Дорога в поселение выглядит мерзко: от колеи до колеи, проточенной ливнями и половодьем наподобие оврага, - толстый слой гальки. Та вода, которая обкатывала здешний щебень до круглого состояния, очевидно, движется понизу. Во всяком случае, камешки шевелятся именно так, как если бы внизу тек ленивый ручей. Захватывают в плен щиколотки, истирают самую крепкую ткань, пытаются сорвать обувь.
Те из нас, которые пытались спастись на обочине, уже получили по полной. Трава режет любую кожу, естественную и ненатуральную, как одухотворённый ножик. Подошвы - на крошево, хохмы - в лохмы. Стрижём и бреем, скоро поспеем. Того и гляди останешься без любимых мозолей, а то и без того, на чём они проросли. Вообще-то урожденные босяки вполне спасаются: пара-другая стонов и царапин, трещиноватые пятки - и баста. Как это им удаётся - не знает никто. Мы все сами по себе и в разговоры не вступаем. Держим дистанцию.
Придорожная зелень, между прочим, тоже шевелится и переливается, будто атлас, муар и ковыльное поле под ветром вместе взятые. Пытается раздвинуться под ногой и пропустить до жирной чёрной земли, вязкой и липучей.
Дальше по обочинам стоят тополя. То есть это так называется - тополя. Не ровные свечи пирамидальных, а какие-то огромные, нескладные туши, раскоряченные и с жестяной листвой размером в мою ладонь. Это из-за них жижа в придорожных канавах стоит так низко или вообще никак не стоит - они редкие водохлёбы, что, наверное, стоило бы принять за счастье.(Фу, каламбур вышел.) По крайней мере, купаться приходится только по колено. В таком однообразно тёплом климате это даже приятно, если не думать о пиявках, пендинке и прочей арычно-болотной заразе. Которая, как ни странно, отсутствует напрочь.
Тополевые лопухи тоже колышутся от малейшего дуновения и вроде бы даже без него. Нет, точно - сами по себе.
Так же, как и будылья высоченных сорняков, чьи соцветия заполонили все окраины приятного местечка и покачивают своими ядовитыми зонтиками над головой. Точь-в-точь борщевик сибирский злокозненный.
А само местечко всё никак не приближается. Иногда кажется, что оно застыло на месте, как гора, протыкая самым главным своим шпилем низкое серое небо. Но как раз тут оно прыгает на тебя, словно дикий зверь из засады - и опа! Ты на месте своей неизбежной принудиловки.
Аккуратные большеглазые домишки под туго нахлобученной на глаза крышей. Белый камень стен, наверху розовая черепица, чёрный сланец или тугие снопики золотистой соломы, подстриженной "под горшок". Радужно сверкающие стёкла без форточек и в резных обводах. Мещанские палисаднички с мальвой и подсолнухами. Все дома в один этаж, кроме центра, где высятся ратуша, или школа, или гостиница, оснащённая мансардой, двухъярусный дворец местного богатея, выдержанный в строгих серых тонах и с ног до головы оплетенный девичьим виноградом, и двубашенный храм в стиле пламенеющей готики. Тоже серый, но с разноцветными витражами и статуями тёплых телесных тонов. Слишком роскошный для этого места, говоря по правде.
Что мы здесь делаем?
Примерно то же, что и евреи при фашизме.
Чистим тротуары зубной щёткой. Выковыриваем грязь, плотно засевшую между булыжников мостовой, крючком для конских копыт. Присыпаем аккуратные клумбы смесью черной земли и семян. Полируем стёкла, стены и горельефы мягкой тряпочкой. Берём в руки метелку из перьев - весь необходимый инструмент появляется при первом намёке - и сметаем с предметов пыль, не очень густую. Мне как-то говорили, что больше всего мелкого сору рождается от человека и других существ тёплой крови: посекшиеся волосы, жирная перхоть, сухие чешуйки старой кожи. Здесь это кажется похожим на истину. Также мы надзираем за исправностью сантехники далеко не средневекового вида. Вырезанной из какого-то мягкого камня. Подключенной к подземным прохладным ручьям и горячим термальным источникам.
Содержим в порядке декорации.
Потому что на самом деле в домах, стоящих с еле прикрытыми дверьми, никто не живёт.
Отчего же тогда нам здесь не ночевать, думал я в первые дни. Кто и что гонит нас вечером в казармы с совместными палатами на сорок человек, длинными корытами для помыва и сортиром на двадцать очков, где на матрасах вповалку, в грязной одежде спят оба пола?
Не гонит. Сами уходим восвояси.
Потому что крысы.
Нет, не совсем крысы, просто это словцо прижилось.
Толстые гладкошёрстые твари величиной с откормленного человеческого младенца, лапы напоминают розовые длиннопалые ручки, только что вместо ногтей аккуратные коготки ребенка Розмари. Шерсть какая-то иззелена-серая или чёрно-буро-желтая. Вместо хвоста безволосая репица. Зубы свисают из полуоткрытой пасти подобием ехидной улыбки. Резцы это или клыки? Во всяком случае, когда тот первый мужчина, который решился переночевать в тесной компании себе подобных, почувствовал на груди внезапную тяжесть и, подняв голову, встретился взглядом с яркими желтыми плошками...
Он заорал, перебудил всех сокамерников. Твари прыснули в разные стороны с отчаянным визгом. Оказалось потом, что они успели тишком буквально располосовать на каждом рубаху, штаны, блузу или юбку. Из скромности мы все, приняв ванну или душ, напяливаем на чистое тело прежнюю сальную грязь: одеял для нас тут не запасли.
После этого мало кто рисковал оставаться в домах, даже в одиночку. (Я вовсе не оговорился - как ни странно, животные нападали на толпу, а один-два человека не испытывали никаких неприятностей, кроме морально-психологических.) Разве что в холодные дождливые вечера, да и то как следует забаррикадировавшись. Мебель в домиках, кстати, была вполне средневековая: из цельного дерева, с роскошной, как бы выглаженной глубокой резьбой, - и абсолютно неподъёмная. Буфеты там, лари, сундуки - но никак не кровати. А пол сам по себе довольно тёплый, с нагревательными трубами под ним, но жёсткий.
Вот мои сотоварищи и решили, что уж лучше ночевать в родимом кубле. Там и вода, и еда, кому еще надо, и покой. Даже порванная одежда там отчасти восстанавливается вместе с первоначальной грязью либо отыскивается в потайных углах. Кое-кто из наших не удовлетворяется всем этим, ворчит, склочничает, ссорится и даже затевает легкий мордобой, но это ничто по сравнению с тихим повизгиванием тварей за окном.
Господи Боже мой, они ведь еще и совокупляются ночами почти друг у друга на глазах. У нас на глазах, если что. И водят малых детишек - бегут рядом юркой вереницей, а только что родившиеся сидят на спине у матери или отца, как выводок опоссума, за неимением хвостов цепляясь лапками за короткий мех. У самих крошек волос бывает подлиннее и погуще - форменные комки кое-как приглаженной пакли.
Но самое мерзкое - что крысы едят своих мёртвых. Если кто-то из молоди падает с высоты и расшибается или взрослую особь удается крепко зацепить камнем, отгоняя от себя, они вмиг окружают тело, а когда расходятся с той же прытью - ни следа на земле, ни капли крови, ни клочка мяса или меха.
Если честно, насчет взрослых я не уверен: все они похожи как две капли.
А теперь вопросец: что гонит нас уже из наших казарм, из вонючего, затхлого уюта и безопасности? Какая сила берёт нас, каждого по отдельности, за шиворот, протаскивает через ритуал условного мытья и ставит на рассыпающийся под ногами путь? Путь, на котором невозможно перемолвиться ни единым словом с другими?
Этого не знает ни один из нас. Как не понимает, откуда мы пришли - все вместе и каждый по отдельности.
Парад обречённых. В галифе и гимнастерках, камзолах и коротких штанах с буфами и разрезами, фрачных парах и свитерах с бриджами, брюках и пиджаках с галстуком, как я. В униформе цвета хаки и тяжелых шнурованных башмаках. Иногда среди нас попадаются нормально одетые женщины в шелковых платьях с накрахмаленными нижними юбками и фижмах с кринолинами - но редко. Не на таких делах взяты.
Хотя какие уж там дела. Мой сосед по циновке, именем Алексей, только и помнит, что, расслабившись после ответственного задания, намеревался сойти с тротуара на проезжую часть, где уже находилась зебра и в двух шагах от нее - лежачий полисмен. Курьёзное сочетание, а объяснять смысл ему неохота. Его нынешняя подружка Злата, из племени горных туристов, на спор перебиралась в паводок через небольшой ручей - в полной выкладке и без страховки. Как это может быть - не понимаю, сейчас она радуется, что ее малолетняя дочка, должно быть, получила по полису все сто процентов. Наверное, страховки бывают разные.
Что до меня, последнее, что помню, - это летящий мне промеж глаз короткий стальной болт. Алек смеётся: ты чего, строителем работал? Говорил ведь, что снайпером. И для прикрытия - библиографом.
- Вольным стрелком, - поправляю я. - Библиограф - это базовое.
(Хорошая современная профессия: киллер по найму. Убийца по вызову. А совесть пускай угрызает заказчика. Ибо с обеих сторон одинаковые новорусские сволочи.)
И снова что-то не то в моем объяснении. Болт не имеет никакого отношения к огнестрелу, привычному для нас с Алеком. Разумеется, диковидный лук, что не растет на грядке, а выпекается в оружейных мастерских, невероятно перспективен для наших целей: не требует пороха и глушителя, не сопровождается лязганьем металлических деталей и оттого практически бесшумен в деле. Сотворить его можно из подручных средств, главным из которых является автомобильная рессора. Я сам в таком невеликий мастак. Однако перед тем, как внедриться в здешний безумный мирок, слышал некий вибрирующий басовитый звон, что и сопровождал меня в полёте: будто сотня миниатюрных шмелей враз запиликала на скрипке.
А потом я приземлился здесь.
И марширую всякий день на службу, как и в преждебытии.
Пока не удостаиваюсь лицезреть эту особую женщину...
Она двигалась по самой гущине здешнего подвижного газона, едва касаясь его босыми подошвами. Вровень со мной или чуть позади - но так, что краем глаза я легко мог ее поймать. Тонкая и гибкая, словно лента в руках гимнастки, смуглокожая и темноволосая - пущенный по спине хвост висит от затылка до самой задницы. Вдобавок сбалансирована, будто хороший рыцарский меч. Грациозна без хрупкости, лаконичные движения изобличают особую выучку - в таких делах мне поневоле приходилось быть знатоком. Черты как бы слегка подтёрты ластиком-растушевкой, но почти европеоидные. И явно молода.
Я так задумался над тем, кто же она такая, что пропустил самое основное. Будто так и надо.
Она была голая. Вообще, а не только ступни. Только грубоватый пушок по всему телу, кроме кистей рук и лица. Я машинально провел ладонью по щеке и сообразил, что всё то время, пока я здесь существую, не вспоминал о бритье и стрижке - не было необходимости. Может быть, оттого и не было, что не вспоминал?
А и в самом деле - так естественно. Безволосое и бесхвостое животное. Возврат к первоначальной стадии. Откат к началу времен. И, чем черт не шутит, - венец здешнего творения.
Кажется, я расхохотался от этой мысли - так громко, что самочка убыстрила шаг, зашла вперед меня и глянула прямо в лицо.
Глаза невероятные в своей синеве, глубине и бездумности. Огромные, прямо как у собаки, зрачки на васильковом фоне, радужка обведена более густой по цвету полосой и переливается наподобие муара. Мохнатые ресницы, соболиные брови. Прямой нос и выступающие скулы. Почти чёрный и слегка выпуклый, как у негритянки, рот. Такие же соски, похожие на ягоды ежевики, и ареолы величиной едва ли не с чайное блюдце. Аккуратный треугольник лона, где шёрстка гораздо более густая. Всё прорисовано очень чётко - до неправдоподобия. Прекрасно или устрашающе?
- Ну чего уставилась, голубушка? - сказал я громко и сам себе дивясь. - Самое время познакомиться, а то невежливо этак пялиться друг на друга. Я вот Леонард. Леон по-простому.
И с размаху ткнул пальцем себе в грудь.
- Крис-те-на, - произнесла она по слогам. С некоторым трудом, как бы читая по детской книжке. Интересно, хоть говорить она умеет, эта...
Не знаю, что уж там она поняла, но с готовностью кивнула.
- Ну что же...
Я почувствовал некое тяготение - то ли к городу, то ли к этой странной особе, которая казалась всем сразу: и зверьком, и прямоходящим человеком. Хотел показать ей: давай становись поближе, авось познакомимся, - но тут произошло нечто.
Из ближайшей кроны прянули вниз огненные змеи. Целый выводок. И растеклись по коре струями ярко-рыжего пламени.
Когда первая из них подползла к нашим ногам, я метко схватил ее за голову в самом основании черепа - сказалась давняя выучка, так змеям невозможно тебя укусить. Горячий обруч в семь обхватов обвил мою руку до локтя, крошечные коготки мигом процарапали рукав до самой кожи...
Девица протяжно свистнула - кольца развились, голова каким-то хитрым манером проскользнула через мой сжатый кулак и упала в густую траву. Все прочие змейки тоже исчезли, как и не было. Свист перешел в мелодичную трель на очень высоких тонах. Крис по-обезьяньи ловко перекинула себя на нижнюю ветвь, забралась в самую гущу и завозилась там.
- Пламенницы, - сказала она уже не земле, перекинув косу через плечо и сноровисто заплетая ее в три пряди. - Добрые. Играют.
Ага. Ящерицы или драконы. Саламандры. Бог знает, какой опасности я подвергался из-за них - и из-за самой Крис.
Тут мне пришло в голову, что с такой подружкой можно, пожалуй, и рискнуть остаться в городе до утра. Положим, логика в этом странноватая - типа сила у нее есть, так и ума не надо. Но как приручить этого хамелеона?
Ибо разобрав надвое волосы, а вдобавок пригладив нижнюю... хм... бородку, она снова стала похожа на животное, в котором черты разумного существа еле брезжат.
Впрочем, теперь Кристена не отставала от меня ни на шаг - будто мое смутное пожелание передалось ей.
Та же сила, что привела нас в городок и распределила по его пространству, уже славно нами же вычищенному, затянула меня в место, о существовании которого я сих пор не догадывался.
А именно - в библиотеку. Хотя довольно необычную, пожалуй.
Не внутри самого здешнего собора с его стрельчатыми сводами и поразительной игрой света в цветных стеклышках, но в крипте.
Причём одного. Ну, с моей макакой, что потянулась как на поводке.
Низкая арка в одном из приделов. Фосфоресцирующие, как гнилушки, стены. Суровые базальтовые ступени, чёрные в полумраке, холодили ступни даже сквозь подошвы моих башмаков, но не доставляли видимых неприятностей моей спутнице.
Неожиданно крутые своды простирались так высоко, что чудом не пробивали изнутри кладку пола, а дерево книжных полок - ну, оно и казалось деревом о двух раскидистых ветвях. Точнее, рощей таких деревьев, сомкнувших резные кроны. На вершине каждого древа жизни был треугольник живописной росписи или расписной резьбы, а там, где ветки встречались, под изгибом двойных арок, - самое главное.
Книги.
С одинаковыми желто-коричневыми переплетами, набитые на полку так туго, что казались початком кукурузы или кладкой саранчи. Еле заметные поперечины прогибались под непомерным весом, стремянок и вообще лестниц не было - будто здесь рассчитывали на крылатых сотрудников.
Или, по крайней мере, на таких библиотекарей, как у Пратчетта. Орангутанов и вообще четвероруких.
Оттого, наверное, и никаких стульев и кресел. Плоские лари и низкие столы типа журнальных, за которыми, наверное, полагается сидеть на карачках. Какие-то покрышки или чехлы, сбитые в кучу.
Пока я так размышлял, моя спутница вцепилась в одну из перекладин, что находились на уровне ее глаз, и полезла по полкам вверх с такой легкостью, будто у нее в самом деле было четыре руки и вдобавок - полное отсутствие веса.
- Крис, - позвал я, не очень надеясь на объяснение.
Ответом мне были какие-то бледные молнии, которые заструились по стоякам вниз: до дури похоже на предыдущий инцидент.
Ну нет: чтобы я еще раз дотронулся до этих тварей или их эманаций... Я решил, что не поддамся.
- Тут вроде всё чистенько, - произнес я вместо ответа. - Н пыли, ни мышиных горошков. Чего делать-то нужно?
Крис пошевелила свободной рукой где-то на самом верху, извлекла из-за книжных рядов некий длинный предмет и уронила вниз.
Вроде как удилище с коробочкой на конце. Или щуп для мин.
Я поднял и задумался, глядя на Крис, чтобы получить ответ на свои слова.
- Ты чего хочешь - чтобы я проверил? Поводил этак по полу? По стенам? Книжным корешкам? Так?
И попробовал.
Если там и было что-то опасное, оно себя не выказало. Только рукоять удочки чуть сильнее вжалась мне в ладонь: будто нечто хотело в меня проникнуть, а я не пускал. Или наоборот - вытянуть из меня силу, я же не давал это сделать.
- Расхотели сейчас говорить, - покачала головой девица. - Не будут отдавать пыль тебе.
- В первый раз вижу, чтобы таким образом читали книги, - хмыкнул я, - Или ты о сухой уборке?
Что свинцовая пыль от высокой печати очень ядовита и вообще целлюлозная труха - небольшой подарок, я знал не из справочников. Сам в библиотеке работал, прежде чем сменить сферу деятельности. Главным библиографом, представьте себе. Да, я уже говорил... А заодно и патриотические стишки кропал. Из-за них меня заметил некий кружок национальных видов спорта и оружия. Модельный арбалет ходил там под именем самострела и был длиной в человеческий рост: спускала насторожённую тетиву четвероногая дичь, которую надо было приманить поближе к месту убийства...
На этом Крис вынула орудие из моих судорожно сжатых пальцев и стала делать то же, что хотел и я. Водить коробкой вниз-вверх, справа-налево. Закончив действо, понятное ей одной, перекинула через плечо и снова полезла наверх.
- Ты зачем прячешь?
- Маленькие, - донеслось с вышины. - Озоруют. Прыгают через ступени. Небольшая беда, но лучше их к уде не пускать.
Что-то в ее разговоре напомнило мне ведьму по имени Рената, которую описал Брюсов в "Огненном ангеле".
...Кружок мало-помалу увлёк меня, вначале возможностью мастерить прочные вещи, достойные мужчины, и тренировать вяловатое от природы тело библиотечного червя. Ибо весь я был создан не из мяса, а из книг - истое и неистовое дитя слова. Это прозвище пахнуло на меня ароматом Айрис Мэрдок. Благодаря моим новым приятелям я вскорости понял, что весь мой мир был сложен из книжных кирпичиков, рвущиеся вверх библиотечные стеллажи показались мне стенами тюрьмы или крепости, а круг пристрастий - решеткой, преломляющей внешний мир почище иной кристаллической. Так что когда я понял, что даже это моё новое понимание - родом из Борхеса, я возмутился и запретил себе все тексты, кроме технических инструкций.
За которыми естественно последовали идеологические. И использование их в деле.
Ибо если предавать любимых, то по полной программе.
Так я размышлял, принимая из рук Кристы все подряд тома, стоящие на нижних полках, и протирая их первой попавшейся тряпицей. Совершенно и удручающе одинаковые. Натуральная кожа мягких коричневых тонов, жирный золотой обрез, из которого торчит озорной язычок закладки, плотные мелованные листы - каждым впору порезать руку. Даже формат и толщина у всех схожи.
Мы кантовались из зала в зал, перебирая книги и мои беспокойные воспоминания весь этот день, пока не настала полная темнота. Впрочем, тут же в простенках - на стволах "деревьев" - загорелись многочисленные бра, похожие на скопища светлячков. При их свете я отыскал место для приведения себя в порядок и использовал для обычного помыва и отлива.
Потом Крис указала мне на стол несколько пошире прочих, придвинутый к стеллажу, бросила на него какую-то поднятую с пола тряпку, а когда я улегся, уютно приткнулась со спины.
- Скотоложества с моей стороны не боишься? - спросил я. - Зоофилии, типа?
- Любить малых братцев - это хорошо, - ответила она сонно.
"Зоофилия - это ж не то, дурында",- хотел было я возразить. Но так устал, настолько был изнурён сегодняшним днем, что заснул почти сразу, без споров и нытья, и спал на удивление спокойно. Никакой крысиный скулёж меня не смущал, даже если и наблюдалось за верхними стенами что-то похожее.
А когда проснулся среди ночи - почувствовал, что повернулся на другой бок, словно книжная стенка меня оттолкнула. Причем наполовину расстегнутым. И вжимаюсь всеми своими сокровенными частями в шерстистую задницу моей товарки.
Светлячки, тоже было ушедшие на покой, замерцали зеленоватыми искрами, раздули своё холодное пламя, и я увидел, что она лежит отчасти на боку спиной ко мне, отчасти на животе в очень напряженной и ненатуральной для человека позе: вцепившись нижней рукой в край нашей кроватки, а верхней, согнутой в локте, - упираясь в мое плечо, чтобы прижать к книгам и тем помешать мне свалиться на пол.
- Можно подумать, на краю обрыва лежим, - пробурчал я и, наверное, зашевелился сильней прежнего, потому что она обернула ко мне лицо, выкрутив себя в диковинные песочные часы. Сальвадор Дали и иже с ним отдыхают...
Что называется, было бы предложено, а потребитель сыщется.
И лежать друг на друге куда компактней и безопаснее, чем рядом, не правда ли?
Так что не стоит мне удивляться. Я приподнялся на локте, вернул переднюю часть моей дамы на прежнее место и подмял под себя то, что получилось в результате.
И вмиг понял, что не знал ничего похожего на женскую особь уже, наверное, целую геологическую эру.
В ней было тесно, сухо и несподручно, я, похоже, сильно её царапал своим заветным членом, но она и не думала сопротивляться и кричать. Только всё глубже зарывалась лицом в сложенные калачиком передние конечности: наверное, чтобы не кусать мои собственные, которые вытянулись по обе стороны ее головы и сгибались-разгибались в ритме насоса. Коса расплелась и покалывала мне грудь всякий раз, когда я вдвигался в женское нутро, крепкие ягодицы слегка расслабились и щекотали мне живот своей шёрсткой. Кажется, я подвывал совсем по-звериному, не знаю: все мои ощущения свились в одну безумную прядь.
А потом во мне лопнула какая-то препона, я почти в испуге приподнял дрожащее в лихоманке тело - и облил мою любовницу своим липкой малафьей.
Руки мои подломились в локтях, я упал на неё и почти скатился вниз, но вовремя удержался, когда она мягко высвободилась из-под меня и села на край общего ложа.
Ни слова, ни взгляда. Босые подошвы прошлёпали в направлении здешнего санузла, и оттуда послышался грохот с силой пущенной воды.
Я уже успел изучить здешнюю систему: просто, как два пальца обоссать. На полу - крупные пиктограммы, весьма натуралистично и с поистине детской непосредственностью обозначающие действие. Встаёшь на картинку обеими ногами, раскачиваешься один или два раза - сверху на тебя падает прозрачный опрокинутый стакан, а оттуда льётся такая вода, какая тебе потребна. Или снизу между ног выдвигается нечто вроде низкого унитаза, тоже при известной нужде фонтанирующего. Можно подгадать так, что сразу четыре панели рядом с картинкой плавно уходят вниз, и перед тобой возникает неглубокий бассейн с прохладной ароматической жидкостью. Полотенец нет, как и мыла: ты снова попадаешь в струю, но на этот раз тёплого воздуха, и в ней обсыхаешь. Заодно и греешься. Можно при желании обмыться частично - это встроено в стену.
Я ждал мою напарницу долго и как мог терпеливо. В конце концов, я нормальный мужик, незачем демонстрировать мне свою брезгливость.
То же статическое электричество, которым все здесь напитано до отвала. Несмотря на то, что вокруг только дерево и кожа.
Нет, я точно не закричал - только сжался в комок и зашипел сквозь зубы. Наверное, Крис обладала паранормальным чутьем на всякие катастрофы, потому что мигом закруглилась с помывкой и прибежала назад еще вся горячая и влажная.
- Это знание, - проговорила она поучительно. - Играет вокруг. Леону пока рано - и еще долго будет так. Обратно спи. Я охраню.
И, как ни странно, я повалился назад, на широкую дряхлую мантию с облупленным золотым позументом. Притянул к себе Кристину, чистенькую, душистую, свободную от моей похоти, натянул на себя вместо одежды и по-хозяйски вдел ей между стройных ляжек своё веретено.
А в следующий раз проснулся в прежней полутьме, но с чётким ощущением, что наверху позднее утро и солнце играет в витражах.
И попытался вспомнить - что же, в конце концов, помешало мне выполнить тот последний заказ.
Говорят, что последние секунды перед потерей сознания не успевают перейти из оперативной памяти в долговременную, и оттого всякие там свидетельские показания типа "тут я почувствовал удар по башке и вырубился" - сплошное враньё. Либо человек не запомнил удара, либо потом было что-то ещё. И выходило, что у меня была именно такая "загладка", как говаривала бабуся, вручая мне после сытного обеда финик, сочную грушу или парочку абрикосов.
Тут я понял, что хочу есть. И что такого тоже давненько не испытывал, наряду с желанием хорошо перетрахнуться.
- Крис, - поманил я пальцем свою ручную скотинку. - Вот этого хочется.
И показал пальцем на приоткрытый рот.
Она, кажется, вторично успела навестить места не столь отдалённые, потому что все волоски на теле прилегли к коже и будто исчезли - оттого девица показалась мне почти красивой и практически совсем человеком. Не считая передней бородки, впрочем, на сей раз забранной в аккуратную сетку типа сачка.
- Что смотришь? Ам-ам.
Снова недоумение. Даже хуже - будто я попросил чего-то насквозь непристойного.
- Да пойдем наверх, детка. Не бумагу же мусолить напоказ?
И крепко взял ее за руку.
Путь вверх оказался куда приятней, чем вниз. И много короче.
А собор...
Право, не ожидал, что он будет так прекрасен! Безмерной высоты нефы, центральный и два боковых; колонны почти без базы, но вырастающие прямо из пола, чтобы развернуться в подобие финиковой пальмы. И пронизанные светом картины в алтарной части: Франциск и его волк, Серафим с ручным медведем, Иероним с пером в руке, книгой на пюпитре и львом у босых ног... Ночлег Святого Семейства под смоковницей, гостеприимно протянувшей им всем плодоносные ветви.
Дальше я не разглядел, потому что в полуоткрытых вратах храма углядел какое-то растение и рванул к нему с Кристеной наперевес.
- Вот, смотри! - я поставил ее наземь, выбрал травину побезвреднее с виду и сунул в рот. - Хлеб, мясо, млеко, яйки! Кушать, есть, шамать, жрать, трескать, лопать! Поняла?
- Это негодное тебе знание, - ответила она. - Я сделаю хорошее. Подожди, только не здесь, а внутри. Там нет беды для тебя.
И оттеснила меня назад, в тройную раму портала.
Через небольшое время она явилась с белой фаянсовой чашей в руках: нечто вроде салата со сметаной и мелко рубленными яйцами, откуда торчала деревянная ложка. Я было думал, что этого мне хватит на один зуб, но как-то уж очень быстро наелся. Сметана показалась под конец уж больно солоноватой, яйца - твердыми. Да и салат, похоже, был крапивный.
- Теперь молочка бы, - вздохнул я.
И знаете, что сделала эта дурища? Приподняла одну из своих плоских грудок, а двумя пальцами другой сжала сосок, будто хотела стрельнуть в меня своим молозивом.
Я покачал головой из стороны в сторону: типа оставь. Не срамись.
А потом мы спустились глубоко вниз и снова стали трудиться.
Похоже, это была придуманная работа, которая ничего не меняла, только перемещала книжные флюиды с места на место. Но меня устраивало то, что постепенно, неделя за неделей, мы с Крис превращались в механизм с двумя зубчатыми шестернями, которые зацеплялись друг за друга. Механизм несколько примитивный: односложные реплики, произнесенные рядом с полками, скупая похвала стряпне (больше похожей на резку и перемешивание). Секс с односторонним движением - впрочем, довольно приятный. Никаких походов за врата: смутно я подозревал, что ее предупреждение насчет непонятной беды осталось в силе.
И мягко перекатывающийся комок в мозгу - там зрело воспоминание о чём-то... Чём-то бывшем незадолго до того, как я ввалился в этот приятный во всех отношениях ад. Прежде всего был не страх, но восхищение красотой... Решения, да. Потом стало поздно бояться. И бесполезно.
А чуть позже случилось это.
Кристена иногда отлучалась ненадолго и возвращалась, а на сей раз вроде как задержалась или я понервничал.
Я поднялся в храм и твердой походкой вышел наружу из-под его сводов.
Она была тут, буквально в двух шагах.
И твари. Прямо-таки роились у ног. Вот оно, значит, что...
Ублажает.
Одна вообще прильнула к ее соску и трудилась клыкастым ртом...
Вся мерзость, которую я загонял внутрь, подкатила к сердцу. Все непристойные картины, что рисовались перед моими глазами, все срамные намеки, которые она мне делала.
Я вмиг оказался рядом, мои руки вмертвую сомкнулись на толстой крысиной шее, ломая позвонки...
И вспомнил, наконец. То, что из меня изъяли, заменив самой распоследней хреновой картинкой из прошлой жизни.
... Подросток увидел нацеленный на него ствол и бросился на колени рядом со своей матерью, обхватив ее живот руками и изо всех сил вдавив себя в него, как бы желая вновь туда проникнуть. Мне было сказано - убей так, чтобы подлая сука видела его трусость. Поплатилась за свое воровство. У трибад не должно быть детей, они только притворяются настоящими женщинами, чтобы выпить наше семя, парень. И дети у них - сплошные голубые ублюдки и посрамление земли.
Я нажал на спуск.
И только тут понял, что мальчик прикрывал своей кудрявой головой родное сердце.
А в лоб мне уже смотрел крошечный - едва ли больше моего собственного огнестрела - арбалет новейшей, невозможной в принципе конструкции...
Усовершенствованная копия мною похищенного.
КРИСТЕНА
Каждый день мы трое: Окси, Юли и я, - выходим из созданного нашим умом, сердцем и руками пристанища, чтобы двинуться навстречу толпам и проводить их к месту обучения.
Верней, бесплодного ничегонеделания. Дом для будущих наших сверхпотомков прекрасно обходится сам. Задумали и сотворили его из материалов, насыщенных бытием, согласных с законом всеобщей гармонии и подобных твердой пылинке, на которую жемчужными слоями отложились многие земные времена. Просто и сложно, незамысловато и совершенно.
Дорога к синтоистскому храму обычно покрыта толстым слоем щебня или гальки - специально для того, чтобы отсечь от паломника повседневные мысли и сосредоточить его на Пути. Тут почти то же самое. Только это не простая галька. Она живая, как весь этот мир, - живая и тёплая. Как только что снесенные на Пасху яйца. Лишь некоторые камушки лежат тихо, не проявляя непоседливости, и понемногу сереют изо дня в день. Такие мы отваживаемся вскрыть - есть такие старинные станочки для изготовления срезов. Внутри, окруженные грубоватой серой или белой корой, прячутся объёмные рисунки или даже крошечные круглые скульптуры: дерево с раздольной кроной или свернутый улиткой зародыш, очень похожий на человеческий, как это всегда бывает на первых стадиях развития. Верно говорят: все дети Земли похожи друг на друга...
Мы уже давно заметили, что "древесные" камни больше похожи на моховой агат, а "детские" - на яшму из хорошего месторождения. Это можно установить и по внешней оболочке. К сожалению, прорастают и оформляются далеко не все из них, даже не самые красивые и многообещающие с виду. Примерно одно яйцо из ста - ста пятидесяти, остальные впору тотчас же отправлять в ювелирные мастерские....
Нет, не совсем так. Если высаживать древесные агаты в кольце примерно девяти - двенадцати животных яшм, возникает симбиоз, который резко повышает вероятность счастливого исхода. Каменный осокорь, или чёрный тополь, или (как называют его некоторые по вполне понятной ошибке) карагач способен добывать воду из самых потайных недр, оттуда, где она еще сохранила первоначальные свойства. Причем в изобилии, превышающем собственные нужды. И тогда...
Тогда из яиц, окружающих ещ пока тонкий стволик, вылупляются существа, которые питаются листвой родного дерева примерно так же, как коала - эвкалиптом. С цепкими коготками, удерживающими их на коре (тонкие шрамы заживают охотно), с резцами, что позволяют им перемалывать жёсткие листья буквально с первых дней существования, и в нежнейшем густом меху. Ведь ночи здесь не такие уж тёплые, а младенцу опасно переохлаждение...
И разве человеческие дети не обрастают мехом внутри живой материнской колыбели? Чтобы потом, незадолго до рождения, потерять его или - изредка - родиться такими, как лермонтовский Сашка из одноименной крамольной поэмы. Красавец, гуляка и шармёр.
Поскольку эти зверушки (ну, не самое точное слово) до конца их не весьма долгого века сохраняют под шкурой жировую прослойку, мы зовем их "пухлявки", из-за буйного и озорного темперамента вечных детей - "масяни", "манюни" или "масики". Был такой безбашенный персонаж, героиня многочисленных видеороликов. Термины это неофициальные, Оксеншёрна в своих записях для будущего потомства называет ребятишек иначе.
Дети и тополя растут бурно. Чем больше воды, тем больше жизни вокруг. Причем не такой, к какой мы привыкли на иной стороне: надо же, в самом начале мы полагали, что резкие движения, которые совершают яйца, листья и травы, - пассивны и не имеют смысла.
Ничего подобного. Это верно разве что для пустышек. Которых, вообще-то, становится все меньше.
Теперь насчёт другого поколения наших питомцев.
Тополя цветут, щедро засыпая своими лепестками и пухом окрестности, - но из их новых семян рождаются отнюдь не деревья. Изящно рассеченные перистые листья оканчиваются зонтиком мелких розоватых или бело-желтых цветков, что делает их похожими на тысячелистник или пижму великанских размеров. Сок, похожий на мёд, тончайший аромат и лекарство от всех здешних немудреных болестей сразу. К сожалению, сами растения - пустышки или, в лучшем случае, вырождаются в нечто вроде газона.
Зато наши масяни становятся вполне способны плодить себе подобных где-то через год или два. Это не то, что нам надо, но, по крайней мере, род их не иссякает. Окси сравнивает их с перуанскими аксолотлями, которые могут неопределенно долгое время не переходить на более высокую ступень развития. Сравнение отчасти помогает, хотя не является вполне корректным: масики, естественно, - теплокровные существа, а не тритоны какие-нибудь.
И, разумеется, не саламандры. Саламандрами, иначе пламенницами мы зовём змеевидные потоки информации, которые струятся с неба, закрытого пухлыми грозовыми облаками. Очевидно, ради одних малышей: мы-то умеем брать знание из книг, уже накопивших его благодаря своему кровному родству со всем древесным. Этакие конденсаторы, которые приходится изолировать в подземельях и запирать властным словом, чтобы не разряжались понапрасну...
Наши детишки далеко не безнадёжны: поглощают знание без удержу и явно прогрессируют. Менталы они виртуозные - с ними легко потерять способность к вербальной речи, оттого мы с Юленшёрной культивируем чтение вслух избранных стихов. Проза, которую так почитает и вовсю почитывает Окси (о, мы встали на пороге некоего каламбура), не так насыщенно полезна - и информативно, и в смысле постановки правильного дыхания. Что касается последнего (да и предпоследнего) - в таком качестве отлично служит самоназвание городка и всей малой страны, которое мы уловили вместе со своими новыми кличками: Адораи. Всё вместе: Ад, Рай, Адонаи, Адор - обожаемый. Прекрасная многозначность...
Ещё вот что кажется забавным: они к нам вовсю ластятся и, если говорить без утайки, вообще пытаются согреваться о нашу поверхность, несколько более тёплую, чем у подшефных человечков. Оттого мы были вынуждены бросить одежду и спешно отрастить какую-никакую шёрстку. Если ещё откровеннее - не поторопись мы, эти сорванцы просто содрали бы с нас всё подчистую. Кроме разве что носков и ботинок - от них мы освободились в самом начале, иначе здешняя земля не смогла бы с нами контактировать.
Теперь немного о грустном.
Малыши живут, по человеческим меркам, совсем недолго: едва успевают зачать и родить одно-два поколения таких же, как они сами. А поскольку каждый из них за этот мизерный срок умеет наполнить себя знанием до краев, они выработали нетрадиционный способ усваивать такое знание и передавать по наследству. Называть это каннибализмом язык не поворачивается: всё происходит быстро, чисто и так, будто умирающий превращается в некую взвесь живых клеток, которую впитывают в себя те, кто присутствует на этих своеобразных похоронах. Это не пища, объясняли они. Хотя мы и не едим так, как вы, - разве что пьём ваше молоко для вящей радости.
Для нас принятие вещества через рот - тоже реликт, в этом малыши нам вполне подобны. Необходимость - вовсе нет. Удовольствие - да. Желание сохранить связь с "плотным миром" - о, конечно. Но молоко выделяется у нас так же рефлекторно, как у кормящей матери при виде младенца или тогда, когда до неё доносится его голос. И переполняет наши груди воплощённой любовью.
Хотим мы возиться с малышнёй или нет? Есть ли у нас выбор?
А бывает ли он для тех, кто одно и то же с плотью своей?
Тех, кто надеется, что его детища превзойдут не только себя - но и его самого?
Ибо сказано, что для больших перемен в иное время довольно малого толчка.
Возможно, по этой причине то, что нас всех здесь упасает, навязало нам обузу: вялые шеренги полубессмысленных убийц или самоубийц. Ибо на весах справедливости любая жизнь если не бесценна, то одинакова: холодного киллера, нервного суицидника и того, кто покусился на другого, защищая своё священное.
Мы, например. Оттого мне и досталось упасать некую чёрную овечку лично и в сугубо индивидуальном порядке.
Как всё получилось?
Сейчас расскажу.
Некая Кристина Пизани, поклонница и почти полная тезка великой средневековой эмансипэ, что работала официальным менестрелем при дворе короля Франции, как-то раз получила в награду за свои поэмы изящную безделушку: действующий арбалет размером в ладонь.
Сотворён он был из электрума - старинного сплава золота и серебра - с добавлением небольшой щепотки редкоземельных присадок. Простой и хитроумный спусковой механизм, дуга, тетива и болты были стальные и тоже с некой хитростью в духе булатного мастера Аносова. Даритель клялся, что относительная мощность этого ювелирного изделия в четыре с лишним раза превосходит классическую византийскую цангру. Следовало понимать сие так, что если уменьшить стандартное оружие вчетверо без замены материалов на более совершенные, оно будет стрелять вчетверо хуже нашего мощного малютки.
На самом деле, коротенькие стрелки из последнего хотя и летели через всю комнату,сколько-нибудь серьёзной убойной силы не имели. Во всяком случае, пока за него не взялись мы. Из чистого охотничье-спортивного интереса. Хорошая физика и более ничего, как говорится.
Дело в том, что сплавы с памятью, первым из которых вспоминаешь небезызвестный нитинол, обладают еще и такой прелестной особенностью, как сверхупругость. Отсюда один крошечный шажок до того, чтобы попытаться применить это свойство в самострелах.
И буквально два-три, чтобы некоему доморощенному вундеркинду создать робот. Крошечный, сверхмощный и с предельной легкостью обучающийся убивать в руках хозяина.
Хозяина - это потому, что созданная по новой технологии тетива реагирует на определенный, довольно узкий интервал температур. Постепенно привыкает к скачкам, вызванным сенной лихорадкой, любовным волнением и нервными срывами, ибо они также индивидуальны у каждого.
То есть в руках чужака этот квазиживой механизм не заговорит в полную силу и останется изящной безделкой.
А после этого не удивительно, что на однофамилицу средневековой поэтессы и ее гениального ребенка натравили убийцу, сказав ему, для очистки пугливой киллерской совести, правду о них обоих. Частицу правды.
К несчастью для себя, он не знал, что модифицированных арбалетов было аж два. По числу сыновних привязанностей.
И уж тем более не знал насчет косметической операции, которую мы оба предприняли, чтобы, скажем так, избавиться от мимических морщин на лбу, затылке и висках. Вживив под эпителий тончайшую сетку из совершенно особых нитей, которые мы условно именовали дамасскими. Типа шлема, который, в частности, спасает от любимого всеми нами контрольного выстрела.
В общем, мы тоже в конце концов умерли - чего же еще ожидать от этого мира! Все трое - мужественная подруга мамы тоже. Но умерли легко, чисто и на вершине славы.
А теперь выпасаем своего собственного почти-что-убийцу и явную жертву. Втроем - Крис, Юли и Окси. Сын и две его милых мамочки.
Нет, до чего же он туп! Ментальность еле теплится, да и ту изо всех сил подавляет. Пробиться через звуковые оболочки понятий к внутреннему, интуитивно постигаемому смыслу попросту боится. Считывать информацию не умеет не только с деревьев и зданий, но и со стандартных книжных носителей, чему наши пламенницы возмущаются вполне активно: едва не пришибли бедняжку досмерти. С удовольствием уплетает смесь погибшей травы, яичных "болтунов" и холостой спермы. (А что еще было ему дать?) Не вникает в простейшие пиктограммы, опробованные на некоторых его продвинутых собратьях. А посему - омывает грязные телеса в бассейне влажного оплодотворителя. Мочится прямо в гнездо для зародышевых зерен, отчего мне всякий раз приходится бережно извлекать их оттуда и промывать в струе живой воды, не смешанной с его выделениями, прежде чем Окси или Юли опылят их перекрёстно. И, что уж совсем не вмещается ни в какие рамки, берёт меня...м-м... исключительно в тот телеологический орган, который на земле назывался бы клоакой (по счастью, мы не выделяем остатков переработанной информации) или яйцекладом. Замечу, что в традиционной биологии мы не очень сильны - не та земная квалификация. Поэтому стоило бы извиниться за известную неточность терминов...
Телеология, кстати, - это по ядовитому стиху Генриха Гейне. Разумное совмещение двух функций в одном сакраментальном мужском органе. "Грубый перст и палец гибкий - оба рвутся к той же скрипке".
Нет, мы отлично понимаем, что этот дикий Леон - наш (мой) сугубый крест. Как и другие овечки, но на особицу. И не так уж и дурен собой, чтобы сильно огорчаться, когда он хозяйски подступается к моим тощим ягодицам, поросшим кудерьками. Аристократически бледная кожа, астеническое телосложение, редкий каштановый волос, что пробивается везде, где положено его иметь истинному мужчине, кроме щёк и подбородка, нехилый нос с изящной горбинкой, густые брови и маленькие, но яркие глаза, которые заметно косят, если приходится смотреть мимо прицела.
...Нет, всё терпимо. Всё было даже очень терпимо.
Пока он в своём сексуально-моральном порыве не убил самого умного и переимчивого из наших детей.
КОДА
Теперь его ввергли в настоящую темницу. Даже без скидок на волшебство и потустороннее время. Стальные стены в грубых заклёпках, на уровне пояса - узкая, герметически притёртая к косяку дверь, куда надо подниматься и спускаться по ступеням, никаких окон - лишь мерцающие болотные гнилушки размером с тарелку. И духмяная, дурманная сырость, что забивает ноздри и глотку, вяжет тело почище любых оков и цепей.
Как и кто наложил на него руки - в нем не запечатлелось, да и было ли это? Сказать в точности он не мог. Будто опять ветром унесло. На короткой, толстой стрелке того арбалета, который его посылали похитить вместе с рисунками и принципиальными схемами. Со всем этим и даже с головой, в мозгу которой рождались эти чертежи, схемы, конструкции и идеи.
Он пребывал здесь день, неделю, может быть, даже год или вечность - не испытывая никакой нужды в воде, пище и производных от них функциях. Пока внезапно не вспыхнул яркий, будто тысяча солнц, огонь.
Обыкновенный свет раннего утра, что пролился в распахнутую дверь. Только и в самом деле солнечный.
И вот они здесь - трое. Две приятных женщины, скажем так, средних лет и между них - молодой мужчина. Как странно, думает Леонард. Только по платью и догадаешься, какого пола эти создания. Для того и вздели на себя: будто я дитя малолетнее.
Женщины, светловолосая и темноволосая, в чем-то вроде сари зеленовато-золотого цвета. Обнажённые руки - гладкие, смуглые, сплошь в золотых браслетах. Волосы распущены, прикрывают плечи. Ноги босы. Возраст трудноопределим.
Юнец в белой блузе и таких же шароварах, на покатом плече смоляная коса в руку толщиной - отличная тетива для баллист и камнеметов. Строгие ярко-синие глаза: всё васильки, васильки... Чисто выбрит или вообще не достиг возраста обильной мужской растительности.
Судьи - а это они - поочередно представляются ему, недвижимо прислоненному к стене:
- Марта фон Юленшёрна.
- Мариам фон Оксеншёрна.
- Йоган фон Кристена.
Дворяне. Причем самокатные. Одна фамилия из литературы, другая из истории, третья - вообще вымысел...
Кристена.
- Ты мужчина, - говорит Леон. - С передним волосатым хвостом. Черт меня забери, да вы - те самые суки с выблядком. Та, что выносила, и та, что в меня нацелилась из пазухи. И тот, которого...
Йоган улыбается самым кончиком немого рта.
- Да, - жёстко говорит Марта, не размыкая губ. - Ты знал нас, вернее, наши прототипы, под другими именами и фамилиями. Можешь не обращать на это внимания.
Эта триада трибад развела его подчистую. Заставила трахаться с мальчишкой.
- Не мальчишкой, - смеётся Кристена внутри себя. - Со зрелым мужчиной приятной упитанности. А еще вернее - с андрогином. Мы здесь принимаем тот возраст, который захотим, но сущность переменить не в силах. Тебе надо было быть повнимательней и не действовать нахрапом. Ибо не в первый раз ты захотел убить ребенка.
- Тварь.
- Нет. Здесь, в темноте и безгласии, ты уже начал принимать мысли от всего окружающего. В нашем юном мире нет межвидовых границ - так его видели древние исламские мыслители. Четыре царства - камень, растение, животное, человек. Просто подобный зерну камень. Просто ожившее дерево. Просто умный мохнатый малыш. Просто...
- Обезьяна, - ответил он.
- Нет, - говорит Юли уже вслух - для чёткости. - Потому что не только меж царствами, но и над ними должно стоять существо, которое несет в себе знаки пограничья. Перешеек, иначе барзах. В чем-то орангутан, в основном - уже хомо и даже выше него. Это не такая уж хорошая биология, но прекрасная мистика. И довольно с тебя.
- Выродки. Все вы здесь выродки с наследственностью, которая вот-вот начнёт гнить. Вас ведь лишь трое?
- Когда один из нас делает кладку, - отвечает Окси, - другой - или даже оба оставшихся - орошает ее своим семенем. Генетические признаки не уходят, как на Земле, а целеустремленно накапливают свое разнообразие. Кстати, весь род людей происходит от одного мужчины и одной женщины - даже не его современницы. Тебе не кажется, что скорей уж выродиться должен был он?
Леонард молчит, перебирая чужие мысли, что наседают на него со всех сторон. Потом отвечает:
- Выходит, я погубил вашу надежду на лучший приплод. На то, что когда-нибудь от вас появится человек. От аксолотлей - амблистома. Не очень-то приятное сравнение, однако.
- Надежда не умирает, - отвечают ему. - Никто и ничто здесь не умирает вполне.
- Кроме меня, да? Око за око и одна жизнь - плата за другую?
- Нет. Мы пришли объявить тебе иной приговор. Ты останешься прикован невидимыми узами к незримым в темноте стенам, пока не уразумеешь, что они суть мнимость. И тогда ты выйдешь из них и из себя на свободу.
Дверь захлопывается за ними. Светляки гаснут, уходят - просачиваются наружу сквозь микроскопические щели в меганитинолине. Между молекулами, пожалуй. Леон так не может.
Конец всего.
- Ты отложила массу живых зерен, - говорят Матери Кристене. - Все они вырастут, все сохранят в себе жизнь, потому что их отец был к ней жаден и неистов. И, пожалуй, одно из них в конечном счете даст...
- Новое творение, - отвечает он. Или в самом деле она? - Прекрасное начало. Жизнь совершенно иного уровня.
И с лёгким нервным смешком:
- Получается, мы снова украли?
Примечание. Символика арбалета очень непростая. Не говоря о том, что само слово имеет в себе название креста, он, как и лук, означает Луну и Диану, испытание мужской силы, плодовитость и сексуальный напор. Перед вами небольшой старинный арбалет, который своими формами...ну ясно.
![Тропа []](/img/m/mudrowa_t_a/sdvuchstoron/kamennajatropa1.jpg)
![Арбалет []](/img/m/mudrowa_t_a/sdvuchstoron/arbalet.jpg)