Звали моего героя примерно так: Кхоломбхи. То есть, в зависимости от обстоятельств, Коломба или Колумбан. То есть крестили. То есть - в честь легендарного монаха-миссионера из земли Эйрин. Нет, снова вру. Звать его в городе не звали вообще никак - просто кричали при большой нужде "Эй" или "Нэсси". То есть "существо с моря", морянин, в отличие от землянца, вертдомца, человека родом с твёрдой суши. У вас, наверху, ведь до сих пор так говорят?
Когда древние ирландские отшельники прошли сквозь Радужный Ореол, они прежде всего увидели множество малых островков, а на самих островках по неистребимой привычке приобщили местное население к своему нохрийскому богу. При этом они едва распознали в жителях взрослых особей, с неким усилием сочли их за людей, а по поводу того, чтобы определить, где мужчина, а где женщина, доверились самим морянам. Даже венчали прелестных и юных (по определению) ба-инхсани с матросами, порядком изголодавшимися по женскому лону, и растолковывали обеим сторонам, что судьба жены с вот этих самых пор - плодить супругу детей и следовать за ним неотступно. Соблюдение первой заповеди породило череду ребятишек, которые выглядели натуральными землянцами: гордость своих отцов, однако! Соблюдение второй - то, что наша Марсалия оказалась переполнена брошенными женщинами странного облика: смуглыми, черноволосыми и пухлогубыми, ростом по плечо готийской девочке-подростку (переростку и скороспелке, ха) и в точности такой же стати. Как в эту компанию затесались мужчины, одному пророку Езу Ха-Нохри известно.
Марсалия - готийский морской порт не из последних, полный малых и больших судов, стоящих на рейде, пирсе и у гнилого причала, и такая же полная жопа. Насильственно разведённым обезьянкам, которые из рук вон плохо изъяснялись на местном диалекте и не были обучены ничему толковому, оставался лишь один путь: в грузчики. Дома терпимости такими уродками брезговали: ни груди, ни бёдер и вдобавок нос что лепешка или (напротив) ястребиный коготь. Хотя воинские школы... Я имею в виду - не армейские, скорее такие, откуда берут танцевать на похоронах с нагим железом в кулаке...
После армии и флота я начал карьеру именно в одном из бойцовых клубов, иначе "аквариумов". Потом следовали неизбежные ступени: охранник и учитель салажат, вышибала в высокопробном борделе, доверенное лицо мадам бандерши. Поднабравшись опыта и звонкой монеты, я сам купил помещение с лицензией. Чуть захиревшее.
И подстрелил сразу всех возможных зайцев.
Наряду с традицией моя знакомая мадам оказывала услуги определённого вида. Для тех, кто хотел научиться властвовать собой и своей половиной или, напротив, скучал по домашним и флотским порядкам с мордобитием, рукоприкладством и линьками. В том самом роде, вы понимаете. Но услужали её девицы робко и не вполне умело.
А не вышедшие рылом морянки и моряне были благодарной почвой для моего экскр... эксперимента.
Дело в том, что у ба-нэсхин чувствительность к боли немного ниже, а выносливость - куда как выше человеческой. Теперь-то все об этом знают, а тогда это было приятным дополнением к обыденности. Также у них гибкий душевный склад, спокойный темперамент, беззащитный облик, а в придачу тем из них, кого я навербовал, довелось хлебнуть горячего полной ложкой. Так что и мысли у них не возникало фордыбачиться.
Цену за их услуги я назначил по поговорке: "Заплатишь побольше - проймёт поглубже". Во-первых, привлекает внимание. Во-вторых, отсеивает нежелательную клиентуру. В-третьих - есть на что нанять охранцов и подмазать городские власти. Третье соображение оказалось, кстати, самым недолговечным. Всё и так стало нашим... ну, почти.
Итак, девушки в основном прощупывали любопытных, юноши - сторожили и обучались тонкостям сего дела у отставников, в том числе меня самого. Публика сразу возникла чистая: кто ощущал себя достаточно сильным, чтобы открыто потакать своим прихотям, кто - слишком слабым и избалованным, чтобы устоять перед риском и соблазном, а кто завернул якобы во имя проверки. Впрочем, последние, то есть члены Совета Знатнейших и маэстрата, состоящего из купцов, готовы были и чёртову куму приветить, лишь бы город не слишком напоминал Содом. Или, что то же, достославную столицу родимой Готии, Лутению - особенно в последние времена, весьма и весьма интересные.
Постепенно вкусы клиентов определились, полюбовные связи установились - с обеих сторон народу было немного, однако деньги текли щедрым потоком, и я уже подумывал, не освежить ли прежние контакты ради поиска иных медоносных пчёлок и пастбищ. Новые контакты - с шорниками, кузнецами и одним замечательным столяром-краснодеревщиком - я уже наладил.
У нас были надлежащим образом оформлены четыре больших зала и десятка три крошечных двойных спаленок для персонала. Большинство благородных посетителей требует интима один на один, но кое-кто смущается проносить кнуты, цепи, ошейники и прочий собачий антураж туда, где шёлковые обои в розочку и скондские ковры с медальонами. Простор ему подавай и соответственные декорации. Насчёт обоев - это фигура речи, обстановка у моих тружениц строгая, хотя недешёвая и легко пачкается.
В общем, всё было на мази - то бишь смазано, подмазано и поставлено на резвые колёса.
Посреди наступающих и отступающих проблем я держался скромно и с уверенным достоинством: педель в аристократическом учебном заведении.
И вот именно тогда мне нанёс визит сам молодой марсальский Господин.
С неким опозданием замечу, что власть в городе была о трёх головах. Первое - своего рода парламент, в свою очередь состоящий из двух палат. О нём уже было. Второе - некий пришлец в чине маркиза или графа. Его можно было бы и не считать, только вот назначал его король, а держала на привязи Супрема. В центральных землях этим монашкам уже начали переламывать хребет по причине Великой Готийской Заварухи, сиречь революции. Однако последний король ещё не был удавлен на кишке последнего попа, его королева не сложила под меч очаровательную головку, а простые граждане считали, что в такой помойной клоаке, как Марсалия, навести и сохранить порядок могут лишь оборотни - ищейки в чёрной сутане, которую легко поменять на мирскую одежду.
Ну да, тот же род зверя, что и моряне. В некоем смысле.
А третьей головой был старый Господин города. Мейстер Годомер.
Исполнитель суровых приговоров. Городской палач.
И не думайте, что от него так уж нос воротили. Маэстратцы вынуждены были перед ним стелиться, прямо-таки лебезить: верная рука на эфесе меча - дело редкое, а нужда в ней никогда не перестаёт. Неровён час такой ценный специалист уйдёт в места, где лучше платят. К подножию лутенской Старой Брюзги, например. (Говорили, у тамошних заплечных мейстеров уже руки отваливаются - за шнурок дёргать. Или по старинке винты на гарроте закручивать.) По традиции, городские господа были мастаками в деле целительства: приходилось досконально изучать телесный строй и склад, причём, что ценно, благодаря обильному вскрытию мертвецов. Также - чтобы не простаивали без дела - им дали на откуп местные бани и отхожие места, отчего сад вокруг "Вольного Дома", обиталища палачей вне городских стен, было не стыдно показать любому герцогу, а члены господской семьи благоухали крепким лавандовым и гвоздичным мылом собственного производства. Я имею в виду растительное и животное сырьё, а не конечный продукт возгонки.
А ещё палачи в рамках традиции блюли в лупанарах тишь, гладь и благодать. Чуточку пробовали на зуб доброкачественность предлагаемого товара, в частном порядке меняли здешнее шило на своё мыло - ну, как всегда.
Так вот, расположилось любимое чадо старины Годи в кресле напротив меня и доложилось по существу.
Парню уже скоро двадцать лет, действует при папаше и его именем успешно, однако работать самостоятельно не дают. Не позволяют вступить в гильдию и сдать шедевр. Считают незрелым, хотя в полную силу вошёл, как и положено людям его склада, лет в шестнадцать.
- И отчего так, мейст Фальбер?
(На самом деле он Фальберг, на вестфольдский манер, но тут же у нас Готия.)
Оказывается, не умеет соблюсти меру. Слишком ненавидит преступников и жалеет тех, кто невинен. Не владеет собой в должной мере. Переступает за грань и в результате причиняет лишние муки и тем, и этим.
- Невинным-то отчего? И откуда они вообще у вас берутся?
- Утверждение свидетелей, мэс Лебонай. Их обвинения следует проверить и запечатать силой, но прилагать вдвое, а то и втрое меньшие старания, чем если бы они сами преступили. В попытке облегчить дело у меня зачастую срывается рука. А если меня не примут старшие - семья, того и гляди, потеряет город.
Беру назад слова о незаменимости мастера такой квалификации. Нет, они правильные, но после смерти отца Высокие и маэстрат не обязательно ищут среди сыновей. Чаще назначают свободные выборы.
- И как ты, сынок своего отца, собираешься выходить из положения с нашей помощью?
Он пояснил. Ему требуется некий нейтрал для оттачивания мастерства. Не виновный, не откровенный ангелок - разве что в рамках игры, в которой самому Фальберу, впрочем, неохота принимать участие. Не придающий особого значения внешним, так сказать, воздействиям и обстоятельствам. Терпеливый и обладающий развитой волей. Готовый не только подчиняться, но в какой-то мере и властвовать. Мои моряне именно таковы.
- Твои определения меня удивляют, мейст, - ответил я. (На самом деле - лишь тем, как хорошо он понял моих подопечных. Хоть и не до самого конца.) - Моих деток используют для игры в господина и раба, наказание и подчинение, но никто не желает от них большего.
- Разве, мэс Лебонай? Батюшка любит говорить, что ты тёртый калач и поймать тебя врасплох почти невозможно. В смысле всё изо всего сумеешь сотворить.
В общем, он мне польстил, а нравился ещё и до того: Годи брал его на время своих инспекторских посиделок, но в запечатанном виде, если вы понимаете. Никаких угощений, тем более экзотическими блюдами.
- Что заказ тебе обойдётся в кругленькую сумму, ты догадываешься? - ответил я. - Не считая того, чем захочешь отдарить лично её или её.
- Нормально. По словам горожан, в "Вольном Доме" все оконные решётки из чистого золота.
Ага, он явно умён, если умеет так играть словами.
- И что наносить вред живому товару ни в коем разе не полагается, ведь тоже тебе сказали? За каждую царапину платишь особо, за лишний день, проведенный в постели или лазарете, тоже, а уж если крупно нагадишь...
Чем можно ему пригрозить в последнем случае, я не знал и оттого сделал выразительную паузу.
- Я довольно искусен, - ответил Фаль. Подчеркнув "довольно" усилением голоса.
То есть - "в достаточной для вас мере".
Также я оговорил себе право наблюдать за парой явно - это попервоначалу - и тайно, через глазок. Обосновав тем, что дело весьма непонятное, своих питомцев я обязан пасти и блюсти, а что до морального ущерба - так я лет десять как сухой стручок и никакой прибыли от подглядывания иметь не буду.
- Не беда, я привык стоять на высоком помосте, - сказал он кратко. - Лишние глаза не смутят.
Тогда я ответил, что так тому и быть, но предложить в единоличное владение могу лишь Кола. Все остальные имеют постоянного покровителя и к тому же немало заняты отдельными приработками. Кола пользуется успехом, но сам не предпочитает никого, и близких обратно-поступательных отношений у него ни с кем так и не завязалось.
- Я могу посмотреть, прежде чем дать ответ? - сказал мой собеседник.
- Да ради всех святых.
Мы ещё немного поспорили, следует ли закрыть ему физиономию полумаской: палачи, вопреки досужей болтовне, прибегают к такому ходу редко и в порядке устрашения, не тайны. А знать, с кем имеет дело, с Исполнителем или заурядным гражданином, ба-инхсани или там ба-инхсану не обязательно. Хотя доподлинно узнают, хитрецы. Но с другой стороны Фаль, хоть и поневоле знаменит, - не из тех, на ком глаз останавливается.
Потом я выбрался из своей норы, подозвал одного из стражей и спросил:
- Кола где обретается? У себя или в оцеплении стоит? В оцеплении? Тогда зови немедля.
Ждать нам почти не пришлось.
Что меня удивило - Фаль, нимало не думая, поднялся с места навстречу морянину. И стал лицом к лицу, как с равным.
И курьёзное же они представляли зрелище!
Землянец - коренастый, косая сажень в плечах и выше своего народа на голову: профессиональный отбор сказался. Кожа дублёная, волос белобрысый, черты лица хоть топором гладь. Морянин ему и до груди не достанет, даже если как следует распрямится. Гладкая кожа что варенный в меду финик, брови вразлёт, в карих глазах - рыжее золото, косы, на отличку от прочих, не глухо смоляные, а словно огонь в них чуток затесался и играет. Сам бос и одет привычно: холщовая рубаха до полу и ожерелье в одну нитку, скрученную вдвое.
- Вот пришёл и домогается одного тебя, - говорю. Полуправда, полуложь, но с дороги не свернёшь.
И спрашиваю с ходу:
- Пойдёшь с ним сейчас, Коль?
- Свободен. Да, - отвечает морянин. - Ко мне или в зал?
Тут я распорядился, чтобы в зал и меня с собой прихватили. Что в самом главном, где ещё лиловые шторы на окнах и вращающийся пентакль на полу, не занято, я знал с утра. Расписание у нас чёткое, тем и живы. Оргии по обмену опытом - одна сторона, тайные свидания - совсем другая.
В общем, прибыли на место. Я повертел в скважине аршинным ключом, распахнул дверь настежь и мягко затолкал туда Колу. Потом вошёл сам в качестве старшего, но в проходе пустил вперёд Фаля. Субординация субординацией, только закладывать на щеколду - это моё личное.
- Мейст изволит сам меня раздеть? - тотчас спросил Кола и указал на свои бусы.
Любопытно, что "мейст" не зыркал ни на него, ни на стены, где висел всякий причудливый инструментарий. По поводу которого мы со стариной Годи немало копий скрестили, пока договорились, что дельно, а что сущая показуха. Нет, Фаль с лёгким пренебрежением обежал глазами все эти плёточки, трости, прутья, хомуты, кожаные и стальные наручи, развешанные по всем стенкам, ухмыльнулся на большой крест святого Андре со свисающими вниз ремешками, что был приткнут к стене, и только потом ответил:
- Не так сразу. Пацерки сам снимешь. Не торопясь. Нагнись, опусти наземь - вот так. Толкни ногой в мою сторону. Да не бойся, пихай сильнее, я в высоких сапогах.
Кола еле заметно ухмыльнулся. Вся хитрость была в названии - слово "пацерки" можно услышать, только если потрёшься как следует среди морян и, натурально, узнаешь по себе, чем они пахнут. В таких бусах, даже если они не показывают возраста, случается от одной до десяти и даже более низок: нить, ссученная из конского волоса, серебряные и свинцовые шарики, осколки натуральных самоцветов, остро заточенные раковины. Оружие, которое можно использовать как лассо, пращу, хлыст или для подсечки. Причём удушить этим самого владельца непросто: к достоинствам морян относятся на диво сильные мускулы шеи и умение надолго задерживать дыхание. Ловцы жемчуга и собиратели кораллов.
Сам Фальбер не нагибался за бусами, а сразу подошёл к их владельцу:
- Подними руки. Ты нарочно стал под этим павуком?
Павук, или паук - охранительная конструкция из буковых колец и тонких жёрдочек типа люстры, которую вешают над обеденным столом или колыбелью. У нас его сделали покрепче обыкновенного и разместили в центре, но не прямо над пятиконечным знаком. Который, между прочим, вовсе и не знак, а типа кровать такая. Вращающаяся.
Словом, Фаль мягко перехватил кисти рук морянина, вытянул и вправил в кольца. Рассчитал наугад, но верно: люстра самую чуть опустилась, а Кола поднялся на кончики пальцев, словно танцовщик.
- Вот так стой и не шевелись. Жди.
Разорвал парусину на одном плече, потянул за нить. Там есть такая хитрость со строчкой - она петельная и соединяет оба плеча одежды, проходя по спине, где один слой ткани.
Чехол сразу упал наземь, обнажив тонкое смуглое тело. Фальбер вытянул платье из-под ног и отбросил подальше, к бусам.
Зрелище, которое перед ним предстало, должно было хоть слегка удивить: ни одного волоска даже в тайных местах, исчерна-карие соски и такой же пупок величиной с незрелый жёлудь, зато в самом низу живота - нечто, более всего напоминающее тройку орехов, которую кладут в мошну для вящего приращения капитала. Я сам такую отыскал и носил в кармане камзола.
Фаль обвёл ногтем большого пальца вокруг каждого из сосков, прищипнул, спустился книзу, пробормотав: "неладно повитуха перевязала, когда рожали в воду, или как", но срамного места почти не коснулся - только ладонью повёл. Коль чуть вздрогнул, словно от мороза.
Потом экзекутор зашёл сзади, закрутил косы хитрым узлом на затылке и крепко надавил ногтем вдоль спинного хребта, от основания шеи до копчика и обратно, слушая, как отзывается напряжённая плоть.
- Прекрасно. Теперь я понял. Живи ещё, ладень.
То есть парень, хлопец.
И отошёл выбрать себе орудие.
- Да найдите себе табурет помягче, мэс Лебонай, - предложил мне по пути. - Я торопиться не стану, если позволите.
Выбирал Фаль долго и придирчиво. Что меня удивило - пробовал на себе, морщась с лёгким презрением. Хлестал с правой руки на левую.
Наконец, принял фасонную плеть из юфти, с лилейным бутоном на каждом из пяти хвостов: все наши над ней тихонько посмеивались, но изредка друг друга пользовали.
Подошёл со спины:
- Что, ладень, не соскучился?
И полоснул по плечам этак нежно.
Что было дальше - я так и не понял. Морянин не шелохнул и мускулом, только покачивался напряжённым телом в ритме ударов, которые становились всё чаще и резче. Вроде бы на коже ягодиц показались некие более густые тени, чем полагается от дневного света, - и всё. Лицо - я находился с этой стороны - тоже не менялось, разве что под конец до жути расширились глаза.
А Фаль и в самом деле не собирался играть - как принято у нас, чередуя наказание с лаской и поглаживанием. Кажется, теперь он вообще не дотрагивался до нагого тела руками.
Также я бы не сказал, как долго это продолжалось. Вроде как отчасти выпал из этого мира.
Наконец, юный мейстер бросил плеть, напоследок очертив круглой рукоятью прежние свои пометы.
- Будешь одеваться - подберёшь королевский символ и отыщешь ему достойное место. Игрушка совсем неплоха, если вдуматься. Однако если мэс Лебонай позволит, в следующий раз приду со своим. Я удовлетворён, мэс. Денег плачу вдвое против уговора.
Когда он ушёл, а я вытащил из шкафчика новые ризы для Коля, он спросил:
- Отчего бы вам, Лебо, не поинтересоваться, как я себя чувствую? Вы же всегда так волновались насчёт первого соприкосновения.
- А что - очень скверно? Знаешь, я просто... Не понял, что там было.
- Я тоже, - признался он шёпотом. - Ведь меня не дерево держало. Я на него лишь опирался, а вот чужая сила... Фальбер - он мощный, ты это видел?
- Обученный профессионал, - буркнул я. - Сызмальства тренируются на пациентах и друг на друге. Хорошо тебя разделало?
Он кивнул и сморщил губы - знак отрицания.
- Сначала - будто из грязи попал в скондскую парную баню. Где тебя мылят грубой перчаткой, а потом окатывают горячей водой и разминают до самых костей. Позже - вот как зимой намёрзнешься, сядешь у самого костра и впитываешь всем телом жар, который иначе показался бы нестерпимым, - так и эту боль поглощаешь. Ну а потом всё перелилось и хлынуло через край. Тело как рана или раскрытые уста, ног по самые колени будто и нет совсем, рук от самого локтя - тоже, только мне было без разницы. Я ведь поначалу думал - сорвусь сверху, упаду, так и все мышцы полетят с корнем.
- Так ты чего - летал? - я, наконец, отыскал слово.
- Боюсь - на его привязи, - проговорил он так же тихо.
Следующий раз наступил дня через два, во время которых я запретил Колумбану заниматься чем-либо помимо самых простых обязанностей: встречать, провожать и обходить дом по периметру. Фальбер явился с тугим кошельком, что бросил мне, не считая (там оказалось на шестнадцать простых сеансов или восемь по оговоренной им самим таксе, на коей я не настаивал), объёмистым кофром для путешествий и чем-то вроде налучи за спиной. Я поинтересовался содержимым. Фаль распахнул створки саквояжа - и на меня вмиг повеяло всеми ароматами их чёртова сада: от фиалок до говна.
- Это не грязь, а целебные снадобья в склянках, - утешил меня Фаль. - Мази и микстуры. Отдушки отбивают не всё. Хотя многое.
Например - охоту копаться далее в содержимом. Всё-таки я рискнул.
С виду - ничего такого. Ну, тонкая сыромятина и кручёный шёлк для пут. Спиртовая горелка - на миг только и хватает. Плети короче здешних, хлысты - тоньше и не заканчиваются никакими фигурами типа стрел, сердец и ладошек. Железо не выглажено по сравнению с бордельным, зато кое-где на рукоятях старинная резьба или чеканка. К примеру, на узком кинжальчике довольно опасного вида или подобии груши, разделённой начетверо. (У нас такие затычки сотворены из буйволиной кожи и не раскрываются цветком, стоит чуток повернуть винт.) И на муфточках длинных спиц.
- А этим вы что делаете? - спросил я, показывая на них пальцем.
- Употребляем при онемении членов, - ответил он. - От перемежающейся лихорадки и гемикрании тоже помогает, если найти верную точку.
- Ты, никак, лечить сюда явился?
- Надеюсь, что нет. Просто мне так спокойнее.
Явился Кола - даже без моего вызова, от товарок прознал. Уже без бусиков и в обыденном наряде: рубаха, штаны, чепец.
- Вот кстати. Забери от меня лозу, - Фальбер спустил узкий чехол с плеча. - Аккуратно, не опрокинь и не разбей, там ещё фляга со спиртом для протирки. Сфальшивишь - попомню. Мэс, нам дают большое помещение или, может быть, малое?
- То, что происходит в приватных комнатках, я подслушиваю через замочную скважину, - отбрил я. - Не отвертишься.
- Даю вчетверо.
- Сам в половое рабство не попади, транжира.
Коль заулыбался:
- Мэс Лебонай так шутит, - объяснил. - Он в этих стенах и без того что Бог всеведущий. А мы, ба-нэсхин, привыкли отвечать сами за себя.
- В общем, не волнуйся о том, что тебя не касается, мейст, и будет всем радость, - заключил я. - Просто не думай обо мне.
Зал они всё-таки получили - не главный, но немногим хуже. В нём ещё овальная кровать стояла. Фасонная: с тугим, упругим матрацем и такими же застёжками.
Нет, я на сей раз не участвовал. Даже в зеркало, что в ногах постели, не смотрелся. Имею в виду - с той стороны, что выходит в потайную комнатку. Разве самым уголком глаза. Воображение у меня и без того разыгрывается - с таким-то опытом.
Имущество мои подопечные аккуратно сложили рядом с ложем, на рундуке с плоской крышкой. Так и знал, что притянет. Кола стоял, хватаясь попеременно за тесёмку ворота и за край чепца.
- Руками не суетись. Я тебе велел по-бабьи наряжаться? - не очень сердито проговорил экзекутор.
- Но ведь мужское тебе не понравилось, - мягко возразил морянин. - Боевые ожерелья и косы с пронизками.
- Можно подумать, ваши дамы в таком не щеголяют, - ответил Фаль. - И вообще - это я сам решаю, что мне нравится, что нет. Нет, не снимай пока ничего. Садись вон на краешек против рундука. По нашему допросному чину положено вначале устрашить пациента, а уж потом действовать. Но мы это слегка переменим, ты же человек с немалым опытом: не знаешь - спроси, я отвечу. Только, ради всех богов, за аптечные склянки не хватайся. Побьёшь. То есть я побью. Тебя. Усёк?
- М-м, - снова тот самый жест: поклон и гримаса. - Усёк. Смешное слово.
- Да, в связи с этим отменяю здешний обычай. О слове-сигнале договариваться не будем: я вижу, что к чему, получше ваших родовитых патронов. Если вдруг - понимаешь, вдруг! - станет невмоготу, сдайся. Проси пощады. Вот этими словами, ясно? Повтори.
- Сдайся и проси пощады.
- Дрянь, - усмехнулся палач. - Ладно, успею взять с тебя откупное. Теперь суй руку внутрь моего имущества, а что под неё попало - тяни и выкладывай рядом. Как служит и для чего - уточни у хозяина. Меня самого, не перепутай.
Наступила недолгая пауза, во время которой звякало нечто явно хрустальное или фарфоровое.
- Ремни странные - без пряжки.
- Конские путлища. Не лги: вы ведь на своих морских лошадках вовсю катаетесь.
- Догадаться можно, только наши ба-фархи много больше фризов и липицанеров. Упряжные слоны с ластами или верховые киты.
- Вот бы посмотреть, правда.
- Ох, ну и затычка.
- Кляп. Фига для болтливых. Чтобы нежный ротик от воплей не разорвало. Подгоняется по размеру.
- Я полагал, оно для совсем противоположной части тела.
- Рано тебе. Но подумаю. Отложи вон в ту сторону.
- Спицы. Ты вяжешь?
- Разве что верёвкой. Узлы и петли. Иглы это.
- Такими наш знахарь лечил Хваухли от вялости членов. Говорил, помогло, только уж очень мерзкое чувство. И боль куда хуже, чем от стилета.
- Так то зна-ахарь, - протянул Фаль. - Погоди. Видал в суме крошечный светильник? Поставь напротив себя и подожги. Холодная вода тут имеется? Налей в чашку или блюдце.
Клацнули огнивом - тут есть такие, в виде флакона с кремешком и зубчатым колёсиком, а внутри чистая нафта. Я не удержался - глянул. Бледный огонёк танцевал в опасной близости от рук, его возжегших. Мейстер держал ту штуковину с расширением на тупом конце и поворачивал над пламенем. Самый кончик уже побагровел.
- Спусти рубаху с плеч и отвернись. Нет, просто глаза закрой и цепляйся руками за одеяло. Я велю.
Он как-то очень быстро завёл иглу за спину своей "игрушки", и я с ужасом увидел, как раскалённое остриё, не успевшее охладиться в крови, показалось над ключицей.
- Опусти голову. Смотри. Больно было? Страшно?
- Я думал, такое получается от твоего взгляда, а не на самом деле.
- Что - боль, страх или отключка?
Оба рассмеялись.
- Ты можешь мне верить.
Резко выдернул иглу, бросил в широкий сосуд с водой:
- Чтобы не теряла закалки.
Убрал назад, достал тряпицу, смочил жидкостью из флакона:
- Приложи. Вот от такого будет и в самом деле противно. Терпи, это чтобы зараза не прикинулась. Рана глубокая, сквозная.
- Щиплет, но ничего. Вынимать дальше?
- Конечно.
- Клещи?
- Щипцы с клювами. Это у тебя по аналогии получилось.
- Клювы тоже приходится на спирту калить?
- Нет. Не сейчас. Протягивайся на покрышке, я привяжу, чтобы себе не навредил. Что ткань светлая - не беда, кровь - не грязь, особенно твоя.
...Частое, прерывистое дыхание. Тихие, едва сдерживаемые стоны.
Я больше не смотрю.
Ну да, я бесстыден. Мне свойственны нездоровые фантазии, которые вспухают в мозгу, словно внутренний чирей. Я Фома неверующий - мне так и хочется запустить палец в чужие раны. И всё чудится, что этих двоих с самого начала соединили и продолжают соединять не одна боль и не одно претерпевание. Даже когда один из них возвышает скорбный голос...
Только это очень далеко от плотского соития.
Тогда я в самом деле ушёл из каморы, и уносить жертву в её спальню пришлось одному Фальберу. Вместе со всем палаческим инструментарием. Судя по всему, морянин облил-таки вином плакучую иву - что явно входило в обоюдный замысел. Чепец был сдёрнут, коса жёстко укручена сыромятью, ареолы взбухли и почернели, до паха не дотронешься - сплошные кровоподтёки, по всей спине и ягодицам следы от розог и приторно-едкого жира. Раздвижную дулю экзекутор тоже испробовал.
- Фальберу приходится срамить ею прелюбодеиц и мужеложцев, - тихо пояснил Коль. - Тех, кому этим заменяют огонь. А их ему жаль. Он говорит, что если уж позора не избежать, то уж хотя бы пусть бед поменьше испытают.
Ну, разумеется. Вот только его подопытный зверёк после экзекуции аж половину декады мочится и ходит кровью, а мэс Лебон только и делает, что возится с травяными клистирами и серебряной трубкой для прочистки тайного уда. Я даже подумывал затребовать лишнего за причинённые нам хлопоты, но Фаль ведь предусмотрительно удвоил ставку. И оставил подробные рекомендации, какой целебный раствор в какую дырку вливать.
Поправлялся наш король Коль тем не менее прытко, а чувствовал себя куда менее изнурённым обстоятельствами, чем прочие наши всадники и лошадки. Те, кто практиковал изысканный разврат на грани риска. Поэтому я больше не вмешивался в их с мейстом совместные игрища: провожал Фаля и замыкал дверь снаружи, чтоб никто даже стукнуть не смел, не то чтобы вмешаться. Толстый слой натурально дубовой пробки на стенах там давно имелся, так что на понимание окружающих вполне можно было рассчитывать.
Главная причина моей снисходительности была - неумолимое время. Мы трое отлично понимали, что всему приходит конец, в данном случае - конец весьма скорый. Фальберг скоро испробует на своей милой игрушке всё, что ему требуется. Он, пожалуй, уже перешёл грань необходимого, ибо не умение он оттачивает на плоти и душе Колумбана - оно и так виртуозно, - а некую извращённую отвагу. Теперь недалеко и до вступления в гильдию. А палач в законе - персонаж солидный, в перспективе женатый и обросший детишками, ему не следует путаться в чьих бы то ни было сомнительных чувствах.
Теперь перейдём к изложению сопутствующих обстоятельств, иначе нашему повествованию не продвинуться.
Ни мои клиенты, ни тем более услужающие им девицы ребятишек не хотят. Соблюсти такое несложно: краски у морянок появляются раза четыре в год, ни с луной, ни с приливами не связаны, от чего именовать их регулами, месячными или как-нибудь похоже не имеет смысла. В охоту мои подопечные приходят, соответственно, тоже четыре раза в году. И так же мало связаны со временем. Контролировать эти дела со стороны невозможно, узнать о них легко, потому что течные особи сразу натирают себя жуткой смесью гвоздики, кардамона и мускатного ореха и в результате благоухают как лавочка дрянных колониальных товаров. И захочешь, так не подступишься.
А вот если они этим пренебрегают, от них исходит совершенно иной аромат. Натуральный. Причём попадающий мимо ноздрей в яички или там предстательную железу, точно не скажу, и творящий там Иблис ведает что.
Говорите, необоняемых запахов не бывает? Но от учёных я доподлинно слыхал, что есть незримые лучи, дотла опаляющие кожу, и неслышные звуки, способные обрушить кирпичную стену и измельчить камень в мелкую крошку. Как его - инфра и ультра.
Некая подробность, с которой уже свыклись вертдомцы, имеющие дело с морянами, имеет шанс куда больше вдарить по мозгам, чем вышесказанное. Поскольку женские и мужские гонады примерно одинаковы видом и качеством, у самцов тоже случается нерегулярная течка, хотя кровей вообще нет: они куда в большей степени звери, чем их altera pars, лучшая половинка. И гораздо менее поддаются одомашниванию.
В свои критические дни мужчина ба-нэсхин вполне может понести: от жены, друга, такого же морянина и крайне редко - землянца. Немудрено, что в определении пола новокрещенов старинные монахи полагались на авось.
Сей удивительный механизм спасает Народ Соли от вырождения и истребления. Только для его запуска и чтобы в дальнейшем плод укоренился, потребны некие крайние, экстремальные условия. Вроде пограничной стычки или неурожая морской капусты.
Я знал всё это - хотя вроде как страницу из опостылевшего школьного учебника. Потому что из меня сама жизнь выкорчевала и простату, и яйца, и вообще всю самцовую начинку. Ещё на школьном этапе: мы ведь там не одни показательные поединки устраивали. На могилах режутся почти что взаправду - горячую кровь матери-земле в дар приносят.
Ну и нюх мне, натурально, отказал, иначе бы я заподозрил неладное, когда увидел, как от Коля все наши "аристо" прям шарахаются. У них ведь получился заскок на моральной почве: если уж изволил вляпаться в какую ба-инхсани, так на всю оставшуюся и - в наши непонятные времена - такую короткую жизнь останешься вегетарианцем.
Что из всего этого получилось дальше, я узнал с чужих слов и отчасти увидел своими бедными глазами. Возможно, мал-мала присочинил. Составил мозаику из брошенных мне осколков.
Наш личный мейстер явился в последний раз. Нет, сам он, пожалуй, думал, что в предпоследний, - я тоже считал и пересчитывал золото.
Ему учтиво сообщили, что возлюбленная игрушка почивает в личной светёлке.
И когда он привычным жестом распахнул дверь, оттуда прямо в него ударил дух распалённой морянской самки.
Если бы Фаль не держал себя прежде так целомудренно.
Если бы дикарская эманация его партнёра оказалась хоть в какой-то мере ощутима и от неё было бы возможно хоть как-то предохранить себя.
Но она явилась аки тать в нощи и завладела всем, обратив в хаос.
По комнате будто прошёлся девятый вал, опрокинув содержимое всех шкафов и сундуков на прочую мебель. Цветные тряпки были перепутаны с дурно пахнущими микстурами, серьги-люстры, височные кольца, накосники с ремешками, многорядные ожерелья и прочие балаболки серпантином обвились вокруг плотницких орудий самого устрашающего вида, оконная занавесь повисла, точно покойник на крюке, вбитом под ребро, кровать подломилась и пала на задние колени, настенный факел коптил вполглаза. А посреди буйства вытянулся в полный рост Кола, совершенно и прекрасно нагой, с распущенными косами и всем похожий на древнюю терракоту. Кроме громоздкого кожаного ошейника из тех, что моряне надевают под бусы.
- Ты что ж это, скот, - рыкнул Фальбер. Но, по всей видимости, коварная плотская аура уже начала им овладевать, потому что следующая фраза прозвучала куда мягче:
- Ну скажи, что с тобой, окаянным, теперь делать?
- Поставь меня на грань, - ответил морянин очень тихо и веско.
Дверь сама собой захлопнулась и стала на мёртвую защёлку. Кола повернулся, развёл руками темно-рыжие пряди, и его мейстер увидел двойное кольцо-стопор и узкую петлю поводка, что стекал по спине почти до талии.
- Как ты хочешь, чтобы я тебя наказал? - спросил Фаль уже более или менее спокойно.
Надо сказать, что флюид похоти нимало не повлиял на его разум, мастерство и умение держать себя в руках: лишь вывел наружу затаённые, расплывчатые желания и показал, что они вполне могут обрести форму.
И всё же я думаю, что тогда и потом наш мейстер не понял главного. Что к его визиту готовились так же точно, как лекарь к сложной операции, когда всё необходимое должно быть под рукой - разве что флакон с настойкой лауданума стоило бы убрать подальше.
Нет, сопоставление с главарём площадных комедиантов, что выстраивает на рыночном помосте свои декорации, хоть и напрашивается, но кажется неуместным и даже срамным. Почему - узнаете несколько погодя.
Откуда в руках палача оказался широкий ремень из бычины, какими подпоясываются борцы, а немного позже - армейские шпицрутены плюс так называемый "фухтель" из рапиры в суконном футляре, и кто из двоих затянул на члене пациента разъёмное кольцо-хомут, лучше не выяснять. Руки экзекутора как бы сами, без участия человека, наносили удар за ударом по втянутому животу и спине, подтягивая жертву то за небрежно скрученный хвост, то за петлю; крутили и раскачивали, словно вертел над очагом. Оба, возможно, уже не помнили о поводе и первопричине того, что между ними происходило. Оба источали изо всех пор влагу и душные запахи. Оба задыхались в равной мере: вспомните, что морские люди могут обходиться без земного воздуха ровно столько, сколько требуется для добычи жемчуга, и этим превосходят любого землянца.
- От... дохни, - наконец проговорил Кола. - Отпусти... себя.
- Это ты мне говоришь... ребёнок, - рассмеялся Фальбер, отодвигая от тела нагретый над факелом прут.
А затем оба дружно повалились на узкое ложе, окончательно его обрушив.
- Ты понял, отчего я так вымотался? Багровое железо чуть что липнет к коже и въедается глубже. Надо суметь вовремя отдёрнуть.
- Ешё мальчишкой знал. Калёные ядра из малых требушетов. Зажигают.
- Ядра... Воитель нашёлся. Что там с твоими собственными?
- Ноют. Сними кольцо, - Коль лежащий на правом боку, чуть пошевелился, подвинулся к своему старшему.
К изумлению Фаля, крошечное осадное орудие набрякло, расширилось от прилива крови и семени и почти сравнялось размерами с его собственным.
- Святая бл.дь! Вот я, дурень, расстарался с твоей подачи. Ты же снова излиться не сумеешь.
- Так помоги. Возьми вон у себя в головах.
То была узкая, более похожая на полую иглу трубка с широкой воронкой на открытом конце.
- Это ж порядочная-таки боль. Нашего деда знахарь однажды этим пользовал.
- Так то зна-ахарь, - ответил морянин, в точности воспроизводя былую интонацию собеседника. - А то ты сам. Не беда, во мне уже столько лишней боли скопилось, что ещё крупица погоды не сделает.
Врачебная процедура заняла гораздо больше времени и усилий, чем ожидалось обоими: один страшился доставить лишние неприятности, другой - показать, что их испытывает.
Наконец, всё стало на место. И тут Фаль обнаружил у себя...
Понятно что. Снова переросшее предмет, стоящий напротив.
- Прости, ребёнок, - пробормотал он, отнимая руку от члена партнёра и перехватывая свой собственный. - Я сейчас.
Но Кола не дал ему отвернуться. Только рассмеялся, перехватил руку - и его мейстер понял, что излиться можно в нарочно подставленную для этого чашу. Живот морянина вздрогнул, втянулся под рёбра ещё больше, и Фальбер почувствовал, что его плоть - крайнюю плоть - семя с жадностью втягивают внутрь и пьют всем телом.
- Что ты делаешь?
- Исцеляюсь, - усмехнулся ба-нэсхин. - Разве ты не знал, что человеческая сперма полезна Народу Соли? Ибо тоже солона.
И почти сразу:
- Теперь ты можешь делать со мной всё, что пожелаешь и придумаешь. Спереди, сзади и со всех сторон. И не будет на нас обоих греха.
На следующий день, с самого раннего утра, Колумбан явился ко мне в логово. Выглядел он, против ожиданий, не очень помятым, но сильно задумчивым. Я понял так, что они с юным мейстером устроили нежное прощание по всей форме.
- Ланиста, - назвал он меня по старинке. - Я беру расчёт. Неустойки за мной не числится, прибыль я вам принёс дай боги каждому из нас.
Второе значение моего старого прозвища, кстати, "палач". В соответствии с той мерой презрения, которая доставалась и тем, и этим. Но я чуть ли не поощрял в своё время эту шуточку.
- И куда же ты направишься, содружник?
- Не знаю пока. К независимым родичам, в другой порт, к примеру, Дивэйн, а то и в Марсалии на время останусь. Если вернусь - назад примете?
Отчего его потянуло в бега, я понимал прекрасно, хоть и не до конца.
- Да нет вопросов, приятель. Возьмём с радостью. Погоди: а жить ты на что собрался?
Тут он как-то неопределённо пояснил, что копил деньги и подарки, сделанные ему родовитыми и богатыми землянцами, а в последнее время Фальбером, а теперь их забирает. Это ведь обеспечивается клубными правилами?
Снова никаких колебаний. Верное и честное решение. Только немного расплывчатое.
Мы ещё малость потолковали, раздавили на двоих бутылочку "Фрайбуржского деликатного". Вещи Фаля он, по его словам, упаковал, то своё добро, что не захотел тащить с собой, оставил на усмотрение девочек, каморку просит передать... ну, неважно кому, у нас многие ночуют у подруги или в пыточно-игровом зале, когда случается особенный наплыв клиентуры. Ну, не ночуют, отдыхают, ночью тоже находится работа, кому как предпочтительней.
А примерно через сутки наш дорогой палач явился за вещами и принёс отвальный подарок. Какой - неважно, я его тогда как следует не рассмотрел.
Тут его и порадовали тем, что голубок упорхнул в неизвестном направлении.
- Как то есть неизвестном? - возмутился он. - Ты же за своих меньших всегда отвечал, мэс Лебонай.
- Когда получалось, - ответил я. - Они люди свободные.
- Но ведь и рабы, - отпарировал он. - А рабы, по-старому, - те же дети. Слабейшие изо всех.
- Эх, дорогой мой, - ответил я, как помню. - Они вышли из моря. Море - это вода. И они словно вода. Поддаются на любое прикосновение, принимают такую форму, какую от них захотят. Очень послушны. Это послушание трудно бывает купить, легко заслужить, но обеспечить навсегда невозможно.
