира.
("Я не я, если Рене, которые переглянулся с Дези, не думает: тот же народ, - подумала Та-Циан. - А вовсе не о совращении малолетки, которой она была также метафорически и чисто внешне".)
Я, похоже, чуть разнежилась. И тотчас Валиулла спросил:
- Как играем свадьбу?
- Скромно, - ответила я полушутя. - По себе убедилась, на что похожи ваши нравы.
- Кукен Тари останется удовлетворена и нашей скромностью, и нашей пышностью в равной мере, - ответил он. - Позвольте нам предугадать её желания.
А надо сказать, что кахана - это жена-княгиня, но вот кукен - возлюбленная супруга. Похоже, мой нареченный оказался из молодых, да ранних...
Словом, договорились мы, что тратить дорогое время не будем: у всех пастухов окот, у жеребцов с кобылами случка, опять же тех самок, при ком жеребята, мужчинам доить надо, а женщинам молоко это сбивать пахталкой и сбраживать в кумыс. А не за Лэнскими горами лето, когда травы в колос пойдут - вот тебе и зерно для страды и помола. Объяснял мой суженый это шутливо, но, судя по всему, так здешнее натуральное хозяйство и велось. Всё-таки я имела время поразмыслить над своим безрассудством в несколько вульгарных выражениях. Примерно так: если меня прокатят с приданым, то и брак не в брак, столько бы молитв над нами ни читали. Если выдадут, это в принципе должно помешать разводу по моей инициативе: право на личную гвардию я потеряю, а муж снова приобретёт. Однако речь идёт не о скоте, не о деньгах или тряпках, а о людях со свободной волей. Захотят быть при мне - никто их не остановит, если не захотят, то неволить их я при любой оказии не собираюсь.
И надо быть уж очень продвинутым игроком в ножички, чтобы помешать мне грубой силой.
Естественно, я навестила старших жён - возможно, стоило бы говорить "старых". Это были вдовы погибших родичей Валиуллы вместе с его, так сказать, пасынками: молодыми людьми несколько его моложе. От Дзерен у него были две дочери, и я понадеялась, что родить наследника от меня не потребуют. А потребуют - вряд ли что им отломится. Вот Раиму я решилась оставить на их руках уже сейчас: она, между прочим, и не подумала реветь мне вослед.
В урочный день к моему одинокому пристанищу заявился целый караван нарядных всадников. Лошади у них здесь были неказистые - пони-переростки с тяжелой головой, - но я всё равно порадовалась, что для невесты не притаранили никаких носилок типа лектики. И седло было у этих незатейливых граждан правильное, мужское, так что я грациозно засучила одну из широких штанин, задрала ногу на стремя и с разворотом впорхнула в седло, едва касаясь пальчиком высокой передней луки. Надеюсь, отроки заценили стиль. Во всяком случае, один из них тотчас прихлопнул меня сверху парчовым покрывалом и подвернул концы, так что перед лицом оказалось такое окошечко, забранное сеткой. Хороший обычай: сколько ты не присматривайся к суженой, в день свадьбы она должна показаться тебе истинной невестой, то бишь неведомой, чужачкой и странницей. В русском языке этимология больше упирает на первое, в эроском - на самое последнее.
И вот меня торжественно повезли навстречу судьбе.
Кошара оказалась только фронтиром небольшого ханства. За ней нам открылся городок из симпатичных юрт, построенных в древнеримский боевой порядок и выдержанных в стиле как немарком, так и неброском. Войлок и натуральные красители, дерево, отполированное ветром и воском... Кажется, я по нечаянности срифмовала с Прэтчеттом, матушка Ветровоск и так далее.
Так вот, одна юрта была белоснежной, и на этом фоне ярко выделялся кармин входной двери и флажка, гордо реющего на самом краю дымоходного отверстия.
Меня ждали рядом с нею, чтобы окурить дымом, провести меж двух огней, и - нет, пока еще не вручить будущему владельцу, а только усадить рядом за стол, лучше сказать, на одном уровне со скатертью, которая им служила. Народу собралось столько, что никаких досок не напасёшься, камчатного полотна - тоже: широкие блюда и фляги с угощением были размещены на коврах, как и мы сами. И никаких индивидуальных кувертов: пили тут из своей чашки, доставая из-за пазухи, ели с ножа и над грубой толстой лепёшкой, для разнообразия беря куски лепёшкой кружевной и тончайшей. Я как-то стеснялась, тем более жених не очень налегал на съестные припасы. Хмельное и вовсе некуда было наливать.
Как только мы оказались рядом, жених улыбнулся мне, дотронулся до моей правой руки, перебрал пальцы. Показалось мне, что он отыскивает на ней силт или след от него, или нет?
Во всяком случае, первым знаком моего нового супружества стало не другое колечко, а браслет из двадцати серебряных прядей: видимо, символ как власти, так и выкупа за мою персону.
Обряд? Не заметила ровным счётом никакого. По крайней мере, по рутенским меркам. Динанские вообще не катили - имею в виду три известные мне провинции.
Нет, не совсем так. Потешные поединки были. Но в Эро, похоже, вовлекалось в них как мужское, так и женское население, кстати сказать, в покрывале по самое не могу щеголяла одна я, и, по всей видимости, должно было продемонстрировать мне мой махр. То есть из чего мне желательно выбирать.
Красивое было зрелище! Правда, меня слегка озадачило то, что тут как раз на солнце набежали тучки и повеял прохладный ветерок.
А когда все, кто хотел, навоевались и расселись - до того их места за столом удерживали соседи, - а песок на месте поединков расчесали граблями, - тогда...
Хором возгласили карнаи. Называются они там иначе, чем ты знаешь, Рень, но аналогия самая близкая: трубы из горящей на свету меди, гортанный, ревущий, протяжный голос. Вначале он буквально стелется по земле, но вдруг музыкант поднимает долгий раструб высоко к небу и начинает поворачиваться вместе с ним - в лад со всеми тремя прочими, - оповещая мир о грядущем торжестве.
Валиулла поднял меня с места, снял и отбросил в сторону покрывало. Сказал:
- Время тебе показаться всему миру.
Вывел на площадку, взял две больших сабли и одну вручил мне вперёд рукоятью.
Откуда знал-то? Через секунду или две я поняла, что даже не догадывался, хотя всё здешнее население такому обучено с малолетства, равно как и езде верхом. Панцирные пастухи стад, как бывало в старину, когда угнать табун или отару у соседа и отбить назад считалось высшей формой удальства, доблести и бахвальства. Валиулла осторожно прощупывал мои возможности: возможно, готовился сыграть обе роли сразу.
Но этого не понадобилось: я ведь не могла забыть прежних умений, как ни хотела этого. Нечто во мне упрямо подняло голову навстречу бою - пусть показному, пускай не более чем ритуальному - и прихлынуло вплоть до кончиков пальцев. Я встретила первый удар его клинка с такой силой, что чуть не выбила. Он понял - с ликованием. И мы завертелись на конце иглы, какой стала наша совместная мощь, как парочка дурашливых ангелов. Самую малость это было похоже на то, как жених и невеста перед алтарём стараются первыми наступить на коврик: кто первый, тот и глава семьи. Только что это и было бракосочетание во всей полноте.
... Я победила: тем, что в последний миг поединка умерила пыл, позволив Валиулле пробить защиту и убрать с моего лица одну из растрепавшихся не по уставу прядей. Из неё он позже сплёл этакую сентиментальную памятку в духе девятнадцатого века, то же первобытный оберег.
Тут как раз и вечер придвинулся. Ковровые скатерти со всей пылью и объедками сгребли так, что всё притиснулось друг к другу, и унесли следом за плотной толпой гостей, обуреваемой единым порывом. Мы, новобрачные, удалились в белый шатёр, где с нами получилось то же, что со свадебным пиршеством.
То, что произошло на свадьбе, позже породило череду легенд. Будто бы меня нашли умирающей у колодца и с ходу предложили - не брак, а поединок: ради того, чтобы завоевать право на жизнь или право на достойную смерть. Вот такие крайности.
Хотя на самом деле воительница в тот вечер и ту ночь умерла. Родилась заново и расцвела моя вторая ипостась - священной жрицы Тергов.