Вскоре после обращения Алексея в Пётровом афедроне завелось очередное шило. В течение одного летнего месяца и в несколько приёмов вся их бригада, включая чернорабочих, перебралась из дворца Хозяйки Медногорья в роскошные казанские подвалы, сохранившие память о взятии города Иваном Жестоким в образе мощного порохового духа, прилетавшего сюда из подкопов. С ним кое-как поладили - убийца всегда поймёт убийцу, говорил Пётр. Потом изречение видоизменилось: мститель - родня другому мстителю.
- Во имя становления и сохранности новой империи здесь перерезали этак сто тысяч человек, - пояснил Пётр, хитрым глазом поглядывая на Геворка. - И с оружием в руках была едва ли треть, остальное - женщины и детишки. Город хорошо подчистили для нового заселения. Обычное дело для ортодоксов: защита христианства от неверных, расширение границ, свободный доступ к Сибири, коей отныне будет прирастать Россия, и прочие духовные ценности по списку. Правда, немцы, как протестанты, так и католики, бывшие при этом деле свидетелями, возмущались резнёй мусульман, но это вечное их дело - возмущаться. Как можно не убивать во имя справедливого дела? Это вообще не по-человечески. Однако никто из сторон не звал резню геноцидом: что тут взять, несовременные люди!
В городе не особо задержались. "От казанской царской шапки осталась лишь тень, хоть и впечатляющая, - пробормотал ПэПэШа в ответ на многочисленные расспросы. - Впрочем, за тенью власти я и охотился". Пришлось удовольствоваться привычной болтовнёй. Прямо из Казани нацелились в новую столицу - лицезреть ещё более впечатляющие московские катакомбы.
- Неужели вас беспокоит знаменитая библиотека третьего царя Ивана? - спросил Симон. - Или иные клады?
- Моё дело, - ответил ПэПэШа. - Срывать куш следует наверняка, не гоняясь за призраками царственности.
Всеми было замечено, что он противоречил себе и искал-таки нечто - мало понятное остальным.
- Царёвы поминальники, - объяснил он. - Отметились в тех же ларях и сундуках, что и знаменитая либерея. Когда наш Иванушка Четвёртый убивал какого-либо христианина - а делал он это пачками, - то непременно записывал. Где кто похоронен - тоже. По всей видимости, сделал исключение для монахов, коих велел привязать к пороховой бочке и распылить, но меня чернецы не интересуют.
- И что - нашлись поминальники?
- В какой-то мере. Не факт, но путь.
Кормились в дороге все они скромно и застенчиво, удобные случаи подворачивались не всегда: Пётр сетовал на нынешнюю церемонность нравов, восхваляя прежнюю разруху и красный террор.
Наконец, из Москвы все двинулись в Петроград. Знаменитой чугункой, воспетой в стихах Некрасова, не соблазнились - как и прежде, двигались на винтовых машинах в числе трёх самых мощных, ночью, идя в стратосфере или над слоем облаков. Внизу тускло блестели рельсы - прямые, словно двойная стрела, не оскверняемые бойким железнодорожным движением. По этому поводу Пётр напыщенно цитировал:
Мы стали злыми и покорными,
Нам не уйти.
Уже развел руками чёрными
Викжель пути.
- Что за масонское заклинание? - смеялась Мария.
- Русским бы только до масонов, как вшивому до бани, - смеялся Манфред. - Так, кажется принято у вас говорить? Ещё бы сказала - юдомасонское.
Она слегка рассердилась - типа того, что "вовсе я такое не имела в виду и в еврейских погромах отродясь не участвовала, в отличие от некоторых". Манфред вслух заявил, что, во-первых, всю жизнь любил не одни только еврейские деньги под малый процент и что, во-вторых, у каждого немца должен быть хотя бы один персонально любимый иудей; так что поклёп не к месту. Впрочем эти двое с некоторых пор не умели обижаться друг на друга всерьёз даже когда в ход шла тяжёлая артиллерия.
- Викжель - это министерство железнодорожного сообщения, - объяснил цыган. - У них тут по всей стране правят бал новояз и руссоц, как в недоброй памяти республике Океании.
Им захотелось спросить, что это за страна такая - Океания, если не архипелаг при пятом континенте. Но через минуту, когда Лидия догадалась, что это, условно говоря, её родина, только в расширенном смысле, - как можно помнить о будущем.
- Какой спрос со старого бродяги, - отмахнулся ПэПэШа, - мало ли о чём вспоминается душной летней ночью.
Северная Венеция в самом деле изнемогала от летней жары и казалась величавым призраком своих же давних лет: пыль, перемешанная с бумажными клочками, струилась по тротуарам среди лихорадочно освещённых зданий, фонтаны роскошных пригородов некогда безмолвствовали, Нева и притоки с мостами, чьи двоеперстия торчали кое-где над водой даже посреди дня, казалась отлитой из воронёного металла. Знаменитые белые ночи, по счастью, уже с месяц как пошли на спад, оттого никому из вампиров не понадобилось круглые сутки напролёт пребывать внутри машин, спущенных в дворовый колодец.
- Вертолёты хороши для местных полётов, но всё же не очень удобная вещь. Отчего бы не занять какой-нибудь пустующий особняк с парком? Вроде бы можно сделать такое официально, - спросил Геворк.
- Ага, вот сейчас. Первое - никто из неовурдов на красную агитацию не поддавался, не братался и не митинговал, хотя и белые числили его по разряду продажных шкур, - объяснил Пётр на удивление логично. - Оттого мы личности для властей не очень благонадёжные. Да и какую-никакую конкуренцию органам составляем. Второе - наперекор естественной убыли населения откуда-то взялась нехватка жилплощади. Уплотняют, переуплотняют старые фонды - заметьте, как я лихо ботаю по советской фене, - а строить новое революционного азарта не хватает. Третье. Если бы не объявили нэпа - это их новая экономическая политика - перемёрли бы с голоду, а сейчас их косит бандит Лёнька Пантелеев со товарищи. Но зато чем богаче апартаменты, тем приметчивей.
- А что такое "советский"? - спросила Юко.
- Где богатство - там и охотники, это понятно, - сказал Манфред. - Что же их так мало? И куда смотрит полиция?
- Но если после разброда восстановилась хоть какая-то экономика, можно было снять что-нибудь поблагороднее коммунального двора на Пряжке, - вставил свой червонец Геворк. - Наши дон и донья в этом, пожалуй, согласятся со мной.
Лидия и Симон переглянулись и чуть нахмурились, Мария хотела возразить, но Пётр вмешался категорически:
- Даю по пунктам. Союз Советских Республик планируется на месте России в декабре этого года. Пока не вполне утрясли название, да и герба лишь в проекте. Но пролгательное "советский" уже начинает прилагать себе дорогу в массы.
"Прилагательное, верно? - тихонько фыркнула Юко внутри себя. - И "пролагать", по-моему. Снова хозяин нас путает".
- Полиции нет уже давно - её временно заменили милицией, то есть народным ополчением, - продолжал цыган, нимало не отвлекаясь на чужие мысли. - Хотя, по-моему, что в лоб, что по лбу. Куда она смотрит - спросите у некоего товарища Зиновьева, который, похоже, с подачи Лёни Пантелеева губит идею нэпа, а при помощи милиции сдерживает самого Лёню. А почему не свой собственный кров? Представьте: все вы, кроме неустанно бдящего ПэПэШа, наглухо закомпостировались в хорошей квартирке, а в технику как раз суются некие бедняги, готовые разнести лучевую заразу по всему городу вместе с горючим и деталями... Манфи, дружище, тебя не пугает перспектива?
- Не пугает, но лучше бы не надо, - сказал тот. - Однако есть у меня кое-что на примете с прошлого визита. Стоило бы освежить впечатление.
Очевидно, затем он и напросился на следующий вечер вместе с Марией охранять Петра и Алексея во время прогулки по Васильевскому острову: серовато-жемчужный свет, одевший город словно мантией, оказался вполне терпимым и в обморок не вгонял. Оделись все четверо похоже: картузы на голове, рубахи, подпоясанные широким ремнём, штаны с сапогами. Правда, неисправимый ПэПэШа набросил на плечи горчичный пиджачок, а Мария заломила свою шапку чуть по-женски, на манер комсомолки двадцатого года.
Вместе с Манфредом - крепкое крестьянское лицо, никакой лошадиной породистости истинного аристократа - они выглядели отличной парой.
- Всё прозодежда тутошняя виновата, - смеялась она. - Снова здешний новояз.
- А что это такое? - спросил Манфред. - Прозаическая одежда, на любой день? Три года назад не видел в столице ничего похожего.
- Производственная. Веяние новых времён. Прогрессивные художники сочиняют костюмы для работы на заводах и публикуют рисунки в модных журналах. Вместе с нарядами для девушек, что сидят в ресторане "Крыша" и поедают омары из Елисеевского гастронома. Крестьянско-кулаческий труд так шикарно не обслуживается. Новую милицию тоже они обшивают - чтобы отличалась от простых граждан. Пока выходит не очень - кепи, буденовки, длинные юбки у женщин.
- Юбки! С каким жаром сказано. Соскучилась - давно такого не носила? Я б на твоём месте в эту милитаризованную милицию завербовался.
- Отчего ж нет - давай вдвоём. Паспорт только выправим нового образца и с особой ночной отметкой в графе - пятой, что ли.
Держались "два Эм" позади главных собеседников, старательно делая вид, что не подслушивают, - на самом деле такое быть истиной могло лишь наполовину, ибо мыслеречь вампира всегда прозрачна для другого вампира, а голосовая речь воспринимается на расстоянии километра. Впрочем, другие двое тоже пока говорили ни о чём, с некоей ленцой пользуясь нечаянно возникшими аналогиями.
- Серебряный свет. Серебряный век - мистическая история Санкт-Петербурга, - говорил Алексей. - Я был совсем мальчишкой в Царском Селе, однако успел мельком прикоснуться и к красоте, и к литературной жизни. Серебро способно отражать и фиксировать время. Серебряная амальгама зеркал. Серебряная пленка фотографий - а нашу семью снимали часто - зачастую единственная память, что мне осталась.
- Ну, люди постарались, чтобы ты помнил и кое-что сверх, - скользко усмехнулся цыган. - Я в том числе.
- Именно затем вы на Урале свели меня с местной комсомольской богиней, Пётр Павлович? - спросил юноша.
- Разве это было так плохо? Я постарался соблазнить лучшую из имеющихся в наличии.
-- Нет, - улыбнулся Алексей. - Плохо не было. Только... сокрушительно. Будто своего рода кощунство внутри того, что я привык считать храмом. Но под конец даже забавно, к каким пустякам всё это свелось.
- Ты обязан был понять, чего лишаешься при обращении. Вампиры ведь бесполы, от функции остаётся лишь внешний знак.
- Телесная связь мало что значит. Мне единственно жаль было лишаться любви, хотя бы в возможности.
- Разве ты её лишился? Может быть, пока просто не дозрел.
Кажется, они сделали попытку оглянуться на спутников в поиске наглядного примера, но остановились из скромности.
- Любви, - продолжил Алексей, - которая соединила моих отца и маму ещё когда венец не лёг на головы тяжёлым бременем. И понудила отца оставить прежнюю влюблённость.
- Ты знал о Матильде Кшесинской, балерине на все времена?
- Трудно было закрыть глаза и уши от сплетен, - Алексей пожал плечами. - Они ведь как нечистая вода - проникают через все фильтры. Но дети, даже такие затворники, как я, понимают куда больше и, самое главное, правильней, чем считают взрослые.
- У твоего папы Ники была первая и весьма пылкая влюблённость, - кивнул Пётр. - Сплетничали, что у Матильды с его отцом был договор, что когда Николай оставил её из-за помолвки, договор перекинулся на других князей из рода Романовых. Оба князя её любили, оба соревновались в наиблагороднейших чувствах и немного соперничали за её взаимность. Сын родился от одного, ныне погибшего, брак был заключён с другим. Этой даме суждено надолго пережить всех своих мужчин и все свои бури, дожить почти до ста лет и стать живой легендой. Так что же в её жизни нечистого?
- Вы умеете судить исходя из будущих событий?
- В известном смысле, мальчик, в известном смысле.
- Или всё-таки из прошлых?
- Скажем, и то, и другое. Для истинного таланта нет большой разницы. Да, я тебя спрашивал, как ты относишься к науке прогностике? Или нет?
- Но её не существует!
- Здесь и сейчас - да. Но знаешь почему? Первая в России утечка мозгов. Отправляют свой хлеб по чужим водам. Вот с этой невской набережной осенью сего года собираются отправить в Штеттин интеллигентские сливки: философов, литераторов, экономистов и прочий балласт... Только и дожидаются двух немецких пароходов: "Обербургомистра Хакена" и "Пруссии". По словам одного из правящих львов, выдворяют элиту оттого, что расстрелять нет повода, а терпеть невозможно. Еще когда было сказано, что республике не нужны учёные: ведь истинный учёный и вообще творец по своей природе инакомыслящ. Между прочим, грузить товар собираются силком. Кажется, кое-кто из светил не против был утучнить собой родимую землю. Последующим и в самом деле будет предоставлена такая возможность. А эти - каждый из них будет зачинателем новой ветви в науке и культуре. Подарит чужим то, что своим не пригодилось. В том числе умение не только угадывать, но и в прямом смысле творить будущее из прошлого и настоящего.
- Кажется, новые владыки этим хвалятся. Я помню фразу - не объяснить, а переделать мир. Но, думаю, это фанфаронство.
- Чем тогда на практике промышляют фантасты вроде Жюля Верна и Герберта Уэллса?
- Я их читал: захватывающе, но и это лишь бумага. Есть ещё черновики одного из графов Толстых, в которые вы мне позволили глянуть. Он что - тоже?
Пётр кивнул:
- Ну, натурально. Всем стоящим романтикам мерещится нечто голубое: либо небеса с парящими аэростатами и гиропланами на реактивной тяге, либо голубые города, для которых названия нет, либо голубой цветок, которым грезил Новалис, или подобное цветку лицо. И полагают, что уловили клочок непреложной истины. Только я не романтик, нетушки. В присутствии иного пола чувствую себя, будто мне привязали ниточки к разным местам тела и дёргают, словно марионетку. Натужное веселье, ненатуральная бодрость и так далее.
- Пётр Павлович, вам говорили, что вы странно излагаете мысли? Без следа логики и в двух противоположных стилях сразу.
- Нет. Все и так это знают и вовсю забавляются про себя. А озвучить боятся, наверное. Ты сказал первый.
Оба тихо рассмеялись навстречу друг другу.
- Говорят, мой отец до брака был веселым человеком и ничего не боялся. В Вене бешено аплодировал красивым оперным певицам. В Египте карабкался на пирамиды. В Индии охотился на тигров и леопардов вместе с раджами. На Цейлоне играл в шахматы, причём ставкой была прекрасная и опасная женщина, чем-то похожая на Юко-сан. В Сиаме был награждён высшим орденом. В Японии на спор заказал себе бандитскую татуировку в виде дракона - я её видел. Женившись и вымолив меня, стал солиден и отрастил мрачные усы, - сказал Алексей.- Такие "сковородником", говорил мой дядька Андрей Еремеич. Я их сторонился - очень неудобно, когда целуешься.
- Что хорошо в вашем положении: ни возиться - отпускать растительность не получается, ни бриться зато не надо, - сказал Пётр, со скрипом царапая ногтями щетину на щеке.
- Почему тогда вам самому не хочется стать одним из нас?
- Поздновато. Все вурды возвращаются к исходной человеческой форме. Ты вон смотри - Симон бреется? Бреется, оттого что подпал под обращение в усах и эспаньолке. В ту пору все мужчины бородатые ходили, а теперь стало немодно. Манфред, на своё счастье, нордический блондин и побрился перед последним боевым вылетом. А вот у Геворка щёки исчерна-синие, оттого и делается злей день ото дня.
- Вы же седой и кудрявый, Пётр Павлович. Вам что свои волосы к лицу, что парик и гладкие щёки. Так отчего нам вас не побрить, не выпить и не обратить медикаментозно? - рассмеялась Мария.
- Фиг вам с прибором. Я же идеолог. Кто бы вправлял вам мозги, посыпал их детской присыпкой от пролежней и, главное, брал на себя ответственность за конечный результат? Ах, почему я не жажду оной перемены даже в глуби души... Вот вам всем аналогия: с чего бы это люди не стремятся в Царство Божие, а копошатся на бренной земле, покуда силёнок хватает? И ещё молитвы возносят, чтобы продержаться дольше и успешней?
- Молитвы? - по виду Алексея было видно, что слово его зацепило.
- До тебя в семье родилось четыре дочки. Здоровые, умненькие, светлые душой. Достойные своей династии. В Британии вообще королевы на троне хорошо приживались, в отличие от Российской Империи. А тебя выпросили у святого Серафима - и получили. Со многими слезами, - Манфреду и Марии послышалось нечто нарочитое в голосе, будто ПэПэШа в какой по счёту раз занялся провокацией. - То бишь и молили, и воспитывали так же. Потом было твоё нездоровье, которое проявляется лишь у мужского пола, мамки и няньки, бабки-кликуши, наконец, жупел по имени Григорий, что вошёл в пагубное доверие царям через тебя одного.
- Можно сказать, из-за меня обесславилась и рухнула династия, - к удивлению обоих вурдов, Алексей и в мыслях не подумал возмутиться, напротив - подыграл.
- Не знаю точно, могла ли она устоять. Для всего в мире существует свой звёздный и свой погибельный час. Погоди, я хочу продолжить возникшую тему.
Тем временем четверо приблизились к тому месту на набережной, куда, по всей видимости. Пётр деликатно заворачивал всю компанию.
За изумительной красоты витыми коваными воротами с гербом желтел дворец с небольшими полуколоннами на фасаде, зеленел обширный парк.
- Фонтанный Дом, бывшая усадьба графов Шереметевых. Здесь тоже жила - но и умерла великая актриса и балерина, Прасковья Ковалёва-Жемчугова, только что родив графу законного сына. Есть роковые меты. Но мы здесь не за этим, - сказал Пётр.
- Здесь всё разграблено и живёт много народу. Как в своё время в особняке Матильды, - сказал Манфред.
- Да, - коротко кивнул Пётр. - Кое-кого из них я собираюсь показать мальчику. Смотри.
Из дальнего флигеля вышла, держа за руку мальчика лет девяти-десяти, высокая и худая женщина в чём-то мало вообразимом: серое платье-хламида, серая же косынка на волосах, скособоченная обувь. Но лицо и осанка довлели над всем прочим. "Больше чем красавица. Значительней любой смертной богини", звенело вокруг неё в воздухе.
Подошла к воротам одновременно с их компанией, подняла голову - на мгновение взгляды скрестились - и прошла дальше с тем же невозмутимым видом.
- Ты тоже почувствовал? - заметил Пётр. - Королева в опорках. Наследница русских чингизидов, живущая в благословенной нищете. Это ж надо как подгадать - она с сыном, несмотря на поздний час. Дитя раздора - этот её Лев. Рождённый на перепутье двух стихий, на перекрестье двух поэтов. Обычно его держат в деревне Слепнево, что под Бежецком.
- Анна Ахматова? И Николай Гумилёв?
- Погиб год назад, но сына она прячет не только из-за этого. Знаешь, астрологи уверили меня, что женщины с такой звездной картой притягивают роковых мужчин - тех, кому суждено испытать страдания и трагическую смерть. Она ведь и сама вздыхала стихами по этому поводу.
- Мужчин?
- Такие окружены почитанием вопреки всему. Как пламя свечи - мотыльками. Подруги сероглазых королей.
- Пётр Павлович. Вы ведь не зря мне всё это демонстрируете. И о короле с лучистыми глазами напомнили, и о подругах владык, о предсказаниях смертей и природной царственности.
- Ты же вдоволь поднабрался сплетен, - ответил Пётр. - Сделай последний шажок. Ну?
- Это мой побочный брат. Нет - правда?
- Может статься. Я сужу не по тому, что уже было, а по тому, что ещё только маячит на горизонте. О нынешнем Лёвушке, завтрашнем Льве. Сыновья поэтов и артистов могут быть бесталанны, но если в них прорезается интерес, то, во всяком случае, не к прожектам и тем закономерностям, что ведут к созданию и росту империй. А он будет мало того что их изучать - он создаст новые. Вместе с воображаемым миром, в которых действуют эти законы и чертежи. Дерзостью своей мысли переиначит Вселенную и пожнёт хулу и восторги, как и полагается царю... зверей.
- Пётр Павлыч, - Алексей, улыбаясь, наклонил голову к плечу. - Совсем непохоже на вас - так вещать. И по смыслу, и по настрою.
- Это когда я был похож сам на себя, не скажешь?
- Никогда - и всегда, - ответил тот.
- Но теперь ты лучше понимаешь, чем я занимаюсь?
- Окружаете себя атрибутами царственности. Воображаемыми и воплощёнными.
- Тепло. Вот, например, все мои семеро самураев. Вы мечены алым знаком доблести, но не в том смысле, что мелкая вампирская сошка. Вы избранные: в том смысле, что я вас воскресил и сделал из вас нечто незаурядное. Хотя, может быть, просто те, кто по должности умеет убивать профессионально. Лидия, которую я, впрочем, обрёл по воле случая - прекрасный медик и одновременно незаурядная женщина. Мария - женщина-воин, Юко - дева с кинжалом. Симон - стар, с неких пор - самый древний вампир в Европе, и кое-кто высчитал, что он обошёлся ей в треть чумной эпидемии. Манфред - благородный убийца с высокой мечтой в мозгах. Геворк - ну, тут у меня немного засбоило в голове. Поддался соблазну. Просто красавец, к тому же представитель народа, которому Бог дал обетование, сходное с иудейским.
- Как так?
- Ну, смотри. Истории обоих народов движутся параллельно. Сначала погибли горделивые древние царства: Иудея и Урарту. Слились с более свежим великоэтническим образованием, но почти тотчас же начали себя отделять от Большой Мачехи. Претендовать на землю под своими ногами. Становиться купцами, ростовщиками и банкирами, верно рассчитав, какие силы правят миром. Скорее невольно и несчастливо, чем расчётливо, вызывать этим возмущение национальных большинств. А в результате - наполовину истреблённый, рассеянный по всему миру народ становится бесчислен, как звёзды на небе: Бог таки имеет хорошее чувство юмора. Как, собственно, и сами евреи и армяне, безусловные поставщики анекдотов о самих себе. К тому же оба народа в итоге обретают в качестве опоры осколок былой славы, город - Ершалаим или Эребуни, - и вокруг него малую страну с монокультурным этносом. Ты успеешь убедиться в моей правоте, потому что будешь жить долго.
- Насчёт наших спутников вы объяснили, хоть я и вправду понял лишь наполовину. Но кто я сам в этом рисунке?
- Ты? О, ты горный хрусталь. Точный смысл идиомы объясню не раньше, чем она станет идиомой.
Алексей снова улыбнулся:
- Смею только надеяться, что это нечто красивое и ценное. Такое, чего трудно ожидать от сына моего отца - мягкосердечного правителя, нерешительного политика, человека, одержимого злосчастьем.
- Не надо так думать о батюшке. Да, на нём лежит явный знак крови: Николай Кровавый - хотя в Ходынке повинны другие и - вот парадокс - больше всего те, кто погиб от своих звериных инстинктов. Николай Кровавого Воскресенья - да, но его впутали в чужую провокацию. Николай - Гертруда мужского пола: взял супругу, буквально идя за гробом отца, причём такую, что принесла в себе болезнь крови.
- Но разве неправда, Пётр Павлыч?
- Именно что да, Алёша. Ты и правда не возражаешь по поводу такого амикошонства? Ибо разобравшись с аверсом, давай посмотрим на реверс. Твой отец и мать получили без малого двадцать пять лет такого счастья в любви, какое ну никак не могло выпасть коронованным особам. В том, кто помазан на царство, ценен человек, а не солдафон и бюрократ: Николай прекрасно понимал, что приносит себя в жертву Великой России необозримо далёкого будущего, и в душе на это согласился. В девятьсот пятом году была принесена иная жертва - нечистая. Ягненком, которого вели на заклание, была горстка простых людей с портретами твоего отца и иконами. Агнцем, которого готовились убить, был царь - если бы он рискнул показаться даже перед самой мирной частью шествия. Поп Гапон высказался потом откровенно до предела: вышел бы к народу - полмига не прожил. Те, кто наверху, без ведома твоего будущего отца решили вскрыть нарыв революции, а те, кто внизу, решили бросить народ войскам, словно кость борзому псу. Лишь небольшая часть демонстрантов была мирной, вспышки бунта были по всему Питеру. Кто уж соорудил подставу - не так важно, как то, что это хорошо испробованный фортель. Так было, так есть и так будет.
- Но не при мне, - твёрдо сказал Алексей.
- Твоими бы устами мёд пить. Государство обыкновенно идёт на непопулярные меры, желая себя укрепить. Инакомыслящих всегда вырезают - с бесподобной жестокостью и сноровкой. А ты ведь захочешь быть сильным владыкой сильного государства, разве не так? Твоя страна уже снова претендует на такое. Худо-бедно выбравшись из одной бойни, человечество прямым ходом катится в другую, но вот увидишь - во второй мировой войне Россия победит. Но все равно и этот тысячелетний рейх, Русь-Россия-Союз, при новом варварском порядке не дотянет даже до семидесяти.
- Не при мне, - повторил цесаревич чуть менее твёрдо. Оба замолчали.
- Слушайте! Пока вы тут собирали осколки воображаемой династии и прикидывали, как пристроить их к делу, я придумал нам хорошую обитель, - вмешался в паузу Манфред.
- И что именно? - вяловато поинтересовался Пётр.
- Ангар, - ответил тот. - Мой добрый знакомый инженер Лось с год назад вывел из него за пределы Земли стальное яйцо, пользуясь особого рода взрывчатым порошком. Рецептом ультралиддита - так он его назвал - поделились с ним мои друзья: наш винтовой транспорт при необходимости использует микрокапсулы, вдуваемые в газолин через систему форсунок и сопел. Мощь у нас, естественно, далеко не та, какая нужна, чтобы одолеть земное притяжение, да мы на реактивную тягу и не замахивались. У нас куда более близкие и безопасные цели. В общем, вряд ли Мстислав станет оспаривать у нас это помещение в сколько-нибудь обозримом будущем.
- Адрес? - коротко спросил Пётр.
- Где-то на Ждановской набережной. Названа не по здешнему партийному бонзе, а по реке Ждановке, так что нет смысла возмущаться. А, вспомнил - дом одиннадцать. Этот проклятый богами сарай никаким взрывом было не пробить - наверное, до сих пор там стоит.
Устройством на новом месте занимались до рассвета, благо ангар с высокими готическими сводами после вылета эпохальной птички был отстроен практически заново: рухнувший купол поднят на гнутые рёбра и оснащён диафрагмой, словно у старинного фотоаппарата, узкие окна загорожены стальными жалюзи, оплавленный гранит пола заменен плитами из какого-то особенного негорючего базальта, двери сделаны двойными, с переходным шлюзом, позволяющим регулировать давление и освещение. Поскольку ни холод, ни жара, ни отсутствие воздуха вурдов не особо волновали, сон оборудовали просто: на камень рядом с пустым транспортом бросили толстые матрасы, поверх матрасов установили непроницаемые для солнца колпаки с запирающимися изнутри створками - походное снаряжение. Алексей в очередной раз спрашивает Петра:
- Вы-то сами как обходитесь без дневного света?
- Так я из-за вурдов давным-давно в сову оборотился. Знаешь, среди людей бывают совы и жаворонки?
- Знаю. Глупо, значит, спросил.
- Тогда с тебя ответ на мой собственный глупый вопрос. Ты ведь хотел подойти к брату, уж и предлог для его матери в уме отыскал. Почему решил вместо того меня уболтать?
- Боялся не выдержать характера. Кинуться на шею, расплакаться...ну и дальше повести себя совсем уж непристойно. А зачем я сдался им обоим - бледный ужас, летящий на крыльях ночи?
И, уже проваливаясь в морок, пробормотал:
- Уж это кто кого убалтывает...
Симон был и впрямь старше любого из вурдов на несколько столетий, вторичная инициация вывернула его наизнанку - ничего подобного не пришлось на долю даже Лидии, насилие над ней и вообще было скорей психическим. Но зато он умел просыпаться задолго до наступления ночи, когда край солнца ещё был виден за горизонтом и расстилал свои лучи по земле. Теперь он лежал, заломив руки за голову, в позе благородного узника, ловил смутную дремоту окружающих, деликатное сопение Петра - и думал.
Удивительно, до чего вампиры привержены старине. Ну зачем, спрашивается, ему и Лидии переодеваться в саван и спать в подобии гроба? Неужели лишь из-за того, что саван сам скопирован с викторианской ночной сорочки, а сундук для дневного отдыха навевает мысли о ренессансном ложе с балдахином и тяжёлыми занавесями? Другие вурды тянутся за ними - даже цыган не спит, раскинувшись в простоте душевной, а прячется за подобием кожаного шатра. Даже симпатяга Мориц с недавних пор не растягивается у вертолётного шасси, а подбирается к цыгану под бок - понял, что рядом с прежним хозяином можно и задохнуться, ищет защиты или сам защищает. С какой стати Пётр вообще боится вурдов - или, напротив, боится недостаточно? Дело вовсе не в шантаже интересными тайнами, который он то и дело предпринимает. Доискаться до верного способа себя убить или хотя бы прекратить более или менее надолго - кажется простым: вурды легко читают мысли, а Пётр явно спрятал это у себя в мозгу. Вот только отчего-то никому из его гвардии пока это не удалось - есть такие каменные глыбы с неустойчивым равновесием, которые по виду легко уронить вниз с горы, но стоят веками. Ординарные младовурды (вот выражение!) попросту не озабочены мелочами. Безотказные роботы, любят пить чужое страдание, почти безразличны к своему, послушны, ибо это не так затратно, как бунт. Может быть, и спасает Петра это их всеобъемлющее равнодушие. От человеческого родителя унаследовали резкое чувство юмора, выражающееся больше не в словах - эти особи разговаривают мало и лишь по настоятельной необходимости, - а в действиях. Например, взяли привычку, едва проснувшись, специально выбираться из капсул и окружать "старших по званию". Деликатный намёк: мы пролетарии и обслуга, а вы аристократы крови, очень лакомой для младших по чину. Так что медитируйте на здоровье, пока можется.
В прошлые разы Пётр, который был чувствителен к мыслям нечеловеческого рода, тотчас просыпался и начинал вещать примерно в таком роде:
- У настоящего вурда нет социальных пристрастий - пьёт от того, кто плохо лежит и вообще под руку подвернётся. Но это ведь не значит, что от ближнего своего: в отличие от человеческой, вампирская кровь отвратительна по вкусу и действует как скверный наркотик. Подсевшего всегда найдётся кому устранить в свою очередь - а вот люди неуклюжи и неповоротливы, неожиданно смертны и прочие "не". Отличная почва для деятельности! Только вот не нужно считать, что вы занимаетесь санитарией и гигиеной плюс благотворительность. Так что идите и смотрите. Идите и уравнивайте. Не стоит унывать - пока земля ещё вертится, пока ещё ярок свет, младовурды всегда будут востребованы.
"Он, как всегда, снова передёргивает и местами попросту лжёт, - подумал Симон, - но если бы мы знали, где, когда и в чём именно, то сразу бы перелицевали его мнение и получили истину от святого Петра. Не знаю зачем, но получили бы. Единственно с кем цыган вроде бы не играет, вернее, по-прежнему остроумен, но не паясничает, - это с Алексеем. Мальчишка, если сделать логический вывод, - знатнейший из знатных, горизонтальный срез разветвлённой династии, вертикальный срез всего человечества. Его плоть и психику лелеют и всячески берегут. А это пробуждает у прочих вурдов ревность и зависть".
- "Ревность? - отозвалась Лидия из соседней капсулы. - Некая большевицкая мадам Коллонтай хотела запретить её декретом. Если ты обратишь свою благосклонность к мальчику, я не посмею выступить против".
- "Я в него вовсе не влюбился", - Симон постарался оформить свою мысль как мог более убедительно.
- "Неважно. Древние вампиры с веками теряют краски и как бы выцветают - ты говорил такое и мне, и Джейми. Твои карие глаза стали янтарно-золотыми, в шестнадцатом столетии ты не был вовсе белокур. Но Алексей уже выглядит хрупким созданием луны. По-прежнему неизлечимо больным - могу в том поклясться. И не только выглядит - я ведь была хорошим врачом, это сохранилось. Ты знаешь, что он поверил Пет Палычу и совсем не охотится - брезгает даже тем, что приносят в зобу младшие вурды?"
- "Тогда он рано или поздно умрёт, невзирая на уверения нашего цыгана".
- "Похоже. Или увянет вместо того, чтобы со временем расцвести. Он плохой вампир, по твоему давнему определению. Хороший ведь отчасти претендует на божественные прерогативы. Хотя мальчик мог бы пить во время агоний или за мгновение до них, когда всё решено, - только не делает и этого. Серебристая тень - посмотри на него, когда все наши раковины вскроет невидимым ножом темнота".
- "Серебряная призрачная тень. Оживший снимок, сделанный на старинной серебряной фотоплёнке. Фиксация самого времени - конец серебряного века, начало века-волкодава".
- "У тебя получается мыслить в манере Петра, согласно вольным аналогиям и тёмным пророчествам".
- "Что?"
- "О, ты не умеешь заниматься шантажом, как он сам. Но тебя, как и меня, не могла обойти стороной та болевая закалка, которой он нас подверг. Многому учишься поневоле. А мальчик нежен, хрупок и на редкость привлекателен. Сиянием глаз и царственной бледностью, какую твои соотечественники достигали истязанием плоти в духе святого Игнация".
- "Ты - ты! - меня искушаешь?"
- Да, - ответила Лидия вслух. - И тебя, и всех нас. Может быть, и чёрных. Слышите меня? Те, кто пил, должны возместить Алексею взятое. Это замкнёт союз. Подобное совокупление почти равно любви.
Открывались боковые створки, старшие вурды, освободившись от раковин, садились кругом ложа юноши на восточный манер, младшие, тихо улыбаясь, стеснили внешний круг. Пётр, поднявшись на локте (бессменный пиджачок кроет спину, громадный белый дог с чуть зарозовевшими ушами свернулся у широкой груди), воззрился на компанию с досадой и в то же время с удовлетворением.
- Алексей, ты ведь тоже слышал сквозь сон, - продолжала женщина. - Дело даже не в том, что тебе необходимо и что приятно нам: вряд ли тебе понравится вкус нашего ихора, но это как пить обетование вечной жизни. Мы же испытаем боль, но, как уверяют, лишь ту, что во все века соседствует с истинным наслаждением. Это будет наш подарок тебе и в то же время ответный знак твоего уважения к нашему братству. Не бойся ничего: напрасная кровь в наших сосудах подверглась алхимической перегонке и уже не растворяет в себе проклятие. После такого мы перестанем быть простыми убийцами - верь в это. Ты сможешь со временем нас возглавить, ты, а не человек, потому что люди, к горю нашему, не вечны.
Последний кокон раскрылся, и всем показалось, что оттуда хлынул свет: не солнечный, режущий глаза, но отнюдь и не ледяной лунный. Свет ясного вечера, который пробуждает от вековечной спячки.
"Она выучилась и умеет многое, - с уважением подумал Симон о Лидии. - Выбирать слова, без ошибки метящие в цель. Взывать не к благородным чувствам, но к эмоциям, что считаются низменными почти повсеместно и во все времена. Соблазнять истиной, что далеко не абсолютна".
- Я приму всё, что будет мне дано, - звонко ответил Алексей, выпрямляясь. И наудачу обвил руками шею Геворка, который сидел ближе всех, припал к ней невинным, ярким ртом, а затем к тонкому запястью О-Юко, к сердцу Лидии и губам Марии, Манфреда, Симона...
Неразрывный поток мыслей, вливающихся вместе с ихором:
"Слишком многие странности вдувал тебе в уши наш цыган, но частью твоего тела они не стали - возьми и внедри, сделай собой наше восприятие сомнительных и в то же время бесспорных истин - пойми наши муки вкупе с радостью, нашу жизнь вместе со смертью, нашу не-жизнь, стоящую рядом с нашей не-смертью - сделай своими наши упования - спустись, снизойди к нам, чтобы вместе подняться - иной любви, иного обладания никому из нас не дано..."
- Это так, но таким будет недолго, - ответил юноша им всем, когда соединил собой круг объятий - и вдруг разорвал, окропив новый союз каплями пурпурной жидкости, смешанной в едином сосуде.