Есть тайны, которые можно доверить лишь обречённым, во всяком случае - балансирующим на грани. Есть время для таких откровений - и связано оно лишь c человеком, а не обстоятельствами, удобными или неудобными. Ждать оказии в виде новой партии будущих учеников Города показалось слишком долгим судьбе, которая взяла под свою руку Таригат...
Когда Та-Циан говорила о себе в первом лице, то было ради одних юношей: чтобы задеть эмоциональную струнку, сыграть в непосредственность. Когда думала внутри себя и про себя - начинались игры в закрытость. То есть ловили они по-прежнему всё, но с куда большим интересом. Причём не так боялись, что она сумеет навязать своё личное восприятие.
А вот третье лицо вместо первого знаменовало куда большую степень отстранённости, чем первые два. Такое глубокое залегание мыслей, что вроде как и не о Госпоже сказано. Разумеется, вампирскому чтению мыслей всё равно не поставишь преград, но ощущение - будто Рене и Дези подглядывают за нею в замочную скважину. И можно, да не совсем прилично.
Стоило признаться себе самой, что лучшее время жизни она провела в дороге. Не в местах нетронутого покоя и незыблемых традиций, не тогда (что было куда более удивительным), когда бралась за оружие, безразлично - выкованное из стали, духа или разума. Но в промежутке между тем и другим, что простец поименовал бы подвешенным состоянием, а умудрённый - своего рода чтением между строк.
Рутенка Татьяна, о которой вспоминалось всё чаще, писала, что в детстве, когда её каждое лето вывозили на Кавказ (и более, увы, никуда), самым лучшим впечатлением была дорога. Ехали несколько суток, на своих колёсах марки "ЗИЛ-Победа", в тесноте, душном запахе бензинового перегара, не имея надёжного ночлега - и с ощущением полнейшего счастья.
Всё удалось Таригат как нельзя лучше. Валиулла отпустил её в эроскую столицу без споров - возможно, имея в виду обожаемого шурина в качестве преемника и нового хранителя живой драгоценности. Пошутил, что поскольку развода пожелал он сам, то махр остаётся за женой - хотя в любом случае молодые кешиктены располагали свободной волей и употребили её как должно. Свита Идриса вынуждена была потесниться, пуская в ряды новичков: половина на половину.
Также никто не возражал против того, что Раима осталась в семье, даже сама девочка: отправиться в Вард-ал-Дуньа было желанным для всех без исключения, но к чему торопить событие, чей срок ещё не настал? В этом она была вполне похожа на мать - так же полагалась на естественное течение событий. Мать тоже не роняла слёз в час разлуки: всему своё время, растить и снимать плод, держать при себе и отрывать от тела, чтобы бросить и уйти к чему-то иному. Да, собственно, Та-Циан никогда не понимала, как это - жить ради детей, и полагала, что проповедующие такое лгут. И они не любят, и их тоже. Как дети вообще могут любить духовного кастрата, нищеброда, который не имеет за душой ничего своего?
Но соглашаться с уходом близкого человека, писала Татьяна, - не значит забывать. Только, в отличие от большинства, в ней самой довольно рано, лет с семнадцати, обнаружились несколько слоёв личного бытия. Её дед, человек намного более близкий девушке, чем родители, погиб вдали, внезапно и скоропостижно, и так случилось, что весть эту она пережила в одиночестве. Был вечер, была невероятно долгая ночь и было утро дня, когда отец и мать вернулись с похорон. Через календарную неделю Татьяна поймала себя на том, что легко смеётся, читая пьесы Шеридана и болтая с друзьями-студентами о пустяках. Внезапная рана не болела, любовь нисколько не увяла в отсутствии своего предмета. Ну а смерть, в которую Татьяна, в отличие от всех детей и большинства взрослых, всегда верила, осталась смертью, а не каким-то инопланетным чудищем. Тем, что есть здесь и сейчас; без чего не может быть самой жизни.
Та-Циан поймала себя на том, что всё чаще апеллирует к особе, согревавшей её рутенское место. Что же, наверное, так и задумано Тергами: один неплохой ум вместо другого, оба друг друга дополняют.
Ситуация, в которую были поставлены они с Идрисом, казалась перевёрнутой копией путешествия Та-Циан и Джена в Лабиринт Тергов, прямой - их же в Лин-Авлар. Что до того, каков получается расклад на суде: динанской Оддисены или степного Братства Зеркала, размышляла Таригат? На самом деле всё повторялось - начинала и заканчивала Та-Циан, другие всегда следовали, а судьба господствовала, как ей вздумается.
"Суд, даже самый высший, - по сути игра. Разве не я сама утверждала это? Игра же - то, ради чего нас терпят на этом свете, - сказала про себя Таригат. - Я ничего не потеряю, в очередной раз приняв роль за сущность, симулякр - за чистую монету. Какая разница? Прототипы в любом случае находятся не на Земле".
К тому же она практически исчерпала то, что могли дать ей Валиулла и его окружение. А за лишнее знание она всегда была не прочь рискнуть и самой жизнью.
"Я в те дни ехала рядом с Идрисом как власть имеющая".
Отряд продвигался к цели неторопливо: у степняков не бывает ни лишних, ни пустых минут. Небо над головой делалось ярче - солнце, поднимаясь в зенит, как бы опускало ресницы, чтобы не так жечь. Земля под копытами постепенно расцветала - вздымалась округлыми холмами, поросшими по-весеннему яркой травой: видимо, здесь близко к поверхности проходили водные жилы. Иногда почву распарывал скальный клык, желтоватый, сияюще-белый и словно в росе: добывать питьё было чем дальше, тем проще - разумеется, с учётом того, что люди Идриса знали местность.
Располагались на ночлег они, вопреки закону пустыни, в тёмное время суток. Жар не так палил, как согревал, к тому же Идрис намеревался показать своей женщине все дорожные красоты. Да, Таригат как-то без особых раздумий стала его женщиной, что бы это ни означало. В дороге он держался рядом, то и дело касаясь руки с зажатым в ней поводом: будто хотел удостовериться, что Таригат никуда не делась. Так ведь знал об этом побольше любого зрячего - каждый всадник в отряде и весь отряд были для Барса тканым ковром, полным наиподробнейших деталей. Всё это складывалось в нечто объёмное и потрясающе многомерное.
Сначала женщине казалось, что это не по исламу - даже года не выжидать при переходе из одних рук в другие. Потом осенило: и она существо по определению сакральное, взятое в семью ради мужниной чести, и то, как ей ныне поклоняются, - это адат, местный закон, присовокупленный к вольно толкуемому шариату. И даже то, что ей поклоняются как бы вопреки её воле, вписывалось в общую картину. Разве божество выбирает способ, каким ему служат верующие?
Ночью им двоим разбивали отдельную палатку. Из слепых получаются особенно нежные и чуткие любовники: ведь их царство - ночь, а Всевышний, по словам одного француза, создал ночь для любви. И ничего бесстыдного не было в губах и языке Идриса, когда они проникали во все изгибы и выемки чужого тела, штудируя рельефную карту блаженств, и в ноздрях, которые поглощали его запахи, и в пальцах, которые лепили плоть заново.
"Но лица эти руки не касались - словно из-за некоего суеверия он не хотел становиться моим зеркалом", - чётко и громко подумала Та-Циан. Пусть юноши ловят материал для раздумий: ведь у кого на этом свете нелады с отражениями? И Оддисену сюда присовокупим - тоже ведь камень преткновения для тех, кто скорее жив, чем мёртв. Или наоборот.
- Наоборот - это про Буратино? - мигом откликнулся Дезире. Судя по тонко разыгранному наиву, он понял суть дела.
- Возможно, - сухо ответила Та-Циан. - Проблема в том, дорос ли твой собственный нос до соответствующих размеров. Что до моего спутника, то он воскрешал к жизни совсем иные литературные штампы: гибрид Затойчи и Слепой Ярости. Я имею в виду не притворство, но непостижимую искусность попадания в цель.
Несмотря на обоюдную деликатность, накал эротики временами достигал таких высот, что я спрашивала:
- Я умру от этого?
- Нет, к сожалению, - отвечал Идрис. - Разрушить тебя очень и очень непросто - если ты сама не хочешь.
"Вот что ещё. Он (как и Валиулла) часто брал меня через отверстие, не связанное с деторождением. По некоей мало внятной причине оно считалось более чистым. Моим нынешним питомцам такое либо вообще не понять, либо давно уже догадались".
Поток размышлений теперь не прерывался, что бы ни делали эти трое: почти неощутимо для себя ели, пили, выводили продукты распада, дышали свежим воздухом, погружались в дремоту. Вся эта рутина не стоила того, чтобы на ней фиксироваться.
- Раз вы так резво включились в повесть моего интима, - продолжила старшая, - прибавлю, что Идрис всё чаще завязывал глаза чёрным платком. То есть и мне, и себе. И не только на время ночного секса, когда, как известно, все кошки серы.
Наш дневной путь вовсе не был пустынен, но жила одна дорога. Караванный тракт, что служил для одних торговых и деловых путешествий: семейные поселения и, соответственно, перекочёвки держались от него в стороне.
И вот настало время, когда на горизонте внезапно появилась Роза Мира. Никаких пригородов, разве что холмы стали зеленее и расцвели. А среди них - гигантский пышный венок, зубчатая корона и в их обрамлении - пучок хрустальных стрел или клыков. Сады, парки, и, возможно, кладбища (последнее предположила я и отчасти ошиблась), ученические городки и небоскрёбы. Как многочисленные туристы не заметили режущей глаз инаковости всего этого великолепия - не знаю. Думаю, носили добровольные шоры или очки, с помощью которых человек обычно примиряет в корне чуждое и незнакомое со знакомым и уютным. Впрочем, на туристов нынче был, по-видимому, не сезон - слишком жарко. Как нам неоднократно сообщали они сами, водили их по улицам в своего рода "связке" и под чем-то вроде виртуальной сети. Художественная аналогия - процессии, что изобразил Александр Митта в своей "Сказке Странствий": имею в виду город под властью чумы. Только в данном случае поветрием считались чужаки.
Перед лицом нашей конечной цели мы разбили лагерь и переоделись в лучшее платье: не европейско-столичного стиля, напротив, такое, чтобы подчеркнуть, что мы народ нездешний, пришлый и уважать нас требуется именно в таком облике.
Замшевые и парчовые дэлы. Шапки, отороченные лисьим мехом. Сапоги из тончайшей кожи, с загнутыми кверху носами. Тяжёлые пояса с набором из бронзовых и серебряных блях. Оружие, на котором прямо-таки были вычеканены достижения предков - и, разумеется, их нынешнего потомка и наследника.
А вот зачем Идрис повязал по глазам и носу широкий чёрный муар, в тонкостях не знаю до сих пор. С той целью, с какой в Рутене носят тёмные или зеркальные очки - чтобы незнакомые люди понимали, с кем имеют дело? Да, наверное, так.
("И чтобы вы призадумались, мои славные".)
Кто-то из нас мельком поинтересовался о конкретной цели: вопрос был¸ судя по интонации нашего вождя, некорректный, но он соизволил объяснить. В одном из молодёжных городков у него усадьба. Мне это показалось диковатым: успела привыкнуть, что свой кров ты возишь на себе, словно улитка, а бросать где-то якорь на цепи - дело скверное, даже если цепь очень длинная и к тому же растягивается от твоего лая: метафорически, вспомнился такой анекдот о брехливой собаке.
Я, собственно, не исключаю, что Идрис преувеличил: тягой к оседлости и родным корням он, похоже, не страдал, дом мог снимать или использовать не по прямому назначению, но в качестве своего рода пиратской сокровищницы. А вот найти благовидный предлог, чтобы провезти нас через всю столицу, - это он вполне был в состоянии.
Ибо наш кортеж изобразил из себя иголку, которая прошивает полотно насквозь. Мы въехали с одного края и остановились близ другого - степная столица оказалась не так уж велика и не нуждалась в более продвинутом транспорте, чем велорикша или растабайк на солнечной батарее с накопителем. Большая часть жителей вообще передвигалась рысью или пешком, ведя под уздцы коня с мешочком, подвязанным под самое репицу. Наилучшим удобрением для местных насаждений здесь не прокидывались.
Спустя некое время я снова поразилась: публика на тротуарах была необычной. В основном стройные мужчины и женщины юных и средних лет, куда меньше важных подростков и осанистых стариков, а малых детей нет прямо-таки начисто. Конечно, подумала я, это визгливое, назойливое и до невозможности суетливое украшение улиц и площадей должно проходить первичную обкатку у себя в кочевьях, оттого становится здесь - гипотетически - вполне приемлемым и оттого незаметным. Но неужели у преподавателей и... м-м... студентов никого не рождается: они что - совсем безгрешны? Или сразу же отсылают потомство от себя куда подальше?
Помимо прочего, во всех коренных обитателях чувствовался некий трудноуловимый оттенок. Или нота, или аромат - не знаю: возможно, Идрис, благодаря своей слепоте, дал бы более точное определение.
Каждый из них не был как-то особенно красив или изящен: в толпе динанцев или других землян легко бы затерялся - если, разумеется, учесть расовое разнообразие. Но вот все вместе они никак не представляли толпы. Какое бы использовать сравнение, мальчики, чтобы дать вам понять?
- Ожерелье работы хорошего ювелира по сравнению с горстью кое-как огранённых камней, - предложил Дезире.
- Тебе бы всё самоцветы, - поддел его Рене. - Сразу видать, что любишь. А если так: цветы не на клумбе, а на лугу? В природе, которая не умеет, в отличие от человека, сочетать краски и формы безвкусно?
- Если коротко: каждый из них был настоящим, - кивнула Та-Циан. - Если разобрать на составные части людскую массу в том же автобусе, метро или маршрутке, то каждый второй окажется едва ли не монстром. В целом-то вполне терпимо: ну, мясистый загривок, ну, пивное брюхо, отсутствие любых телесных форм или рубленные топором черты лица... Татьяна в дневнике признаётся, что играла сама с собой в игру: определяла, кто из сидящих рядом выглядит приятнее и значительней остальных. Победитель не представлял собой ничего особо замечательного.
- А возраст? - уточнил Дезире. - Вы упомянули, что в Вард-ад-Дуньа не было старости.
- Дряхлости, - поправила Та-Циан. - Причём неряшливой. Из иных юнцов получаются изумительно красивые старики. Я лично бы не отказалась ни от характерных морщин, ни от седых, соль с перцем, волос. Так прорисовывается характер: если он, конечно, есть от природы.
Иначе говоря, все обитатели Вард-ад-Дуньа были похожи на гениев. В массе те признаки, которые объединяют этих сверхлюдей, растворяются, но вместе делается заметной новая порода.
- Или старая, - тихонько вернул Дезире, - об этом тоже было написано.
- Я так думаю, вы оба читали не в моих мыслях, а на более прозаической бумаге? - сказала Та-Циан. - Непосредственно в дневнике Татьяны?
Юнцы переглянулись. "Понимают, что согрешили, - отметила Та-Циан. - Хотя лишь символически и к удовольствию обеих сторон".
И продолжала:
- Мы ловили на себе взгляды: учтивые, спокойные, в меру любопытствующие. Даже наши халаты не вызывали такого уж интереса: большинство было наряжено именно так - всепогодно, почти бесполо и весьма изысканно. Шлейфы некоторых одежд текли по чистейшим плитам, которыми были выложены улицы, талия могла быть затянута в своего рода корсет, над которым слегка топорщилось нечто пышное. Волосы самых необыкновенных цветов и, похоже, ничем, кроме хны и басмы, не подкрашенные, струились до самой талии. Глаза, не такие уж и большие и по преимуществу карие, иной раз вспыхивали, словно вечернее солнце из-за туч.
- Они смотрят, Тари, - тихо проговорил мой Барс, видимо, заметив, что я вот-вот потеряю самообладание. - Ты их значительней; ты редкость для всех земель.
Почему так? Остальные мои спутники не возразили. Они вообще держались молодцом: ну, разумеется, всем им было не в новинку.
Отряд ехал бульварами, огибая центр по широкой дуге. С нашего места оказалось невозможным увидеть большую часть высотных зданий, но я сразу поняла в них главное. Они не только казались, но были созданы как монолит во всей сложности ветвей и кристаллов. Живой хрусталь. Аметист. Обсидиан. Гора или дерево во всей натуральной естественности - и небо над головой, почва под ногами и копытами, люди в окружении неба, земли и циклопических стен смотрелись как нельзя более гармонично.
Отчего-то я вспомнила присловье, которому обучила меня Майя: "Верх и Низ - две ладони Тергов, которые мнут земную глину, смачивая небесной водой". То, что предстало перед нами сейчас, было именно таким. Словно его напечатали на гигантском трёхмерном принтере и вдохнули жизнь.
- Как в шарнирных кукол, - пробормотал Дезире. - Чем такое удобно: всегда имеется шанс отточить модель в виртуале, прежде чем влепить в плоть и кровь. Точнее - вылепить из.
- Ты это брось, - воспротивился Рене словно по долгу совести. - Не твоя стезя, типа.
"Хитрят, - промелькнуло в мозгу Та-Циан. - Играют в туповатых простачков. Мы упорно наводим друг друга на мысль, но никто не хочет делать это явно и к тому же насильственным образом".
- Вот что пришло мне в голову, - продолжила она вслух. - Динанское Братство знало - иначе и быть не могло. Но чтобы как следует вникнуть во все тонкости, нужен был свежий глаз. Моё зрение было промыто без малого десятью годами степной жизни. К тому же Оддисена, скорее всего, видела восход, раннюю стадию, а мне довелось попасть в начало расцвета. Так я считала. И ещё я думала тогда: "Ради истинного знания стоит бросить на кон саму жизнь, даже если не успеешь применить свою покупку к практике. Это и будет чистым, бескорыстным обучением".
- Таким, что безусловно делается тобой самим? - снова вмешался Дези. - Дарит понимание?
- Догадлив, - чуть сморщилась Та-Циан. - Хотя чего уж там - я ведь здесь вполне себе тёплая и дышащая.
Усадьба, куда мы ехали, пряталась в глубине заросшего клёнами двора, но тень, казалось, резче выделяет все оттенки: рыжевато-красный, готический кирпич стен, голубоватые отблески на стекле стрельчатых окон, густо-синее, как и везде, небо, от которого при полном, можно даже сказать - мёртвом штиле веяло грозой. И всё это в окружении пышной зелени.
Тотчас подбежали молодые люди и подростки обоего пола, помогли спешиться - скорее чтобы оказать честь, - приняли лошадей и тюки, которые тотчас начали снимать, чтобы унести в наши комнаты и кладовую. Работали они как механизм с туго взведенной пружиной.
- Ученики, - пояснил Идрис. - Живут у мастера: до смерти отца таких было двое, раньше - и того больше.
"Хороший средневековый обычай, - констатировала я. - И учатся чему-то там насущному, и приносят пользу, какую могут, и находятся под присмотром".
Он в самом деле был в наличии, этот присмотр. Под дверным навесом, пышностью напоминающим свадебную хупу, за нашим въездом наблюдала женщина, что называется, в возрасте. Пегие волосы, кое-как стянутые повязкой, седые брови, ястребиный нос, пронзительно-бледные глаза, опалённая зноем кожа, воинская стать. Росту в ней было мне по плечо, так что величию, которым она обладала, было тесно внутри.
Я тотчас поняла суть. Сокровищем, которое Идрис хранил в доме как зеницу отсутствующего (по сути) ока, оказались его родители. По опыту знаю, что предки во всём Динане и даже его Степи по умолчанию мыслятся отсутствующими. Не обязательно мёртвыми, но в том смысле, что занимаются своим делом в известном отдалении. Разумеется, в случае, если не доказано обратного: мусолить одно и то же место и одно и то же ремесло никому не интересно, это способствует постоянным миграциям.
Из родителей Барса пребывала в наличии та жена, которая, образно говоря, была Лией. Так объяснил он сам. И уж это, похоже, было нечто такое, что покойница Диамис в раю ахала и вздыхала от белой зависти! Нечто поистине устрашающее: то, чем я бы стала лет через сорок. Так я полагала.
Путь через парадный вход в отведенные нам комнаты проходил мимо хозяйки, и каждый должен был отдать ей поклон, прижав к груди раскрытую ладонь и называя новую нашу владычицу по имени - Альфия. Каждый получал от неё в дар отрывистую реплику, пущенную словно бы в сторону, - прямое попадание в лицо сильно бы нас стеснило.
"Вот женщина длинной воли, - отозвалась Альфия-кукен на меня. - Умеет делать для Степи правильных дочерей. Сын, ты поднёс мне славный подарочек - один череп, что у неё на плечах, многого стоит. Классика жанра".
Почти покойница Диамис, только не надо нам далеко идущих намёков. И да, разумеется. Это её сын так назвал - кукен, любимой супругой моего отца. Идрис ведь впереди меня шёл.
Ну а поскольку мы вроде как поженились тихомолком, отвёл он меня в свои личные покои. Трёх господствующих тонов: красные бухарские ковры на полу и стенах, гладкое коричневое дерево, розовато-белая резная кость и фарфор. Такое впечатление, что мебель проросла из ковра - или в неё обратились, покрупнев, его узоры. Резной слоновый клык - языческие статуэтки на низком столе, рядом с пиалами, чайником (фарфор, но тоже костяной) и письменными принадлежностями, светильники над низким просторным ложем. Вид у всего такой, будто ничто ничего не стоит или бесценно: дорогое наравне с дешёвым и всё в равной степени изящно. Вид у всего такой... В общем, будто хозяин владеет глазами лучше зрячего.
На самом деле Идрису было нужно больше места для манёвров и поменьше хрупкой мелочи не на своих местах. Слепым на самом деле нужна не помощь, а лишь чтобы не мешали всякие доброхоты.
Вот он добрался до матраса - на нём ковёр и над ним ковёр - и скрестил ноги, не ощупывая места руками. Показал мне, протянув руку вбок:
- Садись там, где концы моих пальцев. Хочу слышать твоё дыхание, когда стану говорить.
Тут я вмиг поняла недавние намёки. Что не родная матушка ему Альфия, но лишь законная. А, значит, настоящий её сын - Дженгиль. Просила я суда тех, кто имеет власть, думала - легенов здешней части Братства. Получила ту, что имеет бесспорное право - от своей крови к моей крови.
И сказала - не совсем то, чего он ожидал. По крайней мере, понадеялась на такое: прежние мои мужчины были из Динана, всяко умом попроще. И совладать с ними я умела - вот разве что с Дженом не очень. Это властные дамы ввергали меня в оторопь, и то ненадолго.
- Супруга твоего батюшки захочет взять с меня равновесную плату? - спросила я, опускаясь на указанное место. - Талион или как там зовётся по-вашему?
А в Степи нет такого закона. Правит одно желание. И слова тоже нет.
Барс даже рассмеялся:
- Ты не знаешь её. Да что - ты и себя не знаешь. Если хочешь умереть - умирай, другого тебе, полагаю, не дано. Если кто из мужей пожелает истинное дитя - вашу дочерь во плоти, - за редкость надо платить, и щедро. Семя истины есть во всех людях, но у подавляющего большинства успела сгнить и так, сущим трупом, и передаётся. Но есть такие - в ком крупица, в ком прожилка, в ком горстью набросано, а ты как поспевающий плод граната. Тебе, может быть, и подходящей пары не было нужно, как Эно-кахану и Дженгилю. Такие жёны - невозможная редкость: оттого мы и снисходим друг ко другу, и танцуем на лезвии того клинка., что приставлен к нашему горлу, и всё-таки не можем устоять перед соблазном. Мой брат знал о твоём рождении, искал тебя по расчёту, но взял - по одной любви. Если он хотел заплатить втридорога, это лишь его дело. Несправедливо будет спрашивать с тебя часть цены.
- Разве ты это хотел сказать, Ирбис с белой шкурой? - спросила я. - Чтобы моё дыхание переменилось?
Он покачал головой:
- Ты меня упредила. Но нет - неправда и малая часть правды. Я хотел повысить твою ценность. Чтобы из тебя выковали оружие для моих рук - старая госпожа такое умеет и наш отец умел. Это и послужит выкупом за брата.